Очевидно, с другой стороны, что неудобство такого изгнания с его необходимым результатом уменьшением численного состава рода и обессилением его, как оборонительного союза, рано или поздно должны были повлечь за собою ограничение случаев изгнания важнейшими видами обид: убийствами ближайших родственников или порчею крови, производимой насилием и прелюбодеянием. Но следы применения ко всякого рода обидчикам этого тяжкого последствия продолжают держаться долгое время спустя в факте прекращения с ними общения, своего рода toris et mensae interdictio. Чтобы наложить на них печать отвержения, нарушителей мира в родственной среде принуждали к ношению известных внешних знаков; так, у одного из племен, заселяющих южные склоны кавказского хребта, у Сванетов доселе удержалось правило, в силу которого убийца близкого родственника принуждается повесить через плечо повязку из круглых камней. Заметив издали такого человека, Сванет старается избежать его присутствия; по близком общении с ним, о принятии, напр. пищи сообща с отцеубийцею в Сванетии не может быть и речи[158].
Подобно тому, как прекращение гражданского обмена нередко является на смену первоначального изгнания, так точно конфискация заступает место невыгодного для рода разрушения жилища и уничтожения имущества виновного! Эта конфискация нередко принимает наглядную форму содрания одежд, обнажения; так, напр., в применении к нарушившей верность супруге или позволившей себе внебрачное сожитие девушки. Еще позднее конфискация по отношению к известным видам обид заменяется выкупом, или, точнее говоря, виновнику дозволяется откупиться от нее производством единовременного взноса. Сама значительность последнего и несоответствие его с размером причиненного обидою ущерба, как нельзя лучше, указывает на то, что источник, из которого развилась система этих штрафований, лежит в конфискации. Очевидно, что, взыскивая нередко в 27 раз ценность похищенного, обычай не имеет в виду возмещения вреда, а замену неопределенной в своих материальных размерах конфискации приближающимся к ней по величине выкупом. Очевидно также, что из всех видов обид, совершаемых в родственной среде, похищение имущества, как вызывающее меньшее против других нарушение мира, ранее прочих должно быть отнесено к числу действий, влекущих за собою не конфискацию, а производство штрафов. Величина последних не зависит от величины украденного и, как показывает пример Осетин, стоит к ней нередко даже в обратном отношении. При краже вола Осетины взыскивают в три раза стоимость украденного, при краже барана в семь раз. Ясно, что такое увеличение размера объясняется желанием уподобить по возможности штрафования его прообразу – конфискации. Примененная впервые к имущественным обидам, совершенным родственником против родственника, система пеней или штрафов распространена была со временем и на другие виды их: даже вероломной жене, как показывают обычаи многих горских племен нашего Кавказа, дозволено было, взамен обязательного по обычаю изгнания, соединенного с конфискацией, произвести в пользу мужа единовременный взнос, обыкновенно совершаемый с согласия и участия ее родственников. Платеж этот производится доселе в форме подарка той или другой штуки скота или лошади.
Сфера преступных деяний, совершаемых в родственной среде, есть сфера компетенции семейных и родовых судов. Исторические свидетельства насчет характера принимаемых ими мероприятий крайне скудны. Какими правилами руководствовались они при постановке своих решений, нам неизвестно, так как правила эти по самой своей природе не могли попасть ни в сборники посреднических решений, подобный трактатам брегонов, ни в народные правды, эти своды обычаев и изменяющих их законодательных постановлений; а раз эти правила не дошли до нас[159], нам не откуда почерпнуть сведений по занимающему нас вопросу. В совершенно других условиях стоит тот, кто пожелает познакомиться с ним на основании изучения обычаев, действующих в среде современных нам родовых сообществ. Ему придется лишь наблюю дать и получаемая таким наблюдением жатва настолько будет обильна, что дает возможность не только констатировать факты, но и объяснить сам порядок их возникновения. Неприменимость мести и выкупов к преступлениям, совершаемым над близкими родственниками, составляет общую черту в быте кавказских горцев. В подтверждение сказанного мы можем привести факты одинаково из жизни Чеченцев, Кумыков и Кабардинцев, не говоря уже об Осетинах, у которых этот вопрос рассмотрен будет нами в подробности. Так о Чеченцах мы читаем в одном из сборников их адатов: У туземцев нет обычаев для разбора дел об убийстве сына или дочери отцом и матерью и обратно, т. е. жены мужем, если только у нее есть сын. Если же у убитой жены нет сына, родственники ее могут наказать убийцу по кровному обычаю. В вышеизложенных делах не существует обычая на том основании, что ответственность за преступление остается в кругу семейства: «никто же самому себе не враг»[160]. В этом сообщении заслуживает особого внимания тот факт, что родственники жены вправе мстить мужу за ее убийство, но только до тех пор пока она не сделается матерью. Что родственники жены имеют право мести, это само собою понятно: они не одного рода с мужем, а следовательно у них нет тех препятствий к осуществлению кровомщения, какие кладет принадлежность обидчика и обиженного к одному и тому же кровному сообществу. Но почему спрашивается теряют они это право с момента рождения ребенка? Не по иной причине, как потому, что сделавшись матерью, взятая из чужого рода жена впервые вступает в кровную связь с мужниной родней, очевидно, через посредство рожденного ею ребенка, а при существовании такой кровной связи, преступление, совершенное над нею ее мужем, является преступлением в пределах рода и потому не вызывающим мщения[161]. У Кумыков, по показанию составленного г. Вояковским Сборника их адатов, кровомщение в пределах рода неизвестно. Отец, убивший сына или дочь, не подлежит мщению. Избавляется от него также муж, убивший неверную жену на месте преступления. На такую безответственность мужа надо смотреть, однако, как на исключение; общее же правило требует мести за жену со стороны ее братьев и рода или получение взамен выкупа. В случае убийства брата братом, продолжает тот же сборник, дело остается в семействе и убийца считается «каилы» (т. е. кровником) только перед отцом, матерью и другими родными братьями. Вообще, читаем мы несколько ниже, в подобном случае все кончается мировою, без всякого стороннего вмешательства.
Нельзя последовательнее провести взгляда на невозможность возмездия за преступления, совершенные родственником против лиц, живущих с ним в одном дворе, отцу и сыну, братьям и более отдаленным родственникам[162].
В связи с вышеприведенными данными легко объяснить происхождение следующих норм осетинского права: «Если отец или мать убьют сына или дочь, то нет ни мщения, ни взыскания; равномерно, если убийство произойдет между родственниками в первом колене, исключая того, что за замужнюю сестру имеет право вступаться ее муж, что совершенно понятно, так как своим вступлением в брак и последовавшим за ним рождением ребенка жена сделалась членом одного с мужем рода. В этом отношении осетинские и чеченские обычаи, как бы взаимно восполняют друг друга. В одном муж является кровником в случае убийства жены ее родственниками, в других последние не вправе мстить мужу за убийство жены, раз она не умерла бездетной»[163]. Из общего правила о невозмещаемости преступление, совершенных против родственников, Осетины делают исключение для случаев отцеубийство за убийство отца и матери, читаем мы в сборнике адатов 1836 г. сыном родственники собравшись сожигают дом и разграбляют все имение. Установляя такое правило, осетинский обычай тем самым вполне доказывает свою архаичность. Если другие виды преступных действий, совершенных в пределах рода, не ведут более к изгнанию, к устранению виновного из родственной среды, то это последствие, первоначально постигавшее всякого обидчика, неизбежно наступает каждый раз, когда обиженным является ближайший родственник, а такими считаются одинаково и мать и отец. Разрушая жилище виновного, Осетины тем самым побуждают его к оставлению прежнего местожительства; поток и разграбление, эта древнейшая форма конфискации, является таким образом не более, как средством к насильственному удалению преступника из сообщества его единокровных.
Рассмотренные нами обычаи родовых сообществ нашего Кавказа дают нам ключ к пониманию многих странных на первый взгляд явлений древнего уголовного права. С установленной на основании их точки зрения, совершенно понятным является отсутствие какого-либо упоминания о наказании отцеубийц как в древнейшем греческом праве[164], так и в праве русском (в Ярославой Правде и Церковном Уставе Владимира Святого[165]). Что касается древне-кельтического права, то из одного места Senctus mor можно заключить, что всякий убивший родственника (а следовательно и отцеубийца) оставляем был в живых и на свободе, так как ему дается совет предпринять паломничество в Рим[166]. Когда в древних сводах впервые заходит речь о том, какие последствия влечет за собою отцеубийство, власть народных старейшин (королей или герцогов) и вечей, была уже прочно установлена. Неудивительно поэтому, если древнейшими видами наказаний, применяемых к отцеубийцам, являются наказания публичные. Конфискация имущества и смертная казнь – вот те два вида кар, которыми грозит им одинаково как римское право времен царей[167], так и греческое[168]. Это те самые кары, которые известны в применении к ним и церковному уставу Ярослава, впервые упоминающему о наказании отцеубийц[169]. Переходя к германским правдам, мы находим в них тот любопытный факт, что за отцеубийство не полагается ими частного возмездия или выкупа, а одна лишь публичная кара. Аллеманская Правда говорит о конфискации имущества отцеубийцы, рипуарская соединяет с конфискацией еще изгнание, лонгобардская же и вестготская требуют смерти[170]. Если вспомнить то, что было сказано нами о публичных наказаниях, как о явлении сравнительно позднем в истории права, то немудрено будет заключить, что отцеубийство на первых порах не было возмещаемо у Германцев, как не было оно возмещаемо вообще всюду, где основой общественного устройства были кровные союзы; немудрено также понять, почему наказуемость его с самого начала приняла характер не частного взыскания, невозможного между родственниками, а публичной кары, осуществляемой от имени всего сообщества. Последняя черта с особенной наглядностью выступает также в праве Афин, которое, дозволяя одним родственникам, преследование перед судом частных убийц в тоже время в случаях отцеубийства дает каждому гражданину право иска[171].
Не имея своим последствием мести, невозможной по отношению к родственнику, отцеубийство, как и вообще убийство родственника, не является в глазах древнего обычая действием вполне безразличным. В тех случаях когда не следовало изгнания, мы неизбежно встречаемся с заменяющим его отстранением виновного от дальнейшего общения с родственниками, прекращением с ним гражданского общения, и эта черта одинаково выступает как в обычаях Осетин, так и в древних памятниках арийского права. В одно слово те и другие указывают на то, что убийца родственника становился существом отверженным, и обыкновенно принуждаем бывал покинуть прежнюю родину. Из расспроса стариков во время моего пребывания в Осетии я узнал, что брат убивший брата, или другой какой близкий родственник, совершивший однохарактерный поступок, внушает Осетинам такую ненависть и презрение, что они прекращают с ним всякие сношения. Сидеть с ним за одним столом или пить из одной чаши никто не согласится. При таких условиях убийце не остается иного исхода, как покинуть родину. Так обыкновенно и бывает. Если только его поступок не вызван случаем или неосторожностью, он бежит из аула и не показывается в нем более много лет подряд. Тем временем успеют стихнуть страсти и убийца снова возвращается в свою семью, вымоливши предварительно прощение себе у родственников. Сравнивая в этом отношении Осетинские обычаи с теми, какие известны были древним Германцам и Славянам, мы приходим к заключению о большей мягкости первых. «Нарушитель мира в родственной среде, говорит Филиппс, изгонялся у Германцев, как волк из святилища. Поэтому, замечает он, и образовалась у них со временем поговорка: «окровавленная рука не получает наследства» – это значит, что, преступлением, совершенным над родственником, нарушалась прежняя связь с единокровными и терялись все те права, какие дает родство, в частности и право на наследство[172]. В Салической и Рипуарской Правде лицо, изгнанное за преступление из пределов прежнего местожительства (de pago) называется «wargus» – термином употребляемым как доказал Гримм, для обозначения волка. Причина тому не иная как та, что не имея пристанища, изгнанный, подобно этому зверю, принужден был скитаться в лесах[173]. Однохарактерными с германскими wargi являются русские изгои. По филологическому словопроизводству, говорит Калачев, изгой значит существо отреченное, отпадшее или отделенное от жизни. По первоначальным понятиям Славян жизнь-гоить, значило находиться постоянно в роде, оставаться навсегда в общении со своими родичами». Но такое общение прекращалось для преступника. Отсюда тот, кто отрешался от своей родовой общины, в смысле общественном переставал гоить и делался следовательно «изгоем»[174].
Д. Отдельные виды преступных действий.
Считая безнаказанным всякое действие, не задевающее родовых интересов, Осетины вместе с тем совершенно исключают из сферы преступлений целый ряд наказуемых ныне деяний. Не имея отдельной от родовой старшины, герцогской или королевской власти, Осетины не знали crimen laesae majestatis, как не знали его и древние германцы, каравшие убийство королей не смертною казнью, а увеличенным размером вир[175]. В то же время им, опять-таки подобно другим народам одной с ними арийской семьи, было небезызвестно наказание смертью захваченных у неприятеля изменников. Знаменитый тект Тацитовой Германии: «proditores et transfugas arboribus suspendunt»[176], и не менее известное предписание Ликурговых законов[177] о казни изменников и конфискации их имуществ, не оставляют сомнения в том, что таким в общих чертах был и тот порядок расправы, какого придерживались по отношению к ним древние германцы и греки.
Не зная многих из видов так называемых государственных преступлений осетины игнорировали еще в большей степени преступления церковные. Их обычаям неизвестны были наказания за переход из одной веры в другую, за кощунство и святотатство, как нечто отличное от воровства. Из всех видов церковных преступлений мы встречаем у Осетин только колдовство или знахарство и оскорбление могил. На подобие древних германцев Осетины, смешивают знахарство с отравлением; как в Рипуарской Правде не различаются случаи, «когда один человек погубит другого per aliquod maleficium от того, когда причиной погибели» будет данный кому яд (Venenum)[178], как в Салической приравнивает к ним тот, когда от выпитых ею трав, «mulier infantes habere non potest», так точно Осетины ставят в один ряд приготовление напитков из трав, причиняющих кому-либо болезнь или смерть, и изготовление зелий, от которых, как они думают, и частного человека, и целое общество, могут постигнуть всякого рода бедствия, начиная от бесплодия и оканчивая засухами и падежами.
Такие же последствия связывали с заклинаниями знахарей и древние германцы, как видно из тех указаний, какие содержит в себе на этот счет одинаково Салическая Правда и законы Баварцев и Вестготов[179]. По верованиям Осетин, как и по верованиям древних германцев, знахари – оборотни, способные принимать всякий образ[180], всего же чаще являться в виде волков. С момента водворения русского владычества преследование знахарей очевидно должны были прекратиться, но до этого времени в обычае было предавать их сожжению. В бытность мою в Осетии мне пришлось слышать рассказ о том, как лет 50 назад на землях, принадлежащих семье Тугановых, вблизи теперешнего Новомагометанского аула, приступлено было к сожжению одной женщины, обвиняемой в том, что своими чарами и нашептываньями она вызвала в стране засуху. Совсем было уже покончили с нею: и огонь был разведен и сама она стояла уже связанной наготове, как пошел обещанный ею дождь и ее отпустили.
Осетины отличают знахарей, которых они называют хинганаг от гадальщиков. К одним только знахарям они относятся враждебно, подозревая их в изготовлении зелий и в сглазе: (фaцастакота – сглазил, говорят они о знахаре при известии о том, что кто-нибудь заболел). К гадальщикам же и гадальщицам Осетины наоборот относятся с большим уважением и о наказании их никогда не было у них и помину. Всего чаще встречаются между Осетинами гадальщики на бобах или так называемые «гец фарсаг», и гадальщики по ключице, (ионикагас). И теми и другими нередко бывают женщины.
Наравне с колдовством, Осетинам известно и оскорбление покойников. Способ его совершения весьма оригинальный. Желающий надругаться над честью того или другого человека, отправляется на могилу его ближайшего родственника и здесь в присутствии свидетелей убивает собаку, произнося при этом нечто подобное посвящению этой собаки тому или другому из предков оскорбляемого им лица. Нередко обходятся и без хождения на могилу, довольствуясь убийством собаки и произнесением заклятия. Подобно древним германцам, которым известно тоже преступление, но в значительно измененной форме[181], Осетины относят обиды покойникам к числу самых тяжких и ничем не возмещаемых обид. От обидчика нельзя принять выкупа: только кровью может быть смыто то пятно, какое в этом случае сделано чести семьи[182]. Если принять во внимание тот культ, которым Осетины окружают своих предков, то строгость, с какой наказывается ими всякое враждебное по отношению к последним действие, сделается вполне понятной. Посвящение собаки покойнику – это для них то же, что принесение ему нечистой жертвы (собака – существо нечистое в их глазах, как и в глазах их соседей – Чеченцев); нечистая же жертва может помешать их блаженству в загробной жизни, что, но понятиям Осетин, должно подвергнуться отмщению не менее насильственного прекращения их земной жизни. Замечательно, что тоже суровое воззрение на оскорбление покойников встречаем мы и в древнейших источниках германского права. Если последние не говорят об убийстве оскорбителя родственниками, то за то они принимают все меры к тому, чтобы такой исход не имел места, а это лучшее доказательство тому, что он всегда был возможен. Норвежские законы говорят о прекращении с виновником гражданского общения и конфискации его имущества, с чем как известно, было связано насильственное оставление им родины. Англо-саксонские же законы, как видно из частной их компиляции, носящей имя Генриха 1-го, прямо объявляют его «wargus», т. е. навсегда изгнанным из среды народа[183].
Салическая Правда причисляет похищение трупа, по его юридическим последствиям, к убийству и требует от виновного платежа 200 солидов, т. е. той самой суммы, какая требовалась с убийц. Эта плата в других германских сводах понижается в том случае, когда оскорбивший могилу оставил труп в ней. Аллеманская Правда говорит о взимании при таких условиях штрафа в 40 солидов, если дело идет о мужском трупе, и 80 при трупе женском. Баварская не делает такого различие между обоими и подвергает виновного в обоих случаях одинаковому штрафованию. Размер этого штрафования у Лонгобардов был особенно велик, именно 900 солидов[184].
К числу церковных преступлений обыкновенно относят и лжеприсягу. Спрашивается, известен ли Осетинам и этот вид караемых обычаем действий, как он известен был скандинавским народностям и континентальным германцам в эпоху исправления Карлом Великим первоначальных редакций варварских правд? На этот вопрос мы должны ответить отрицательно. Осетинам неизвестно наказание за ложную присягу; но не потому, чтобы они не ценили высоко святости последней, а потому что санкцией ее является нечто более страшное, чем всякий личный или имущественный вред, какой может быть причинен наказанием. С ложной клятвой Осетины связывают представления о погибели целого рода, о муках предков в загробной жизни и о ряде несчастий, которые неизбежно должны постигнуть как самого присягнувшего, так и его близких. Присяга сторон, как мы увидим впоследствии при изучении судебного процесса, обыкновенно сопровождается у Осетин присягою их родственников, которые подкрепляют ею данные ими показания. Эту присягу родственники дают не раньше, как заставивши то лицо, в чью пользу она должна быть принесена, клятвенно заявить перед ними о своей невинности. Очевидно, что это клятвенное заявление в том или другом случае может оказаться и ложным; а между тем последствия, ожидающие клятвопреступника, неминуемо должны наступить и для всех присягнувших с ним за одно, хотя бы они и были вовлечены в заблуждение. Спрашивается, какую санкцию дает им осетинский обычай против возможности частых обманов со стороны лиц, чью присягу они поддерживают на суде? Родственник, сделавшийся виновником ложной присяги, не несет светской кары; на него падает бесчестие и это бесчестие принимает нередко форму явно позорящего его действия, всего чаще однохарактерного с тем, какое было описано нами при исчислении известных Осетинам видов религиозных преступлений.
Переходя к другим категориям преступных действий, мы должны констатировать факт отсутствия у Осетин многих квалифицированных видов убийств. Это объясняется прежде всего тем, что уже сказано нами о наказуемости всякого убийства, безразличие неосторожного и преднамеренного, что разумеется делает немыслимым существования в Осетии тех различий, какие некоторые германские Правды и, как мы видели, Русская Правда проводят между «mord» или «убийством в разбое» и простым убийством (Todtschlag). Другой причиной отсутствия в осетинском праве большого числа квалифицированных убийств является уже упомянутая нами безнаказанность брато и детоубийств, а также убийств жен мужьями. Только в двух случаях требуют Осетины увеличенного наказания за убийство: в случае отцеубийства и в случае убийства беременной женщины. О первом мы имели уже случай говорить, что же касается до второго, то при наказании его двойною вирою Осетины принимают в расчет, что со смертью беременной женщины связывается для рода потеря не одного, а двух его членов, матери и имеющего родиться от нее ребенка. Увеличивая размер наказания только в названных двух случаях убийств, Осетины знают также о понижении его на половину, каждый раз когда объектом его является женщина. В этом отношении их право является прямой иллюстрацией той статьи русской Правды, которая гласит: «Оже кто оубиет жену, то тем же судом судите, яко же и мужа; оже будет виновата то полвиры, 20 гривен»[185].
Самоубийство признается, как известно некоторыми законодательствами, а в том числе и нашим, за особый вид преступных действий. Такое воззрение ведет в некоторых древних правах, в греческом например, к обезображиванию трупов самоубийц отрезанием им правой руки[186]; при неудавшемся же, но доказанном покушении многие законодательства и доселе допускают некоторое ограничение гражданской правоспособности. Спрашивается, известны ли Осетинам какие либо меры против самоубийц? Ответ должен быть отрицательный. Считая самоубийство грехом, Осетины довольствуются тем, что хоронят самоубийц отдельно от прочих покойников, но ни трупов их, ни могил не оскорбляют. Самое большее, если проходя мимо того места, где похоронен самоубийца, они пожелают ему ада (азюмаг-фацо). Покушение на самоубийство, как и всякое вообще покушение, не ведет за собою у них никаких последствий.
Подобно германским Правдам и нашему древнему праву, осетинское отличает увечья от ран и раны от ударов, но ему далеко не известны все те градации, какие законодательство скандинавских народностей и континентальных немцев устанавливает в среде каждой из этих групп. Обращаясь, прежде всего, к увечьям, мы заметим, что один из видов их, именно кастрация, ставится Осетинами в один ряд с убийством. В этом отношении их право представляет поразительное сходство с правом древних Датчан, а также с законодательством салических и рипуарских франков, Саксонцев и Фризов; т. е. с теми именно источниками германского права, которые испытали на себе всего менее влияние римского и следовательно наиболее национальны[187]. Из других видов увечий Осетины за одно с Германцами, Кельтами и Русскими Славянами ставят на одну доску отсечение руки и ноги, носа, уха, а также выкол глаза[188]. Замечательно при этом, что эти действия наказываются ими безразлично одною и тою же карою – именно половиною платы за убийство[189]. В Тагаурии и Куртатии мы встречаем, впрочем, некоторое отступление от общей нормы в том смысле, что за выбитие глаза в среде фарсаглагов взыскивается почти в 4 раза меньше, чем за отсечение руки; между алдарами тех же обществ таких различий не делается[190]. Сходство с древнегерманским правом, кельтическим и отчасти русским, выступает и в тех обычаях Осетин, которые регулируют размер платежей в случае отсечения отдельных пальцев руки; но замечательно, что тогда как отсечение мизинца во всех указанных законодательствах считается более легкою обидой, чем отсечение любого из остальных, в оценке большого пальца осетинские обычаи резко расходятся с германскими нормами. В варварских Правдах и скандинавских законах наказание за отсечение большого пальца больше того, которое грозит за отсечение остальных трех, за исключением мизинца; в Осетии же наоборот, оно меньше[191]. О приравнивании к увечьям по образцу некоторых германских Правд вышиб зуба и ран, наносимых губам, бровям или пальцам ног, Осетины, по крайней мере, в наше время не имеют и понятия.
Граница, отделяющая ранения от увечий, проводится Осетинскими обычаями далеко не строго. Хотя раною и признается только такое пролитие крови, которое не связано с потерей жизни, даже на расстоянии некоторого промежутка, поранения, сопровождающиеся повреждением головы, руки или ноги, или вполне приравниваются их обычаем к увечьям, так напр. в Дигории и между фарсаглагами Тагуарии и Куртатии, ими наказуются немногим лишь легче первых[192]. Из тех многочисленных категорий первого и второго порядка, какие по отношению к ранениям знают германские Правды, Осетинам известны только следующие: во 1-х ранения лица, как оставляющие видимый след и ранения прочих частей тела[193], во 2-х раны без повреждения костей и раны с повреждением[194]. Наконец в 3-х, раны тяжкие и легкие, причем чертою различия считается то, пошла ли кровь ручьем или нет. Барон Гакстгаузен упоминает еще об одном способе определения важности ран, который, по своей архаичности, заслуживает полного внимания – я разумею определение их величины с помощью хлебных зерен. О ране говорят: она имеет в длину 10, 12 и т. д. зерен ячменя. За каждое зерно в длину обидчик обязан отдать корову, но далее 12 коров взыскание не идет[195]. Я сказал, что такой порядок должен быть признан весьма древним и в подтверждение могу привести тот факт, что из всех германских правд, включая в число их и скандинавские, одной только Правде фризов известен сходный порядок различения ран по их величине. Всякое ранение вело у Фризов к уплате пени в 1 солид, но если длина раны равнялась «еiner kleinen Spanne» (т. е. расстоянию между началом первого и второго пальца, размер взыскания возрастал до 4-х солидов[196]. Когда же рана была с пясть, считая от изгиба руки до оконечности среднего пальца, виновный присуждался к уплате24 солидов, которые и представляют собою наибольший платеж, какой вообще мог быть произведен в случае ранения[197]. В позднейшем законодательстве Фризов способ измерения ран является несколько иным по суставам пальцев: каждая рана, достигшая размера одного сустава, считалась тяжкой[198], остальные признавались легкими.
То обстоятельство, что определение тяжести ран по их величине встречается у одних южных Осетин, бывших в течении целого ряда столетий под политическим влиянием Грузии, побуждает нас искать в грузинском праве источник возникновения вышеуказанного способа определения тяжести ран. Законник царя Вахтанга вполне оправдывает такую догадку. «Всякую рану на руке, ноге и на всем вообще теле, читаем мы в 49 ст. этого свода, раз она не сопровождается повреждением члена, надо измерять ячменным зерном[199].
За исключением названных двух видов ударов, остальные не распадаются на группы и вызывают почти всегда одинаковый платеж[200]. Заканчивая сказанным отдел о преступлениях против телесной неприкосновенности, я не могу не обратить внимания читателя на то, как много общего представляют в этом отношении осетинские обычаи с нормами древнего права других ветвей арийской семьи. Факты говорят за себя. Сходство, переходящее нередко в тождество, как напр. в вопросе об увечьях, не терпит другого объяснения, кроме того, что правила, о которых идет речь, возникли впервые еще в эпоху совместной жизни ариев и вместе с ними разнесены были в разные концы мира; новые условия быта вызвали со временем поправки и дополнения к ним, но не в состоянии были произвести радикальных изменений. Черты поразительного сходства, удержались, таким образом, не смотря на несколько тысяч лет продолжающегося разъединения.
Перехожу теперь к оскорблениям чести. Не зная того разнообразия видов, в каком эти преступления известны германским правдам, Осетины в то же время различают следующие: оскорбление чести всего двора или рода, при чем средством к тому выбирается или оскорбление могил покойников, или выбрасывание из дому фамильной цепи. Об этих видах оскорблений мы имели уже случай говорить. Напомним, что Осетины считают их наиболее тяжкими и обыкновенно мстят обидчикам смертью.
Тяжким видом обиды считается также для хозяина оскорбление его гостя. В сведениях об адате, собранных по распоряжению начальства в 1844-м году, мы находим на этот счет следующие подробности. «Если кто отважится обидеть приезжего гостя, то по обычаю должен заплатить тому, к кому гость приехал, лошадь с седлом, ружье и 18 коров. Пеня эта налагается за бесчестие, нанесенное дому обидчиком, и по праву принадлежит хозяину, который, впрочем, чаще всего передает гостю полученный им выкуп[201].
Еще более тяжким оскорблением признается у Осетин вход без разрешения в чужое жилище. Уважение к домашнему очагу, как последствие культа предков, причина тому, что Осетины относятся к этому преступлению с такою же строгостью, как и Германцы эпохи редактирования варварских правд[202]. Как самостоятельный вид преступного действия такое вторжение в чужой дом встречается у Осетин крайне редко, почему применяемый к нему обычай не успел еще сложиться и определение меры взыскания каждый раз предоставляется свободному выбору медиаторов. Но в связи с воровством это явление довольно обычное и высшая мера наказания, налагаемая за случаи похищения, сделанные из чужого жилья, не имеет иного источника. Медиаторы в этом случае произносят приговор по совокупности преступлений, что значительно возвышает размер выкупа.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Рубрики: