Итак, установлению размера головничества вовсе не предшествовало, как думают некоторые историки, решение вопроса о том, что стоит человеческая жизнь или честь – вопроса, очевидно, столь же неразрешимого для древнего человека, как и для современного. Лишение жизни или чести, как самый тяжкий вид обид, вызывало собою неограниченность мщения, т. е. убийство виновного, а если оно по обстоятельствам было невозможно – совершенное его разграбление, т. е. захват мстителем всего имущества обидчика. Когда обычай пожелал внести числовую определенность в эти фактические отношения, он остановился на той цифре, которая в его глазах представляла собою максимальный размер имущественных средств. Об установлении какого-нибудь эквивалента за жизнь или честь – эти два ничем невозмещаемые урона – не было и помину. Но так как обе утраты признавались одинаково тяжкими, то неудивительно, если оскорбление чести приравнены были по последствиям к лишениям жизни, и почему высший размер головничества применен был одинаково к тем и другим. Этот последний факт с наглядностью выступает в варварских Правдах. Проследить проявления его в древнеславянских законодательствах мы не можем в виду того, что последние, как нами было уже сказано, воздерживаются от цифрового определения размера композиций. Уже в древнейшей своей редакции Lex Salica требует от прелюбодея того же платежа 200 солидов в пользу оскорбленного супруга, какой требуется от убийцы[79]. И тоже постановляют и другие германские Правды, напр. Баварские и Англосаксонские законы, требующие вознаграждения мужа полным размером виры. В Скандинавских законах, и в частности в Датских и в Шведских, платеж, производимый прелюбодеем, равняется 40 маркам; но это тот самый платеж, какой взыскивается и в случае убийства[80]. Важность причиненного обидчиком материального вреда принимается в расчет обычаем и древним законом только при определении размера выкупов за менее тяжкие виды обид, причем масштабом является тот высший размер платы, какой взыскивается за не допускающее имущественного эквивалента лишение жизни и чести. При изучении отдельных видов преступных действий и полагаемой за них обычаем меры наказаний мы увидим, что одни, как напр., кастрация, приравниваются к этим невозмещаемым обидам и потому оплачиваются одинаковым с ними размером головничества, – другие, как остальные виды увечий, считаются в половину более легкими; третьи, как тяжкие ранения, – в четверть и т. п. Материальный вред, следовательно, принимается в расчет обычаем и древним законом, но не при установлении размера платы за самые тяжкие виды обид, а только при сравнении второстепенных видов с важнейшими. В этом отношении мы имеем дело ни с чем другим, как с приложением начала равного возмездия или talio к частному виду постигающих преступника уголовных последствий. В кастрации, прилагаемой к прелюбодеям, начало равного возмездия не сказывается в большей степени, как и в требовании, чтобы за отсечение руки или ноги, платилось вдвое менее против того, что следует за убийство.
Дошедшие до нас памятники древнего права не одинаково решают вопрос о том, кем должны быть платимы, и в чью пользу поступают уголовные выкупы.
