Башни Северного Кавказа

С.Д. СУЛИМЕНКО

БАШНИ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА

Символизация пространства
в домостроительном творчестве горцев

ПРОЕКТ-ПРЕСС

ВЛАДИКАВКАЗ

1997

63.4 (2Р37)
С 89

Издатель Ж.Г.КОЗЫРЕВА

Рецензенты: Е.И. Миронов, член-корреспондент Академии ар¬хитектуры и строительных наук; В.Х. Тменов, доктор исторических наук

Сулименко С. Д.
С 89
Башни Северного Кавказа (символизация пространства в домостроительном творчестве горцев) – Владикавказ: Проект-Пресс, 1997 – 150 с.

ISBN 5-687Э4-010-Х 63.4(2Р37)

ISBN 5-687Э4-010-Х © СД. Сулименко, 1997
© В.А. Цагараев. Оформление, 1997
ОГЛАВЛЕНИЕ

От автора

Введение

Башечный архетип в домостроительном творчестве горцев Северного Кавказа
1.1. Культурно-исторический аспект домостроительного творчества
1.2. Мифологические представления пространства в нартском эпосе
1.3. Символика «пространства-поведения» горцев
1.4. Башечный архетип пространства
Примечания
Символика форм башенной архитектуры Северного Кавказа
2.1. Канонизация форм башенного архетипа
2.2. Архитектурный образ башенного архетипа в домостроительном творчестве горцев
2.3. Символизация формы башенного завершения
Примечания
Архитектура башенных сооружений Северного Кавказа
3.1. Архитектура жилых-родовых башен
3.2. Архитектура родовых-боевых башен
3.3. Архитектура сторожевых-родовых башен
3.4. Архитектура родовых башен комплексов
3.5. Архитектура сакральных башенных сооружений
Примечания

Заключение

Иллюстрации

Светлой памяти моего отца посвящается

ОТ АВТОРА

Монографий – результат многолетней научно-исследовательской работы, которая стала возможна благодаря творческой атмосфере коллектива и поддержке руководства Ростовского архитектурного ин¬ститута. Научная новизна и теоретическая ценность исследования во многом была достигнута авторским методологическим подходом к изучению огромного фактографического и культурно-описательного материала по истории, архитектурно-домостроительной культуре, этнографическому наследию горских народов Северного Кавказа.
Автор выражает признательность и благодарность академику РАО, доктору психологических наук Н.Н. Нечаеву и члену-корреспонденту Академии архитектуры Е.И. Миронову за моральную и идеологичес¬кую поддержку, оказанную ему в разработке методологии и концеп¬ции исследования.
На разных этапах исследования автор получил ценные научные консультации и поддержку от ведущих специалистов Научно-иссле¬довательского института теории и истории архитектуры и градострои¬тельства: доктора архитектуры О.Х. Халпахчьян, зав. отделом А.А. Во¬ронова, старшего научного сотрудника А.И. Куркчи, доктора архитек¬туры В.Л. Хайта. Автор признателен зав. отделом археологии и этног¬рафии Северо-Осетинского института гуманитарных исследований доктору исторических наук В.Х. Тменову за критические замечания и рецензирование результата первого этапа работы в 1989 г., учет ко¬торых способствовал должной научной аргументации гипотез иссле¬дования, представленной в поглавных примечаниях монографии.
Следует особо отметить участие архитектора В.И. Сергиенко в сборе и обработке как архивных материалов, так и натурных обследо¬ваний памятников башенной архитектуры Северного Кавказа, а также его помощь в организации и проведении экспедиций 1988–1991 гг. с участием студентов РАИ. В литературной редакции монографии профессиональная помощь была оказана редактором РАИ Л.Г. Кова¬левой. Особую признательность автор выражает издателю Ж. Г. Ко¬зыревой, ректору СГТУ 3. М. Хадонову и ректору Ростовского госу¬дарственного института В. А. Колеснику, организационно-финансо¬вой поддержке которых обязана своим выходом в свет эта книга, и преподавателю кафедры теории и истории архитектуры РАИ В.В. Пищулиной за помощь на заключительном этапе работы.

ВВЕДЕНИЕ

Изучение и освоение культурного наследия прошлого – залог духовного возрождения общес¬тва, основа его полноценного развития. Развитию духовной культуры народов России как одной из задач комплексной научно-исследовательской про¬граммы «Народы России» и посвящена настоящая монография, автор которой стремился не только дать фактографическое описание конкретных про¬явлений народной культуры, но и показать свое¬образие способов выражения мировоззренческих идеалов и представлений народов в одном из ви¬дов его творческой деятельности – домострои¬тельстве, – полагая при этом, что оно дает пред¬ставление о менталитете горцев, пространствен¬ные представления которых находят свое самобыт¬ное выражение именно в этой области. Цель ис¬следования состоит в выявлении глубинных допрофессиональных пространственных представле¬ний горцев Северного Кавказа посредством изу¬чения процессов символизации пространства на материале башенной архитектуры.
Северный Кавказ – один из немногих регио¬нов России, где сохранились удивительные памят¬ники народного домостроительного творчества – башни. Одиночные башни и башенные ансамбли – неотъемлемая часть пейзажа высокогорных рай¬онов Дагестана, Чечни, Ингушетии, Осетии, Ка¬бардино-Балкарии. Издавна эти сооружения при¬влекали внимание путешественников и исследо¬вателей. Описания кавказских башен встречаются уже в книгах античных авторов. В настоящее время существует обширная литература, в которой в той или иной степени башни яв¬ляются предметом исследования ученых различных специальностей: историков, этнографов, археологов, архитекторов, искусствоведов, культурологов. Интерес к этим замечательным сооружениям не ос-лабевает и по сей день. Более того, накопленный фактический ма¬териал об архитектуре и истории башенных сооружений только сей¬час позволяет осознать действительное значение данного явления в мировой культуре.
Башня – один из наиболее устойчивых и универсальных про¬странственных архетипов культуры. Башня – одна из «вечных» форм пространства, которая трансформируется и видоизменяется, при¬обретает новые значения, достигающие нередко уровня общенаци¬ональных символов. Башня – обязательная форма пространства самых различных исторических эпох и связанных с ними культур. Достаточно вспомнить башенные сооружения древневосточных дес¬потий и средневековых замков Западной Европы, башенные жили¬ща древнейших поселений родоплеменной эпохи, башни-минареты арабо-мусульманских стран, башни-колокольни Древней Руси, баш¬ни-пагоды и башни-ступы Индии и Китая. Особое значение «башни» в мировой культуре заключается в таких общепринятых символах и близких к ним явлениях, как библейская Вавилонская башня, проект башни-памятника III Интернационалу, а также знаменитые Эйфеле¬ва и Спасская башки, Биг-Бен и т.п. До того как стать общенацио¬нальным символом (как это случилось на Северном Кавказе), башня была древнейшим видом жилища. На Кавказе башня – одно из древ¬нейших и своеобразнейших проявлений домостроительного творчес-тва горцев.
Современный человек склонен рассматривать домостроительство вообще и строительство башен в особенности с утилитарной, праг¬матической точки зрения. Дом – средство защиты от непогоды, баш¬ня – оборонное сооружение: такова упрощенная логика нашего ра¬ционально-прагматического мышления. Но слово «дом» на всех язы¬ках несводимо к значению утилитарной постройки. Оно имеет це¬лый спектр значений, включающих понятия и семьи, и хозяйства, и сообщества; дом – это мир человека, пространство его космоса. Поэтому наличие у слова «дом» такого обилия значений не случай¬но, поскольку в домостроительном творчестве человек всегда выра¬жал свое понимание мира и свое место в этом мире.
Во все исторические эпохи мировоззренческие аспекты получа¬ли свое выражение в домостроительном творчестве, и лишь XX век с его «верой» в научно-технический прогресс свел создание жилища к чисто строительно-технологическому процессу, пришел к крайне убогому пониманию дома «как машины для жилья». В настоящее время техницистские представления вытесняются философско-гума¬нистическими устремлениями человека создать дом как «свою все¬ленную», как символическое пространство отношений собственно¬го «я», общества и природы. Для горцев Северного Кавказа дом был и остается не столько утилитарным пространством, сколько культур¬но-символическим пространством культурных норм и традиционных ценностей.
Башенное жилище и различные типы башенных сооружений гор¬цев Северного Кавказа выступают одновременно и как региональ¬ные, и как общечеловеческие значимые проявления народной культуры. Общечеловеческое значение архитектуры всегда передается в них своеобразными формами конкретного региона, специфичес¬кие же особенности региона выражаются не автоматически, а изби¬рательно и индивидуально.
Чем определяется эта избирательность? Пространственной мен¬тальностью, чувством пространства как важнейшей составляющей общего мироощущения народа. Чувство пространства и форма его выражения (как заметил философ Бринкман) находятся в таком же соотношении друг с другом, как мышление и речь. Чувство простран¬ства реализуется в домостроительном творчестве народа в форме своего выражения.
Как нам представляется, предпринятое исследование башенной архитектуры позволит выявить особенности пространственного мен¬талитета горцев и соответственно глубже и полнее показать своеоб¬разие домостроительного творчества народов Северного Кавказа в культурном наследии России и мирового сообщества.

БАШЕННЫЙ АРХЕТИП В ДОМОСТРОИТЕЛЬНОМ ТВОРЧЕСТВЕ ГОРЦЕВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА

1.1. КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ДОМОСТРОИТЕЛЬНОГО ТВОРЧЕСТВА

В прошлом возведение каких-либо сооружений фактически сводилось к домостроительству и было сферой народного творчества. Выделение строительства как ремесла, а затем профессии связано с возникновением государства, но и тогда в профессиональную сферу деятельности входили лишь культовые и отчасти оборонные сооружения. За¬чатки профессионализации строительной, а затем и архитектурно-строительной деятельности зарождаются в эпоху образования государств и опять же охватывают лишь узкий слой материальной культуры (культовые и оборонные сооружения, а также жилые здания для высших слоев общества). Домостроительство вплоть до середины XIX века, а в большинстве стран третьего мира и до настоя¬щего времени, остается сферой народного твор¬чества, в которой реализуются представления о пространстве и времени.
Происхождение башенных сооружений связа¬но с народной домостроительной традицией. Как убедительно показано в исследовании М.И. Джандиери и Г.И. Лежавы [1], башни встречаются в до¬мостроительном творчестве всех народов. Время возникновения башенных сооружений – родовая, догосударственная эпоха истории этих народов.
Родовая эпоха – наиболее длительный пери¬од в истории человечества. Именно в эту эпоху формируются устойчивые формы – пространственные архетипы народной домостроительной культуры, один из которых – форма башенного пространства. Пространственные ар¬хетипы домостроительной культуры выражали, закрепляли и сохра-няли наиболее характерные пространственные представления ро¬довой эпохи.
В родовую эпоху пространственные представления были качес¬твенно иными по сравнению с современными. Реконструировать эти представления позволяют многочисленные антропологические, эт¬нографические исследования традиционных культур [2], мифологии, памятников народного творчества [3].
Так, французским исследователем А. Леруа-Гураном в зависи¬мости от способа жизнедеятельности и географического положения, занимаемого родоплеменным коллективом, предложены две основные модели конструирования пространства и времени: «маршрут¬ная» и «радиальная» [4]. Маршрутное восприятие характерно для кочевого образа жизни, в то время как радиальное присуще оседло¬земледельческому быту и трудовой деятельности, его обусловлива¬ющей.
Мифологичность сознания человека родовой эпохи определила мифологичность пространственных образов. Мифологическая фор¬ма осознания действительности есть выражение синкретичности деятельности родового человека: конкретная практическая деятель¬ность людей и идеальные представления о ней не осознаются раз¬дельно, поэтому всякое «всеобщее» осмысливается как «конкретное», «сущее», как «явление».
Миф этого периода – не часть фольклора или искусства, миф – единственная форма сознания родового человека. «Первоначально никаких повествовательных функций миф в себе не несет. Это чис¬тейшая условность, что мы называем мифом только словесно выраженный рассказ. На самом деле таким же мифом служат и действие, и вещи, и речь, и «быт» первобытного человека, то есть все его со¬знание и все то, на что направлено его сознание. Потому-то и приня¬то такое сознание называть мифотворческим, а эпоху, порождаю¬щую мифотворческое сознание, – мифотворческой» [5].
Обозначим хотя бы схематично некоторые черты мифотворчес¬кого освоения действительности, которые наиболее выпукло описа¬ны в исследовании О.М. Фрейденберг [6].
Наиболее существенная черта мифологического мышления – образность, отсутствие отвлеченных понятий. Причем мифологические образы – образы особого рода. Они лишены метафоричности, которая возникает лишь с появлением понятийного мышления. Ми¬фологические образы – это образы пространственно-чувственного восприятия. Мир-видимый становится и миром образным. Мифологичность заключается в слиянии конкретной реальной действитель¬ности с вымыслом, с образами родового сообщества. Мифологичес¬кая картина мира в какой-то мере сравнима со сказочным миром нашего детства. Мифологическое сознание как бы «мыслит» сами¬ми зрительно воспринимаемыми вещами и предметами, их «внеш¬ним видом». Поэтому такие представления, как время и пространст¬во, также имеют свои вещные образы.
Домостроительство этого периода – это, если можно так выра¬зиться, мифологическая архитектура, это одновременно и реальное, и воображаемое пространство «космоса». Домостроительное твор¬чество мифологической эпохи не знает утилитарности в его совре¬менном понимании. Практическая потребность людей осуществля¬лась мифологично – в слившихся образах реальных и вымышленных потребностей. Архитектурное пространство мифа тождественно ми¬фологическим образам; это их реальная модель, конструкция кото¬рой не имеет причинно-следственной логики. Мифотворчество ан¬тиказуально по своей сути.
Народное домостроительное творчество и его результаты – на¬родная архитектура – являлись не только отражением мифологии, но и активным средством развития самого мифологического мыш¬ления.
Мифологические образы домостроительного творчества – это образы-структуры пространства «космоса». Образы домостроитель¬ного творчества слиты с его образцами-моделями – конкретными сооружениями жилища родовой эпохи и ритуальными строительны¬ми обрядами по их возведению. Процесс строительства жилища выступает как процесс мифологического проигрывания жизни, оли¬цетворяющей мифотворческий круговорот космического порядка. Пространство космоса и пространство жизни сходятся в пространст¬ве жилища и многократно воспроизводятся при мифотворческом сооружении жилища и его эксплуатации. В исследовании А.К.Байбурина [7] реконструированы основные моменты мифологического моделирования жилища. В нем на примере сохранившихся до рубе¬жа XIX–XX веков в народном домостроительном творчестве обря¬дов «строительной жертвы» убедительно показано, что в глубокой древности сооружение жилища трактовалось как творение мира из жертвы животного или растения-тотема, а сам процесс строительст¬ва – как процесс установления космического порядка».
Поэтому еще в XIX веке слова «строй» и «строить» употребля¬лись в русском языке как в отношении города, дома, так и в отноше¬нии государства, церкви и идеологии. Слово «строй» выражает упо¬рядоченность самых различных явлений: «воинский строй», «музы¬кальный строй», «строй божьих дел», «у всякого свой строй в голове» [8]. А выражение «строить дом» в первую очередь означало «пра¬вить хозяйством дома» – «домостройничать».
Строительство мифологической эпохи начиналось с жертвопри¬ношения, обряда, мифологический смысл которого заключался в создании микрокосмоса – жилища из составных частей жертвы-тотема. Организующую роль в полном архаическом варианте обряда [9] играло так называемое мировое древо – характерный образ мифологии практически всех народов мира [10]. Оно было представ¬лено или срубленным деревом-тотемом, или опорным столбом, из¬готовленным из ствола дерева-тотема. Мировое древо одновремен¬но являлось и жертвой-тотемом, и центром мифологического космо¬са, его универсальной структурой, откуда осуществлялось «созда¬ние» жилища из частей жертвы. Мировым древом как бы маркиро¬вался центр мифологического и реального пространства, из которо¬го определялись геометрические границы будущего дома. В мифо¬логическую эпоху и «макрокосмос – окружающий человека мир», и «микрокосмос – жилище человека» осознавались как «развертыва¬ние из тела жертвы». Жертва – это тело и космоса, и будущего жи¬лища. Отсюда облик дома принимает облик жертвы-тотема, а значит, жертвы-человека. Во многих языках сохранились слова, общие для обозначения частей тела человека и жилища. В русском языке это следующие термины: «лоб», «лицо», «окно» (око), «усы», «устье» (уста), «чело», «ноги», «зад». Аналогичные явления характерны и для языков народов Северного Кавказа, например, на чеченском камен¬ная колонна в жилище типа «желе» называется «ког», что в переводе означает «ноги»; а у осетин название центрального столба в жилище переводится как «ангел головы» и т.д., и т.п.
В домостроительном творчестве горцев Северного Кавказа ми¬фологический обряд «строительной жертвы» сохранился отчасти и в трансформированном виде, получив отражение в обычаях, суевери¬ях и обрядах, связанных с выбором места под строительство нового дома и с началом его строительства. Многие из этих обычаев и об¬рядов были актуальны еще в начале XX века, а некоторые в той или иной мере имеют хождение и сегодня. Для домостроительных обы¬чаев горских народов характерна общая тенденция видоизменений материального субстрата и форм проявления «строительной жерт¬вы», вызванных изменениями образа жизни и производственной деятельности того или иного народа. На смену человеческим и жи¬вотно-тотемным жертвоприношениям древнейшей эпохи приходят жертвоприношения в виде земледельческих культур (ячмень, пше¬ница, просо и т.д.-), домашних животных (бык, баран, птица), продук¬тов животного (молоко; яйца) и растительного (хлеб) происхожде¬ния.
Всякое строительство начинается с выбора места. У народов Северного Кавказа этот важнейший момент освоения пространства осуществлялся двумя типами обрядов – либо с домашними живот¬ными (отзвук тотемизма), либо через так называемые обряды испы¬тания места.
Первый тип особенно был распространен у балкарцев [11]. Он заключался в следующем: на участок усадьбы запускали быка и сле¬дили за тем, где он остановится и ляжет. Место, где он ложился, считалось «счастливым» для будущего жилища, но прежде чем на¬чать строить, на этом месте резали барана и по его лопатке гадали, где заложить первый камень, т.е. совершали обряд «строительной жертвы» через приношение в жертву домашнего животного.
В этнографических исследованиях можно встретить рационалис¬тическое объяснение этого обряда [12], причем научную достовер¬ность такого объяснения основывают данными опроса местных жи¬телей. Так, рационально-практическое значение обряда выбора мес¬та с помощью быка, по опросу старожилов селения Черек Балкар¬ского ущелья, заключается в том, что животное выбирает для отды¬ха наиболее сухое и, следовательно, наиболее пригодное для жили¬ща место. Между тем если учесть, во-первых, что сухость места опыт¬ный земледелец и скотовод-горец мог определить сам, причем с большей степенью достоверности, чем это делается на основании поведения животного, и, во-вторых, что возможности выбора места в горах (в условиях дефицита удобных земель) были ограничены и очень часто сам выбор места нового строительства предопределял¬ся существующей застройкой и размерами участка, то данное раци-оналистическое объяснение обряда не выдерживает критики.
Современные исследования мифологии показывают, что роль животных в мифологическом сознании была чрезвычайно велика [13]. Так, образ животного выступает и в качестве мифологического кода важнейших сообщений, и в качестве культурного героя, т.е. живот¬ное мыслится как основатель тех или иных ремесел. Можно предположить, что именно эти мифологические аспекты определяют ис¬ходное значение и структуры балкарского обряда выбора места стро¬ительства с помощью быка.
Особая ситуация – обряд «определения места строительства» – придает поведению животного сакральный смысл, через поведе¬ние этого животного осуществляется мифологическое кодирование сообщения: «счастливое-несчастливое место». «Осуществляя» выбор места строительства, животное как бы выступает в качестве прастроителя, в качестве основателя строительного ремесла.
Второй тип обряда – «испытание места» – имел хождение в раз¬личных вариантах почти у всех народов Северного Кавказа. У осе¬тин [14], кабардинцев [15], чеченцев [16] и балкарцев [17] бытовал обряд испытания места с помощью глиняного кувшинчика, наполненного водой или молоком. На месте предполагаемого строитель¬ства в землю зарывали запечатанный воском кувшинчик. Через не¬сколько дней кувшинчик доставали из-под земли, вскрывали и опре¬деляли объем жидкости. Если оказывалось, что воды или молока ста¬ло меньше, то место считалось «несчастливым» и тогда приступали к поиску нового места. Другой вариант обряда испытания места был связан с сырым яйцом, которое закапывали в землю, а через трое суток извлекали. В случае уменьшения содержимого яйца место так¬же считалось непригодным для жилища. Этот обряд был распрос¬транен у адыгейцев и черкесов 118], которые с его помощью разли¬чали «счастливое» («мафэ») и «несчастливое» («мыго») место.
Обряд испытания места кувшинчиком с водой или молоком – явно мифологического происхождения, так как сосуд с водой – древ¬нейший мифологический символ плодородия и изобилия [19]. Когда сосуд с водой зарывают в землю, то тем самым как бы «проверяют» символические качества данного места. Если вода в кувшинчике осталась в первоначальном объеме, то это означает, что данное место обладает «силой сохранения» плодородия и изобилия – необходи¬мого условия счастливой жизни в новом доме. Использование в этом обряде наравне с водой и молока имеет, на наш взгляд, двоякое объ¬яснение. Во-первых, мифологема воды как всеобщего зачатия и порождения выступает в роли женского начала, которое, в cвою оче¬редь, может фигурировать в образах молока женщины и молока во¬обще [20]. Молоко, наравне с водой, являлось мифологическим сим¬волом плодородия. Во-вторых, скотоводство, будучи основной про-изводственно-хозяйственной деятельностью горцев, могло придавать использованию молока в данном строительном обряде особый сим¬волический смысл. Использование в обряде яйца имеет значение, аналогичное воде, которая, как мифологическая ипостась женского начала, может выступать и в образе оплодотворенного яйца мирово¬го.
Кроме того, по Отношению к месту строительства существовали обряды «очищения» места от «злых духов». У осетин обряд очище¬ния огнем заключался в том, что на выбранном месте перед началом строительства разжигали костер [21]. У карачаевцев «очищение» мес¬та представляло собой целый ритуал, связанный с разбивкой плана дома, которая поручалась самому почитаемому в селении старику со «счастливой» рукой. Забивая в землю первый угловой кол, старик произносил специальную здравницу – «хохи» – пожелания хозяе¬вам будущего дома богатой и счастливой жизни на новом месте.
До начала XX века при возведении традиционного жилища гор¬цы обходились без фундаментов, роль которых выполняли чаще всего непосредственно скальные основания, реже – специально подобран¬ные твердые водостойкие материалы (каменные валуны, бревна дуба или смолистой сосны). Поэтому обряд собственно «строительной жертвы», обычно выполняемый при закладке фундаментов, в домос¬троительном творчестве горцев происходил при подготовке под стро¬ительство дома его основания. У карачаевцев есть несколько вари¬антов этого обряда, таких как высевание под основание всего дома (если позволяет почва) ячменя, а при каменистом основании – за¬кладка в углы будущего дома зерен пшеницы, в более позднее вре¬мя – монет, а также окропления основания медом или, если дом предназначался молодоженам, специальным хмельным напитком – «бузой» [22]. Сходные обряды существовали у ингушей. При строи¬тельстве жилых башен, если на скальном основании существовал слой почвы, то его поливали молоком до тех пор, пока оно не пере¬ставало просачиваться, а затем слой, пропитанный молоком, срыва¬ли [23]. Но основную роль «строительной жертвы» в домостроитель¬ных обрядах горцев выполняет обряд застолья по случаю начала и окончания строительства нового дома. В том или ином виде обряд «строительного» застолья имеется у всех народов Северного Кавказа. Строительство жилого дома начиналось при участии всех родственни¬ков и ближайших соседей (которые, как правило, и были родственни¬ками) хозяина. Если селение маленькое, то на закладку дома собира¬лись все его жители. Хозяин не должен был платить односельчанам за помощь в строительстве дома, но обязан был устроить праздничное застолье с жертвенным бараном, музыкой и танцами.
Как уже говорилось выше, обряд строительной жертвы непосред¬ственно связан с существенной составляющей домостроительного творчества мифологической эпохи – образом мирового древа. Об¬раз мирового древа проявляется в таких вариантах, как «древо жиз¬ни», «древо плодородия», «древо центра» [24] и т.д. Образ мирово¬го древа – важная составляющая мифологической модели простран¬ства, отсюда – многочисленные архитектурно-пространственные и архитектурно-пластические инварианты его: колонна, обелиск, цепь, лестница, трон, крест и т.п.
В домостроительном творчестве горцев образ мирового древа получил выражение в виде различных вариантов центрального стол¬ба, очажной цепи и башни.
Мифологический образ мирового древа имеет вертикальную и горизонтальную структуры [25].
Вертикальная структура мирового древа членится на три части: нижнюю (корни), среднюю (ствол), верхнюю (ветви), которые соот¬носятся с тремя пространственно-временными сферами: недра (про¬шлое), земля (настоящее), небо (будущее). В культурно-символичес¬ком аспекте троичность вертикальной структуры мирового древа выступает как образ гармонии и совершенства [26], отсюда магия числа «три» – три части жилища (основание – стены – кровля), три героя сказки, три высшие ценности, три сословия, три попытки, три части архитектурного ордера, три этажа башни, три составляющие любого процесса (в том числе и домостроительного).
В качестве примера трехчастной тождественности в мифологи¬ческом сознании представлений о «времени», «пространстве» и «структуре дома» может служить следующий обычай адыгейцев, описанный еще в первой половине XIX века [27]: «Когда мы приехали во двор временного суда, то уже упала сгоревшая соломенная крыша, чем мы получили самое явное доказательство того, что суд окончил¬ся, так как соломенная крыша надевается только в подобных случа¬ях».
Мифологический смысл этого обычая заключается в следующем. Правосудие как действие, наделенное особым значением, должно происходить в упорядоченном пространстве, в пространстве микро¬косма, имеющем «начало», «середину» и «конец»; моделью этого про¬странства в данном случае является, временная постройка, имею¬щая трехчастную структуру: «опоры», «основание» и «крышу». Унич¬тожение крыши – это «конец», завершение всякого «космического» события, в данном случае таким событием-действием служит право¬судие.
Горизонтальная структура мирового древа состоит из центра – ство¬ла – и объектов по сторонам его: слева – справа; впереди – сзади, т.е. имеет четырехчастное членение и соотносится с геометрической фи¬гурой – квадратом или прямоугольником. Отсюда число «четыре» и соответствующая ему фигура «квадрат» выступают как образ центричной картины мира, образ целостности, образ освоенного культурного пространства. Таким образом, вертикальная и горизонтальная струк¬туры мирового древа – суть средства выражения различных аспектов мифологии: вертикальная – средство моделирования пространствен¬но-временной космологии; горизонтальная – средство организации ритуала как нормативной основы поведения.
Синтез этих двух структур мирового древа может быть представ¬лен как сумма их двух числовых выражений: «три» плюс «четыре» равно «семи» [28]. Следовательно, число «семь» становится коли¬чественным символом «полной» мифологической модели космоса в его пространственно-временных и процессуально-ритуальных ипос¬тасях. Отсюда наличие в нартском эпосе упоминания о семиярусной башне Сатаны (о чем пойдет речь в разделе 1.2.) приобретает осо¬бый мифологический смысл.
Обе структуры образа мирового древа, описанные в исследова¬ниях по мифологии и культурологии [29], имеют неросредственное отношение как к домостроительному творчеству вообще, так и к до¬мостроительному творчеству горцев Северного Кавказа в частнос¬ти.
В домостроительном творчестве горцев, и в варианте централь¬ного столба, и в особенности в варианте очажной цепи, образ миро¬вого древа представлен фактически лишь горизонтальной структу¬рой. Отсюда образ мирового древа становится организующим нача¬лом ритуала, реализуемого в развитии этикета горцев. Пространст¬во традиционного жилища горцев становится структурой символи¬ческих оппозиций: мужчины и женщины; отца и детей; хозяина и гос¬тей и т.д. Смысловой и пространственной осью этой структуры слу¬жит центральный столб или очаг с надочажной цепью, что нашло от¬ражение в их названиях и символических значениях. Наиболее архаичное название центрального столба сохранилось у кумыков: и столб, и, в случае его отсутствия, предполагаемое место, где он до¬лжен был стоять, назывались «орта-Богана» [30], что означает «сре¬динный столб», т.е. в данном названии столба отражена космологическая роль мирового древа как центра Вселенной, Напротив, у боль-шинства народов Северного Кавказа центральный столб имеет на¬звание, соответствующее его основной пространственно-символической функции, – фиксировать основные нормы поведения патри¬архальной семьи. У аварцев центральный столб в переводе означа¬ет «столб корня» (в значении рода), у балкарцев – «столб-отец», у осетин – «ангел головы» (в значении главы рода). Центральный столб становится символом рода, символом родового жилища, символом дома. Отсюда – аварский обычай переносить из старого дома в но¬вый «столб корня», который передавался по наследству из поколе¬ния в поколение.
Наряду с центральным столбом символами рода в традицион¬ном жилище горцев являются очаг и надочажная цепь. Символичес¬кая тождественность центрального столба, очага и надочажной цепи хорошо описана в литературе [31] и не вызывает сомнений. В этом отношении представляет интерес гипотетическая реконструкция непосредственной символической связи образа мирового древа с очагом и надочажной цепью. Поводом для этой реконструкции мо¬жет служит предлагаемая нами трактовка одного из обычаев, описанных К. Кохом е 30-е годы XIX столетия [32]. По наблюдениям К.Коха, у осетин и чеченцев бытовал обычай на Новый год топить очаг целым большим деревом вместе с ветками. Естественно, что круп¬ное дерево не могло поместиться полностью в общесемейной ком¬нате, где в середине располагался очаг, и значительная часть дере¬ва находилась снаружи. По мере сгорания дерево продвигалось сквозь открытую дверь в очаг. День, когда ствол полностью поме¬щался в жилище и можно было закрыть дверь, у чеченцев отмечался особым праздничным обрядом. Такой способ отопления был малопрактичен, так как дверь жилища долгое время оставалась открытой, и тепло в зимнее время плохо сохранялось в помещении. Можно было бы разрубить дерево на куски и использовать тот же запас топ¬лива при закрытой двери, ко это бы противоречило мифологичес¬ким представлениям, согласно которым «силы» «мирового древа» – дерева-жизни превращаются в «охранительную силу» семейного оча¬га только в случае его сжигания целиком, а не по частям.
Очаг и надочажнаяцепь, так же как и центральный столб, выра¬жали только горизонтальную структуру образа мирового древа. В пользу этого утверждения свидетельствуют многочисленные нормы положения и поведения горцев в пространстве традиционного жи¬лища, о чем специально будет сказано в разделе 1.3. Здесь же сле¬дует отметить связь с очагом многочисленных обычаев приема пищи, обычаев, сохранивших черты жертвоприношения, что также свиде¬тельствует о том, что и очаг, и надочажная цепь выступают как струк¬турная основа ритуально-мифологического проигрывания жизни. Так, у чеченцев и ингушей в прошлом бытовал обычай, по которому пе¬ред началом трапезы лучшие кусочки пищи бросали в очажный огонь и просили при этом домашних божеств послать благополучие семье [33]. Адыгейцы по случаю большой удачи брали из очага головню и обводили ею вокруг очага круг [34]. Осетины, перед тем как убить жертвенное животное, подводили его к очагу и при этом бросали в очаг кусочки пирога [35].
На наш взгляд, в домостроительном творчестве горцев произошло дифференцированное выражение вертикальной и горизонтальной структур мифологического образа мирового древа посредством ис¬пользования для каждой из этих структур различных архитектурных форм. Если горизонтальная структура мирового древа отражена в вариантах центрального столба и надочажной цепи, то вертикаль¬ная структура получила разработку в пространственных формах ба¬шенного архетипа.
Для аргументированного обоснования данного положения необ¬ходимо хотя бы вкратце рассмотреть как мифологические простран¬ственные представления пранародов Северного Кавказа, так и нор¬мы и этикет горцев в символике их «пространства-поведения».

1.2. МИФОЛОГИЧЕСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ПРОСТРАНСТВА В НАРТСКОМ ЭПОСЕ

Памятник мифопоэтического творчества народов Северного Кав¬каза – нартский эпос – получил широкую мировую известность. Примечательной особенностью нартского эпоса является его непре¬рывное развитие на протяжении двухтысячелетней истории, с VIII – VII вв. до н.э. по XIII – XIV вв. н.э. В исторических трансформациях и этнических вариантах нартского эпоса отразилось своеобразие куль¬турного развития и менталитета народов Северного Кавказа.
Изучению нартского эпоса посвящены многочисленные научные работы как в кашей стране, так и за рубежом, ко несмотря на это, нет единой точки зрения относительно генезиса эпических сказаний и этимологии термина «нарты». В то же время все исследователи сходятся в том, что нартский эпос имеет мифологическую и космо¬логическую основу, которая восходит, как минимум, к скифо-сарматской эпохе. Это позволяет обратиться к нартскому эпосу – к источ¬нику древнейших мифологических представлений о пространствен¬но-временном континиуме пранародов Северного Кавказа.
Мифологический генезис нартского эпоса подтверждает нали¬чие в его текстах тотемических, солярных, календарных и этногонических циклов [36].
К наиболее древним пластам мифологии относятся тотемические легенды народов Северного Кавказа о волке, баране, оле¬не, медведе, орле, коне, корове, козле, собаке, змее. Часть этих легенд вошла в состав нартского эпоса. Центральное место в тотемическом цикле эпических сказаний занимает легенда о волке. В этой легенде рассказывается о происхождении племени нартов от сыновей волка (древнеиранское varka, см. Абаев В.И. Избран¬ные труды. Религия. Фольклор. Литература. Орджоникидзе: Ир, 1990. С. 153) Уархага. Поэтому волки всегда относились к нартам дружелюбно и во всем помогали им. А один из нартских героев – Саууай – был вскормлен волчицей. Тотемическое значение име¬ют действия и поступки одного из любимых героев нартского эпо¬са – Сослана: и когда он купается в молоке волчицы, чтобы быть непобедимым, и когда он умирает в борьбе с солнечным божест¬вом и отдает себя на съедение волкам. Волк-тотем относится к числу наиболее архаичных мифологических образов, что еще раз свидетельствует о наличии глубинных мифологических структур в нартском эпосе.
Солярные циклы эпических сказаний о нартах в осетинском ва¬рианте связаны с героями – Сосланом и Ацамазом, в адыгейском – с Сосруко. Основные этапы жизни Сослана зависят от солнечного божества: рождение; женитьба на дочери Солнца; подвиги с помощью Солнца и солнечных лучей; битва с солнечным божеством и смерть в этой битве. Герой Ацамаз в своих прекрасных песнях славит щед¬рость и космогоническую силу солнечных божеств.
О важности космогонических представлений в духовной культу¬ре горцев говорит тот факт, что еще в конце XIX века у осетин оста¬вался актуальным праздник жертвоприношения в честь Солнца, ко¬торый называется «Сослани кувд». В июле месяце участники праз¬дника собирались у селения Нар в Дигории, где, по преданию, нахо¬дится могила Сослана, резали баранов и просили героя-нарта дать им дождь и погоду для хорошего урожая. Отсюда у местных жителей Дигории такое явление природы, связанное с дождем, как радуга, называется «Сослановым луком» [37].
В адыгейских эпических сказаниях солярного цикла есть леген¬да о красавице Адиюх, руки которой были способны давать сеет по¬добно Солнцу. Когда муж Адиюх возвращался из похода ночью, то его жена протягивала из окна дома, стоявшего на высоком берегу реки, свои светоносные руки и освещала ими путь своему мужу че¬рез полотняный мост. От рук Адиюх было так светло, что ее муж мог перегонять через мост коней. Но однажды муж возгордился и запре¬тил своей жене освещать ему дорогу. В результате, при очередном возвращении темной ночью, он падает с моста и тонет в реке, а его жена выходит замуж за героя-нарта Сосруко, который также был наделен солнечными атрибутами. По мнению специалистов, этот сюжет аналогичен одному из архаических сюжетов древнегречес¬кой мифологии о Геро и Леандре [38].
В календарном цикле нартского эпоса в подвигах эпических ге¬роев (Сосруко, Батраз, Ашамез, Ацамаз, Хамчий, Патараз) нашли мифологическое отражение явления природы. Согласно адыгскому эпосу, каждую весну слышны стоны нарта Сосруко, который был по¬хоронен заживо. В день, когда Сосруко попадает в подземный мир, начинается бурное таяние снегов, текут ручьи, которые олицетворя¬ют слезы героя. В другом сюжете календарного цикла нарты Аша¬мез, Батраз и Сосруко проникают в мир подземный и забирают у дракона красавицу Ахумиду и чудодейственную свирель. С помощью игры на этой свирели Ашамез изгоняет зиму и освобождает приро¬ду от зимних оков. Аналогичные сюжеты имеют место е осетинских сказаниях, где нарт Ацамаз – обладатель золотой свирели – про¬буждает природу от зимней спячки.
Этногонический цикл сказаний представлен архаичным мифоло¬гическим сюжетом близнецов ( Ахсар – Ахсартаг, Хамыц – Урызмаг) и таким персонажем, соответственно адыгского и осетинского эпо¬са, как Сатаней и Сатана (Шатана). В образе этих героинь просле¬живаются черты матриархата. Так, Сатаней в адыгском эпосе не толь¬ко бессмертная женщина-мать, мудрая женщина-красавица, но и жен¬щина-хозяйка всего нартского рода, и хотя она не допускается на мужской совет («хасу»), все главные подвиги нарты совершают либо при ее участии и помощи, либо под ее влиянием. Аналогичны роль и значение образа Сатаны в осетинском эпосе. Сатана спасает род нартов от голодной смерти, сражается, как мужчина-воин, и облада¬ет даром все видеть с помощью небесного зеркала, находясь в своей семиярусной (отметим это число) башне. Кроме того, этногонические черты присутствуют в образе самих нартов, так как в восприятии горцев, носителей эпоса, нарты были их предками, основателями мифических родов людей-героев.
Во всех этих циклах в опосредованной форме проявляются ми¬фологическая космогония и связанные с ней мифологические пред¬ставления пространства.
Мифопоэтический характер пространственных представлений проявляется в нартском эпосе опосредованно. Во многих его сказа¬ниях герои-нарты, совершая подвиги, перемещаются не в реальном географическом пространстве, а в мифологизированном, имеющем трехчастную вертикальную организацию. Мир в нартском эпосе де¬лится на три зоны: верхняя, охватывающая небесные просторы; сред¬няя – поверхность земли, нижняя – подземное царство [39].
Было бы ошибочно считать, что горцы Северного Кавказа обла¬дали столь «фантастическими» представлениями о мироздании лишь в силу наивности их знаний о мире и его устройстве: подобными же воззрениями обладали и народы, достигшие значительных успехов в астрономии и астрологии, например ассирийцы и вавилоняне. В их представлениях все три уровня мироздания (небо, земля и пре¬исподняя) – это нечто единое и целое, а все, что есть на земле – страны, города, реки, леса, – является лишь слабым отражением того, что имеется на небесах и под землей.
Итак, пространство мироздания в эпосе горцев Северного Кав¬каза трехчастно и вертикально организовано. Однако в нартском эпо¬се, в отличие от многочисленных мифопоэтических текстов многих народов, нет прямого описания устройства Вселенной. В эпических сказаниях горцев мифологическая организация мироздания прояв¬ляется опосредованно и, прежде всего, в возможностях героев эпо¬са – нартов – свободно перемещаться в различных мирах, напри¬мер, из мира реального в «мир теней» или в «мир небесный» и об¬ратно. Подобные перемещения нартов имеют место во всех этно-культурных вариантах нартского эпоса. Например, у кабардинцев мы обнаружили несколько описаний подвигов героев Сосруко и Уазыр¬меса. Рассмотрим наиболее характерные фрагменты из них.
В эпосе «Меч и конь Сосруко» рассказывается о подвигах нарта Сосруко [40], один из которых он совершил еще в детстве, оседлав могучего коня. «…Не успела мать взглянуть вслед своему сыну, как взвился конь, подобно звезде, и, подобно звезде, скрылся за обла¬ками. Там, в поднебесье, конь решил сбросить с себя седока, чтобы упал он на землю и разбился. Чего только не выделывал конь! И на дыбы вставал в воздухе, и вниз головой бросался в бездну, и снова поднимался ввысь, и скакал вверх ногами, а Сосруко все держался за его гриву, не падал».
Сказание «Как Уазырмес спас нартов от голода» повествует об одном из подвигов нарта Уазырмеса. Он вступил в единоборство с богоравным Пако, который обложил жителей нартского селения из¬нурительной данью. После одного из поражений от Уазырмеса трус¬ливый Пако, испугавшись нарта, покинул свое жилище и поселился на небе. Богатырь, не зная, как ему добиться победы над богорав¬ным Пако, обратился за помощью к мудрой Сатаней. Выслушав про¬сьбу о помощи, она посмотрела на коня нарта и сказала: «Твой ска¬кун из породы альпов, ему нипочем высота, на которую забрался Пако, – ударь трижды плетью (выделено мной. – С.С.) своего коня!»
Уазырмес послушался Сатаней, и конь быстро понес его к жили¬щу Пако.
– Добрый день, Пако! – приветствовав нарт богоравного.
– Добрый день, да не для тебя! – ответил ему Пако. – Не давал ты мне покоя на земле, нет и на небе от тебя покоя» [41].
Приведенные фрагменты эпических сказаний кабардинцев сви¬детельствуют о том, что перемещение нартов, совершающих подви¬ги, происходит в мифологизированном пространстве, где мир Не¬бесный – одна из составляющих его трехчастного вертикального членения.
Примеры подобного понимания мира, пространство которого организовано по вертикали и имеет трехчастную структуру, обнару¬живаются и в эпосе других народов Северного Кавказа, но они свя¬заны уже с другой особенностью мифотворческого мировосприятия северокавказских горцев – с особенностью осознания самое «смерть», которая мыслилась не иначе, как продолжение жизни зем¬ной.
В эпосе осетин рассказывается о подвигах Сослана, посетивше¬го несколько раз Страну мертвых. В сказании «Как Сослан спас Шатану из озера ада» [42] повествуется о том, каким образом нарт вер¬нул свою мать, попавшую в «мир теней». Рассмотрим фрагмент это¬го эпоса.
«Подскакал он (нарт Сослан. – С.С.) к воротам Страны мертвых и постучался. И тогда сам Барастыр, повелитель Страны мертвых, вы¬шел к нему. И стал у него Сослан выпрашивать мать.
И сказал Барастыр Сослану:
– Немало совершил ты грешных дел, нарт Сослан, но за то, что, торопясь на помощь к матери своей, ты не отказал голодному чело¬веку и спас его от смерти и вырвал сына бедной вдовы Из когтей орла, я отдаю тебе твою мать.
Отпустил Барастыр Шатану, вернулись они в селение нартов и опять стали жить среди них».
Аналогичное понимание мира и его образно-символическое вос¬производство обнаруживаются и в отдельных наиболее древних эпи¬ческих сказаниях чеченцев и ингушей. К ним можно отнести эрстхойский цикл в нартском эпосе этих народов. Главный гетрой этого цик¬ла – нарт Ботого-Ширтга, обладающий удивительной способностью проникать в подземный мир. В сказании «Эрстхойцы и Ботого-Шир¬тга» поведано о том, как нарт отомстил завистливым эрстхойцам, нанесшим ему обиду. Этим он вызвал очередной всплеск гнева эр- стхойцев. Спасаясь от них, Ботого-Ширтга сбежал в «мир теней».
«…Эрстхойцы смекнули, что Ботого-Ширтга сыграл с ними дур¬ную шутку. Рассерженные, бросились они на него, но он в один миг исчез и скрылся под землей – отправился на тот свет.
Эрстхойцы на могли долго обходиться без Ботого-Ширтги. Они вызвали его с того света, затаив до поры в душе злобу» [43].
Не меньший интерес представляет и сказание «Как погибли на¬рты эртсхо» [44]. Перед нами предстает нарт Ботого-Ширтга, кото¬рый сумел построить себе повозку из меди и спуститься по ней до седьмого дна ада. Здесь мы обнаруживаем абсолютное отождествле¬ние перемещений в реальном географическом пространстве с пе-ремещениями в пространстве мифологизированном, имеющем вер¬тикальную организацию.
Но наиболее полно мифотворческие представления о единстве трех миров и их тождественности отражены в осетинском сказании «Сослан в Стране мертвых» [45]. В нем мы находим наделение про¬странственными признаками «нелространства» (подземный мир), что, безусловно, противоречит современному прагматическому мировоз¬зрению, но логично вытекает из мифотворческого строя мышления. «…Велика Страна мертвых. Долго ехал он по горам и равнинам, пе¬реезжая через озера и реки, и вот выехал он ка широкую равнину. Всюду в ней стоят деревья, на которых – кто за ноги, кто за руки, кто за язык, кто за шею – повешены люди, и под каждым разложен кос¬тер – раскаленные булыжники камней горят неугасимо».
Анализ различных, с разрывом в несколько столетий по времени написания, текстов нартского эпоса позволяет заключить, что в них сохраняются основные составляющие мифологического построения пространства. Однако семантика пространственных уровней со вре¬менем приобретает новые значения. Особенно интенсивно процесс обогащения и появления новых значений мифологической структу-ры пространства происходит в период с XII по XVIII век. В этот пери¬од восприятие пространства приобретает социально-нравственную и морально-религиозную окраску. Этого не было в ранних циклах горских сказаний и, напротив, стало отличительной чертой эпоса позднего периода. В отдельных сказаниях этого времени обнаружи¬вается качественно новая семантика пространственных представле¬ний и пространственной организации мироздания. Она проявляется в своеобразном понимании горцами средневековья оппозиции «про¬странство жизни» – «пространство смерти».
В эпоху мифологического сознания каждый из трех уровней вер¬тикальной структуры пространства имел космогонические значения и поэтому был нейтрален по отношению к нравственно-этическим значениям; и «страна предков», и «страна людей», и «страна богов» могли быть и были сферой действия как «злых», так и «добрых» бо¬гов, людей, духов. С распространением официальных религий – христианства и ислама – каждая из трех сфер в сказаниях о нартах приобретает нравственно-оценочные характеристики, и перемеще¬ние нартов по вертикали – «земля – небо» или «земля – преиспод¬няя» – осуществляется только в том случае, если герой сказания совершил соответственно подвиг или грехопадение.
Для достижения цели нашего исследования важно отметить ус¬тойчивость представлений о трехчастной вертикальной структуре про¬странства в нартском эпосе, а значит, и в художественно-образном освоении действительности горцами Северного Кавказа.
Символическая значимость трехчастной космогонической струк¬туры для построения жилого пространства горцев обнаруживается при анализе описаний селений нартов. В нартском эпосе осетин рас¬сказывается о поселении Хустзагат Занартский, в котором жил нарт Аца и его род [46]. Структура этого поселения состоит из несколь¬ких небольших родовых комплексов, тяготеющих к главному, цен¬трально расположенному городищу. В комплексах проживали потом¬ки главы рода, а в центральном – нарт Аца.
Если исходить из соображений сугубо прагматических, то в при¬веденном описании можно обнаружить лишь одно – подтверждение факта существования в горах Северного Кавказа полигенных посе¬лений. Их образование, как известно, определялось спецификой патриархальных устоев родового общества, в котором важная роль принадлежала узам кровного родства. Однако эпоха родовых отно¬шений – это, по сути, эпоха мифотворчества, где все формы жизни пронизаны космогоническими образами. Большое значение для воз¬никновения полигенных поселений играли не только хозяйственные интересы, потребности обороны или религиозная близость, но и кос-могонические воззрения. Поэтому в социально-пространственной структуре горских аулов получают отражение и представления о про¬странственном устройстве мироздания. Можно предположить, что эпическое сказание об осетинском селении Хустзагат Занартский – это не только описание некогда существовавшего или вымышленно¬го аула. В определенной степени – это мифопоэтический образ мироздания, а нарт Аца и занимаемое им городище – символы цен¬тра Мира, того места, где совершился акт зарождения жизни.
В эпических сказаниях, описывающих поселения нартов, можно обнаружить и другие мифологические образы мироздания. Напри¬мер, известный исследователь индоевропейской мифологии Ж.Дюмезиль, анализируя тексты нартского эпоса, приводит следующее описание селения: «…Нарты живут в селении на склоне горы в три квартала, расположенные в трех уровнях, каждый из которых занят одним из трех основных родов: наверху живут Ахсартаггата, в самом низу – Бората, а посередине – Алагата» [47]. И здесь мы видим, что структура мартовского селения трехчастна, подобно вертикаль¬ной структуре мифологического пространства-космоса. Однако не только формальное тождество позволяет автору предположить, что в приведенном описании нартовского поселения в мифопоэтичес¬ких образах воспроизводятся представления о трехчастном («мир предков» – «мир людей» – «мир богов») устройстве мироздания, о его вертикальной организации. На это указывают, прежде всего, те характеристики, которыми наделены в нартском эпосе каждый из трех родов.
Бората, занимавшие Нижнее селение, были богаты скотом: ста¬дами овец и коров, табунами лошадей. Они отличались особым ко¬варством и озлобленностью. Члены этого рода происходили от на¬рта Бурафарныга (что буквально означает «богатство», «счастье»), у которого было семь сыновей. Представители этого рода устраивали самые богатые поминки по своим предкам.
Верхнее селение занимали нарты рода Ахсартаггата. Этот род основал нарт Уархаг, имевший двух сыновей-близнецов: Ахсара и Ахсартага. В переводе на русский язык эти имена звучат следую¬щим образом: Ахсар – «храбрый», Ахсартаг – «храбрейший». Из рода Ахсартаггата происходят все знаменитые нарты: Урызмаг, Хамыц, Батраз, Сослан. Эпические сказания, повествующие об этих героях, показывают их чрезвычайную силу и храбрость, благодаря чему нарты приравнивались к небожителям. Нарты рода Ахсартаггата часто конфликтовали с членами рода Бората. Борьба велась в основном за власть и уважение нартских жителей.
Род Алагата проживал в Среднем селении. Эпос скуп на описа¬ние характерных признаков представителей этого рода, за исключе¬нием личности Сырдона, которого можно отнести к роду Алагата. Наряду с нартами рода Ахсартаггата Сырдон относится к наиболее популярным героям эпоса, но не потому, что отличается особой храб¬ростью или силой. Он очень человечен и наделен всеми положитель¬ными и отрицательными чертами горского характера. Сырдон пос¬тоянно конфликтует с нартами почетных родов (Ахсартаггата и Бо¬рата) и нередко побеждает их благодаря уму и хитрости.
На первый взгляд, данные характеристики никак не связаны с космогоническими идеями, и, напротив, в них можно обнаружить выражение в поэтических образах представлений об иерархии социальных функций и структур общества, которые имели место у пранародов Северного Кавказа. Именно к такому выводу и пришел Ж. Дюмезиль, связавший три нартских рода и их признаки с тремя социальными группами древнейшего типа общества: жрецами, во¬енной знатью и земледельцами. В приведенном выше тексте отра¬жены представления горцев об идеальном общественном строе. Нисколько не оспаривая данной концепции, основные положения которой проверены и подтверждены на материалах эпоса индоиран¬ских народов, автор предлагает иную интерпретацию описания на¬ртского селения.
Нижний квартал нартского селения занимал род Бората, который был богат овцами и коровами, что в представлениях горцев имеет не только хозяйственное, но и символическое, сакральное значение. Имен¬но нарты из рода Бората совершают самые пышные поминки по своим предкам, забивая несметное количество быков и овец. Молодой бы¬чок, корова и, особенно, баран или ягненок обязательно присутство¬вали в мифологических культах как объекты жертвоприношения животных-тотемов. В мифологических пластах сознания тотем принадле¬жит «стране предков» – нижнему уровню пространства-космоса. От¬сюда вытекает, что род Бората – не только сословие земледельцев, но и образ мифологических прародителей, что тождественно нижнему уровню вертикальной модели космоса – стране предков.
Символическим значением в представлениях горцев обладали и главные герои нартского эпоса: Урызмаг, Хамыц, Батраз, Сослан – представители верхнего рода Ахсартаггата, которые олицетворяли «силу», «храбрость», «героизм» и уподоблялись богам. Богоравные нарты занимают верхний квартал селения, мифологически олицетво-ряя «страну богов» – верхний уровень вертикальной модели космоса.
Род Алагата занимал средний квартал нартского селения и сла¬вился тем, что постоянно устраивал пиршества, о чем свидетель¬ствуют следующие слова, часто встречающиеся в нартском эпосе: «…ступайте быстро на пир в большой дом Алагата, сядьте семью (выделено мной. – С.С.) рядами». Кроме того, род Алагата обладал волшебной четырехугольной чашей – «Уацамонга», которая была неиссякаемой и постоянно наполнялась соответствующими случаю напитками. Все это позволяет говорить о том, что связано с образом застолья, домашнего очага, «страной людей» – средним уровнем вертикальной модели космоса.
Таким образом, можно говорить об инвариантности и устойчи¬вости мифологических представлений для такой сферы народной культуры, как домостроительное творчество горцев.

1.3. СИМВОЛИКА «ПРОСТРАНСТВА-ПОВЕДЕНИЯ» ГОРЦЕВ

Символизация пространства в домостроительном творчестве горцев – это в основном отражение норм поведения и этикета тра¬диционной культуры народов Северного Кавказа. Нормы этикета и поведения горцев отличаются устойчивостью, консерватизмом и мифологической архетипичностью. Архитектуру жилища горцев образно можно сравнить с театром, где разыгрываются нормы – сце¬нарии поведения и этикета повседневной и праздничной жизни.
Об устойчивости и мифологической природе норм и ритуальных атрибутов поведения горцев свидетельствуют многочисленные при¬меры ограниченного вхождения этих норм и атрибутов в эпические описания этикета нартов, прародителей горских народов. Так, в эпи¬ческом сказании «Как появился фандыр» повествуется об обычае обживания нового дома, который основан на маркировании центра пространства жилища надочажной цепью – атрибутом родового оча¬га и семейного благополучия.
«Целый год строили марты большой дом общих сборов и праз¬днеств. Хотелось им такой дом поставить, чтобы даже Сырдон пох¬валил его. И вот дом построен, и Сослан пошел за Сырдоном и ска¬зал ему:
– Собрались нарты и просят, чтобы пришел ты и посмотрел но¬вый наш дом.
– Что же, я приду, посмотрю, – ответил Сырдон.
Вот пришли они вместе в большой нартский дом. Все нарты в сборе, и спросили они Сырдона:
– Скажи, по сердцу ли тебе наш новый дом? Не находишь ли ты в нем какого изъяна?
Рассмотрел Сырдон весь дом, в каждый угол заглянул и после этого сказал:
– Хорош-то он хорош. Но если бы… – И, не докончив своей речи, ушел из дома.
Догнал его Сослан и спрашивает:
– Куда ты торопишься, Сырдон! Ведь ты ничего не сказал!
– А что мне сказать вам?
– Почему ты сказал «если бы»? – спросил Сослан.
– Потому я так сказал, что дом хоть и хорош, но в середине пус¬то. – И, не добавив ничего больше, ушел Сырдон.
Вернулся Сослан обратно и сказал нартам:
– Похулил Сырдон наш дом, сказал – пусто у него в середине.
Стали раздумывать нарты, что могли значить эти слова Сырдона. И первым догадался Сослан.
– Ведь у нас в доме над очагом еще цепь не висит, значит дом поистине пустой в середине, – сказал он» [48].
Широкое распространение вплоть до начала XX века в нормах традиционного поведения горцев имел обычай избегания, который заключается в том, что в определенных ситуациях и событиях пов¬седневной, праздничной и ритуально-религиозной жизни определен¬ные категории (в зависимости от возраста, пола и степени родства) членов патриархальной семьи должны были избегать друг друга: не разговаривать; не садиться вместе за стол; не находиться в одной комнате; не спать вместе в одном помещении и т.д. Анализ проявле¬ний этого обычая позволяет обозначить несколько основных оппози¬ций субъектов избегания: мужчина – женщина; родители – дети; жена – родственники мужа; жена – гости мужа.
В традиционной семье мужчины и женщины жили в разных ком¬натах. У черкесов молодой супруг мог прийти в спальню новобрач¬ной только после захода солнца и должен был покинуть ее до зари [49]. Еще в начале XIX века у горцев считалось позором для мужчи¬ны наудиться днем в общесемейной комнате, где занимались хо¬зяйством женщины [50]. И сегодня в горных аулах Северного Кавка¬за женщина не сядет за стол вместе с мужем в присутствии гостей. Муж в присутствии родителей и старших по возрасту избегал обще¬ния с женой, а она, в свою очередь, не должка была заводить разго¬воров с присутствующими. Кроме того, жена вообще избегала встреч с родственниками и друзьями мужа, особенно старшими по возрас¬ту, и не должна была произносить даже их имена. Обычай избегания касался также родителей и детей. Для мужчины считалось постыд¬ным проявлять знаки внимания к своим детям вне дома и в присутст¬вии односельчан.
Особенно строго соблюдался у черкесов обряд ухода за ране¬ным воином. Раненого окружали в доме особой заботой и внимани¬ем, которое заключалось в постоянном уходе за больным и его посе¬щении как стариками, так и молодежью, включая молодых девушек. Но и здесь проявляется обычай избегания – «…замужним женщи¬нам строго воспрещается вход к больному…» [51].
Как нам представляется, обычай избегания стал этической осно¬вой института аталычества, который имел место у адыгейцев, аба¬зин, балкарцев, осетин, кумыков и кайтагских даргинцев [52] и за¬ключался в том, что отец отдавал на воспитание своего ребенка в чужую семью. Воспитатель – аталык – выбирался еще до рождения ребенка, который отдавался в семью аталыка сразу после своего появления на сеет и жил в ней вплоть до совершеннолетия [53].
Кроме аталычества доминанта поведения в форме «изгнания» проявляется и в обычае кровной мести. Во-первых, причина кровной мести есть результат нарушения, в широком понимании этого зна¬чения, «норм избегания» – избегания нежелательных контактов, избегания вражды, ненависти и т.д. Во-вторых, само соблюдение обы¬чая кровной мести связано с попытками потенциальной жертвы за¬щитить себя посредством «избегания» – добровольного изгнания или добровольного заточения – укрывательства в родовой башне.
И, наконец, самый характерный обычай горцев – обычай гос¬теприимства (и связанный с ним ритуал приема почетного гостя) и куначества также содержит нормы обычая избегания.
«Гость – посланник бога», утверждает адыгейская пословица. Гость, как человек незнакомый и приехавший издалека, находится в оппозиции «хьещтэ – хэчъэрей», что означает в переводе с кабар¬динского языка «гость – не гость», и которая соотносима с оппози¬цией «чужой – наш» [54]. Кроме того, гость-незнакомец считался почетным гостем и его отличали от гости-родственника. Гость-незнакомец получал официальный прием и размещался в специальном доме – кунацкой, которая находилась на некотором расстоянии от жилого дома хозяина, тогда как гость-родственник получал неофи¬циальный прием и размещался в гостиной комнате дома хозяина [55].
Кунацкая во всех отношениях была самостоятельным жилищем. Дом-кунацкая не-только находился на расстоянии от дома хозяина, но и имел свой отдельный двор с коновязью, конюшней и продо¬вольственными запасами. Не случайно адыгейцы и сегодня говорят: «Гость ест из своих запасов». Чем вызвано пространственное обо-собление почетного гостя? Только ли заботой хозяина об условиях комфортного проживания гостя? Рационалистическое объяснение размещения гостя в отдельно стоящем доме-кунацкой не учитывает ритуально-символических аспектов обычая гостеприимства. Соблю¬дение в определенных ситуациях для определенных категорий ро-дственников и соседей обычая избегания по отношению к гостю так¬же является обязательной заботой хозяина, а если учесть и то об¬стоятельство, что гость-незнакомец, возможно, не совсем точно знает местные обычаи, то хозяин должен также создать необходимые про¬странственно-символические условия для выполнения всех тради-ционных норм поведения, связанных с ритуалом приема почетного гостя. По нашему мнению, посредством пространственной самосто¬ятельности кунацкой реализовалась одна из важных форм ритуала приема гостя – норма избегания.
Все вышеизложенное дает автору основание утверждать, что избегание представляет собой не просто один из обычаев, избега¬ние – это доминантная норма этикета горцев, норма, которая регла¬ментирует пространственное поведение при исполнении обычаев, обрядов, и, что особенно важно, эта норма определяет стереотипы повседневного поведения горцев.
Символизация «пространства-поведения» горцев происходит в определенной «системе пространственных координат». В традици¬онном жилище горцев система пространственных координат состо¬яла из центра границ. Символический центр жилища не обязательно точно соответствовал геометрическому центру жилого пространст¬ва. Символический центр жилища маркировался срединным столбом, опорными столбами, очагом, надочажной цепью, дымником, столом. Причем маркировка центра могла быть произведена как одним из этих функциональных и одновременно символических элементов жилого пространства, так и фазу несколькими.
Границы традиционного жилого пространства можно условно разделить на два вида: «проницаемые» и «непроницаемые». Стены, изгороди, ограды можно отнести к непроницаемым, так как их функ¬ция – жестко отделять внутреннее от внешнего. Напротив, дверные проемы, ворота, проемы в изгороди, оконные проемы можно отнести к проницаемым границам, так как посредством этих границ осущес¬твлялась связь внутреннего пространства и внешнего. В обрядах и обычаях основное внимание уделяется дверному проему и особен¬но такой его составляющей, как порог, через который надо пересту¬пить, чтобы попасть из внешнего пространства во внутреннее и на¬оборот.
Теперь рассмотрим некоторые характерные значения основных элементов традиционного жилища, с помощью которых обознача¬лась его система координат – центр и границы.
Очаг – основной символ традиционного жилища горцев. Генезис сакрально-символического значения очага определяется мифоло¬гическим культом солнца – древнейшим языческим культом, ре¬ликтовые проявления которого встречаются в народном творчес¬тве всех народов Северного Кавказа. Очаг олицетворял огонь, а огонь, в свою очередь, солнце. На это указывает древнее назва¬ние огня «арт» или «æртхурон», что буквально означает «огонь-солнцевич» [56].
Очаг мифологически отождествлялся и с мировым древом, о чем говорилось выше. Однако эти мифологические значения в позднее средневековье отходят на второй план – очаг становится символом рода, семьи и ее благополучия, и сегодня именно эти символичес¬кие значения очага проявляются в народных суевериях и обычаях.
В эпоху средневековья изначальная космогоническая семантика очага трансформируется. Очаг продолжал олицетворять собой не¬кий добрый дух, охраняющий семейное благополучие, поэтому ког¬да горец бранился или угрожал кому-либо, он нередко произносил: «Подожди же, беда твоему очагу!» или «Чтоб у тебя очаг потух!» Ког¬да же горец хотел выразить свою благодарность, то он мог выразить ее в пожелании: «Дай бог, чтоб очаг у тебя горел огнем во веки ве¬ков и никогда не погасал!» Потухание очажного огня считалось у на¬родов Северного Кавказа большим несчастьем, так как в их пред¬ставлениях он отождествлялся еще и с жизнеспособностью семьи, являясь символом ее вечности. Например, у осетин погасший очаг означал буквально прекращение, смерть рода. Поэтому за осквер¬нение очага и его атрибутов (надочажной цепи и дымового отверстия-дымника) осетин мог требовать кровомщения.
Культ огня и сакрально-символическое значение очага опреде¬лили его существенную роль в «пространстве-поведении» горцев. В культуре горцев сохранилось большое количество обрядов и ритуа¬лов, связанных с очагом.
В свадебных церемониях осетин много элементов связано с ро¬довым очагом и его атрибутами. Выходя замуж, девушка покидала родительский дом. Тем самым она порывала связь с главным до¬машним божеством и переходила под защиту покровителя дома сво¬его мужа. Переход женщины из одной семьи в другую, от: одного домашнего божества к другому выражался в обряде прощания не¬весты с родительским очагом и посвящения ее домашнему очагу мужа. Этот обряд заключался в следующем: шафер (друг жениха) перед отправлением невесты из родительского дома в дом мужа обводил ее три раза вокруг очага и, ударив по надочажной цепи кин¬жалом, произносил речь. В ней были и такие слова: «И тебе, Бынаты хицау, усердно молимся: не отними своей милости, защиты, не ли¬шай покровительства выросшей в твоем доме молодой невесты… Охраняй ее и помогай ей во всех трудных минутах ее жизни…»
Обряд трехкратного обхождения родового очага с незначитель¬ными изменениями встречается и у других народов Северного Кав¬каза: чеченцев, кабардинцев, дагестанцев.
С мифологическим значением родового очага связан и ритуал перенесения доли огня из родительского очага. По представлениям горцев, перенесение доли огня из родового очага рассматривалось как обладание определенной долей счастья, изобилия и славы ро¬дительского дома. Если большая фамилия дробилась на отдельные семьи, то горящие угли родового очага распределялись по числу всех отделившихся. Огонь переносили в обязательном порядке, и никто этому не мог препятствовать, так как отделившаяся семья брала свою законную долю огня. После доставки огня в новый дом хозяин мо¬лился и призывал духов помочь новоселу, просил, чтобы зажженный огонь был на счастье, чтобы благополучие и достаток окружали семью на новом месте [57].
Столь же свято чтились у народов Северного Кавказа и некото¬рые атрибуты родового очага. Например, надочажная цепь. У осе¬тин именно она, а не сам родовой очаг, олицетворялась с богом Сафа – покровителем семейного благополучия, поэтому считалось, что дом, где над очагом не висела надочажная цепь, является пустым и необжитым. Об этом красочно повествуется в приводимом нами от¬рывке из эпического сказания «Как появился фандыр».
Такова, в общих чертах, семантика очага и его составляющих: надочажной цепи и свето-дымового отверстия – дымаря.
Следующий по значимости элемент традиционного жилища, с помощью которого создавалась «система координат» пространства- поведения горцев – центральный столб или несколько опорных стол¬бов. Мы уже касались генезиса образа и семантики столба, здесь лишь остановимся на некоторых моментах.
Столб в традиционном жилище горцев Дагестана имел развитое завершение в форме капители-подбалки, украшенное орнаменталь¬ной резьбой, включающей в себя такие символические украшения, как розетка или косой крест. В исследовании А. Голана [56] эти изображения трактуются как символы неолитической Великой богини – женщины, богини кеба, которая могла быгь представлена также и в образе дерева, растущего до самого небосвода. В горном Дагестане, в селе Тлярата, в традиционном аварском жилище был обнаружен столб уникального типа [59]. Его форма представляет собой стилизованное изображение женской фигуры с руками, под¬нятыми вверх. Относительно семантики этой формы существует два предположения [60]. Первое из них основано на том, что в основе символической формы столба лежит представление о женщине – опоре родового жилища, в подтверждение приводится выражение из аварского предания: «Почему у тебя такой большой столб? – Столб – это жена, он держит мой дом» [61]. Второе предположение осно¬вано на том, что столб, поддерживающий крышу, олицетворяет ми¬ровое древо, поддерживающее небесный свод.
Мы полагаем, что символика столба претерпела за время своего как минимум тысячелетнего функционирования существенные сти¬листические трансформации, которые в основном сводятся к трем последовательно наслаивающимся значениям. Первое значение стол¬ба как в пространстве жилища, так и в природном пространстве связано с мифологическим образом древа мирового. Второе значение – отождествление образа мирового древа с богиней неба, а затем с женщиной-божеством, символом рода в эпоху матриархата. Эта се¬мантика сохранилась в грузинском названии центрального стол¬ба, которое в переводе означает «мать-столб». Третье значение ор¬ганично вытекает из второго, В патриархальной семье столб сохра¬няет значение символа рода, но на смену женскому образу прихо¬дит мужской. Отсюда цитируемое ранее название центрального стол¬ба у балкарцев – «столб-отец». Эта последняя символика столба со временем расширяет значение: столб как символ рода вообще, как символ патриархальной семьи и ее благополучия. Поэтому у авар¬цев существовал обычай, согласно которому срединный столб (столб корня) передавался из поколения в поколение, а в случае строитель¬ства новых домов переносился из старого жилища в новое. При по¬купке же или передаче дома его новый хозяин старался приобрести также и столб, и атрибуты очага, и диван кунацкой. Прежний хозяин дома, напротив, стремился оставить себе родовой столб и перевез¬ти его в новое жилище.
Со срединным столбом традиционного жилища связаны много¬численные обряды, обычаи, поверья, сохранившие свое значение в жизни горцев вплоть до начала XX века. В домах у кумыков даже в советский период, когда срединный столб уже не устанавливался, место, где он должен был стоять, считалось священным. При трауре на это место, а оно по-прежнему называлось «орта-Богана» (средин¬ный столб), сажали женщину (отзвук женского божества), которая была самой старшей из родственниц умершего. У осетин существо¬вал обряд, посвященный рождению и первому году жизни новорож¬денного. После родов ребенка три раза проносили вокруг централь¬ного столба общесемейной комнаты. Смысл этого ритуала заклю¬чался в «показе» ребенка богам и покровителям жилища, который сопровождался просьбами благословить и защитить новорожденно¬го. Затем непосредственно у столба совершали обряд укладывания ребенка в колыбель («авдæнбæттæн») и благодарили богов за бла¬гополучное разрешение родов. А ровно через год у срединного столба или у родового срединного очага устраивали моления в честь перво¬го года жизни ребенка. У многих народов Северного Кавказа сре-динный столб был объектом обрядов, связанных с жертвоприноше¬нием, – к центральному столбу привязывали жертвенного барана или бычка для их освящения и изгнания из них злых духов.
Какое же из средств – очаг или столб – получает предпочтение как инструмент маркировки центра традиционного жилища, если и очаг, и срединный столб обладали близкими, а в ряде случаев тож¬дественными спектрами символических значений? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть основные типы традицион¬ного очага и опорного столба, а также их взаиморасположение в структуре традиционного жилища. Для этого воспользуемся класси¬фикацией, предложенной в монографии Э.Б. Бернштейна [62], со¬гласно которой все формы очага, встречающиеся в традиционном жилище горцев Северного Кавказа, можно свести к трем основным типам: первый – срединный очаг без дымовика; второй – средин¬ный очаг с дымовиком; третий – пристенный камин.
Срединный без дымовика являет собой наиболее древний вид очага – фактически обрамленное каменными плитами место для костра, в основании которого находится каменная плита в виде пра¬вильного прямоугольника со сторонами от 120 до 240 см. Над цент¬ром кострища крепилась надочажная цепь. Крепление надочажной цепи осуществлялось или непосредственно через конструкцию по¬толка, или через специальную конструкцию с опорными столбами. Дым выходил неорганизовано через оконные отверстия в верхней части стен.
Срединный очаг с дымовиком отличался от первого типа устрой¬ством специального свето-дымового отверстия, которое обеспечи¬вало тягу и удаление дыма. Дымник, или дымов и к, возвышался над кровлей, в некоторых случаях проходил сквозь верхнее неотаплива¬емое помещение и опускался внутрь помещения, где находился очаг, на 1/4 -1/3 его высоты.
Пристенный камин представлял собой фактически тот же очаг с дымником, но расположенный не в центре, а вплотную к одной из стен жилого помещения. Пристенный камин часто не только примы¬кал к одной из стен, но и выходил за ее пределы в виде ниши, высту¬пающей вовне самостоятельным объемом.
Все многообразие столбов, используемых в традиционном жи¬лище горцев, на наш взгляд, можно классифицировать по следую¬щим основным типам:
– «декоративные», центрально расположенные;
– «декоративные», пристенные;
– «конструктивные», центрально расположенные;
– «конструктивные», пристенные.
Декоративными мы предлагаем называть столбы, в которых нет конструктивно-технической необходимости. Именно такие встреча¬ются в некоторых селениях горного Дагестана. Особено это отно¬сится к пристенным столбам, которые даже с архитектурно-компо¬зиционной точки зрения не воспринимаются как несущие опоры. Тогда как центрально расположенные декоративные столбы визу¬ально как бы подпирают деревянную балку перекрытия, но реально не участвуют в работе конструкции; т.е. декоративные столбы (и цен¬трально расположенные, и пристенные) предназначены для выпол¬нения архитектурно-символической функции.
Конструктивные столбы (например столбы в традиционном бал¬карском жилище), напротив, реально участвуют в работе стоечно¬балочной конструкции и при этом могут обладать описанной выше семантикой.
Теперь рассмотрим основные типы маркировки центра жилища при помощи очага и столба. Прежде всего возможны и реально су¬ществуют структурно-символические построения пространства тра¬диционного жилища горцев на основе выделения в нем центра толь¬ко при посредстве одного из названных элементов – или очага, или столба.
Очаг как единственное средство маркировки центра пространст¬ва распространен в башенном жилище и родовых башнях горных селений Чечни, Ингушетии и Северной Осетии. Особенно интерес¬ны в этом отношении так называемые вайнахские башни. В этих башнях, имеющих от четырех до семи уровней, очаг располо¬жен только на втором уровне пространство которого перекрыто осо¬бой ложносводчатой каменной конструкцией, тогда как все осталь¬ные перекрытия башни представляют собой плоский накат из бре¬вен по деревянным балкам.
Столб как единственное средство маркировки центра простран¬ства в традиционном жилище горцев не является столь характер¬ным, как очаг. В суровых природно-климатических условиях Север¬ного Кавказа существует потребность в отоплении жилища в зим¬нее время, т.е. в наличии очага. Однако примеры маркировки про¬странства только столбом существуют. Предпринятое нами натур¬ное обследование высокогорного селения Хой (Чечня) позволяет привести в качестве такого примера архитектурно-композиционную организацию пространства первого («земляного») уровня сохранив¬шейся родовой башни. Центром композиции квадратного однока¬мерного помещения первого этажа башни является каменный столб, на который опирается своеобразная арочно-ложносводчатая кон¬струкция перекрытия.
Более сложная пространственная организация жилища наблю¬дается при одновременном использовании в маркировке центра и очага, и столба, или нескольких столбов. Характерные типы такой композиции можно извлечь из материалов натурных обследований традиционного балкарского жилища, представленных в работе Э. В. Бернштейна [63]. Столбы во всех типах композиции балкарско¬го жилища прежде всего выполняют конструктивную функцию, так как они поддерживают ложные деревянные балки, на которых, в свою очередь, покоится тяжелое плоское покрытие, представляющее со¬бой накат из жердей, хвороста и слоя утрамбованной земли с камня¬ми.
При совместном использовании очага и столба как средств мар¬кировки центра пространства общесемейной комнаты в домострои¬тельной практике горцев можно выделить три различных типа архи¬тектурно-символических композиций.
Первая композиция имеет один одновременно семантический и формально-геометрический центр пространства, основанный на се¬рединном очаге (как с дымовиком, так и без дымовика). В эту компо¬зицию входят не один, а два (по сторонам очага) или четыре (по углам каменного кострища) столба, которые выполняют конструк¬тивную функцию и в композиционном отношении имеют подчинен¬ное значение.
Вторая композиция также имеет один семантический центр, но с двумя формальными подцентрами: срединным столбом, втопленным в перегородку, которая выделяет в однокамерном пространстве ам¬бар, и серединным очагом, расположенным напротив срединного столба. Очаг и срединный столб образуют условную ось, разделяю-щую пространство общесемейной комнаты на левую и правую сто¬роны.
Третья композиция состоит из двух семантических центров, один из которых представляет собой пристенный камин, а другой – цен¬тральный опорный столб; в этой композиции также возника¬ет угловая ось по линии камин – центральный столб.
Во всех композициях структурообразующим элементом простран¬ства общесемейной комнаты служил дверной проем, являвшийся фактически единственной связью и одновременно границей внутрен¬него и внешнего пространства.
Оконные проемы в наиболее древних типах горского жилища отсутствовали вообще. Первоначально устройство оконного проема было вызвано необходимостью удалять дым при пользовании откры¬тым серединным очагом, поэтому он был небольших размеров (40 х 50 см) и размещался на значительной высоте от пола (150 см и выше), т.е. фактически это было не окно, а дымовое отверстие. Функцию освещения в этом случае выполнял дверной проем, а в зимнее вре¬мя – костер открытого очага. Дверной проем горского жилища – это двуликий Янус, связующий и разделяющий внутреннее и внеш¬нее пространства. Символическое значение его как пространствен¬ной границы микро- и макрокосмоса нашло отражение в функцио¬нально неоправданной высоте порога, которая могла быть дополни¬тельно увеличена при совершении, например, обряда ухода за ра-неным [64]. Через оппозицию «внутреннее – внешнее» и их инвари¬ант «центр – периферия» создавалась семантическая неоднород¬ность Пространства общесемейной комнаты, необходимая для реа¬лизации обрядов, ритуалов и норм поведения горцев.
Вот как, например, с помощью этих оппозиций реализуется важ¬нейшая составляющая горского этикета – «почетное место». В оппо¬зиции «внутреннее – внешнее» представление о почетном месте определяется степенью удаленности места от границы внутреннего пространства – дверного проема. У кабардинцев почетным являет-ся место, наиболее удаленное от входной двери. Его занимает са¬мый старший по возрасту, а все остальные располагаются так, что самый младший оказывается ближе всех к двери [65]. У балкарцев и карачаевцев пространство в глубине общесемейной комнаты за серединным очагом называлось «тер», что в переводе с древнетюр¬кского означает «голова» (т.е. место главы рода), а пространство у входа – «этик арты» («дверная сторона») [66].
В оппозиции «центр – периферия» представление о почетном месте определяется его близостью к элементам, маркирующим центр общесемейной комнаты, т.е. к очагу или родовому столбу. В случае наличия и того и другого самое почетное место находится между очагом и родовым столбом. Кроме того, по отношению ко входу су¬ществовала пространственная оппозиция «правая – левая» полови¬на комнаты, семантика которой соответствовала вышеобозначенным оппозициям «внутреннее – внешнее»; «центр – периферия», т.е. почетное – непочетное место. Но прежде всего «правая» и «левая» части пространства выражали дифференциацию общесемейной ком¬наты ка мужскую и женскую ее половины. «У карачаевцев существо¬вал обычай все ценное держать, класть и носить с правой стороны. Уважаемого человека, особенно пожилого, всегда усаживали с пра¬вой стороны» [67]. Подобный обычай существовал почти у всех на¬родов Северного Кавказа [68], но при размещении пристенного ка¬мина (очага) с левой стороны от входа указанная пространственная семантика изменялась на прямо противоположную: левая сторона становилась мужской и почетной, правая – женской и непочетной. В этнографических исследованиях данное противоречие констатиру¬ется [69], но получает лишь косвенное объяснение [70].
Нам представляется, что в традиционном жилище горцев семан¬тической оппозиции почетное место – непочетное место, мужское пространство – женское пространство соответствовала не равноцен¬ная, а иерархическая пространственная оппозиция в следующей последовательности: внутреннее – внешнее, центр – периферия, правое – левое,
В случае семантического несовпадения между оппозициями «внутреннее – внешнее» и «правое – левое» определение почетно¬го места осуществлялось в системе координат более «сильной» оп¬позиции, т.е. «внутреннее – внешнее». При размещении очага (при¬стенного камина) с левой стороны входа происходит названное се¬мантическое несоответствие оппозиций; т.к. наиболее «внутренним» является пространство, находящееся в максимальном удалении, в определенном, а не любом из возможных направлений – «дверь – очаг» – стена или пристенный столб. При отсутствии центрального столба очаг выступает как «центр» в оппозиции «центр – перифе¬рия», причем более сильной оппозиции, чем «правое – левое».
Сложившиеся пространственные соотношения очага и дверного проема – достаточно поздние явления домостроительной практики. Наиболее архаичные типы традиционного жилища отапливались серединным очагом, т.е. очагом, расположенным если не точно в геометрическом центре, то, по крайней мере, в его зоне, поэтому антропоморфная оппозиция «правое – левое» – «мужское – женс¬кое» дополняло цектрично-симметричную модель пространства-кос¬моса горского жилища. Возникшее противоречие в семантике про¬странственных оппозиций при левостороннем размещении пристен¬ного камина разрешается в пользу главных оппозиций: «внутреннее – внешнее» и «центра периферия», что свидетельствует об устой¬чивости центрично-симметричной модели «пространства-поведения» горцев.
В «пространстве-поведении» горцев существовала также оппо¬зиция «верх – низ» и «выше – ниже», отражавшая вертикализм про¬странственной структуры. Например, у адыгов человек, идущий в сторону гор, при всех прочих равных условиях, был более важной персоной, нежели тот, кто шел в сторону долины, и встречные были обязаны приветствовать его, а он – только принимать приветствия [71]. Другой пример символического значения «верх – низ», «выше – ниже» как оппозиции «почетное место – непочетное место» свя¬зан со свадебным ритуалом. Опираясь на описания свадебных об-рядов и здравниц, приводимых в исследовании А.Т. Шортанова [72], можно обозначить следующую символику пространства-поведения молодоженов. В свадебных здравницах место богов на время зани¬мают жених и невеста, а после свадьбы их на непродолжительный срок поселяют в верхнем уровне традиционного жилища, будь то чердачное пространство сеновала или третий уровень жилой баш¬ки. Выстраивается следующий ряд символических отождествлений:
«Верх – низ» – «небо – земля» – «страна богов – страна лю¬дей» – «сакральное пространство обыденное пространство» – «свадебное ритуальное пространство – обыденное пространство».
«Верх – низ» отождествлялся также со сторонами света «восток – запад», что связано с восходом и заходом солнца, его мифологи¬ческим перемещением вверх – страну богов и вниз – страну мерт¬вых. Именно поэтому, на наш взгляд, у черкесов восточные кварта¬лы аула назывались верховыми, а западные – низовыми [73].
Интересны в этом отношении посвящения, произносимые при совершении обряда погребения у горцев Северного Кавказа вплоть до начала XX века. Одно из них, связанное с ритуалом посвящения коня покойнику, было записано Е.Г. Пчелиной от жителя с. Цей Хазби Баситы в 1936 году [74]. В нем в образно-символической форме рас-крываются трудности путешествия умершего в загробный мир. При этом акт Перемещения из мира жизни в мир предков у горцев Се¬верного Кавказа отождествлялся с длительным и сложным путешес¬твием, совершить которое можно было лишь на могучем коне карта Уастырджи, Иодкованном небесным кузнецом Курдалагоном и сна¬ряженном сбруей и седлом от сыновей Луны и Солнца. Примечате¬лен также факт отождествления умершего, а вернее его смерти, с заходом Солнца: «Солнце садится, оно село, спешу же (имя умершего)». Но наиболее ярко представления о единстве миров земного и загробного, об их тождественности друг другу проявляются в фак¬те существования Солнца мертвых: «…Дай мне взглянуть на солнце мертвых и войти под его лучами в Страну мертвых, о бог богов!» [75].
Обряд посвящения коня покойнику уходит своими корнями в скиф¬скую эпоху. Скифы, как сарматы и аланы, хоронили с покойником его лошадь. Несколько иначе посвящение коня умершему происхо¬дило в более поздних осетинских похоронных обрядах, когда хоро¬нили вместе с покойником уже не лошадь его, а отрезали у животно¬го кончик уха, который и клали в могилу. Церемония посвящения происходила весьма торжественно. Коня наряжали, на него навеши¬вали доспехи покойника. Затем старик-посвятитель, обведя коня вокруг носилок три раза, произносил длинную и красивую напутствен¬ную речь. После этого отрезали кончик уха. В древности горцы Се¬верной Осетии считали, что посвященный конь несет несчастье дому и семье, которым он принадлежал. Поэтому через год после смерти хозяина его продавали первому попавшемуся покупателю. Иногда осетин, в порыве гнева на своего скакуна, мог бросить: «Чтобы по¬койнику тебя посвятили…» В этом случае смысл его слов означал: «Чтоб ты сгинул, чтоб ты пропал!»
Проведенный анализ этикета и норм поведения горцев позволя¬ет выявить существенную роль в нем пространственной символики, которая культивируется в традиционных образцах домостроитель¬ного творчества. Поведение как основа пространственной символи¬ки базируется на системе семантических оппозиций, структурным каркасом которых является вертикально-центричная модель жили¬ща.

1.4. БАШЕННЫЙ АРХЕТИП ПРОСТРАНСТВА

Башня – один из устойчивых и распространенных архетипов про¬странства различных архитектурных культур, культивирование кото¬рого в домостроительном творчестве горцев не является чем-то ис¬ключительным. Феномен башенной архитектуры Северного Кавка¬за заключается в другом. Только здесь башенный архетип достаточ¬но продолжительное время был ведущей архитектурной формой ос¬новных типов сооружений: жилых, ритуально-общественных, сакраль¬ных, фортификационных. Башенный архетип стал ведущей темой народного архитектурно-пространственного творчества и вследст¬вие этого получил художественное выражение в уникальных памятниках архитектуры – разнообразных башенных сооружениях, кото¬рые, подобно нартскому эпосу, представляют самобытность твор¬чества горцев Северного Кавказа.
До настоящего времени в объяснении причин возникновения башенных сооружений вообще и башенной архитектуры Северного Кавказа в частности превалирует функционально-рационалистичес¬кий подход. Это приводит к тому, что в далекое прошлое как бы эк¬страполируются современные представления архитектурного фор¬мообразования, построенные на логике утилитарно-рационалисти¬ческого мышления. На основе «функционального» подхода возникно¬вение башенной архитектуры на Северном Кавказе выводится из задач обороны, будь то защита от врагов или необходимость укры¬тия от «кровной мести» [76]. Эта же методология определила упро-щенное понимание генезиса башенного архетипа и особенности его культивирования в домостроительном творчестве горцев.
Древнейшие из сохранившихся памятников средневековой башен¬ной архитектуры Северного Кавказа – жилые, башни – относятся к X – XII вв. [77], а время расцвета башенной архитектуры горцев, по мне¬нию ведущих исследователей, приходится на XVI – начало XVIII в. [78]. Архитектура этих сооружений отличается от своих исторических про¬тотипов. Вопрос заключается в том, чтобы определить, в какой мере имела место преемственность «башенной» традиции, каковы были логика ее трансформации и ее роль в символизации пространства в процессе домостроительного творчества горцев.
Большой интерес приобретают описания башенных сооружений на территории Кавказа в произведениях античных авторов. В книге Ксенофонта «Анабасис» в описании военного похода эллинов по тер¬ритории Кавказа на рубеже V – VI ев. до н.э., заселенного племена¬ми моссинойков, мы находим упоминание о башнях: «Но поскольку эллины не отступили и продолжали идти вперед, варвары бежали также из этого пункта и оставили его, предварительно предав огню. А их царь, который пребывал в деревянной башне (выделено авто¬ром), построенной на самом высоком месте города, причем моссинойки кормят его на общественный счет, пока он сидит там под охра¬ной (выделено автором), не захотел покинуть ее, так как и тот (царь), который находился в прежде взятом укреплении, и оба сгорели там вместе с деревянными башнями» [79]. Название племени «моссинойки» (моссиники) в переводе с греческого означает «живущие в башнях» [80]. Интересно, что по-осетински «масыг» («маэсыг») озна¬чает «боевая башня», а в лексиконе Гесихия Александрийского (V в.н.э.) слову «моссинг» даются следующие толкования: «башня» – «бруствер» – «деревянный лоток» – «имя народа», живущего на Кав¬казе [81].
Что же представляло собой кавказское башенное жилище в кон¬це I в. до н.э.? Вот как описывает архитектурную форму и конструк¬цию этих древнейших башенных сооружений автор античного трак¬тата «Об архитектуре» Марк Витрувий Полион, живший в конце I в. до н.э.: «У племени колхов, в понтийском крае, пользуясь обилием лесов, жители кладут целые деревья вправо и влево во всю их длину плашмя на землю с оставлением расстояния между ними, равного длине деревьев. По краям же и поверх их поперек накладывают дру¬гие деревья, которые обрамляют образующиеся таким образом в середине жилищные пространства. Потом поверх этого сруба (вы¬делено автором); скрещением бревен с четырех сторон, закрепляя углы и дальнейшей кладкой деревьев перпендикулярно к низам воз¬двигая стены (выделено автором), они возводят кверху образующи¬еся таким образом башни. Причем промежутки, оставшиеся вдоль бревен s их толщину, законопачиваются стружками и глиной. Таким же родом строят и крыши поперечной кладкой, обрубая в ней соответстеенно по краям бревна и последовательно суживая между ними пространство, они в его середине выводят с четырех сторон пирамидальные верхушки; кроя же их листвой и липкой глиной, колхидцы образуют столь обычные у варваров черепахообразные башенные кровли (выделено автором) [82]. Надо отметить, что, по мнению ряда исследователей [83], которое мы разделяем, в трактате Витрувия хотя и называется племя колхов, речь идет все о тех же башнях-моссинах, принадлежащих племени «людей-башенников» – моссинойков, ранее описанных Ксенофонтом, а затей Аполлонием Родосским (III в. до н.э.) [84].
В другом переводе античного трактата форма башенного навершия предстает в несколько ином виде: «…Варварским способом стро¬ят на башнях шатровые крыши» [85]. На наш взгляд, более точным переводом является образное сравнение башенного завершения с формой черепахи, которое позволяет дать и более точную визуаль¬ную реконструкцию этого сооружения. Принципиальный мо¬мент предложенной реконструкции – выделение формы заверше¬ния как композиционно самостоятельной части башни. Другой важ¬ный составляющий элемент композиции башенного жилища, Остав¬шийся незамеченным, – нижняя часть башенного сооружения – ос¬нование. «Потом поверх этот сруба скрещением бревен с четырех сторон, закрепляя углы и дальнейшей кладкой деревьев перпенди¬кулярно к низам, воздвигая стены…» [86]. Или, по переводу Г.Г.Зоргенфрея: «…накладывают бревна, соединяя углы и образуя стены (выделено автором), и кверху отвесно от основания (выделено авто¬ром) возводят башни…» [87]. Таким образом, в предложенной нами реконструкции композиция башенного жилища имеет трехчастную вертикальную структуру: основание, стены, завершение.
Башенное жилище уже в эпоху античности воспринималось как один из архаических типов жилища, о чем свидетельствует специ¬альный комментарий по этому поводу в трактате Витрувия [88].
Башенный деревянный сруб – жилище моссинойков – в плане представлял квадрат. Мифологическая семантика этой формы до¬статочно изучена: квадрат – символ неба; вписанная (описанная) окружность – символ земли; их сочетание и сам башенный архетип – модель микрокосмоса. Эта семантика является общей для всех индоевропейских народов: греков, иранцев, славян [89]. В архаи¬ческом сознании башня прежде всего предстает в своем космогони¬ческом и эсхатологическом значении. Поэтому башенный сруб – это не только собственно жилище людей (профанический аспект), но и дом «вечной жизни» – гробница (сакральный аспект). Обряд сжига¬ния знатных покойников в деревянном башенном срубе был извес¬тен у древних греков, иранцев и восточных славян и символизиро¬вал великий мировой пожар, обновляющий мир-бытие, возрождаю¬щий жизнь через смерть [90]. Мифологическая семантика башенно¬го сруба предстает в описании обряда похорон Патрокла в «Илиа¬де» Гомера [песнь XXII, 164-165]:
Сруб они вывели в сотню ступеней шириною и длиною
И на вершину его мертвеца доложили, печалясь.
Можно предположить, что действия царя моссинойков, не поже¬лавшего покинуть главкой башни селения и сгоревшего в ней зажи¬во, были обусловлены определенными мифологическими воззрени¬ями данного народа; сами башни-моссины – архитектурно-простран¬ственное выражение этих мифологических представлений, вследст¬вие чего они имели и оборонное значение.
Башенный сруб как образ космологического квадрата и трехчас¬тной вертикальной модели космоса и реально, и идеально ограждал жизнь людей от «враждебного» хаоса, а если башенные сооружения – часть мифа (в широком и существенном понимании этого способа освоения действительности), то трансформацию и роль башенного архетипа пространства в домостроительном творчестве горцев можно и нужно рассматривать как процесс, аналогичный выделению из мифотворческого сознания таких явлений, как эпос (в частности нартский эпос), ритуалы, обряды, а также танец, орнамент, пиктограм¬мы, и башенная архитектура.
Мифологическое сознание кавказо-иберийских народов – пред¬ков нынешних народов Северного Кавказа и Закавказья – в настоя¬щее время в литературе представлено грузинским эпосом об Амирани и кавказским нартским эпосом [91], о котором мы писали в разделе 1.2. Нартский эпос формировался в несколько этапов в пе¬риод с VIII в. до н.э. no XIV в.н.э. Как уже отмечалось, древнейшие средневековые башенные сооружения – жилые башни Северного Кавказа относятся к X – XII вв., а период расцвета башенной ар-хитектуры охватывает XVI – начало XVIII в. На наш взгляд, заключи¬тельный этап формирования нартского эпоса – XIII – XIV вв. – не случайно совпадает со временем становления средневековой башен¬ной архитектуры Северного Кавказа. Башни горцев – это как бы архитектурный вариант нартского эпоса, своеобразный эпос в кам¬не. По данным анализа грузинского языка можно утверждать, что и в мифологии кавказо-иберийских народов пространственно-времен¬ная модель космоса имела типичную для архаического сознания трех¬частную вертикальную структуру. Каждый из трех уровней-миров – «скнели» – пространства-космоса имеет свое специальное обозна¬чение в грузинском языке:
верхний уровень – мир небесный – «зескнели»
средний уровень – мир земной – «скнели»
нижний уровень – мир подземный – «квескнели» [92].
Кроме того, в мифологии кавказо-иберийских народов, особен¬но в грузинских ее вариантах, каждый из трех вертикальных миров- пространств имел свой цвет: верхний – белый, средний – красный, нижний – черный [93]. В мифологии вайнахских народов рождение жизни на земле связано с белой птицей – символом небесной сфе¬ры [94]. Отзвуки аналогичной цветовой палитры мифологического пространства славян можно найти в русском языке. Словосочетание «белый свет» соотносится с верхним небесным миром, так как слово «свет» (тот свет, этот свет) имеет и значение части мифологическо¬го пространства. «Земля прекрасна», «как пре-красен этот мир» – средний уровень, уровень жизни, был и у славян окрашен в красный (прекрасный) цвет. А подземный мир – нижний уровень – это, ко¬нечно, «темное (черное) царство».
Все миры в мифологических представлениях были связаны меж¬ду собой стоящим на краю земли мировым древом, вариантами ко¬торого являлись: столб; башня; спущенная с неба цепь; олень с вет¬вистыми рогами. Итак, башня – это прежде всего домостроительная модель мифологического мироздания, которая одновременно есть и реальное мироздание, т.е. здание. Это здание должно было защитить человека от враждебного хаоса, мифологическая природа башенного архетипа не противоречила фортификационному оборон¬ному использованию башни, а, напротив, вытекала из этой мифоло¬гической природы.
Следы этой архаической модели башенного архетипа (в нашем контексте – трехчастного вертикального пространства-космоса) со¬хранились в средневековой башенной архитектуре северокавказс¬ких горцев фрагментарно и в трансформированном виде, что надо понимать не как искажение, а как логичное своеобразное развитие первоначальных мифологических образов.
Итак, генетически наиболее ранние башенные сооружения – жилые-родовые башни – были, как правило, трехчастными. Это от¬носится Как к башенному жилищу вайнахов (чеченцев и ингушей) – башне типа «гала», так и к традиционному жилищу нагорного Дагес¬тана. Значение пространства каждого уровня несет в себе отзвук мифологических образов вплоть до конца XIX в.
Первый уровень башенного жилища горцев, или его подполье, отождествлял «страну предков», и есть вое основания полагать, что в древности существовал обряд захоронения умерших родственни¬ков в нижнем уровне башенного жилища. Об этом свидетельствует обычай горцев, по которому нельзя наступать на порог дома, так как этим можно осквернить предков, обитающих под полом. «Что ты на¬ступаешь, как на покойника!» – этот резкий окрик может и сегодня услышать человек, наступивший на порог карачаевского дома [95].
В древнейших мифологических представлениях предки после смерти превращаются в тотемных животных, которые были источни¬ком жизни и благополучия рода, мифологическими первопредками, а впоследствии – солярными символами [96], поэтому использова¬ние первого уровня жилища под содержание домашнего скота не только функционально удобно, но и мифологически значимо. Так, баран у горских народов (и не только у них) – священное животное, переносящее в своих рогах солнце через подземный мир в мир не¬бесный.
Баран у горцев Северного Кавказа не столько символ сытости, сколько символ божества плодородия и продолжения рода: Об этом свидетельствуют следующие факты. В Северной Осетии в Даргавском ущелье в святилище Фыры-дзуар некогда существовало камен¬ное изваяние «святого барана» (тура). Кроме того, в Осетии сущес¬твовал языческий ритуал, по которому женщины приносили в святи¬лище глиняные фигурки баранов и обращались с мольбой к «свято¬му барану», чтобы он даровал им детей [97]. «Овца» по-ингушски – «тва», и, по мнению А.Голана, это этноним одного из древних горно-кавказских племен-двалов – «два-лы» [96], т.е. название племени есть самоназвание по имени «священного барана». Отсюда понятна семантическая тождественность нескольких вариантов одной и той же присяги, которая у вайнахов выражалась следующими словами: «клянусь солнцем», «клянусь могилой моих предков», «клянусь бара¬ном» [99]. Отсюда и тот ореол святости и недоступности, которым окружался хлев, традиционно располагавшийся в нижнем уровне.
Второй уровень башни – пространство жизни на земле, именно поэтому вход в жилище принадлежит, этому уровню. Даже в боевых башнях XIV – XVII вв. входное отверстие сооружалось на втором этаже и попасть в него можно было, приставив забежную лестницу. Такое положение входа принято объяснять оборонной функцией [100]. Но в прошлом каждый уровень (особенно в жилых башнях) имел самос¬тоятельный вход, и оборонное значение высокорасположенного входа появилось как следствие утилитарного использования мифотворчес¬кого архетипа башни в более позднее время.
В центре однокамерного пространства второго уровня распола¬гался очаг. Кроме очага часто в центре находился опорный столб – символ древа жизни и благополучия семьи (об этом более подробно см. раздел 1.3.). Вокруг очага собиралась вся патриархальная семья, здесь совершалось каждодневное, наполненное мифологическим смыслом, таинство насыщения пищей.
Третий уровень башни тождественен небу, посланником неба в мифе, а затем и в обычаях горцев (см. раздел 1.3.) являлся гость, поэтому третий уровень принадлежит гостю. В эпоху матриархата очаг – пространство женщины, а мужчина-охотник был гостем в доме. Отзвук этих связей женщины и мужчины с жилищем сохранился в некоторых обычаях горцев. Еще в начале XIX в., как говорилось, для мужчины считалось позором находиться днем в общесемейной ком¬нате, и он туда пробирался тайно только с наступлением темноты [101]. Отсюда и конкретное проявление обычая избегания, и место мужчины-гостя – кунацкая, отсюда – мужчина на правах «гостя», а затем, в более позднее время, – как патриарх рода – занимал са¬мое почетное место у очага в общесемейной комнате во время риту¬альной трапезы. Верхним пространственным уровнем фиксировалось и новое общественное положение, которое обретали молодые люди, вступившие в брак. Молодожены располагались на третьем этаже башни.
Наиболее интересные примеры башенного архетипа с трехчаст¬ной вертикальной структурой дают исследования народного жили¬ща нагорного Дагестана академика Г.Я. Мовчан [102]. В памятниках древнейшего аварского жилища особенно выделяются башенные дома гиндальского типа, которые имеют три уровня следующего на¬значения: хлев – жилье – жилье. Причем каждый уровень представлен единым прямоугольным в плане помещением с автономным наружным входом, и если автономный вход в хлев логичен с точки зрения современных представлений о функционал ь- ном зонировании, то отсутствие внутренней связи между двумя жи¬лыми этажами, принадлежащими одной родовой семье, не имеют объяснений, о нем подробно рассказывает академик Г.Я. Мовчан: «…Несомненно, это не деление жилища на мужскую и женскую пол¬овины, или летнее и зимнее помещения, а также не позднейшая над¬стройка в связи с увеличением семьи… Такую композицию нельзя рассматривать и как решение общей задачи расширения жилища в связи с ростом родовой семьи, ибо, если бы это было так, расширение не могло не пойти по более естественному пути удлинения ка¬меры, по крайней мере в тех случаях, когда позволяло место. Между тем многие дома, расположенные сейчас (а по воем данным и пре¬жде) достаточно свободно, имеют два самостоятельных жилых по¬мещения в разных этажах. Сама эта типичность и, можно сказать, стандартность приема указывает, по моему мнению, на существова¬ние каких-то особых явлений этнографического порядка, вызвавших такое разделение» [103].
Какие же особые явления определили устойчивость автономно¬-трехчастной структуры башенного жилища аварцев? По нашему мне¬нию, выделение мифолого-культурологической тенденции в виде материальных следов архитектурной семантики башенного архети¬па пространства; то состояние культурной инерции, когда изначаль¬ное содержание архаической формы жилища уже забыто, но сакра¬лизация домостроительной традиции требует ее воспроизводства.
Параллельно с формированием нартского эпоса происходит ста¬новление горского этикета, основные структурообразующие момен¬ты которого мы описали в разделе 1.3. В качестве структурообразу¬ющего начала горского этикета и нормативно закрепившегося на его основе «пространства-поведения» нами был выделен обычай избе¬гания. Мы показали что этот обычай имел конкретный поведенчес¬кий характер на уровне символизации пространства общесемейной комнаты – главного пространства традиционного жилища горцев. Пространственно-поведенческие стереотипы как бы отливались в формы пространства жилища. Ритуал приема почетного гостя – в кунацкую, этикет уважения главы рода или гостя – в пространствен¬ное выделение почетного места и т.д.
В чем культурный смысл обычая избегания? На наш взгляд, обы¬чай избегания снимает обыденность повседневных отношений пре¬жде всего внутри рода между его членами. «Избегание сакрализирует отношения конкретных родственников путем физического их дистанцирования: между родителями и детьми, между мужем и же¬ной, между мужчинами и женщинами, между старшими и младшими и т.д., что сопоставимо, например, с обычной в нашей повседневной практике служебных отношений дистанцированностью между началь¬ником и подчиненным. За пределами рода избегание имеет еще большее значение, т.к. в случае отсутствия внешнего контроля со стороны патриарха рода или старших членов рода избегание (во всем диапазоне его проявлений – см. раздел 1.3.) становится внутрен¬ним нормативно-контролирующим средством горца. В этом нас убеж¬дает институт кровной мести, который вырастает из обычая избега¬ния.
Надо отметить, что практическое осуществление кровной мести носило исключительный характер. Главное назначение института кровной мести – это предотвращение конфликтов, которые могут повлечь за собой кровопролитие, т.е. наличие института кроеной мести оказывало сдерживающее воздействие, служило гарантом со¬блюдения норм поведения, справедливости и законности. Сама угро¬за кровной мести позволяла избежать многих конфликтов между фа¬милиями, родами, горскими вольными обществами. Так, в Дагеста¬не существовали своеобразные правовые акты-адаты, основанные на общепринятых обычаях. По этим адатам кровная месть разреша¬лась в исключительных случаях «…по отношению лично к тому, кто совершил убийство, – и только если не удавалось или в условиях бурных столкновений, месть направлялась на его родственников» [104].
Одна из установок рационализируемого мышления горцев ви¬дит непосредственную причину строительства наиболее выразитель¬ных и значительных по объему башенных сооружений – родовых-боевых башен – в необходимости защиты от кровной мести, и, дей¬ствительно, родовая-боевая башня могла защитить и защищала кров¬ника от мести. Но «тот, кто подвергался опасности кровной мести, конечно, не имел ни времени, ни условий строить башню. Боевые башни, как правило, принадлежали всему селению» [105].
Значение культурно-символической детерминанты в формиро¬вании родовой башни, надо сказать, выразилось в том, что башня строилась не столько для того, чтобы спасать от кровной мести, сколь¬ко для того, чтобы предотвращать кровную месть, т.к. башня в сред¬невековую эпоху – действенный символ, зримо актуализирующий представления горца о чеоти, достоинстве и родовой сплоченности. Поскольку институт кровной мести носил прежде всего предупреди¬тельно-правовой характер и был лишь одним из проявлений более широкого и нормативного по сути обычая избегания, то возникнове¬ние средневековых родовых-боевых башен надо рассматривать в пространственно-поведенческом контексте культуры горцев. Норма¬тивный обычай избегания не мог не получить особого, специального архитектурно-пространственного выражения в домостроительном творчестве горцев. Более того, автор считает, что именно избега¬ние стало непосредственной культурно-исторической причиной фор¬мирования архитектуры и символики родовых-боевых башен и родовых башенных комплексов, основанных на мифологической мо¬дели башенного архетипа пространства.
В культурах, в которых отсутствует письменность или таковая является второстепенным способом передачи и хранения информа¬ции, актуализируются иные виды коммуникации, например с по¬мощью народного искусства и архитектуры. Причем это не означа¬ет, как отмечали Я.Н. Гумилев и К. Леви-Стросс, что уровень разви¬тия «бесписьменных» культур ниже «письменных». Данная особен¬ность – признак иного качества, иное направление развития культу¬ры. Более того, развитие письменной коммуникации со временем вытесняет на периферию культурного пространства искусство жи¬вой речи, устную фольклорную традицию и делает второстепенной по значимости информационную функцию архитектуры и декоративно-прикладного искусства.
В XIII-XV вв. народы Северного Кавказа стали использовать пись¬менность греческого, грузинского и арабского языков для распрос¬транения соответственно либо христианства, либо ислама [106]. В Северной Осетии и Аварии есть памятники грузинской письменнос¬ти XIV в., кроме того, на территории Северного Кавказа находят па¬мятники с надписями на тюркском и персидском языках. В этот же период идет процесс формирования собственной письменности: адыгейской, осетинской {на основе сирийско-несторианского алфа¬вита), аварской (на основе грузинского и арабского алфавитов) [107]. Но письменная тенденция только возникает, на первом же месте по-прежнему остаются традиционные виды культурной коммуникации. К ним относятся пространственно-поведенческий, фольклорно-эпический и эпиграфический комплексы, которые выражаются и осу¬ществляются с помощью домостроительного, устного и декоратив¬но-прикладного творчества горцев.
В средневековой традиции домостроительного творчества гор¬цев башенная архитектура приобретает два коммуникационных ка¬чества – символически-образное и; собственно информационное. Первое реализуется посредством архитектурных символов-образов в виде пространственных форм таких башенных сооружений, как родовая-боевая башня, родовой башенный комплекс, родовые ба¬шенные склепы. Все эти формы – «старые» формы мифологическо¬го происхождения – наполняются новым содержанием средневеко¬вой горской культуры, доминанта которой состоит в утверждении чести, достоинства и сплоченности рода, родовой патриархальной семьи.
Второе, культурно-коммуникационное, качество башенной архи¬тектуры реализуется в более непосредственном виде, в виде пектроглифов, фамильных тамг и крестов-оберегов, высеченных на ка¬менных плитах и включенных в массив стен башенных сооружений.
Символически-образное качество башенной архитектуры дости¬гается кардинальным изменением установки восприятия и построе¬ния композиции башенного архетипа пространства с его внутрен¬ней на внешнюю форму. Композиционный и семантический центр традиционного жилища – родовой столб или очажная цепь – как бы выносится за пределы общесемейной комнаты в виде башни, кото¬рая становится «центром» всего жилого комплекса или родового квар¬тала селения и выполняет роль мифологического образа мирового древа. Мы уже отмечали выше, что башенный архетип есть мифоло¬гический вариант мирового древа, но в новом своем качестве ком-позиционно-семантического центра всего жилого пространства – патриархальной семьи – фамильной усадьбы или рода – родового квартала (родового селения) башенный архетип перестает быть со¬бственно жилым пространством и становится его символом, словно сжимаясь до пределов внешне выраженной башенкой формы и пре¬вращаясь в архитектурный образ вертикальной оси. Вертикальная и горизонтальная структуры башенного варианта мирового древа трансформируются. Особенно сильно это затронуло вертикальную структуру башенного архетипа. Увеличение высоты башни при од-новременном уменьшении размеров основания превращает ее вер¬тикальные уровни в некоторое подобие площадок лестничной клет¬ки. Внутри башни существует подъемная лестница (бревно с вруб¬ками), с помощью которой через люки в междуэтажных перекрытиях и совершается восхождение на верхний уровень башни. Количество уровней в этой ситуации неминуемо растет и достигает 6 – 7 яру¬сов. Однако и здесь мы находим отзвуки мифологической семанти¬ки, во-первых, в виде «странной формы» перекрытия над вторым уровнем, которое выполнено в форме ложного свода и имеет в мес¬тах угловых пересечений конструктивно бесполезные выступы, на¬зываемые «гуртами». Не вдаваясь в генезис этой формы, лишь от¬метим, что ею обозначается пространство серединного второго уров¬ня, тогда как над другими вышележащими уровнями перекрытия плоские, т.е. не имеют композиционно обозначенной точки-центра. Большинство родовых-боевых башен имеет сквозную камеру [108], т.е. периметр стен выполнен из камня, а перекрытие устраивается из деревянных балок (брусьев или бревен) и конструктивно жестко не привязано к несущим стенам (высота междуэтажных перекрытий может в большинстве случаев варьироваться). Такая конструкция есть радикальный ответ на увеличение количества уровней, и лишь осо¬бый тип так называемых вайнахских башен, расположенных в со¬предельных с Ингушетией районах Северной Осетии, имеют ложносводчатое перекрытие с гуртами, – если это не форма центричного общесемейного пространства, то что же? «Старая форма», смысл которой к этому времени уже был утрачен, но домостроительная тра¬диция донесла до нас архаичный образ мифологических представ¬лений (109].
Пространство проживания большой патриархальной семьи или рода, которое маркировалось родовой-боевой башней, имеет у всех горских народов Северного Кавказа специальные термины [110]. Так, в Дагестане квартал чаще всего называют «тухум», у чеченцев и ин¬гушей – «кун», а слово «тухум» обозначает территориально-родовые объединения, у осетин – «сых», у балкарцев и карачаевцев – «журт», этим же словом у них называется и усадьба, тогда как у че¬ченцев и ингушей одним и тем же словом называется и усадьба, и двор, соответственно – «ков-керт» и «ков-карт», где «керт» и «карт» означают «ограда».
Наличие развитой системы названий горских поселений и их структурных элементов отражает устойчивую традицию пространственно-кровнородственной организации жилища, в которой коли¬чественный параметр имел подчиненное значение и являлся след¬ствием степени родства его жителей и степени общности их терри¬ториально-хозяйственных связей. Почти у всех горских народов Се¬верного Кавказа «жилище», «дом» и «общесемейная комната» обоз¬начаются одним и тем же словом: «унэ» (адыгейцы, кабардинцы, чер¬кесы); «хадзар» (осетины); «юй» (балкарцы, карачаевцы); «цiа, цiенош» (чеченцы). Комната для молодой супружеской пары также име¬ет специальное название: «отоу» (балкарцы, карачаевцы, ногайцы); «ото» (чеченцы); «отув» (ингуши); «уат» (осетины); «лэгъунэ» (ады¬гейцы, кабардинцы, черкесы); специальным термином обозначают и комнату-кунацкую. В то же время отсутствуют обычные для совре¬менной домостроительной практики членения жилого пространства и соответствующего ему наименования по функциональному призна¬ку на такие его составляющие, как спальня, столовая, общая комна¬та, кухня и т.д. Элементарные единицы пространства горского жи¬лища в основном выделяются по семейно-родовому, а не функцио¬нальному признаку; исключение составляет группа хозяйственных помещений, таких как хлев, конюшня, овчарня, птичник, но и они, как об этом уже говорилось выше, имеют, кроме хозяйственно-фун¬кционального назначения, мифолого-символический смысл.
Таким образом, пространство в домостроительной традиции гор¬цев – фактически средство и символ-цель выражения степени «ин¬теграции-дифференциации» семейно-родовых отношений. В сред¬невековую эпоху ключевое место в этом процессе символизации про¬странства занимают трансформируемые инварианты башенного архетипа, реализуемого в родовых башенных сооружениях горцев.
Структура кровнородственной организации традиционного жи¬лища символизируется в семантической оппозиции внутренних и внешних пространств разного уровня, начиная с его элементарной единицы – «комнаты» – до «селения» в целом. Оппозиция «внут¬реннее – внешнее» носит относительный характер. То, что было «внешним» для предыдущего уровня пространственной организации, становится «внутренним» для последующего, и наоборот. «Относи¬тельность» заключается и в том, что, несмотря на выделение в целях анализа «архитектурной единицы» жилого пространства из окружа¬ющего ее контекста, эта архитектурная единица должна все-таки мыслиться не сама по себе, как некоторое отношение внутреннего, при¬надлежащего собственно анализируемому объекту пространства, к пространству внешнему, «обнимающему» внутреннее. Это нами было рассмотрено по отношению к общесемейной комнате в разделе «Символика пространства-поведения горцев».
В домостроительной практике горцев наименование «внутрен¬нее» пространство получает при наличии собственно «центра», че¬рез маркирование пространства «вертикальной осью» соответству¬ющего масштаба: «элементарная» комната (отоу) имеет своей вер¬тикальной осью пристенный очаг; общесемейная комната или кунац¬кая – несколько вариантов центра – родовой столб, открытый очаг с очажной цепью или комбинированные варианты, например родо¬вого столба с пристенным камином и т.д. Усадьба маркируется ро- довой-боевой башней, квартал – одной или несколькими родовыми башнями, селение – ансамблем родовых башен, а. в ряде случаев – и сторожевой башней близ этого селения (на вершине над селени¬ем или в ущелье, при входе в селение). Цепочку пространственно¬-семантических отношений – «центр» (ЦН) – «внутреннее» (ВН) – «внешнее» (ВШ) различных уровней горского жилища можно представить в следующей форме:
ЦН ВН ВШ
I. Пристенный очаг Элементарная комната Дом
II. Родовой столб. Открытый очаг с надочажной цепью. Комбинации столба и очага
Дом
(общесемейная комната) Усадьба
III. Родовая-боевая башня Усадьба (родовой комплекс) Квартал
IV. Родовая-боевая башня Квартал Селение
V. Ансамбль родовых башен Селение Окружающий ландшафт

Некоторые исследователи считают, что даже самые мощные родовые-боевые башни и башенные комплексы не были рассчитаны на оборону от внешнего врага [111] и никогда не подвергались напа¬дениям – ни во время нашествия полчищ Тимура в XIV в., ни во вре¬мя агрессии со стороны Османской империи, Крымского ханства и Ирана в XVI – XVII вв., так как были расположены в труднодоступных высокогорных районах Северного Кавказа. Об этом свидетельству¬ет и квадратная форма родовых башен, которая наиболее уязвима для стенобитных машин, с помощью которых выбиваются угловые камни и таким образом происходит разрушение прямоугольной баш¬ни [112]. С точки зрения военной стратегической обороны, наибо¬лее целесообразны башни круглой формы, но именно таких мы и не находим в домостроительной культуре горцев Северного Кавказа. Иное фортификационное назначение родовых-боевых башен – за¬щита от ближайших соседей – также не могло быть основой генези¬са и формообразования этого типа сооружений, потому что военные конфликты между союзами сдерживались родовым, как мы уже упо¬минали, институтом кровной мести.
Нe ясен и вопрос применения в башенных сооружениях того или иного типа оружия: огнестрельное или лук со стрелами? Было бы резонно, если бы архитектурная форма фортификационных соору¬жений предусматривала применение наиболее доступного и распрос¬траненного типа оружия, каковым на Северном Кавказе являлись лук и стрелы, которые были полностью вытеснены огнестрельным оружием лишь в XVIII в., хотя последнее проникает в этот регион уже в XVI в. Однако лук и стрелы могли быть использованы только при ведении боя с открытой площадки башен. В вайнахских башнях, имеющих закрытые ступенчато-пирамидальные завершения, приме-нение этого вида оружия затруднено из-за узких проемов-бойниц на промежуточных уровнях, но если учесть, что активное строительство родовых-боевых башен велось уже в XV в. [113], а в местах их лока¬лизации наибольшее распространение имели холодные виды ору¬жия, то объяснение генезиса форм северокавказских башенных со¬оружений чисто фортификационными причинами не выдерживает критики. Можно предположить, что, если бы родовые-боевые башни были исключительно жизненно необходимыми оборонными соору¬жениями, то, надо полагать, их строительство стало бы обязатель¬ным для каждого горского селения, но именно такой обязательности не наблюдается. Более того, по этому вопросу есть интересные, не¬объяснимые с функционально-рационалистических позиций данные. Исследователями В.П. Христиановичем [114] и Л.П. Семеновым [115] описаны следующие факты формирования горских селений Ингуше¬тии.
В нижней части ущелья Чулхой-хи пятнадцать поколений назад поселился род Селгиевых, пришедший сюда из аула Цори, и осно¬вал селение по имени своего рода – Салги. Малочисленность жите¬лей нового селения, трудности освоения нового жизненного про¬странства, необходимость защиты отвоеванных территорий побудили новопоселенцев допустить на пограничный (через овраг) холм гор¬цев из «рода» Гу, от которых пошла фамилия Гухоевых и название соседнего селения – Гу. Гухоевы со временем выкупили у Салгиевых свои земли и хотели (и имели возможность) построить родовую-боевую башню, но так как Салгиевы считали пришельцев своими лейями (рабами), то они не позволили им строить, и оба селения остались без родовых-боевых башен. Аналогичная ситуация сложи¬лась при возникновении селения Лейлах и соседствующего с ним более молодого селения Хени в Чулхойской долине. Но в этом слу¬чае жители обоих селений в знак заключения межродового союза построили одну общую боевую башню, для чего пригласили «евре- ев-каменщиков» и оплатили поровну их работу, выделив им несколько десятков голов скота. В обоих случаях парные селения «Салги – Гу» и «Лейлах – Хени», по определению В.П. Кобычева, фактически яв¬лялись едиными территориально-хозяйственными образованиями [116] и необходимости организации обороны внутри этих образова¬ний со стороны каждого из двух составляющих поселения родовых комплексов не было. Военная защита этих полигенных поселений, как видно из фактического материала, осуществлялась не с помощью специальных башенных сооружений, а, в первую очередь, посредст¬вом людских ресурсов – вооруженных мужчин этих селений, а также всего комплекса построек, тогда как строительство родовой-боевой башни являлось актом, по сути, символическим. «Старая форма» – башенный архетип пространства – в средневековую эпоху получает новую жизнь, новое содержание – становится символом рода, сим¬волом его чести, достоинства, силы и сплоченности, главным сред¬ством символизации жилого пространства в домостроительных тра¬дициях горцев Северного Кавказа.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 1

Джанджиери М.И., Лежава Г И. Народная башенная архитек¬тура. М.: Стройиздат, 1976.
Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л.: Наука, 1983; Леви-Стросс К. Структурная антропология. М.: Наука, 1985; Levi-Strauss С. La pensee sauvage. P., 1962; Тайлор Э.Б. Первобытная культура. М.: Политлит, 1989; Lerou-Gourhan A. Le geste et la parole, V.Z. // La memoire et les Rythmes. P., 1965.
Лосев А.Ф. Диалектика мифа // Лосев А.Ф. Философия, ми¬фология, культура. М.: Политиздат, 1991; Фрейденберг О.M. Миф и литература древности. М.: Наука, 1972; Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки; Голосовкер Я.Э. Логика мифа. М.: Наука, 1987.
Lerou-Gourhan А. Указ. соч.
Фрейденберг О.М. Указ. соч. С.28.
Там же.
Байбурин А.К. Указ. соч.
Там же.
Например, описание обряда по древнеиндийской традиции, представленное в работе: Е.В. Антонова. Очерки культуры древних земледельцев передней и средней Азии (опыт реконструкции миро¬восприятия). М.: Наука. С.78.
Мифы народов мира. М.: Сов. Энциклопедия, 1991. Т. 1. С.398- 405.
Асанов Ю.Н. Поселения, жилища и хозяйственные постройки балкарцев. Нальчик: Эльбрус, 1976. С.30.
Там же; Кобычев В.П. Поселение и жилище народов Север¬ного Кавказа в XIX — XX вв. М.: Наука, 1982. С.80.
Мифы народов мира. Т.1. С.440-448.
Чибиров Л.А. Осетинское народное жилище. Цхинвали: Ирыстон, 1970. С.123.
АИЭ. Полевой материал, 1968; с. Старый Чегем, тетр.1, л.46.
АИЭ. Полевой материал, 1969; с. Дарго, тетр.1, л.13.
АИЭ. Полевой материал, 1962; с. Гундэлен, тетр.1, л.86, об. 90.
АИЭ. Полевой материал, 1962; с. Мамхег, тетр.1, л.79, 83.
Воронина В.Л. Конструкция и художественный образ в архи¬тектуре Востока. М.: Стройиздат, 1977. С.90, 91.
Мифы народов мира. Т.1. С.240.
Чибиров Л.А. Указ. соч. С. 124.
Текеев К.М. Жилище карачаевцев в XIX в. // Вестник Кабар¬дино-Балкарского НИИ. Нальчик, 1972. № 5. С.78.
Семенов Л.П. Археологические и этнографические разыска¬ния в Ингушетии в 1925 -1932 гг. Грозный: Чечено-Ингушское книж¬ное издательство, 1963. С.72.
Топоров В.Н. О структуре некоторых архаических текстов, соотносимых с концепцией «мирового древа» // Труды по знаковым системам. Тарту, 1971. Вып.5; Топоров В.Н. Из позднейшей истории схемы мирового дерева // Сборник статей по вторичным моделиру¬ющим системам. Тарту, 1973.
Топоров В.Н. Из позднейшей истории схемы мирового дре¬ва.
Мифы народов мира. Т.1. С.404.
Там же.
Мамбетов Т.Х. Материальная культура сельского поселения Кабардино-Балкарии. Нальчик, 1971. С. 160.
Топоров В.Н. Из позднейшей истории схемы мирового дре¬ва.
Гаджиев С. Т. Материальная культура кумыков XIX — XX вв. Махачкала, 1980. С.74.
О символической тождественности центрального столба и очага свидетельствует, в частности, название опорного столба у че¬ченцев – «эрдбау», происшедшее от древнегреческого слова «эрдо», что означает «светодымовое отверстие» (см.: Кобычев В.П. Указ. соч. С.128).
Осетины глазами русских и иностранных путешественников (XIII — XVIII вв.) // Сост. Калоев Б.Г. Орджоникидзе, 1967. С.263.
Кобычев В.П. Указ. соч. С.131.
Материалы адыгейского отряда. АИЭ. 1962. — Тетр.1, л.87.
Кобычев В.П. Указ. соч. С.131.
Мелетинский Е.М. Происхождение героического эпоса. М., 1963.
Миллер В.Ф. Осетинские этюды. М., 1982. 4.2. С.261.
Мифы народов мира. Т.1. С.606.
Кабисов Р.С. К вопросу о мировоззренческих мотивах в осе¬тинском эпосе. Цхинвали, 1972. С.40.
Нарты. Кабардинский эпос. М., 1957. С.35.
Там же. С.359 — 360.
Сказания о нартах. Цхинвали, 1981. С.155.
Чудесные родинки. Сказания, сказки и песни народов Чече¬но-Ингушской АССР. Грозный, 1963.
Там же.
Осетинские нартские сказания. Дзауджикау, 1948. С. 137-166.
Там же. С.248 — 260.
Дюмезиль Ж. Осетинский эпос и мифология. М., 1976. С. 10,
Сказания о нартах.
Хан-Гирей. Черкесские предания. Избранные произведения. Нальчик: Эльбрус, 1989. С.162.
Дьячков-Тарасов АН. Абадзехи // Записки Кавказского от¬деления Русского географического общества. Тифлис, 1902. Кн.22. Вып.4. С. 15.
Хан-Гирей. Указ. соч. С. 174.
История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. М.: Наука, 1988. Т.1. С.475.
Хан-Гирей. Указ. соч. С.158 -161.
Бгажноков Б.Х. Прием почетного гостя в традиционной куль¬туре адыгских (черкесских) народов // Этнические стереотипы по¬ведения. Л.: Наука, 1985. С. 179.
Там же.
Абаев В. И. Дохристианская религия осетин // Доклад на XXV международном конгрессе востоковедов. М., 1960. С.11.
Там же.
Голан А. Миф и символ. М.: Русслит, 1994. С. 156 — 159.
Мовчан Г.Я. Древняя архитектура Аварии (горный Дагестан) //Дис…. Д-р архит. М., 1970. С. 148.
Голан А. Указ. соч. С.159.
Там же.
Бернштейн Э.Б. Архитектура балкарского народного жили¬ща. М.: Дикси, 1993. С.ЗЗ — 35.
Там же. Рис.3, 4, 27, 28, 29, 54, 56, 57.
Хан-Гирей. Указ. соч. С.173.
Бгажноков Б.Х. Очерки этнографии общения адыгов. Наль¬чик, 1983. С.86.
Кобычев В.П. Указ. соч. С.140.
Текеев К. Жилище карачаевцев в XIX в. (Цитируется по: Ко¬бычев В.П. Поселения и жилище народов Северного Кавказа. С.140, 141).
Асанов Ю.Н. Очаг балкарского жилища (XIX — начало XX в.) // Вестник Кабардино-Балкарии. Нальчик: КБНИИ, 1972. Вып.6. С. 155 -156.
Там же.
Кобычев В.П. Указ. соч. С. 142.
Бгажноков Б.Х. Указ. соч. С.22.
Цитируется по: Кобычев В. П. Указ. соч. С. 131.
Хан-Гирей. Указ. соч. С. 164.
Пчелина Е.Г. Погребальные комплексы из Сохта, Урсдзуар и Рук Юго-Осетии // ИЮОНИИ. Вып. XV. Цхинвали, 1963. С.148, 149.
Пчелина Е.Г. Указ. соч. С. 149.
Гольдштейн А.Ф. Средневековое зодчество Чечено-Ингуше- тии и Северной Осетии. М.: Наука, 1975. С. 10 -15; Джанджиери М.И., Лежава Г. И. Указ. соч. С.5, 77.
История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. М.: Наука. 1988. С. 174.
Тменов В.Х. Традиционное каменное зодчество средневеко¬вой Осетии // Автореф. дис…. д-р ист. наук. М., 1994. С. 15,16.
Цитируется по книге: Кавказ и Дон в произведениях антич¬ных авторов. Ростов н/Д: Русская энциклопедия, 1990. С.84.
Латышев В.В. О чудесных слухах// Вестник древней истории -2. М.-Л., 1947. С.327, 328.
Цитируется по.Джанджиери М.И., Лежава Г.И. Указ. соч. С.51.
Марк Витрувий Поллион. Об архитектуре. Десять книг / Пер. Мишулина А.В. Л.: ОГИЗ, 1963. Кн.И. С.48.
Кавказ и Дон в произведениях античных авторов. С. 197.
Там же. С.110.
Витрувий. Десять книг об архитектуре / Пер. Петровского Ф.А. М., 1936. Кн.2. С.41, 42.
Марк Витрувий Поллион. Указ. соч. С.48.
Цитируется по книге: Кавказ и Дон в произведениях антич¬ных авторов. С. 197.
Марк Витрувий Поллион. Указ. соч. С.47 — 49.
Лелеков Л.А. Отражение некоторых мифологических воззре¬ний в архитектуре восточноиранских народов в первой половине I тысячелетия до н.э. // История и культура народов Средней Азии. М.: Наука, 1976. С.7 -17.
Лелеков Л.А. Указ. соч. С.8, 9.
Мифы народов мира. Т.1. С.603.
Там же.
Там же.
Там же. С.604.
Крупнов Ё.И. Средневековая Ингушетия. М.: Наука, 1971. С.252.
Голан А. Указ. соч. С.64.
Крупнов Е.И. Указ. соч. С. 128.
Кобычев В.П. Указ. соч. С. 143.
Об изменении тотемной семантики на солярную см. более подробно в разделе «Священный баран» в кн.: Голан А. Миф и сим¬вол. М.: Русслит, 1994. С.62 — 70.
Джанджиери М.И., Лежава Г.И. Указ. соч. С.90, 91.
Дьяков-Тарасов А.Н. Абадзехи // Записки Кавказского от¬деления Русского географического общества. Тифлис, 1902. Кн.22. Вып.4. С.15.
Мовчан Г.Я. Жилище нагорного Дагестана в XIX — XX вв. // Дис…. д-р ист. наук. М., 1945 — 1950. Т.2.
Мовчан Г.Я. Предварительные заметки о типологии жилища народов нагорного Дагестана // Доклад на сессии института этног¬рафии. М.: МАРХИ, 1947. С.46 -48.
Гольдштейн А.Ф. Указ. соч. С.53.
Там же.
История народов Северного Кавказа с древнейших времен по настоящее время. С.253.
Там же. С.253, 254.
Тменов В.Х. Указ. соч. С. 12.
Основные термины по жилищу горцев Северного Кавказа приводятся по: Кобычев В.П. Указ. соч. С.193, 194.
Гольдштейн А.Ф. Указ. соч. С.50.
Там же. С.34.
Там же. С.47,48.
Марковин В.И. Некоторые особенности средневековой ин¬гушской архитектуры // АН. М., 1975. № 23. С.22.
Христжнович В.П. Горная Ингушетия. Ростов н/Д, 1928. С.74 -76.
Семенов Л. П. Археологические и этнографические разыс¬кания в Ингушетии в 1925 — 1932 гг. Грозный, 1963. С.66.
Кобычев В.П. Указ. соч. С.30.
СИМВОЛИКА ФОРМ БАШЕННОЙ АРХИТЕКТУРЫ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА

2.1. КАНОНИЗАЦИЯ ФОРМ БАШЕННОГО АРХЕТИПА

Символизация пространства основана на ис¬торическом отборе и канонизации архитектурных форм в процессе домостроительного творчества многих поколений безымянных зодчих. Эти явле¬ния как признак становления архитектуры можно наблюдать в истории культуры различных народов. Канонизация могла захватить не только элементы формы пространственного архетипа (в частности элементы строечно-балочной конструкции древ¬негреческого храма в виде форм античного орде¬ра), но и форму архетипа в целом, например фор¬мы культовых сооружений в средневековой архи-тектуре арабо-мусульманских стран.
Обращение к традиционной, допрофессиональной архитектуре различных народов наводит на мысль, что процессы символизации и отбора форм пространства и выработка на их основе язы¬ка архитектурных форм имели место не только у великих наций и в великие эпохи. В той или иной степени эти процессы имели место в архитектур¬но-строительных культурах всех народов.
Анализ архитектурного наследия горцев Се¬верного Кавказа показывает широкое культивиро¬вание формы башенного архетипа и его составля¬ющих в домостроительном творчестве их. Башен¬ная форма, кроме того что она получила повсемес¬тное распространение на Северном Кавказе, про¬явила себя как наиболее устойчивая архитектур¬ная форма, сохранившая актуальность для наро¬дной культуры этого региона вплоть до середины XIX в. Это касается прежде всего архитектуры родовых башен и сак-ральных сооружений и отчасти культовой архитектуры, которая фор¬мировалась под сильным влиянием архитектурных традиций хрис¬тианства или мусульманства. Таким образом, можно говорить о свое¬образной канонизации формы башенного архетипа пространства и ее составляющих.
Канон есть эталон человеческой деятельности и ее результатов. Канонизация – процесс обобщения как предметных образцов, так и процессов деятельности по их созданию. Канонизация формы про¬странства вообще и формы башенного пространства в частности имеет, по крайней мере, два момента: во-первых, по отношению к деятельности – это профессионализация архитектурно-строительно¬го творчества; во-вторых, по отношению к культуре – это символи¬зация пространства и становление собственно архитектуры как вида искусства.
Канонизация формы башни как процесс профессионализации народного домостроительного творчества горцев обнаруживает себя в появлении семейных кланов мастеров-ремесленников.
Канонизация формы башни как процесс ее символизации заклю¬чается в превращении башни в символ рода, в разработке архитек¬турно-художественных образцов и образов башенной формы про¬странства и ее пластических элементов.
Канонизация форм пространства есть следствие утраты «сказоч¬ной» целостности мироощущения родового человека, иными слова¬ми, канонизация знаменует собой распад мифологического синкре¬тизма, распад слитности жизнедеятельности с формами ее простран¬ственной организации. Когда же происходит канонизация форм ба¬шенного архетипа, когда пространство башни перестает быть про¬странством жизни рода и становится символом его? Процесс канони¬зации и символизации формы башенного архетипа в народной куль¬туре горцев Северного Кавказа еще мало изучен, но уже сегодня можно предположить, что он достаточно разнообразен и происхо¬дил в различные промежутки времени, охватывающие ориентиро¬вочно период с XII по XVII вв.
Наиболее последовательными носителями традиций башенного строительства среди кавказских горцев являлись те народы, кото¬рые в наибольшей степени и более продолжительно находились в самоизоляции. На Кавказе исторически сложились два центра кано¬низации башенной архитектуры: в Закавказье – Сванетия, на Север¬ном Кавказе – Ингушетия.. Не случайно, что и связанная с этим про¬цессом профессионализация народного домостроительного творчес¬тва происходит по национальному признаку – признанными масте¬рами башенного строительства становятся сваны и ингуши (вайнахи).
В селении Даргавс Северной Осетии возвышается башня, при¬надлежащая роду Мамсуровых и построенная ингушскими мастера¬ми. Помимо нее, в селениях Нижняя Саниба и Верхний Кани В.Х. Тменовым зафиксированы еще три башни, возведенные, по всей веро¬ятности, ингушскими зодчими. По своему объемно-пространствен¬ному решению они очень близки классическим вайнахским башням и отличаются от них лишь отсутствием завершения пирамидально- ступенчатой формы. Все эти башни расположены в бассейнах рек Геналдон и Гизельдон, которые протекают через территорию, принадлежащую тагаурцам – одному из четырех осетинских обществ, граничащей с землями вайнахов. Поэтому не случайно, что башни, возведенные вайнахскими мастерами, обнаружены именно в Тагаурии. Это обусловлено не только территориальной близостью тагаурских осетин с ингушами, но и развитыми культурными взаимоотношениями между этими народами.
Вайнахских зодчих нередко приглашали вожди родовых союзов и общин, населявших горные районы Грузии, – Хевсуретию, Хееи и Тушетию. Многие башни, сохранившиеся в этих районах, буквально копируют формы классических вайнахских башен.
Большим уважением и славой искусных мастеров пользовались и сванские зодчие. Башни, возведенные ими, можно встретить не только в селениях Сванетии или других районов Грузии, но и далеко за их пределами. В частности, по другую сторону Кавказского хреб¬та, в верхней Балкарии, у села Верхний Чегем возвышается башня, которая по своему внешнему виду повторяет сванские башенные формы и является единственной в своем роде на всей территории Балкарии [1]. Башня расположена 8 центре селения, на вершине пологого склона, в окружении полуразрушенных жилых и хозяйствен¬ных построек.
В Черек-Балкарском ущелье, на окраине аула Кунюм, располо¬жена хорошо сохранившаяся башня, которая, по преданию, принад¬лежала роду Абаевых. Она была построена в конце XVI – начале XVII в. по заказу одного из предков рода – Али-Мурзы [2]. Башня Абаевых, в отличие от многих аналогичного типа сооружений, рас-положенных в ущельях Верхней Балкарии, насыщена резьбой по камню: в трех стенах пятого этажа видим четырехконечные кресты, выдолбленные в каменной кладке рукой умелого мастера. Многие вайнахские родовые-боевые башни украшены углубленным узором, напоминающим человеческую фигуру с расставленными ногами и раскинутыми руками. Подобное украшение получило название «голгофы». Так называемые «голгофы», широко распространенные в Се¬верной Грузии, Чечне и Ингушетии и отмеченные в данной башне, не получили распространения ни в Балкарии, ни в Карачаево-Черкесии. Этот элемент, а также форма кровли и пропорции родовой-боевой башни Абаевых позволяют предположить, что она возводилась мастерами, приглашенными либо из Сванетии, либо из Ингушетии. Приведенные факты достаточно наглядно указывают на центры ка¬нонизации башенной архитектуры на Кавказе.
Что обусловило канонизацию именно формы башенного архети¬па пространства и как проходила канонизация? В общих чертах можно представить следующую картину. Северный Кавказ – один из на¬иболее древних регионов человеческого обитания. Данные архео¬логии позволяют считать, что история обживания Северного Кавка¬за начинается с эпохи нижнего палеолита [3]. Уже в первой полови¬не IV тыс. до н.э. северокавказские племена занимались земледе¬лием и скотоводством, т.е. перешли к производящим формам хо¬зяйства, а уже в 111 тыс. до н.э. возникают первые этноплеменные общности. Академиком Н.И. Вавиловым было доказано, что Кавказ является наиболее древней областью возделывания хлебных злаков, зерновых, бобовых [4]. Кавказ, и Северный Кавказ в частности, был также одним из древнейших очагов металлургии и металлообработки.
В силу особенностей этногенеза и особой политической ситуа¬ции культура народов Северного Кавказа не укладывается в типич¬ные для западноевропейской цивилизации формы развития и не может быть понята с позиций европоцентризма. Сопредельная с Северным Кавказом «Великая степь» на протяжении двух тысячеле¬тий захлестывала этот регион волнами кочевников: скифов, сарма¬тов, алан, гуннов, булгар, хазар, татаро-монголов, полчищ Тимура. Постоянные нашествия кочевников и связанные с ними процессы сложного этногенеза обусловили неповторимую, не укладывающую¬ся в общепринятые этапы мирового развития, историю народов Се¬верного Кавказа. История региона носит, если можно так выразить¬ся, циклический характер, в культуре северокавказских народов как бы многократно «проигрываются» вечные сюжеты мироздания. Мы говорим «как бы», потому что фактически все гораздо сложнее, про¬цесс исторического развития продолжался, но в качественно ином по отношению к общепринятым традициям плане. Историкам еще предстоит изучить и по достоинству определить уникальность этого региона в контексте развития общемировой цивилизации. Важно отметить, что именно историческое своеобразие и обусловило та¬кие явления, как устойчивость родовых отношений, мифологических пластов культуры и связанных с ними языческих верований, обрядов и традиций народного домостроительного творчества.
Монотеистические религии – христианство и ислам – начина¬ют проникать на Северный Кавказ уже в VII – IX вв., но процесс их распространения среди большинства населения затянулся на 800 – 1000 лет [5]. Так, часть вайнахов (особенно ингуши) в XI – XII вв. приняли христианство, затем в XVI в. происходит исламизация этих народов, которая завершается для большинства населения Чечни и Ингушетии лишь в XVIII и даже в XIX вв. Аланы – предки современ¬ных осетин – приняли христианство в качестве государственной ре¬лигии в X – XII вв., но большинство населения того времени продол-жало оставаться языческим, что в течение последующих веков поро¬дило своеобразный симбиоз христианских и языческих обрядов, со¬храняющих свою актуальность до настоящего времени. Адыги и аба¬зины в XVI – XVIII вв. считались полухристианскими-полумусульманскими народами. Западноевропейские путешественники XVII – XVIII вв. не могли понять, какую религию они исповедуют – языческую, христианскую или мусульманскую. В Балкарию и Карачай ислам про¬ник в конце XVII – начале XVIII в., в Кабарду – в XVII в. В Дагестане процесс принятие ислама продолжался более 900 лет, начиная с эпохи арабских завоеваний.
На необычную устойчивость и существенность мифологических пластов сознания в культуре горцев как в средневековую, так и бо¬лее позднюю эпоху указывает также актуальность архаичного обря¬да погребения. Как известно, и ислам, и христианство требуют за¬хоронения покойников в земле. Несмотря на это, у многих народов Северного Кавказа погребение, вплоть до середины, а в некоторых случаях и до конца XIX в., совершалось в наземных гробницах (скле¬пах) путем открытого трупоположения.
Все это свидетельствует об устойчивости и актуальности мифо¬логических по происхождению обрядов и верований в средневеко¬вой культуре горцев. Отсюда относительно слабое влияние тради¬ций и канонов христианской и мусульманской архитектуры на про¬цесс канонизации архитектурно-строительного творчества народов Северного Кавказа. Канонизация как процесс профессионализации домостроительного творчества обычно начинался с тех объектов стро¬ительства, которые занимали наивысшее место в иерархии культур¬ных ценностей массового сознания. В странах с утвердившимися монотеистическими религиями ведущими объектами архитектурно- строительной канонизации становились культовые здания. У наро¬дов же Северного Кавказа культовые здания занимают подчинен¬ное положение по отношению к сакральным сооружениям (башен¬ным склепам) и родовым башням, что способствовало сохранению культа предков и родовых связей.
Становление религиозно-этических норм и утверждение нового религиозно-понятийного и рационально-прагматического сознания в средневековой культуре горцев в большей степени, чем у других народов мира связано с предыдущим мифотворческим сознанием. В средневековый период в домостроительном творчестве народов Северного Кавказа пространственно материализуются в собствен¬но символико-мифологические образы и пространственно выража¬ются бытовые процессы. Мифологическая Синкретичность жилища- предков, жилища-людей и жилища-богов, выраженная в трехъярус¬ной структуре башенного архетипа жилища, оказалась разорванной. Каждое из этих «жилищ» получает свой архитектурный символ: жи¬лище предков – башенный склеп, жилище людей – родовую башню, жилище богов – храм, языческий, христианский или мусульманский. Причем жилище людей,, в свою очередь, как бы раздваивается на символическое жилище рода – родовую башню и на бытовое пов¬седневное жилище – жилой дом на одну патриархальную семью. Именно в позднее средневековье вырабатываются и получают рас¬пространение типы башенного склепа и родовой башни, башни – символа патриархального рода.
Это находит отражение в строительных обрядах, суевериях и преданиях горцев. «Построение башни должно было свидетельство¬вать о родовой сплоченности и мощи; поэтому в работе доброволь¬но принимали участие все члены данной фамилии, помогали живой силой, и средствами… По окончании работ устраивали пиршества, на которых присутствовал весь род» [6]. Существует предание о чу¬десном восстановлении поверженной башни, башни-духе деревни [7]; т.е. сохранилось представление о башне как о пространствен¬ном символе селения, в котором обычно проживали члены одного рода. Значение башни как символа рода нашло выражение и в обы¬чае, регламентирующем время ее строительства. По обычаю, стро¬ительство башни должно быть завершено в течение года, в против¬ном случае башня оставалась недостроенной. В ингушских селениях Морч, Терши, Лейлагесть целый ряд недостроенных башен, что под¬тверждает действенность обычая. В более позднее время этот обы¬чай-запрет, по-видимому, имел своей целью ограничить постройку башни «худородными» фамилиями, т.е. использовался как средство выражения социального расслоения горского общества. Можно пред¬положить, что форма этого обычая есть мифологическое отождес¬твление временной характеристики космоса – земного года, с вре¬менной характеристикой создания пространственной модели космо¬са – строительство башни в течение года.
Особенно выпукло символизация мифологического значения ба¬шенного архетипа проявляется г форме своеобразных святилищ- монументов. Наибольшее распространение эти сооружения имеют в Ингушетии и Северной Осетии. Святилище-монумент представля¬ет собой столпообразное сооружение без внутреннего помещения, своеобразную внешнюю копию башенного дома. В Ингушетии моно¬литные столбы-святилища носят название «сиелинг», что указывает на их мифологическую связь с культом бога солнца и молнии «Сели». Столпообразные святилища-монументы, имеющие вид башенного дома, распространены также в Северной Осетии, здесь они посвящены умершим предкам.
Итак, пространство башенного архетипа потенциально заключа¬ло в себе три мифологических символа жилища – «жилище предков», «жилищерода», «жилище богов». «Жилище богов» с принятием хрис¬тианства или ислама не могло быть создано в форме «языческой башни», так как это явно входило в противоречие с символикой мо-нотеистических религий и их архитектурными канонами. Хотя у гор¬цев и в культовых зданиях монотеистических религий наблюдаются элементы формы башенного архетипа, остается «жилище предков» и «жилище рода «.Первое воспроизводится в форме башенного скле¬па, второе – в форме родовой башни. Из башенного архетипа жили¬ща выделяется собственно башенная форма, которая и приобретает символическое значение.
Канонизация формы башенного архетипа осуществляется как процесс выявления наиболее характерных особенностей собствен¬но башенного пространства: «центричности» и «вертикальности». В башенной форме все более выделяется ее «башенность» – умень¬шается основание башни при одновременном росте ее высоты; усиливается симметричность композиции; отрабатываются своеобраз¬ные формы завершения (ступенчато-пирамидальные, плоские); по¬является наклон стен, который зрительно увеличивает высоту баш¬ни, ее устойчивость и т.д. «Башенность» башни выявляется за счет усиления выразительности ее внешней формы, что, в свою очередь, привело к изменению внутренней пространственной структуры ба¬шенного архетипа. Наращивание высоты башни объективно увели¬чивает число ее внутренних уровней, т.е. нарушается исходная про¬странственная структура башенного архетипа – трехчастность чле¬нений по вертикали. Происходит парадоксальный процесс: визуаль¬ное выявление «вертикальности» башенного архетипа во внешней форме ведет к нарушению «вертикальности» структуры его внутрен¬ней формы. Кульминацией этого процесса стали своеобразные «игольчатые» формы вайнахских башен.

2.3. АРХИТЕКТУРНЫЙ ОБРАЗ БАШЕННОГО АРХЕТИПА В ДОМОСТРОИТЕЛЬНОМ ТВОРЧЕСТВЕ ГОРЦЕВ

Рассматривая формы башенного архетипа в качестве «языка» народной архитектуры Северного Кавказа, еще раз обозначим аре¬алы башенных сооружений и особенности их типологии.
Наибольшее распространение башенные сооружения получили в Чечне, Ингушетии и Северной Осетии. Их можно увидеть повсюду – на скальных кручах, на подступах к ущельям, в составе селений или вне их. Многие из башен и ныне возвышаются среди полуразру¬шенных жилых и хозяйственных построек, придавая горным селени¬ям неповторимый архитектурный облик и колорит.
Специфика культурно-исторического развития вайнахского на¬рода (чеченцев и ингушей) отразилась на становлении типологии башенных сооружений. Так, у вайнахое, в отличие от народов сосед¬него Дагестана, намного больше возводилось родовых и фамильных башенных комплексов, тогда как сторожевых и сигнальных ба¬шен на территории Чечни и Ингушетии не было. Особым своеобра¬зием отличаются так называемые вайнахские родовые-боевые баш¬ни, символы мощи и несокрушимости рода [6].
Чечня и Ингушетия, наряду с Северной Осетией, – район уни¬кального проявления башенной формы – родовых башенных скле¬пов, в которых вплоть до XIX в. хоронили умерших.
Башенный архетип получил распространение и в народной ар¬хитектуре Дагестана. Близость этого региона к экономическим и культурным центрам средневековья, тесные контакты с народами Азербайджана и Ирана, а также принятие ислама ускорили процес-сы дифференциации общественных отношений и становления свое¬образного феодального общества. Это привело к тому, что, начиная с VIII – X вв. (время утверждения ислама в Дагестане) башенная архитектура Дагестана формировалась под влиянием, с одной стороны, рационализации пространственной структуры башенного ар-хетипа, а с яругой – насыщения традиционного архитектурного языка семантикой форм, выработанных в рамках исламской культуры. И если первая тенденция привела к возникновению своеобразных, су¬губо региональных архитектурно-планировочных и конструктивных решений жилых-родовых и родовых-боевых башенных сооружений, то вторая обусловила культурную адаптацию нового типа сооруже¬ния – минарета, ранее не известного домостроительному творчест¬ву народов Дагестана.
Расцвет башенного зодчества в Осетии приходится на период с XV по XVII вв. Именно в это время строится большинство боевых ба¬шен, расположенных в бассейнах рек Геналдон, Фиагдон, Терек, Урух и Урсдон. В некоторых осетинских селениях и ныне возвышаются древнейшие жилые башни (примерно X – XII вв.).
Башенные сооружения в Северной Осетии, как правило, возвы¬шаются на склонах или же на отвесных скалах ущелий, и лишь неко¬торые из них расположены в долинах и предгорьях. Это объясняется тем, что переселение осетин с гор на равнину приняло системный характер лишь с первой трети XIX в., когда башенный архетип давно уже утратил свою актуальность, а архитектура вновь образовавших¬ся поселений формировалась под сильным воздействием традиций зодчества народов Юга России.
Башенные сооружения Северной Осетии представлены несколь¬кими типами построек. Наиболее древними являются: жилые-родовые башни; родовые-боевые, которые возводились в комплексе с жилыми башенно-образными домами; родовые и фамильные башен¬ные комплексы; сторожевые башни и оборонительные сооружения; фортификационные системы и комплексы.
Сравнительный анализ башен, распространенных в Дагестане, Чечне, Ингушетии и Северной Осетии, показывает, что у осетин ти¬пология башенных построек шире, нежели у соседних народов, и прежде всего за счет оборонительных сооружений.
В Кабарде и Балкарии башни сохранились в основном в Черек-Балкарском и Чегемском ущельях. Здесь, башенный архетип сохра¬нял свою актуальность вплоть до конца XIX в. Примечателен также и тот факт, что в ущельях Верхней Балкарии, где длительное время культивировались родоплеменные отношения, сохранились не только отдельно стоящие башни, но и целые башенные комплексы, при¬надлежавшие одной фамилии. По планировочному решению они близки родовым комплексам Северной Осетии, Чечни и Ингушетии.
В Карачае и Черкесии, а также в прилегающих к ним районах Кабарды и Балкарии башни практически не сохранились, да и раз¬валины их исчисляются единицами. Причина, обусловившая столь слабую распространенность башен на этих территориях, связана с особенностями исторического, социально-экономического и культур¬ного развития кабардинцев, карачаевцев и черкесов. Уже в первой половине XII в. в общественном строе этих народов зарождается феодализм, а в XVI – XVII вв. происходит окончательное становле¬ние феодальных отношений, закрепившихся появлением новых ин¬ститутов власти, а также новых традиций, ритуалов, норм поведения и этикета. Г. Интерриано писал: «…Большим стыдом для князя или дворянина было бы построить себе крепость или дом с каменными стенами, потому что это показало бы боязнь или неспособность убе¬речь себя (от неприятеля)» [9].
Таким образом, башенные сооружения на протяжении XII – XVIII вв. были ведущими объектами архитектурно-строительного творчес¬тва народов Дагестана, Чечни, Ингушетии, Северной Осетии, Ка¬барды и Балкарии, а до XVI в. – Карачая и Черкесии. Типология башенных сооружений охватывает практически все виды народной архитектуры: жилые-родовые башни, в средневековую эпоху в них практически осуществлялись все виды деятельности горцев – хо¬зяйственная, жилая, оборонная, сакральная и отчасти культовая; родовые-боевые башни – уникальный, не имеющий аналогов в ми¬ровом зодчестве тип архитектурного сооружения; сторожевые и обо-ронные башни; башенные склепы; святилища-монументы в форме башни. И, наконец, башенная традиция горцев получила определен¬ное отражение в формировании культовых объектов ислама – ми¬наретов, первоначально повторявших формы четырехугольных ба¬шен.
Повсеместное распространение, широкая типология и своеоб¬разная канонизация башенных сооружений позволяют выделить формы башенного архетипа как проявление общерегиональной ар¬хитектурно-культурной традиции горцев Северного Кавказа, как свя¬занный с этой традицией язык народной архитектуры. В процессе распространения и типологической дифференциации формы башен¬ного архетипа приобретают значение универсальной архитектурной формы народной культуры горцев. Преемственность традиций ба¬шенной архитектуры осуществляется в виде ремесла, носителями которого становятся целые фамилии, родовые коллективы и даже народы: вайнахи, сваны. Обозначенная канонизация форм башен¬ной архитектуры не имела однозначной жесткой пропорционально-геометрической регламентации. Скорее можно говорить о развитии определенных тенденций в создании и отборе башенных форм. Эти тенденции направлены на выявление таких характерных признаков башенной модели пространства, как «центричность» и «вертикаль¬ность».
«Центричность» и «вертикальность» проявляются в целом ряде одних и тех же архитектурно-композиционных признаков «северо-кавказской башенности». «Игольчатые» пропорции башни есть од¬новременно выражение и «центричности» – фиксации «центра рода» посредством вертикального объема, возвышающегося над окружа¬ющей его застройкой, и «вертикальности» – архитектурного выра¬жения неоднородности пространства в направлении «недра-небо». Вместе с тем можно определить архитектурно-композиционные ха¬рактеристики северокавказских башен, в которых доминирует толь¬ко один из указанных признаков.
Усиление «центричности» проявляется в следующих архитектур¬но-композиционных характеристиках башенного архетипа: в изме¬нении формы плана от неправильного прямоугольника к правильно¬му квадрату; в геометрической фиксации центра внутреннего про¬странства отдельных уровней башни; в семантической маркировке центра внутреннего пространства; в усилении симметрии компози¬ции башенной формы.
Сравнительный анализ оснований башенных сооружений Чечни, Ингушетии и Северной Осетии показывает наличие процесса исто¬рического отбора форм плана, при котором четырехугольная форма постепенно заменялась формой правильного квадрата, как наибо¬лее полно выражающей центричные представления о пространстве. Древние жилые-родовые башни типа «гала», которые восходят к X – XI вв., имеют в основании неправильный четырехугольник, чаще всего в пределах 9×6 метров. Вайнахские родовые-боевые башни, фор¬ма которых разрабатывается с XVI – XVII вв., имеют в основании правильный квадрат с размерами 5×5 или 4×4 метра.
В архитектурном выражении центричности башенного архетипа постепенно смещаются приоритеты с внутреннего на внешнее простран¬ство: с выявлением семантического центра внутреннего пространства башни на выявление композиционного центра во внешнем простран¬стве окружающей застройки с помощью башенного объема. Количес¬твенные изменения архитектурной формы башенного архетипа, кото¬рые заключались в уменьшении горизонтальных размеров башни при одновременном увеличении ее высоты, приводят к качественным из¬менениям архитектурно-пространственной композиции башенных со¬оружений. Внутреннее пространство башни как бы сжимается вокруг ее вертикальной оси, и объем башни становится зримым выражением внутренней центральной оси во внешнем пространстве.
Вместе с тем в отдельных типах башенных сооружений можно найти атрибуты былого «величия» центричности композиции внут¬реннего пространства – общесемейного жилого пространства. Так, внутреннее пространство второго (серединного по семантике) уров¬ня вайнахской родовой башни перекрыто каменным ложным сводом с «гуртами», тогда как все остальные уровни имеют плоское пере¬крытие в виде наката из бревен. Форма свода с гуртами имеет вы¬сокий подъем и симметрично-центрическую композицию. Гурты пред¬ставляют собой четыре выступа, сходящиеся в центре, по граням ложного свода. Гурты-выступы в конструктивном отношении совер-шенно бесполезны. В настоящее время в научных исследованиях не существует убедительного объяснения, а тем более единого мнения в отношении происхождения, семантики и назначения гуртов. Для нас важно подчеркнуть, что, по мнению ведущих исследователей этой проблемы [10], наличие гуртов указывает на копирование в этом междуэтажном перекрытии вайнахской башни архаичной формы, смысл которой утрачен. Но в архитектурно-композиционном отно¬шении смысл гуртов однозначно ясен – они служили средством вы¬явления центричности внутреннего пространства серединного уров¬ня башни.
Усиление симметрии в композиции башенных сооружений осу¬ществляется как в форме их плана (с переходом от прямоугольных к квадратным конфигурациям), так и в вертикальных проекциях: фа¬садах и разрезах. Образцами развитых симметричных композиций могут служить классические вайнахские башни XVII – XVIII вв.
Переходя к рассмотрению другого характерного признака башен¬ной формы – «вертикальности», надо остановиться на следующем. Как отмечалось выше, вертикальность построения пространства – одна из особенностей мировосприятия народов Северного Кавказа. Наряду с культурно-исторической преемственностью мифологичес¬ких представлений важное значение в культивировании образов мифологического вертикализма в домостроительном творчестве гор¬цев в эпоху средневековья имел и такой объективный фактор, как жизнедеятельность в условиях горного ландшафта. В горах все пе¬редвижения, и повседневные, и эпизодические, объективно связа¬ны с преодолением подъемов и спусков. Здесь вертикальное перемещение в пространстве – физически ощутимая реальность, кото¬рая не могла не получить отражения в духовном мире горцев. Спуск менее утомителен и продолжителен, само время пути получает как бы «вертикальную» окраску. Можно предположить, что на закрепле¬ние и развитие вертикализма восприятия пространства большое вли¬яние имели и такие естественно-природные особенности среды оби¬тания горцев, как ограниченность глубины обзора. Отсюда активная роль в визуальном восприятии приобретает третье вертикальное измерение пространства и связанные с ним перспективные искаже¬ния.
Проявление вертикальности башенной формы осуществляется е следующих ее архитектурно-композиционных характеристиках: в изменении пропорции между размерами плана и высоты башни (уменьшение плана и увеличение высоты); в вертикальном члене¬нии фасадных композиций; в ярко выраженной силуэтности; в отсутствии однозначной конструктивной обусловленности наклона стен.
Указанные характеристики архитектурного образа башни не были присущи ей изначально. Они формировались в процессе отбора форм башенного архетипа в домостроительном творчестве горцев Северного Кавказа. Это подтверждает анализ башен, расположен¬ных на территории Чечни, Ингушетии и Северной Осетии. В древ-нейших башнях вайнахов и осетин архитектурная образность башенной формы, а именно ее вертикализм, практически не выявлен. Ха¬рактерна в этом отношении жилая башня Дауровых, расположенная в центре селение Хуссар-Ламардон. В плане она вытянуто- четырехугольная; с размерами сторон 9,50 х 6,65 м. Высота ее до¬стигает 7,4 м. Подобные геометрические размеры башни делали ее массивной и не позволяли в архитектурной композиции объема ви¬зуально выявить вертикальность внутреннего пространства башен-ного архетипа. Стены ее имеют неодинаковую толщину: в уровне первого яруса они колеблются в пределах от 0,9 до 1,2 м, а в уровне второго – от 0,7 до 0,3 м. Однако они не имеют наклона внутрь помещений, характерного для более поздних башен. Входные и окон¬ные проемы в башне устроены хаотично лишь в одной нижней стене, выходящей во внутренний двор. Верхняя часть постройки в настоя¬щее время разрушена, поэтому установить в точности форму кров¬ли невозможно. Однако можно предположить, что она была плос¬кой, так как подобное покрытие наиболее характерно для древних башен Северного Кавказа. Примечательной особенностью башни Дауровых является устроенный в уровне кровли сланцевый козырек, сохранившийся в настоящее время лишь в западной и северной сте¬нах. Аналогичный прием можно наблюдать и в жилой башне Дегоевых (селение Даргавс) [11], и в древних североосетинских башен¬ных склепах, куда он был перенесен из домостроительной практики.
В сакральной архитектуре указанный прием использовался для визуального выявления венчания и его формы, поэтому можно пред¬положить, что уже в ранних башенных сооружениях зодчие Север¬ной Осетии пытаются прорабатывать силуэтность постройки – важ¬нейшую композиционную характеристику вертикализма башенкой формы.
Аналогичные явления имели место и в архитектуре башенных сооружений Чечни и Ингушетии. У вайнахов попытки визуально под¬черкнуть вертикализм башенной формы нашли отражение в реше¬нии как технических, так и сугубо архитектурных проблем, связан¬ных с устройством наклонных стен. Не случайно вайнахские мастера разработали оригинальный метод кладки стен, позволявший им де¬лать стены и переменной толщины, и наклонными внутрь помеще¬ний. Этот прием широко применялся лишь при строительстве родовых-боевых башен, датируемых не ранее XIV – XVI вв. в более ран¬них постройках, к которым можно отнести и башню в селении Верхний Какадой, внутренняя грань стены которой оставалась строго вер¬тикальной, тогда как внешняя получала зрительно выявленный на¬клон. Однако он не столь ярко выражен, как в поздних вайнахских башнях.
В Ингушетии, в селении Эрзи, рядом с родовыми-боевыми баш¬нями классической формы, расположена башня, принадлежавшая одному из основателей селения – Алдыганову. Она имеет форму, которую можно считать переходной между древними башнями типа «гала» и вайнахскими родовыми-боевыми башнями. Башня являет¬ся квадратной в основании, со сторонами 4,5 х 4,5 м. Стены имеют слабо выраженный наклон внутрь помещения. Вертикальная струк¬тура башни – пятиярусная, вход организован в уровне второго яру¬са. Расположение окон и щелей в стенах башни не способствует выявлению симметричной композиции.
Из описания башни видно, что она значительно отличается от древних башен с массивной формой, вертикализм которых практи¬чески не выявлен. По архитектурно-образным характеристикам внеш¬няя форма башни Алдыганова отличается и от формы классических вайнахских башен. На это указывает наибольший наклон стен внутрь башни и асимметричное расположение в стенах башни оконных про¬емов и смотровых щелей, и простота формы венчания, и слабая вы¬раженность его силуэтности.
Аналогичные архитектурно-образные характеристики имеют мно¬гие жилые-родовые башни Чечни и Ингушетии. Такие башни зафик¬сированы В.И. Марковиным в селениях Экигал, Кяхк, Фалхан, Хай-бахой, Верхний Алкун [12].
Максимально .вертикальность реализуется в архитектурном об¬разе классических вайнахских башен. К ним относятся и башни, воз¬вышающиеся в древнем ингушском селении Эрзи, которое стало предметом специального анализа в разделе 3.4.
Вайнахские родовые-боевые башни являются как бы завершаю¬щим этапом в становлении архитектурного образа башенного архе¬типа и относятся к наиболее значительным памятникам архитектур¬ной культуры Северного Кавказа. Они отличаются не только техни¬ческим и конструктивным совершенством, но и гармоничными пропорциями и выразительностью архитектурной формы. При средней высоте от 18 до 25 м все вайнахские башни имеют квадратное осно¬вание с размерами сторон не более 5 м. Нередко размеры сторон основания оказывались в пределах 4 и даже 3 м. При таких «игольчатых» пропорциях композиционного построения формы башенное сооружение визуально утрачивает свою связь с поверхностью земли и устремляется ввысь. Особенно ярко архитектурный образ верти¬кальной устремленности просматривается в башнях, возвышавшихся на вершинах холмов.
В этой связи необходимо отметить, что строительство башни на вершине, а не у подножия холма было обусловлено не столько стро¬ительными, сколько чисто архитектурными (и практическими: труднодоступность) задачами. Стремясь к выявлению силуэтности пос¬тройки, зодчие наряду с архитектурно-конструктивными проблема¬ми решали вопросы художественно-композиционной взаимосвязи башенной формы с природными формами горного ландшафта. Вер¬шина холма или скального выступа в архитектурно-художественном отношении представляет собой наиболее выгодное место для воз¬ведения башни.
Вертикализм архитектурной формы вайнахских башен подчер¬кивался не только гармоничными пропорциями ее объемной компо¬зиции, но и абсолютной симметрией композиции фасадов. Строгая симметрия подчеркивает поздний характер самих башен, на ранних этапах во главу ставился принцип целесообразности. Все элементы (оконные и входные проемы, машикули, декоративные вставки и др.), пластически насыщающие форму сооружения, располагались стро¬го по оси каждой из граней башни.
Силуэтность башни, а значит и ее вертикализм, подчеркивались возведением выразительного по форме ступенчато-пирамидально¬го завершения. Характерно, что, решая вопросы выявления «башенности» постройки, вайнахские зодчие пришли к необходимости уве¬личить высоту завершения. Наиболее ранние вайнахские башни имеют пологое завершение, отделенное от плоскости стен неболь¬шим карнизом. Более поздние башни, возведенные в XV – XVI вв., – как правило, развитое ступенчато-пирамидальное завершение, от¬деленное от плоскости стен либо мощным карнизом, либо большим выпуском декоративных полочек.
Представление о том, какими архитектурно-образными характе¬ристиками обладала башенная форма в поздних постройках Север¬ной Осетии, раскрывается на примере башни, расположенной в с. Лисри. Большинство построек этого селения принадлежало Дарчиевым. Башня Дарчиевых имеет пропорции, близкие вайнахским башням. Обследовавший ее В.Х. Тменов отмечает особую стройность сооружения и приводит следующие размеры: форма осно¬вания — квадрат со сторонами 4.5 х 4,5 м, высота башни – 16,1 м [13]. Другая примечательная особенность этой родовой-боевой башни – форма ее завершения. На высоте 15 м стены башни опоясаны козырь¬ком из сланцевых плит. Над ними прослеживается кладка парапета, которая в отдельных местах достигает высоты 1,1 м. Велась кладка уступами внутрь, что придает парапету форму усеченного свода.
Таким образом, зодчие Северной Осетии, как и вайнахские мас¬тера, решали в поздних башенных сооружениях собственно архи¬тектурные задачи: выявление силуэта башни при помощи возведе¬ния выразительного по форме венчания.
Характерным признаком формы поздних башенных сооружений Северной Осетии, Чечни и Ингушетии является ярко выраженный наклон стен внутрь помещений. В работах некоторых исследовате¬лей выдвигается предположение о том, что формообразование наклонных стен в башнях Северного Кавказа было обусловлено сугубо оборонительными потребностями. Если исходить из этой версии, то чрезвычайно сложно объяснить распространение наклонных стен в башенных сооружениях сакральной й монументальной архитектуры. Опираясь на распространенную гипотезу, нельзя объяснить также и тот факт, что в наиболее древних сооружениях Северной Осетии, Чечни и Ингушетии стены либо строго вертикальные, либо со слабо выраженным наклоном.
На наш взгляд, в формообразовании наклонных стен башен Се¬верного Кавказа важную роль сыграли рассмотренные нами пред¬ставления горцев о пространстве и прежде всего принцип вертикаль¬ного его моделирования. Использование пластики наклонных стен в башенных сооружениях позволило зодчим Северного Кавказа архитектурно-художественно выявить вертикализм формы и тем самым усилить символическое значение башенной формы.

2.4. СИМВОЛИЗАЦИЯ ФОРМЫ БАШЕННОГО ЗАВЕРШЕНИЯ

Одно из самобытных проявлений домостроительного творчест¬ва горцев Северного Кавказа – оригинальная форма ступенчато-¬пирамидальных завершений башенных сооружений: родовых скле¬пов и вайнахских родовых башен.
Процесс символизации и формообразования ступенчато-пирамидальных завершений башенных сооружений Северного Кавказа можно образно представить как процесс изображения во внешней форме внутреннего вида древнейшей центрично-ступенчатой кон¬струкции перекрытия. Центрично-ступенчатая конструкция пеерекрытия из бревен в мифологическую эпоху олицетворяет небесный свод и одновременно служит одним из средств маркирования центра. Мифологическая семантика центрично-ступенчатого перекрытия из бревен и обусловила воспроизведение его форм в каменных пере¬крытиях и завершениях башенной архитектуры горцев.
Условно можно выделить несколько этапов формообразования ступенчато-пирамидальных завершений башенных сооружений Се¬верного Кавказа.
На первом этапе происходит перевод центрично-ступенчатой формы перекрытия в более долговечный материал – камень.
В работах ряда исследователей выдвигается гипотеза о том, что появлению каменных центрично-ступенчатых и ложносводчатых кон¬струкций предшествовало их изготовление в дереве. Сравнитель¬ный анализ деревянного центрично-ступенчатого перекрытия и ка¬менного ложного свода, выполненного в традиционной для горцев Кавказа технике каменной кладки, позволяет сделать вывод о «генетическом» родстве этих форм. По нашему предположению, перевод центрично-ступенчатой формы перекрытия из одного мате¬риала в другой (из дерева в камень), с последующей разработкой и культивированием ложносводчатой конструкции, был обусловлен, с одной стороны, недолговечностью дерева, а с другой – древней¬шим, связанным с мифологией, значением этой формы.
Не случайно ложносводчатая форма конструкции перекрытия наибольшее распространение получила в памятниках сакральной и монументальной архитектуры народов Чечни, Ингушетии и Север¬ной Осетии.
По существу, пирамидально-ступенчатое перекрытие являлось основным на ранних этапах становления архитектурно-строительной практики народов Северного Кавказа. Этот тип пере¬крытия (в различных вариантах) имел широкое распространение не только на Северном Кавказе, но и на территории Передней и Вос¬точной Азии, Закавказья и Кавказа [14]. Это свидетельствует о том, что древние зодчие не только воспроизводили форму традиционно¬го перекрытия и способы, определяемые техникой возведения деревянных конструкций, но и развивали их сообразно новому строи-тельному материалу – камню.
Своеобразие ложносводчатых конструкций, распространенных в Чечне, Ингушетии и Северной Осетии, проявляется не только в кон¬структивных особенностях, но и в специфике архитектурного выра¬жения мифологического смысла посредством формы данного пере¬крытия. Если для центрично-ступенчатого перекрытия из дерева утилитарное и мифологическое значения конструкции елиты воедино, то ложкосводчатая форма каменного перекрытия обусловлена се¬мантикой самой формы, выражающей мифотворческие представле¬ния о небесном своде. Характерно, что конструкция деревянного перекрытия ступенчатой формы, наиболее употребимая в таких ти¬пах жилища, как «дарбази», «гхалтун», «эрдояни сахли», использо¬валась для организации внутреннего пространства квадратных в пла¬не помещений (или близких к квадрату) с размерами 8 х 8 м и более, тогда как большинство башен, в которых применялась конструкция ложного свода для устройства перекрытия из камня, имеют внутренние камеры с размерами, не превышающими 4 м. Перекрытия столь малых пролетов значительно проще сооружать из плоского деревянного настила (что и наблюдается в башенных пос¬тройках, датированных XVI – XVIII вв.), так как данный регион богат лесом. Однако, несмотря на уменьшение периметра жилища, наро¬дные мастера продолжают культивировать формы свода, лишенные какой-либо конструктивной надобности и не обусловленные утили¬тарно.
Второй этап формообразования ступенчато-пирамидальных за¬вершений выразился в пластическом развитии каменной ложносвод¬чатой конструкции в интерьере башенного пространства.
Метод пластического оформления ложносводчатой конструкции получил выражение, в частности, в разработке Перекрытия средин¬ного этажа некоторых башенных сооружений. В этом отношении при¬мечательна трактовка четырехскатного ложносводчатого каменного перекрытия серединного уровня в вайнахских башнях. Ложный свод имеет на внутренней поверхности каждого ската конструктивно бесполезный выступ-гурт. По нашему предположению, устройство гур¬тов в междуэтажных перекрытиях вайнахских башен указывает на перенос мифологического значения, присущего формам древней¬ших передвижных жилищ на форму ложносводчатой конструкции, выполненной и из другого материала – камня, и в других историчес¬ких условиях. С утратой этого значения гурт становится декоратив¬ным элементом, насыщающим пластику формы свода.
Третий этап формообразования ступенчато-пирамидальных за¬вершений связан с этапом выделения из башенного архетипа жили¬ща собственно башенной формы, которая приобретает символичес¬кое значение.
Формирование различных типов сакральных и монументальных сооружений, пластическая разработка их важнейшего формообра¬зующего элемента – завершения, имеющего форму свода, обусло¬вила актуализацию этой формы и ее перевод из интерьерной части башенных сооружений наружу. Можно предположить, что первона-чально завершение не имело уступов, так как их наличие не обус¬ловлено ни утилитарно, ни конструктивно.
Отличительной чертой древнейших башенных склепов и святи¬лищ, имеющих гладко-сводчатое покрытие, является слабая пласти¬ческая разработанность формы венчания. Для этих сооружений ха¬рактерен плавный переход каменной кладки неступенчатого пере¬крытия в кладку стен, ограждающих сакральную камеру. Можно пред¬положить, что верхняя часть башни первоначально имела одно из двух пространственных решений: либо верхний уровень оставался открытым, вообще без кровли, либо прикрывался архаичным центрично-ступенчатым сводом со световым отверстием. И в том, и в другом случае реализуется мифологическое отождествление верхне¬го уровня башни с небом.
В пользу существования башенного архетипа «без кровли» сви¬детельствует наличие наземных башенно-образных гробниц с откры¬той верхней террасой. В исследовании А.Ф. Гольдштейна высказы¬вается мнение, что в названном типе гробниц копируются формы боевых башен, имеющих открытую верхнюю боевую площадку [14]. Но если учесть, что, с одной стороны, во всех архитектурных культу¬рах именно сакральные сооружения являлись носителями наиболее архаичных форм, и, с другой, – что жилые башни на Северном Кав¬казе – генетически более древний тип башенных сооружений, чем боевые башни [15], то вышеназванные утверждения не соответству¬ют действительности. Башенный архетип реализовался прежде все¬го в рамках жилища мифотворческой эпохи, и именно в сакральных сооружениях, в частности в наземных гробницах, формы этого архе¬типа сохранились в наиболее архаичном виде.
Второе пространственное решение не имеет в сохранившихся башенных сооружениях прямых аналогов. Перекрытие со световым проемом можно обнаружить лишь в жилых помещениях, входящих в состав башенного комплекса в Чечено-Ингушетии [16]. Изначальная центрично-ступенчатая форма свода претерпевает в башенных со¬оружениях существенные изменения. Сокращение размеров внут¬реннего пространства боевых башен и, самое главное, утрата ми¬фологического значения как башни в целом, так и ее частей приво¬дят к отказу от светового проема. Однако в кровле ряда башен коп¬ируется форма деревянного центрично-ступенчатого перекрытия. Архаичные формы деревянной конструкции впоследствии перево¬дятся в камень [17] и приобретают символическое, а затем и откро¬венно декоративное значение. Так, в вайнахских боевых башнях и наземных гробницах Ингушетии центрично-ступенчатое перекрытие со временем превращается в своеобразную архитектурную форму.
В горных районах Осетии широкое распространение получили склепы, объем которых расчленен карнизом. В этой связи примеча¬телен склеп башенного типа, расположенный у осетинского селения Фаснал. На высоте 2,6 м от уровня земли над стенами погребальной камеры нависает каменный козырек-карниз, визуаль¬но расчленяющий форму сооружения на две самостоятельные фигу¬ры, которые условно можно назвать «постамент» и «надгробие». Этот прием, используемый народными мастерами при строительстве куль¬товых и сакральных сооружений, возникает в эпоху позднего сред¬невековья. Л.И. Лавров, описывая склеп (с. Хазнидом, Северная Осе¬тия) с аналогичным решением, по надписям, имеющимся на соору¬жении, датировал его строительство 1741 – 1742 гг. [18]. Устройст¬во карниза позволяло зодчим не только зрительно облегчить мас¬сивную форму склепа, но и визуально противопоставить форму за¬вершения форме сакральной камеры. Этим примером народным мас¬терам удавалось подчеркнуть семантическое значение венчания скле¬па, форма которого отожествлялась с небесным сводом.
Следующий момент развития сводчатой формы во внешнем объ¬еме башенных сооружений определяется пластическим насыщени¬ем гладкой поверхности свода горизонтальными рядами каменных плиток.
Характерным примером, раскрывающим процессы архитектур¬но-символического насыщения мифотворческой по своему происхож¬дению формы венчания, служит еще один башенный склеп с несту¬пенчатым сводчатым завершением, расположенный у селения Фаснал. Основание сакральной камеры приближается к квад¬рату с размерами 2,30 х 2,35 м. Камера имеет незначительные га¬бариты и разделена каменной плитой на два яруса. Свод венчания склепа четырехскатный и расчленен тремя рядами горизонтально уложенных сланцевых плиток, очертание которых лишь отдаленно напоминает ступенчато-пирамидальное завершение. Этот прием, выработанный зодчими Ингушетии и Северной Ооетии в процессе пластической обработки формы завершения, становится общеупот¬ребительным при возведении как ступенчато-пирамидальных, так и неступенчатых сводчатых венчаний. В Осетии у некоторых селений (Даргавс, Галиат, Дзивгис, Фаснал, Хазнидон) расположены целые погребальные комплексы, представленные группа¬ми или отдельно стоящими башенными склепами, имеющими либо гладкосводчатое, либо ступенчато-пирамидальное завершение, де¬корированное горизонтальными рядами сланцевых плиток.
На этом этапе происходит образование собственно элементов регионального архитектурного языка, в частности развитой ступен¬чато-пирамидальной формы башенного завершения. Образно гово¬ря, мы имеем дело с архитектурным изображением во внешней фор¬ме завершения внутреннего вида древнейшей центрично-ступенчатой конструкции перекрытия.
Четвертый этап формообразования ступенчато-пирамидальных завершений характеризуется визуальным выявлением образных ка¬честв этой формы путем изменения пропорций в сторону увеличе¬ния высоты завершения по отношению к его основанию. Увеличение высоты башни ведет к искажению восприятия формы завершения за счет перспективных сокращений. Завершение кажется меньшим, чем оно есть на самом деле. Увеличение высоты башенных завершений позволяет компенсировать возникающие визуальные искажения.
Например, соотношение размеров высоты венчания и его осно¬вания в вайнахской башке в селении Экигал приближается к отно¬шению 3:4, тогда как соотношения этих же геометрических парамет¬ров вайнахской башни в селении Таргим близко к 4:4, и, что харак¬терно, растет высота уступа. Примечательно, что башня в селении Таргим имеет хорошо просматривающееся каменное завершение фаллической формы [19], которое обогащает пластику ступенчато- пирамидального венчания.
Рост высоты завершений обусловил возникновение новых кон¬структивных решений. Так, в башне вайнахского происхождения, расположенной в селении Ахиели в Пирикитской Хевсуретии, кон¬струкция ступенчато-пирамидального завершения представляет со¬бой два как бы взаимопересекающихся свода.
Ступенчато-пирамидальная форма завершения используется в архитектуре пещерных склепов, имеющих принципиально иную объемно-пространственную структуру, нежели башенные склепы. Харак¬терным примером является пещерный склеп у селения Дзивгис в Северной Осетии. Он сооружен на небольшой площадке, образовавшейся под скальным навесом, в результате чего один скат образован поверхностью скалы, а другой сложен из камня и расчле¬нен шестью рядами горизонтально уложенных полочек, которые вы¬полнены из каменных плит, защемленных в кладке ската. Камера склепа имеет неправильные очертания и ограничена формой и размерами скальной площадки. Мы имеем конструкцию в виде усечен¬ной кверху стены, ограждающую углубление в скале, тогда как внеш¬няя пластика этой стены (в верхней ее части) визуально имитирует ступенчато-пирамидальную форму венчания. Аналогичное решение характерно и для пещерного склепа, расположенного у осетинского селения Хуссар Хинцаг.
Вследствие этого можно предположить, что с переносом ступен¬чато-пирамидальной формы, присущей башенным склепам, на сак¬ральные сооружения, имеющие иную объемно-пространственную структуру, форма завершения получает символическое значение и выступает как устойчивый элемент регионального архитектурного языка.
Таким образом, в архитектурно-строительном творчестве горцев в ступенчато-пирамидальных завершениях башенных сооружений получает художественное выражение древнейшая конструкция – лож¬ный свод. Тектоника ложного свода в виде ступенчато-пирамидаль¬ных завершений становится своеобразным каноническим элемен-том в системе форм башенных сооружений, а сами формы башен¬ных сооружений – своеобразным «языком» народной архитектуры Северного Кавказа.
Башенная форма и ее отдельные элементы получают распрос¬транение не только в традиционных объектах домостроительного творчества горцев – родовых и сакральных сооружениях, но и в куль¬товых постройках монотеистических религий ислама и христианст¬ва.
Ислам на Северный Кавказ проникает начиная с VIII в. Распространение этой религии, как уже отмечалось выше, охватывает пе¬риод в несколько столетий. Первоначальным районом исламизации был Южный Дагестан. Сохранившиеся здесь минареты, построен¬ные в комплексе с мечетями, имеют форму ширванских минаретов XIII – XV вв. [20], т.е. квадратное в плане основание небольшой вы¬соты (1,5 – 2 м), на которое опирается цилиндрический ствол с вин¬товой лестницей внутри, и завершение, состоящее из балкона со сталактитовым карнизом и башенки, увенчанной куполом [21].
Но наряду с цилиндрическими минаретами, построенными по переднеазиатским образцам, на территории Южного и особенно горного Дагестана распространены минареты, созданные по образ¬цу родовых-боевых башен. Последние имеют квадратный план ос¬новного ствола, а внутри – междуэтажные перекрытия, к люкам ко¬торых приставлялись деревянные лестницы.
Характерным примером в этом отношении является минарет в лезгинском ауле Хурюк (Ахтынский район). Его автор – зодчий Шейх Сад. Об этом свидетельствует надпись на камне, заложенном в ни¬жней части восточной стены минарета. Она датируется некоторыми исследователями-ориентировочно 1700 – 1701 гг. [22]. В ней сооб¬щается о том, что минарет построил сельский мастер Шейх Сад мола Хайфа Муххамеда. Внутреннее пространство квадратного в плане культового сооружения разделено деревянными междуэтажными перекрытиями на девять уровней, сообщение между которыми ор¬ганизовано при помощи приставных деревянных лестниц. На наш взгляд, это указывает на тесную связь архитектуры минаретов Юж¬ного Дагестана с традициями местного зодчества, несмотря на то, что ко времени их строительства в духовной и общественной жизни горцев глубоко укоренился ислам.
Поэтому не случайно, что внешний вид минарета, возведенного в центре селения Хурюк, и особенности его пространственной струк¬туры аналогичны образцам народного зодчества – родовым-боевым башням.
Особый интерес вызывают пропорции минарета в с. Хурюк. При размера» сторон 3,0 х 3,1 м высота сооружения превышает 22 м, благодаря чему минарет занимает доминирующее положение в ок¬ружающей застройке и резко выделяется в общем силуэте селения. Он виден уже на дальних подступах к селению. Близок по форме к родовой башне и минарет в с. Рутул. Он возведен в центре селения, раскинувшегося у подножия пологого холма на берегу реки Самур.
Внутреннее пространство постройки решено в соответствии с кано¬нами, выработанными в процессе многовековой практики строитель¬ства башенных культовых сооружений. На балконную площадку ве¬дет винтовая лестница, ступени которой сделаны из длинных кам¬ней. Одним концом они заделаны в кладку стены, а другим опирают¬ся друг на друга по вертикали, образуя центральную ось башни.
Форма рутульского минарета имеет своеобразные пропорции. При высоте сооружения 15,2 м ширина стороны основания равна 2,95 м, а на уровне консолей карниза – 2,6 м. Основная часть минарета за¬вершается карнизом в виде сложенного из фигурных камней аркатурного пояса на консолях. Венчающая часть минарета представля-ет собой вытянутый купол (с арочным проемом), на вершине которо¬го установлен белый камень, имевший магическое значение для жи¬телей рутульского селения,
В с. Шиназ сохранился еще один минарет, основанием которого также служит квадрат. Несмотря на то, что по пространственной струк¬туре он близок минаретам в Рутуле и Хурюке, его отличают от них как пропорции формы, так и форма завершения, в которой просле¬живается влияние агульских культовых построек. Квадратная в пла¬не башня минарета в уровне земли имеет размер 4,0 х 4,0 м и за¬вершается сложным по форме карнизом-парапетом высотой 1,8 м, который состоит из нижней полочки, поребрика, аркатурного пояса ка консолях, фриза над ним и венчающей полочки. Верхняя башенка минарета представляет собой вытянутый купол, украшенный тремя фигурными поясами кладки и увенчанный белым камнем. На пло¬щадку балкона ведет внутренняя винтовая лестница, освещаемая треугольными и арочными проемами двух типов.
Анализ рассмотренных минаретов позволяет сделать вывод, что их архитектура основана ка формах башенного архетипа домостро¬ительного творчества северокавказских горцев. Эти формы посте¬пенно насыщались пластическими и декоративными элементами, характерными для культового зодчества народов Азербайджана и Ирана.
Формы башенного архетипа, в частности наиболее выразитель¬ный его элемент – ступенчато-пирамидальные завершения, – ис¬пользовались и в архитектуре христианских храмов Северного Кав¬каза.
В осетинском селении Дзивгис сохранился своеобразный памят¬ник культовой архитектуры осетин – святилище Дзивгисы Дзуар, посвященное Уастырджи (св.Георгию). Дзуар представляет со¬бой христианскую церковь, трансформировавшуюся в языческое святилище. Время сооружения церкви датируется ори¬ентировочно XIII – XIV вв. Следует отметить, что композицион¬ное решение памятника выполнено под влиянием традиций гру¬зинской архитектуры. Святилище имеет базиличную композицию, которая осложнена пристроенной к задней торцевой стене полу¬циркульной апсидой. Раковина апсиды имеет необычную для по¬добных христианских культовых сооружений ступенчато-пирами¬дальную форму завершения. Данный пример показывает, насколь¬ко устойчивой и характерной для данного региона является ступенчато-пирамидальная форма венчания и как ее изначальная Мифологическая семантика включается в архитектурную симво¬лику христианской культуры. Это позволяет объединить Дзивгисскую церковь с местным зодчеством, где разработка венчания рядами горизонтально уложенных каменных плиток традиционна и характерна для архитектуры сакральных и монументальных со¬оружений. Другим пластическим элементом, имеющим чисто местное происхождение (по предположению В. А. Кузнецова [23]), является фаллическое каменное завершение, венчающее апси¬ду.
Все это указывает на то, что сложившийся в процессе домостро¬ительного творчества горцев «архитектурный язык» был актуален и в средневековье. Когда утвердилось христианство, первоначальное значение традиционных архитектурных форм было утрачено.
В Аргунском ущелье, в местечке Эткапи, в 1960 году обнаружена мечеть, минарет которой устроен в виде башни, имеющей ступенча¬то-пирамидальную форму венчания. Это сооружение показывает, что, несмотря на принятие в XV – XVI вв. народами Чечни и Ингушетии мусульманства, зодчие при созданий сакральных сооружений про¬должают культивирование формы, утратившей свое первоначальное космогоническое значение.
Таким образом, формы башенного архетипа, сложившиеся в домостроительном творчестве горцев, использовались в архитекту¬ре как христианских, так и мусульманских культовых сооружений Северного Кавказа, приобрели регионально-символическое значе-ние и стали своеобразным архитектурным языком этого региона.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 2

Миллер В.Ф. Археологические экскурсии в горские общества Кабарды // МАК. М., 1988. Вып.1. С.77, 78.
Там же. С.78; Долбежев В. И. Извлечение из отчета об архео¬логических поисках в Нальчикском округе Терской области // Отчет императорской археологической комиссии за 1893 г. СПб, 1895. С.102,103; Белоконский И. На высотах Кавказа. М., 1906. С.41; Ер¬моленко М.И. Путеводитель по Кабарде и Балкарии. Нальчик, 1928. С.74.
История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVII в. М.: Наука, 1988. Т.1. С.21.
Вавилов Н.И. Опыт агроэкологического обозрения важнейших полевых культур. М.- Л., 1957, С.87, 88,116. .
История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. М.: Наука, 1988. Т.1. С.110 -115, 172-180,495-497.
Семенов Л.П. Археологические и этнографические разыска¬ния в Ингушетии в 1925 -1932 гг. Грозней, 1963. С.71.
Гатиев Б. Суеверия и предрассудки у осетин // Сб. сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1876. Вып.1. С.54.
Семенов Л.П. Указ. соч. С.71; Гольдштейн А.Ф. Планировка и фортификация горных селений Чечено-Ингушетии и Северной Осе¬тии XVI -XVIII вв. //АН. М., 1976. № 25. С.101 — 102; Сулименко С.Д. О происхождении пространственной структуры башенных сооруже¬ний Северного Кавказа// АН. М., 1992. № 41.
Interiano G. De la vita e sito de Zichi, chiamata Circassi, historia natabile. Venezia, 150 z.
Басилов B.H., Кобычев В.П. Галчай – страна башен // СЭ. 1971. № 1. С. 126; Гольдштейн А.Ф. Указ. соч. С.38, 94, 95.
Тменов В.Х. Указ. соч. С.28, 29. Рис. 19.
Марковин В.И. Некоторые особенности средневековой ингуш¬ской архитектуры//АН. М.: 1975. С.120.
Тменов В.Х. Указ. соч. С. 150.
Гольдштейн А.Ф. Указ. соч. С.109.
Крупнов Е.И. Средневековая Ингушетия. М., 1971. С.70, 71; Мужухоев Е.И. Средневековая материальная культура горной Ингу¬шетии XIII -XVII вв. //Дис…. канд. ист. наук. М., 1972. С.60.
Джанджиери ММ, Лежава Г. И. Указ. соч. С. 114.
Там же.
Лавров Л.И. Хазнидонские надписи // ИСОНИИ. T.XXIII, 1 (Языкознание). Орджоникидзе, 1962. С.107, 108.
Термин широко используется В.Х. Тменовым для описания каменного завершения (необработанный или грубо отесанный ка¬мень), венчающего гладкосводчатые и ступенчато-пирамидальные завершения башенных склепов (Тменов В.Х. Средневековые исто¬рико-архитектурные памятники Северной Осетии. Орджоникидзе, 1984).
Хан-Магомедов С.О. Указ. соч. С. 151.
Там же.
Шихсаидов А.Р. Арабские строительные надписи Дагестана (XI — XVII вв.) // Ученые записки института истории, языка и литера¬туры. T.VII. Серия историческая. Махачкала, 1964. С. 124.
Кузнецов В. А. Путешествие в древний Иристон. М., 1974. С. 125.
АРХИТЕКТУРА БАШЕННЫХ СООРУЖЕНИЙ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА

Башенная архитектура Северного Кавказа по¬добно нартскому эпосу имеет общие культурно¬-мифологические истоки и является результатом взаимообогащающего творчества горских наро¬дов. Поэтому не случайно, что в башенной архи¬тектуре Дагестана, Чечни, Ингушетии, Северной Осетии, Балкарии и Карачая проявляются общие типические черты, т.е. можно выделить характер¬ные типы башенных сооружений. В разработанной нами архитектурной типологии башенных соору¬жений в качестве постоянного признака классифи¬кации выделяется их родовая семантика. К этому признаку добавляется тот или иной признак-оттенок, отражающий функциональное значение. В результате предлагаемая классификация более точно отражает архитектурно-символическую спе¬цифику Северокавказских башенных сооружений и заключается в следующем:
жилые-родовые башни – наиболее архаичный тип башенных сооружений; до XVIII в. и даже поз¬же жилые башни представляли собой архитектур¬ное выражение мифологического синкретизма жизнедеятельности; в жилых башнях осуществля¬лись (или могли быть осуществлены) все виды де¬ятельности: хозяйственная, собственно жилая, оборонная, сакральная, религиозно-языческая;
родовые-боевые башни – уникальный, не име¬ющий аналогов в мировом зодчестве тип архитек¬турного сооружения, архитектурный символ рода или фамилии, специфическое оборонное сооруже¬ние;
сторожевые-родовые башни – архитектурный символ родового селения, фортификационное сооружение, позво¬ляющее оповещать жителей селения о приближающемся противни¬ке, благодаря размещению его в местах максимального визуально¬го обзора, и отражать нападения на внешних подступах к селению;
родовые башенные склепы и башеннообразные монументы и свя¬тилища – сакральные архитектурные символы рода, фамильные скле¬пы для совершения традиционных ритуалов и видов захоронения;
родовые башенные комплексы – архитектурный символ рода, ансамбль сооружений жилого и хозяйственного назначения, принад¬лежащий одной фамилии-роду, композиционным и семантическим центром которого являлась родовая-боевая башня.

3.1. АРХИТЕКТУРА ЖИЛЫХ-РОДОВЫХ БАШЕН

Жилые-родовые башни – генетически наиболее древний тип башенных сооружений, к этому мнению приходят практически все ученые-кавказоведы. Что касается датировки башенных сооружений вообще и жилых-родовых башен в частности, то здесь мнения ис¬следователей расходятся и дистанцируются в следующих пределах – с X по XVI вв. [1]. По нашему мнению, возникновение бытовавше¬го на протяжении XV – XVIII вв. типа жилой-родовой башни можно датировать X – XII вв. [2], а истоки этого архетипа, как мы уже отме¬чали, относятся к гораздо более раннему времени.
Древнейшие жилые-родовые башни находятся в высокогорных районах Дагестана, Чечни, Ингушетии и Северной Осетии. Архитек¬турная форма жилых-родовых башен, при всех регионально-этничес¬ких отличиях, обладает рядом тождественных характеристик. К ним относится прежде всего трехчастное членение по вертикали на со-ответствующее количество этажей, как правило, имеющих раздель¬ные наружные входы, т.е. поэтажные пространства не имеют внут¬ренних вертикальных связей. Это – во-первых.
Во-вторых, отношение горизонтальных размеров (длина и шири¬на башни) к вертикальным (ее высота) следующее: 1 : 0,8 : 1,5 (Се¬верная Осетия); 1: 1,5: 1,8 (Чечня, Ингушетия); 1 : 1,8 : 2,5 (Дагес¬тан), тогда как в боевых-родовых башнях отношение размеров осно¬вания колеблется от 1 : 4 до 1 : 8, что достигается за счет уменьше¬ния основания башни при одновременном роете ее высоты.
В-третьих, жилые-родовые башни обладают наибольшей пло¬щадью плана среди всех башенных сооружений – большинство древ¬нейших жилых-родовых башен имеет поэтажную площадь от 30 до 50 кв.м.
В-четвертых, жилые-родовые башни имеют плоскую кровлю.
В настоящее время на территории Дагестана сохранились лишь довольно поздние постройки данного типа. Как правило, они дати¬руются XVII – XIX вв. Однако есть основания считать, что жилые башни сооружались и в более раннее время, но были разрушены при на¬шествии кочевников, в период арабских завоеваний, а также в ходе Кавказской войны. Впоследствии многие из подобных башен были либо перестроены, либо приспособлены к обороне.
Характерным примером жилой постройки башенного типа явля¬ется дом в ауле Кудияб-Росо Ахвахского района, обследованный в экспедициях 1945 – 1946 гг. академиком Г.Я. Мовчан [3] и имеющий три уровня. Под жилье отведены два вер¬хних уровня. Первый уровень использовался под хозяйственные нуж¬ды. Функциональное назначение в последовательности с первого по третий уровень следующее: хлев – жилье. Различное функциональ¬ное предназначение уровней башни отражается и в ее внешнем об¬лике. На фасадной стене дома в уровнях второго и третьего этажей имеется большой проем, позволяющий организовать лоджию. В пла¬не башня близка к квадрату с размерами по внешним граням 6,5 х 7,0 м. Толщина кладки стен в различных местах колеблется от 0,5 до 0,6 м, высота – 10 – 12 м. Стены слегка наклонены вовнутрь башни. Кладка стен является традиционной для Дагестана: с фасадной сто¬роны они выложены из хорошо обработанных и тщательно подогнан¬ных прямоугольных блоков, а с внутренней – из грубо околотых кам¬ней разных размеров. Внутренняя поверхность помещений не оштукатурена. Балки перекрытий – деревянные. Промежуточной опорой для них является внутренняя стена. По балкам перекрытия устраи¬вается накат из неотесанных деревянных бревен. Вход в башню – сбоку, в уровне первого этажа, однако от улицы он прикрыт сплош¬ной каменной оградой.
Наибольшее распространение данный тип жилища получил в предгорных районах Дагестана. Подобными домами-башнями за¬страивались многие селения даргинцев и аварцев. В Дагестанском музее изобразительных искусств хранится рисунок Е.В. Лансаре. На нем изображена группа жилых башен, пристроенных вплотную друг к другу. В комплексе с ними возводились и оборонительные башни.
Другой тип жилой-родовой башни – башеннообразное укреплен¬ное жилище. Его формирование было обусловлено внешними фак¬торами. Стремясь оградить и обезопасить себя от постоянных набе¬гов воинственных соседей, народы Дагестана используют башенный, как уже говорилось выше, мифологический по своему происхожде¬нию архетип пространства в новом значении, а именно в целях обо¬роны. Это, на наш взгляд, и привело к формированию структуры жилой-родовой башни, специально приспособленной к обороне. Наибольшее распространение данный тип жилища получил в гор¬ных районах внутреннего Дагестана. Чаще всего такие башни были трехэтажными. При этом нижний уровень башни отводился под хлев, средний использовался для жилья, а верхний предназначался для обороны, вследствие чего он снабжался машикулями и узкими проемами-бойницами. Однако нередко встречались жилые башни в четыре-пять этажей.
В селении Ругуджа Гунибского района в первой половине теку¬щего столетия были зафиксированы четырех-пятиэтажные жилые башни. Исследовавший их Г.Я. Мовчан пишет: «В первом этаже на¬ходится хлев, над ним в несколько этажей – жилье. Башни имеют квадратный план… Этажи сообщаются друг с другом приставными деревянными лестницами сквозь люки в перекрытиях. Вход в нижний этаж (второй) устроен сзади, с уровня земли» [4].
Развалины четырехэтажной башни сохранились и в селении Хитинда, расположенном у входа в живописное Шидибское ущелье Тляратинского района. В годы Кавказской войны (1817 – 1864 гг.) этот район являлся «шамилевской Сибирью» – сюда имам ссылал всех неугодных. Пространственная структура башни типоло¬гична: в первом этаже располагался хлев, во втором и третьем – жилые помещения. Четвертый этаж в настоящее время разрушен, но, видимо, он был оборонительным: в остатках стены верхнего уров¬ня сохранились машикули, которые в целях обороны устраивались над входами в хлев и жилье, над широкими оконными проемами. В плане башня близка к квадрату и имеет размеры помещения 6,3 х 5,3 м с высотой этажа около 3,0 м. Стены имеют толщину 0,6 – 0,7 м, сложены из сланцевого плитняка на глинопесчаном растворе. В них наряду с бойницами устроены небольшие окна с деревянными рамами. Вход в башню организован через дверь второго этажа. Это обусловлено тем, что башня возведена на склоне небольшого хол¬ма, врезающегося в планировочную структуру селения. На третий и четвертый этажи попадали через специальные люки, к которым были приставлены лестницы, вытесанные из цельных бревен. Несущим элементом конструкции перекрытия служит деревянный прогон. Внут¬ренней опорой под прогон является каменный пилон, выведенный на высоту двух этажей. Для внутренних опор перекрытий третьего и четвертого уровней использовались деревянные столбы. Подобное конструктивное решение, когда для внутренней опоры использовал¬ся выступающий из стены каменный пилон, становится общеупотребимым при строительстве родовых-боевых башен и башенных фор¬тификационных сооружений.
В селении Ицари сохранились остатки жилой-родовой башни, ранее входившей в структуру фамильного башенного комплекса, который можно отнести к наиболее старым постройкам Дагестана. В настоящее время сооружения комплекса сильно разрушены, вокруг выросли жилые дома, от которых комплекс резко отличается своим внешним ведом. Стены его сложены большого размера и очень гладко отесанными камнями. На некоторых из них высечены древ¬ние культовые символы (спирали, свастика и т.п.), а также надписи, которые, по мнению отдельных исследователей, относятся к XII в.
Башенный комплекс, плакировку которого теперь восстановить не представляется возможным, по преданию местных жителей, при¬надлежал семье уцмия (местный титул князя). Официальная рези¬денция уцмия нахфдилась вселении Маджалис. Входящая в комплекс башня ранее была пятиэтажной. Ныне два ее верхних этажа частич¬но разрушены, а частично разобраны местными жителями. В пер¬вом этаже находится входная дверь, видимо, здесь был хлев. Вход снаружи был и во втором этаже, внутрь которого уходит каменная лестница. Второй этаж, вероятно, служил сеновалом (функциональ¬но-планировочный прием, часто встречающийся в горком Дагеста¬не). Перекрытие, разделявшее первый и второй этажи, не сохрани¬лось, остался только прогон, промежуточная опора которого пред¬ставляет собой пилон, выступающий от стены к середине помеще¬ния. На третий этаж ведет наружная каменная лестница. Коробка двери главного входа отделена резьбой. В жилом помещении устро¬ены два камина и две ниши. Третий этаж освещался через неболь¬шие окна с рамами декоративной арочной формы. Перекрытие, раз¬деляющее уровни третьего и четвертого этажей, опирается на столб, которого изначально не было. Аскетический характер архитектуры усиливает неоштукатуренная поверхность стен интерьера.
Среди жилых-родовых башен Чечни и Ингушетии, так же как и в Дагестане, встречаются башни, которые можно разделить на две подгруппы: собственно жилые-родовые и башеннообразные укреп¬ленные жилища.
Жилые-родовые – наиболее древние башенные сооружения Чеч¬ни. Как правило, это приземистые, прямоугольные (реже квадрат¬ные) в плане постройки башни с одним помещением на каждом эта¬же. Стены жилых башен сложены из хорошо подогнанных камней, скрепленных глиняно-известковым раствором. Обычно стены имеют толщину не более метра, но нередко они возводились настолько тол¬стыми, что в них свободно устраивались камеры, служащие кладо¬выми для запасов продуктов и топлива. Характерной особенностью древнейших чеченских жилых башен, не приспособленных к оборо¬не, является внутренний четырехугольный столб-колонна, использу¬емый для поддержания перекрытия, которое опиралось на камен¬ные подушки. Центральный столб выкладывался очень тщательно и был не менее устойчив, чем стены башни.
Примечательна в этом отношении жилая башня в чеченском се¬лении Верхний Какадой. До настоящего времени сохрани¬лись лишь два нижних ее этажа. Третий, который, видимо, был от¬крытым, полуразрушен. Вход в башню организован в уровне перво¬го этажа и имеет арочную форму. Перекрытие второго и первого этажей представляет собой брусчатый настил, уложенный по дере¬вянным балкам, защемленным в кладке стен. Для поддержания пе¬рекрытий в центре жилых помещений башни возведен каменный столб, на который опирались деревянные балки.
Башенные укрепленные жилища составляют вторую подгруппу жилых-родовых башен. Они распространены в основном на террито¬рии горной Ингушетии, и лишь незначительное число подобных ба¬шен сохранилось в долинах, населенных чеченцами. Жилые-родовые башни, приспособленные к обороне, – это, как правило, отдельно стоящие сооружения, у которых, в-отличие от древнейших жилых башен, ярче выражены оборонительные признаки. Во многих жилых-родовых башнях этого подтипа в центре помещения возводился так¬же несущий столб, нередко декорированный геометрическим орна¬ментом.
В селении Кяхк на склоне скалы стоит жилая-родовая башня. Наличие в ней внутреннего опорного столба, а также орга¬низация трех наружных входных проемов, ведущих в различные по функциональной и семантической значимости помещения, позволя¬ет отнести кяхкскую башню к ранним образцам родовых башенных построек. В основании башня близка к квадрату 5,0 х 5,0 м. Ее пер¬вый уровень использовался в хозяйственных целях. Последующие второй и третий этажи были жилыми. Четвертый этаж являлся обо¬ронительным, на что указывает наличие машикулей, расположенных над дверными проемами. Если на первые три этажа можно было попасть извне, то на оборонительный этаж можно было проникнуть только по внутренней приставной лестнице через люк в междуэтаж¬ном перекрытии.
Конструкцию перекрытий между этажами, ввиду их обрушения, трудно установить. По этой же причине практически невозможно определить конструкцию и форму завершения башни. Однако нали¬чие внутреннего опорного столба и специальных гнезд, в которые вводились деревянные балки, позволяет представить конструкцию междуэтажного перекрытия в виде брусчатого наката по деревян¬ным балкам. Такая конструкция перекрытия характерна прежде все¬го для башен Ингушетии и представляла собой пирамидальную фор¬му со слабо выраженными скатами.
Отдельно стоящую жилую-родовую башню можно увидеть и в селении Эгикал. Ее пространственная структура близка кяхкской башне. Единственное отличие заключается в том, что эгикальская имеет подполье, в которое можно попасть из первого этажа через специальный лаз, устроенный в междуэтажном перекрытии.
Подобные жилые-родовые башни, приспособленные к обороне, хорошо сохранились и во многих селениях чеченцев. Примером мо¬гут служить башни, возвышающиеся близ селений Ни карой, Баулой.
Расцвет башенного зодчества в Северной Осетии приходится на XV–XVII вв. Именно в это время строится значительное количество башен, расположенных в бассейнах рек Геналдон, Фиагдон, Терек, Урух и Урсдон. Однако в отдельных селениях Осетии и ныне возвы¬шаются древнейшие жилые башни примерно XII–XIV вв.
Жилые-родовые башни Северной Осетии, как правило, четыре¬хугольные и имеют обычно два входных проема, расположенных в разных уровнях. Стены прорезаны множеством небольших окон и бойниц. В некоторых жилых-родовых башнях устроены машикули, имеющие простые по форме и несложные конструктивные решения. Все это указывает на то, что данный тип мог быть использован не только для жилья, но и для обороны. Многие осетинские жилые-ро¬довые башни, как и вайнахские этого типа, имеют центральный столб, строительство которого было обусловлено не столько конструктив-ной целесообразностью, сколько символической функцией. Сущес¬твенное значение здесь имели мифотворческие пласты культуры, выраженные в языческих обрядах, отмеченных выше.
Примечательна в этом отношении жилая-родовая башня Дегоевых. Она расположена на восточной окраине cеления Даргавс, на левом берегу реки Уаллагдон, притока Гизельдона. В настоящее время башня полуразрушена: нет перекрытий и лес-тницы, но стены и проемы целы. Судя по описанию Л.И. Семенова, обследовавшего ее в 1924 году, башня Дегоевых в то время была еще в сравнительно хорошем состоянии. Исследователем были за¬фиксированы балки перекрытий, каменная наружная лестница, ве¬дущая на второй уровень внешнего входа, и бревно, с помощью ко¬торого обеспечивалось внутреннее сообщение между этажами [6].
Башня прямоугольная в плане с размерами сторон 7,2 х 8,8 м. Входной проем имеет арочную форму и устроен на уровне земли, внутри башни был возведен каменный столб, который служил цен¬тральной опорой для балок междуэтажного перекрытия, державше¬гося на каменных плитах-упорах, вмонтированных в кладку продоль¬ных стен. Снаружи над стенами башни по вcему периметру нависа¬ет сланцевый козырек. Высота башни – около 6 м, толщина стен – 0,6 м. Рядом с башней расположены руины родовой-боевой башни Дегоевых, которая подверглась сильному разрушению во время эк-спедиции русских войск в Осетию в 1830 году.
В осетинских жилых-родовых башнях междуэтажное перекрытие опиралось на ряды деревянных столбов, установленных внутри по¬мещения вдоль каменных стен. В этой связи представляет интерес отмеченная выше башня, принадлежащая фамилии Дауровых и рас¬положенная в центре селения Хуссар Ламардон. По пре¬данию, башню построил Абай Дауров. Он же являлся и ее владель¬цем. Башня хорошо сохранилась. Полуразрушен лишь ее третий этаж, который, видимо, был открытым. Первый и второй уровни башни имели автономные входы.
В жилой-родовой башне Дауровых примечательна конструкция междуэтажного перекрытия. Оно держится на трех рядах деревян¬ных столбов. Два крайних ряда установлены вдоль продольных стен. Столбы третьего ряда – вдоль по продольной оси башни. Они опи¬раются на каменные опоры-подушки и отстоят друг от друга в сред¬нем на 2 м. В раздвоенные венцы несущих столбов установлены про¬дольные несущие брусья. На них уложены круглые балки-прогоны, которые вставлены в специальные ниши, устроенные в продольных стенах башни. Поверх балок сплошным слоем лежат жерди, которые присыпаны слоем земли, смешанной с глиной. Толщина насыпного слоя – до 0,2 м. В.Х. Тменов, обследовавший башню Дауровых, пред¬положил, что перекрытия первого и второго уровней однотипны, судя по тому, что на первом этаже в стенах не обнаружены ни специаль¬ные ниши, на которые могли бы опираться балки перекрытия, ни плиты-упоры второго яруса [7].
В центре селения Тиб, среди полуразрушенных башенных пос¬троек различных типов, расположена жилая-родовая башня с анало¬гичным решением конструкции междуэтажного перекрытия. По пре¬данию, она принадлежала фамилии Кучиевых, члены которой были одними из основателей этого древнего осетинского селения. Дан¬ный тип конструктивного решения в целом не характерен для позд¬них осетинских построек, однако конструкции из деревянных стол¬бов и балок широко использовались при возведений жилых домов в те времена, когда Осетия была покрыта густыми лесами, а наибо¬лее распространенным типом жилища были дома с перекрытием типа «дарбази» и «эрдояли-сахли».
В Кабардино-Балкарии наибольшее распространение жилые- родовые башни получили на территории Черек-Балкарского и Чегемского ущелий, далее на запад они исчисляются единицами, при¬чем некоторые из них были построены сванскими мастерами и не¬сут откровенный отпечаток архитектуры башенных сооружений Сванетии. Одна из таких башен зафиксирована у селения Верхний Че¬гем. В. Конопасевич совершенно безосновательно считал, что она – осетинского типа [8]. Как отмечалось выше, по своему архитектур¬ному стилю она повторяет башни Сванетии и является единствен¬ной на всей территории Балкарии.
По преданию, записанному В.Ф. Миллером из уст Апи-Мурзы Балкарукова, строитель башни Ахтуган, который будто бы жил в кон¬це XVII в., вызвал для ее постройки сванских мастеров. Однако, по свидетельству других осведомителей, башня была построена пред¬ком чегемцев – Джамурзой [9].
Ранее в комплекс с башней входили мощная заградительная сте¬на и несколько хозяйственных сооружений. В настоящее время со¬хранилось лишь одно из них, пристроенное торцевой стеной к баш¬не. Для строительства башни сванские мастера использовали хоро¬шо обработанный камень. Кладка стен выполнена на известковом растворе и отмечается тщательностью отделки и хорошей обработ¬кой камней. В плане башня близка к квадрату и имеет четыре уров¬ня. Верх ее увенчан типичной для башен Сванетии коронкой с нави¬сающим парапетом. Вход в башню организован в уровне второго этажа. В перекрытии каждого этажа имелись отверстия-люки, через которые по приставной лестнице можно было попасть на последую¬щие уровни, использовавшиеся в оборонительных целях. Прямо над входным проемом в уровне третьего этажа устроено большое окно-бойница, из которого защищающие могли вести эффективную обо¬рону башен. Для этих целей во всех стенах башни устроены треу¬гольной формы бойницы, имеющие уширения внутрь помещений.
Надо отметить, что тип башенного жилища не характерен для балкарского народного жилища и фактически отсутствует в тради¬ционном жилище кабардинцев и черкесов.
Архитектуру жилых-родовых башен Северного Кавказа при всех регионально-этнических особенностях объединяет аскетизм и мо¬нументальность. Эти художественные качества достигаются как про¬стотой и лапидарностью почти кубичной формы жилища, так и един¬ством «вечного» материала – естественного камня, в котором вы¬полнена эта форма. Цельность формы и связанный с этим компози¬ционным качеством крепостной характер жилища достигаются бла¬годаря малому количеству небольших проемов и почти полному от¬сутствию каких-либо других членений.
Особой суровостью и массивностью выделяются североосетин¬ские жилые башни, при высоте 6 – 7,5 м они имеют ширину основа¬ния 6,5 – 9 м, возведены, как правило, из грубо отесанного камня и часто имеют не три, а только два уровня. Наибольшей высотой, вер¬тикальностью пропорций и количеством уровней (до 4 – 5) отлича¬ются башенные жилища горного Дагестана, высота которых дости¬гает 10 – 15 м при ширине оснований 5,5 – 8 м. Отличительной особенностью башенного жилища Ингушетии является пусть и сла¬бо выраженная, но все же не плоская, как у всех жилых башен Се¬верного Кавказа, а ступенчато-пирамидальная форма кровли. Ба¬шенный архетип пространства в этом типе башенных сооружений, с одной стороны, обладает наиболее архаичным признаком структур¬ной организации – трехчастным вертикальным членением, а с дру¬гой – не имеет архитектурно выраженной, башенной формы.

3.2. АРХИТЕКТУРА РОДОВЫХ-БОЕВЫХ БАШЕН

На всей территории Северного Кавказа строительство родовых- боевых башен в основном осуществлялось «сильными» фамилиями, честь, силу и могущество которых они символизировали..
В Северной Осетии родовые-боевые башни представлены в ос¬новном 3 – 5-уровневыми четырехугольными в плане сооружения¬ми, характерной особенностью которых являются сужающиеся квер¬ху стены и плоские кровли. Значительное количество родовых-боевых осетинских башен было возведено в XVI – XVII вв., и некоторые из них предназначались преимущественно для огневого боя. П.П. Закарая считает, что огнестрельное оружие проникло на Северный Кавказ именно в этот период [10].
Как правило, в Северной Осетии родовые-боевые башни возво¬дились в комплексе с жилыми-родовыми башнями. Нижний этаж родовых-боевых башен служил для пленных, добытых до время раз¬бойных набегов. Средний использовался для временного прожива¬ния на время осады, а также для хранения запасов пищи и топлива. Остальные верхние этажи предназначались сугубо Для оборонитель¬ных целей. Вход в родовые-боевые башни чаще всего устраивался в уровне второго этажа и имел форму арки. Попасть в башню можно было лишь по приставной лестнице, которая в случае нападения уби¬ралась, а вход запирался толстой дубовой дверью, имевшей обычно своеобразный деревянный замок с деревянным ключом [11]. Сооб¬щение между уровнями осуществлялось с помощью приставных лес¬тниц через лазы, устроенные в углах междуэтажных перекрытий.
У осетин, как, впрочем, и у других горцев Северного Кавказа, ро¬довые-боевые башни изначально являлись собственностью патриар¬хальных семей. Однако со временем родовые-боевые башки стано¬вятся символом рода и его социально-политической значимости в гор¬ском обществе. Постепенно башни становились уже принадлежностью не рода, а отдельной семьи – «сильной» фамилии, в зависимости от которой находились более «слабые» фамилии. Видимо, этим объясня¬ется тот факт, что большинство родовых-боевых башен осетин имеют фамильную принадлежность, в отличие от башен аналогичного типа, возводившихся на территории Чечни и Ингушетии.
Отдельные родовые-боевые башни имеют объемно-пространственное и конструктивное решения, близкие к вайнахским башням. Такого рода постройки обнаружены и описаны В.Х. Тменовым в осе¬тинских селениях Нижняя Саниба, Верхний Кани, Даргавс [12]. Все башни находятся в бассейнах рек Геналдон и Гизельдон, на землях тагаурцев. Известно, что жители многих селений Тагаурии нередко для возведения башен приглашали ингушских мастеров строитель¬ного дела. Так, например, родовая-боевая башня Мамсуровых, рас¬положенная в центральной части селения Даргавс, на левом берегу реки Уаллагдон, по преданию, была возведена мастера¬ми из Джераховского ущелья. В уплату за труды строители получили 14 коров [12].
Следует отметить, что башни, возведенные вайнахскими зодчими, зафиксированы исследователями лишь в селениях тагаурского общес¬тва. Возможно, это обусловлено не только географической близостью тагаурских осетин и вайнахов, но и развитыми культурными взаимоот¬ношениями между ними. Примечательно, что именно в ущельях рек Геналдон и Гизельдон сконцентрировано значительное количество наземных башенно-образных склепов со ступенчато-пирамидальными завершениями, тогда как на остальной территории Северной Осетии преобладают полуподземные склепы с ложно-сводчатым пере¬крытием, а также наземные башенные склепы с двускатными или же гладкими пирамидальными завершениями.
Родовые-боевые башни, которые строились осетинскими масте¬рами, имели, как правило, более простые конструктивные решения, нежели башни, возведенные вайнахскими зодчими. Характерна в этом отношении родовая-боевая башня, расположенная на восточ¬ной окраине осетинского селения Тли, на левом берегу реки Тлидон. Башня подробно исследована и описана В.Х. Тменовым [12]. Она, как и многие другие башенные постройки этого селения, при¬надлежала фамилии Кадзаевых. Башня сложена из грубо обработанных сланцевых плит на известковом растворе. Сте¬ны родовой-боевой башни Кадзаевых прорезаны множеством бой¬ниц треугольной формы и украшены горизонтальными рядами пря¬моугольных углублений. Башня снабжена машикулями в виде закры¬тых балкончиков, опирающихся на две каменные консольные плиты, которые вмонтированы под углом друг к другу. Стены башни имеют толщину более 1 м и возведены со значительным наклоном внутрь постройки. Однако изнутри стены четырехъярусной башенной каме¬ры строго вертикальны. Устройство входа в башню на уровне перво¬го этажа, особенности кладей стен, форма и характер конструктив¬ного решения машикулей, а также наличие открытой боевой пло¬щадки – все это позволяет отнести родовую-боевую башню Кадзаевых к наиболее ранним постройкам данного типа.
Аналогичное объемно-планировочное и конструктивное решения имеет и башня Моураовых в селении Лисри. Она воз¬вышается в нескольких десятках метров от крестообразной в плане церкви, расположенной на западной окраине селения, на левом бе¬регу реки Лисридон. В плане башня близка к квадрату с размерами сторон 5,5 х 5,6 м. Ее главный вход имеет арочную форму и органи¬зован в уровне первого этажа. Однако в силу того, что нижняя часть башни забутована камнями-валунами, входной проем находится на высоте 2,6 м от уровня земли. Верхняя часть башни Моураовых полуразрушена, ко в отдельных местах просматриваются остатки слан¬цевого козырька, ранее нависавшего над стенами.
На противоположном берегу реки Лисридон в 20 м от святилища «Мигдау-дзуф» расположена еще одна хорошо сохранившаяся родовая-боевая башня, описанная в разделе 2.2. Она принадлежала «сильной» фамилии Дарчиевых, представители которой являлись одними из основателей селения Лисри. Рассматриваемая построй¬ка, в отличие от большинства родовых-боевых башен Северной Осе¬тии, имеет пропорции, близкие к вайнахским башням.
Башня имеет следующие размеры: площадь основания башни – 4,5 х 4,5 м, высота – 16,1 м [14], что придает ей особую вертикаль¬ную пропорциональность и стройность. Особенности кладки пара¬пета, формы завершения, козырька из сланцевых плит отмечались выше.
Над козырьком и ниже (на 2,6 м) в башне устроены машикули, форма и конструкции которых распространены среди многих родовых-боевых башен Мамисонского и Нарского ущелий Северной Осе¬тии. Конструкция машикулей родовой-боевой башни Дарчиевых представляет собой две консоли, перекрытые каменной плитой. По¬добное решение машикуля позволяло воину-осетину вести оборону только сидя или лежа [15].
Завершая анализ родовых-боевых башен Северной Осетии, не¬обходимо отметить следующий факт. Осетины, как и вайнахи, воз¬водили сооружения данного типа в комплексе с жилыми и хозяйствен¬ными постройками. Нередко в Северной Осетии, как и в Чечне и Ингушетии, вначале возводилась родовая-боевая башня и лишь в дальнейшем к ней пристраивались другие сооружения родового ком¬плекса.
В Кабардино-Балкарии количество башенных сооружений вооб¬ще и родовых-боевых башен в частности постепенно убывает при движении с востока на запад – от Верхней Балкарии к Баксанскому ущелью и Карачаю [16]. Ранее в Верхней Балкарии, по литератур¬ным данным, было 10 башен, а в Безенгийской котловине их насчи¬тывалось 6, в Верхнем Чегеме – 14 башен, а в верховьях Баксана и Карачая – 3 и 4. В настоящее время многие из них полностью или же частично разрушены.
В Кабардино-Балкарии, как и повсюду на Северном Кавказе, позволить себе построить новую родовую-боевую башню могли толь¬ко «сильные» фамилии. Лишь они имели возможность приготовить достаточное количество камня – основного строительного материа¬ла – и лишь они обладали необходимым количеством скота.
Однако в случае, если башня или башенный комплекс защищали подступы ко всему селению, то на их строительство собирались все жители.
Одна из хорошо сохранившихся родовых-боевых башен находится в Черек-Балкарском ущелье. Она расположена на юго-западной окра¬ине аула Кунюм. По преданию, башня принадлежала роду Абаевых и была построена в конце XVI – начале XVII в. одним из их предков – Али-Мурзой [17]. Она отличается тщательностью форм и представля¬ет собой как бы завершающий этап в развитии башенной архитектуры Черек-Балкарского и Хулам-Безенгийского ущелий.
В плане башня прямоугольная, с неравными сторонами: 5,8 х 6,5 х 7,85 х 5,25 м. Толщина стен в уровне первого этажа – 0,65 м, сте¬ны башни выложены из хорошо подогнанных камней правильной фор¬мы на прочном известковом растворе и имеют ярко выраженное су¬жение кверху. Благодаря высокому качеству работ стены кажутся совершенно гладкими. Вход в башню Абаевых имеет сводчатую фор¬му и организован в уровне первого этажа. Возможно, первый и вто¬рой уровни могли быть использованы для жилья. Об этом свидетель¬ствуют большие ниши, устроенные в стенах этих уровней, а также две ямы на первом этаже, которые выдолблены в скальном грунте и использовались для хранения продуктов. Три верхних уровня башни использовались как оборонительные. Функциональное различие уровней башни просматривается и во внешнем облике. В частности, третий уровень насыщен небольшими окнами и бойницами различ¬ной формы. Грузинское происхождение мастеров, возводивших баш¬ню Абаевых, отмечалось выше.
Несмотря на повсеместное разрушение башенных сооружений ка территории Карачая и Черкесии, в некоторых ущельях Верхней Балкарии родовые-боевые башни сохранились вплоть до конца XIX в. В частности, В.Ф. Миллер, посетивший Балкарию в 90-х годах про¬шлого столетия, отмечал, что первый уровень башни Абаевых был еще обитаем потомками этого некогда сильного рода.
Сохранившиеся на территории Чечни и Ингушетии родовые-боевые башни можно разбить на две группы: родовые-боевые башни с открытой верхней площадкой, используемой для обороны, и так на¬зываемые классические вайнахские башни, имеющие ступенчато¬-пирамидальное завершение.
Вайнахские родовые-боевые башни со ступенчато-пирамидаль¬ным венчанием являются как бы завершающим этапом в эволюции башенных сооружений Северного Кавказа и относятся к наиболее значительным памятникам домостроительного творчества горцев.
Башни данного типа возвышаются главным образом-в селениях, расположенных в долинах Ингушетии. Причина этого, с одной сто¬роны, в том, что лишь владельцы хороших земель были достаточно состоятельны для строительства башен, а с другой – в том, что эти участки были легко доступны, и жилища в этих местах требовали усиленной фортификации на случай необходимой обороны.
Возводились классические родовые-боевые башни из хорошо обработанных и подогнанных камней на известковом растворе. Их нижняя часть забутовывалась на высоту до 2 – 3 м. При этом самые большие камки закладывались в основание и углы башен. Разбивку плана вайнахские зодчие производили очень тщательно: углы ба¬шен прямые, а стороны основания одинаковые, с точностью до сан¬тиметра. Кладку стен вели в два ряда, стены башни кверху посте¬пенно сужались, в результате чего постройка приобретала и боль¬шую прочность, и выразительный внешний облик.
Процесс строительства родовой-боевой башни обставлялся очень торжественно, особенно его начало. При закладке первого ряда хо¬зяева будущей башни убивали жертвенного барана и его кровью обагряли угловые камни. По поверьям вайнахов, все несчастья при¬носит голод. Поэтому заказчик обязывался хорошо кормить строи¬телей, и если он не сдерживал своего обязательства, жители аула обвиняли его в преднамеренной жадности и изгоняли из своей об¬щины.
В горах Северного Кавказа землетрясения нередко достигали 5 – 6 баллов. Однако родовые-боевые башни вайнахов, несмотря на кажущуюся примитивность кладки, выдерживали подземные толч¬ки. Достигалось это тем, что строились башни, как правило, на скаль¬ных платформах и сланцевых пластах, которые выполняют роль своеобразного гасителя ударной волны. Кроме того, стены вайнахских башен с внутренней стороны связаны между собой угловыми камнями-пластинами, которые имели форму треугольника и выпол¬нялись из сланцевых плит. Укладка углового камня оценивалась очень дорого и равнялась стоимости овцы. Заметим, что стоимость строи¬тельства вайнахской башни в целом составляла 50 и более коров.
Как видим, вайнахские зодчие строили башни прочно, с учетом всех случайностей, даже землетрясений. По заказу состоятельного хозяина строители могли сделать е нижнем уровне башни каменный колодец, используемый для хранения запасов воды и пищи. Если их было несколько, то в одном мог томиться пленник, за которого ожи¬дали богатый выкуп. Иногда под башнями вайнахские мастера ус¬траивали небольшие подземные переходы.
Вайнахские родовые-боевые башни отличаются от аналогичных сооружений Чечни, Северной Осетии, Балкарии не только фортификационно-техническим, но и архитектурно-художественным уров¬нем. Они имеют своеобразное ступенчато-пирамидальное заверше¬ние, которое представляет собой каменную крышу, выполненную в технике ложного свода. Завершение начинали возводить изнутри, посредством последовательного напуска камней верхних рядов над нижними до тех пор, пока не возникала необходимость в устройстве замкового камня. Сверху на него устанавливали шпиль, который ингуши называют «цтогал». Без него родовая-боевая башня считалась недостроенной. Поскольку его установка считалась наибо¬лее сложной операцией при строительстве башни, за нее хозяева платили мастеру и его подсобникам лошадью или быком. Вот как описывал эту процедуру Л.П. Семенов: «…Когда же надо было за¬кончить покрытие свода и поставить замковый камень, на машикули ставили Лестницу, привязанную веревками, прикрепленными к стол¬бу, поставленному на время ка верхнем этаже. Веревки пропускали сквозь отверстия, сделанные между уступами кровли. Мастер при¬вязывал себя ремнем к этой лестнице, поднимался на купол башни и заканчивал работу» [17].
Для классических родовых-боевых башен вайнахского типа ха¬рактерно также устройство между вторым и третьим уровнями четы¬рехскатного свода с выступающими наружу вертикальными карниза — ми-гуртами. Подобное междуэтажное перекрытие возводилось из камня в технике «ложного свода», в то время как остальные междуэтажные перекрытия были плоскими и настилались по деревянным балкам, защемленным в гнездах, которые специально оставлялись в кладке стен.
Структура внутреннего пространства вайнахской родовой-бое- вой башни имеет трехчастное членение по вертикали, которое под¬креплялось и конструктивно, и функционально. Первым уровнем яв¬лялся нижний этаж башни, предназначавшийся для хранения запа¬сов воды и пищи, а также для содержания пленников (с этой целью в каждом углу сооружения в толще цоколя или забутованной части башни устраивали по яме). Второму уровню башни соответствовал ее второй этаж, который использовался для временного прожива¬ния членов семьи или рода на случай осады. Третий уровень разви-вался в несколько верхних этажей, близких по функциональному на¬значению, в частности третий и четвертый этажи башни предназна¬чались для защитников, тогда как пятый – для наблюдателей и за¬щитников.
Особенность вайнахских родовых-боевых башен заключалась в том, что только в них верхний этаж использовался в сторожевых це¬лях. Здесь, видимо, сказалось то, что чеченцы и, в особенности, ин¬гуши практически не строили сторожевых и сигнальных башен. В этом не было особой необходимости, так как высота вайнахских башен столь велика, что с уровня ее верхнего этажа окрестности свободно обозревались на многие километры от селения.
На некоторых башнях описанный ранее узор «голгофа» выпол¬нялся в виде мозаики. Примечательна в этом отношении родовая- боевая башня, расположенная на окраине чеченского селения Малхиста. «Голгофа» выполнена из светлого камня по темному фону стен. Источником распространения декоративной «голгофы» на вайнахс-ких башнях, по предложению некоторых исследователей, являлась Грузия, где, начиная с XII – XIII вв., на фасадах храмов часто изо¬бражали этот основной символ христианства.
Наибольшее распространение классический тип родовых-боевых башен получил в районах рек Асса, Армхи и озера Галанчож-Ами. Однако отдельные образцы вайнахских башен, как говорилось, со¬хранились в некоторых селениях Пирикитской Хевсуретии, в Тушетии и Северной Осетии. Не вызывает сомнения тот факт, что для их строительства приглашались ингушские мастера. Так, за сооруже¬ние родовой-боевой башни в селении Ахиели (Хевсуретия) местные жители заплатили вайнахским зодчим 50 коров. Известно также, что в Ингушетии существовали целые семьи, которые занимались стро¬ительством башен. С этой целью мастера покидали родные места и работали в различных селениях Северного Кавказа и Закавказья.
Родовые-боевые башни без ступенчато-пирамидального завер¬шения (с плоской земляной или же слабо выраженной четырехскат¬ной крышей) получили распространение в основном в высокогорных районах Чечни. По пространственной структуре, по внешнему виду, по особенностям конструктивных и технических решений данный тип сооружения близок жилым-родовым башням, приспособленным к обороне. Различия между ними заключаются лишь в том, что родо¬вые-боевые башни без ступенчато-пирамидального завершения, в отличие от жилых-родовых башен, имеют большую высоту (это до¬стигалось за счет увеличения количества этажей), резче выражен¬ное сужение стен кверху и значительно меньшую площадь этажей. Последнее объясняется тем, что родовые-боевые башни не были приспособлены для постоянного проживания и использовались только в случае нападения. Однако пользоваться этими башнями, по-видимому, приходилось неоднократно, потому что поверхности стен мно¬гих родовых-боевых башен покрыты толстым слоем окаменевшей копоти от очага.
В Ингушетии встречаются родовые-боевые башни, плоская зем¬ляная крыша которых окружена высоким парапетом. На каждой из четырех сторон он имеет большие проемы, которые устроены так, что парапет имеет вид не стенки, а отдельных простенков, образую¬щих четыре «зубца» в углах верхней площадки башни.
Художественный образ родовых-боевых башен Северного Кав¬каза как бы синтезирован в архитектуре вайнахских башенных со¬оружений. Прежде всего это относится к вертикально выраженной композиции самой вайнахской башни и к форме элементов, ее со¬ставляющих: форме ступенчато-пирамидального завершения и фор¬ме ложно-сводчатого междуэтажного перекрытия на гуртах. Эти фор¬мы стали архитектурными знаками своеобразного регионального языка горской культуры. В архитектуре вайнахских родовых-боевых башен домостроительное творчество горцев достигает своеобраз¬ных, сугубо региональных и художественно значимых форм.

3.3. АРХИТЕКТУРА СТОРОЖЕВЫХ-РОДОВЫХ БАШЕН

Сторожевые-родовые башни получили на территории Северно¬го Кавказа широкое распространение. Однако в результате вторже¬ния кочевников и воинственных соседних народов большинство из них было разрушено. Ориентировочное время возникновения сторожевых-родовых башен на Северном Кавказе – XII – XV вв. Более точно датировать сооружения этого типа в настоящее время не пред¬ставляется возможным. Проблема заключается в том, что археоло¬гическое изучение объектов не производилось, а литературные ис¬точники по этому вопросу весьма противоречивы.
Возводились сторожевые-родовые башки, как правило, в непос¬редственной близости от селения, жители которого были объедине¬ны кровно-родственными связями. Поэтому отдельные постройки этого типа имеют фамильную принадлежность. Строились стороже¬вые башни в основном для предотвращения внезапного нападения. Они имеют пространственную структуру, близкую родовым-боевым башням, и отличаются от них лишь высотой и местоположением в структуре поселения. Это относится прежде всего к сторожевым- родовым башням раннего происхождения. В более поздних построй¬ках этого типа, возведенных в XV – XVII вв., обращает на себя вни¬мание умелое использование народными зодчими естественных пре¬град для боевых целей. Это привело к образованию мощных оборо¬нительных форпостов, под которые приспосабливались и естествен¬ные пещеры, располагавшиеся в труднодоступных местах.
Обычно сторожевые-родовые башни занимали ключевые пози¬ции у входов в ущелье, на перевалах, около населенных мест. До¬зорные и сигнальные башни строились на склонах или вершинах хол¬мов и скал, что позволяло передавать информацию в виде звуково¬го, чаще визуального, сигнала о приближении врага. В связи с этим дозорные и сигнальные сооружения возводились не одиночно, а вхо¬дили в состав системы фортификационных укреплений одного или нескольких союзных селений.
Примером такой фортификационной системы может служить система сторожевых-родовых и сигнальных башен, возведенных в Джераховском ущелье. Эта система начиналась с сигнальной баш¬ни, возвышающейся на вершине покатого косогора, между селения¬ми Фалхан и Лежг. Вот как описывает сигнальную систему Солнеч¬ной долины В.И. Марковин: «Она (вышеуказанная башня) хорошо видна в селениях Фалдхан и Лежг, а, в свою очередь, башня аула Лежг видна в Эрзи. На западном склоне горы Мат-лан возвышается еще одна подобная одинокая башня. Она словно нависа¬ет над Эрзи, Щуаны и другими селениями. Как видим, если в рай¬оне Солнечной долины, со стороны Дарьяла, показался бы враг, ог¬невые сигналы, поданные в Джерахе, достигли бы Фуртоуг, затем Харпе, Бейни, и с помощью сторожевых башен весть о враге раз¬неслась бы по всей стране…» [18].
Сторожевые-родовые башни не были приспособлены для посто¬янного проживания, вследствие чего дежурство на них осуществля¬ли по очереди все семьи родовой общины. Нередко создавались специальные отряды из молодых людей, которые освобождались от постоянной трудовой деятельности и занимались лишь охраной се-ления.
Сторожевые-родовые и сигнальные башни Чечни и Ингушетии независимо от того, что их строительство определялось единой пот¬ребностью, как правило, отличались друг от друга и объемно-плани¬ровочным, и конструктивным решениями.
Сигнальные башни обычно возводились в виде отдельно стоя¬щих сооружений с открытыми верхними площадками, огражденны¬ми невысоким парапетом. В этом отношении они схожи с вайнахскими родовыми-боевыми башнями, не имеющими ступенчато-пирами¬дального завершения.
При возведении сторожевых-родовых башен учитывались все естественные преграды, которые облегчали оборону занимаемого форпоста. Для устройства таких оборонительных сооружений неред¬ко использовались естественные пещеры, которые ограждались мощ¬ными каменными стенами, оснащенными щелями-бойницами, а иног¬да и машикулями. Руины подобного укрепления расположены близ чеченского селения Моцарой, сторожевой комплекс которого пред¬ставляет собой стену длиной около 12 м и высотой около 10 м с бой¬ницами и узкими окнами. Стена перекрывала обширную нишу от¬весной скалы, и к ней вели лестницы и мостики, укрепленные на сло¬женных из камня подпорках. Ныне они разрушены [19].
Среди сторожевых укреплений Чечни и Ингушетии есть группа, представленная боевыми башнями, пристроенными к скалам. Подо¬бные сооружения располагались обычно над высокими обрывами у входов или же выходов из ущелий. О них писал в конце прошлого века В.Ф. Миллер: «…Прикрепленный к естественным углублениям скалы замок мы осматривали близ аула Туркали на высоком отвес¬ном берегу речки Геки… К замку ведет узкая, частью высеченная в скале тропа, кое-где обрывающаяся и замененная деревянными мостиками… Поразительное впечатление производит небольшой балкон, сохранившийся каким-то чудом на страшной высоте. Дер¬жится он на массивных брусьях, выступающих на сажень из скалы» [20].
В Осетии пещерные фортификационные сооружения возводятся в XV – XVII вв., ареал их охватывает ее северные районы.
Пространственная структура пещерных крепостей складывалась на протяжении всего периода их действия и резко отличалась от кре¬постных сооружений, возводившихся в Азии и Европе. В отличие от азиатских и европейских средневековых крепостей, имевших замкну¬тую пространственную структуру, осетинские крепости представля¬ют собой вытянутые вдоль ущелий мощные фортификационные сис¬темы, включающие в себя обособленно стоящие пещерные укреп¬ления и сторожевые-родовые башни.
Наибольшее распространение пещерные фортификационные со¬оружения получили в Куртатинском и Алагирском ущельях. Среди них выделяется своей мощью крепостной комплекс, расположенный на левом берегу реки Фиагдон, близ древнего осетинского селения Дзивгис. Протянувшись вдоль самого узкого места в Куртатинском ущелье – теснине Кадаргаван, он играл важную роль в обороне ущелья и поэ¬тому был хорошо укреплен. «Кажется, нет ни одной мало-мальски зна¬чительной пещеры или навеса в скалах, не закрытых мощной стеной и превращенных в неприступную твердыню. Повсюду зияют провалы входов с арочным завершением, окна, узкие подслеповатые бойницы, направленные к противоположному берегу реки» [21].
Комплекс рассматриваемых укреплений состоит из семи пещер и скальных навесов, расположенных на высоте более 10 м от подо¬швы скального массива и закрытых мощными стенами из грубо об¬работанных камней. Доступ в пещеры был возможен лишь при по¬мощи приставных лестниц, которые убирались в случае опасности. Ранее все пещерные башни Дзивгисского комплекса были взаимос¬вязаны друг с другом, однако в настоящее время тропы, проложен¬ные между ними, сохранились лишь частично. Это значительно ус¬ложняет изучение Дзивгисского фортификационного комплекса, ко¬торый является одним из интереснейших памятников домостроитель¬ного (фортификационного) творчества горцев [22].
Еще один хорошо сохранившийся пещерный оборонный комплекс расположен у древнего осетинского селения Урсдон. Он представ¬ляет собой мощную систему оборонительных сооружений, в состав которых входят пять пещерных башен, возведенных на высоте 100 – 150 м над уровнем реки Урсдон, на ее правом скалистом берегу. Примечательной особенностью комплекса является его протяжен¬ность.
Рядом с укреплением сохранились остатки двух родовых-боевых башен. Они были возведены жителями селения задолго до строи¬тельства пещерного комплекса и при необходимости могли исполь¬зоваться для обороны в случае нападения воинственных соседних племен. В более позднее время обе башни, как и Урсдонский ком¬плекс, были включены в систему оборонительных сооружений Алагирского ущелья, по которому с древних времен пролегал торговый путь, связывавший север и юг Кавказа. Примечательно в этой связи, что в одном из древнейших осетинских селений Цамад (Алагирское ущелье), основанном, по преданиям, потомками Сидамона, сына легендарного Ос-Багатара, Е. Г. Пчелиной в 1928 г. был найден се¬ребряный сасанидский кубок, который, по предположению В.А. Кузнецова, вполне мог попасть туда в качестве таможенной платы за провоз торговых грузов через ущелье [23].
К концу XVIII в. башенные сооружения в Северной Осетии, за исключением сторожевых укреплений и пещерных комплексов, уже не возводились. Это свидетельствует о том, что к этому времени башенный архетип утратил свое прежнее архитектурно-символичес¬кое значение. Однако этот процесс начал развиваться еще задолго до XVIII в. Рационализация пространственной структуры башенных сооружений проявляется уже в первых оборонительных постройках осетин, где во главу требований, предъявляемых к постройкам, ста¬вились фортификационные.
Сторожевые-родовые башни горного Дагестана представляют собой специальные башни, расположенные ка подступах к селению. О такого рода башнях, например в селе Лучек Рутульского района (они не сохранились), сообщалось в 1850 г.: «На скале… и ныне на¬ходятся две грубо сложенные башни в виде цитадели, а само селе¬ние у подошвы, между реками лежащее, окружено стеною с башня¬ми» [24].
Одна из таких сторожевых-родовых башен сохранилась у селе¬ния Ицари. Она расположена на краю плато, простирающе¬гося к северу от селения. Само же селение расположено на речной террасе. К югу от него проходит глубокое ущелье реки. Потребность в строительстве башни возникла у жителей селения после того, как князь Кайтага вместе с семьей покинул Ицаринский башенный ком¬плекс и переселился в село Маджалис. Ицаринцы для защиты от наседавших на них врагов – жителей соседней «общины» – постро¬или на подступах к селению большую круглую сторожевую башню. Башня, круглая в плане, диаметром около 7 м, четырехэтажная, увен¬чана декоративным карнизом на кронштейнах, имитирующим маши- кули. Вход в нее решен в уровне второго этажа; над входом, на уров¬не четвертого этажа, – единственное окно; в стенах башни, с севе¬ра, востока и запада – до двух десятков бойниц с узкими щелями (0,1 х 0,5 м) и большими нишами (0,8 х 2,2 м), в которых может по¬меститься стрелок из лука. Высота башни приближается к 16 м, тол¬щина стен на уровне второго этажа – 1,4 м. По мере движения вверх толщина стен резко уменьшается, что решалось за счет значитель¬ного наклона внешней поверхности стены вовнутрь помещений. Клад¬ка стен башни производилась на глиняном растворе из грубо около¬тых камней, между ними для выравнивания кладки уложены мелкие камни. Конструкция перекрытия ицаринской сторожевой-родовой башни типологична и построена на конструктивном приеме, харак-терном для большинства башенных сооружений Дагестана. Приме¬чательной чертой данного решения является то, что балки перекры¬тия опирались на центральный прогон, который, в свою очередь, посередине опирался на перпендикулярный ему радиальный пилон. О характере перекрытий свидетельствуют гнезда с остатками кон¬цов балок.
В селении Мусрух сохранилась семиэтажная сторожевая-родо¬вая башня. Она была возведена «келебской общиной» и предназна¬чалась для защиты от нападений со стороны родовых общин и со¬юзов, населявших долины Гидатля. Башня расположена в центре селения, прилепившегося к крутому склону горы подобно орлиному гнезду, и занимает доминирующее положение как в структуре селе¬ния, так и во всей котловине келебской долины [25]. Такое положе¬ние башни обусловлено двумя факторами. Во-первых, она возведе¬на на самой высокой скальной площадке, возвышающейся над се¬лением, во-вторых, значительная высота башни позволяла наблю¬дать за местностью и обнаруживать нападающих, находящихся за горой.
Наибольшее распространение сторожевые-родовые башни и фортификационные комплексы получили на территории Балкарии, в верховьях Черек-Балкарского и Хулам-Безенгийского ущелий. Изо¬билие башен и других оборонительных сооружений в этих ущельях говорит об их важном значении в истории балкарского народа. Как правило, сторожевые-родовые башни и фортификационные комплек¬сы располагались на труднодоступных скальных участках и верши¬нах, окаймляющих горные котловины, в которых размещались бал¬карские и карачаевские аулы. Реже они сооружались в аулах и вбли¬зи от них. Сторожевые-родовые и другие фортификационные соору¬жения в отдельных районах представляли собой хорошо продуман¬ную оборонительную систему и занимали в стратегическом отноше¬нии выгодные точки.
Примером сторожевой-родовой башни, расположенной вблизи селения, являлась Хуламская. Она находилась на левой сто¬роне Хулам-Безенгийского ущелья, над старым аулом Хулам. Башня была возведена на горизонтальной площадке труднодоступной террасообразной скалы. Попасть в Хуламскую башню можно было толь¬ко с западной стороны, пройдя по опасной горной тропе. В несколь¬ких десятках метров от башни тропа упиралась в мощную загради¬тельную стену, замкнутую между скалами. Длина стены – 14,6 м, толщина – 0,65 м, высота стены колебалась в пределах от 1,6 м до 2,2 м. Возведенная стена усиливала оборонительные возможности башни и делала доступ в нее практически невозможным.
На вершине труднодоступной горы Кала-Баша на небольшой скальной площадке расположена еще одна хорошо сохранившаяся сторожевая-родовая башня, из которой хорошо просматриваются ущелья рек Хузрук и Учкулан. Хузрукская башня, иначе – башня «Мамия-Кала», была трехэтажной. Об этом свидетельствуют ниши в стенах для крепления балок междуэтажного перекрытия. Общая высота ее с учетом высоты фундамента – 7,9 м. Высота пер¬вого этажа – 2,2 м, второго – 2,8 м, третьего – 2,4 м. Входной про¬ем в башне имеет арочную форму, устроен он в уровне первого эта¬жа. Слева от выхода расположен колодец, выдолбленный в стене и облицованный камнем. Он служил для хранения запасов пищи и топ¬лива. Связь между уровнями башни осуществлялась по приставным лестницам через люки, устроенные в междуэтажных перекрытиях. В основании башня «Мамия-Кала» близка к квадрату. Стены ее сложе¬ны из хорошо обтесанных и подогнанных камней на известковом растворе. У основания их толщина равна 1,2 м. Умелая подгонка кам¬ней придает стенам почти гладкую поверхность, что резко отличает хузрукскую башню от многих сооружений Балкарии и Карачая подо¬бного типа. Стены имеют ярко выраженное сужение кверху. Их клад¬ка велась таким образом, что на уровне каждого этажа в стенах ус¬траивались небольшие уступы, на которые опирались деревянные балки междуэтажных перекрытий.
На территории Верхней Балкарии находится еще одна полураз¬рушенная башня. Ее также можно отнести к типу сторожевых-родовых башен. Это так называемая башня Амирхана. Она расположена в Черек-Балкарском ущелье у древнего, ныне пустующего, аула Шканты. По преданию, башня возводилась сванскими мастерами для Сосрана Абаева [26]. Ранее башня Амирхана являлась одним из форпостов в оборонительной системе Черек-Балкарского ущелья. При ее сооружении большое внимание было уделено учету форти¬фикационных возможностей естественных преград, а также выбору площадки под строительство. Стратегическое положение башни оп¬ределялось также и тем, что из нее хорошо просматривались близ¬лежащие селения, в частности аул Кюнюм, расположенный на про¬тивоположном берегу реки Черек. Башня Амирхана возводилась из тесаного, средних размеров камня на прочном известковом раство¬ре. В основании она близка форме равнобедренной трапеции с внут¬ренними размерами стен 2,7 х 5,65 х 1,65 х 5,65 м. Кверху башня сужается, толщина стен в основании составляет 0,8 м, а в верхней части – 0,5 м. Вход в нее находится в северовосточной стене на высоте 0,4 м от уровня пола и имеет арочную форму. Установить этажность башни в настоящее время невозможно, поскольку она сильно разрушена. Однако, по предположению М.И. Мизиева, кото¬рый ее обследовал, башня Амирхана, вероятнее всего, была двухэ¬тажной. М.И. Мизиев считает, что об этом свидетельствуют неболь¬шие ниши, расположенные на боковых длинных стенах, на высоте 1,8 м, в которых, по его мнению, укреплялись балки междуэтажного перекрытия. Башня Амирхана, а также рассмотренная ранее башня «Мамия-Кала» представляют собой классические примеры постро¬ек сторожевого типа, возводившихся на территории Балкарии и Ка¬рачаево-Черкесии.
В Балкарии, как и в соседней Северной Осетии, в XV – XVII вв. помимо отдельных сторожевых башен возводились и оборонитель¬ные комплексы. В отличие от башен, они намного больше по разме¬рам, имеют различные жилые и хозяйственные пристройки, оборо¬нительные стены. Возводились они, как правило, жителями одного балкарского селения. Реже крепостные комплексы строились чле¬нами различных родовых общин, вступивших в союзнические отно¬шения и расположенных в нескольких аулах одного ущелья. Время постройки значительного большинства сторожевых башен и крепос¬тных комплексов до сих пор не установлено. Очевидно, что потреб¬ность в их возведении возникла в связи с усилившейся экспансией извне, со стороны крымских ханов и турецких султанов, т.е. в пери¬од с XIV по XVIII вв.
Примечательной чертой балкарских оборонительных комплексов является максимальное использование зодчими фортификационных возможностей и особенностей рельефа площадки, выбранной под строительство. Об этом свидетельствует планировка и конфигура¬ция многих построек данного типа.
Характерен в этом отношении фортификационный комплекс Зылги. Сейчас он полуразрушен. Однако ранее это был главный фор¬пост в общей цепи укреплений Черек-Балкарского ущелья. Комплекс возведен на трех террасообразных скальных выступах, ступенями поднимающихся вверх. Его планировка всецело подчинена особен¬ностям естественной площадки, выбранной под строительство. На первой террасе были возведены две заградительные стены, примы¬кающие к отвесу скалы. Это привело к образованию двух обособ¬ленных замкнутых объемов. Конфигурация стен сооружений перво¬го яруса продиктована очертаниями скальной площадки. Общая дли¬на заградительных стен, которые были сложены из крупноразмер¬ных камней на известковом растворе – 19 м, толщина – 0,6 м. В стенах устраивались окна и бойницы. Из них отлично просматривал¬ся весь выход из теснины Черек-Балкарского ущелья.
На площадке второй террасы, расположенной на 11 м выше пер¬вой, были возведены сооружения второго яруса. Это – главное ук¬репление комплекса, и в настоящее время оно представлено двумя прямоугольными в плане постройками, которые также примыкают к отвесам скалы. В обоих сооружениях имелись выдолбленные в скаль-ном грунте и облицованные камнем колодцы. Они использовались для хранения запасов пищи и топлива. В передних и боковых стенах построек, так же как и в заградительных стенах первого яруса ком¬плекса, были устроены окна и бойницы, из которых хорошо просмат¬ривались все сооружения, расположенные на нижней террасе, и подступы к ним. По планировочным и конструктивным решениям сторо¬жевых и оборонительных построек второй ярус комплекса Зылги яв¬ляется его цитаделью.
На высоте 50 м над второй площадкой расположена третья тер¬раса. На ней возведена сложной конфигурации стена, примыкаю¬щая к скальному выступу. Образовавшееся башенное сооружение – последнее оборонительное место всего комплекса. Одновремен¬но эта башня служила и в качестве дозорной, потому что из нее об¬зор окрестностей был намного шире, чем из сооружений первых двух ярусов. Таким образом, башенный комплекс Зылги представлял со¬бой хорошо продуманную и практически неприступную систему сто¬рожевых и оборонительных сооружений, способных защитить бал¬карские аулы, расположенные в долине Черек-Балкарского ущелья.
На скалистом уступе горы над старым аулом Кюнюм, который находится в глубине Черек-Балкарского ущелья, расположен фор¬тификационный комплекс Малкар-Кала. Среди башенных комплек¬сов Верхней Балкарии это один из самых труднодоступных. Он пред¬ставляет собой сильно укрепленное, с хорошо продуманной плани¬ровкой, оборонительное сооружение, с прилегающими к нему жи¬лыми и фортификационными пристройками. К юго-востоку от ком¬плекса, непосредственно с ним не соприкасаясь, тянутся остатки жилых построек, компактно расположенных на нескольких террасах. Их насчитывается около десятка. По предположению М.И. Мизиева, это развалины небольшого родового аула, прижатого к своей обо¬ронительной крепости. При необходимости население могло укрыть¬ся в ней и обороняться от неприятеля [27].
Среди оборонительных сооружений Верхней Балкарии особый интерес вызывает башенный комплекс Болат-Кала, расположенный почти на неприступной скале у аула Кюнюм. Он как бы завершает всю оборонительную систему Черек-Балкарского ущелья и является самой мощной во всей группе сторожевых-радовых и оборонитель¬ных сооружений, охраняющих подступы к древнему балкарскому селению. Первоначально комплекс представлял собой однокамер¬ное сооружение, от которого в сторону отходила мощная загради¬тельная стена, прикрывавшая подход к постройке. Несколько позд¬нее у одной из граней главной башни комплекса была возведена двухкамерная пристройка. На это указывают несколько факторов: во-первых, уровень пола основной камеры выше пола пристроенной части на 0,8 – 0,9 м, во-вторых, значительна разница между толщи¬ной стен основного объема и пристроенного – она достигает 0,5 м. Кроме того, хорошо виден строительный шов между главной баш¬ней и пристройкой к ней. Вход в башенный комплекс Болат-Кала был устроен с северо-восточной стороны через входной проем в стене, примыкающей к отвесу скалы. Связь между основным и пристро¬енным объемами осуществлялась через узкий проем в смежной сте¬не. Справа от него в углу главной башни располагались колодцы, которые использовались в хозяйственных целях. Форма основания постройки близка равнобедренной трапеции со сторонами 8,9 х 11,7 х 5,9 х 11,7 м. В стенах пристройки устроены окна и бойница, из которых хорошо просматриваются подходы как к комплексу, так и к аулу.
На неприступной горе около бывшего селения Усхур сохрани¬лись остатки фортификационного комплекса «Тотур-Кала» с полу¬разрушенными башнями. На противоположной сторо¬не долины находятся остатки сторожевой башни. Вероятно, построй¬ки представляли собой единый оборонительный комплекс, имевший целью поражать вторгнувшегося противника перекрестным огнем [28].
В Баксанском ущелье сохранились развалины оборонительного комплекса и сторожевых-родовых башен. Постройки расположены на скальных площадках террасообразных гор у древнего селения Эльджурт. По преданию, сооружения возводились сванскими мас¬терами для проживавших здесь карачаевцев. Местные жители счи¬тают. что комплекс принадлежал легендарному карачаевскому ге¬рою Карче и его родственнику Камгуту, одному из прародителей карачаевского рода Крымшамхаловых [29].
Наибольшее количество сторожевых-родовых башен и башенных комплексов находится в восточном районе Балкарии, который гра¬ничит с Северной Осетией. Архитектурный тип в большинстве слу¬чаев совпадает с осетинским. Это наиболее наглядно проявляется при сравнении оборонительных сооружений Северной Осетии и Вер¬хней Балкарии. Достаточно вспомнить и сопоставить башенные ком¬плексы, расположенные у селений Дзивгис (Северная Осетия) и Кюнюм (Верхняя Балкария). Сходство архитектуры башен Балкарии и Северной Осетии (особенно Дигории) объясняется не только геог¬рафической близостью, но и развитыми взаимными культурными контактами, в частности в сфере домостроительного творчества. Кабардинские и балкарские «таубии» очень часто обращались к услугам осетинских мастеров, построивших многие башенные соору¬жения в Кабарде и Балкарии. В то же время многие «сильные» фа¬милии дигорских осетин активно перенимали традиции кабардинс¬кой знати, «аристократические» манеры которой считались в эпоху средневековья эталоном для горцев Северного Кавказа.

3.4. АРХИТЕКТУРА РОДОВЫХ БАШЕННЫХ КОМПЛЕКСОВ

Возникновение родовых башенных комплексов было обусловлено потребностями постоянно увеличивающейся родовой общины. Родо¬вая община оставалась актуальной у горцев Северного Кавказа (осо¬бенно у чеченцев, ингушей, осетин, аварцев и рутульцев) вплоть до XVIII в. Численность членов родовой общины нередко достигала 100 человек. Даже самые малочисленные состояли из 15 – 20 членов. Та¬кое количество родственников не могло нормально проживать в одной жилой-родовой башне, так как ее жилая площадь – площадь общесе¬мейной комнаты – обычно не превышала 45 кв.м [30].
Подобное явление имело место во многих горных районах Се¬верного Кавказа и Закавказья. И это позволило А.И. Робакидзе пред¬положить, что рост башенных комплексов путем достраивания но¬вых жилых-родовых башен был обусловлен увеличением числа ро¬дственных семей, которые после выделения из родовой общины селились вокруг родовой-боевой башни, образовывая особую форму патронимического поселения.
В этой связи мы считаем, что первоначально горцы возводили родовые башенные комплексы, состоявшие из жилой-родовой баш¬ни и пристроенной к ней родовой-боевой. С течением времени ро¬довые башенные комплексы могли достраиваться жилыми, хозяй-ственными и оборонительными постройками, образуя родовые по¬селения. Подобные сооружения в Чечне и Ингушетии получили на¬звание «галан». Первоначально в родовом башенном комплексе про¬живала одна вайнахская семья (доъзал), состоящая из брачной пары, их детей и детей их сыновей. У вайнахов, как и повсюду на Север¬ном Кавказе, главой семьи был отец, и все движимое и недвижимое имущество находилось в его распоряжении. Если в семействе было несколько сыновей, то вайнахская семья часто перерастала в фами¬лию (циа). Как правило, она образовывалась после смерти главы семьи. С ростом вайнахской семьи, а также в процессе ее перерастания в фамилию и происходило формирование фамильных башен¬ных комплексов.
В фамильных башенных комплексах родовая-боевая башня со¬четалась с жилой по-разному: стояла рядом, примыкала к ней или же встраивалась в ее объем.
Нередко комплекс жилой и родовой башен обносился высокой каменной стеной. Образовавшийся внутренний двор служил, глав¬ным образом, загоном для скота. Однако свойства каменной ограды использовались и в оборонительных целях. Подобные комплексы отличаются от фамильных. Условно их можно назвать фамильными башенными усадьбами, тем более что они являлись, видимо, одним из промежуточных этапов в эволюции фамильных комплексов, кото¬рая привела к формированию крупных башенных образований.
В домостроительном творчестве чеченцев и ингушей процесс формирования родовых башенных комплексов проявился в наибо¬лее «классическом» виде. Здесь родовые башенные комплексы от¬ражают все стадии эволюции данного типа архитектуры башенных сооружений: родовые башенные комплексы, состоявшие из одной жилой-родовой башни и одной родовой-боевой; крупные фамиль¬ные башенные комплексы, состоявшие из одной родовой-боевой башни, нескольких жилых-родовых и группы хозяйственных постро¬ек; обособленно расположенные фамильные башенные усадьбы-комплексы, состоявшие из одной родовой-боевой башни и группы жи¬лых и хозяйственных построек, обнесенных мощной оборонитель¬ной стеной; наконец, родовые комплексы, состоящие из нескольких родовых-боевых башен, обстроенных жилыми-родовыми башнями и различного рода хозяйственными постройками. На сегодняшний день практически все типы родовых башенных комплексов хорошо сохра¬нились.
В отличие от фамильных башенных комплексов и усадеб, ареал родовых башенных комплексов не столь широк. Однако в количес¬твенном отношении они преобладают. Этот факт согласуется с ис¬торическими и этнографическими данными. В XVI – XVIII вв. многие вайнахские родовые общины («тейпы») имели развитую патроними¬ческую структуру, состоявшую из нескольких родственных фамилий. Каждый тейп имел свое название по имени легендарного или реаль¬ного родоначальника. Все члены родовой общины между собой были равны и свободны, что, конечно, не означало абсолютного равенст¬ва. Историкам и этнографам известен случай, когда бедные вайнахские фамилии и молодые семьи становились столь зависимыми до¬лжниками, что практически оказывались на положении рабов-«лаев» у своих более состоятельных родственников. Время строительства большинства родовых башенных комплексов датируется эпохой поз¬днего средневековья. Несмотря на это, данный тип пространствен-ного образования нельзя отождествлять с феодальными замками, которые получили широкое распространение в Западной Европе и Передней Азии.
Примером патронимического поселения служит родовой башен¬ный комплекс чеченского селения Моцарой, который состо¬ит из одной родовой-боевой башни вайнахского типа и трех жилых башен. По периметру он обнесен мощной каменной стеной, а рядом с ним расположена еще одна полуразрушенная постройка, которая была возведена значительно позднее основных сооружений бакен¬ного комплекса. По-видимому, она использовалась жителями родо¬вого башенного комплекса в качестве загона для скота.
Полуразрушенный родовой башенный комплекс расположен и в селении Хени. Он, как и многие подобные Сооружения Чечни и Ингушетии, имеет сложную иррегулярную планировку и пред¬ставляет собой группу жилых, хозяйственных и оборонительных сооружений. Родовая-боевая башня стоит обособленно. Возможно, ее строительство было начато уже после того, как произошло оконча¬тельное формирование планировочной структуры родового комплек¬са. Учитывая местоположение башенного комплекса, который зани¬мает вершину холма, можно предположить, что строительство родо¬вой-боевой башни, ранее имевшей выразительное ступенчато-пи¬рамидальное завершение, было продиктовано не столько оборони¬тельными потребностями, сколько соображениями престижа. Одна¬ко несмотря на то, что подобное планировочное решение родового комплекса не редкость для Чечни и Ингушетии, гораздо чаще вайнахская башня возводилась одновременно в комплексе с жилой баш¬ней. Такое решение получило повсеместное распространение и было характерно для родовых башенных комплексов как ингушей, так и чеченцев.
В позднем средневековье в Чечне и Ингушетии происходил про¬цесс укрепления селений путем объединения в родовые союзы, со¬здание которых позволяло их членам занимать плодородные земли и оборонять новую территорию посредством строительства мощных родовых башенных комплексов. В состав последних входило сразу несколько родовых-боевых башен классического типа. При этом баш¬ни строились, как правило, совместными усилиями и на средства всех жителей образовавшегося поселения.
А.Ф. Гольдштейн после анализа планировочной структуры неко¬торых ингушских фамильных и родовых башенных комплексов при¬шел к выводу, что их неприступность и мощь достигались не столько строительством родовых-боевых башен, сколько всей фортифика¬ционной системой селения. Она включала в себя и жилые башни, и хозяйственные постройки, и заградительные стены.
Процесс объединения родов и создания родовых союзов полу¬чил широкое распространение в долинах рек Армхи и Ассы. Это при¬вело к возникновению на территории Чечни и Ингушетии таких круп¬ных башенных селений, как Таргим, Эрзи и Эгикал, жителей кото¬рых объединяли земельные и племенные интересы.
Заключение союзов между отдельными родами позволяло жите¬лям двух, а иногда и более селений создавать не только отдельные фортификационные сооружения, но и целые системы оборонитель¬ных укреплений, в состав которых могли входить заградительные стены, перекрывающие узкие проходы в ущельях, сторожевые-ро¬довые сигнальные башни.
Такого рода фортификационная система была создана вайнаха¬ми у входа в Джераховское ущелье, близ селения Джерах. От его былой архитектуры ныне почти ничего не сохранилось. Остались одни руины да стройная высокая родовая-боевая башня, окруженная со¬временными домами, а в XVIII в. здесь можно было увидеть мощную крепостную стену, преграждающую вход в ущелье, в Страну вайнахов. Между тем жители селений Джераховского ущелья свободно выходили к Тереку. Как повествуют предания, родоначальник джераховцев – Джерахнат – собирал здесь дань за проезд и провоз грузов по Дарьяльскому ущелью. Эта укрепленная оборонительная система возводилась жителями всех селений Джераховского ущелья.
Родовые башенные комплексы являлись структурной единицей построения горных селений, в процессе формирования которых ко¬личество их увеличивалось. Характерный пример этого типа – ин¬гушское селение Эрзи.
Селение расположено на холме, вблизи реки Армхи, и состоит из девяти родовых башенных комплексов. Первым поселенцем это¬го горного селения был Явкуров, свой родовой башенный комплекс он возвел не на вершине, а на склоне холма. Вершина холма свя¬щенна, это наиболее почетное место, и впоследствии, при развитии селения в сторону вершины, самая верхняя часть не была полностью застроена и представляла своеобразную общественную площадь. Если бы соображения обороны имели первостепенное зна¬чение, то Явкуров застроил бы именно вершину холма, но этого не произошло. Когда основатель селения Эрзи обжился на новом мес¬те (а до этого Явкуров жил в трех километрах в сторону Таргима), он выделил рядом участок для своего родственника Буружова. Со вре¬менем в Эрзи поселилось еще несколько фамилий, которые были и могущественнее и богаче основателей селения. Свои родовые ком¬плексы, по соображениям престижа, они стремились построить выше комплексов и Явкурова и Буружова. Поэтому родовые башки более могущественных фамилий располагались все выше и выше, прибли¬жаясь к вершине. В результате родовой комплекс основателя селе-ния Явкурова оказался в нижней части холма на окраине селения Эрзи, что побудило его хозяина переселиться на новое место – по другую сторону реки Армхи на склон горы.
Аналогично структурно-семантическое построение высокогорного селения Хой. На более высокой части склона находит¬ся самая высокая (сохранившаяся до настоящего времени) родовая башня. Основная концентрация родовых башен – в верх¬ней части селения. В этой же части селения в верхнем квартале, в комплексе с родовыми башнями, расположено здание мечети с ба¬шенным минаретом (на генплане помеченное полумесяцами). Еще выше по склону горы за родником находится мусульманское кладбище, которое по площади примерно равно селению, т.е. селение имеет как бы две части: «город предков» и «город людей».
В Северной Осетии башенные комплексы, состоящие из одной жилой-родовой башни и одной родовой-боевой, на сегодняшний день малочисленны, и здесь можно сделать два вывода: либо у осетин этот тип башенных комплексов не получил широкого распростране¬ния, либо такого рода сооружения в период нашествия монголов подверглись сильным разрушениям, а после ухода кочевников раз¬бирались под строительный материал для возведения новых, более мощных фамильных башенных комплексов и усадеб. Как нам кажет¬ся, второй вывод более объективен, так как он подтверждается мно¬гими фактами, например описаниями русских и иностранных путешественников и исследователей, посетивших Северную Осетию в XVIII-XIX вв., сведениями, полученными от местных жителей, а так¬же отдельными легендами и эпическими рассказами. Во всех этих источниках можно проследить одну и ту же информацию. После ухо¬да монголов разрушенные башни осетины использовали под строи¬тельный материал для возведения новых построек.
С последствиями монгольского нашествия связана еще одна осо¬бенность эволюции родовых башенных комплексов Северной Осе¬тии. У осетин, в отличие от вайнахов, практически нет башенных ком¬плексов, расположенных обособленно от крупных селений. На наш взгляд, это объясняется тем, что после ухода кочевников осетины стремились возводить новые родовые башенные комплексы в струк¬туре уже сложившихся селений. Таким образом повышалась обо¬ронная мощь как отдельного комплекса, так и всего селения в це¬лом. Планировочная структура осетинских селений практически ли¬шена какой-либо «зримой» регулярности, так как фамильные башен¬ные комплексы, входящие в их состав, возводились поэтапно, в те¬чение длительного промежутка времени и нередко к тому же на учас¬тках со сложным рельефом.
Укрепленные фамильные башенные усадьбы, так называемые «галуаны», сохранились в некоторых селениях Тагаурии, Куртатинского и Алагирского ущелий. На ранней стадии эволюции они пред¬ставляли собой отдельно стоящие сооружения, в состав которых вхо¬дили одна жилая-родовая башня и одна родовая-боевая. Характер¬ная черта фамильных башенных усадеб – заградительные стены, которыми обносились башни, расположенные особняком.
Примечателен в этом отношении галуан Сахмановых, возвыша¬ющийся на правом берегу реки Гизельдон на окраине селения Даргавс. Он состоит из жилой-родовой башни, размеры основания ко¬торой 11,5 х 7,8 м при толщине стен 0,9 м. Башня имеет два входа. Первый расположен в уровне земли, второй – на высоте 1,6 м. В 20 м от жилой-родовой башни сохранились развалины родовой-боевой башни. В плане она прямоугольная, приближающаяся к квадрату с размерами сторон в основании 5,8 х 5,5 м, при толщине стен 0,8 м. Оба сооружения объединены общим двором, обнесенным мощной стеной, ее толщина приближается местами к 1 м. Высота наиболее сохранившихся участков ограждающей стены достигает 5,5 м.
Более развитое объемно-пространственное решение имеет фа¬мильная усадьба Карацевых, расположенная на окраине селения Урыкау. Само селение находится в низовье реки Кададон, у впаде¬ния ее в реку Фиагдон.
В начале 50-х годов XX в. фамильная усадьба обследовалась С. Кригер и Н.Ф. Такоевой. В одной из работ о жителях этого галуана последняя приводит следующие сведения: «Крепость Карацевых составляла отдельный отселок, в котором жили потомки одного рода, разделившегося на две семейные общины. В дальнейшем, с раз¬растанием каждой из общин, выделялись новые хозяйства, селив¬шиеся здесь же, в пределах галуана и на территории, непосредствен¬но к нему примыкающей» [31]. В настоящее время все постройки галуана Карацевых, за исключением доминирующей над ним родовой-боевой башни, разрушены почти до основания. Башня в плане квадратная с размерами сторон в основании 5,6 х 5,6 м. Высота ее достигает 12,8 м.
Фамильные башенные комплексы Северной Осетии отличаются от сооружений этого типа, расположенных в Чечне и Ингушетии, несмотря на то, что в объемно-планировочном решении они близки им. У осетин фамильные башенные усадьбы возводились членами «сильных» фамилий, выделившихся из родовой общины, тогда как у вайнахов родовые башенные комплексы этого типа строились чле¬нами одной семьи, из которой впоследствии формировались и фа¬милия, и род. Возможно, этим объясняется также и то, что у вайна¬хов фамильная башенная усадьба часто преобразовывалась в родовой башенный комплекс, чего у осетин не было.
Примером фамильной башенной усадьбы, возведенной члена¬ми «сильной» фамилии, выделившейся из родовой общины, является родовой башенный комплекс Габисовых, расположенный в двух километрах от селения Цмити, выше по склону. Комплекс усадьбы состоял из нескольких жилых-родовых башен, множества хозяйственных построек и двух родовых-боевых башен, возведенных на краю мощного скального выступа. По периметру комплекс был обнесен мощной оборонительной стеной. В настоящее время от всей усадь¬бы сохранились (частично) лишь две родовые-боевые башни, все остальные сооружения разрушены до основания.
Завершающий этап в эволюции башенных сооружений – это родовые башенные комплексы. Они имеют две и более родовые- боевые башни. Комплексы представляли собой группы обособлен¬но стоящих башенных сооружений, объединенных мощными оборо¬нительными стенами. Каждая из башенных групп принадлежала от¬дельной фамилии (семье), входившей в состав рода. В некоторых родовых башенных комплексах оборонительные стены отсутствуют, что, однако, не влияло существенно на фортификационные качества сооружений. В подобных комплексах родовые-боевые башни возво¬дились так, что из них по нападающим можно было вести перекрес¬тный обстрел. Примечателен родовой башенный комплекс Кесаевых, расположенный на левом берегу реки Закадон, на окраине се¬ления Кесатыкау. В его состав входят три родовые боевые башни, две из которых обстроены различными жилыми и хозяйственными постройками. Третья родовая-боевая башня обособлена от осталь¬ных сооружений и стоит на краю скального мыса, который служил основанием под все строения родового комплекса. Примечательной особенностью последней башни является ее овальный в плане под¬вал – «каменный мешок», перекрытый каменной ложносводчатой кон-струкцией. В настоящее время родовой комплекс Кесаевых основа¬тельно разрушен. Относительно хорошо сохранились лишь родовые-боевые башни. Все они снабжены бойницами и нишами для хране¬ния запасов лищи и топлива. Одна из башен имеет несложные по конструкции машикули.
Рассматриваемый родовой башенный комплекс важен не только для селения Кесатыкау, но и для всего Закадонского ущелья, в не¬посредственной близости от которого находятся Рокский и Трусовский перевалы, связывающие данный район Северной Осетии с Гру¬зией и Южной Осетией. Следует отметить, что члены рода Кесае-вых оказали большое влияние на ход развития истории осетинского народа. Известно, что Эба Кесаев, он же Елиоей Лукич Хетагов, яв¬лялся членом осетинского посольства 1749 – 1752 гг., отправивше¬гося в Петербург на переговоры о присоединении Осетии к России [32].
В отдельных селениях осетин сохранились башенные комплек¬сы, принадлежавшие сразу нескольким родовым общинам. Время строительства подобного рода сооружений относится к XVII – XVIII вв. Одной из причин их возникновения послужило образование в от¬дельных селениях Северной Осетии крупных родовых союзов, в со¬став которых входило несколько родовых общин. Подобные процес¬сы мы наблюдали и при анализе памятников башенного зодчества Чечни и Ингушетии. Однако у осетин, в отличив от вайнахов, обра¬зование родовых союзов не привело к возникновению новых посе¬лений. В Северной Осетии башенные комплексы, принадлежавшие родовым союзам,, возводились в структуре уже сложившихся селе¬ний, что обусловило высокую плотность застройки отдельных осе¬тинских аулов. Характерен в этом отношении родовой комплекс, принадлежавший двум осетинским фамилиям: Тедеевым и Кадэаевым.
Пространственная структура многих башенных комплексов, при¬надлежавших осетинским родовым общинам, «фамилиям», склады¬валась в течение нескольких столетий. Некоторые родовые комплек¬сы были обитаемы вплоть до конца XIX в. Их объемно-планировоч¬ное решение характеризуется гармоничным сочетанием как древ¬них, так и более поздних построек. В этой связи интересен родовой комплекс Мамсуровых, расположенный на левом высоком берегу реки Уаллагдон в центральной части селения Даргавс. В него входят две полуразрушенные жилые-родовые башни и три родовые-боевые, объединенные вытянутыми в плаке жилыми домами, которые в кон¬це XIX – начале XX в. получили на Северном Кавказе повсеместное распространение. Родовой комплекс Мамсуровых формировался в четыре этапа. Первый характеризовался возведением родового ком¬плекса, состоящего из двухжилых-родовых башен и одной родовой- боевой. На втором этапе была возведена вторая обособленно стоя¬щая родовая-боевая башня. На наш взгляд, ее строительство было обусловлено прежде всего соображениями престижа. Видимо, этим объясняется тот факт, что для ее возведения были Приглашены ин¬гушские мастера, которые построили ее по образцу классических родовых-боевых вайнахских башен, но без ступенчато-пирамидаль¬ного венчания. На третьем этапе были возведены мощные оборони¬тельные стены и третья родовая-боевая башня. На четвертом были построены так называемые «длинные дома» и различного рода хо¬зяйственные сооружения, объединившие все постройки родового комплекса Мамсуровых.
Завершая анализ этого историко-архитектурного памятника Се¬верной Осетии, следует отметить его развитую пространственную структуру, которая насыщена большим количеством жилых и хозяй¬ственных построек. Это резко отличает родовой башенный комплекс Мамсуровых от сооружений аналогичного типа, при строительстве которых главное внимание уделялось решению фортификационных вопросов.
В отдельных селениях Северной Осетии сохранились башенные комплексы, которые имеют объемно-планировочное решение, ана¬логичное феодальным замкам. Такого рода сооружения зафиксиро¬ваны В.Х. Тменовым в селениях Кадат, Цамади Ханаз [33].
Они отличаются от ранее описанных нами фамильных и родовых башенных комплексов прежде всего ярко выраженными оборонитель¬ными признаками. Особенно выделяется своим внешним видом хо¬рошо сохранившийся башенный комплекс Цаллаевых, расположен¬ный у дигорского селения Ханаз, возведенный на скальной площад¬ке, имеющей неправильные очертания, что отразилось и на объем¬но-планировочном решении замка. Процесс формирования башен¬ного комплекса Цаллаевых происходил в течение длительного вре¬мени. На это указываетто, что ядро объемно-планировочного реше¬ния комплекса состоит из родовой-боевой башни, к которой впоследствии были пристроены еще три башенных сооружения.
В нагорном Дагестане родовые башенные комплексы представ¬ляли собой ансамбли жилых и родовых-боевых башен. Как правило, подобные комплексы возводились членами одного рода.
Хорошо сохранившийся родовой башенный комплекс из двух жи¬лых башен и одной родовой-боевой башни находится в селении Хотонда. Определить дату возникновения подобных образова¬ний можно лишь с помощью специальных археологических изысканий. Однако тот факт, что рассматриваемые комплексы жилых и родовых- боевых башен народов Дагестана близки по морфологии башенным комплексам соседних регионов Чечни и Ингушетии, позволяет отнес¬ти время их первоначального строительства к X – XII вв. Это также распространяет предложенный ранее термин «родовая-боевая» на башню, входящую в состав комплекса селения Хотонда.
Родовые-боевые башни входили не только в структуру отдельно стоящих башенных комплексов, но и в структуру всего селения. В таких случаях родовые-боевые башни возводились тухумами [34], что свидетельствует о значении башни как символа рода, символа его могущества. При этом оборонительная функция не играла определяющей роли в формообразовании родовых-боевых башенных сооружений, поскольку они не могли стать убежищем для членов всей кровно-родственной группы, а тем более жителей целого селения.
В Кабардино-Балкарии родовые башенные комплексы сохрани¬лись лишь на территории Верхней Балкарии в горных труднодоступ¬ных ущельях. В работах некоторых исследователей проводятся па¬раллели между башенными комплексами Балкарии и феодальными замками Западной Европы [35]. Отмечая сходство их планировоч¬ных и конструктивных решений, ученые предполагают, что башен¬ные комплексы Балкарии относятся к типу феодальных замков и при¬надлежали княжеским «фамилиям» во главе с князьями и их васса¬лами-узденями [36]. Сторонники этой гипотезы в качестве одного из аргументов приводят тот факт, что башенные комплексы распо¬лагались на труднодоступных скальных площадках рядом с аулами, из чего якобы следует, что комплексы принадлежали князьям и явля¬лись их резиденциями, символизирующими влиятельность и мощь данной фамилии, а в аулах проживало подвластное феодалу население [37].
На наш взгляд, такой подход необоснован и, более того, тенден¬циозен, так как он не учитывает историческую специфику и особен¬ности культурного развития населения Кабарды и Балкарии. Дей¬ствительно, у кабардинцев, в отличие от соседей, с XII по XVI в. ин¬ституты феодальной власти были практически сформированы. Од¬нако так было лишь у кабардинцев и отчасти у карачаевцев и черке¬сов. Но у горцев Верхней Балкарии (а именно здесь сохранились остатки всех известных башенных комплексов), процесс социально- экономической дифференциации протекал крайне медленно, а фе¬одальные устои в их классическом виде были сформированы лишь в XVIII – XX ев. Подтверждением сказанному служит развитая систе¬ма общинно-родовых институтов власти, посредством которой рег¬ламентировались общественные отношения у балкарцев вплоть до XVIII в. [38].
Таким образом, мы считаем, что в описании башенных комплек¬сов Верхней Балкарии термин «родовые комплексы» более прием¬лем, нежели «феодальные замки», поскольку позволяет более точно учесть особенности исторического развития балкарского народа.
На юго-восточной окраине Верхней Балкарии в ущелье реки Курноят, на выступающей горизонтальной площадке скального мыса, вытянутого с северо-востока на юго-запад, расположен родовой ба¬шенный комплекс Курноят. Доступ на мыс, использован¬ный под строительную площадку, возможен лишь с юго-западной стороны, где он плавно соединяется с возвышающейся рядом го¬рой. Это сооружение может быть отнесено к тому типу ранних пат¬ронимических поселений, планировочная структура которых склады¬валась постепенно, в течение нескольких десятков лет. Формиро¬вался данный комплекс, по всей видимости, в три этапа. Первона¬чально на скальном выступе, имеющем почти прямоугольную форму с обрывистыми краями, возник комплекс, состоявший из двух жилых-родовых башен и одной родовой-боевой, огороженный по пери¬метру каменной стеной, что привело к образованию внутреннего двора.
Второй этап завершается строительством еще одной жилой-родовой башни, которая могла использоваться для постоянного пре¬бывания всех членов родового союза. В основании ее лежит прямо¬угольник правильной формы с размерами сторон 8×11 м. В настоя¬щее время башня полуразрушена, вследствие чего установить ее этажность не представляется возможным. Наличие в стенах узких окон и бойниц различной формы свидетельствует о том, что она могла использоваться не только для жилья, но и для обороны.
Третий этап формирования родового комплекса характеризует¬ся строительством группы отдельно стоящих жилых и хозяйственных сооружений, некоторые из которых возводились в комплексе с обо¬ронительными башнями и образовали самостоятельные хорошо ук¬репленные жилые структуры. Этот этап формирования родового ком¬плекса Курноят свидетельствует о том, что к тому времени родовые союзы горцев Балкарии имели развитые патронимические структу¬ры. Характерной чертой многих родовых комплексов Балкарии явля¬ется их ярко выраженное оборонное назначение. Нередко они вклю¬чались в систему фортификационных сооружений целых районов и использовались для обороны как отдельных зон, так и группы посе¬лений родственных союзов.
Примечателен в этом отношении комплекс Курноят. Анализ про¬странственной структуры родового поселения , а также его места в системе оборонительных сооружений Черек-Балкарского ущелья позволяет выявить два основных требования, которые выдвигались Перед строителями комплекса. Во-первых, большое внимание уде¬лялось выбору площадки под строительство, которая занимает важ¬ное стратегическое положение в комплексе. С высоты скального выступа, расположенного у самого входа в Черек-Балкарское ущелье, окружающая местность обозревается на многие километры. Во-вторых, строители комплекса учитывали наличие естественных преград. Отвесы скал выступающего мыса практически невозможно преодо¬леть, вследствие этого комплекс Курноят, в отличие от аналогичных сооружений Северной Осетии, Чечни и Ингушетии, не имеет общей заградительной стены.
Один из самых значительных сооружений Балкарии – родовой башенный комплекс Джабоевых. Вместе с укреплени¬ем Усхур-Баши он составляет одно из звеньев фортификационной системы Хулам-Безенгийского ущелья. Комплекс возведен на горизонтальной площадке высокой скалы, почти недоступной с трех сто¬рон и имеющей подход только с востока. Планировка его продикто¬вана особенностями конфигурации площадки, и потому форма его плана несколько необычна – удлиненная, с прямыми стенами, соединенными под разными углами.
Особенностью родовых комплексов Верхней Балкарии является их развитая планировочная структура, которая характеризуется раз¬нообразными по функции башенными сооружениями. В этом отно¬шении родовой башенный комплекс Джабоевых резко отличается от большинства аналогичного типа сооружений. Он представляет со¬бой единый архитектурный объем, разделенный на четыре помеще¬ния, два из которых предназначались для жилья. Они располагались посередине и были достаточно просторны. В них имелись ямы-хранилища, лежанки у стен и различные ниши для хранения запасов топлива и продуктов. Два крайних объема комплекса являлись бое¬выми башнями. В их стенах было устроено большое количество уз¬ких окон и бойниц, из которых осажденные могли вести эффектив¬ный (перекрестный) обстрел по нападающим. Кроме того, из них хорошо просматривались окрестности Хулам-Безенгийского ущелья, вплоть до укрепления Усхур-Баши. Поэтому они использовались и в сторожевых целях.
Высокий художественный уровень архитектуры родовых башен¬ных комплексов достигался посредством, с одной стороны, исполь¬зования типовых пространственных модулей на основе формы ба¬шенного архетипа, а с другой – индивидуальной корректировки ти¬повой формы и Типовых схем ее расположения на местности сооб¬разно ее конкретным особенностям. Сочетание всеобще-регулярного и индивидуально-конкретного начал домостроительного твор¬чества горцев позволило создать настоящие архитектурные ансам¬бли башенных сооружений, органично вписанных в природу и обладающих своеобразным глубоко символическим образом.

3.5. АРХИТЕКТУРА САКРАЛЬНЫХ БАШЕННЫХ СООРУЖЕНИЙ

Культ предков и поклонение языческим богам стали причиной формирования архитектуры сакральных башенных сооружений: ба¬шенных родовых склепов, башенно-образных святилищ-монументов, склепообразных святилищ. Несмотря на распространение ислама и христианства, многие горские народы Северного Кавказа Продол¬жали соблюдать традиционные обряды захоронения умерших и ри¬туалы поклонения языческим богам вплоть до конца XIX в. Верность местным обычаям была таковой, что когда чеченцы, осетины или ингуши принимали присягу, они делали это не на Коране или Еван¬гелии, а называли своих языческих богов или имена своих фамиль-ных склепов [39]. Актуальность языческих обычаев подтверждается сообщениями Б. Далгата – одного из первых исследователей вай¬нахской культуры. Он отмечал, что вера в языческих богов была столь сильна, что горец не мог произнести ложь, находясь у святилища. Поэтому у чеченцев и ингушей подозреваемого в преступлении за¬ставляли дать клятву у святилища.
В долинах Чечни и Ингушетии помимо жилых-родовых и родо¬вых-боевых башен в большом количестве сохранились сакральные башенные сооружения. Практически у каждого вайнахского селения взору представляется как бы другое, только меньших размеров, посе¬ление. Это – некрополь. Некрополи образованы отдельно стоящими башенными склепами, служившими местом захоронения покойников только определенной фамилии или отдельного рода. Наиболее значи¬тельные как по занимаемой территории, так и по количеству гробниц некрополи Чечни и Ингушетии возвышаются у селений Цойнус, Тер¬ши, Таргим и Экигал. Однако башенные склепы, образующие погре-бальные комплексы, не всегда возводились компактно. Нередко они строились и внутри селения {в непосредственной близости от жили¬ща) и одиночно вокруг него. Таковы, например, погребальные ком¬плексы ингушских селений Эрзи и Дошхакле.
Между гробницами эпохи древности и рассматриваемыми сред¬невековыми башенными склепами существует значительный времен¬ной перерыв, охватывающий по разным источникам от двух тысяч до восьмисот лет [40].
Несмотря на это, некоторые археологи считают средневековые гробницы прямым следствием древнейших обрядов погребения [41]. Однако даже если между древними и средневековыми гробницами нет прямой связи архитектурных форм, то генезис средневековых гробниц связан с выражением мифологического по своей природе культа предков.
Эта позиция согласуется с исследованием А.Ф. Гольдштейна, считавшего, что в основе происхождения средневековых гробниц народов Северного Кавказа лежит обряд захоронения умерших в родовом склепе, а не в земле, и что этот обряд по сути совпадает как с культом погребения кавказских аборигенов, так и с более поз¬дним аланским обычаем [42].
Но само существование обряда погребения в склепе еще не объ¬ясняет повторения в гробницах форм древнейшего жилища. Причи¬на кроется в мифологической природе этого северокавказского об¬ряда. Сохранение в обычаях и представлениях народов Северного Кавказа языческих традиций (в частности мифологического синкре¬тизма жилища людей с жилищем предков) обусловило воспроизве¬дение в святилищах-монументах и склепах форм башенного архети¬па.
Наиболее древний тип святилищ Северного Кавказа – башен¬но-образные святилища-монументы без внутреннего помещения [47]. В Ингушетии монолитные «столпы»-святилища носят на¬звание «сиелинг», что указывает на их мифологическую связь с куль¬том бога солнца и молнии «Сели». Характерным примером святилища-монумента является сиелинг у селения Эрзи в Ингуше¬тии. Монумент имеет форму башни, а его фасадная сторона компо¬зиционно делится на три части, первые две из которых зафиксиро¬ваны арочными нишами, а третья представляет собой своеобразное завершение в виде ступенчатой кровли, повторяющей по форме ароч¬ные проемы ниш. Башенно-образные святилища-монументы, имею¬щие вид башенного дома, распространены также и в Северной Осе¬тии, где они посвящены умершим предкам [45]. В святилищах-мону¬ментах форма башенного архетипа начинает выполнять роль визуального символа.
Трехчастная структура вертикальных членений проявляется и во внутреннем построении некоторых башенно-образных склепов. Ин¬тересен в этом отношении башенный склеп в селении Таргим в Ин¬гушетии [46]. Он имеет внутри три уровня, верхний из кото¬рых перекрыт каменным центрично-ступенчатым ложным сводом, образующим снаружи пирамидальную кровлю» Второй уровень пе¬рекрыт неполным ложным, тоже каменным, сводом, и, наконец, над нижним уровнем был устроен настил из бревен. Доступ в каждую из трех камер осуществлялся через проемы, расположенные на разных фасадах гробницы.
У чеченцев и ингушей, в отличие от их соседей, за длительный срок культивирования башенных сооружений был выработан единый подход в трактовке внешнего вида различных по типу башен. Боль¬шая часть вайнахских родовых склепов выполнена в традиционном для средневековой Чечни и Ингушетии архитектурном стиле. Они имеют лаконичный и компактный объем, сужающийся кверху силу¬эт, ступенчатое или ступенчато-пирамидальное завершение.
Формы оснований вайнахских родовых склепов разнообразны. В Чечне и Ингушетии встречаются прямоугольные, квадратные и даже круглые в плане гробницы, но преобладают постройки с квадратным основанием. Доступ внутрь гробниц осуществляется через специ¬альный лаз-отверстие в стене небольших размеров (около 45 х 50 см), закрывавшийся деревянной доской и запиравшийся изнутри засовом. Для этого рядом с лазом в стене устраивалась небольшая щель, через которую можно просунуть руку внутрь родового склепа и дотянуться до засова.
На некоторых вайнахских башенных склепах можно увидеть сим¬волический крест-«голгофу». Он устраивался в виде щели в фасад¬ной стене. Считается, что этот знак являлся христианским символом и был привнесен в архитектурную культуру горцев из Грузии, кото¬рая в средневековье была центром распространения христианства на Северном Кавказе. Однако значение «голгофы» не только в этом. У вайнахов, как и у их соседей-осетин, этот знак служил своеобраз¬ным оберегом от всяческих злых сил. У горцев существует даже по¬нятие «хорошего креста» – это крест, заключенный в круг. И если уж относиться к «голгофе» как признаку влияния христианства на язы¬ческую культуру горцев, то не следует к этому подходить односто¬ронне. Символический крест на гробницах указывает скорее не на успехи грузинских и прочих миссионеров, а скорее наоборот – на устойчивость языческих верований вайнахов, ведь подобного рода отметины устраивались не только на родовых склепах и родовых- боевых башнях, но и на древних языческих святилищах и даже на мусульманских культовых сооружениях. Например, на башне-минарете мечети в селении Магажой.
Похоронный обряд у вайнахов практически не отличается от ана¬логичных обрядов соседних народов. Покойников хоронили с боль¬шими почестями, причем непременно с личными вещами и в лучших одеждах. Как правило, тело умершего клали без фоба на деревян¬ные настилы, устроенные вдоль стен гробницы. Рядом с покойником в нишах стен или же прямо на полу расставлялись глиняные сосуды и чаши с заупокойной пищей.
Строительные приемы и архитектурные формы, выработанные зодчими при сооружении родовых-боевых башен и башенных скле¬пов, распространились также и на святилища. В Чечне и Ингушетии преобладают в основном языческие святилища, большинство из ко¬торых разрушено. У вайнахов культивировалось два типа святилищ: склепо-образные, представляющие собой сооружения с небольши¬ми внутренними помещениями, предназначавшимися для соверше¬ния ритуальных трапез за столом у жертвенного алтаря, и святили¬ща-монументы, без внутреннего пространства, высотой не более трех метров и шириной около метра, по внешнему виду напоминающие родовые-боевые башни.
Большое количество склепо-образных святилищ сохранилось вдоль хребта горы Мат-Лам (Столовая) и в долине реки Ассы. Как правило, они сходны между собой по форме: прямоугольные в пла¬не, с двускатной гладкой или ступенчатой крышей, выполненной в технике ложного свода. В большинстве случаев святилища строго ориентированы по оси «восток-запад». В одних святилищах дверь расположена с западной стороны, в чем проявляется влияние архи¬тектуры христианских храмов, у которых алтарь должен быть ориен¬тирован на восток. Примечательно, что такого рода святилища датируются XIII – XV вв. – периодом активного пропагандирования хрис-тианства среди чеченцев и ингушей. В других святилищах входная дверь устроена с восточной стороны, что обусловлено языческими верованиями вайнахов – обычаем солнцепоклонников: дверь ори¬ентировали в сторону восходящего солнца.
В Чечне и Ингушетии святилища возводились на вершинах гор¬ных хребтов, обычно вдали от селений. Некоторые исследователи считают, что это связано также с культом Солнца. Однако такая по¬зиция не всегда правомерна, поскольку святилища возводились вайнахами в честь многих богов.
Культовые ритуалы, устраиваемые при таких святилищах, были разнообразны и определялись тем, в честь какого бога они проводи¬лись. Описания культовых ритуалов в честь какого-либо языческого божества сохранились в трудах некоторых русских кавказоведов. Например, В.Ф. Миллер, посетивший Ингушетию в 1886 году, так описал ритуалы у святилищ: «…Обряд, совершаемый в подобных местах, заключается, главным образом, в следующем: в известное время, преимущественно летом, семьи, составляющие одно общес¬тво, варят пиво, приготавливают в большом количестве небольшие треугольные лепешки, выбирают баранов и отправляются справлять праздник к своей родной святыне. Во главе процессии идет старик, одетый обязательно в белую одежду. В руках он держит шест с коло¬кольчиком и белым знаменем. За ним идут женщины, которые поют особый припев «уоллай». Процессия обходит святыню, причем неко¬торые ставят в известном месте зажженные свечи. Кланяясь свято¬му месту, чеченцы обязательно снимают с головы папаху. Перед началом пиршества старик произносит молитвы, в которых просит бога об урожае полей, приплоде скота и всяком благоденствии. Торжество кончается пирушкой, продолжающейся до поздней ночи» [46].
В XVI – XVII вв. в глубине Джераховского ущелья на хребте горы Мат-Лам происходили грандиозные моления. Здесь на незначитель¬ном расстоянии друг от друга в XV в. были построены три святили¬ща, к которым приходили молиться не только ингуши и чеченцы, но и осетины из ближайших селений. Из трех святилищ два – святилища «Сусондэла» («Покровитель благородных женщин») и «Мятердэла» («Трон богов») – разрушены. Нынче на их месте лишь руины, порос¬шие альпийскими травами. Третье святилище – «Мятцил» («Место святилищ») можно видеть и сейчас. По своей форме здание святи¬лища напоминает склеп с двухскатной ступенчатой кровлей. В тор¬цах святилища устроены дверные проемы, имеющие форму арок. Прямо над ними просматриваются узкие световые щели, В отличие от многих вайнахских святилищ, «Мятцил» имеет двухкамерное внут¬реннее пространство, разделенное каменной аркой. Перекрытие выполнено в форме свода, образованного выступами каменной клад¬ки. .
Другим местом, где проходили массовые моления вайнахов, было святилище селения Лежг. По своему внешнему виду оно практичес¬ки не отличается от святилища «Мятцил», и своеобразие его заклю¬чается в том, что возведено оно было в честь вайнахской богини Тушоли – покровительницы плодородия и деторождения. Весной, когда совершалось празднество в честь богини, ко дню моления в селе¬ние Лежг собирались жители не только ближних, но и дальних уще¬лий. Они молились о даровании богатого урожая, об увеличении по¬головья скота, общем изобилии, а бесплодные женщины приходили к богине Тушоли с мольбами о детях. Рядом со святилищем установлена толстая каменная плита с большим отверстием круглой фор¬мы. Через него прогоняли овец. Считалось, что это предохраняет их от болезней и порчи. Аналогичное святилище было возведено и близ селения Кок. По своей форме оно напоминает вайнахские родовые склепы. Это святилище, как и лежгское, пользовалось у горцев боль-шим почетом. Установленный рядом каменный столб высотой 1,65 м с венчанием, напоминающим грибообразную головку, вызывал на¬стоящие паломничества женщин. К нему приходили молиться о да¬ровании детей, а в период засухи – с просьбами послать живитель¬ный дождь. Бездетные женщины, в надежде на помощь своих свя¬тынь, носили при себе ладанки с землей, взятой рядом со святили¬щем.
Как считает В.И. Марковин, и каменная плита с круглым отвер¬стием, и столб с грибообразной головкой – это атрибуты культа бо¬гини Тушоли, которые в самой наивной форме имитируют половые органы.
Большим почетом и уважением у вайнахов пользовались башен¬но-образные святилища-монументы – сиелинги. Такие свя¬тилища и сейчас сохранились у ингушских селений Эрзи и Эгикал. В кладке их устраивались ниши арочной формы. В них ставили смоля¬ные и восковые свечи. У вайнахов считалось, что если путник перед отправлением помолится у сиелинга, то он получит покровительство добрых духов и сможет вернуться домой.
В Северной Осетии, как и в Чечне и Ингушетии, практически у каждого горного селения возвышаются «селения мертвых». Это не¬большие городки, состоящие из нескольких башенных склепов раз¬личной формы. Но у отдельных осетинских селений встречаются пог¬ребальные комплексы, в состав которых входило несколько десят¬ков склепов и гробниц, например, погребальный комплекс, располо¬женный на отроге горы Чызджытыхох, близ селения Даргавс. В нем насчитывается 95 склепов, различных и по планировочному, и по конструктивному решению. У местного насе¬ления и в работах некоторых исследователей даргавский погребаль¬ный комплекс получил образное название «Город мертвых». Это на¬звание очень удачно и точно характеризует пространственную струк¬туру комплекса. Со стороны он воспринимается как башенный го¬род, реальный масштаб которого воспринимается, только если про¬никнуть в глубь «города». Кажется, будто попадаешь в миниатюрную модель древнего селения с узкими кривыми улочками и домами-башнями.
Формы башенных склепов Северной Осетии чрезвычайно раз¬нообразны. Причем погребальный комплекс, располагающийся рядом с селением, мог состоять из абсолютно разных и не схожих ба¬шенных комплексов. Это очень характерно для погребальных ком-плексов Осетии, чего практически нет в соседних регионах Чечни, Ингушетии, Кабарды и Балкарии, но при всем многообразии башен¬ных склепов можно все же определить несколько наиболее часто встречающихся архитектурных типов, причем детальное их сопос¬тавление позволяет выделить два варианта североосетинских ба¬шенных склепов. По Г.А. Кокиеву, это восточный – иронский и за¬падный – дигорский [48].
К восточному варианту можно отнести башенные склепы с квад¬ратными основаниями, с двух- или трехуровневой сакральной каме¬рой и развитым стуленчато-пирамидальным завершением, увенчан¬ным каменным шишаком фаллической формы. У осетин, как и повсюду на Северном Кавказе, данный элемент является своеоб¬разным символом патриархата. Такого рода башенные склепы рас¬пространены в верховьях рек Терек, Геналдон и Гизельдон, т.е. на территории, которую занимало Тагаурское общество. Кроме этого типа башенных склепов широкое распространение в Северной Осе¬тии получили склепы с прямоугольным основанием и двухскатной ступенчатой, реже гладкой, кровлей.
Вышеперечисленные типы башенных склепов и по внешнему виду, и по объемно-планировочному решению очень близки башен¬ным склепам Чечни и Ингушетии, что позволило И.М. Мизиеву от¬нести их к восточному варианту северокавказских склеповых соору¬жений [49].
В дигорском ущелье Северной Осетии часто строились башен¬ные склепы с квадратными или же многогранными основаниями, с многоуровневой сакральной камерой и выразительным конусообраз¬ным гладким завершением с каменным шишаком. Значительно реже здесь встречаются круглые склепы, а также склепы со ступенчато-пирамидальными завершениями. Специфической чер¬той дигорского варианта башенных склепов является наличие в ни¬жнем уровне сакральных камер небольших погребальных ям, куда, по всей видимости, сбрасывались кости погребенных. Такого рода сооружения близки башенным склепам Балкарии и Карачая, что и позволило И.М. Мизиеву объединить их в единый западный вариант северокавказских склеповых сооружений [50].
Характерным примером башенных склепов этого типа является один из склепов, расположенный у дигорского селения Фаснал. Склеп имеет гладкое завершение призматической формы, опирающееся на восьмигранное основание сакральной камеры, стены которой наклонены внутрь. На высоте 2,6 м от уровня земли по периметру стен гробницы нависает каменный козырек. Общая высота склепа 5,5 м. Примечателен характер формы граней как стен, так и завер¬шений. Они слегка вогнуты внутрь склепа. В интерьере это практи¬чески не просматривается, и поэтому сакральная камера имеет в плане форму, приближенную к окружности. Другой особенностью данного башенного склепа является могильная яма, устроенная в уровне сакральной камеры и обложенная каменными плитами.
Среди башенных родовых склепов Северной Осетии особое мес¬то занимают пещерные склепы. Они возводились по аналогии с ба¬шенными склепами, имевшими прямоугольное основание и двухскат¬ную ступенчатую кровлю. Пещерные склепы сохранились в основ¬ном в Куртатинском и Гизельдонском ущельях. К таким скле¬пам относится пещерный склеп, расположенный в некрополе близ селения Хуссар Хинцаг. Склеп сооружен на небольшой площадке, образованной навесом скалы. Скала же выполняет роль стены и од¬ной из граней кровли склепа. Другая сторона возведена из камня и представляет собой стеку, плавно переходящую в крыло, расчленен¬ное десятью рядами сланцевых плит. Пластика стены визуально ими¬тирует ступенчатую форму венчания, традиционную для прямоуголь¬ных в основании гробниц со ступенчатым завершением. Однако в конструктивном плане это слегка наклоненная внутрь каменная сте¬на, толщина которой плавно уменьшается кверху.
Пещерные склепы представляют собой специфический тип ба¬шенных гробниц, получивших распространение только у народов Северной Осетии. В других районах Северного Кавказа подобного типа склепы возводились в Чечне и Ингушетии.
Мы уже отмечали, что в ущельях Северной Осетии встречаются отдельные типы башенных склепов, близких по своему объемно-планировочному и конструктивному решению родовым склепам сосед¬них народов – вайнахов и балкарцев. К ним можно отнести и башен¬ные склепы с аркообразными нишами, устроенными в фасадных сте¬нах. Формы ниш самые разнообразные – стрельчатые, четырехуголь¬ные, трапециевидные, полуциркульные. Все они являются наружным продолжением ложно-сводчатого перекрытия сакральной камеры.
Такого рода башенные склепы широко распространены и у вайнахов [51]. Там ежи выполняли роль открытых поминальных камер и были приспособлены для исполнения ритуальных обрядов, связанных с культом предков. Такое назначение имели и североосетинские ба¬шенные склепы с нишами. Однако некоторые исследователи выдвигают гипотезы о том, что формирование башенных склепов с арочными нишами в фасадных стенах было обусловлено восточными строитель¬ными традициями, где использование подобных элементов стало обыч¬ным явлением со времени утверждения ислама [52]. По нашему мне¬нию, данное предположение сходства арочных форм в принципе не¬верно, так как, во-первых, оно противоречит этнографическим данным, согласно которым языческие верования занимали важнейшее место в мировоззрении как осетин, так и вайнахов даже в период официаль¬ного принятия одной из монотеистических религий – ислама или хрис¬тианства. Во-вторых, это предположение противоречит и археологи¬ческим данным, так как в Северной Осетии, Чечне и Ингушетии еще до проникновения ислама возводились полуподземные склепы с ни-шами, устроенными в фасадах.
Башенно-образные святилища у осетин не так широко распрос¬транены, как в Чечне и Ингушетии. Определенное значение сыграли особенности культурно-исторического взаимодействия Осетии и Грузии, что обусловило влияние христианства наосетинский народ. В результате на территории Северной Осетии можно обнаружить значительно большее количество христианских церквей, под кото¬рые иногда даже приспосабливались и святилища, посвященные языческим богам. Сегодня в ущельях Северной Осетии языческие башенно-образные святилища исчисляются единицами, но они мало чем отличаются от святилищ Чечни и Ингушетии. Как и вайнахские, эти сакральные сооружения имеют прямоугольное основание, двух¬скатное гладкое, либо ступенчатое завершение, генетически связан¬ное с башенной формой. Иногда стены святилищ выполнялись слег¬ка наклонными, внутрь помещения, а поверху устраивался козырек из сланцевых плит. Конструкция завершения у всех видов сакраль¬ных сооружений Северного Кавказа одинаковая и представляет со¬бой «ложный свод».
В Кабардино-Балкарии башенные родовые склепы получили рас¬пространение в основном на территории Черек-Балкарского, Хулам-Безенгийского и Баксанского ущелий. Ранее у каждого из аулов этих ущелий сооружались фамильные башенные склепы. До настоящего времени сооружений подобного типа сохранилось очень мало.
Формы оснований башенных склепов Балкарии разнообразны. Здесь встречаются шести- и восьмигранные прямоугольные и круг¬лые гробницы. Наиболее распространены в Балкарии многогранные башенные гробницы. Они имели лаконичный и компактный объем, слегка сужающийся кверху силуэт, гладкое конусообразное завер¬шение.
Отказавшись от ступенчато-пирамидальных форм венчания, бал¬карские мастера широко использовали выступающий карниз, отделя¬ющий сакральную камеру – «постамент» от крыши – «надгробия». Кар¬низ выполнялся из шиферных плит сланцевых пород и устраивался по всему периметру. Иногда шиферные плиты были столь велики, что ими целиком перекрывалось внутреннее пространство сакральных камер, образовывалось гладкое горизонтальное перекрытие. Поверху оно засыпалось камнями и по ним возводилось многогранное завершение. Как правило, оно венчалось каменным навершием – символом патри¬архата. Значительно реже в Балкарии возводились прямоугольные и круглые в основании склепы. Все они очень близки между собой и по планировке, и по конструктивному решению. Их простая и довольно однообразная форма служила в основном для решения главной зада¬чи-создания погребальной камеры [53].
Архитектуру башенных сакральных сооружений Северного Кав¬каза отличает суровая простота и монументальность, при том, что размеры этих сооружений весьма незначительны; так, высота ба¬шенных склепов в различных регионах колеблется от 3,5 до 6,5 м, а башенно-образных святилищ-монументов – на порядок меньше. Монументальность этих сооружений достигается посредством своеоб¬разного архитектурного масштаба, выработанного в формах башен¬ного архетипа. Сакральные сооружения кажутся больше, чем они есть на самом деле. За счет чего это достигается? Во-первых, за счет подобия формы и пропорциональных отношений между разновеликими сооружениями: башенными склепами (башенно-образными свя¬тилищами-монументами) и родовыми башнями, создается относи¬тельность восприятия их величины.
Во-вторых, сакральные сооружения представляют собой как бы уменьшенные модели родовых башен, в случае отсутствия масштаб¬ных указателей их величины (фигуры человека, дерева, животного) воспринимаются относительно той шкалы размеров, которую опреде¬ляют размеры элементов самих сооружений (проемов, членений, фа¬садов).
В-третьих, в результате сознательного противопоставления-ото¬ждествления «города мертвых» (в случае группового размещения башенных склепов) «городу живых» – башенному селению или аулу – возникает особая символическая значимость архитектурного про¬странства. Все это свидетельствует о высоком уровне домострои-тельного мастерства горцев Северного Кавказа.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 3

Тменов В.Х. Традиционное каменное зодчество средневеко¬вой Осетии // Автореф. дис…. д-р ист. наук. М., 1994. С. 15, 16.
История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. М.: Наука, 1988. Т. 1. С. 174.
Мовчан Г.Я. Предварительные заметки о типологии жилища народов нагорного Дагестана // Доклад на сессии института этног¬рафии. М., 1947.
Там же. С.16,17.
Гольдштейн А.Ф. Средневековое зодчество Чечено-Ингуше¬тии и Северной Осетии. М.: Наука, 1975. С.110.
Семенов Л. П. Отчет об этнолого-археологической разведке Государственного научного музея г. Владикавказа (при Северо-Осетинском институте краеведения) в Кобанском ущелье в феврале 1925 года // Архив ЛОИА АН СССР, ф.2, сп.1, д.169. — приводится по кн.: Кобычев В.П. Поселение и жилище народов Северного Кавказа в XIX-XX вв. М.: Наука, 1982.
Тменов В.Х. Средневековые историко-архитектурные памят¬ники Северной Осетии. Орджоникидзе, 1984. С.46.
Конопасевич В. Безенги — Чегем — Джайлык — Баши // Ежегод¬ник Русского горного общества. М., 1914. С.82.
Миллер В.Ф. Археологические экскурсии в горские общества Кабарды // МАК. М., 1888. Вып.1. С.77, 78; Далгат В. Поездка к Чегемским ледникам. Владикавказ, 1898. С.17; Анисимов С. Кавказс¬кие альпы. М. — Л., 1929. С. 148; Робакидзе А.И. Форма поселения в Балкарии //Материалы по этнографии Грузии XII — XIII вв. М., 1963.
Закарая П.П. Древние крепости Грузии. Тбилиси, 1969.
Калоев Б.А. Материальная культура и прикладное искусство Осетии. М., 1973. Таб.43. Рис.1, 2.
Тменов В.Х. Указ. соч. С. 17,18, 21, 22, 27 — 29.
Кузнецов В.А. Путешествие в древний Иристон. М., 1974. С.99, 100; Калоев Б. А: Указ. соч. С. 25; Калоев Б.А. Осетины // Историко- этнографическое исследование. М., 1971. С. 149.
Тменов В.Х. Указ. соч.
Там же. С. 150.
Марковин В. И. Некоторые особенности средневековой ингуш¬ской архитектуры. М.: АН, 1975. С. 120.
Чеченов И.М. Древности Кабардино-Балкарии. Нальчик, 1969. С.118; Мизиев И.М. Средневековые башни и склепы Балкарии и Карачая (XIII -XVIII вв). Нальчик, 1970. С.14.
Миллер В.Ф. Указ. соч. С.78; Долбежев В.И. Извлечение из отчета об археологических поисках в Нальчикском округе Турской обл. // Отчет императорской археологической комиссии за 1893 г. СПб., 1895. С.102,103; Белоконский И. На высотах Кавказа. М., 1906. С.41; Ермоленко М.И. Путеводитель по Кабарде и Балкарии. Наль¬чик, 1928. С.74.
Семенов Л. П. Указ. соч.
Марковин В.И. Указ. соч.
Марковин В.И. В стране вайнахов. Нальчик, 1969- С.61.
Миллер В.Ф. Терская область. Археологические экскурсии // МАК. М., 1888. Т.1.С.32.
Кузнецов В.А. Указ. соч. С. 119.
В 1982 и 1983 гг. обследование сооружений крепости проводи¬лось археологической экспедицией СОН ИИ с помощью скалолазов.
Кузнецов В. А, Указ. соч. С.63 — 65.
Цитируется по: Лавров Л.И. Рутульцы // СЭ. 1953. № 4. С.31.
Миллер В.Ф. Указ. соч. С.73; Рашевский Н.Н. Из Апагира в Нальчик // Ежегодник Русского горного общества. СПб, 1902. С. 120; Акритас П.Г., Медведева О.П., Шаханов Т.Б. Архитектурно-археоло¬гические памятники горной части Кабардино-Балкарии // УЗКБ. Нальчик, 1960. T.XVII. С.37.
Мизиев И.М. Указ. соч. С. 22.
Миллер В.Ф. Указ. соч. С.77; Фрикович А. Археологические разведки на Кавказе // Труды восточного отделения императорско¬го Археологического общества. СПб, 1858. T.III. Вып.З. С. 133; Акри¬тас П.Г., Медведева О.П., Шаханов Т.В. Указ. соч. С.70 — 74.
Отчет г.г. Нарышкиных, совершивших путешествие ка Кавказ (Сванетия) с археологической целью в 1867 г. // Известия импера¬торского Русского археологического общества. СПб, 1876. T.VIII. Вып.4. С.333.
Тменов В.Х. Традиционное каменное зодчество средневеко¬вой Осетии // Автореф. дис…. д-р ист. наук. М., 1994. С.29.
Такоева Н.Ф. Из истории осетинского горного жилища // СЭ. 1952. №3. С. 190.
Блиев М.М. Русско-осетинские отношения. Орджоникидзе, 1970. С.125, 126, 159, 160.
Тменов В.Х. Указ. соч. С.77,190, 242 — 244.
Мизиев М. И. Средневековые башни и склепы Балкарии и Карачая. Нальчик, 1970. С.31.
Абросимова B.C. Замки Балкарии позднего средневековья // АН. 1981. Т.29. С.150.
Там же.
История народов Северного Кавказа с древнейших времен до настоящего времени. С.287.
Гольдштейн А.Ф. Средневековое зодчество Чечено-Ингушетии и Северной Осетии. М.: Наука, 1975. С.95.
Там же. С.130.
Крупнов Е.И. Средневековая Ингушетия. М., 1971. С.82; Куз¬нецов В.А. Аланские племена Северного Кавказа// МИА. М., 1962. Вып.106. С.108.
Гольдштейн А.Ф. Указ. соч. С. 125 — 135.
Ахриев Ч. Заметки об ингушах. Владикавказ, 1878. С.289; цитируется по: Гольдштейн А.Ф. Указ. соч. С.95.
Гольдштейн А.Ф. Указ. соч. С.88.
Кокиев Г.А. Склеповые сооружения горной Осетии. Влади¬кавказ, 1928. С.27.
Гольдштейн А.Ф. Указ. соч. Рис.96.
Миллер В.Ф. Указ. соч.
Кокиев Г.А. Указ. соч. С.25, 26.
Мизиев ИМ. Указ. соч. С.80.
Тамже.
Крупнов Е.И. Указ. соч. С.92, 93.
Бретаницкий Л.С. Зодчество Азербайджана и его место в архитектуре Переднего Востока. М., 1966. С.112, 300. Рис.47, 190; Усейнов М., Бретаницкий Л., СаламзадеА. История архитектуры Азер¬байджана. М., 1963. С.102, 178, 324.
Кузнецова А.Я. Народное искусство карачаевцев и балкар¬цев. Нальчик, 1982. С.58.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Существенным моментом самобытности куль¬тур являются нормы (и связанные с ними анома¬лии) пространственного этноповедения. Основным средством воспроизводства и актуализации тра¬диционных норм поведения горцев Северного Кавказа стало народное домостроительное творчест¬во, в котором башенная архитектура заняла клю¬чевое место,
В традиционной культуре народов Северного Кавказа обычай и ритуал, как, соответственно, регулирующий и контролирующий механизмы про¬странственного этноповедения, определили осо¬бую значимость символизации жилого простран¬ства горцев. Общенормативный характер обычая избегания получил архитектурно-домостроитель¬ное выражение в развитой системе пространствен¬но-семантических оппозиций, которые реализова¬лись средствами пространственно-образной орга¬низации башенного архетипа.
Башенный архетип как носитель мифопоэти¬ческих традиций культуры кавказских народов, трансформируясь, видоизменяясь, обогащаясь по содержанию, послужил архитектурно-композици¬онной основой символизации «пространства-пове¬дения» горцев. Башенное зодчество горцев – это своеобразное архитектурно-поэтическое развитие мифологических пластов культуры, это, образно выражаясь, нартский эпос в камне. В башенной архитектуре народов Северного Кавказа ярко вы¬разился самобытный тип средневековой горской культуры, мировоззренческие представления в которой – этикет, бытовые и ритуальные стереотипы поведения, знаковая информация и само бытовое пространст¬во жизнедеятельности – обрели синтетическую архитектурно-сим-волическую целостность.
Символическое значение и роль башенной формы пространства в мировой истории архитектурных культур, с одной стороны, как бы общеизвестны и лежат на поверхности, а с другой – мало изучены генезис и мифологическая природа башенного архетипа, не иссле¬дованы исторически конкретные и многозначные проявления этой формы и не ясен их смысл. Обычно символическое значение башни понимается как образное знаковое утверждение власти, религиоз¬ных догматов веры, сплоченности нации, силы государства. Башен¬ные символы домостроительного творчества горцев, совпадая с обоз¬наченной общекультурной семантической доминантой, играют осо¬бую роль в традиционной горской культуре, расширяя тем самым семантическое поле башенной формы пространства и выявляя ее генезис. Северокавказские башенные сооружения символизируют род, его честь, силу, достоинство и сплоченность. Глубина и общезначимость башенной символики основаны на многозначной семантике мифологических образов мирового древа жизни – центра микро- и макропространства космоса. Именно в башенном зодчестве горцев нами выявлена наиболее глубинная формально-символическая идея башенной формы – идея центризма, идея центра мироздания. Именно эта формальная идея «мировых» башен (Вавилонской, Биг-Бен, Эйфелевой, Спасской, II! Интернационала и т.д.) лежит в основе символов власти, веры, сплоченности, интернационализма и т.д.
В домостроительном творчестве горцев архитектурно-компози¬ционная форма «башенной» символики органично вырастает из ми¬фологических структур башенного архетипа: горизонтальной – четы¬рехчастной, реализуемой в форме «квадрата» и вертикальной – трех¬частной – в форме трех уровней пространства-времени. Причем трансформация внутреннего пространства в родовых башнях, обус¬ловленная выявлением башенной формы во внешнем пространстве, не исключают мифологический генезис вертикальной структуры. Напротив, обозначенная нами логика архитектурно-композиционного становления «новой» формы башенного архетипа основана на ми-фологической семантике и ее оригинальной трансформации в до¬мостроительном творчестве горцев.
Вопрос социальных условий и экономических возможностей гор¬ских народов для реализации столь обширной программы строитель¬ства культурно-символического характера в работе рассматривался лишь косвенно и требует в дальнейшем специального изучения. В заключение стоит обозначить самые общие контуры этого вопроса, которые излагаются нами на основе данных, изложенных, в главе VI фундаментального диссертационного исследования В.Х. Тменова «Традиционное каменное зодчество средневековой Осетии».
Изменение образа жизни горских народов после монгольского нашествия заключалось в изменении приоритетов хозяйственной деятельности – превращение скотоводства в ведущую отрасль хо¬зяйства, что повлекло за собой высвобождение значительного числа рабочих рук. В то же время в условиях постоянных войн существен-ной статьей экономики горских народов становится наемничество. Горцы Северного Кавказа поступали на военную службу к персам, византийцам, монголам, грузинам. Значительная часть доходов от воинской службы поступала на родину, и именно эта часть, по наше¬му мнению, была направлена на строительство родовых башенных сооружений: родовых-боевых башен, родовых башенных склепов, сторожевых родовых башен, родовых башенных комплексов. В этой сугубо экономической, казалось бы, стороне дела также получило отражение символическое значение башенного зодчества. Это свое¬образная дань воинов своей родине, это символ воинской доблести ее сынов, знак их любви и уважения.
Архитектура как сфера искусства и ее допрофессиональная ос¬нова – домостроительное творчество – не знают прогресса. Более того, социально-технический прогресс не только не дает оснований надеяться на соответствующий подъем художественного уровня, но в ряде случаев (например промышленная революция в Великобри¬тании в XIX в.) может послужить причиной прямо противоположных явлений. Башенное зодчество Северного Кавказа в контексте сим¬волизации пространства-поведения горцев и природного ландшаф¬та, органичное целое с которым это зодчество являет, может быть поставлено в один ряд с памятниками культуры мирового значения без всяких скидок на народное, допрофессиональное происхожде¬ние. Дальнейшее развитие современной земной цивилизации и вы¬ход России из кризисного состояния невозможно без гуманизации общественного развития, постижения самобытности культур наро¬дов Российской Федерации и равноправной коалиции всех культур.