Нельзя поэтому не согласиться с верностью того замечания, которое сделано было еще составителями первого русского сборника осетинских адатов: за обман и мошенничество в Осетии никакого взыскания не определяется; точно также, прибавим мы от себя, как не определялось его и в Риме эпохи XII таблиц, в России времен Русской Правды или Меровингской Франции, как не определялось его вообще в эпоху зарождающейся государственности и права[268].
Лишение свободы и обращение в рабское состояние как особый вид преступления, Осетинам вовсе неизвестно, что и не удивительно в виду того, что, сделанное родственниками, оно не подлежало возмездию, причиненное же чужеродцом, вызывало кровную месть со стороны близких. Случаи последнего рода были настолько редки, что никакого обычая насчет порядка производства выкупа не сложилось.
Перехожу к рассмотрению системы наказаний и тех общих положений, на которых она построена.
3) Система наказаний.
Система наказаний, прилагаемых Осетинами к своим преступникам, носит на себе печать глубокой древности. Знакомясь с нею, мы как бы входим в сферу тех правовых идей, которые вызвали в наших предках стремление карать известные деяния, независимо от причиненного ими материального вреда, мы становимся очевидцами первоначального образования отдельной от гражданской уголовной ответственности и раскрываем тот источник, из которого вытекло самое право наказывать.
Из перечня различных видов преступления и ожидающих их совершителей последствий, читатель легко мог вынести то представление, что первоначальная идея возмездия, присущая Осетинскому праву, наравне с древнеарийскими законодательствами, далеко не находила себе применения в родовой и семейной среде. Отцеубийство, как и вообще убийство ближайших родственников, а также все виды преступлений, совершаемых детьми и женою по отношению к отцу и мужу, караются непосредственно теми лицами, в чьей власти они состоят; при этом все равно, будет ли дело идти о детях законной жены или о тех, которые прижиты мужем от именной жены (номулус или кумячки), о детях, приобретенных в брачном сожитии или же в допущенных мужем и отцом союзах жены, любовницы или дочери с посторонним мужчиною, и связанных с отцом единством крови или об усыновленных им чужеродцах[269].
Перечисленными лицами не ограничивается круг тех, которые, как подведомственные исключительно семейному суду, не подлежат родовому возмездию. Подобно тому, как в древнем Риме familia включала в себя наравне со свободными и рабов и отец семейства, неся ответственность за их действия, один имел по отношению к ним право наказывать[270], так точно в Осетии господин может безнаказанно изувечить и убить своего раба и вместе с тем подлежит возмездию за все преступления, совершенные последним, «Узданьлаг имеет право предать смерти своего гурзиака», на все лады повторяют сборники осетинских адатов, но в них же мы находим указания и на то, что за преступление, совершенное гурзиаком отвечает его господин: если раб убил человека высшего сословия, хозяин его обязан внести полную плату за кровь, все равно, как если бы убийство совершено было им самим; если раба, то его стоимость; одним словом ответственность постоянно переходит в этих случаях с совершившего злодеяние на то лицо, в чьей власти он состоит[271]. Таким образом, подчиненность рабов семейным судам более полная и исключительная, чем та, в какой стоят от них свободные члены семьи. Рабы подсудны семейным советам за преступления, совершенные ими как над лицами, принадлежащими к семье и роду, так и над чужеродцами, кавдасарды и законные дети, а также номулусы и жена, только за первые.
Определивши круг лиц, изъятых от родового возмездия по причине подсудности их семейным судам, перечислим те виды преступлений, какие по этой причине не входят в круг действий, подлежащих отмщению или выкупу: 1) из убийств это, во-первых, все виды убийства родственников, живущих совместно в одном дворе, и во главе всех отцеубийство. Исключение представляет, по-видимому, только убийство несправедливо заподозренной жены ее мужем и убийство мужа женою. Будучи по рождению своему разных родов, муж и жена[272] могут быть отомщены каждый соответственно своим родом. Что касается до телесных повреждений, то сюда должны быть отнесены все виды ранений, совершенных над родственниками, в том числе и те, которые муж делает жене[273]. Из преступлений против половой нравственности потере невинности девушкой и нецеломудрие жены, подлежат каре одних семейных судов и следовательно не входят в круг действий, за которые полагается выкуп в пользу рода. Наконец из преступлений против собственности все виды воровства, совершенного у родственника, стоят вне сферы родового возмездия как личного, так и имущественного.
За исключением названных действий все остальные носят характер обид, отмщаемых родом или выкупаемых у него виновником и его роднёю. Такими на первых порах являются одинаково убийства, увечья, ранения, изнасилования и прелюбодеяния, разные виды воровства и оскорбления семейной чести. Следы того, что все эти действия некогда вызывали кровную месть удержались в праве безнаказанного нанесения побоев одинаково прелюбодею и вору, что, как показывают данные этнографии и истории права, обыкновенно встречается у народов, требовавших первоначально за те же преступления убийства виновного[274].
И так осетинское право представляет нам существование бок обок двух видов преступлений, таких, которые на первых порах требовали отмщения, и таких, которые подобной мести не допускали.
Когда кровная месть заменена была выкупами, место убийства занял платеж, взыскиваемый всем родом в свою пользу и более или менее значительный, смотря по характеру содеянного. Далее этого не и дет родовое возмездие при определении последствий преступных действий, по крайней мере у Осетин. Выставляя правило о том, что это возмездие должно по своим размерам отвечать величине причиненного преступлением зла, оно не делает из него того логического вывода, какой сделан был, например, индусским или германским[275] правом и повел к установлению членовредительных наказаний: кастрации за преступления против половой нравственности, отнятие языка за ложное обвинение, губ за оскорбление словом, руки за воровство и лжеприсягу и т. п.[276] Отсюда отсутствие в осетинском праве других видов наказаний в применении к возмещаемым родом действий, кроме выкупов. Другое дело, когда речь идет о преступлениях не возмещаемых. К ним выкуп не приложим, так как по природе своей он не иное что, как эквивалент личного возмездия, мести, которой, как мы знаем не может быть между едино кровными, а если так, то спрашивается как быть в этом случае, оставить ли эти действия совершенно безнаказанными или применить к ним какие-либо другие последствия помимо выкупа? Вопрос этот был решен Осетинами следующим образом: из права отца исправлять своих малолетних детей был сделан дальнейший вывод по отношению к преступным деяниям, совершенным его взрослыми домочадцами. Все состоявшие под его властью: жена, любовницы, дети, законные и незаконные, приемыши, рабы, в случае нанесения ими обид родственникам, подчинены были его праву исправления. Но физическим проявлением этого права являются побои и увечья. Неудивительно поэтому, если к названным видам обид применены были прежде всего телесные наказания, а также те отсечение носа и ушей и обрезывание волос, о которых идет речь при наказании вероломной жены или не сохранившей девственности дочери. Не все однако виды преступных действий, совершаемых в среде семьи, такого характера, чтобы не возбуждать в ее членах опасения за дальнейшие судьбы сообщества и не вызывать с их стороны желания удалить от себя правонарушителя. Убийство родственника родственником, например, посягая на тот внутренний мир, на котором держится их сожительство, заставляет их принять немедленно все меры к устранению виновного из своей среды. В то же положение может поставить их прелюбодеяние, как действие, могущее повесть за собою введение в семью чужеродца и тем уничтожить лежащее в ее основе начало единства крови и культа, а также воровство, необходимо подкашивающее в корне то взаимное доверие, без которого немыслима жизнь сообща.
По сказанной причине система наказаний, применяемых отцом семьи к своим домочадцам, восполняется еще одним видом: отрешением преступника от обиженной им семьи, что в свою очередь наглядно проявляется в двоякого рода действиях – в изгнании и в конфискации, или точнее говоря в уничтожении его имущества, в действии, напоминающем собою «поток и разграбление» Русской Правды. Оба последствия наступают совместно вероятно потому, что невольно вызывают друг друга: уничтожение имущества ускоряет уход виновного из семьи и наоборот оставления ее последним дает повод к присвоению ею имущества бежавшего. В случае прелюбодеяния конфискация принимает форму не только удержания мужем имущества жены, но и содрания с нее одежды. В случаях отцеубийства вся родня идет разрушить все, что ни принадлежало виновному, начиная с его жилья.
Весьма вероятно, что и по отношению к семейным ворам Осетины прилагали на первых порах тот же вид наказания, или вернее говоря, обе стороны его: изгнания и конфискацию. Аналогичные факты встречаются в истории права других арийских народов и в том числе у Индусов[277]. В том видt, в каком они дошли до нас, осетинские обычаи знают в примtнении к семейным ворам только один вид наказания – конфискацию. Я не могу назвать другим именем то право обиженного требовать возвращения ему в 3 и 7 раз стоимости похищенного, о которой упоминают сборники осетинских адатов. Приравнивать такие взыскания к вознаграждению убытков или видеть в них штраф, налагаемый на виновного, мне кажется немыслимым. Вознаграждение достигается простым возвращением украденного или цены его, штраф измеряется размером похищенного и возрастает вместе с ним. Осетинский же обычай предписывает как раз обратное: чем ниже ценность украденного, тем большее число раз взыскивается она с похитителя[278].
Такое постановление, очевидно, имеет целью уподобить взыскание как можно более конфискации, достигнуть того, чтобы на его покрытие потребовалось все имущество виновного, а такой исход лежит в сфере возможности, раз мы вспомним, что взыскания достигают в этом случае до таких размеров, что от похитителя требуется платеж в 7 раз больше против цены украденного, у некоторых же народов в 20 и 27 раз[279].
Вот какие две совершенно независимые одна от другой системы карательных мероприятий выработало осетинское право, вот как разрешило оно вопрос о воздаянии родом не только за преступления, совершенные чужеродцами, но и за те, виновниками которых будут собственные его члены. Очевидно, что обе системы построены на различных началах, смотрят на задачи наказание с совершенно несходных точек зрения. Одна, имеющая в виду преступления чужеродцев, отправляется от идеи возмездия, другая, приложимая к преступлениям, совершаемым в среде рода, – от идеи устрашения, частью самого виновного, частью членов семейного сообщества. Осетинское право раскрывает таким образом перед нами самый процесс зарождения тех правовых идей, из которых развилась вся последующая система карательных мер, так как нет ни малейшего сомнения в том, что разнообразнейшие виды наказания вытекли или из идеи возмездия, или из идеи устрашения. Строгое проведение первой повело к установлению смертной казни и различных видов членовредительства. Логическим выводом из последней, кроме телесных наказаний, и позорных клейм, в роде стрижения волос, отрезания ушей и носа, явились изгнание и конфискация, всякого рода штрафы и в замен их временное закабаление тех, кто не в состоянии был уплатить иначе, как трудом[280].
Когда возникла государственная власть, как нечто отличное от родовых сообществ и родовой старшины, она взяла в свои руки применение тех самых кар, какие в прежнее время осуществляемы были родом и семьями. Принимая на себя защиту родовых интересов, король, герцог, князь, стали подвергать убийц и членовредителей тем самым последствиям их деяний, какими грозили им дотоле родовые сообщества, но казнь производима была уже от имени всего общества или представляющего его правителя и притом нередко в формах, более или менее схожих с теми, какие введены были жрецами при совершении человеческих жертвоприношений[281]. В тоже время присваивая себе права отца по отношению ко всем своим подданным, правители, подобно семейным старейшинам, стали подвергать виновных телесным исправлениям, исключениям из общества – изгнаниям и конфискациям, каждый раз в пользу общественной казны, денежным штрафам, также публичного характера, или сменившим собою прежнюю кабалу, – каторжным работам. Если государством и сделаны были со временем какие нововведения в системе наказаний, так разве в том смысле, что дано преобладание одним видам их над другими, и целый ряд дотоле не преследуемых действий подведен под категорию наказуемых законом[282].
Далеко не все эти последствия были выведены Осетинами из тех первоначальных основ, какие положены были ими карательному праву. Причина тому лежит, разумеется, в слабом развитии, какое получила в их среде политическая власть. Далеко не во всех аулах успело образоваться, как мы видели, даже то преобладающее влияние некоторых старшинских родов, далее которого как мы знаем, не пошло в Осетии создание государства. Но там, где это преобладание было вполне установлено, как в Тагаурии и Дигории, там мы встречаемся и с первыми зачатками описанного нами процесса усвоения государством карательной системы родовых сообществ. Бадилята Дигории, как и Тагаурские алдары подвергают уже штрафованию всех виновных в изнасиловании и увозе женщин и девушек, в прелюбодеянии и воровстве, и это право, со времени их уничтожения, как политической власти (т. е. с 69 года) переходит к заменившим их сельским собраниям или нихасам[283].
Ответив в общих чертах на вопрос о том, какова известная Осетинам система наказаний, я остановлюсь в настоящее время на изучении отдельных частностей ее. При изложении видов преступлений я имел уже случай подробно говорить о том порядке, какого придерживаются Осетины при наказании отцеубийц, женщин, нарушивших свое целомудрие, колдунов и знахарок и т. п. Чтобы не повторять сказанного, я ограничусь рассмотрением лишь тех карательных мер, какие применяются к чужеродцам, т. е. к большинству наказуемых обычаем преступных деяний. Общей характеристикой этим наказаньям служит то, что все они требуют производства виновным известных взносов в пользу самого обиженного или его родственников. Высшего размера эти взносы достигают в случаях убийств, низшего при обидах словом. Платеж производится скотом, рабами, землею, оружием, медною посудою и деньгами в большем или меньшем количестве, смотря по характеру преступления и принадлежности обидчика и обиженного к тому или другому сословию. Единицей измерения принимается в высшем сословии раб обоего пола (есер), в остальных корова. Все другие виды уплачиваемых преступником ценностей переводятся на указанные единицы, которые таким образом являются у Осетин такими же денежными знаками, какими они были некогда у древних Кельтов[284], Греков времен Гомера и Германцев Цезаря и Тацита.
Обыкновенный размер взыскания за убийство всего легче изучать в тех обществах, в которых, как в Аллагирском, не было привилегированных сословий. Из того, что говорят на этот счет сборники осетинских адатов, можно прийти к тому заключению, что Аллагирцы платили в этих случаях от 324 до 360 коров[285]. Более подробные сведения на этот счет собраны мною на месте. «Обычай, говорили мне старики, требует уплаты 18 раз 18 коров неравной ценности. Первые 18 из них ценою в 30 рублей каждая, вторые 18 в 25 рублей, третьи 18 по 20 рублей, четвертые по 15, пятые по 12, шестые по девяти, седьмые и следующие, – какие попадутся. Сверх этого род убитого дает лошадь с седлом и пахотной земли столько, сколько можно вспахать в два дня подряд. Этим все еще не исчерпываются те имущественные затраты, какие несет двор убийцы: без калыма соглашается он отдать в замужество одну из своих девушек за кого-либо из молодых людей того двора, из которого был убитый, и в придачу к ней отдать рабыню ценой в 300 рублей примерно. Все сверх 324 коров, т. е. 18 раз 18, считается уже придатком к раз навсегда установленному масштабу. Присуждение или не присуждение виновного и его двора к уплате этого придатка или части его зависит от выбора медиаторов.
В Тагаурии и Куртатии встречается тот же размер «туга» или платы за кровь в среде фарсаглагов и кавдасардов[286], из чего мы заключаем, что у Иронов вообще нормальным платежом было 18 раз 18 коров.
Приблизительно тоже платили, по-видимому, и простые свободные люди в Дигории, но лишь в том случае, когда убийцей не являлся их собственный старшина или кто-либо по его повелению[287]. Я заключаю это из упоминания Сборником адатов 66-го года об уплате убийцею низшего не старшинского сословия 1400 руб. за убийство лица равного с ним состояния (ст. 11). Из того же Сборника видно, что средняя цена коровы в то время, когда он составлен, была в Осетии 5 рублей, что дает нам 280 коров, т. е. всего на всего на одну восьмую меньше против того, что обязаны были платить свободные люди и среднее сословие среди Иронов.
И так, размер платы за кровь во всей Осетии был приблизительно один и тот же: 18 раз 18 коров, или всех 324. Исключение в этом отношении представляло одно только высшее сословие или старшины. В Дигории требуемая ими «кровь» (туг) была 15 есерей или рабов того и другого пола, в переводе на деньги, по словам составителей сборника адатов 66-го года, 3900р.[288], что представляет собою платеж в два раза больший против обыкновенного.
В Куртатии высшее сословие довольствовалось получением с убийцы равного состояния всего 10 есерей, т. е. на 1/8 меньше того, чего требовали Дигорские старшины[289]. В Тагаурии же плата за кровь 240 быков, ценою 10 рублей каждый, или что тоже 8 есерей, считая каждого в 300 руб.[290].
Мы получаем таким образом в результате следующую скалу:
Плата за кровь свободного человека – 18 раз 18 коров.
Плата за кровь Дигорского старшины – 15 рабов обоего пола.
Плата за кровь Куртатинского алдара – 12 рабов обоего пола.
Плата за кровь Тагаурского алдара – 8 рабов и рабынь.
Как раб, так и корова принимаются только как единицы измерения, причем раб оценивается средним числом в 30 быков, а бык в две коровы. Заметим еще, что по словам составителя первого сборника осетинских адатов, у Осетин счет не идет далее 18; если сумма превышает это число они говорят столько то раз 18[291]. Этим объясняется, почему это число так часто является у них делителем сумм, выражающих собою размер платежей за те или другие преступления, почему также, желая определить самый большой взнос за убийство, они остановились на цифре 324 коровы, т. е. на 18 раз 18. Если сословие убитого играет важную роль при определении размера «туга», то не безразлично для него и сословие убийцы. У Дигорцев в том случае, когда последним является лицо привилегированное, действующее или лично или через посредство кого-либо из своих холопей, а убитым фарсаглаг или чужой тумяк (за убийство собственного нет взыскания), плата за кровь падает до 48 коров, т. е. в десять раз меньше против обыкновенной[292]. В Тагаурии повторяется приблизительно то же по отношению как к фарсаглагам, так и кавдасардам[293]. Убийство холопей, как я уже сказал выше, не ведет к уплате туга, а только к возвращению хозяину цены его, убийство же кого-либо холопом налагает ответственность на его хозяина и следовательно сопровождается, смотря по состоянию последнего, простым или увеличенным в размере платежом за кровь.
Наряду с сословием убийцы и убитого играет не маловажную роль и пол последнего; если им будет женщина, туг падает на половину[294]. Не безразлично и то отношение, в котором убийца и убитая стоят между собою в момент совершения убийства: если ими были муж и жена, то требуемая с каждого из них плата на половину меньше обыкновенной[295]. Наоборот возраст не играет в этом случае никакой роли. Если не принято убивать в отмщение детей моложе 12 лет[296], то за убийство кого ребенком хотя бы и этого возраста взыскивается полная плата за кровь[297].
При невозможности уплатить сполна весь туг скотом или холопами, дозволяется замена тех и других разного рода имуществом по раз установленной оценке. Панцирь, ружье, шашка, колчан и рукава к панцирю, все это может идти в уплату туга, производимого в пользу Дигорского старшины или Тагаурского алдара, точно так же, как земля и медная посуда может и обыкновенно отдается в Аллагирском и Куртатинском обществах в зачет недостающих голов рогатого скота[298]. Сверх туга обязательно еще производство убийцей или его родственниками известных подарков роду потерпевшего: ружье, которым он был убит, лошади, идущей обыкновенно в пользу дяди убитого, и еще целого ряда вещей, имеющих по-видимому символическое значение, таковы: топор и веревка, т. е. те два предмета, которые, как выражение их зависимого служебного состояния, составляют по обычаю наследство кавдасарда. Передача их убийцею двору убитого означает по всей вероятности готовность его стать отныне в служебное отношение к помиловавшей его семье. Символический также характер носит передача черного барана и черного руна от другого барана. Цвет указывает как бы на траур, который убийца готов носить по своей жертве. То же выражают отпускаемые им длинные волосы, без чего он не вправе приблизиться с чашей пива к ближайшему родственнику убитого и, пав на колени, вымолить от него прощения[299]. По производстве всех платежей следует еще угощение родни убитого примирившимся с нею убийцей, для чего он обязан зарезать определенное обычаем число баранов (от 1 до 12) и приготовить не менее одного котла пива. Порядок определения величины платежей за увечья, ранения, побои, обиды и разные виды насилия над женщинами у осетинского простонародья самый простой. За основание принимается полный размер платы за кровь: 18 раз – 18 коров. Составные части этого числа: корова, 18 коров, – обыкновенные единицы измерения. Как общее правило наказание за побои не превосходит 18 коров, а за ранение того же числа 18, взятого несколько раз, начиная от двух и не выше девяти. Исключение делается только для самых легких ран, платеж за которые приблизительно тот же, что и за побои, т. е. представляют собою два или более раз взятую единицу измерения т. е. корову. Все увечья, а также и ранения, имеющие последствием увечья, оплачиваются на половину легче против убийств; т. е. 9 раз взятыми 18 коровами.
В высшем сословии все эти платежи повышаются и единицей измерения является уже не корова, а холоп (есер). Легкие ранения, не сопровождающиеся повреждением костей, оплачиваются одним есером, тяжкие приравниваются к увечьям и вместе с ними выкупаются взносом половины полной платы за кровь. Оскорбительный для чести удары, каков удар плетью, приравниваются к случаям нанесения легких ран и, подобно им, ведут к вознаграждению есером[300].
Замечательно при этом то, что размер платежей за ранения и увечья в среде алдар Тагаурии и Куртатии тот же, что и среди простого народа Аллагира, Нар и Мамиссона[301], факт, который стоит отметить, так как в нем можно видеть косвенное подтверждение той генеалогии, какую Аллагирцы дают происхождению Тагаурских алдаров. Выходцы из самого сердца Осетии, Тагаурские старшины так недавно еще ставили себя в один уровень с простыми свободными их прежней родины, что требовали высшего платежа себе только в случаях убийства; в остальных же довольствовались получением тех же взносов, какие уплачиваемы были их недавним еще соотечественниками.
Во всех случаях увечий и ранений обычай требует сверх выкупа еще угощение обиженного и его близких обидчиком и роднёю последнего, точь-в-точь, как при убийствах[302], но, разумеется, с меньшими издержками.
Недавняя сравнительно отмена обычаем кровной мести в случаях изнасилования и совершенное незнакомство Осетин до последних годов с уголовною ответственностью за личные обиды – причина тому, что при определении в этих случаях размера выкупов медиаторам предоставлен был широкий простор[303]. Обычай не успел еще сложиться и этим объясняется то противоречие, в каком, стоят между собою показания, полученные составителями сборников из разных местностей Осетии и в разное время. Но замечательно[304], что и образующийся только обычай принимает уже за основание при определении размера взноса туже единицу измерения (18 коров), которую мы встретили в делах об убийствах и телесных повреждениях, как составную часть, «туга» и всех выкупов за увечья и раны.
Едва ли есть необходимость настаивать на сходстве только что описанной системы выкупов с тою, какая применяема была другими арийскими племенами в начальную эпоху их развития, едва ли нужно приводить параллели из истории германского права, с целью показать, что обеим народностям одинаково известен и обязательный для всех свободных размер вир, и возвышение последнего в виду принадлежности убитого к высшему сословию[305]. Все это факты настолько общеизвестные, что приводить в подкрепление их какие-либо свидетельства кажется мне делом праздным. Я предпочитаю остановиться на указании некоторых черт сходства более частных, я разумею сопровождение платежа подарками в пользу родственников убитого[306], выкуп увечий половинным размером платы за кровь[307], принятие известной единицы измерения при определении платежей, следуемых за раны, этой единицей у германцев является всего чаще число 12, нередко также 10 и 15, оно то помножается, то делится для того, чтобы привести размер выкупа в полное соответствие с величиной обиды[308]. Но рядом с этими чертами сходства, отметим и то существенное различие, что все платежи в германских Правдах производятся на деньги, по осетинским же обычаям скотом или рабами, что, несомненно, приближает их к тому более раннему типу, какой сохранили нам ирландские источники. С другой стороны, варварские законы, и во главе их салические и англосаксонские, сохранили еще ту архаическую черту, что в платеже вир, как и в получении их, наравне с агнатами, участвуют и когнаты, чего в осетинских обычаях мы уже более не встречаем. Еще не маловажная особенность осетинского права, лежащая в том, что вира идет на основании его всецело в нераздельное обладание двора, тогда как в Германии часть ее уже необходимо поступает к ближайшим родственникам убитого, членам одной с ним малой семьи[309]. Но как ни существенны все эти различия, они не таковы, чтобы позволить нам сомневаться в том; что исходные моменты в развитии осетинских норм о вирах и выкупах были те же, что и у германцев. Еще больший интерес приобретают эти сопоставления, если расширить сферу сравнений, если привлечь к ней и древне-индусское и кельтическое право. Не пускаясь в излишние подробности, укажу только на два случая разительного сходства. Все названные мною права, включая в их число и осетинское, выделяют отсечение руки и ноги, вместе с выколом глаза, в особую категорию увечий и требуют за них высшего размера взносов, при этом одни оставляют последние в пользу потерпевшего, другие, как индусское, обращают их в казну[310]. Лечение раненого всеми упомянутыми правами равно возлагается на ранившего. Всего шире высказывают это начало индусские своды: «Всякий, кто причинит кому-либо повреждение в здоровье, говорят они, обязан принять на себя издержки по лечению»[311]. То же в более частной формуле, применительной к одним ранениям и увечьям постановляют и законы Уэльса[312], а также Русская Правда. Воздерживаясь от общих заключений, которые может быть оказались бы чересчур поспешными в данном случае, я позволю себе только сказать, что однообразное повторение в законодательстве разных арийских племен одних и тех же норм невольно наводит на мысль о том, что эти нормы должны быть признаны указателями той ступени юридического развития, которая была достигнута древними ариями до расселения их по Азии и Европе. Все, что сколько-нибудь может содействовать выяснению этих темных вопросов является драгоценным приобретением для науки и вот почему я не перестану настаивать на важности изучения с этой именно точки зрения осетинских обычаев. Сопоставления их с нормами права того или другого из арийских народов важно не потому, что дает возможность причислить Осетин к Персам или Германцам, а потому, что расширяет тесный круг наших сведений о том, как жили и думали наши предки и как в частности решали они те наипростейшие юридические вопросы, которые ежечасно ставила им жизнь.
Судоустройство.
Историки права обыкновенно имеют дело с судом, как с учреждением вполне сложившимся и постоянным; и это неудивительно, если принять во внимание, что древнейшие из дошедших до нас законодательных памятников относятся к эпохе образования независимой от родов, над ними возвышающейся, их себе подчиняющей государственной власти. Суды королей и народных собраний, как высшие трибуналы, суды провинции, округа, общины, как трибуналы второстепенные – вот о чем приходится слышать в самых ранних даже по времени описаниях германского и славянского быта. Но если привлечь к исследованию те народности, изучением которых занимается этнография, то суд выступит перед нами с совершенно новым характером – едва зарождающегося учреждения, постановления которого лишены еще той санкции, какая в последующую эпоху вызывает собою беспрекословное подчинение им тяжущихся сторон, учреждение, по самому своему источнику вполне зависимого от последних, каждый раз вызываемого к жизни состоявшимся специально на этот счет соглашением; одним словом – посредническим судом, постановляющим не более, как факультативные приговоры.
Путешественники, к сожалению, далеко не останавливаются с такою подробностью на порядке судоустройства и процесса с какою описываются ими более резко бросающиеся в глаза брачные обычаи или отношения, возникающие из преступлений. Тем не менее, и тех отрывочных данных, какими доселе ограничиваются наши сведения о судоустройстве диких и варварских народов достаточно для того, чтобы иметь право утверждать, что суд далеко не может быть отнесен к числу первобытных учреждений. У целого ряда народностей его, в собственном смысле слова, вовсе не существует.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Рубрики: