Мы укажем прежде всего на то обстоятельство, что в Салической Правде поединок, всякого рода судебные испытания, а также присяга обвиняемого и его родственников, следуют за постановкою решений на расстоянии нескольких дней[578]. То же должно быть сказано о процессе других германских племен, например, Аллеманов, как это ясно выступает из следующего текста Аллеманской Правды: in uno enim placito mallet causam suam, in secundo, si vult iurare, iuret[579], что в переводе значит: «на одном судебном заседании, да подвергнет он разбирательству свое дело, а в другом, если пожелает, пусть приносит очистительную присягу». Подобно приговору осетинских судов, германское судебное решение является условным, оно постановляется на тот конец, если обидчик не в состоянии будет очистить себя от подозрения в виновности приведением в свою пользу дозволенных законом доказательств. Как и в осетинском процессе, так точно и в германском, судья, постановляющий приговор, обязан на основании предварительных препирательств между тяжущимися выяснить себе, на чьей стороне всего вероятнее должна быть признана вина, и сообразно этому возложить бремя доказывания на истца или на ответчика[580]. Сказанное о германском процессе может быть повторено и по отношению к славянскому. При полном противоречии между показаниями истца и ответчика и при сомнении в истинности обоих, древний чешский суд, а за ним и польский определяют жребием, от какой из двух сторон потребовать присяги[581]. Той же практики придерживались и русские суды не далее, как в XVI веке. Жребий, по словам г. Дмитриева, долго употреблялся у нас для определения, кому следует дать присягу[582].

Это право, очевидно, предполагает в судьях еще другое право, выбора при несомненной, в их глазах, виновности одной из сторон, этой именно стороны для принесения ею присяги или предъявления иного вида доказательств.

Сравнительное изучение приводит нас, таким образом, к заключению, что правило римских юристов – actori incumbit probatio – обязанность доказывания падает на истца, далеко не пользовалось в древнем процессе тем всеобщим признанием, какое оно имеет в новом. Если в наше время одна из немецких юридических пословиц и дает буквальный перевод этого афоризма[583], то это еще не ручательство тому, что такой порядок вещей должен считаться исконным. Варварские своды не дают ни малейшего основания к такому утверждению. Принесение присяги ответчиком и его родственниками, испытание: того же ответчика, а не истца, огнем или водою упоминаются ими на каждом шагу. Основываясь на этих данных, некоторые германисты, с Рогге во главе, решились даже утверждать, что в противоположность современному, древний германский процесс, возлагает все бремя доказывания на ответчика. С этим положением потому нельзя согласиться, что предъявление в известных случаях доказательств истцом встречается уже в Салическом законе, древнейшем памятнике германского права. Иначе было бы необъяснимо так часто повторяющееся в Lex antiqua выражение: „Si quis hoc fecerit et ei merit adprobatum”[584] «если кто сделает это и ему будет доказано его деяние». Очевидно, сделавший будет ответчиком; следовательно бремя доказательств не падает на него. Не он доказывает, а ему доказывают. И кто этот доказывающий? При самодеятельности сторон, отличающей собою древний процесс, доказывающим отнюдь не может быть суд, а одна из сторон, и если ею не будет ответчик, то, по необходимости, истец.

Сказанное о древнейших памятниках германского права должно быть повторено и по отношению к славянским. Случайное участие истца в деле предъявления доказательств, встречается и в древнейшем законодательстве Славян; мы встречаем его в чешском праве при обвинениях в разбое (jlle qui accusat debet iurare)[585] и, как общее правило, не исключающее впрочем представление доказательств и ответчиком в следующей статье Вислицкого Статута 1348 г.: Si aliquis alias bonae-famae in iudicium pro aliquibus libet violentiis evocatur, actor teneatur, quod asserit comprobare; alias reus tantummodo se iuramento proprio valeat expurgare[586].

Переходя в частности к русскому праву, мы укажем прежде всего на следующую статью договора Олега с Греками, как на доказательство тому, что onus probandi падал у нас нередко на истца. «А емуж начнут не яти веры, да клянется часть та, яже ищет неятью веры[587]. По нашему мнению, в этой статье предвидится следующий случай. Обыкновенный ход дела требует присяги ответчика, но этот ответчик, по тем или другим причинам, заподозрен в лжесвидетельстве. Истец доказывает невозможность положиться на его присягу, ссылается, положим, на то, что он и в прежнее время присягал ложно. В таком случае суд дает присягу тому, кто искал «неятью веры» т. е. истцу.

В свою очередь 24 статья Русской Правды, требующая в случаях обвинения кого-либо в ранениях и побоях, чтобы потерпевший (кровав муж) поставил свидетеля (видока), раз на нем самом нет «знамения» (т. е. вещественных признаков насилия) – очевидно имеет в виду случай предъявления доказательств не ответчиком, а истцом[588].

Но эта случайная роль доказчика, какая выпадает на долю истца только в некоторых процессах, не должна затемнять перед нами несравненно более частых случаев, в которых все бремя доказательств, весь onus probandi – падает на одного ответчика.

О таком порядке, как об общем правиле, говорит статья 17. Русской Правды, упоминающая о том, что во всякого рода тяжбах при невозможности найти присяжника (послуха), ответчик подлежит испытанно железом или водою, смотря по важности дела, которое только в самых ничтожных случаях заменяется для него «ротой» т. е. присягой[589].

Эту статью Пахман толкует в том смысле, что не ответчик, а истец подлежал судебному испытанию. Такое толкование объясняется тем, что Пахман, термин «истец», который, как заметил еще Куницын[590], обозначает в Русской Правде одинаково любую из сторон в процессе, понимает исключительно в смысле лица, вчинающего иск.

С другой стороны, послух для г. Пахмана не присяжник, поставляемый ответчиком, а «свидетель по слуху». Г. Пахман переводит поэтому: «Истец при отсутствии доказательств, должен подтвердить свое показание, смотря по цене иска, или присягой или другими ордалиями»[591]. Я же перевожу эту статью так: Если не найдут соприсяжника, а ответчика («истца» стоит в винительном падеже) начнет(…. кто, – не сказано, очевидно его противник) обвинять в преступлении, за которое грозит смерть (головою клепати), то подвергнуть его, т. е. того, кого обвиняют – ответчика) испытанию железом, вопреки его воле (изневоли)…То же в случаях воровства и во всякого рода обвинениях, когда не имеется поличного («лица», которое по ошибке заменено словом исца)[592]. В преступлениях менее важных требуется испытание водою; в самых же ничтожных «Рот ему ити по свои куны» – ответчику надлежит присягать в защиту своих имущественных интересов.

Если наше толкование верно, то из него прямо следует, что наиболее частыми в древних русских судах были случаи предъявления доказательств ответчиком. Послух, о котором 17 статья упоминает, если только он не стоит в ней вместо «видока» т. е. свидетеля, как присяжник также поставляется на суд ответчиком и следовательно onus probandi падает на ответчика одинаково, как в том случае, когда не находится лица, готового принять за него присягу, так и в том, когда такое лицо будет им найдено.

Г. Пахман указывает на следующие случаи, как на такие, в которых бремя доказательства падает обязательно на ответчика; 1) Споры по договору займа между торговыми лицами – в этом случае присягает не кредитор, а должник; 2) споры по договору поклажи; присягает принявши вещь на сохранение; 3) споры, повод которым дает покупка или укрывательство чужого холопа; покупщик или укрыватель присягает, что не знал о принадлежности холопа в собственность истцу. Ко всем этим случаям г. Пахман присоединяет еще все те, в которых ответчик, а не истец, подвергается судебным испытаниям «при сомнительности, как он выражается, представленных доказательств».

Причина, по которой ответчик в древнем процессе всего чаще является доказчиком, объясняется, как мы полагаем, тем во 1), что в большинстве случаев истец, зная, какая ответственность падает на него за неосновательное обвинение, не решится привлечь к суду лицо, против которого не существовало бы серьезных подозрений, а поэтому суд, при выборе между сторонами, всего чаще должен будет остановиться на ответчике и потребовать доказательств от него, а не от истца.

2) Другое основание к частому появлению ответчика в роли доказчика лежит в самом характере тех действий, за которыми древний процесс признает значение судебных доказательств. Мы видели, что этими действиями являются испытание и присяга. Если не говорить о поединке, при котором неизбежно участие обеих спорящих сторон, то все остальные виды ордалий при неблагоприятном исходе постигают только одного из тяжущихся. Этим тяжущимся, очевидно, не согласится быть истец – иначе вчинание иска было бы равносильно с его стороны желанию подвергнуть себя явной смерти, или по меньшей мере, ранению или искалеченью благодаря физическому действию огня или воды, а этого не допускает простой здравый смысл. Поэтому судебные испытания по самому своему характеру предполагают, что бремя доказательств будет возложено на ответчика, а не на истца. – То же следует сказать и о присяге. Мы видели, что присяга признается судом, если не говорить о маловажных делах, только в том случае, когда ее приносит большее или меньшее число родственников. Мы видели также, какие заклинания делают в этом случае присягаюшие и какие невыгодные последствия народное сознание связывает с ложною присягою. При таких условиях понятно, что, как общее правило, присягающими могут быть только лица, хорошо знакомые как с характером судимого случая, так и с личностью обвиняемого или ответчика. При крепости родовых отношений и при совместном сожительстве большего или меньшего числа лиц одной крови и то, и другое знание, всего легче встречается между родственниками обвиняемого. Не прошла ли, в самом деле, вся жизнь обвиняемого в их среде, на их глазах, и не являются ли они не только свидетелями, но подчас и соучастниками им содеянного. С другой стороны, родственники потерпевшего легко могут ничего не знать о правонарушителе и его деянии, кроме того, что сообщено будет им от самого пострадавшего. Этими соображениями объясняется, почему в большинстве случаев присягу могут принять только родственники обидчика, а отнюдь не обиженного; другими словами, почему доказательство посредством присяги падает на сторону ответчика.

Итак, в противоположность современному, древний процесс, черты которого доселе продолжают держаться в осетинском судопроизводстве, возлагает обыкновенно бремя доказательств на ответчика. Это обстоятельство дало бы нам право утверждать, что правило reo non probante, actor obtinet было руководящим его началом, если бы древнейшие юридические памятники не указывали нам одновременно и на случаи, в которых по воле суда, в виду слабого вероятия обвинения, ответчик освобождаем был от этой обязанности, и в роли доказчика выступал истец.

Исполнение приговора.

Мы сказали выше, что приговор в древнем процессе носит условный характер. От ответчика зависит или очистить себя от обвинения или приступить к выполнению того обязательства, какое создано для него судебным решением. Вопрос теперь в том, не представляется ли для него еще третьего исхода: не вправе ли он уклониться от приведения в исполнение приговора? говоря иначе – обязан ли для него приговор?

Из посреднического, а потому и добровольного характера первобытного суда само собою следует, что приговор вступает в силу только под условием принятия его обеими сторонами. Раз между ними не последует соглашения на этот счет, недовольная решением сторона вправе обратиться к самосуду, к личному и родовому возмездию. Обязательный характер приобретается судебным решением не иначе и не раньше, как в том случае, если сам суд, или стоящая над ним политическая власть примет какие-либо меры к его вынуждению.

У Осетин, живших независимыми родами, принуждения к выполнению приговора по необходимости должен был принять на себя суд. Средством к тому явилось поручительство. Назначаемые сторонами поручители еще до постановки решения принимают на себя обязанность побуждать тяжущихся к строгому его соблюдению. Бесчестие грозит поручителю в случае неисполнения им взятой на себя обязанности, т. е. каждый раз, когда приговор не будет выполнен осужденною стороною. А это бесчестие имеет своим последствием прекращение всяких дальнейших сношений с ним, исключение его, если так можно выразиться, из гражданского общежития. И так приговор в осетинском праве не носит в себе самом санкции его выполнения; он получает ее извне, от института судебных поручителей, каждый раз выбираемых сторонами, по настоянию суда. В древнегерманском процессе судебное решение также не вынуждаемо, как и в осетинском. Но, благодаря раннему развитию политической власти, санкциею приговоров в Германии является право королей объявлять стоящими вне закона всех тех, кто уклонится от исполнения раз состоявшихся приговоров.

Салическая Правда в том толковании, которое в этом отношении дает ей Зом и которое одно мне кажется правильным, следующим образом описывает порядок приведения приговоров в действие. «В день наперед назначенный судом для представления ответчиком оправдательных доказательств или для уплаты положенной ему пени, истец ожидает своего противника в сообществе свидетелей с самого утра и до заката солнца. Если приговоренный, явившись в суд, убедит последний в своей невинности, или уплатит целиком падающую на него пеню, то дело считается сразу поконченным. В противном случае, т. е. при неявке ответчика, или при выполнении им только части приговора, истец вправе пойти к графу и сделать ему следующее заявление. «Граф! Такой-то (называет противника по имени) принял по отношению ко мне обязательство уплатить мне (положенное судом); я сделал все необходимое для того, чтобы, согласно Салическому закону, поставить его в положения legitime jactivi admallati (указание на то, что истец прождал ответчика в положенный день с восхода солнца до заката). Под страхом личной и имущественной ответственности я заявляю вам, что вы безопасно можете наложить руку на его имущество». При этом истец объявляет графу о том, по какому делу и в каком размере ответчик обязан удовлетворить его. После этого граф в сообществе 7 рахимбургов отправляется в дом осужденного, и, если последний окажется на лицо, говорит ему: «Уплати добровольно то, что ты обязался уплатить; выбери также со своей стороны двух мужей, которые бы вместе с рахимбургами оценили должным образом то, что из твоих вещей пойдет на удовлетворение истца». Если приговоренный не внемлет этим словам, тогда рахимбурги сами захватывают столько из его имущества, сколько нужно для уплаты должного. Из всего взятого ими они делают 3 части: две из них отдают истцу, третью же берет себе граф на правах fredus, в том однако лишь случае, если этот fredus не был выплачен раньше[593].

Салическая Правда не говорит ни слова о за хвате недвижимости в случае недостатка движимости на покрытие судебного взыскания и это потому, что при господстве общинного землевладения такой захват мог коснуться только усадебной земли, которая одна в это время состояла в частной собственности. В 9 веке, в эпоху уже совершившейся индивидуализации, по крайней мере, возделываемых земель, – конфискация, как это следует из текста одного капитулярия, не ограничивается более движимостью, но простирается и на недвижимость[594].

В указанном нами случае ответчик не сопротивляется приведению приговора в действие. Он только медлит с его выполнением. Другое дело, когда со стороны приговоренного обнаружено будет полное нежелание подчиниться приговору. При таких условиях обиженным является уже не один истец, теряющий положенную ему судом сумму, а политический глава нации – тот, высшей задачею которого охранять мир и спокойствие государства – король. Отказывающий в повиновении суду приравнивается к нарушителям мира и ему грозит общая с ними судьба. Король объявляет его стоящим вне закона и конфискует его собственность. «Кто, не явившись в суд, значится в 56 ст. Салического Закона, откажется вместе с тем[595] от выполнения того, что будет постановлено рахимбургами (касательно удовлетворения истца из собственности ответчика), и при всем том, не примет обязательства очистить себя от подозрения путем испытания огнем, должен быть призван к королю; который ставит его «extra sermonem suum», т. е. признает стоящим вне закона, и приступает к конфискации его собственности. Последняя возвращается ему не раньше, как по выполнении им приговора. До тех же пор, как стоящий вне закона, он лишен крова, и наказание грозит каждому приютившему его, хотя бы этим лицом была и собственная его жена. Для наступления таких тяжких последствий, необходимо, чтобы ответчик своим образом действий доказал решительное нежелание выполнить постановленный против него приговор, чтобы он не явился на судебное разбирательство, и его неявка была засвидетельствована королю показаниями по меньшей мере трех лиц, чтобы на расстоянии 40 ночей со времени постановки решения он обнаружил свое сопротивление суду невыполнением его приговора и непредставлением в тоже время доказательств в свое оправдание (факт, в свою очередь обосновываемый свидетельскими показаниями трех лиц), чтобы, наконец, на зов истца предстать на глаза королю приговоренный на расстоянии новых 14 ночей отвечал неявкою, и эта неявка была бы засвидетельствована опять тремя свидетелями.

Испробовавши предварительно все средства к тому, чтобы побудить ответчика к выполнению приговора, истец, на расстоянии 54 ночей со времени постановки последнего, призывает его в королевский суд. Если на этот раз ответчик послушается зова и выплатит на суде положенную на него пеню, то освобождается от дальнейшей ответственности. Если же он этого не сделает и его упорство будет доказано тремя свидетельскими показаниями, то король, выслушавши свидетелей первой, второй, третьей и четвертой неявки, приступает к постановке решения и объявляет виновного в сопротивлении суду стоящим вне закона[596].

Таков порядок приведения приговоров в исполнение по древнегерманскому праву.

Еще более архаическим является тот, какой рисует перед нами древнее Чешское право. «Если ответчик не явится в суд из страха или по нерадению, то истец признается выигравшим дело и приступает к уплате судебных пошлин, постановляет 27 ст. Ряда. Истец в этом случае просит у суда коморника (т. е. пристава), который обязан напомнить ответчику о необходимости покончить все несогласия с ним путем уговора до истечения шестинедельного срока. По прошествии его, буде ответчик не уговорится с истцом, последний обязан занести о том в доски (т. е. сделать письменную запись). После этого истец посылает к ответчику другого коморника для новых переговоров, срок которым опять-таки шестинедельный. При упорстве ответчика, все по прежнему заносится в доски, и посылается новый, по счету третий, коморник для новых переговоров в течение того же промежутка. Если и на этот раз не состоится соглашения ответчика с истцом, не смотря на троекратное напоминание о нем коморников в доме ответчика, в присутствии его домашних, а в торговый день – на рынке, в городе, ближайшем к его жилищу, – то по занесении снова обо всем в доски, истец вводится коморником с помощью урядника во владение имуществом ответчика. В течение двух недель после этого, ответчик еще может избавиться от всех дальнейших последствий своего упорства полным удовлетворением претензии истца. По истечении же этого срока, коморник созывает соседей и объявляет им о вводе во владение (о пановании) такого-то (истца) по такому-то праву[597]. За вводом во владение и занесением о том в доски следует выделение урядником из имущества ответчика части, соответствующей двойному размеру наложенной судом пени; половина этой суммы выплачивается ответчику, а другая переходит к урядникам. Если и после этого не последует соглашения между сторонами, то истец, где только найдет ответчика, вправе не только лишить его свободы, но и убить. Ст. 29 Ряда прибавляет, что за убийство ответчика истцом при вышеназванных обстоятельствах, не может быть мести со стороны родственников[598]. Чешскому праву еще известен, таким образом, тот порядок вещей, при котором неисполнение приговора ведет к оживлению прежнего самоуправства. Политическая власть берет на себя только регулирование последнего. Она еще не считает своим делом вынуждение приговора и предоставляет это самодеятельности стороны, выигравшей процесс. Но в то же время, в интересах охранения мира она требует, чтобы самоуправство истца не считалось поводом к новому раздору между родами, а признавалось бы неизбежным последствием того положения, какое создано для него упорством ответчика. Иначе говоря, политическая власть легализирует это самоуправство, точь-в-точь таким же образом, каким народные правды Германцев или Славян легализируют родовое возмездие или развившуюся задолго до появления писаного закона систему денежных вир или композиций.

К тем же последствиям ведет неисполнение осужденным приговора и у других славянских народностей. В России окончательным последствием невыполнения приговора осужденною стороною еще в 16 веке была выдача его головою истцу. При этом ответчик терял не только имущество, но и свободу, становился кабальным холопом лица, выигравшего процесс[599].

О таковой выдаче говорит также Вислицкий статут 1348 г., постановляя: «Volumus, ut tales inobedientes postquam convicti fuerint in iudicio, ad manus suorum adversariomm legati trahentur vel tradantur», т. е. желаем, чтобы такие ослушники после того, как будут уличены на суде связанными передаваемы были в руки их противником. В дальнейших словах текста, предвидя случай возможного бегства этих inobedientes от своих господ, законодатель употребляет по отношению к ним выражение – «in сарtivitate manentes» – прямо указывая на то, что окончательным последствием неисполнения судебного приговора было обращения в рабство[600].

В Законнике Стефана Душана ослушники судей признаются ослушниками короля (ст. 149) и как таковые, наказуются личным задержанием и разграблением всего имущества (ст. 122)[601].

Так называемое «поветовое врушение» старо-польского процесса состоит в отобрании у лица, упорствовавшего в неисполнении приговора, всего его имущества. Еще нагляднее выступает роль политической власти в деле вынуждения приговоров в древнем праве Далматинцев. Полицкий Статут постановляет на этот счет следующее: При «одбое», т. е. открытом сопротивлении, приставу, отряженному судом для выполнения приговора, виновный не только платит штраф, но против него отряжается воевода с товариществом, «дружбою», и выходит нередко вся община, при чем всякие действия против него считаются дозволенными: позволяется не только грабить его имущество, но и разрушить или сжечь его дом[602].

Сравнение осетинских порядков с древнегерманскими и славянскими приводит нас к следующим заключениям. Приговор, как исходящей от посредников, на первых порах не имеет иного значения, кроме того, какое свойственно всякой полюбовной сделке. Приведение или не приведение его в исполнение зависит поэтому от выбора сторон и, в частности, той из них, против которой он постановлен. Не исполняя приговора, осуждений тем самым соглашается на оживление того состояния, какое на время было прервано обращением сторон к посредничеству. Другими словами, при неисполнении приговора, стороны по-прежнему прибегают к самосуду. Так как такой порядок вещей является постоянной угрозой миру и спокойствию – необходимейшему условию всякого гражданского общежития, – то к прекращению его одинаково направлены силы, как развивающейся судебной, так и только что возникающей политической власти. Первая ищет в самих основах родового устройства гарантий раз постановленным ею решениям и находит их в институте поручителей-родственников. Вторая на первых порах только регулирует самоуправство стороны, страдающей от невыполнения приговора, а затем принимает в собственные руки обязанность вынуждения. Видя в упорстве осужденного прямую угрозу спокойствию и общественному порядку, она карает за него как за всякий иной вид нарушения мира, произнося над виновным отлучение от общества, лишая его крова и подвергая конфискации его имущество[603].

VI. Обжалование приговора. Перейду к вопросу о том, известен ли, или неизвестен древнему процессу пересмотр дел, по жалобе стороны, недовольной решением.

Под таким пересмотром я отнюдь не разумею апелляции. Последняя является впервые в эпоху историческую, и мы имеем даже возможность приурочить ее к определенному царствованию. Так в Провансе и во всей южной Франции она введена Альфонсом де Пуатье, а к северу от реки Луары братом его Людовиком Святым[604]. В Англии апелляция возникает также не ранее 13 в. с установлением судебных разъездов, сперва так называемых justices itinerant, позднее Вестминстерских судей[605]. У нас в России, как это доказывает Дмитриев, ясные представления об апелляции появляются не ранее Петра Великого[606].

Пересмотром дела я считаю вторичное разбирательство его в тех немногих случаях, когда у осужденного имеются под руками доказательства, что судьи постановили свое решение вопреки закону. Салическая Правда дает повод думать, что такое право известно было Франкам. Иначе не было бы в нем упоминания о праве стороны, недовольной решением, обвинять рахимбургов в том, что они судили не по закону quod non secundum legem iudicaverunt и при успешности жалобы, подвергать каждого из них взысканию в размере 15 солидов[607]. Трудно предположить, что в подобных случаях неправое решение рахимбургов оставляемо было в прежней силе, чтобы дело ограничивалось только штрафованием рахимбургов. Это было бы не только непоследовательностью, но и вопиющей несправедливостью.

Писатели, которые видят в рахимбургах одних подготовителей решений, высказываются в том смысле, что пересмотр их приговора происходил в народном собрании той самой сотни, в пределах которой он был постановлен[608]. Наоборот те, которые отождествляют понятие рахимбурга с понятием каждого свободного, выступающего в роли судьи, и собрании рахимбургов с народным собранием сотни, считают более вероятным пересмотр их решений королевским судом[609].

С нашей точки зрения обе догадки одинаково невероятны. Признавая за рахимбургами характер посредников, мы полагаем, что сторона, признающая себя неправильно осужденною, даже после выполнения ею приговора, имела право начать новый иск, как против своих судей, так и против лица, в пользу которого постановлено было судебное решение. Этот иск каждый раз предъявляем был новым посредникам, или, – употребляя терминологию Салической Правды – новым рахимбургам. Осуждения ими прежних сопровождалось пенею в 15 солидов с каждого и само по себе могло послужить доказательством права обвиненного требовать возвращения ему противником уже уплаченной или только еще присужденной судом пени. Нередко также сторона, недовольная решением, не прибегая к новому посредничеству, обращалась к самосуду и вызывала на поединок несправедливого в ее глазах судью. В позднейшей по времени практике Франкских и англо-нормандских судов такой поединок встречается на каждом шагу; и этот порядок вещей продолжает держаться до самого момента установления апелляции. Если судья выходил из поединка победителем, его решение признавалось справедливым, и приводимо было в исполнение. Если же, напротив того, победа оставалась за обвиненным, приговор падал сам собою, судья же подлежал ответственности за несправедливое решение[610]. Современник английского короля Генриха II. – Гланвиль открыто высказывает ту мысль, что судья обязан идти на поединок в защиту постановленного им решения[611]. В XI столетии, говорит новейший историк англо-нормандского процесса, Бижло, судья, приговоривши ту или другую из сторон к предъявлению не того вида доказательства, какой полагается законом, подлежал потере свободы, и штрафу в 60 шиллингов в пользу короля. Этот штраф увеличен вдвое (120) в той законодательной компиляции, которая слывет под наименованием законов Генриха I.[612]

Обычное право Осетин в эпоху, предшествовавшую русскому владычеству, представляет нам нечто весьма аналогичное с только что описанными порядками. При недовольстве решением выбранных ими же самими медиаторов (посредников), стороны во всякое время имели возможность передать свое дело на разбирательство новых посредников, в их глазах, более опытных и знающих. В этом случае они обыкновенно прибегали к содействию тех, которые заседали в судах Дагома и Уазага. Их принадлежность к жителям древнейших аулов считалась залогом более близкого знакомства с народными обычаями. В среде Осетин далеко не редки были также случаи личного возмездия посреднику за постановленный им приговор. Личное возмездие в этих случаях переходило подчас в родовое, которое в свою очередь оканчивалось рано или поздно третейским разбирательством и примирением.

ТОГО ЖЕ АВТОРА:

ИСТОРИЯ ПОЛИЦЕЙСКОЙ АДМИНИСТРАЦИИ В АНГЛИИ, 1877. (У Ланга, Москва, Кузнецкий Мост).

СОБРАНИЕ ДОКУМЕНТОВ К ХАРАКТЕРИСТИКЕ АНГЛИЙСКОЙ ПОЛИЦЕЙСКОЙ АДМИНИСТРАЦИИ В XII-ХIV в., 1876 г.

ПОЛИТЦЯ РАБОЧИХ В АНГЛИИ В XIV в.

ОПЫТЫ ПО ИСТОРИИ ЮРИТСДИТКЦИИ НАЛОГОВ ВО ФРАНЦИИ, 1876. (У того же книгопродавца).

ОБЩИННОЕ ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ, 1879. (У Васильева, Москва, Страстной бульвар).

ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ АНГЛИИ В КОНЦЕ СРЕДНИХ ВЕКОВ, 1880. (Москва, у того же книгопродавца).

ИСТОРИКО-СРАВНИТЕЛЬНЫЙ МЕТОД В ЮРИСПРУДЕНЦИИ, 1880 г. (Москва, у Мамонтова, Кузнецкий Мост).

ОПЫТ ПОСТРОЕНИЯ ЭМБРИОЛОГИИ ПРАВА, выпуск I. РОД.

UMRISS EINER GESCHICHTE DER ZERSTUCKELUNG DER FELDMEINSCHAFT IМ KANTON WAADT, 1876. (Zurich Caser Schmid).

---

[1] См. Historia Francorum, кн. VII, § 47, кн. IX, § 19.

[2] См. tit. 79, lex Ripuaria.

[3] Thonissen, Le droit penal de la loi Salique, стр. 165 и l65.

[4] См. Соч. Иванишева; русский перевод земского права Чехов, стр. 124.

[5] Отношения гр. Паскевича к гр. Чернышеву, от 5-го марта 1831 г. Акты археографической экспедиции т. II, стр. 373.

[6] Klaproth, Keise in den Kaukasus, т. II, стр. 94.

[7] Газета Кавказ 1852 г., № 67-й.

[8] Historical Law Tracts, London 1843 г. стр. 10.

[9] См. Thonissen. Etude sur l’histoire du droit criminel des peuples anciens, т II, стр. 270, 259 и след.

[10] См. Buchholz, Die Homerischen Realien, стр. 79 и 80.

[11] О плате за убийство в древнем русском и друг. слав. законодательствах в сравнении с германской вирою. Стр. 29 собрание сочинений.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22