В славянских Правдах право мстить и получать плату за голову всегда принадлежит ближайшему наследнику убитого, который не обязан делиться в этом отношении с другими отдаленнейшими родственниками. Так у Чехов только «дедич» мстил или подавал иск об убийстве, а под «дкдичем» разумеются одинаково сыновья, внуки, правнуки и т. д., также братья, дяди, их дети – но только неотделенные. Как наследство переходило по степеням родства, и ближайший родственник устранял дальнейшего, так и право мести и плата за убитого принадлежали, по всей строгости наследственного права, ближайшему наследнику; а если их было несколько, то плата делилась на равные части[81], «Крвавина» Сербов, как доказывает Иванишев, платится также одним преступником и получается только ближайшим родственником убитого[82]. «Гловщина» в польском и литовском праве также следует закону наследства, по которому ближайший родственник устраняет отдаленнейшего[83]. Наконец тот же порядок вещей имеет в виду и Русская Правда. Один только ближайший родственник имеет согласно ей право мести и соответственно право на получение выкупа, далеко не весь род убитого. Отсюда постановление ст. I «мстите брату брата, либо сынови отца, либо отцу сына, либо брато чаду, ли сестрину сынови». Отсюда же выражение: истцу истцово заплатите, без всякого отношения к другим родственникам убитого, доказывающее, по верному замечанию г. Иванишева, что всю плату за голову удерживал один истец. Право мстить и получать удовлетворение из имущества убийцы предоставлено одному только ближайшему родственнику убитого. Упоминая о праве обиженного вознаградить себя из имущества обидчика, договоры Олега и Игоря говорят только о «ближнем убиенного»: «да возьмет ближний убиенного», и в полном соответствии с этим Русская Правда постановляет, что головничество должно быть уплочено всецело самим головником: «а головничество, а то самому заплатити и с дружиные своею частью» – правило, как показывает г. Иванишев, соблюдаемое и позднейшим законодательством: уставными грамотами и судебниками[84].
Ограничения ближайшим родственником сферы лиц, участвующих в платеже головничества, далеко не может быть признано древнейшим порядком. В Кельтическом и Германском праве мы еще встречаемся с совершенно другим состоянием правового сознания, при котором плательщиком за кровь является, как мы сейчас покажем, не только весь двор убитого, но и весь его род. Текст Тацита, гласящий – recipit que satisfactionem universa domus – далеко не передает всего разнообразия существовавших в древней Германии обычаев по платежу Wehrgeld’a. Плательщиком у разных племен являлись не одни только сожительствующие с обиженным родственники, его двор или domus, но и отделенные от него члены одного и того же рода. Указания на этот счет Бруннер находит одинаково как в Саксонском законодательстве, так и в законодательстве Фризов и Салических Франков. У Саксов континента одна треть Wehrgeld’a выплачивается отдаленными родственниками (maeg) обидчика, две трети им самим или его наследниками. У Саксов островных за уплатою 1/10 всей следуемой суммы самим обидчиком, его отцом и братьями вслед за приговором на правах wadium’a или задатка, вся остальная сумма делится между родственниками с отцовской и материнской стороны, причем первые вносят 2/3 ее, а последние – 1/3. У Фризов родственники со стороны отца и родственники со стороны матери даже в отдаленных степенях участвуют в платеже всей той виры, которая не вносится немедленно вслед за постановкой приговора на правах wadium’a. Наконец, что касается до Салической Правды, то и в ней ближайшие родственники – наследники несут только половину композиций, остальную же уплачивают – parentes, qui proximiores sunt quam de patre tarn de matre, – при чем размер платежа, производимого каждым из родственников в отдельности, становится все менее и менее значительным чем дальше родство его с обидчиком[85].
Что и германское право не остановилось в своем развитии на начале родовой помощи при уплаты композиций, что некоторые племена уже в эпоху редактирования варварских Правд перешли к той же системе личного платежа композиций самим обидчиком и получение ее не всем родом обиженного, а одними только ближайшими его наследниками, доказательство этому можно найти частью в Рипуарской Правде, частью в законах Англов и Веринов. Согласно титулу, 12-му Lex Ripuaria, убивший женщину, при недостатке в средствах, передает обязательство платежа трем нисходящим от него поколениям, а такое правило, очевидно, не примиримо с дальнейшим участием отдаленных родственников или maeg в платеже виры. В свою очередь законы Англов и Веринов требуют платежа тем, на кого переходит земельное владение[86]. Постановления Рипуарской Правды приобретают для нас тем больший интерес, что, согласно Зому, законодательство это на половину составлено из позднейших видоизменений права Салического, а потому косвенно бросает свет и на результаты, достигнутые постепенным ходом развития последнего.
От Германцев перейдем теперь к Кельтам. И у них, как следует из трактата «Айсильа (Lebar aide)[87] и из позднейшего по отношению к нему рассуждения «о суде над всяким видом преступления», – плательщиком головничества является не один обидчик, но и его «fine» термин, которым, как показал Мэн, одинаково обозначается и род, и нераздельная семья. Что в данном случае под fine должен разуметься целый род, следует из того, что, в случае бегства преступника, обязанность платежа падает не только на членов одной с ним нераздельной семьи его джельфайнов, но и на боковых родственников первого, второго и третьего порядка, т. е. происходящих от деда, прадеда и прапрадеда[88]. Отличием ирландского права от Германского, по крайней мере в ту позднейшую эпоху, от которой дошли до нас точные указания насчет порядка производства выкупов за преступления, – является то обстоятельство, что ответственность родственников наступает не одновременно, а по группам наследников. Когда на лицо не имеется членов одного с преступником двора, т. е. в том случае, когда он один из всего двора остался в живых, обязанность платежа падает на следующую затем группу родственников, в состав которой входят уже лица, связанные с ним одним фактом принадлежности к общему роду. Но если в этом отношении ирландское право стоит на позднейшей ступени развития, сравнительно с германским, то, с другой стороны, оно вполне сходится с последним в требовании, чтобы плата за убийство, и при состоятельности обидчика, вносима была не им одним, а всей совокупностью лиц, живущих с ним в одном дворе, или, при отсутствии таковых, наследующих ему сообща, иначе говоря – всеми членами одной с ним нераздельной семьи, а при недостатке их – ближайшими по родству членами рода[89].
В результате всего предшествующего оказывается, что древнейшие законодательные памятники Германцев, Кельтов и Славян рисуют перед нами отдельные стадии одного и того же процесса постепенного ограничения роли, играемой кровным родством в платеже композиций. Исходным моментом этого процесса является тот период, когда обида, нанесенная частным лицом, считается обидой, сделанной целым родом, и потому возмещаемой всею совокупностью его членов. От этой древнейшей стадии дошли до нас только факты переживания, говорящие о добавочном и совместном участии отдаленных родственников на ровне с ближайшими, но в несравненно меньшем размере. Конечным моментом того же процесса является уплата композиции самим обидчиком и получение ее наследником обиженного. Между этими двумя группируются все промежуточные стадии одновременного и преемственного участия отдельных групп родственников в платеже выкупов, ограничение этой обязанности членами нераздельной с обидчиком семьи, или наконец – одним ближайшим его наследником. Помимо этих различий, мы должны отметить еще два. Удержавшиеся в германском праве многочисленные следы материнства допускают возможность одновременного участия в платеже виры рода матери с родом отца. О таком участии в славянских памятниках нет и помину. В свою очередь, большая близость германской действительности к периоду родового осуществления мести и устранения из числа лиц – qui faidamlevare possunt, т. е. осуществляющих кровомщение, всех женщин – причина тому, что последние не участвуют в платеже виры у Германцев. Наоборот, в Славянских Правдах руководящая точка зрения – наследования вместе с имуществом прав и обязанностей по платежу выкупов, ведет к тому последствию, что, при отсутствии мужских родственников, к платежу призываются и женщины, так как те же женщины при тех же условиях допускаются и к наследству. По чешскому Ряду, женщины имели право на получение платы за голову, если они были законные наследницы убитого[90]. Тоже правило признаваемо было одинаково, как показывает Иванишев, и в Литовском Статуте, по которому, если нет отца, то мать с сыновьями и дочками делят годовщину на равные части[91], и в позднейших памятниках русского права, которые, по всей вероятности, выражают исконное воззрение, не высказанное законодательством ранее только по причине сжатости предпринятой властью редакции обычаев[92].
Спрашивается теперь, на какой из отмеченных нами стадий развития стоит по вопросу о платеже головничества осетинское право?
Из сборников осетинских Адатов предпринятых в разное время русским начальством, с очевидностью выступает тот факт, что, сверх платежа того выкупа, который за отдельные виды преступных действий требуется с обидчика, происходит еще взыскание со всего его рода так называемая бонгана или подарка, состоящего из нескольких коров или баранов. При бегстве убийцы, платеж бонгана все же имеет место. Независимо от него двор бежавшего платит еще причитающуюся с преступника плату за кровь, как полагают собиратели обычаев, с тою целью, чтобы не лишиться имения, которое, вместе с семейством бежавшего, вправе забрать обиженный[93].
И тот и другой платеж не устраняют необходимости угощения, устраиваемого на средства одного с обидчиком двора, и которое в устах народа носит название «мирного угощения». На него приглашаются родственники убитого, нередко до 100 человек. Тот, кто не пожелает сделать угощения, обязан отдать в Дигории 7 штук рогатого скота[94]. Что подарок родственникам не устранял собою необходимости особых затрат на их угощение, на это указывают в частности обычаи, регулировавшие собою порядок производства дел о смертоубийствах в среде высшего сословия Дигории, не далее еще как в 1866 г. Сверх положенного выкупа в 15 серей, или что тоже в 15 человек рабов или рабынь, стоимостью приблизительно в 3900 р. полагалось еще угощение на 100 человек, а при окончательном примирении родственники убитого получали в подарок серебряную вазу в 50 р., шелковой материи на 20 р. и лошадь хорошего достоинства, которая шла в пользу дяди убитого. Тоже в более скромных размерах соблюдалось и у Дигорцев низшего сословия; они также устраивали угощение и производили подарки в пользу родственников убитого, обыкновенно шелковой материей, ценою на 10р. не более[95].
Из приведенных данных с наглядностью выступает тот факт, что осетинское обычное право перешло уже на ту ступень развития, когда плата за кровь возлагается всецело на тот двор, на ту нераздельную семью, в которой проходила жизнь виновного до момента совершения им преступления. Право обиженного забрать не только имущество, но и семейство бежавшего обидчика и право этого семейства откупиться от такой неизбежной потери свободы путем уплаты следуемого обиженному выкупа – и означает не что иное, как такую солидарную ответственность всей нераздельной семьи за преступления, совершенные одним из ее членов. Ведь забор семейства, сопровождаемый его закабалением, является не более как средством удовлетворить обиженный двор в полном размере следуемой ему платы. Нет возможности достигнуть этого удовлетворения непосредственным платежом, место последнего занимает отработок, производимый в течении всей жизни закабаленным родом. Такая обязанность удовлетворения обиженного двора падает на нераздельную семью обидчика не непосредственно, а только в том случае, когда сам обидчик не в состоянии рассчитаться с обиженным им двором. Всего чаще это имеет место, разумеется, в случаях наиболее тяжких обид лишения жизни и чести, когда обидчик, удовлетворяя требованию обычая, обыкновенно покидает свой аул, как бы с целью избежать тем самым мести родственников. К тому же величина полагаемого обычаем платежа настолько значительна, что требует затраты имущественных средств не отдельного лица, а по меньшей мере целого двора. Иное дело, когда речь заходит об удовлетворении за раны или за преступления против имущества. Неудивительно поэтому, если, как общее правило, сборники Адатов говорят об удовлетворении обиженного непосредственно самим обидчиком.
Ответственность членов нераздельной семьи далеко не обусловливается тем фактом, что они являются наследниками того лица, за которое производится платеж, – иначе участниками в нем были бы, наравне с неотделенными братьями, и братья отделенные. Но составители сборника Адатов 1836 г. прямо оттеняют ту мысль, что плательщиками являются, как они говорят, одни неразделенные братья. А если так, то в платеже ими головничества следует видеть не более, как одну из норм проявления того семейного коммунизма, благодаря которому все затраты и все доходы признаются общим делом всего двора. Очевидно, что, производя совместно платеж головничества, члены нераздельной семьи на том же начале участвуют в выгодах, доставляемых им уплатою однохарактерного платежа, как выкупа за обиду, нанесенную кому-либо из их среды. Пока продолжается общение, полученная семьею плата за кровь признается общим ее капиталом. Если же братья положат разделиться, плата за кровь, наравне с прочим имуществом, становится предметом семейного раздела. Из германских правд Салическая в этом отношении стоит всего ближе к тем обычаям, которые определяют у Осетин ответственность нераздельной семьи в случае бегства или несостоятельности преступника. В ст. 58-ой она говорит о платеже в этом случае композиции, прежде всего отцом и братьями[96]. Но тогда как Салическая Правда допускает, при несостоятельности двора дальнейшую ответственность трех поколений с отцовской и такого же числа их с материнской стороны, осетинские обычаи ограничивают обязанность дальнейших родственников уплатой одного только «бонгана», – весьма незначительного, как мы видели, платежа. Платеж этот, очевидно, является уцелевшим остатком той солидарной ответственности всех родственников за головничества, которая в свою очередь явилась необходимым последствием одинакового участия всех и каждого из них в кровомщении. На ограничение ответственности родственников производством одного подарка или «бонгана» следует смотреть, поэтому, как на позднейшее явление, однохарактерное с тем, наступление которого предлагает существование, напр., у фризов, наряду с так наз. «boyne-bot» или Wehrgeld’ом, платимым в пользу мужского поколения убитого, еще так наз. «tale» или платежа, делаемого в пользу более отдаленных родственников; но и здесь сходство далеко не полное, так как большая часть такого платежа поступает в пользу братьев потерпевшего, а последние, очевидно, входят в состав тех лиц, которые у Осетин получат не «бонган», а плату за кровь. Подобно тому, как в германских Правдах не все родственники в равной мере участвуют в платеже и получении той доли кровного выкупа, которая приходится роду, и которая, как мы сказали, составляет где половину, а где и треть всего размера композиции, так точно и в Осетии некоторые родственники играют в этом случае преимущественную перед другими роль. Такими, как видно из сведений, сообщаемых на этот счет сборником Адатов 1866 г., является дядя, но не по матери, как у Германцев, согласно показаниям тацита, – а по отцу. Дядя по матери, как принадлежащий к чужому роду, в Осетии ничего не получает, и это обстоятельство служит лишним доказательством тому, что стадия материнского рода, переживанием которой является в варварских Правдах платеж части композиции родственниками с материнской стороны, давно уже пройдена Осетинами[97]. В угощении, даваемом двором обидчика всем родственникам обиженного желающим принять в нем участие, и в замене его подчас неотложным платежом нескольких голов скота, как и в «бонгане», следует видеть остаток того периода жизни Осетин, в котором всякая обида, нанесенная одним лицом другому, считалась обидой всему роду. Обидчик и его род должны были вести кровную вражду до тех пор, пока не последует примирения или так называемое бержданы, всякий раз сопровождаемое вкушением пищи от общей трапезы. Удержанием этой старинной точки зрения на характер всякого рода обид все равно, будут ли они предумышленными или случайными, объясняется, почему при нанесении кому-либо ущерба, – хотя бы формою последнего была словесная обида или случайно нанесенный удар, – за отсутствием всякого иного возмездия, от обидчика требуется угощения обиженного им рода.
Из сказанного следует, что Осетины далеко еще не покончили вполне с началом вмешательства рода в сферу тех отношений, которые вызываются преступлением. О них еще можно сказать, выражаясь языком Тацита, что – suscipeреге amicitias et inimicitias necesse est – не в том смысле разумеется, что каждая обида родственнику налагает обязанность кровомщения, а в том, что последствием ее является большее или меньшее участие каждого в платеже и соответственном получении композиций. Тогда как в некоторых германских законодательствах и в частности в Англосаксонском и Салическом, дозволяется родственнику освободить себя от обязанности участвовать в платеже виры торжественным отказом от права родства и связанных с ним преимуществ[98], в Осетии такие отказы немыслимы, и единственными свободными от уз родства лицами являются отверженные их родом абреки обыкновенно преступники в родственной среде.
В родовом обществе отсутствие родственников является величайшим несчастием. Безродный стоит вне защиты закона, так как у него нет родственников-мстителей. Далеко не случайным является поэтому факт принятия германскими купингами всех странников чужеродцев под охрану своего специального мира, как это следует, например, из законов Англосаксов и Баварцев[99]. Пока этим не было, сделано те из них, которые не имели родственников мстителей, оставались беззащитными, почему распространяя на них действие своего специального мира, король обещает заменить им недостающей род, «быть им за родню» (for maeg), как выражаются законы Этельреда[100]. Последствием такой королевской милости было право Фиска взимать виру с убийцы безродного человека, того, у которого, как выражается баварская Правда, – desunt parentes. Сам факт установления таких вир впервые королями – лучшее доказательство тому, что люди безродные на первых порах могли быть убиваемы безнаказанно каждым. Эта первоначальная безнаказанность преступлений, совершаемых против лица, не принадлежавшего к кровному союзу, до последнего времени была удержана Осетинами. «Убийство безродного, читаем мы в сборнике их адатов 1836 г., остается без отмщения и платежа; поэтому-то, прибавляет от себя составитель, Осетины так и заботятся о размножении своего племени в мужском колене[101].
Наряду с преступными действиями, совершенными над безродными, стоят у Осетин и те, объектом которых является раб. Родовая организация существует только для свободных: рабы, потому что они рабы, лица безродные. Мы видели уже, что до 1869 г. они приравнивались не к личностям, а к вещам. Это обстоятельство не могло не отразиться и в сфере уголовного права: оно имело своим последствием приравнение факта убийства раба к уничтожению чужой собственности, за которую хозяин должен быть только вознагражден имущественно. Если же господин сам убивает своего раба, то такое действие не ведет за собою никаких последствий, так как в противном случае ему бы пришлось вознаграждать себя самого. За убийство холопа, читаем мы в сборнике адатов 1866 г., уплачивается хозяину его стоимость[102]. Гурзиаков (т. е. холопей), находим мы в другом сборнике 1844 г., владелец вправе умертвить по произволу[103].Обычаи Осетин в этом отношении совершенно сходны с обычаями других арийских народов в тот период их истории, который можно назвать переходным от родового быта к государственному. Вспомним, напр., знаменитое постановление Русской Правды: «а в холопе и в рабе виры нет», в котором г. Буданов справедливо видит доказательство тому, что «холопы не считались в это время объектами преступления, и что убийство их было не более, как истреблением чужой собственности». Вспомним также, что говорится о нем в законах древних Фризов, а также в некоторых из северных Правд, требующих чтобы господин убитого получил вознаграждение, смотря по тому, что стоил раб[104]. Но тогда как германское правовое развитие не остановилось на этом, тогда как в законах Аллеманов, Лонгобардов и Саксонцев, в баварской и бургундской Правде[105] выступает новое начало – платежа виры за убийство раба, Осетины до 1869 г., до самого уничтожения в их среде зависимых сословий, продолжали оставаться при прежнем взгляде на дело.
С. Понятие преступления.
Начало самосуда, проявляющееся в кровной мести и в системе выкупов, – таково первое последствие, вытекающее в сфере уголовного права из того суверенитета родов, какой известен был Осетинам до присоединения их к России.
Другим таким же последствием является совершенно иной взгляд на преступление, нежели тот, какого придерживается в наши дни призванная карать его власть. Последняя, как известно, видит в нем оскорбление охраняемого ею нравственно-правового порядка. Ей нет дела до того, в какой мере задеты им интересы частного лица. Как бы тяжек ни был нанесенный ему ущерб, причинившее их действие может быть для него безразлично. Таким оно является каждый раз, когда в нем нельзя усмотреть посягательства на те нравственно-правовые основы, защита которых вверена власти. Частное лицо в таком случае удерживает за собою право требовать возвращения ему убытков, но об уголовной ответственности не может быть и речи. Наоборот, если материального вреда и не воспоследовало, если не за что требовать убытков, то и в таком случае действие и само подготовление к нему может быть признано не безразличным. Для этого достаточно того, чтобы в его виновнике явственно выступило намерение совершить поступок, направленный против охраняемых властью нравственных устоев. Отсюда наказуемость покушений или не доведенных до конца преступлений как действий, в которых есть animus delicti т. е. свободное от внешнего принуждения желание совершить наказуемое законом. Карая это сознательное желания посягнуть на охраняемый им нравственно-правовой порядок, современное право привлекает к ответственности не одного физического виновника, но и нравственного (подстрекателя). Сознание преступником совершаемого им действия настолько необходимо в наше время для понятия преступления или проступка, что большая или меньшая ответственность лица его совершившего определяется всецело тем, насколько сознательно было его отношение к нему. Увеличивающие и уменьшающие вину обстоятельства, что это, как не различные ступени такого сознания.
Совершенно иного воззрения держатся на преступления родовые союзы. Охраняя одни интересы своих членов, равнодушные к нравственному характеру возмещаемого ими деяния, они видят в преступлении только вред, причиненный одному из их среды, а через его посредство и всему сообществу. Этот вред, смотря по характеру, может или не может подлежать имущественной квалификации; в первом случае нет другого исхода, кроме мести, во втором возможно денежное вознаграждение. Далее этого не идет психологический анализ преступления. Сознательность или бессознательность действия, присутствие или отсутствие определивших волю преступника эффектов – все это совершенно безразлично для родственников, ищущих не более, как возмездия за понесенный ими урон.
Вот почему родовым сообществам одинаково чуждо, как понятие о наказуемости покушений, так и различение несчастного случая от преднамеренного злодеяния, а также всех увеличивающих и уменьшающих вину обстоятельств.
Так как знакомство наше с уголовным правом исторических народов начинается не ранее эпохи появления первых памятников законодательства и письменности, так как последние отражают в себе, как общее правило, влияния их ближайших составителей – князей и духовенства, то неудивительно, если ни в летописях, ни в народных правдах, мы не находим всех указанных нами черт. Резко выступающее в них начало государственности так же мало мирится с наказуемостью всех вообще деяний, направленных против чужого интереса, все равно будут ли они умышленными, неосторожными или случайными, как и с началом неограниченного господства кровной мести. Оно не в состоянии также отказаться от распространения ответственности с физического виновника преступления на нравственного, на подстрекателя, с выполнившего свое намерение злодея на того, злая воля которого выразилась только в подготовлении преступления, в покушении. С другой стороны ему доступны уже самые элементарные представления об увеличивающих и уменьшающих вину обстоятельствах и оно принимает их в расчет при определении степени наказания. Неудивительно поэтому, если в народных Правдах германцев, как и в Русской Правде, случайное убийство хотя и наказуемо, но уже в меньшей степени, чем преднамеренное. Различие между «Vilia-Verk» (т. е. сознательным деянием) и «Vadha-Verk» (неосторожным) проведена красною нитью и в исландских Грагас, и в древнейших законах Швеции, Дании и Норвегии. «Если кто совершит преступление, не желая того и не имея к тому намерения (unwilles и ungewealdes), говорят в свою очередь англосаксонские законы (законы короля Этельреда), то такой случай не должен быть приравниваем к тому, когда кто совершает преступление потому, что хочет и намерен его совершить[106]. Законы Аллеманов и Лонгобардов также постоянно противопоставляют преступное деяние, совершенное кем-либо nolendo, casu faciente (нехотя, случайно) с тем, которое содеяно volendo (т. е. при сознательном желании)[107].
Придавая уже большое значение тому, что в римском праве известно под наименованием «dolus malus» и что в их терминологии передается словами «invidia», «superbia», «praesumptio» и т. д.[108], древнейшие правовые источники Германцев признают наказуемость покушения, или так называемого ими «rath». «Если кто вздумает рубить другого, наносить ему удары, толкать, стрелять или бросать в него чем-либо, читаем мы в Грагасе, то за все это полагается ему трехгодичное изгнание, но только в том случае, если он промахнется; если же действие его будет удачным, то да будет он навсегда без отечества и крова (vargus).
В свою очередь законодательство Англосаксов, салических и рипуарских франков, а тем более вестготское и бургундское, как испытавшие на себе в несравненно сильнейшей степени римское влияние, наряду с преступлением карают и покушение[109]. «Буде кто пожелает убить другого (мечем), постанавляет например Салическая Правда, и (нанося удар) упадет или пустит в кого стрелу и последняя не долетит, то платит штрафу 62 солида[110]. Точно также, если кто дает другому яда, буквально настоя из трав, и выпивший не умрет, то виновный платит 62 солида (в противном же случае 200)[111].
Отправляясь от того же признания злой воли одним из элементов вменяемости, народной правды Германцев привлекают к ответственности наряду с физическим виновником (daedbana, англосаксонских законов , banamaen скандинавских) и подстрекателя (raed или rathbana)[112].
Древнему германскому праву не чуждо также признание так называемых увеличивающих, уменьшающих и вовсе устраняющих вину обстоятельств. Убийство, совершенное «ausu temerario sine causa aut ex levi causa» наказуется ими строже того, которое совершено «necessitate cogente или se defendendo»; что, как доказал Вильда, следует понимать в том смысле, что всякое лишение кого-либо жизни наказуется строже или слабее, смотря по тому, дан ли был убитым повод к нему или нет, в первом случае слабее, во втором строже – а что это как не принятие в расчет при определении степени вменения, того, что мы называем аффектом[113]. Не вдаваясь в дальнейшие подробности, мы вправе сказать, что теория преступления, как мы ее понимаем теперь, в зародышном виде выступает уже у Германцев в древнейших памятниках их права.
То же, но в слабейшей степени, может быть сказано и о Славянах, в частности русских. В самом раннем памятнике их права, в Русской Правде, по замечанию Буданова, при оценке преступления принимается уже в расчет злая воля совершившего его лица. Выражение в роде следующих «пакощами (т. е. злонамеренно) конь зарежет» (ст. 98), противоположения действий, сделанных кем-нибудь «не ведая» тем, которые сделаны ведая, (ст. 127 и 129 Карамз. списка) и безнаказанность первых, не оставляют сомнения в том, что в преступлении наши предки времен Ярослава карали не один только материальный вред, нанесенный им частному лицу. Случайные независящий от воли деяния строго различаемы были им от тех, которые вытекают из преступной воли, почему совершенно не наказуемым признается Правдою утрата купцом чужого имущества по причине какого-либо несчастия (сделанного на него нападение, пожара и т. д.). Таже Правда делает уже попытку различения деяний[114], по степени участия в них злой воли, почему «убийство в разбое», т. е. не вызванное ссорой, умышленное и совершенное с корыстной целью считается ею более тяжким преступлением, чем убийство на пиру «в сваде», т. е. под влиянием горячительных напитков и вызванной ими ссоры[115].
Состояние сильного возбуждения (аффект) настолько принимается в расчет нашим древним законодательством, что, как видно из 21 статьи Карамзинского списка, оно делает преступление в некоторых случаях невменяемым[116].
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Рубрики: