Язык Осетина беден терминами для обозначения отдельных видов родственников. Отец и мать, сын и дочь, брат и сестра – одни носят у них каждый особое название; что же касается до деда и бабки, дяди и тетки, внуков и внучек, племянников и племянниц, то Осетин выражается о них описательно, называя их отцом или матерью отца, его братом или сестрою, сыном или дочерью сына, сыном или дочерью брата[301]. Не наводит ли это на мысль о том, что другие обозначения родства, кроме отец и мать, сын и дочь, брат и сестра, на первых порах не были известны Осетинам и что поэтому дяди и тетки, наравне с отцами и матерями, носили у них общее названия фыд и мад; сыновья и дочери, племянники и племянницы – одинаковое прозвище – фырт и чисг, братья и сестры, как родные, так и двоюродные, без различия – арвад или авсымар обозначение, доселе удержавшееся на их разговорном языке[302]; восходящие же и нисходящие во второй и следующих степенях не отличаемы были по имени от боковых. При таких условиях у каждого данного лица могли быть только отцы, братья и сыновья, матери, сестры и дочери; а это и составляет характерную черту так называемого родства по классам, доселе встречающегося у целой группы племен старого и нового материка[303]. Первоначальной сферой его применения, как доказывает американец Морган, было когнатическое родство – родство по матери. Не безынтересно поэтому то обстоятельство, что Осетины и по настоящий день не знают других обозначений для материнских родственников, кроме – отец, сын и брат; мать, дочь и сестра[304]. Для всех более отдаленных родственников матери нет иного названия, кроме «номадымыкак». В отношении к ним не употребительны те описательные наименования, которыми Осетин обозначает своих дедов и прадедов, внуков и правнуков по отцу. Весьма вероятным кажется мне поэтому предположение, что счет родства по матери только со временем был приложен Осетинами и к счету родства по отцу, и что таким применением объясняется присутствие в последнем признаков классовой системы. К каким дальнейшим заключением приводит такой вывод, можно судить по тому, что всюду, где некогда существовала система родства по классам, известно было и материнство, а также вызвавшее его к жизни отсутствие на первых порах прочно установленных браков и родственной связи ребенка с отцом. Таким образом изучение скалы родства у Осетин последовательно приводит нас к убеждению в том, что и этому арийскому народу не был чужд тот процесс медленного и самопроизвольного зарождения индивидуальной семьи и патернитета, который современные этнографы открыли в быте народов желтой, красной и черной расы, а это в свою очередь является опровержением еще поддерживаемой многими теории, что развитие арийских народностей с самого начала пошло иным путем, нежели тот, которому следовали предшествовавшие им во времени туранцы, и что исходным моментом этого развития была патриархальная семья и индивидуальный брак[305].
Далее внука и племянника степени родства вообще не различаются Осетинами. О правнуке, как и о сыне племянника они говорят, как о лице, принадлежащем к потомству вообще (или так называемому цот)[306].
Известно, что большинство арийских народностей различает две категории родственников: ближайших и дальнейших. Первые известны у римлян под наименованием agnati, вторые под наименованием gentiles. В Индии мы находим то же противоположение между ближайшими «sapin-das» и более отдаленным «samanadocas» в Персии между членами более тесного союза родственников (wik) и более широкого (zantu), которым в Германии Цезаря и Тацита отвечают cognationes u gentes, в древней Ирландии «фаины» и «кланы» или «цинель», у югославянских же народов «братства» или «задруги» и «роды». Сопоставляя все эти факты, англичанин Герн выводит из них то заключение, что арийские народности издревле признавали ближайшим родством только то, которое связано с жизнью одним двором и совместным культом отошедших в вечность предков этого двора. Последняя черта особенно наглядно выступает в индусском праве, в котором одни «sapindas» призваны совершать полное жертвоприношение «pitris» или душам усопших предков, изготовляя для этого жертвенные пироги, samanadocas же вправе ограничиться одними возлияниями в их честь чистой воды. Она проглядывает однако и в других арийских законодательствах, в том числе и в римском, в котором «agnati» были в то же время и «соnfarrei», т. е. лицами, обязанными почитать предков приношением им жертвенных хлебов (так называемого panis farreus).
Одни только ближайшие родственники, т. е. сожители одного двора различаемы были между собою по степеням; остальные сообща носили одно и то же название, так что о каждом из них говорили, как о принадлежащем к их группе[307]. С точки зрения этой теории, к которой я вполне присоединяюсь, обозначение родства у Осетин приобретают особый интерес. Из них можно видеть, что между членами одного с ним рода, каждый Осетин строго различал и доселе различает тех, которые живут с ним в одном дворе, от всех остальных, обозначаемых им общим названием потомства (цохт). С другой стороны из самого факта отсутствие на языке Осетин даже описательных наименований для правнуков и сыновей племянников легко прийти к тому заключению, что ближайшее родство у них не включало в себя этих степеней или, что тоже, что в состав осетинского двора, как общее правило, входили только отцы и дети, дяди и племянники, деды и внуки. Значение этого вывода мы будем иметь случай оценить в скорости при изложении наследственного права.
В настоящее же время перейдем к вопросу о том, известно ли Осетинам, наравне с агнатическим родством, и когнатическое? На этот вопрос мы должны дать утвердительный ответ. Сознание родства с когнатами наглядно выражается у Осетин в факте запрещения браков между двоюродными братьями по матери, а также в том, что брат матери, так называемый мады-авсымар, при уплате женихом ирада, сверх получаемого им подарка (мады арвады баха), вправе требовать еще предоставления ему в Дигории отцом невесты двух быков или стоимость их[308]. Такой платеж не мирится, очевидно, с тем основным воззрением, по которому имущество семьи не должно быть отчуждаемо безвозмездно в пользу чужеродца; оно противно началам агнатизма и объяснимо лишь под условием признания в нем пережитка из эпохи материнства и когнатического родства.
Осетинам известно обозначение отдельных видов свойства. Свекор и свекровь, тесть и теща, девер и сноха, зять и золовка, носят у них каждый особое наименование[309], но свойство не считается Осетинами чем-то однохарактерным родству и не является поэтому источником брачных запретов. В старые годы Осетин сплошь и рядом женился на сестре первой жены и если такие браки в последнее время и сделались редки, то причина тому лежит не в изменении обычая, а в запрещении их духовенством[310].
Кроме физического родства, Осетины признают еще родство фиктивное. Самым близким считается то, которое возникает в силу усыновления. О браке усыновленного с ближайшей родней усыновителя не может быть, разумеется, помину. Но, кроме усыновления, Осетинам известны еще другие способы установления фиктивного родства. Бабка, принявшая ребенка, по словам г. Дубровина, не только получает подарок, но и считается в семействе за родную[311]. Того же нельзя сказать о кумовьях[312]. Духовное родство Осетинам по-видимому неизвестно. Причина тому – редкое производство ими, по крайней мере, до последнего времени, самого обряда крещения. Последний заменялся обыкновенно бесформенным наречением ребенку имени тем, кто первый подойдет к его люльке. Имя это подошедший выбирает по своему усмотрению, обыкновенно им служит название того или другого зверя, дикого или ручного. Сверх этого имени, Осетин получает еще другое, христианское или магометанское, смотря по вероисповеданию; под ним он обыкновенно известен властям; между собою же Осетины зовут друг друга языческими именами[313].
Весьма тесным родством считается Осетинами то, начало которому кладет вскармливание ребенка грудью, а также воспитание его избранным отцом, воспитателем, аталыком. Молочные братья и сестры не вправе вступать между собою в брак и в то же время несут один по отношению к другому, а также к своим отцам, обязанность защиты и покровительства. Аталычество, как уже сказано, распространено в Осетии в среде одних старшинских семей. Только в Дигории и свободные люди, фарсаглаги, имеют обыкновение отдавать своих детей на вскормление и воспитание. Едва ли какой другой горский обычай так известен в России, как этот. Пир, устраиваемый отцом при отдаче сына в чужие руки, военное воспитание, даваемое аталыком, который у Осетин обыкновенно известен под названием емчека или амцека[314], своему питомцу (кхану), устройство аталыком будущей судьбы последнего приисканием ему невесты, праздник, даваемый отцом в день возвращения сына домой, торжественный въезд последнего в родительский двор на богато убранной лошади в сопровождении своего аталыка, щедро одаряемого обрадованным родителем, – все это не только описано несколько раз путешественниками по Осетии, но и воспето стихами лучших наших поэтов. В юридическо-историческом исследовании, каково настоящее, нет надобности останавливаться на этой бытовой стороне осетинского аталычества и достаточно сказать, что родство, порождаемое им, в прежнее время считалось Осетинами, и в дальних степенях, что наглядно высказывается в поговорке: «молоко идет так, же далеко, как и кров», т. е. молочное родство признается в тех же степенях, что и кровное. В настоящее время брак запрещен обычаем только между молочными братьями и сестрами, которые носят также название «емчек», название, принадлежащее и аталыку.
Перечень видов фиктивного родства у Осетин может быть заключен упоминанием о так называемом побратимстве (у Осетин – куначестве). Оно принадлежит, по-видимому, к числу исконных явлений в быте Осетин, так как упоминание о нем можно встретить в сказании о любимом народном богатыре или нарте Урызмаге[315]. Желающие вступить между собою в ту тесную связь, которая обнимается понятием побратимства, обыкновенно пьют из одной чаши, бросивши в нее предварительно какую-нибудь мелкую монету; при этом произносится молитва, чтобы братство навсегда осталось прочным и нерушимым. Не редко также следует между побратавшимися обмен оружия. Осетинский обычай не связывает с побратимством тех последствий, какие ведут за собою усыновление или аталычество. Брак между семьями нареченных братьев не запрещается. Куначество возможно только между мужчинами. Ничего подобного посестримству Осетины не знают.
Описанные нами виды фиктивного родства – те самые, какие можно встретить в истории любого народа, стоящего с Осетинами на одинаковой ступени развития. Из исторических народов мы можем указать на Ирландцев, древнее право которых, как показал это Мэн, придает большое значения так называемому молочному родству[316]; и также на южных славян, обычаи которых признают не только тесную родственную связь между семьею кормилицы и семьею отданного ей ребенка, но и дают братству по оружию такое широкое признание, каким оно в равной степени едва ли пользуется в другом каком-либо праве[317]. Что же касается до тех народностей, изучение которых составляет задачу этнографии, то в их быту сплошь и рядом попадаются те виды фиктивного родства, которые известны Осетинам[318]. Об усыновлении и говорить нечего: оно явления общечеловеческое.
b) Наследственное право.
Работами Моргана и других этнографов вполне установлено не только позднее появление завещательного права, что было известно и до него, но также преемственное развитие следующих трех начал законного наследования: 1) наследование всего рода, всех gentiles, 2) наследование живущих совместно в одном дворе агнатов, 3) наследование ближайших родственников, членов одной с покойником малой семьи. Восполнение первоначального порядка наследования новыми и новыми правилами не устраняет собою возможности инцидентного применения старых. Так, с наследованием агнатов не исчезают права гентилей, которые продолжают наследовать в том случае, если агнатов нет на лицо, другими словами, если весь двор вымер. В свою очередь наследование нисходящих не сопровождается полной отменой прав агнатов и гентилей на наследство, а только ставит их во вторую и третью категорию наследников, призываемых к осуществлению своих прав лишь тогда, когда окажется недостача в ближайших. В подтверждение своей теории Морган ссылается на факты еврейского и греческого права, а один из его последователей, профессор Ефимов, подкрепляет ее и данными римского. Если я верно понимаю мысль Моргана, а некоторая неточность его терминологии часто заставляет ставить этот вопрос, под наследованием гентилей и агнатов он разумеет не более, как то, что на первых порах кончина частного лица сопровождалась поступлениями к всему роду той части имущества, которая не была истребляема на его могиле, что, с течением времени, по мере распадения рода на нераздельные семьи или семейные общины и соответственного возникновения дворовой собственности, со смертью отдельного индивида для членов одного с ним двора наступали те же последствия, какие раньше наступали для всего его рода, другими словами, наследником был двор, или, что тоже, его агнаты; с прекращением же двора, имущество возвращалось в руки всего рода.
Против этой теории я позволю себе сделать то возражение, что преемство между периодом наследования гентилей и агнатов и сам факт существования когда-либо преимущественных прав первых на оставленное имущество мне кажутся ничем не подтвержденными. Думая вместе с Гёрном, что период, когда бы род не распадался на группы сожительствующих между собою родственников, никогда не было, я последовательно прихожу к тому заключению, что с древнейших времен лица одного двора имели предпочтительное право наследования, вернее говоря, что, со смертью данного лица, имущество, которым он заведовал, оставалось в обладании оставшихся в живых членов двора, и только в случае бездетной смерти всех и каждого из них, – оно становилось общим достоянием всего рода. Таким образом те три периода наследования, о которых говорит Морган, по моему мнению составляют всего два: период, когда имущество, минуя детей, шло в руки агнатов, а при недостатке их к гентилям, и период, когда детям и в частности сыновьям и внукам оказываемо было предпочтение перед более далекими родственниками.
Против теории Моргана можно сделать еще и то возражение, что, строго говоря, право наследования начинается только с последнего из указанных им периодов, так как, пока нет того, что римские юристы называют открытием наследства (delatio haereditatis),нет и наследования; открытие же наследства немыслимо, пока собственность составляет принадлежность всего двора или рода, и частное лицо не более, как уполномоченный его хозяин. Кончина его вызывает поэтому только перемену в числе дольщиков, да еще в лице главного заведывателя общим имуществом, которым после него является старший или избранный семьею член.
Итак, о наследовании впервые поднимается речь лишь с тех пор, как между отдельными агнатами и sui устанавливается известная очередь в допущении к наследству, а это имеет место не раньше, как после появления в малых семьях стремления к выделению из больших. Когда отцы и дети, братья и племянники выскажут желания разойтись, получивши предварительно каждый долю общего имущества, впервые является необходимость определения этих долей, – и этой-то именно необходимости и удовлетворяют регулирующие порядок наследования обычаи. Они впервые определяют очередь и размер участия каждого в открывшемся наследстве, проводят деление агнатов и sui по линиям, из которых одни устраняют другие; а также решают вопрос о том, оба ли пола одинаково будут допущены к получению наследства.
С момента появления первых обычаев, регулирующих порядок наследования, опять является возможность различения, по меньшей мере, двух периодов: – того, во-первых, когда, обычаи, оставаясь верными архаическому началу неотчуждаемости дворовой собственности, совершенно устраняют женщин от наследования, как уносящих с собою имущество в чужую семью – семью мужа; и во вторых того, когда, подчиняясь естественному желанию родителей обеспечить всех своих детей без различия пола, они распространяют на женщин право наследования мужчин[319].
Указавши в самых общих конечно чертах, в чем состоял процесс развития наследственного права, нам предстоит задаться в настоящее время вопросом о том, к какому из намеченных периодов должны быть отнесены те обычаи, которые регулируют собою порядок наследовании у Осетин?
Как из сборников адатов, так и из рассказов стариков, я вынес то впечатление, что семейные разделы – явление сравнительно новое в быту Осетин, и что наследственное право, следовательно, только зарождается в их среде. В старые годы смерть отца или деда не имела иного последствия, кроме перемены в лице, заведующем хозяйством семьи; в настоящее время она весьма часто становится сигналом к совершенному распадению прежнего единства. Обычаю приходится поэтому взять на себя определение того, какие родственники могут быть допущены к разделу наследства, и как велика доля каждого из них. Поставленный долгое время стражем неприкосновенности дворовой собственности, осетинский обычай и доселе решительно высказывается против наследования женщин, как совершенно несогласного с нею. Дочери поэтому не имеют части в отцовском имуществе; что же касается до вдовы, то ей делается, как мы видели, лишь пожизненный выдел, который после ее смерти достается тем же лицам, каким идет отцовское наследство. Устраняя женщин от наследования, осетинский обычай в то же время не исключает вполне из категории наследников родственников в женской линии. При отсутствии сыновей наследников, сын, прижитый вдовою после смерти мужа, а также сын его замужней дочери – допускаются к наследованию, как будто бы они были его собственными детьми. Такой порядок, особенно в последнее время, является, впрочем, не более, как редким исключением. Обыкновенно же отцу наследуют его сыновья, а при отсутствии последних – его внуки. Вопрос о том, в какой мере Осетины допускают начало представительства по наследству, принадлежит к числу открытых вопросов: обычай по-видимому еще не вполне определился на этот счет, или, вернее говоря, он находится в периоде перехода от условного признак я права представительства к абсолютному. Говоря это, я хочу сказать, что в старые годы Осетины при разделе наследства обращали преимущественно внимания на то, участвовал ли тот или другой из членов семьи в накоплении общего имущества; так как племянники, дети сына, умершего до кончины наследодателя, нередко оказывались принимавшими в этом деле равное участие с их дядями, то они весьма часто допускались к получению равных долей с последними, что, разумеется, совершенно противоречило началу представительства. В настоящее время это начало, по-видимому, одерживает верх, что объясняется, конечно, влиянием шариата – у мусульман, у христиан же – русского закона и русской судебной практики. Если не было нисходящих, к наследованию призываемы были остальные ближайшие родственники[320]. Это тот порядок, который по всей вероятности водворился в Риме с эпохи XII таблиц, когда стали оказывать впервые предпочтения агнатам перед гентилями[321]. Г. Пфаф перечисляет, кто именно считаются этими ближайшими родственниками. «Имущество бездетно умершего, говорит он достается преимущественно родственникам в восходящей линии; но случается также, что отец наследует вместе с братьями», другими словами, к наследованию допускаются не одни ближайшие восходящие, но и боковые в первой степени, т. е. братья[322].
Когда не было в живых ни тех, ни других, отдаленнейшие родственники, между которыми Осетины, как я сказал, не различают степеней, призываемы были к наследованию совместно, точь-в-точь как в Риме, где, по словам Гая, закон ХII таблиц призывал гентилей к получению наследства, когда не было в живых ни одного из агнатов[323]. И так, по характеру тех лиц, которые призываются к получению наследства, а также по порядку, в котором они чередуются друг за другом, можно заключить, что наследственное право Осетин стоит приблизительно в третьем из тех периодов, которые, по словам Моргана, проходит оно у любого народа. По нашему же мнению, наследственное право только зарождается у них, так как раньше семейных разделов его нет, а эти последние только начинаются в среде Осетин. Оригинальную черту их обычного права составляет при этом то обстоятельство, что, наряду с наследованием законных детей, ему известно наследование и незаконных – кавдасардов, не в одном с первыми имуществе, а в том, которое будет приобретено их отцами без помощи семейного капитала[324]. Порядок, которого обычай придерживается при наследовании кавдасардов тот же, что и законных детей. В одном лишь случае дети номулус и их потомство допускаются к наследованию в одном имуществе с законными детьми. Это, как мы уже сказали, тогда, если у покойного не осталось никаких родственников мужского пола, как близких, так и отдаленных[325].
Завещательные распоряжения до последнего времени не были известны Осетинам,[326] язык которых не имеет даже особого термина для их обозначения. В этом отношении обычаи Осетин представляют полную аналогию с теми, которых придерживались Германцы при Таците, Кельты в эпоху Брегонов, Греки времен Гомера и Римляне в царский период их истории. Отсутствие практики завещания не препятствовало им, однако, раздавать на смертном одре принадлежащую им движимость тем или другим родственникам по усмотрению, а также назначать, сколько должно быть затрачено на их похороны и на подарки муллам и нищим (последнее, разумеется, у одних мусульман Дигорцев)[327]. Эти предсмертные распоряжения никогда однако не касались недвижимости, как достояния не частного лица, а целого двора.
Общественными приговорами новейшего времени введено право завещательного распоряжения[328] и открыта таким образом возможность наследования для женщин. Надо сказать, однако, что этой возможностью Осетины доселе почти не пользовались, так прочно держится в их среде начало неотчуждаемости семейного имущества чужеродцу.
Мы коснулись пока лишь порядка допущения к наследству отдельных групп родственников. Нам предстоит еще задаться вопросом о том, на каких началах производится его раздел, началах ли полного равенства или же наоборот с заметным отступлением от него? В ответ на это мы скажем, что, придерживаясь в общем начал равенства, осетинское право в то же время допускает преимущественное наследование известных членов семьи. Не только старший сын, но и младший, получают некоторый придаток к тому, чем наделяются их братья. Добавочная часть старшего обозначается по-осетински термином «хестаг», а младшего словом «кастаг». Спрашивается, где искать источник происхождения таких преимуществ старшего и младшего сына? Мен, если не ошибаемся, первый высказал ту мысль, что майорат по своей природе – учреждения скорее публичного, чем частного права, что наследование старшего сына проявилось, прежде всего, в сфере перехода политической власти и затем уже было перенесено в сферу гражданских отношений; что старший сын феодального сеньора потому является майоратным владельцем оставленного ему наследства, что со смертью отца, вступая во все его политические права, становясь в замен его главою феода, как политической организации, он необходимо наделяется и правом распоряжения земельной собственностью, насквозь проникнутой политическим характером. Не вдаваясь в разбор этой теории на той почве, на которой она возникла, мы заметим, что преимущество, оказываемое старшему сыну при наследовании, может найти себе и совершенно иное объяснение, более общее и простейшее. Мы имели уже случай заметить, что в нераздельной семье, за смертью отца, хозяином является старший брат. Он хранитель семейной казны, распорядитель ее имуществом, распределитель работ между ее членами и, вместе с тем, поддержка тель домашнего очага, обязанный вечно сохранять на нем огонь и совершать жертвоприношения предкам. Эта преимущественная роль в семье должна же сказаться чем-либо и в момент расторжения прежнего единства между ее членами. Бывший хозяин, как лицо более других содействовавшее материальному преуспеянию семьи, должен же получить какой-нибудь прибавок, в вознаграждение за прежние заботы о семейном благосостоянии. Этот прибавок в его пользу объясняется еще и тем соображением, что, как старший родственник, он и по расторжении семьи не теряет преимущественной роли в фамильном культе. Другие очаги могут погаснуть, но пока горит его очаг, пока совершаются на нем священные возлияния и закалываются жертвы, души предков пребывают в блаженстве, не нуждаясь ни в чем и посылая, как бы в награду, всевозможные блага потомству. Недаром же греческие источники называют именно его спасителем очага и связывают блаженство предков с фактом совершения им жертвоприношений. Неудивительно поэтому, если во всех законодательствах, которым некогда известно было начало семейной нераздельности, возникает в эпоху ее упадка правило о наделения старшего сына большею против других частью семейной собственности. Так поступает, напр., индусское право, в котором новейшие исследователи отказываются видеть черты вполне выработанного майората, признавая в то же время, что старший сын пользуется в нем решительным предпочтением пред младшим и получает соответственно и большую долю в наследстве о чем открыто говорят как Апастамба[329], так и «Учреждения Нарады»[330]. Тоже находим мы и в древнем грузинском праве, как следует из первой части Законника царя Вахтанга. Теми же соображениями объясняется существование и в осетинском обычном праве «хестага», что в переводе значит – доля старшего, – иначе говоря, тот излишек, который он получает пред остальными участниками в наследстве. Порядок определения этой доли следующий: В Стырдигоре делят все имение на части, так чтобы числом их было единицей больше против числа братьев; из них две части получает старший брат, а остальные по одной[331]. У прочих Дигорцев при разделе наследства придерживаются следующего правила[332]. «Когда, читаем мы в сборнике адатов 66-го года, наследниками останутся два брата, и предстоит разделить, например, 10 участков земли, то медиаторы, выбрав самый большой и лучший участок, делят его между братьями на две равные части: потом старший брат выбирает из оставшихся любой участок, дробит его на 3 доли, из коих одну отдает младшему, а две берет себе; затем остальные 8 участков разделяются между братьями поровну. Когда же наследниками останутся трое, четверо и более братьев, то медиаторы, выбрав самый большой и лучший участок, делят его по числу братьев, другой участок выбирает старший брат и, разделив его на три части, берет себе две, а третью отдает самому младшему. Затем остальные 8 участков делят медиаторы поровну на всех. Что касается до движимой собственности, то из рогатого скота старший брат получает по равной части с остальными; из лошадей же лучшую, а если останется после покойника всего одна лошадь, то, не поступая в дележ, она идет старшему брату. То же надо сказать и об оружии: если в доме не более одного кинжала и ружья, то они принадлежат по праву первородцу, если же их несколько, то он получает из них лучшее. Бараны же распределяются между детьми таким образом, что из 100 штук старший берет 20, младший 10, средний по 5, затем остальные бараны делятся на всех братьев поровну. Пивоваренные котлы распределяются поровну, но старшему полагается еще излишек, равный цене одного быка. Некоторые предметы, наконец, составляют всецело достояние старшего сына, так что если б в имуществе покойного не оказалось других ценностей, первенец был бы единонаследником. Такими предметами является сакля, цепь – рахис и привешенный к ней фамильный котел[333]. Лицо, которое преимущественно пред другими; обязано продолжить род отца, имеет поэтому и наибольшее право на фамильные предметы.
В Тагаурии и Куртатии обычай не определяет размера того излишка, который должен достаться старшему, предоставляя это каждый раз взаимному соглашению наследников или определении избранных ими медиаторов[334].
Другое дело у Иронов, разумея под ними одинаково Аллагирцев, Сидомонцев, Черазенцев и Кусогонцев. Сакля, 30 баранов, бык, корова, лошадь, мешок пшеницы и проса, котел для выгона араку вот что прежде всякого раздела выделяется из наследства старшему сыну; при этом одни дают ему, сверх равной с прочими братьями доли в остальном имуществе, еще лучший участок пастбища для загона в него скота, другие по одной вещи из всех видов оставленной им движимости, третьи же довольствуются предоставлением ему одной вышесказанной части[335]. Что касается до южных Осетин или Туальтцев, то господствующим обычаем является у них тот, которого придерживаются в своих разделах жители Нар и Мамисона. По смерти отца, старшему сыну из всего имущества отдается дом, лучший загон земли, большее или меньшее число баранов, смотря по соглашению, бык, корова, ружье, шашка, мельница, гумно и место для свалки навоза. Все же остальное имущество делится поровну, но старшему брату предоставляется выбор своей части[336].
Любопытную черту осетинских обычаев составляет то обстоятельство, что указанное только что преимущество старшего сына уживается у них с преимуществом младшего. При каждом разделе наследства, последний получает известный излишек против остальных братьев: у Дигорцев, как мы видели – добавочный земельный надел, у Иронов большее число скота, а по обычаю некоторых фамилий и особый «загон земли», иначе говоря кусок огороженного пастбища[337].
Историки древнего права обыкновенно противополагают минорат майорату, как явление, взаимно исключающие друг друга. Где есть минорат, там, по их мнению, немыслимо майоратное наследование. Проводя ту мысль, что минорат древнее майората, Мэн, напр., по-видимому, не допускает сосуществования обоих. Другой английский ученый, Эльтон пытается даже установить тот взгляд, что минорат составляет в такой же степени особенность туранской семьи народов, в какой майорат арийской. Присутствие его в Англии, как особенность некоторых городских муниципий, обстоятельство, которое сказывается и в самом названии его (borough English), свидетельствует, по его мнению, о том, что населявшие некогда Англию Силуры были туранцы, передавшие особенности своего семейного права английскому городскому населенно XI и XII столетий[338]. Слышать такие мнения тем более странно, что в источниках арийского права сплошь и рядом в одном и том же памятнике встречаются указания на существование майората наряду с миноратом или, точнее говоря, зародышей того и другого. Преимущественное участие в наследовании младшего сына наравне со старшим известно, напр., из индусских сводов, Гаутаме и Васиште[339], относимым новейшими исследователями к числу древнейших.
Осетинское обычное право является новым доказательством тому, что оба вида преимущественного наследования, майорат и минорат, легко уживаются друг с другом.
При разделе семейной собственности младший сын наравне с старшим получает большую против других детей долю, и доля младшего только немногим уступает доле старшего, в полном соответствии с тем, что на этот счет говорят древние индусские своды[340]. Правда, позднейшее право обыкновенно выдвигает на первый план только одно из упомянутых двух преимуществу правда, средневековые памятники законодательства не говорят уже ни слова в пользу той мысли, что майоратное наследование не исключает миноратного, но причина тому лежит не в самой природе обоих начал наследования, а в совершенном торжестве одного из них над другим. В сфере высших сословий, в феодальной знати, при тесной зависимости землевладения и военной службы, старший сын, который по самому возрасту ранее других призывается к ее отправлению, получает поэтому решительный перевес над остальными. Отсюда майорат, – не как преимущественное, а как исключительное наследование старшего в земельной собственности, как тот вид имущества, владения которым непосредственно связано с обязанностью военной службы. При отсутствии такой прямой зависимости в крестьянской средк, неудивительно, если майорат получает в ней и несравненно меньшее развитие. Причины, к рассмотрению которых я сейчас же перейду, выдвигают напротив того на первый план младшего сына и из преимущественного делают его исключительным наследником оставшегося от отца земельного участка. Распространенность минората в средневековом крестьянстве не менее той, какою пользуется майорат в среде аристократического сословия. Сплошь и рядом средневековые кутюмы говорят о нем, как об исключительном или господствующем типе наследственного права, и в Англии, где он уцелел до наших дней под наименованием «borough englisch», и во Франции, где о нем упоминают кутюмы Артуа и Пикардии, и в Швейцарии, в которой речь о нем идет не далее, как еще в половине прошлого столетия, и в Уэльсе, кельтическое население которого знало его уже во времена Гоэля Доброго.
Рубрики: