Индусские своды перечисляют те случаи, в которых допускается подобное сожительство: – при импотенции мужа, сумасшествии его или неизлечимой болезни. Некоторые из них, и в том числе Апастамба, устанавливают известные ограничения по отношению к праву мужа ссужать женою посторонних лиц. Муж может допустить сожительство жены только с родственником, отнюдь не с чужеродцем[274]. Еще шаг далее в том же направлении делают те новейшие своды, которые дозволяют такую связь одной лишь бездетной вдове. Из тех ограничений, какими обставлено такое сожительство, известное в Индии под наименованием «ниога», не трудно выяснить себе причины, побудившие законодателя к его допущению. Сожительство возможно лишь в том случае, когда покойник умер бездетным, и новорожденный будет признан его сыном. С появлением последнего на свет дальнейшее сожительство не допускается. Отсутствие потомков в глазах Индуса есть величайшее зло. Оно ведет за собою прекращение домашнего культа, а от такого прекращения страдают души усопших предков, остающиеся без пищи и опьяняющих напитков. Чтобы избежать такого последствия, индусское право готово прибегнуть, как к крайнему средству, к допущению того, что в наших глазах является незаконною связью, на первых порах жены, позднее одной только вдовы, с тем, чтобы рожденный от такой связи ребенок, признаваемый сыном мужа, продолжил род отца, совершал бы жертвоприношения в честь предков и передал бы эту обязанность и своим нисходящим. Те же цели преследовал, несомненно, на первых порах и осетинский обычай, признававший законным ребенком дзагалзата, т. е. всякого, прижитого вдовою с посторонним лицом. В настоящее время этот обычай носит уже на себе все признаки вырождения: доказательство тому можно видеть, как в разрешении сожительства не только бездетной вдове, но и имеющей уже сына, так и в том, что подобное сожительство может быть продолжено и после рождения ребенка, так, наконец, и в том, что новорожденный признается не сыном покойного мужа, а сыном малолетнего сына: другими словами, внуком первого.
b) Союз родителей и детей.
Переходя к рассмотрению тех отношений, в которых стоят между собою родители и дети, я должен отметить прежде всего тот факт, что осетинское обычное право различает детей троякого рода: 1) детей от главной жены 2) детей от второстепенных жен или номулус, так наз. кавдасардов или тумяков, причем последнее прозвище дается им в одной только Дигории и 3) незаконных детей, прижитых с рабынями до 67 года, времени уничтожения зависимых сословий в Терской области.
Рассмотрим юридическое положение каждой категории.
Подобно своим северным и южным соседям – Татарам, Кабардинцам и Сванетам, Осетины видят в рождении детей величайшее для себя счастье. При самом начале брачного союза, во время празднования свадьбы высказывается уже пожелание молодым потомства, как чего-то равнозначительного благоденствию. В этом пожелании легко отметить, каким детям отдается Осетинами решительное предпочтение: не девочек, а мальчиков желает невесте ее шафер: девять мальчиков и одну девочку, – отнюдь не равное число тех и других. То же предпочтение мужскому поколению перед женским выступает одинаково и в ряде поговорок, как например: «в роде мужчина дороже всех»; «дурной между мужчинами лучше хорошей между женщинами»[275], и в оригинальном обряде, еще недавно практиковавшемся на осетинской свадьбе; Молодой сажали на колена 2-х или 3-х летнего младенца мужского пола, в надежде, что Провидение не замедлит послать ей сына. Нередко этот обряд заменялся простым преклонением новобрачной перед кем-либо из мальчиков жениховой родни[276],
В свадебных песнях также весьма наглядно сказывается желание Осетин иметь от будущей жены возможно большее потомство и притом наискорейшим образом:
Ой люли, ой люли,
поется в них.
Наша невеста нам что принесет? –
В одной руке чашу меда,
В другой руке чашу масла,
На одном плече точеную люльку,
На другом плече живучее село[277].
По описанию присутствовавших лиц, при появлении на свет первого ребенка в осетинской семье, отец не только не обнаруживает никакой радости при рождении дочери, но «повеся голову посматривает на приготовленные угощения, грустит, не хочет праздновать рождение дочери, так что гости часто оставляют дом хозяина с неудовлетворенным аппетитом». Наоборот, если родится сын, то угощениям нет конца. С первым криком ребенка, все бросаются поздравлять отца и родственников. Кто первый поздравит, тому отец делает подарок, состоящий из кинжала, пояса или шашки, смотря по состоянию. Часто родственники мужа в свою очередь дарят, кто оружие или платье, а кто и баранов. Особенно торжественно празднуется рождение сына первенца. Как бы беден ни был Осетин, он считает долгом своим устроить пир и угостить на нем весь аул. Щедро одаряет он толпу мальчиков, собравшуюся у его окон с громким пожеланием новорожденному «сала и тучности» (сой, цау, сой, али аздар ардамцау, сой, цау, сой), а вечером обыкновенно устраивает скачку с призами[278].
Причина, по которой Осетин так различно относится к рождению сына и дочери, лежит, как мне кажется, не в том только, что женщинам придается в Осетии слабое значение, а главным образом потому, что, согласно ходячим воззрениям, продолжателем рода может быть только сын. В народе, в котором культ предков успел пустить глубокие корни, заботливость о рождении сына преимущественно пред дочерью совершенно понятна. Не для одних Греков сын является «спасителем домашнего очага»; не будь его у Осетина, кто бы стал совершать по нем поминки, те многочисленные «хисты», на которые так часто разоряются горские семьи[279], и совершения которых ставится ими в связь с благоденствием в загробной жизни. Так как род покойника может быть продолжен только сыном его законной жены, то поэтому Осетины далеко не дорожат в такой степени тем, чтобы их номулус давали им только мужских потомков. Дочери-кавдасардки также доставляют семье известнъий доход, как даровые работницы до свадьбы; с выходом же их замуж, отец получает за них определенный обычаем ирад, а следовательно не остается в убытках. Другое дело законные дочери. В богатой семье они проводят время в бездействии, навлекая только на родителей возможность ежечасного нападения со стороны их соседей, которых легко может соблазнить красота и молодость невесты, и которые поэтому только ищут удобной минуты украсть ее из сакли. Разумеется, в наши дни, при сравнительной малочисленности случаев увоза девушек, эти мотивы более не имеют силы; но в ту эпоху, когда выработалось вышеуказанное нами представление на рождение законной дочери, они были еще весьма действительны.
С рождением первенца-мужчины происходит значительная перемена в прежнем положении молодой жены в семье мужа. Дотоле она обязана была избегать встречи со старшими его родственниками, и чтобы не привлечь их внимания, говорить тихо, полушепотом. С этого времени она свободно может встречаться с каждым и говорить с ним, как заблагорассудит. Перемена, происшедшая в ее судьбе, высказывается и в самом ее наряде. Прежде голова ее не была покрыта ничем, теперь она прикалывает к ней повязку из кисеи или так называемый «нарбан». Спрашивается, как объяснить происхождение таких на первый взгляд странных и непонятных предписаний? Я думаю, что для этого необходимо вернуться к фактам дальнего прошлого, к эпохе, когда весь род мужа или, по крайней мере, те из него, которые сожительствовали с ним в одной сакле, имели право на его жену, больше же других старшие родственники, во всем пользовавшееся первенством. Когда эти предписания обычая перестали отвечать изменившимся требованиям жизни, появилось правило, приказывающее женам всячески чуждаться общения с мужниной родней до тех пор, по крайней мере, пока главная цель брака – рождение сына, продолжателя рода и семейного культа, не будет достигнута. Покрытие головы нарбаном не более, как внешнее выражение тому, что жена исполнила свою миссию и заслужила тем самым быть поставленной во дворе мужа в одинаковое положение с прочими женщинами-матерями. Если оно представляет с чем сходство, так с тем повязыванием платка, какое мы встречаем в нашей крестьянской семье. Все различие в том, что тогда как русская баба надевает платок вслед за выходом замуж, Осетинка откладывает этот акт до момента рождения ею первого сына.
Радость, обнаруживаемая родителями и, в частности, отцом по случаю рождения сына-первенца, дает повод ждать от них большой нежности по отношению к своим детям. На самом деле мы встречаем совершенно обратное. Во-первых, в голодные годы родители, особенно в южной Осетии, нередко продавали своих детей мужского пола в рабство, на что в один голос указывают путешественники, посетившие Осетин в первой половине текущего столетия; девушек же они умерщвляли при самом их рождении, сдавливая им шею в момент рождения или оставляя их без ухода и пищи. Этот последний факт слишком хорошо засвидетельствован местным духовенством, чтобы возможно было еще сомневаться в его достоверности. Но если убийство девочек было в ходу между Осетинами, то далеко не как общераспространенное явление, а скорее как особенность южных Осетин или Туальтцев, жителей Нар, Тиба, Мамиссона и других аулов, расположенных в узких ущельях и почти лишенных средств к размножению. В северной Осетии мне ни разу не пришлось слышать о нем, как о явлении обыденном, даже в старые годы. Разумеется, и здесь не обходилось без убийства девочки в той или другой семье; но такое убийство каждый раз вызывалось стесненным материальным положением; подчас также, хотя и не особенно часто, случаи убийства девочек чередовались с случаями истребления младенцев-мужчин, а это обстоятельство само по себе как нельзя лучше доказывает, что мы имеем дело не с установившимся обычаем, а с частными фактами, вызываемыми временными и переходящими причинами.
Как бы то ни было, но возможность безнаказанно истреблять свое потомство, а также продавать его в рабство как нельзя лучше доказывает и неограниченность предоставленных родителям прав, и отсутствие в них особой нежности к детям. Место последней занимает даже какая-то деланная суровость или вернее сказать «холодность», которая предписывается этикетом как нечто обязательное для всякого благовоспитанного человека. Ласкать детей при посторонних лицах считается предосудительным. Высшие сословия Дигории и Тагаурии даже предпочитают не воспитывать их у себя на дому и обыкновенно отдают их кому-либо из своих фарсалагов до совершеннолетия. Принявший ребенка в дом, становится аталыком его отца и не только вправе ожидать от последнего хорошего вознаграждения себе, но и попадает с этого времени в близкие к нему люди. Аталычество – явления крайне распространенное в среде горцев северного Кавказа; его можно встретить одинаково у Кабардинцев, Татар и Кумыков. Спрошенные о причинах его возникновения, они обыкновенно отвечают: в доме родителей ребенку легко избаловаться, но отдайте его в чужие руки, и из него выйдет джигит – высшая похвала в устах горца, означающая стоика-храбреца, способного на все. Такое объяснение в моих глазах ничего не объясняет. Очевидно, и другим народностям свойственно желание воспитать в своих детях удальцов на все руки, но из этого не следует, чтобы они считали нужным не воспитывать их дома. Только сопоставляя кавказское аталычество с некоторыми другими явлениями кавказской жизни и освещая последние этнографическими аналогиями, можно доискаться, как я полагаю, действительного источника этого крайне любопытного обычая. Горцы Кавказа, и в числе их Осетины, не только отдают посторонним лицам своих детей на воспитание, но и не позволяют последним открыто признавать себя их потомством. Некоторые директора гимназий передавали мне на этот счет в высшей степени интересные подробности. Думая доставить им удовольствие, они приглашали подчас родителей присутствовать на раздаче наград их детям; – и что же оказывалось: приглашенные не только не высказывали им за то своей признательности, но, явившись на совет, часто обнаруживали признаки нетерпения каждый раз, когда в их присутствии открыто называли того или другого ребенка их сыном. В присутствии родителя, сын, оказывая ему всяческое почтение, в то же время ни разу не назовет его столь понятным в устах ребенка прозвищем батюшки – так как этого не терпит обычай. Чтобы встретиться с однохарактерными явлениями в других странах, надо мысленно перенестись в общества, в которых при невыработанности индивидуального брака патернитет еще неустановлен, где ребенок состоит в родстве с одной матерью да родственниками последней и нередко вовсе не знает отца.
Таким обществом является в ряду других то, какое представляют из себя племена Маори в Полинезии. В их среде доселе существует обычай не держать детей в доме родивших их женщин, а отдавать на сторону восприемникам, которые таким образом играют у них ту же роль, что аталыки на Кавказе[280]. Видимой причиной такого предписания является желание устранить возможность пристрастного отношения матери к детям особенно любимого ею мужчины и установления по отношению к ним полного равенства. Я не берусь сказать, является ли аталычество чем то самопроизвольно развившимся в среде Осетин, или оно было заимствовано их высшими сословиями у Кабардинцев. Я склоняюсь даже скорее в пользу последней мысли, так как мне хорошо известно то влияние, какое имели Кабардинцы на выработку этикета и приличий у соседних с ними народов. Все, что я хочу сказать своею аналогией, это то, что первоначальное возникновение аталычества относится к эпохе не выработанного еще патернитета, т. е. ко времени господства материнства и коммунального брака. Развившийся на такой почве обычай мог сохраниться у одного народа и исчезнуть у другого, он мог со временем сделаться и предметом заимствования, как это, по всей вероятности, и имело место по отношению к Осетинам. Если он доселе удержался в их среде, то и этому, как я полагаю, имеются достаточные причины в тех частых междоусобиях, которые разделяли собою владетельные семьи Дигории и Тагаурии и в желании устранить из дома тех лиц, за спиною которых всего легче могли бы разыгрываться интриги и устраиваться заговоры. Не даром же в Дигории еще в пятидесятых годах считалось за правило, что сын старшины никогда не должен жить со своим родителем в одном дворе, даже и по достижении им совершеннолетия[281].
Уважение к старшим – характерная черта всякого общества, в котором жив еще фамильный и родовой культ, – наглядно проявляется в среде Осетин в том видимом почтении, какое дети призваны оказывать ежечасно своему отцу, а наряду с ним всем старшим по летам родственникам[282]. Сын не смеет сесть при отце или вкушать пищу в его присутствии иначе, как с его формального разрешения. Безусловное повиновение родителю и неограниченное право последнего наказывать своих детей – вот те два начала, на которых построено отношения старого и молодого поколения в Осетии[283]. Сын не только обязан исполнять безропотно все, что будет повелено ему отцом, но подчиняется родительской воле и тогда, когда последней решается дальнейшая судьба его жизни. Особенно в старые годы отцы семейств, нередко с участия аталыков, женили своих восьмилетних сыновей на девушках тринадцати и четырнадцати – летнего возраста, после чего молодая, как я уже сказал, обыкновенно становилась любовницей своего свекра; рожденные же ею дети считались детьми ее малолетнего мужа[284].
Произвольно решая судьбу своего сына, отец, на этот раз впрочем, с участия матери, так же свободно распоряжается и рукою дочери. Только для виду испрашивается ее согласие[285]. Хорошо воспитанная девушка не вправе высказать своего предпочтения тому или другому жениху: на все расспросы матери, она должна отвечать упорным молчанием, не давая виду, люб ей избранник ее матери или нет. Чтобы избавиться от ненавистного ей жениха, у молодой Осетинки не остается иного исхода, как посягнуть на свою жизнь. Не часто, впрочем, дело доходит до такой крайности. Обыкновенно молодая девушка мирится со своей судьбою и по воле родителей проводить жизнь с нелюбимым ей человеком. Не стесненные в своем выборе волею брачующихся, родители обыкновенно устраивают свадьбы по соображениям личной или вернее сказать семейной пользы: то желательно им породниться с таким то влиятельным, богатым или численным по своему составу родом; то получить больший против обыкновенного ирад. Раз соглашение состоялось, раз посланный роднёю сват передал в руки обыкновенно младшего из братьев невесты свой или жениховский пистолет – своего рода задаток, – отказ той или другой стороны считается уже оскорблением семейной чести и дает обиженному право на месть. Последней избегают назначением медиаторов, которые и определяют уже размер того имущественного вознаграждения, какое обязан уплатить обидчик. Только в том случае, если в невесте открыты были недостатки, неизвестные жениховой стороне в момент заключения брачной сделки, возможен отказ от нее, не сопровождаемый никакими невыгодными для семьи последствиями. В моих руках был целый ряд посреднических решений, из которых явственно следует тот вывод, что скрытое от родни нецеломудрие невесты, а равно и присутствие в ней тех или других физических недостатков или болезней – достаточное основание для того, чтобы безнаказанно отказаться от нее[286]. – Ошибочно было бы думать, однако, что родители в свою очередь не обязаны подчинить своего выбора требованиям обычая. Напротив того, последний на этот счет связывал их всецело. Постыдным считалось женить сына на девушке низшего с ним общественного положения, почему алдары, как общее правило, женились только на дочерях алдаров или иноплеменных княжнах. «Девушку выбирают в невесты за ее родовитость», гласит осетинская поговорка[287]. Только за последнее время чаще и чаще стали повторяться случаи вступления членов высших сословий в брак с дочерьми фарсаглагов или свободных людей. В свою очередь и последние отнюдь не соглашались дать своим сыновьям дочерей кавдасардов, тем более девочек, прижитых кем-либо от номулус. О рабынях, разумеется, не могло быть и помину. С другой стороны отец не мог женить сына не только на близкой родственнице, что было бы несогласно с предписаниями христианской церкви и требованиями шариата, но и на самой отдаленной, так как подобных браков не допускал обычай. Это обстоятельство в свою очередь побуждало их брать невест из чужих аулов, так как в собственном, при родовом характере поселений, не легко было найти девушки, которая не была бы однофамилицей жениха. Я считаю нужным обратить особенное внимания на этот факт, так как им происхождение экзогамии объясняется совершенно отлично от того, как это обыкновенно делается этнографом. Не обычай похищать невест вызывает привычку брать их из чужих аулов, а занятие последних членами одного рода, между которыми поэтому запрещен брак. Последний же запрещен потому, что считается актом кровосмешения, что в свою очередь объясняется искажением народом канонических правил. Если брак с родственниками однофамильцами запрещен, то с свойственниками он свободен, – обстоятельство, благодаря которому у Осетин так часты браки на сестрах покойных жен.
Если от воли отца зависит женить сына на выбранной им невесте и на оборот выдать дочь за назначенного ей жениха, если ослушание родительской воли и в этом случае считается стыдом, а повиновение ей высшею добродетелью, то спрашивается, терпит ли вообще осетинское право какие-либо ограничения родительского авторитета и не признает ли оно за отцом, на подобие римского, права на саму жизнь его детей не только в младенческом возрасте, но и по достижении ими совершеннолетия? Я полагаю, что в вопросе о так называемом jus vitae necisque, как составляющем атрибут patriae potestatis, делается та непростительная ошибка, что безнаказанность известных деяний признается равнозначительной праву совершать последние. Несомненно, что если осетинский отец, исправляя сына, убьет его, это действие с его стороны не вызовет ни чьей мести и никому не дает права требовать от него платы за кровь. Но почему так: потому ли, что отец вправе убивать своих детей, или же потому только, что в данном случае нет мстителя, так как, при жизни нераздельными семьями и отсутствии начала публичного возмездия за преступления, ответственность вызывают лишь те действия, которые направлены одним двором против другого, отнюдь не те, которые совершены в среде самой семьи и задевают интересы одного из ее членов? О праве отца в данном случае не может быть и помину, и лучшим доказательством тому служит то обстоятельство, что столь же безнаказанным остается в среде Осетин убийство дядею племянника под условием сожительства обоих в одном дворе, брата братом и отца сыном[288]. Очевидно, что никто из перечисленных лиц не имеет по обычаю права на жизнь другого, и что, если действия их и остаются без последствий, то по указанной уже причине отсутствия мстителя. Что источник широкой безнаказанности всех личных действий, предпринимаемых отцом против сына, лежит в самых условиях родового быта, в той жизни семейными общинами, о которой так подробно говорено было мною выше, в этом легко убедиться из того, например, что там, где эти условия являются неблагоприятными правами отца, там последние подлежат совершенно неожиданным ограничениям. Отец, безусловный повелитель над жизнью и смертью своих детей, в тоже время не вправе прогнать сына из дому без имущественного обеспечения, без выдела ему известной части семейного достояния. Почему так? Потому, отвечу я, что последнее не принадлежит ему на праве частной собственности, что он не более, как пожизненный распорядитель его, и что совладельцем в общем имуществе, наравне с отцом, является сын, который поэтому и должен получить, при оставлении им семьи, свой пай, свою определенную обычаем долю. В сборниках осетинских адатов мы находим поэтому предписание, гласящее, что хотя сыну и стыдно требовать выдела от отца, хотя последний по обычаю и не обязан делать его, но что, тем не менее, в случае, если отец пожелает отпустить сына, он должен, разделив имение на столько частей, сколько во дворе окажется мужчин, предоставить прогоняемому одну из них[289].
Если в сфере имущественных отношений отец не является неограниченным судьею судеб своего сына, если даже при недовольстве последним оп не вправе лишить его части в общем семейном имуществе, то, с другой стороны, роль его, как лица, которому вверено охранение интересов всего сообщества, не позволяет ему раздаривать общее достояние своим дочерям. При всем желании, он не вправе дать им приданого, так как последнее необходимо пошло бы в чужую семью. Он может только снабдить их при выдаче замуж платьем и домашней утварью. Размер подарков, делаемых в этом случае дочери, нередко определяет собою размер приданого. Осетины, как доказывают свадебные песни, любят видеть невесту с плотно набитыми сундуками, в которых были бы запасены подарки и для будущей ее свекрови и для свекра.
«Ой люли, ой люди, – поет присутствующая на свадьбе молодежь
Наша невеста нам что принесет?
Семь семериков тюфяков,
Столько же одеял,
Хозяйке бархат на платье,
Хозяину бобровую шубу.
Ой люли, ой люли, берем невесту,
Пусть будет это в счастливый день?»[290].
Мы покончили с вопросом о положении законных детей в семье и переходим теперь к детям двух следующих категорий. Еще зависимее от произвола родителей положения тех из них, которые прижиты будут от именных жен или так называемых номулус. Название этим детям, как я уже сказал, кавдасарды, что буквально значит «рожденный в яслях». Эта кличка дана им потому, что, при занятии главного помещения во дворе законной женой, номулусам обыкновенно приходилось жить в тех же пристройках, в которых помещался и скот, что и делало возможным рождение ими детей на конюшне, в яслях. У одних Дигорцев дети номулус не обозначаются словом кавдасарды и носят прозвище «тума». Юридическое положение последних ничем не отличается от того, какое занимают кавдасарды в Тагаурии и Куртатии. Как там, так и здесь в особую группу выделяются только незаконные дети старшин или бадилят и алдаров, так как они одни имели право держать номулусов: фарсаглаги же, хотя и добивались этого права, никогда не могли его достигнуть[291]. Так как дети, прижитые кавдасардами, как в равных браках, так и в браках их с рабынями, включаемы были в одну категорию с их отцами, то неудивительно, если из кавдасардов постепенно выработалось целое сословие, права и обязанности которого были изложены нами выше в главе о сословной организации Осетин. Не повторяя сказанного, мы в настоящее время коснемся лишь той стороны этого института, которая имеет, так сказать, частноправовой характер. Ближайшим образом нам предстоит ответить на вопрос, какие различия существовали между правами детей от главной жены и кавдасардами, с одной стороны, и между правами последних, и тем юридическим положением, какое осетинский обычай признавал за незаконными детьми, прижитыми, как мы увидим ниже, от рабынь? Безусловное повиновение отцу составляло такую же обязанность кавдасардов, как и законных детей. Отец не только решает при самом рождении кавдасарда вопрос о его дальнейшей жизни или смерти, но и устраивает произвольно его последующую судьбу: или оставляя его жить с собою в одном дворе на правах работника, или отводя ему на своей земле особое место для поселения, вместе с небольшим участком пахатной и сенокосной земли и требуя ежегодного выполнения им в его пользу известных повинностей и платежей. Женитьба кавдасарда также всецело стоит в воле отца, который выплачивает за него калым. Тот же отец решает и судьбу своей дочери – кавдасардки, выдавая ее замуж по усмотрению и обращая в свою пользу уплачиваемый ему в этом случае калым. Подобно законным детям, кавдасарды столь же необеспеченны от того, чтобы родительское право исправления не сделалось для них источником тяжких побоев, ранений и даже увечий. Само убийство их отцом так же мало находит себе мстителя, как и убийство законного сына[292]. Чего отец не в праве сделать, так это продать или подарить своих кавдасардов, но то же запрещение существует и по отношению к законным детям и так же часто нарушается в голодные годы по отношению к одним , как и по отношению к другим. В одном только положение кавдасардов хуже положения законных детей: – это в отношении имущественном. Кавдасард не участник семейного имущества, не совладелец отца, подобно законному сыну. Напротив того, он сам считается частью семейного достояния, но частью, которая никогда не может идти в раздел, даже в том случае, если бы семья разложилась по воле собственных ее членов[293]. Не имея доли в семейном достоянии, кавдасард при жизни отца не вправе получить от него выдела, не вправе он и наследовать ему, по крайней мере до тех пор, пока в роде его останутся лица мужского пола. С прекращением последних и кавдасарды признаются за агнатов и, как таковые, вступают в обладание семейным достоянием, отстраняя от него не только всех когнатов, но и женское потомство; при этом в их судьбе происходит еще та перемена, что выходя из своего сословия, они становятся вольными людьми или фарсаглагами[294]. Совершенно бесправными являются дети третьей категории – собственно незаконные или те, которые произошли от сожительства с рабынями (гурзиаками, у Дигорцев – хечар-косек)[295].
Между кавдасардами и незаконными детьми лежит то глубокое различие, что последние по обычаю свободно могут быть продаваемы их отцом, а также подлежат разделу между членами семьи наравне с прочим имуществом[296].
В прежние годы число таких незаконнорожденных далеко не было ничтожным. Желание увеличить число работников побуждало даже многих Осетин допускать к сожительству со своими рабынями и посторонних лиц с тем, однако, чтобы рожденные ими дети считались их детьми и подлежали поэтому всецело их власти. В этом отношении можно провести полную аналогию между отношением Осетин к своим рабыням и их детям и отношением их к номулус и кавдасардам. Отцом незаконнорожденного, как и отцом кавдасарда, считается не действительный виновник его рождения, а тот, в чьей власти состоит его мать. Положение последней далеко не всегда определяет собою положение рожденного ею ребенка. От кавдасарда-мужчины может родиться только кавдасард, кто бы ни была его мать[297]; с другой стороны, кавдасардка, а также свободная – могут сделаться виновницами рождения кавдасарда, лишь под условием сожития с старшиною; в противном случае они, смотря по состоянию мужа, производить на свет или свободных (фарсаглагов) или рабов – гурзиаков[298]. Рабыня же всегда рождает на свет бесправных рабов и рабынь. К незаконным детям поэтому вполне применимо то правило, какое мы находим лишь в некоторых из варварских прав и средневековых кутюмов, и которое может быть сформулировано таким образом: худшее положение одного из сожителей определяет собою положение ребенка[299].
Наряду с физическими детьми, Осетины знают и фиктивных. В обществе, в котором одинаково ценятся чистота крови и продолжение породы, к усыновлению обращаются лишь в крайности, при невозможности иным путем увековечить свой род; при этом родственникам, даже самым отдаленным, дается решительное предпочтение перед посторонними лицами. Если их однако не окажется, то все средства считаются дозволенными для того, чтобы избежать величайшего бедствия, которое только может грозить человеку – отсутствие потомков, а следовательно и продолжателей семейного культа. Все сказанное с полной очевидностью раскрывается перед нами обычаями Осетин. Пока у известного лица имеются родственники в мужской линии, он не вправе усыновить кого-либо; сделать это, значило бы обнаружить решительное стремление обойти родственников при наследовании, чего последние отнюдь не допустят. Поэтому, если усыновление и имеет место, то всего чаще лишь как последствие примирения с родом убийцы и под условием недопущения усыновляемого к наследованию. Обыкновенный порядок такого усыновления следующий. Сверх платы, положенной медиаторами «крови», т. е. определенного числа голов скота и других ценностей, или сам убийца или кто-либо из его малолетних родственников отдается роду убитого. В первом случае этому предшествует обыкновенно следующий обряд: убийца идет на могилу убитого и посвящает себя покойнику. Производящий такой обряд известен у Осетин под наименованием «фалдист». При усыновлении кого-либо из рода убийцы мать убитого обыкновенно является усыновительницей; причем в присутствии родственников усыновителя симулируется акт вскармливания младенца его матерью. Усыновляемый припадает к обнаженной груди усыновляющей его женщины, произнося: «с сегодняшнего дня я твой сын, а ты мне мать», на что получает следующий ответ: «я твоя мать, ты мне сын».
По совершении обряда, усыновленный занимает по отношению к матери убитого то же положение, какое занимал ее сын, исполняет набожно все что будет ему поручено, оказывает ей всякий почет и окружает ее, по крайней мере внешним образом, своими попечениями и заботами. При всем том усыновленный не попадает в число наследников, и не заграждает кровным родственникам непосредственного доступа к наследству: иначе последние едва ли потерпели бы его присутствие в семье, и само усыновление его в конце концов сделалось бы невозможностью.
Только при полном отсутствии нисходящих мужского пола, отец, заручившись предварительно согласием отдаленных агнатов, вправе помимо всяких формальностей усыновить и признать наследником по себе сына своего живущего с ним в одном дворе зятя или так наз. «мыдагмой». Ближайший мотив к этому тот самый, благодаря которому в русских крестьянских семьях так часто происходит усыновление отцом зятя. При сходстве в целях, осетинский и русский обычаи представляют немало различий. В России, где начало кровного единства далеко не сохранило значение, и усыновление преследует по преимуществу экономические цели, – создание для семьи помощника в ее трудах по хозяйству, – отец признает за сына непосредственно мужа своей дочери. С другой стороны, в среде крестьян нет и речи о том, чтобы дети, прижитые в браке дочерью покойника, считались детьми последнего, и в тоже время существует правило, по которому зять допускается к наследованию и при сыне, получая в этом случае равную с ним долю из нажитого, нередко общим трудом, имущества. Гораздо ближе сходство между указанным обычаем Осетин и теми нормами, которые в древнем греческом праве регулировали собою юридическое положение так называемых «эпиклер» или единственных наследниц. Последние, как известно, с выходом своим в замужество, приобретали возможность передать целиком своим детям имущество покойного отца; а это именно и имеет в виду осетинский обычай[300]. Желание поддержать породу так сильно в осетинском обществе, что последнее, подобно индусскому, мирится с следующим крайним к тому средством. Если, значится в сборнике адатов 1866 года, после смерти отца семейства не останется наследников мужеского пола и вдова, пребывая в доме покойного и отказавшись от вступления в новый брак, приживет с кем-либо сына, то последний считается сыном ее умершего мужа и наследует все его имение; однако лишь в том случае, если на связь вдовы с посторонним лицом дано согласие близких родственников покойного, имевших, как известно, право на сожительство с его вдовой. Обычай, о котором идет речь, был уже описан нами выше в связи с некоторыми другими фактами, свидетельствующими о том, какой глубокой древностью отличаются нормы семейного права Осетин. Мы упомянули о нем здесь лишь для полноты картины с целью показать, что при мысли о возможности совершенного прекращения рода, Осетины, подобно древним Индусам, готовы на все жертвы, что их не останавливает даже страх нарушить чистоту крови введением в семью совершенно посторонних ей элементов и что они мирятся поэтому с необходимостью признать своим сыном, прижитого матерью его в открытом прелюбодеянии.
Система родства и наследования
а) Система родства.
Рубрики: