СБОРНИК МАТЕРИАЛОВ
ДЛЯ ОПИСАНИЯ
МЕСТНОСТЕЙ И ПЛЕМЕН КАВКАЗА.
Издание Управления Кавказского Учебного Округа.
Выпуск двенадцатый.
ТИФЛИС.
Типография Канцелярии Главноначальствующего гражданскою частью на Кавказе.
1891.
ПРЕДИСЛОВИЕ.
Большая часть кабардинских преданий, сказаний и сказок, помещенных в настоящем выпуске Сборника, сообщены мне кабардинцем Талибом Кашежевым; сказание же о «Красавице-Елене и Богатыре-женщине» записано мною в июле месяце 1889 года в Кармовом, со слов жителя, этого аула Псабиды Кашежева. Заметка, всесторонне освещающая значение этого памятника адыгского народного творчества, написана профессором Московского университета В. Ф. Миллером, глубоким знатоком народных сказаний, которому я считаю своею приятною обязанностью выразить мою глубокую благодарность. К остальным сказаниям и сказкам я прибавил от себя несколько заметок. В виде же введения к этому отделу Сборника, я поместил небольшую заметку о Кабарде и кабардинцах, желая несколько познакомить читателей с этой сохранившейся еще в целости ветвью адыгского народа. С этою же целью приложена этнографическая карта Кабарды, с небольшой картой северо-западного Кавказа, знакомящей с местностями, которые занимали западные адыге, азеги и убыхи до их выселения в 1864 году.
Три первых кабардинских текста, составляющие вторую часть I отдела Сборника, входят в состав выросшего на почве Кавказа богатырского эпоса — целого цикла нартовских былин. Самая интересная из них — былина о нарте Сосруко дополняет, хотя еще не в законченном виде, изданные еще в 1864 г. К. Атажукиным отрывки из этой поэмы. Тексты других двух сказаний «Пшибадиноко» и «Ашемез» сообщены мне в прошлом году К. Атажукиным, подвизавшемся впервые еще в шестидесятых годах на кабардинском литературном поприще изданием нескольких книжек и пожелавшим весьма обязательно оказать свое содействие моим трудам. Об остальных текстах сказано в заметках к ним.
К текстам я нашел нужным прибавить объяснительный словарь, не взирая на то, что во II отделе помещается Русско-кабардинский словарь с кабардинским к нему указателем: я имел в виду то обстоятельство, что по свойству адыгского языка, состоящего главным образом из слов составных или скорее наслоений слов, нужен некоторый навык, чтобы можно было пользоваться этим словарем. Притом, в текстах попадаются выражения, вышедшие в современном языке из употребления или принявшие в настоящее время другое значение. В объяснительном словаре имеются и ссылки на грамматику с некоторыми добавлениями к ней, которые я во II отделе помещаю в отдельном списке.
Л. Г. Лопатинский.
10-го марта 1891 г.
г. Тифлис.
ЗАМЕТКИ
О НАРОДЕ АДЫГЕ ВООБЩЕ И КАБАРДИНЦАХ В ЧАСТНОСТИ.
I.
Экскурсия в область этнологии. Кабардинцы — ветвь адыгского племени.
Адыге были известны греческим и римским писателям, обозревавшим лично западную часть Кавказского перешейка, или упоминавшим о живших там народах понаслышке (Страбону, Плинию, Дионисию Периегету, Appиaнy, Клавдию Птолемею и другим), под названиями: синды, керкеты, дзикхи и дзиги. Слово синды слышится еще в названии шинджишвё , которое убыхи давали своим ближайшим соседям — абадзехам; под словом керкеты не трудно узнать название черкесы, даваемое адыге русскими и другими народами; название дзиги, как себя черкесы сами называют и в настоящее время. Русским летописям черкесы были известны под названием косоги; название это с течением времени утратились.
Адыге жили еще до недавнего времени по обоим склонам западной половины Кавказских гор. Этот обширный край они занимали частью сплошными массами, частью же вперемежку с другими народами, завладевшими им еще до появления черкесов на поприще истории, или поселившимися здесь впоследствии.
Сплошными массами жили адыге на юге от р. Кубани, с юго-западной стороны до р. Шахе, впадающей в Черное море, а с восточной до р. Белой. На этом пространстве они были известны под наименованиями: натухажцы, шапсуги, абадзехи, бжедухи и гатюкай. Натухажцы (натхо-куаже) жили в треугольнике, образуемом Кубанью, Черным морем и р. Джубой; шапсуги, большие и малые, жили, рядом с первыми, по обоим склонам хребта до pp. Шахе и Псекупса; абадзехи (абедзахи) занимали земли к востоку от шапсугов до р. Белой; бжедухи жили к северу от абадзехов, по низовьям pp. Пшиша и Псекупса, до р. Белой; гатюкай занимали низовья р. Белой до ее впадения в Кубань.
За рекою Белой жили черкесы рядом, или вперемежку с племенем азегским, населявшим не только юго-западные склоны Кавказского хребта под наименованием абхазцы , но и более возвышенную полосу на северной покатости хребта под разными названиями: абазинцы , бешильбей, там, баракай и др. На этом пространстве черкесы явились уже завоевателями, оттеснившими аборигенов края к горным ущельям и покорившими их под свою власть; сами же они заняли или плоскогорья или лесистые долины при выходе из так называемых Черных гор. Самое сильное здесь черкесское племя были бесленеевцы, жившие между Большой Лабой и притоками Урупа; рядом с ними жило небольшое племя махошцев, а севернее — темиргойцев, ближайших соседей вышеупомянутых гатюкайцев. Были еще на этом пространстве и более мелкие племена, как жанеевцы, егерукой и другие, но они не играли особенной роли.
Одна отрасль адыге, самая воинственная — кабардинцы, выдвинулась дальше на юго-восток к Пятигорью, к pp. Малке и Тереку. По народным преданиям, переселение кабардинцев в этот край совершалось под предводительством Кабарды с восточного берега Черного моря и низовьев Кубани, но в какое время неизвестно . В Пятигорье и по Малке кабардинцы застали уже татарские племена, находившиеся в соприкосновении с владениями маджарских султанов и составлявшие с ними, по-видимому, одно целое. Татарские пленена в этом крае, конечно, пришельцы ; они вытеснили оттуда, даже из глубины горных ущелий, осетин, унаследовав от них название аси , под которым они известны у своих соседей . Нахлынувшая с северо-запада толпа кабардинцев разметала татар в разные стороны: балкарцы и урусбиевцы оказались запертыми в горных трущобах и отрезанными от степных своих соплеменников — ногайцев, живущих и в настоящее время в прикумыкских степях Ставропольской губернии и в нескольких аулах Терской области. Татары явились еще раз впоследствии, но уже в активной роли завоевателей, — со стороны Крыма, и врезались клином между бесленеевцев и кабардинцев, отодвинув по сторонам абазинцев, попавшихся на пути их движения; эти новые татарские пришельцы заняли главным образом горные пастбища для своих многочисленных табунов лошадей до самого подножья величественного Мингитау (Эльбруса); они известны у своих соседей под названием карачаевцы.
II.
Выселение черкесов в 1864 году. Кабарда Большая и Малая.
С благополучным окончанием Кавказской войны на так называемом Правом фланге, в 1864 году, русская власть предложила непокорным прежде черкесам или выселиться на плоскость, или уйти в Турцию. Большинство черкесов предпочло последнее. Вследствие этого, в Турцию выселилось, по официальным данным, от 1 января до 10 июня 1864 года, 258068 человек, но с ушедшими раньше и позже этого срока наберется больше полумиллиона переселенцев. Таким образом, от стройного прежде и цельного народа остались небольшие клочки, в виде этнографических островков и полосок по Кубани, Зеленчуку и другим впадающим в Кубань рекам. Остатки эти своим числом не превышают 51 т. (абадзехов около 16 т., бжедухов 12 т., бесленеевцев 6 т., шапсугов 2 ½ т. и в Черноморском округе 1200 ч.) . Впрочем, и это число поименованных горских народностей все уменьшается, так как нижнекубанские адыге (из всех отделов Кубанской области, кроме Баталпашинского) и в настоящее время продолжают переселяться в Турцию. Все земли, которые очистились вследствие выселения адыге, убыхов и значительной части абазинцев, заняли русские, явившись по очереди четвертым племенным наслоением на этнографической почве западного Кавказа.
Одна только кабардинская ветвь адыге сохранила, на сколько это было возможно, за собою свои владения. Мало изменилась и численность этого племени, хотя нужно допустить, что в начале нынешнего столетия она была значительнее: число кабардинцев убавилось от чумы, свирепствовавшей в 1811 году, и двукратных восстаний в 1804 и 1822 годах. Примирившись относительно рано с русскою властью, кабардинцы утвердились окончательно в треугольнике между Малкой, Череком и склонами Черных гор. За пределами этой территории они живут уже совместно с другими племенами, причем русские поселки, обхватывая их как бы полукругом, вдоль по течению Подкумка и по линии железной дороги, и подавая у выхода Терека из Кабардинских гор руку осетинам, отрезали их от соплеменников, живущих за Тереком.
Кабардинцы населяют в числе слишком 72 т. Кабарду Большую и Малую, в Терской области; потомки же так называемых беглых кабардинцев, выселившихся с средней Малки еще при Ермолове, живут в трех аулах по Зеленчуку, вне пределов Кабарды — в Кубанской области.
Большая Кабарда начинается от верховьев Малки и доходит по Джинальскому хребту, окаймляющему долину этой реки с левой стороны, до ее соединения с Тереком; с юга она граничит с Черными и Кабардинскими горами, а с востока только в одном пункте прорывается чрез линию Ростово-Владикавказской железной дороги, доходя до пределов М. Кабарды. Живущие в горах балкарцы и урусбиевцы, прикубанские карачаевцы и прикумские абазинцы находились в недавнее еще время в подчинении у кабардинских князей.
Малая Кабарда занимает угол, образуемый изгибом Терека, не доходя дальше, как на юг от г. Моздока. В прежнее же время М. Кабарда простиралось до устьев р. Сунжи и на всем этом пространстве кабардинские князья держали от себя в зависимости поселившихся на их землях чеченцев (ингушей) и осетин.
III.
Исторические предания кабардинцев. Шора Ногмов. Князь Мстислав Тмутараканский.
Кабардинцы, наравне со всеми адыге, принимали участие в исторических событиях и приходили в столкновение то с теми, то с другими народами. Но собрать какие-нибудь достоверные данные, проникнуть чрез завесу, скрывающую народную быль, и разъяснить значение этого народа на арене истории — нет никакой возможности: летописей нет, а сохранившиеся изустные предания имеют слишком много сказочного характера и перепутывают хронологическую связь событий.
На основании народных преданий составил Шора-Бек-мурзин-Ногмов, еще в 1843 году, историю адыгского народа, которая издана в 1861 г. в Тифлисе под редакцией Берже, выпустившего тот же самый труд в 1866 г. в Лейпциге в немецкой переделке под заглавием: Sagen und Lieder des Tscherkessenvolkes,, gesammelt vom Kabardiner Schora-Bekmursin-Nogmov, bearbeitet und mit einer Vorrede versehen von Adolf Berge. Хотя заключения и выводы, даваемые Ногмовым, слишком смелы и в многих местах поражают даже своею неожиданностью, но нельзя отвергать большой заслуги этого неутомимого собирателя кабардинских исторических песен и преданий, тем более, что в настоящее время многое из того, что пелось и рассказывалось еще в первой половине текущего столетия, или уже забыто или предается забвению; народные певцы замолкли, а кабардинская «повесть временных лет» уже не передается из уст в уста.
Адыгские предания захватывают весьма отдаленные времена. Так, по словам Ногмова, они упоминают об отступлении Аттилы (Адиля) от пределов адыгской земли, об имп. Юстиниане, о введении при нем Христианской веры и о других исторических событиях. Любопытна также сообщаемая им в переводе песня о Баксане, каком-то древнем туземнем князе, могильный памятник которого, называемый черкесами дука-бек , находился еще недавно на берегу речки Этоки, притоки Подкумка. Сохранилось также в народе предание о завоевании Идаром, внуком Инала, Тмутаракани, сообщенное в его книге, в настоящее время крайне редкой; но так как предание это будет интересно для русских читателей, то я его помещаю здесь в извлечении:
«После продолжительного спора, князь Идар, собрав кяхов и хагаков и воинов других адыгских племен, пошел на Тамтаракай. С ним был Редедя. Не было среди адыге никого, кто бы мог устоять против силы этого великана, почему современники прославляли его в следующей песне: оу Ридаде, оу Ридаде махо ореда, о Ридаде махо (Редедя, многосчастливый Редедя). Тамтаракайцы вышли к ним на встречу со своим войском. Тогда Редедя, по обычаю тогдашних времен, захотел решить участь войны единоборством, обратясь к Тамтаракайскому князю со следующими словами: (Зачем теряем с обеих сторон войско; зачем кровь проливаем?). Князь Тамтаракайский сам вышел на вызов великана. Противники сняли с себя оружие, положили на землю и начали борьбу, продолжавшуюся несколько часов. Наконец, Редедя пал, пораженный ножом князя. Единоборство прекратило войну, и адыге возвратились в отечество. Спустя несколько лет после этого похода, адыгейцы собрали значительное войско, с намерением отомстить за смерть Редеди и, вместе с тем, завоевать Тамтаракай. Они попросили помощи у осов, которые прислали им 6000 войска. Соединенные силы адыге и осов пошли походом на Тамтаракайское княжество. Несколько тысяч неприятелей вышло им на встречу. Много было кровопролитных сражений, много погибло людей, много разорено жилищ, много истреблено имущества; но намерение адыгейцев было непоколебимо. Война продолжалась несколько времени с величайшим упорством с обеих сторон. Наконец, адыгейцы победили своих врагов и разорили всю область Тамтаракайскую. После этой победы они возвратились в отечество с богатою добычею и множеством пленных. С того времени употребляется проклятие: «(будь ты Тамтаракаем!)».
Тамтаракайский князь — это Мстислав, сын Владимира Святого, княживший в молодости своей в Тмутаракани. История упоминает об его единоборстве с Редедею; но в русских летописях вовсе не упоминается о войне, бывшей причиною падения Тмутаракани; память же о тмутараканском уделе исчезает с XII столетия. Не дополняет ли это предание утерянную страницу из русской истории?
Сообщая это важное предание, слышанное полстолетия тому назад Ногмовым, я имею в виду обратить на него внимание других исследователей адыгской старины, в той надежде, что, может быть, кому-нибудь удастся написать его в Кубанской области, по близости к месту события. Я, со своей стороны, делал попытку записать его, в мою поездку в Кармово, родной аул Шоры-Ногмова; но, по-видимому, оно там уже забыто; слышал же я только припев к свадебной песне: «оу Ридаде, оу Ридаде махо!» Сын Ногмова, отставной гвардии поручик Урустам Шора-Бекмурзин-Ногмов, разыскивал, по моей просьбе, то же предание; в ауле Ашабовом, но, кажется, безуспешно. Очень жаль, если оно уже стерлось в памяти народа или приноровилось к другим событиям, в роде, например, сообщаемого ниже рассказа об единоборстве Бея с татарским пелюаном.
Л. Л.
КАБАРДИНСКИЕ ПРЕДАНИЯ, СКАЗАНИЯ И СКАЗКИ
ЗАПИСАННЫЕ ПО-РУССКИ.
ПЕРЕСЕЛЕНИЕ КАБАРДЫ ТАМБИЕВА.
I.
По преданию, кабардинцы населяли прежде северо-западный Кавказ, занимая всю береговую полосу Черного моря, и назывались косогами. У них были князья Болотоков и Куйцукоков, которые творили над народом суд и расправу и предводительствовали на войне. Ближе всего к князю стояли тлякотлеши имевшие право, по обычаям косогов, садиться за стол с своим князем. Занятие тлякотлешей заключалось преимущественно в том, что каждый из них должен был, по очереди, отправляться на четыре года путешествовать, не имея права возвращаться без добычи, так как это считалось величайшим позором. Один из них, по имени Кабарда Тамбиев, отправился путешествовать на вышеозначенный срок, взяв с собою пять, подобных себе, джигитов. Дома осталась жена его, которую звали Жан, и маленькая дочка Зулихан. Жан была неописанной красоты. По тодашнему обычаю, князь не должен был видеть жену высшего дворянина; но, к несчастью, пылкому князю Болотокову сообщили о красоте жены Тамбиева. С тех пор он не знал покоя, придумывая средства к тому, чтобы с ней сблизиться. С этою целью он подсылает к ней своих людей с просьбой принять его к себе в гости. Она отказывается, ссылаясь на народный обычай; но, вследствие сопротивления Тамбиевой, настойчивость князя возрастает. Княжеские люди отправляются к ней вторично; наконец, уступая их требованию, она изъявила свое согласие принять князя Болотокова, но под условием, чтобы он явился не раньше месяца; она рассчитывала, что к этому сроку возвратится ее муж и избавит ее от назойливого князя. Князь согласился ждать. И действительно, за два дня до срока, обещанного князю Болотокову, явился Тамбиев. Жан рамсказала мужу о случившемся в его отсутствие. Выслушав все это, Тамбиев сообразил, что, при таких условиях, ему нечего оставаться в владениях князя, так как раньше или позже дело может окончиться кровавой расправой, и потому он решился выселиться в другую землю. Уложив свое более ценное движимое, имущество: на арбы, он двинулся в путь; с собою взял он тех же самых пять джигитов, с которыми он ездил раньше путешествовать.
Тамбиев направился вверх по реке Пшизе (Кубани) в места, занятые другими племенами. После продолжительного странствования, он достиг кургана Курей, по левую сторону реки Малки, напротив того места, где станица Прохладная. Тамбиев взобрался на курган и стал осматривать местность, поразившую его своей плодородной почвой и широким раздольем; вдруг он в ближайшем лесу услышал крик охотников и лай собак. «Здесь, наверное, есть люди — сказал он, обратившись к своим спутникам, – отправьтесь кто-нибудь, чтобы, узнать, чья это земля!» Один из его людей отправился на разведки. Проехав несколько верст, он увидал белые шатры: оказалось, что это было войско тургутов (калмыков), во главе которого был хан, который сидел посредине стана, поджав ноги, и куря длинную трубку. В те времена калмыки были рассеяны по всей нынешней Кабарде. Хан призвал к себе Тамбиева и после продолжитедьных переговоров отдал ему во владение именно то место, где ныне находится аул Лафишева. Здесь он построил себе сакли, обзавелся хозяйством и жил в полном довольстве несколько лет.
У калмыцкого хана Тамбиев пользовался большим почетом, садился всегда за стол с ним вместе, ездил с ним на охоту и принимал даже участие в военных совещаниях. Но тут его опять постигло несчастие: слуги хана каким-то чудом увидали жену Тамбиева, хотя она скрывалась, по возможности, от постороннего глаза, и, конечно, передали своему повелителю о необыкновенной ее красоте. Хану захотелось во что бы то ни стало ее увидеть; стали судить и рядить, как бы это устроить, и, наконец, остановились на следующем: завтрашний день хан должен отправиться на охоту в Тамбиевский лес, а на возвратном пути заехать к Тамбиеву в дом. Как порешили, так и сделали. После удачной охоты хан с своей свитой заехал к Тамбиеву во двор. Немедленно выбежал хозяин и стал приветливо и радостно приглашать хана в кунацкую. Тогда хан сказал обидчиво: «Когда ты бываешь у меня, Тамбиев, то я приглашаю тебя в свою кибитку, где ты видишь мою жену, детей и всю домашнюю обстановку; этим я выражаю свое радушие: поэтому, прошу тебя вести меня прямо к себе!» — «У косогов не в обычае — сказал Тамбиев — показывать жену посторонним людям!» — «Ты на моей земле и, поэтому, ты должен держаться обычаев моей страны!» Таким образом, как ни отговаривался Тамбиев, он должен был вести хана, в свой дом. Подано было высокому гостю угощение. Жена Тамбиева стояла пред ханом, подавая ему бузу и разные кушанья. Пленившись ее красотою, хан не сводил с нее глаз. Загорелось любовью ханское сердце, и, хотя уже наступил вечер, хан и не думал отправляться в свой стан. Тогда люди ему напомнили о том, что становится уже поздно, и пора ехать домой. — Да, хорошо твое угощение, Тамбиев, — сказал хан, поднимаясь со своего места, — но твоя жена еще лучше!» Тамбиеву было неприятно замечание хана, но он ничего не ответил. Да, и как отвечать могущественному хану, приютившему его на своей земле!
У хана не идет из головы жена Тамбиева: он ее видит во сне и наяву. Несколько дней он боролся с самим собою; наконец, он заявил своим приближенным, что она должна быть, во что бы то ни стало, его женою. Тогда его приближенные стали придумывать всевозможные средства, чтобы помочь в этом деле хану, не прибегая к открытому насилию, употребить которое хан ни за что не соглашался. Наконец, они посоветовали ему пригласить к себе Тамбиева и попытаться, не отдаст ли он ее по доброй воле. Явился Тамбиев, с мрачными думами, как бы в предчувствии своего горя. Хан принял его весьма дружелюбно, усадил за стол и велел подавать жеребятину и кумыс. Поговорив немного о посторонних предметах, как этого требовало приличие, он стал хвалить красоту его жены, а затем, недолго думая, предложил ему поменяться женами. Тамбиев отклонил это предложение весьма сдержанно, но хан стоит на своем: «Ну, не хочешь меняться, то продай; наконец, отдай так!» Тамбиев опять стал отговариваться, что это не в обычае косогов, но хан закричал: «Земля моя; ты должен подчиняться моим обычаям. Отдай ее добровольно, взяв взамен ее все, что тебе угодно; если же нет, то я возьму силой!» Услышав столь резкие и решительные слова хана, Тамбиев встал, не говоря ни слова, и вышел.
Придя домой, Тамбиев бросился на тахту и, закрыв лицо руками, стал думать тяжкую думу. В это время входит жена и, видя его дурное расположение духа, спрашивает, что такое случилось и зачем его хан призывал к себе. Тамбиев долго отговаривался, не желая жене раскрыть всю правду, но жена все допытывалась, и, наконец, он рассказал ей все подробно. Выслушав мужа, она спросила, что он хочет делать. «Пока жив, не отдам своей жены!» сказал муж. На это она ему ответила: «Как же ты думаешь идти против воли великого хана: ты один, а у него бесчисленная орда! Послушайся моего совета: согласись продать меня, а когда он тебя спросит, за какую цену, ты ему скажи: в заме за всю землю, которую ныне занимает его орда; притом, он должен сейчас же удалиться в свои степи». Сказано — сделано. Хан прыгал от радости, когда узнал, что Тамбиев предлагает ему свою жену; но его радость поубавилась в значительной степени, когда ему сделались известны условия Тамбиева. Тем не менее, сознавая, что ему без Тамбиевой жить нельзя, он согласился вывести свою орду из этих мест, предоставив всю землю Тамбиеву и взяв взамен его жену, и перекочевал в степь, за море, откуда и пришли тургуты. Таким образом, Тамбиев сделался владельцем огромного пространства земли, но, считая старое свое место несчастливым, он перенес свой аул за реку Баксан, на правую ее сторону, на то самое место, где он стоит и поныне. Для безопасности от набегов соседних племен, он обвел свой аул земляными укреплениями, со сторожевой башней, и начал со своими пятью спутниками обрабатывать землю. Население в ауле все прибывало: из Кяхе являлись с каждым годом все новые переселенцы, так как недовольных обращением князя Болотокова с подданными было очень много. В скором времени образовался громаднейший аул.
II.
Прошло приблизительно двенадцать лет. Дочь Тамбиева Зулихан была уже невестой. Стояла весна. Снега в горах стаяли, от чего разыгрался Баксан и, выйдя из своих берегов, разлился во все стороны. Аульные жители, в числе которых был и Тамбиев, вышли полюбоваться бушующей рекой и набегающими с стремительной силой волнами, как вдруг на противоположном берегу показался всадник, на белом коне. Подъезжая к реве, он стал гарцевать на своем коне, и все Тамобиевцы с нетерпением ожидали, что он станет делать. Тогда Тамбиев, обратившись ко всему народу, свазал: «Если этот всадник переправится вброд чрез реку к нам, то я отдам за него свою дочь Зулихан!» В ожидании, чем все это кончится, народ не расходился. Доехав до реки, всадник, не слезая с коня, подтянул подпруги и бросился в клокочущий поток. После страшной борьбы с быстрой рекой, уносившей его все вниз по течению, он благополучно достиг берега. Подъехав к стоявшей на берегу толпе, он слез с коня и поздоровался с народом. В ответ на это, народ выразил ему шумно свое одобрение. Тогда Тамбиев, вспомнив о сказанном им еще до переправы незнакомца, сообразил, что, по обычаю косогов, тестю не подобает быть вместе с будущим зятем, и, потому, поспешил удалиться домой. Незнакомец хотел заехать во двор к владельцу аула; но ему сообщили об обещании Тамбиева, и он, зная местный обычай, остановился в сакле одного из аульных жителей, предложившего ему свое гостеприимство. На следующий день он послал сватов в дом к Тамбиеву. Тамбиев, согласно сделанному пред всем народом заявлению, согласился иметь его своим зятем. Приезжего звали Куденет; родом он был еврей. Тамбиев построил ему дом и сыграл, по косожскому обычаю, свадьбу.
Женившись на дочери Тамбиева, Куденет жил в новом доме целый год. По истечении этого срока, молодые должны были, как этого требовал обычай, посетить дом своего отца. Отправляясь туда, жена спросила своего мужа, какие подарки брать у отца, когда он станет их предлагать. Подумавши немного, Куденет сказал жене: «Попроси у отца столько земли, сколько можно захватить воловьей шкурой». Жена его, удивляясь требованию мужа, уехала к отцу. По истечении месяца, в продолжение которого она должна была оставаться в отцовском доме, она стала собираться к мужу. Тамбиев предлагает дочери, что ей заблагорассудится: скота, овец, а, вдобавок, и рабов. Молодая женщина, помня поручение мужа, покачала отрицательно головою и сказала: «Дай нам, отец, столько земли, сколько можно захватить воловьей шкурой!» — «Бери самую большую воловью шкуру, какая найдется в ауле!» сказал, усмехнувшись, отец. На следующий день Куденет, при свидетелях, зарезал быка, снял с него шкуру и, разрезав ее на тоненькие ремешки, отправился к отцу. Принесли туда огромную связку тончайших ремней, и Куденет начал, при большом стечении народа, развертывать по земли свои ремни. Тамбиев стоял в недоумении, да и все аульные жители не знали, что из этого выйдет. Куденет растянул свои ремни, начиная от кургана Фендуко находящегося на юг от первого аула Атажукина, и захватил ими огромное пространство земли, насколько можно окинуть взором; в состав земли, обведенной ремешками, вошли также берега р. Чегема, на котором он основал свой аул, существующий и поныне и называемый Куденетовым. — С течением времени основалось по Малке, Баксану, Чегему и другим небольшим речкам много косожских аулов, и весь край стал называться по имени основателя первого аула Кабардой, а жители — кабардинцами.
Заметка.
Предание о переселении кабардинцев в нынешнюю Кабарду упоминается у Клапрота (Klaproth, Reise in den Kaukasus. 1812. I. стр. 563.), с любопытной подробностью об уступке князем своей жены владельцу земли; но, вместо тургутов, являются френги. У Ногмова нет этого предания; он упоминает только о переселении из Крыма на Кавказ княжеского рода Араб-хана, от которого происходил Инал, родоначальник всех адыгских князей. В числе этих князей упоминается и темиргоевский князь Болотко; от него отделился князь Занн, и поселился на Кубани, недалеко от устьев р. Белой. Ногмов упоминает еще о переселении в Малую Кабарду Шалоха Таусултанова но оба эти события не имеют, по-видимому, с сообщаемым мною ничего общего. О Куденетове упоминается там же на стр. 122, но при совершенно другой обстановке. По всей вероятности, настоящее предание ускользнуло от внимания Ногмова: в противном случае, он не преминул бы им воспользоваться в своей истории.
В предании о Куденетове встречается любопытная подробность: захват земли, с согласия ее владельца, посредством разрезанной на тоненькие ремешки воловьей шкуры. Куденетов был еврей; это нам живо напоминает предание о семитке же Дидоне, основательнице Карфагена, получившей от нумидийского царя Гиарбаса, посредством такой же уловки, значительное пространство земли. Общность этого предания расширяет еще круг сопоставлений между мифами народов бассейна Средиземного моря и кавказскими сказаниями.
КРЫМЦЫ В КАБАРДЕ.
I.
Крымский хан Мамай, желая привести под свою руку Кабарду, явился неожиданно со своим войском. Не приготовившись к защите и растерявшись от внезапного нападения, кабардинцы заявили свою покорность. Хан взял с них заложников, и остался на некоторое время в Кабарде. Свое войско он расположил по домам в кабардинских аулах; в каждом дворе стояло по два человека крымцев. Татары всячески издавались над бедным народом: после обеда должны были кабардинцы, в знак покорности, запрягаться в арбы и возить своих постояльцев до тех пор, пока они не прикажут вернуться назад. По вечерам же татары-бездельники ходили по домам и осматривали кабардинских женщин, и которая им пришлась по вкусу, они ее брали к себе; о сопротивлении же жестоким победителям нельзя было и думать. Вот как надругались крымцы. над кабардинцами! Все это продолжалось около полугода. Половина крымского войска стояла лагерем на горе Кинжал , и туда должны были кабардинцы гонять каждую неделю скот для прокормления воинов, что было весьма тяжело для народа.
В селении Ашабовом жил знатный кабардинец, по имени Миншак Ашабов, кабардинским же князем в это время был Кургоко Атажукин. Один крымский паша заметил, что у Миншака жена красива, и распорядился, чтобы ее привели к нему. Вечером пришли к Миншаку люди и сказали, чтобы он выдал жену. Миншак объявил, что он не отдаст ее. Те ушли и доложили об этом паше. Паша пожаловался хану. На следующий день призвали Миншака к хану. Миншак снял шапку и стал пред ханом, сидевшим на ковре и курившим из большой трубки. «Отчего ты — спросил грозно хан — не отдал своей жены одному из моих пашей?» — «Не отдам!» сказал смело Миншак. «Посмотрим, не отдашь ли ты!» сказал хан, и с этими словами положил трубку на голову Миншака, перевернувши ее горящей золой вниз, и держал ее до тех пор, пока огонь в трубки не выгорел. Миншак стоял, не моргнувши даже глазом, как будто бы он и не чувствовал никакой боли. Удивившись твердости духа Миншака, хан отпустил его домой. «Ну! — сказал Миншак, придя домой — это еще ничего; но если бы они меня запрягли в арбу, в которой возят сэманхашхенов, то я дал бы себя знать этим проклятым татарам!» Об этих словах Миншака прослышали крымцы и, недолго думая, призвали его и запрягли в арбу. В арбе развалился паша, и Миншак возил его до тех пор, пока не пал в изнеможение. Тогда паша велел своим людям отпрячь его. Лишь только Миншака выпрягли и стали толкать, чтобы он пашу высаживал из арбы, он выхватил шашку, и убил пашу и всю его прислугу. Когда об этом услышал крымский хан, то он не сказал ничего, отложив расправу с ним до более удобного времени.
II.
На речке Мазехе, правом притоки Малки, стоял аул Кармов. В ауле были два брата Кармовы: Кануко и Кандохо. Сам хан гостил у братьев Кармовых, и был женат на родной их сестре. Хан имел при себе пелюана (борца), которого никто из кабардинцев не в состоянии был побороть, тем хан в особенности гордился. Однажды, хан велел огородить плетнем место для борьбы и дать знать по аулам, не пожелает ли кто-нибудь из кабардинцев померяться силами с его пелюаном. У братьев Кармовых был крестьянин, по имени Бей, который, как говорят, был до того силен, что, отправляясь в лес, вырубал ступицы, ободья колес и все деревянные принадлежности арбы, привязывал к большому брусу и нес все это на своих плечах, не чувствуя совершенно тяжести, как будто это была вязанка дров. Князь Кургоко стал разведывать среди кабардинцев, не найдется ли кто-нибудь, кто бы мог вступить в борьбу с ханским пелюаном. Тогда этот Бей сказал: «Кургоко, я поборол бы этого борца; только у меня руки коротки!» Этим он намекал на то, что он простой человек, не имеющий никого за собою. Кургоко смекнул, в чем дело, и сказал, что он постарается о том, чтобы его руки были подлиннее. Явился Бей на место борьбы. Крымский пелюан, гордясь своей силой и непобедимостью, рычал, как лев, вызывая всех, кому это угодно, на борьбу. Позади его сидел сам хан и курил из длинной трубки. Вдруг подошел к пелюану Бей, схватил его своими мускулистыми руками, поднял вверх и швырнул на землю с такою силой, что пелюан только стонал от боли, лежа на земли, без всякого движения, еле-еле живым. Хан, не ожидавший ничего подобного, был до такой степени поражен и, вместе с тем, выведен из себя, что он вскочил со своего места и ударил Бея трубкой по голове так, что пробил ему голову. Раздосадованный этим, Кургоко вынул шашку и хотел нанести удар хану; но люди его удержали, говоря, что гостя-де не следует трогать. Пелюан чрез день умер. Бею завязали голову, и рана зажила. После этого Кургоко стал думать крепкую думу о том, как бы им всем освободиться от ханской неволи. Он созвал чрез глашатая князей и некоторых уорков на сход, напомнил всем о перенесенных от татар оскорблениях и распорядился на следующую ночь умертвить всех крымцев, расположенных по домам кабардинцев. Как сказано было раньше, хан жил в доме у Кармова, а, с ним вместе, там было двое приближенных хана. Ночью ворвался к Кармову Бей, заколол своей пикой ханских приближенных и подошел уже к самому хану, чтобы и ему нанести смертный удар, но сестра Кармова бросилась к Бею со словами: «Сперва убей меня, а потом моего мужа!» Этим она обезоружила Бея и спасла жизнь своему мужу. Вот, каков был этот Бей! У этого Бея были два сына: Кашеж и Шеру; от первого пошли Кашежевы, а от второго Шеруовы.
III.
Пощадив жизнь хана, Бей решился помочь ему бежать из аула, чтобы угодить этим сестрой владельца аула, Кармова; он боялся, чтобы кто-нибудь другой не выместил на хане всей злобы, накипавшей на сердце кабардинцев. С этою целью, он принес из дому корыто, уложил в него хана и перенес его незаметно на ту сторону р. Малки. Затем, оставив его там, перенес на корыте же его жену. Когда уже обои были на, том берегу в безопасности, Бей доложил обо всем одному из братьев Кармовых. Тот взял с собой двух верховых лошадей и, переправившись чрез Малку, поспешил к хану. Посадив на одну лошадь хана, а на другую его жену, он отправился, вместе с ними, в дальний путь — в Крым. После различных приключений, они достигли Крыма, где Кармов остался в гостях у хана. Проходит месяц — другой. Кармову жилось у хана очень хорошо, так как хан и его жена, в благодарность за спасение жизни, ничего не жалели, чтобы пребывание в ханской столице сделать ему более приятным. Наконец, Кармов стал проситься домой. Хан предлагает ему на память какие угодно драгоценности; но он от всего отказался и попросил себе в дар чубарого коня из особенной породы, которая водилась только у одного хана. Этот конь стоял в конюшне с кобылицей. Хан сначала не соглашался отдать редкого коня; но Кармов все настаивал, а ханша поддерживала в этом своего брата. Не устоявши против усиленных просьб обоих, он отдал Кармову коня; но кобылица до такой степени привыкла к жеребцу, что, когда вывели его из конюшни и, она стала ржать жалобно и бить копытами землю. Видя это, хан отдал ему и кобылицу. Кармов, навьючив лошадей всяким добром, благополучно прибыл в Кабарду. Все люди дивились красоте редкого коня. Кургоко Атажукин, услышав о приезде Кармова и о красоте приведенных им лошадей, приехал к нему на следующий день, чтобы убедиться, правда ли это. Когда же он увидел этих лошадей, то он сказал, что ему очень нравится чубарый конь. «Для кого же я его привел — сказал Кармов — как не для тебя: он твой!» Атажукин взял коня и, в знак благодарности, возвратил Кармовым штраф, взятый с них за содействие бегству хана, и еще отдал им в подарок целое семейство рабов, по фамилии Хатемизовы, потомки которых до настоящего времени живут в селении Ашабовом.
IV.
После бегства хана, кабардинцы, под начальством князя Кургоко, напали в числи 500 человек врасплох на лагерь крымцев, стоявший на горе Кинжал. Половину войска они истребили, а оставшиеся в живых бросились, очертя голову, бежать вдоль по ущелью. Кабардинцы преследовали их по пятам, потопили часть их в Малке, а остальных загнали в долину Ляхран, где растет большой сосновый лес. Крымцы искали в нем убежища. Во время этого бегства, весьма много крымцев погибло от ударов кабардинских гате (сабель), и едва третья часть спаслась в этом лесу. Кабардинцы их более не стали тревожить. Начало смеркаться, и когда князь Кургоко сделал распоряжение всем собраться в одном месте, то Миншака Ашабова не оказалось. Все уже за него беспокоились, когда он явился с татарской сешхо (шашкой) в руке, отнятой у паши. Шашку эту он отдал своему слуге Ципилову, потомки которого хранят ее до настоящего времени в своем доме. После разгрома крымцев, в руках кабардинцев осталась несметная добыча, и они на некоторое время избавились от иноземного ига.
Заметка.
У Шоры Ногмова упоминается о нападении крымского войска на Кабарду, при чем некоторые подробности совпадают с сообщенными в нашем сказании. Так, например, неожиданность нападения крымцев, продолжительная их стоянка в Кабарде, чинимые татарами народу притеснения, разгром их лагеря на горе Кинжал, — все это происходит, так, как он описано здесь. Даже и имя кабардинского князя Кургоко Атажукина то же. Очевидно, оба сказания относятся к одному и тому же историческому событию, а именно — к вторжению в Кабарду крымского хана Каплан-Гирея, совершившемуся в 1703 году (в нашем рассказе он называется Мамай). Разумеется, канва рассказа другая: народная фантазия, завладев каким-нибудь историческим фактом, разукрасила его по своему, прибавив некоторые детали, и даже приплела сюда мотивы из других сказаний. Но от этого интерес к этому сказанию только увеличивается: в произведениях народного творчества, с исторической подкладкой, выступают гораздо рельефнее черты характера народа и сложившийся с течением времени своеобразный склад его бытовой жизни.
CKA3AEИE О БРАТЬЯХ ЕШАНОКОВЫХ.
В старину жили в Кабарде братья Ешаноковы. Их было трое: старший — Уозырмес, средний — Темиркан и младший, еще малолетний — Уозырмег. Старшие братья были статные юноши, выдающееся среди своих сверстников богатырскою отвагой и несокрушимою силой. Они имели неодолимое влечение к войне: всю свою жизнь они проводили в набегах, мстя кровавою местью за обиды и не давая никому пощады. Про них сложилось поговорка: «Ешаноковы мстительны: (они) не простят!».
Молва о мстительности Ешаноковых пронеслась не только по Кабарде, но и по землям других адыгейских племен. Народ их боялся; но некоторые юноши, равные им по неукротимой отваге, желая с ними померяться силой, вызывались сами на борьбу с ними и искали случая к ссоре. Однажды, старуха-мать Ешаноковых ехала на арбе в соседний аул. На полдороге встретились с ней два брата Кефишевых, славившиеся в Кабарде точно также своею храбростью и неустрашимостью, но, притом, не меньшею жестокостью, чем Ешаноковы. Узнав от погонщика быков, что в арбе едет мать Ешаноковых, они бросились на нее, стащили бедную старуху с арбы и, желая надругаться над воинственными братьями, безжалостно отрезали нос у ни в чем неповинной старушки, добавив при этом: «говорят, Ешаноковы не прощают обид; так вот им обида от Кефишевых!». Старушка вернулась домой и с рыданиями приглашает своих сыновей отомстить за обиду. Ешаноковы воспылали страшным гневом; сердце так и рвется смыть кровью тяжкое оскорбление. Тем не менее, они решились выждать удобной для мщения минуты, зная о том, что Кефишевы противники, с которыми нужно считаться. Прошло после этого три месяца. Кефишевых обвинили в каком-то преступлении и вызвали на народный суд в Татартуп ; они были невинны, о чем знали только братья Ешаноковы, но как склонить их к тому, чтобы они принесли оправдательную присягу в пользу своих злейших врагов, обидчиков их родной матери? Что делать? Кефишевых решились прямо отправиться в дом к Ешаноковым. Темиркан стоял в дверях сакли и, заметив въезжающих во двор заклятых врагов, бросился надевать оружие. «Стой, куда ты бежишь?» спросил его Уозырмес. — «Отомстить за мать!» ответил Темиркан, — «Подожди: месть от нас не уйдет! Теперь они наши гости; постарайся, как можно приветливее, принять их в кунацкой!» Темиркан побежал исполнить приказание брата: повел гостей в кунацкую, а лошадей поставил в конюшню. Когда уже гости закусили, Уозырнес явился к ним в кунацкую и спросил, чем он обязан их посещением. «Тебе, известно — сказал старший Кефишев — в чем нас обвиняют в Татартупе; оба вы знаете о нашей невинности: не согласитесь ли вы свидетельствовать в нашу пользу?» — «Кривить душой мы не станем; — ответил Уозырмес — что знаем, то и скажем; но все-таки обиду, матери мы вам простить не можем: будьте готовы на все!» Кефишевы сели на лошадей и уехали. Братья Ешаноковы присягнули, в Татартупе в невинности Кефишевых, и они были судьями оправданы.
Прошло с тех пор две недели. Кефишевым, несмотря на их удаль и неустрашимую отвагу, делалось жутко от угрозы Уозырмеса; мысль о недалеком возмездии не покидала их ни на минуту. Желая как-нибудь избавиться от угрожающей им опасности, они прибегли к народному кабардинскому средству: в отсутствие братьев, они явились к ним в дом и, бросившись к их старушке-матери, стали по очереди сосать ее грудь , объявив при этом: «Мы уже теперь такие же твои сыновья, как и Уозырмес и Темиркан; теперь они нам мстить не могут!» — «Будьте покойны, мои дети! — сказала старушка — поезжайте домой. Вечером приехали с охоты Уозырмес и Темиркан. Когда они вошли в горницу, мать рассказала им о том, что случилось в их отсутствие, и просила их быть с Кефишевыми, как родные братья. «Это нам очень неприятно — сказал старший сын — но что же делать? Своей рукою мы теперь мстить не можем!» Эту ночь они не спали от досады, что Кефишевы своею хитростью их обезоружили; но на следующий день, повинуясь приказанию матери и требованиям народного обычая, они отправились к Кефишевым и помирились с ними. Тем не менее, они в душе затаили чувство мести и ждали только случая, как бы ее привести в исполнение, если можно, чужими руками. Однажды, на поминках в ауле, братья Кефишевы сидели в тени под высокой каменной стеною заброшенной и уже почти обрушившейся сакли. Уозырмес и Темиркан, заметив это, подговорили молодежь навалиться всею силою на каменную стену. Те, конечно, не зная о том, что под стеною сидят Кефишевы, подложили свои могучие плечи: стена рухнула, и Кефишевых вытащили из-под груды камней уже мертвыми. Таким образом, Ешаноковы достигли своей цели; отомстили за свою обиду, не нарушив этим народного обычая.
II.
Слух о непримиримом характере Ешаноковых дошел также до князя западных адыгейцев-кяхе , по имени Куйцукоков. Это был человек, в котором скрывались сверхъестественные силы, и слыл он в народе под названием глухой богатырь. Ему хотелось вызвать чем-нибудь мстительность Ешаноковым, чтобы потом померяться с ними силами. Куйцукоков вооружился в свои доспехи, сел на лошадь и отправился в Кабарду. В ауле Ешаноковых он явился в сумерки; старших братьев не было дома, а старушка-мать вышла куда-то по делу. Въехав во двор, князь Куйцукоков крикнул: «Уозырмес!» На крик выбежал оставшийся в доме девятилетний Уозырмег и, подойдя учтиво к всаднику, попросил его слезть с лошади и войти в дом. «А кто дома?» спросил всадник. — «Никого нет, кроме меня!» ответил мальчик. Не говоря ни слова, Куйцукоков вынул шашку и разрубил мальчика пополам, сказавши: «Посмотрим, какова будет месть Ешаноковых! Подняв с земли труп Уозырмега, он направился в соседний лес, где и спрятал в шалаше тело несчастного мальчика. На другой день приехали Ешаноковы и, узнав от матери об исчезновении Уозырмега, стали его разыскивать по всем окрестностям. Наконец, после долгих поисков, Уозырмес, пробираясь пешком чрез лес, наткнулся на шалаш, и там нашел изрубленного мальчика. «Да, этого никто другой не посмел бы сделать — сказал со вздохом Уозырмес — как разве этот глухой дьявол Куйцукоков; пока жив, не прощу ему этого!» Похоронив мальчика, Уозырмес сел на лошадь и отправился в страну кяхейцев.
Приехав туда, он оставил лошадь, оружие и одежду у своего знакомого, а сам, переодевшись в лохмотья и взявши, на всякий случай, с собою кинжал, прямо отправился в дом Куйцукокова. На площади толпа народа; среди народа стоит сам князь и делает распоряжение насчет предстоящей войны. Когда народ стал расходиться, Уозырмес подошел к князю и сказал, что он желал бы к нему поступить в услужение. «А что ты умеешь делать?» спросил князь. — «Беда всему научила — ответил Уозырмес — я готов быть хоть конюхом!» Князь согласился, и Уозырмеса приставили к лошадям. Он занялся своим делом с большим усердием: купал, чистил лошадей и исправно кормил их так, что они в короткое время поправились. Князь быль весьма доволен слугой, и велел ему всегда седлать и подавать въездного коня. Уозырмес сделался даже любимцем князя и приобрел полную его доверенность. В один прекрасный день спрашивает князь Уозырмеса: «Знаком ли ты с ратным делом? Я хочу сделать набег на неприятельский аул. Пойдешь ли со мною?» — «Я готов — сказал слуга — с тобою хоть на край света!»
Отправился Куйцукоков вдвоем с Уозырмесом в путь-дорогу. Он не взял никого больше, надеясь на свою богатырскую силу и на помощь верного слуги. Забрались они в неприятельский аул, похитили весьма красивую девушку, которую себе уже давно наметил Куйцукоков, и затем укрылись в глухом ущелье, поросшем вековым лесом. Под развесистым деревом они постлали бурку и усадили на ней похищенную девушку. Уозырмес развел огонь, зарезал барана, которого он в ауле прихватил с собою, и собирался жарить шашлык. Князь прилег на бурку и, от усталости после продолжительной езды, заснул богатырским сном; спал богатырь так крепко, что из его ноздрей неслись вверх огненные искры. Уозырмес понимал, что с таким богатырем, как Куйцукоков, нелегко справиться; но, считая настоящую минуту самой удобной для того, чтобы привести в исполнение свою давно задуманную месть, он вынул шашку и замахнулся. «Стой — сказала девушка, ты видь, уорк? — «Да уорк!» — «Как же ты не слышал, что Куйцукокова берет только его «волчий зуб» Уозырмес сейчас выхватил шашку спящего богатыря и одним ударом отрубил ему голову. Но, о чудо? отлетавшая голова Куйцукокова, раскрыв глаза, сказала: «Как же это я, старый осел, не узнал по богатырским плечам Уозырмеса? Ты отомстил, и за это я тебя не виню. Возьми на память мою прямую кишку: она тебе пригодится!» Уозырмес хотел уже броситься к телу Куйцукокова, чтобы вынуть прямую кишку, но девушка его остановила, сказавши: «Как ты, Уозырмес, этого не знаешь, что его прямая кишка все режет, что к ней ни прикоснется: ты от нее погибнешь!» Тогда Уозырмес снял с Куйцукокова панцирь и все орудие, а его самого, вместе с лошадью, зарыл в пещере, сравняв могилу с землею; не осталось никакого следа на том месте, где погиб бесславно богатырь племени Кяхе! Обратившись к девушки, свидетельнице всего происходившего, Уозырмес сказал: «Я тебе всем обязан! Выбирай: хочешь ли быть женой мне, или сестрой?» — «Хочу быть сестрой тебя; – отвези меня в родительский дом!» ответила девушка. Отвезши ее в родной аул, Уозырмес отправился в Кабарду. Вернувшись домой, Уозырмес рассказал брату о всем случившемся и о девушки, которая ему помогла отомстить их заклятому врагу. С тех пор они каждый год ездили в аул к этой девушке, названной сестра Уозырмеса, и возили ей различные подарки.
III.
Прошло пять лет. На дворе стояла весна. Адыгейские певцы (гегуако) собрались со всех сторон, чтобы, по обыкновению, петь про богатырей адыгейского народа. Празднества шли уже к концу; в доме князя Тотластанова шли приготовления к отъезду народных певцов. Вечером явился и Уозырмес и, выпивши бузы несколько больше, чем следует, стал просить приезжих из Кяхе певцов спеть, при первой встрече с кяхейцами, следующий куплет:
Куйцукокова умертвив, панцирь стальной я снял.
Твоя прямая кишка, где находится, (пусть там и) высохнет;
В моем сердце, что было тяжело, прошло (т. е. отомстил).
Гегуако согласились исполнить просьбу Уозырмеса и отправились в дальний путь. В глухом ущелье, в котором был убит Куйцукоков, им попались на встречу молодые кяхейцы, охотившиеся в этой местности, и они, ничего не подозревая, спели хором вышесказанный куплет. У кяхейцев засверкали глаза; лица загорелись гневом; руки невольно хватались за кинжалы. В числе молодежи были также два младших брата убитого Куйцуковова. Посыпались со всех сторон вопросы, не знают ли они, кто убийца их князя. Этого, конечно, гегуако сказать не могли, но они и не скрыли от кяхейцев, что их этому куплету, пред их отъездом сюда, научил Уозырмес Ешаноков. Тогда кяхейцы догадались, что их народный богатырь погиб от руки Уозырмеса. Гегуако разъехались по домам, а братья Куйцукоковы, порешив отомстить кровавою местью за смерть своего брата, стали готовиться к путешествию в Кабарду.
IV.
Рубрики: