КАВКАЗСКИЙ ЛИТЕРАТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЛИМП

Ф. В. Тотоев ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ ЧЕЧНИ вторая половина XVIII- 40-е годы XIX века

Ф. В. Тотоев

ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ ЧЕЧНН

вторая половина XVIII— 40-е годы XIX века

Нальчик

ГП КБР «Республиканский полиграфкомбинат

им. Революции 1905 г.»

2009

Серия «КЛИО»

(«Кавказский литературно-исторический Олимп»)

 Раздел «История»

Автор предисловия и заключения, научный редактор серии

П. А. Кузьминов

Художник серии М. М. Горлов

                                                 © Ф. В. Тотоев, 2009

                                  © П. А. Кузьминов. Предисловие,

            заключение, 2009

                                     © М. М. Горлов. Оформление, 2009

ISBN 978-5-88195-977-7                                                © ГП КБР РПК, 2009

ПРЕДИСЛОВИЕ

Известный герой М. Булгакова в романе «Мастер и Маргарита» однажды произнес замечательную фразу: «Рукописи не горят!». И действительно, глиняные таблички Вавилона, папирусы Египта, берестяные письма Новгорода, пергаменты летописей Киевской Руси, чертежи и зарисовки Леонардо да Винчи, бессмертные творения мастеров эпохи Возрождения, российских кудесников пера и кисти, созданные сотни и тысячи лет назад – не подвластны Времени, каким бы суровым оно не было.

В отечественной исторической науке было немало ученых, которые остались в благодарной памяти потомков: Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, Е. В. Тарле, Н. М. Дружинин, М. В. Нечкина – в россиеведении; С. М. Броневский, П. Г. Бутков, М. М. Ковалевский, Г. А. Кокиев, В. П. Невская, В. К. Гарданов, Е. Н. Кушева, В. Г. Гаджиев, Т. X. Кумыков – в кавказоведении. Они стали «лицами эпохи», которые прокладывали тропинки в Нашу с Вами историю, извлекая из прошлого необыкновенные сюжеты героики и подлости, самоотверженности и черной корысти, беззаветной любви к Родине и сонм предателей, продающих ее за «тридцать сребреников». Они и тысячи других известных или малоизвестных, или совсем неизвестных любителей музы КЛИО (истории) своим творчеством освещали и освещают многогранную жизнь предшествующих поколений, давая советы мудрым, одергивая горячих, раскрывая глаза «слепым». Они, изучая прошлое по сохранившимся документальным материалам, на примерах истории, учат нетленным общественным ценностям: добру и миру, вере и заботе, чуткости и милосердию. При этом в отличие от писателей и поэтов, освещающих жизнь человека с помощью художественного вымысла и анализа душевных влечений, положительных или отрицательных качеств героя, историк не имеет права отступать от буквы документа, он следует за фактами, которые выявлены им в процессе кропотливой работы. В его, как правило, размеренной жизни (вспомним поразительный пример служения науке С. М. Соловьева, который ежедневно работал по 12-14 часов над сюжетами истории России) основное место занимает сбор документального материала, на основании которого строится концепция исследуемого явления или процесса. Результаты творчества выливаются в статьи или, в редком, счастливом случае, в книги-монографии, тиражом в 500-1000 экземпляров … и снова годы невидимой, но для Науки и Общества такой важной работы, как проникновение в прошлое. Именно там, в толще минувших веков, отыскиваются невидимые ключи, открывающие замки современных коллизий и сложнейших проблем, решения которых в сложившейся системе координат, казалось бы, нет. История ничему не учит тех, кто не хочет знать ее азбуки, она только беспощадно наказывает за игнорирование уроков предшествующих поколений. К великому сожалению, на авансцене общества вновь и вновь появляются политики, которые, ничтоже сумнящеся, навязывают обществу свои представления «о счастье народном», пытаются, не взирая на традиции и ментальность народа, загнать его в лоно новой общественной системы, что ведет, говоря словами известного социолога П. Штомпки, к социальному травматизму, развалу государственных устоев, апатии, общественному регрессу.

Конечно, историки, даже лучшие из лучших, не пророки и готовых рецептов лечения общественных катаклизмов не дают, да и давать не могут. Тяжелым трудом они честно «добывают руду» в виде вещественных и духовных следов прожитых поколений во время полевых экспедиций археологов и этнографов, в архивохранилищах, библиотеках, музеях; ищут везде, где можно найти новую ниточку, связывающую нас с прошлым. Но совокупность проведенных исследований, тщательная научная экспертиза позволяют довольно точно определить место, время и суть болевых конфликтных точек, которые сегодня будоражат общественность. А если поставлен правильный диагноз общественной «болезни», то «вылечить» ее уже несложно. Нужна только политическая воля и консенсус власти с народом.

Собственно, о чем речь? Речь об особом пути, который диалектически притягивает/отталкивает – народы Северного Кавказа и Россию, о том, что за последние несколько веков взаимодействия/ взаимоуничтожения состоялось немало событий – явлений – процессов, которые сформировали травматический характер российско-чеченских, российско-адыгских, российско-тюркских отношений. И все-таки, как нам представляется, наиболее сложными и болезненными были отношения России с Чечней. С одной стороны, восстания шейха Мансура в 1785-1791 годах и Бейбулата Таймиева в 1818-1826 годах, активное участие чеченцев в Кавказской войне на стороне имама Шамиля в 1839-1859 годах, выступление населения горной Чечни в 1860-1862 годах под руководством Бойсунгура Беноевского и Атабая Атаева, движение последователей зикра под руководством Кунта-Хаджи в 1861-1864 годах, массовые движения в горной Чечне в 1877-1878 годах под руководством Алибек-Хаджи Алданова и Ума-Хаджи Дуева, возмущения обитателей Веденского округа в 1906 году, жестокая борьба отрядов Нажмутдина Гоцинского против Советской власти в первой половине 20-х годов XX века, депортация чеченского народа 23 февраля 1944 года в район Средней Азии, две чеченские войны в постсоветский период. С другой, десятки «впечатляющих» и не очень походов и карательных экспедиций российских войск в плоскостные и горные районы Чечни, в ходе которых уничтожались люди, дома, посевы, скот, сено… Согласимся, этого перечня более чем достаточно, чтобы обратиться к комплексному всестороннему научному изучению историко-психологических, этнографических, ментальных особенностей чеченского народа, чтобы выяснить причины перманентного противостояния социума предлагаемым формам интеграции в состав России/СССР.

Исследуя влияние этнического фактора на политические процессы в Чечне, Г. С. Денисова выделила следующие: 1) сохранение чеченцами специфически этнической структуры (деление на общинно-родственные группы, тайпы и их объединения) и религиозной разобщенности (разделение на тарикаты и вирды); 2) наложение на этнорелигиозную структуру населения неравных темпов демографического воспроизводства этноса и неравных темпов его социально- экономического развития в сельских горских районах и на плоскости; 3) настороженное отношение чеченцев к России, продиктованное историческим прошлым и сохранение в общественном сознании идеи национальной независимости; 4) низкий уровень образования[1]. Автор достаточно точно уловила как этнические, так и ментальные особенности, которые катализируют процессы единения и борьбы с внешними силами, влияют на миропонимание народа и становятся его движущей силой в поисках своего пути развития. Характерно, что выделенные факторы «работали» как в прошлом, так действуют и в настоящем.

Казалось бы, научно-продуктивный подход обозначен, и его необходимо разрабатывать. Но вместо этого – отрывочное, часто бессистемное изучение отдельных событий истории вайнахских общностей, прерванное к тому же, в мрачный период изгнания чеченцев в 1944-1957 годах в Среднюю Азию. Конечно, история народа не забыта. Публикуются сотни, если не тысячи слабых/сильных в научном отношении работ, которые формируют обобщенный взгляд на историю вайнахов. Диапазон взглядов и концептуальных предпочтений научной и околонаучной публицистики укладывается в осознанное противостояние двух парадигм: первая представлена в обобщенном виде работой «История добровольного вхождения чеченцев и ингушей в состав России и его прогрессивные последствия» (Под ред. В. В. Виноградова. Грозный, 1988); вторая – книгой А. Уралова (А. Авторханов) «Убийство чечено-ингушского народа. Народоубийство в СССР» (М., 1991).

Чеченоведение вольно или невольно оказалось, да и не могло не оказаться в «плену» политических событий 90-х годов XX века и рассматривает далекое прошлое с пепелищ разрушенных сегодня сел и городов Чеченской Республики[2]. Отсюда «демонический» образ России, которая на протяжении многих веков пытается колонизировать регион и закабалить свободолюбивый чеченский народ.

Установление, хотя и хрупкого мира, неискоренимая вера в счастливое будущее народа, основой которого может быть только союз и дружба с народами России, обусловили появление нового/старого историографического течения, акцентирующего внимание читателя на фактах добрососедского и взаимовыгодного проживания различных этнических общностей в районе Терека и Сунжи[3].

В конце 80-х годов XX века горючий материал социально-политического и этнического недовольства стал искриться то в одной, то в другой точке СССР (Карабах, Абхазия, Таджикистан, усиливающееся движение диссидентов, создание «Комитета независимости Чечни» и др.). Отдаленные пока всполохи молний общественного недовольства, казалось бы, должны были заставить руководителей государства прислушаться к голосу ученых-историков, обществоведов, проанализировать вызовы, идущие из регионов, принять необходимые меры. Перефразируя известную пословицу «пока гром предписаний вышестоящего начальника не грянет – руководитель и пальцем не пошевельнет, чтобы исправить ситуацию», отметим, что реальные возможности предвидеть, а значит, не допустить будущую братоубийственную войну в Чечне были.

Подготовленное к публикации в конце 70-х годов XIX века монографическое исследование Ф. В. Тотоева, посвященное истории чеченского народа на переломном этапе его истории – сложном и болезненном пути вхождения в состав Российской империи (вторая половина XVIII – 40-е годы XIX века), оказалось не востребованным ни партийным руководством республики, ни научным руводством СОНИИ. Потому оно осталось неопубликованным. А ведь рукопись детально анализировала ситуацию, когда в результате целенаправленных военных действий царской администрации маятник этнической комплиментарности качнулся в противоположную от России сторону. Чеченские общества вошли в имамат Шамиля, многократно усилив военный потенциал теократического государства. Народ выбрал свой путь и прошел его до аула Гуниб в Дагестане, когда в августе 1859 года он вместе с Шамилем сдался на милость победителей. Почему же в тревожные годы возможных альтернативных вариантов развития, чеченский социум выбирал путь активного военного противостояния, а не сближения и адаптации к российским реалиям?

Чтобы разобраться в пертурбациях симпатий и атипатий этноса, надо изучить его историю и политику России в северокавказском крае, нужен тщательный и хладнокровный анализ тех причин, котооые бросили чеченцев и россиян в этот «заколдованный круг». Вместе с тем в многолетнем противостоянии/сближении, имевшем многовековую предысторию взаимодействия социумов, рождалось и некое психологическое единство, соседствовавшее с кровавым антагонизмом. Так, в 40-е годы XIX века полковник Отдельного Кавказского корпуса Бенкендорф вспоминал: «Однажды в одном селении, в базарный день, возникла ссора между чеченцами и апшеронцами (солдатами Апшеронского полка), куринцы (солдаты Куринского полка, элита Кавказского корпуса) не применули принять в ней серьезное участие. Но кому они пришли на помощь? Конечно, не апшеронцам! «Как нам не защищать чеченцев, – говорили куринские солдаты, – они наши братья, вот уже 20 лет, как мы с ними деремся!». Это удивительное ощущение братства, отмечает Я. Гордин, возникшее из уважения к противнику в ходе военных столкновений, отличало этот уникальный мир.

Генерал М. Ольшевский, прослуживший на Кавказе четверть века (40-60-е годы XIX века), не щадивший сил для его покорения, не скупившийся на суровые характеристики горцев и чеченцев, в частности, тем не менее честно писал в воспоминаниях: «Чеченцев, как своих врагов, мы старались всеми мерами унижать и даже достоинства их обращать в недостатки. Мы их считали народом непостоянным, коварным и вероломным потому, что они не хотели исполнять наших требований, несообразных с их понятиями, нравами, обычаями и образом жизни. Мы их так порочили только потому, что они не хотели плясать по нашей дудке, звуки которой были для них слишком жестки и оглушительны». Могло ли такое презрительно-пренебрежительное отношение к нравственным устоям народа не вызывать противодействия?

В 1860 году в «Прокламации чеченскому народу» наместник Кавказа фельдмаршал А. И. Барятинский от имени «Государя Императора» объявил о новых принципах общежития, среди которых важнейшим было право землевладения, но буквально через несколько месяцев правительство аннулировало документ и начало радикальный передел земли. Но всякое подобие несправедливости, писал в 1860 году А. Руновский, всякое ничтожное и неправильное действие – из глубины души возмущает горца, который с качествами хищного зверя питает в себе глубокое чувство правдивости. Это чувство или дает ему возможность умирать без ропота и боли, или же подвигает его на самые кровавые эпизоды[4]. Конечно, это не способствовало сближению и взаимопониманию народов.

Монография была завершена в конце 70-х годов XX века, но, поставив точку в исследовании, ученый оказался в странной ситуации, когда результаты титанического труда оказались не нужны ни партийному, ни научному руководству республики, а значит и народам страны. Посвятив лучшие годы творческой жизни изучению истории многочисленного самобытного народа и подготовив солидный труд, исследователь вместо слов благодарности и признательности столкнулся с равнодушием и элементарным непониманием общественно-политического значения завершенного исследования. Чтобы хоть как-то придать общественную значимость рукописи, Ф. В. Тотоев сдал ее в отдел рукописных фондов СОНИИ, где она пролежала многие годы, став «добычей» молодых исследователей, которые беззастенчиво списывали главы и параграфы, «забыв» указать источник, откуда заимствована приводимая ими информация.

Работая с описями архивных материалов, сосредоточенных в ОРФ СОИГСИ, я обнаружил объемную рукопись (20 авторских печатных листов) Ф. В. Тотоева, которого часто встречал в читальном зале Центрального государственного архива Северной Осетии. На вопрос: «Почему книга до сих пор не опубликована, он как-то смущенно улыбнулся и сказал, что она, наверное, никому не нужна…». Логика политических действий обусловливается, конечно, не научными исследованиями, но когда политики принимают решения, опираясь на данные науки, то они, более эффективны и действенны. Конечно, мы не беремся утверждать, что если бы исследование Ф. В. Тотоева было опубликовано, то не было бы кровавых столкновений 90-х годов XX века. Но наше право предполагать, что если бы труд ученого вышел в свет раньше, т. е. вовремя, то у политиков было бы больше информации для принятия взвешенных решений, а значит меньше шансов ошибиться при разработке планов о введении войск в Чечню в 1994 году.

Рукописи (настоящие!) не горят ни в огне равнодушия, ни в пламени костра. Поэтому, дорогой читатель, она перед тобой и твое право познакомиться с ареалом обитания, особенностями быта, социальных, торговых и общественных отношений чеченского народа в обозначенное время, или … поставить ее на полку до лучших времен.

Кто-то скажет, работа не соответствует современному методологическому дискурсу, наука за последние 30 лет ушла далеко вперед, а марксистская парадигма, на основе которой проанализирован материал, морально устарела. С такими огульными утверждениями мы категорически не согласны. Ссылки на основоположников марксистско-ленинской концепции в то время были обязательным атрибутом любой научной работы, без этого просто нельзя было представлять ее на общественный суд. Но не их количество определяет качество научной работы, хотя во многих случаях наблюдения и выводы классиков марксизма особенностей социальных отношений у народов планеты верны и сегодня. Качество изысканий определяется постановкой научной задачи и умением ее реализовывать на основе выявленных документальных материалов. Научная новизна концепции, оригальность анализа известных источников, привлечение огромного количества впервые выявленных документов, построение на их основе оригинальной теории общественного строя чеченского народа отражают бережное отношение автора к народной памяти, сохранившей многие сюжеты прошлого и выявленные в ходе полевых этнографических экспедиций. Публикуемые материалы свидетельствуют о высочайшем исследовательском уровне, академизме и порядочности автора, предпринявшего сложнейшую задачу комплексного изучения истории чеченского народа. Главная мысль, которую Ф. В. Тотоев хочет донести до читателя, проста: «Чеченский народ, как и все народы мира, достоин уважения. Его судьба уникальна и неповторима. У народа есть осознанное желание быть творцом своей истории. Он хочет быть свободным в единой семье народов России».

Мы обоснованно утверждаем, что данная работа является на сегодняшний день лучшим научным исследованием истории чеченских обществ в кавказоведении, поэтому и публикуем. Ведь рукописи не горят!

У каждого путника – своя тропинка, ведущая его к цели. У каждого народа – своя история, которая во многом обусловливает его будущее. На восприятие прошлого оказывают значительное воздействие этнопсихологические и социокультурные стереотипы, сложившиеся в предыдущих условиях жизнедеятельности этноса. Сегодня в наших силах изменить эти стереотипы, отбросить мишуру вымыслов, оставив правду истории, какой бы тяжелой она ни была. Только честные и порядочные политики и ученые в состоянии решить проблемы этнических взаимоотношений между соседями – и тогда не будет более правых или более виноватых перед историей. Остается только одно – построить единый общекавказский дом, в котором будет уютно и тепло всем народам Кавказа.

П. А. Кузьминов

ОБ АВТОРЕ

Феликс Викторович Тотоев – известный кавказовед, кандидат исторических наук, родился в 1937 году. В 1953 году с медалью окончил среднюю школу № 5 г. Орджоникидзе и поступил на исторический факультет МГУ. После завершения учебы был направлен на работу в Дагестанский филиал АН СССР в г. Махачкалу, где решил разрабатывать историю Чечни, которая была крайне слабо изучена в советской, да и в дореволюционной историографии. Именно здесь была утверждена тема диссертационного исследования, которую он разрабатывал и во врея учебы в аспирантуре исторического факультета МГУ. По окончании ее в 1965 году был приглашен в Донецкий государственный университет, где работал старшим преподавателем, доцентом на кафедрах истории СССР и историографии СССР, а затем заместителем декана исторического факультета университета.

В 1967 году на расширенном заседании ученого совета исторического факультета МГУ Ф. В. Тотоев защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата исторических наук по теме: «Общественный строй Чечни во второй половине XVIII – первой половине XIX века», а рукопись была рекомендована к публикации. Но, посчитав, что работа еще «сыровата» для введения в широкий научный оборот, автор продолжил работу по поиску и анализу документальных материалов. Занимаясь сбором разнообразных источников, скрупулезно исследовал архивы Москвы и Ленинграда, Грозного и Орджоникидзе, организовал серию научных экспедиций в горные районы Чечни для сбора этнографического и лингвистического материала. Десятки раз проверял и перепроверял собранные данные, чтобы выяснить достоверность и репрезентативность привлекаемых документов.

Одновременно с 1971 года стал работать в Северо-Осетинском научно-исследовательском институте, сначала старшим, затем ведущим научным сотрудником и заведующим отделом истории. В 2003 году он возглавил только что открытый отдел новейшей истории Северо-Осетинского института гуманитарных и социальных исследований имени В. И. Абаева.

Круг научных интересов ученого обширен. Он исследует прошлое и настоящее народов Северного Кавказа, проблемы социально-экономического и политического характера. Особое место в его научной деятельности занимают проблемы культуры и вопросы историографии. В последние годы Ф. В. Тотоев разрабатывает историю осетинского зарубежья и политичечских репрессий, имевших место в общественной жизни Северной Осетии в 30-е годы XX века.

За годы активной творческой работы ученый опубликовал около 80 научных исследований. Особое место в его научной биографии занимала работа в больших творческих коллективах, которые готовили обобщающие труды: «История народов Северного Кавказа» (М., 1988); «История Северо-Осетинской АССР» (Орджоникидзе, 1987. Т. 1); «История Дигоры» (Владикавказ, 1992); «Город Моздок» (Владикавказ, 1995); «История Северной Осетии. XX век» (М., 2003); «Большая Российская Энциклопедия» и др. Его статьи опубликованы во многих научных журналах, в том числе в изданиях Академии наук Российской Федерации: «Отечественная история», «Известия Северо-Кавказского научного центра» и других.

ВВЕДЕНИЕ

Чеченцы, один из наиболее многочисленных северокавказских народов, которые играли важную роль в экономической, политической и культурной жизни Северного Кавказа. Они состояли в оживленных сношениях с аварцами, грузинами, кумыками, кабардинцами, осетинами, гребенскими казаками и др. С дореволюционной историей Чечни и ее роли в решении многих узловых вопросов Кавказа, связано много исторических проблем, а между тем ее история до сих пор относится к числу недостаточно изученных. Поэтому на повестке дня остро стоит проблема изучения истории развития Чечни вообще, и в переломный период истории, в частности.

Настоящая работа посвящена исследованию общественных отношений в Чечне с середины XVIII века до 40-х годов XIX века и является, по существу, первой попыткой в исторической науке комплексно исследовать вопросы общественно-экономического строя чеченцев в указанный период. В истории Чечни в это время происходили серьезные изменения в общественной жизни. Наблюдается усиленное проникновение на Кавказ царизма, которое к 1781 году завершилось присоединением основной территории Чечни к России[5].

Хронологические рамки работы, при всей их условности, связаны с качественными изменениями в историческом развитии Чечни. С 50-х годов XVIII века происходит определенный сдвиг в экономике северокавказских народов, в том числе чеченцев. В 30-40-е годы XIX века чеченцы активно участвовали в движении горцев под руководством Шамиля, в связи с чем у них ломались многие формы общественных отношений. В рамках этого времени общественный строй народов Северного Кавказа, как отметил В. К. Гарданов, «сохранял почти в полной мере прежние своеобразные черты, что позволяет в наиболее отчетливой форме проследить генезис феодализма и первоначальные этапы его развития»[6].

В исследуемое время произошли крупные восстания в Чечне под руководством Шейх-Мансура, Бейбулата Таймиева и др. Все это придает изучению истории Чечни в рассматриваемый период научную значимость и актуальность. Без изучения данного периода нельзя глубоко понять и последующее развитие Чечни во второй половине XIX века.

Знакомство с исторической литературой и изучение архивных документов позволили нам установить противоречия в оценках одних и тех же фактов у многих исследователей, порой разительное несоответствие в них выводов по вопросу об общественно-экономическом развитии Чечни этого периода. Систематическое изучение материала по-новому рисует конкретную картину чеченской истории. В исследовании «первые затронуты проблемы, многие из которых сознательно обходили дореволюционные историки. Предлагаемые нами варианты и логика решения ряда вопросов, возможно, будут интересны непредвзятому читателю, поскольку в развернутом виде публикуются впервые.

Исследование опирается преимущественно на архивные документы. Автору, несмотря на огромное количество времени, проведенное в архивохранилищах страны, не удалось преодолеть трудности в разыскании источников, и часть их, к сожалению, осталась невыявленной. Надеемся, что эту работу продолжат более молодые исследователи.

Основным главам об общественно-экономических отношениях предпосланы разделы по источниковедению и историографии вопроса, о природных условиях и народонаселении и краткий очерк политической истории Чечни.

В данной работе автор поставил цель – показать особенности социально-экономического развития Чечни, определить характерные черты экономики, дать оценку общественного строя чеченцев в рассматриваемый период.

ГЛАВА I

ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

а) Источники

С середины XVIII века начинается быстрое накопление документальных материалов о различных сторонах жизни северокавказских народов. Администрация построенных здесь крепостей и форпостов находилась в оживленной переписке с местными феодалами и различными кавказскими «обществами». Задачи политического завоевания Кавказа властно требовали самых разнообразных историко-географических и экономических сведений о местных народах. Сбор сведений о народах Кавказа приобретает систематический характер. В Чечне, как и в других местах, проводится ряд «разведывательных» экспедиций. Используются показания местных жителей. Накопленный материал позволил в первой половине XIX века дать «описание» местных народов, которые можно оценить как цельные собрания фактического материала, подвергнутые некоторой научной обработке.

При обращении к источникам, собранным властями, помимо их политической тенденциозности, следует учитывать ряд других обстоятельств. Еще в 1834 году Норденштамм, тогда еще капитан Генерального штаба, предупреждал, что большая часть сведений о кавказских народах основана на рассказах местных жителей, скрывающих правду о своих землях. Собиратели сведений дополняли рассказы горцев догадками, отчего сведения «так неверны и неполны», «столь разногласны и столь неудовлетворительны»[7]. Это обязало нас к взаимной сверке документов – более ранних позднейшими и наоборот, а также сопоставлять синхронные источники.

Многие официальные донесения, а вслед за ними и исторические сочинения страдали абстрактностью, проявлявшейся в именовании всех северокавказских народов горцами и черкесами[8]. В конце XIX – начале XX века псевдомыслители придумали и пустили в оборот для именования нерусского населения неприличное слово «инородцы». Инородец в России стал оселком, о который производили испытание остроты шипов и скорпионов, изготовляемых для русского народа[9].

Источники по истории Чечни рассматриваемого периода хранятся во многих архивах страны, в которых автор стремился извлечь новые документальные материалы.

Документы по истории Чечни XVIII века хранятся в Архиве внешней политики России (АВПР), в фонде «Кабардинскиедела». Здесь отложились сведения о Чечне 50-60-х годов XVIII века, реже документы более ранних периодов. Это документы о переписке кизлярских комендантов с Государственной коллегией иностранных дел, Военной коллегией, с Астраханским губернатором, с чеченскими князьями. Кизлярские коменданты были неплохо осведомлены о чеченских делах. Они черпали сведения из переписки и общения с местными князьями и чеченскими старшинами. С целью «разведывания о тамошнем чеченском состоянии»[10] посылались специальные агенты. Кизлярских комендантов интересовали отношения с соседними народами, отношения между «обществами», торговля, хозяйственная деятельность и политические настроения чеченцев. Кизлярские коменданты находились в прямом подчинении Астраханского губернатора, с которым преимущественно и вели официальную переписку. В ряде случаев они обращались непосредственно в коллегию Иностранных дел и Военную коллегию. Астраханский губернатор подчинялся указанным коллегиям и в переписке с ними излагал сведения, полученные от кизлярских комендантов. В свою очередь, ответы этих коллегий содержали те же сведения, которые исходили от кизлярских комендантов, правда, порою несколько видоизмененные. Группа официальных источников представлена рапортами, донесениями, указами о военных или торговых мероприятиях, «изъяснениями» по частным вопросам, справками, выписками из дел, письмами и т.д. При отсутствии документов, исходящих от кизлярских комендантов, мы довольствовались в отдельных случаях документами коллегий и Астраханского губернатора. Расхождения в документах нами оговорены в соответствующих местах.

В освещении социальных отношений в Чечне, документы, отложившиеся в связи с деятельностью кизлярских комендантов, заметно правдивее, нежели более поздние, относящиеся к первой половине XIX века.

В фонде «Кабардинские дела» хранятся также документы, составляющие группу источников местного происхождения. Это письма от чеченских князей, от старшин или «всего народа», отдельных «обществ» к кизлярскому коменданту, показания задержанных казачьими разъездами чеченцев, «присяжные» листы чеченских старшин и др. Все эти документы использовались нами в переводах на русский язык. Они вскрывают отдельные черты тайповых отношений, показывают отношения князей между собой, отражают экономическое состояние различных социальных групп в чеченском обществе. В ряде случаев приводимые факты в документах преломляются через адатные нормы. Особенно ценны и интересны для нас экскурсы в историческое прошлое чеченского народа в письмах чеченских обществ, которые дополняют сведения, известные из опубликованных работ.

Как местные, так и официальные источники встречаются зачастую в двух и более экземплярах. Но если экземпляры местных источников, как переводные, сохраняют текстуальное тождество, то повторные экземпляры официальных документов грешат «вольностью» в воспроизведении текста с исходных документов, как по содержанию, так и в хронологическом отношении.

Ряд копий документов фонда «Кабардинские дела» хранится в фондах Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА). Собрание документов, связанных с деятельностью кизлярских комендантов, составляет фонд «Кизлярского коменданта», который в настоящее время хранится в Центральном государственном архиве Дагестана. Эти же документы можно обнаружить в Государственном архиве Ставропольского края.

В первой половине XIX века комплекс документальных материалов о чеченцах увеличивается и сосредоточен, преимущественно, в РГВИА. Здесь же нами обнаружен ряд документов о взаимоотношениях чеченцев с казаками в 40-60-е годы XVIII века. Основное собрание документов включено в фонд ВУА (Военно-ученый архив). По кавказской тематике документы сгруппированы в фонды-коллекции 414, 482, 492. Нами обследованы также фонды 13, 20, 26, 35, 52, 90, 134, 69, 184, 186, 194, 228, 232, 494, 1300. Здесь выявлены следующие виды источников: рапорты и донесения военачальников, копии с предписаний, секретные предположения, военные заметки частного характера, копии с отчетов о секретных разведках, выписки, краткие описания, карты, таблицы и ведомости с означением численности населения, с показанием числа и размеров семейств. Отдельные «описания» Чечни, появление которых относится к началу XIX века, носят повествовательно-исследовательский характер, составлены они для служебного пользования на основе архивных документов. Новые факты из истории взаимоотношений чеченцев с князьями приводятся в «Военно-топографическом и статистическом описании Кавказской губернии и соседствующих ей горских областей», составленном подполковником Буцковским[11], который позднее оказал помощь С. Броневскому в историко-географическом исследовании Кавказа. Работа Буцковского, превосходи ряд подобных ей «описаний» по содержанию фактического материала, также не лишена недостатков. Тщетно искать в ней характеристику социальных отношений Чечни, отношений чеченцев к своим князьям, сведений о рабстве в Чечне, нет в ней ни одной строки о классовой борьбе в Чечне. «Описание Буцковским Чечни, видимо, составлялось не один год. Так, на л. 63 он пишет: «прошлого 1811 года в бытность мою в станице Червленной», а на л. 79 – в прошлом 1812 году…»[12]. Следовательно, автор продолжает работу и в 1813 году. Это говорит о незавершенности авторской работы над текстом. В том же архиве хранится копия с «Описания» Буцковского без подписи[13]. Это именно копия, а не предшественник «Описания», но в ней столько неточностей и вставок, что необходимость критического подхода к копиям документов, обращавшихся среди кавказских властей, находит новое веское подтверждение.

В 1830-1831 годах было составлено капитальное описание большой группы кавказских народов под руководством поручика Генерального штаба Бларамберга[14]. Описание Чечни, данное в собрании Бларамберга, явно уступает работе Буцковского. Работа не дает сколько-нибудь новых сведений и написана на основе ограниченного круга источников. По содержанию и изложению – это более повествовательно-исследовательское сочинение, нежели первоисточник.

В РГВИА хранится ряд дел с многообещающими названиями, но незаконченных. Таковы «Записки о Кавказе Дениса Давыдова 1826-1827 годов», в которых он намеревался «записать только для памяти, что видел сам, или от вернейших людей узнал о кавказских народах»[15].

В РГВИА в одном из дел приводится каталог архивных дел, подлежавших передаче полковнику Д. А. Милютину[16]. Опись включает наименования ряда неизвестных документов по Чечне, в частности, о восстаниях в 1807-м, 1817 году и др. Их обнаружение и введение в научный оборот, несомненно, будет содействовать расширению наших познаний о Чечне.

В Отделе рукописей Российской государственной библиотеки хранится обширное и разностороннее описание Чечни, принадлежащее Д. А. Милютину[17]. Будучи офицером Кавказской армии, Милютин имел доступ к официальным материалам Генерального штаба, при просмотре которых он обнаружил ряд документов за 1828,1830, 1832-й годы, в том числе записки о мерах к покорению Кавказа Вельяминова, Паскевича, Николая I. Из рассмотренных дел Милютин делал «выписки и заметки», имея целью в будущем написание истории Кавказской войны. Сбор материала проводился Милютиным в августе 1844 года и позднее, (да и в предшествующее время)[18]. Но когда Милютин составил описание Чечни остается невыясненным. Описание содержит много сведений, источники которых пока не установлены. Нами выяснено, что в основу описания Чечни Милютин положил обзор, составленный Норденштаммом, сходство с которым нами в ряде мест указано. Частично сведения представляют личные наблюдения автора, и, следовательно, даже при установлении всех исходных материалов, описание сохраняет за собой значение источника.

Большое число документов хранится в архиве Российской академии наук в Санкт-Петербурге. Наиболее ценные сведения по Чечне содержатся в документах, собранных академиком Петром Григорьевичем Бутковым[19]. В делах фонда П. Г. Буткова много выписок из редких изданий, из фондов Кизлярского архива. К сожалению, много архивных выписок дано Бутковым без надлежащих ссылок, хотя их содержание весьма удовлетворило бы отдельные стороны нашей работы. Много сведений, содержащихся в выписках Буткова, расходится с данными его книги, что мы ниже частично указываем.

Фонд академика Н. Ф. Дубровина[20] того же архива содержит копии с записок или отрывки из них, принадлежавших различным военным деятелям на Кавказе, как, например, генералам П. П. Чайковскому, Д. В. Пассеку и др. Однако фонд содержит мизерную долю всего того, что было собрано Н. Ф. Дубровиным. Известно, что в его работе использован ряд рукописных описаний Чечни, местонахождение большинства из которых пока неизвестно. Еще более скудно Чечня представлена в делах фонда академика М. М. Ковалевского[21].

Русский оригинал сочинения Рейнеггса «Историческое, топографическое и физическое описание Кавказа и всех различных народов, на нем обитающих» хранится в фонде «Собрание общества любителей древней письменности» Отдела рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге. Несколько страниц Рейнеггс посвятил чеченцам и ингушам. В течение почти 20 лет Рейнеггс путешествовал по Кавказу, ведя дневник в форме «записок», на основе которых и составил данное описание, которое представляло по мысли автора только «начертание», подготовку к будущим исследованиям[22].

Богатое собрание документов находится в Центральном государственном архиве СОАССР (ЦГА PCO-Алания). Документы, относящиеся к Чечне, полнее представлены в 12-м фонде Начальника Терской области. Источники по истории Чечни здесь составились из следующих официальных документов: рапорты Начальника Среднего Военного отдела Начальнику Терской области, докладные записки, рапорты и отношения начальников чеченских округов Начальнику Среднего Военного отдела или Начальнику Терской области. В архиве хранятся документы, отражающие деятельность ряда сословно-поземельных комиссий, действовавших в Терской области. Документы представлены как в подлинниках, так и в копиях. Большинство их составлено в 60-70-е годы XIX века. Здесь же хранятся прошения отдельных лиц или групп лиц по поземельным вопросам, прошения об освобождении из рабства. Документы по земельным вопросам были бы представлены полнее и богаче, но царские власти запрещали обращения с изложением земельных претензий[23], что естественно, ограничило число таких документов.

Письма, прошения чеченцев почти все на русском языке, так как составлялись они для просителей специальными переводчиками или казаками. Основания поземельных притязаний лежали в общественно-экономических отношениях второй половины XVIII – первой половины XIX века, поэтому просители либо «точно» указывают год приобретения земли, либо относят время поземельной сделки ко времени жизни отца, деда, ссылаясь в подтверждение достоверности на показания свидетелей и т. д. Земельные претензии феодалов встречали отпор чеченских обществ, которые, отстаивая свои исконные права на земли, решительно отвергали домогательства первых. Сравнение сведений, содержащихся в источниках различного происхождения, позволяет извлекать из противоречивых сообщений более или менее достоверные факты. К числу местных источников принадлежат документы, исходящие от очече- нившихся пришлых феодалов[24]. В 60-70-х годах XIX века они представили в различные комиссии для разбора сословно-поземельных прав горцев Терской области ряд докладных записок, прошений и рапортов, в которых приведены отрывочные сведения из родословных феодалов, обосновывающих их претензии на сословные привилегии. Некоторые факты, излагаемые в подобных документах, подтверждаются сообщениями более ранних официальных документов.

Местные источники 60-70-х годов XIX века отличаются от таковых же источников XVIII века большим вниманием к земельным вопросам, и чтобы разрешить возникшие проблемы, чеченцы обращались непосредственно к русским военно-колониальным властям.

Материалы Комиссии для разбора сословных прав горцев Кубанской и Терской областей 1871 года по части сведений о Чечне представляют собой выписки из известного «Описания гражданского быта чеченцев, с объяснением адатного их права и нового управления, введенного Шамилем. 1843 год», составленного Голенищевым-Кутузовым[25], работы А. Берже «Чечня и чеченцы»[26], сочинения А. П. Ипполитова[27] и некоторых других. Несколько «Очерков сословного строя в горских обществах Терской и Кубанской областей», составленных данной Комиссией, дословно воспроизводят отдельные места из работ указанных авторов[28].

В фондах ЦГА РСО-Алания нами обнаружено несколько документов-прошений об освобождении от рабской зависимости. По ним прослеживаются география работорговли, сфера применения рабского труда в производстве, его значение в хозяйстве, стоимость, правовое положение раба, некоторые социальные корни рабовладения, а также отношение свободных членов тайпы к своему сородичу, пребывающему в рабстве. Большинство этих документов составлено кадиями и муллами, иногда казаками.

Отдельные стороны рабовладельческих отношений в Чечне освещены в документах, хранящихся в архиве Северо- Осетинского института гуманитарных и социальных исследований. Документы представляют собой копии с материалов, хранящихся или хранившихся в ЦГА СОАССР.

Нами проведено также обследование фондов ЦГИАЛ, ЦГИА Гр. ССР, ЦГА ЧИАССР, ЦГА ДАССР.

Ряд важнейших источников, о существовании которых известно, пока не обнаружен. Так, в 1857-1859 годах составлялся свод всех положений (адатов) чеченского суда, предназначенный к печатанию на русском и чеченском языках[29]. Но свод не был опубликован и местонахождение его пока не выявлено.

В середине 80-х годов XIX века переводчик Грозненского окружного полицейского управления подпоручик Ахмадхан Трамо[30] при содействии «генерал-майора Арцу Чермоева, подполковника Чуликова и кадия Абдукадыра составил рукопись по обычному праву чеченцев»[31]. Ее местонахождение также не установлено.

В 1851 году рядовым солдатом переведен в Малую Чечню петрашевец Д. Д. Ахшарумов. Его воспоминания (опубликованная часть) доведены до 1851 года. Не исключено, что Ахшарумовым были описаны и годы пребывания в Чечне, в связи, с чем необходимо провести соответствующие разыскания[32].

В отношении графа Нессельроде к графу Паскевичу от 8 апреля 1830 года дважды упомянуты записки Бутковского[33]. Имеет ли здесь место опечатка или же мы имеем перед собой факт использования материалов Буцковского? Но Буцковский составил «Описание», а не записки, которые к 1830 году должны были устареть. Видимо, перед нами неизвестный источник.

У Грибоедова при обыске, связанном с расследованием по делу декабристов, обнаружили географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа[34] местонахождение которого нам также неизвестно.

В 1836 году во время военных операций генерал-майора Фезе в Чечне собраны подробные сведения о местах, где побывал его отряд[35], но материалы эти также неизвестны. Ибрагим-бек Саракаев называет неизвестную арабскую рукопись Арсануко Хаджи Цантороевского «О происхождении чеченцев»[36].

В 20-х годах нашего столетия Башир Далгат составил очерк о родовом быте чеченцев и ингушей и послал его для напечатания в Северо-Кавказский Горский научно-исследова- тельский институт в Ростове-на-Дону[37]. Статья не опубликована и местонахождение ее также не установлено.

Б. Далгат сообщает, что в 1927 году научная экспедиция под руководством проф. Н. Ф. Яковлева собрала большой этнографический материал о чеченцах. Неизвестна судьба и этого материала[38].

Первые печатные сведения о чеченцах появились во второй половине XVIII века. Замечательные сведения о кавказских народах, в том числе о чеченцах, сообщил И. А. Гюльденштедт (1745–1781)[39], неоднократно путешествовавший по Кавказу.

Он объездил земли по рекам Тереку, Камбилеевке, Сунже, Аксаю и др. В апреле 1770 года он сопровождал генерала де Медема, производившего «рекогносцировку» Чечни, посетил чеченскую деревню Девлет-Гирей (Старый юрт)[40]. В ряде поездок был сопровождаем кабардинскими князьями и узденями. Из опроса последних и сложились его сведения. Обработка записей автором осталась неоконченной. Следует оговорить и то немаловажное обстоятельство, что собранные им материалы были изданы после его смерти по поручению Российской академии наук академиком Палласом[41]. Многие страницы текста последний воссоздал из набросков автора, большинство которых находилось на отдельных, не имеющих между собой связи листах и касалось местностей[42], Палласом не посещенных[43], о чем он несколько раз заявлял на заседаниях Академии наук[44]. Неизвестно, в какой мере Паллас преодолел возникшие трудности, но Клапрот указывает, что Паллас не проверил набранного текста после «невежественного» корректора, допустившего в 1-й части на многих страницах до 25 ошибок, особенно в именах собственных, а зачастую проглядевшего пропуски целых периодов полностью[45]. Проделанная Палласом работа вышла в свет в урезанном виде, с ошибками, чему виной он сам. Клапротом было предпринято дополненное и исправленное переиздание трудов Гюльденштедта[46]. К счастью, раздел о чеченцах, (а мы рассматриваем только материал о чеченцах) не изменился сколько-нибудь значительно, но и обнаруженное в изданиях расхождение позволяет предполагать неизданные о чеченцах материалы в рукописях Гюльденштедта. Гюльденштедт привел ряд наблюдений о поселениях чеченцев, их башнях, занятиях, семейной жизни, об отношениях между различными обществами чеченцев[47].

Мы затрудняемся назвать кого-либо из позднейших крупных путешественников, кто бы пренебрег его наблюдениями. Право же, утверждение А. Берже, что сведения Гюльденштедта по этнографии Кавказа «утратили всякое значение»[48] – было поспешно и несправедливо, ибо последующие добытые факты подтвердили истинность многих его сообщений.

В 1773 году во время путешествия по Кавказу академик И. Фальк побывал в Кизляре, Щедрине (ст. Шадринская), Барагунах (Брагунах), Новогладской (ст. Новогладковской). В своих «Записках…» он приводит сведения, полученные путем собственных наблюдений из собранных им «достоверных известий» во время пребывания в «стране при Тереке». Фальк оценивает свои «примечания» как «дополнение к материалам Гюльденштедта». Из записок Фалька мы узнаем о судьбе князя Девлет Гирея, о торговле в Кизляре и в областях горских народов. Особенно ценно его сообщение о земледелии у чеченцев, разводимых сельскохозяйственных культурах и их урожайности[49]. Впервые «Записки…» академика Фалька были опубликованы в 1824 году и никогда не были предметом внимания историков и этнографов Чечни[50].

Знакомство с архивными материалами должно служить нам известного рода руководством при ознакомлении с публикациями источников.

Узкотематических, ограничивающихся историей Чечни, публикаций в этот период нет. Материалы из истории Чечни печатались, исходя из интересов той или иной более общей темы. В частности, сведения по истории Чечни публиковались как часть документов по истории политического завоевания Кавказа, естественно, что подобные сведения по Чечне носили фрагментарный и случайный характер. Царизму была необходима дистанция времени, чтобы санкционировать выход в свет хотя бы части основных документов по политическому завоеванию Кавказа[51]. Завоевательная политика царизма на Кавказе требовала маскировки, что и вызывало осторожное отношение к публикации источников, тем более, что ошибки царских военных и граледанских деятелей на Кавказе[52], которые могли вскрыться при более или менее объективном и полном опубликовании документов, могли нанести ущерб «престижу» владельца источников. Не случайно было «признано неудобным к печатанию» в газете «Кавказ» за 1855 год записок генерала Очкери о Дагестане и Чечне[53] и многих других документов.

Для разработки материалов по политическому завоеванию Кавказа, отложившихся в течение более чем шестидесяти лет в архивах, в апреле 1864 года была создана особая Комиссия, итогом деятельности которой явилась 12-томная публикация «Акты Кавказской Археографической комиссии» (1866-1904), содержащая наиболее полное количество опубликованных архивных документов. Первые десять томов (из них 6-й том – два выпуска) редактировал А. П. Берже, тома 11–12 – Дм. Кобяков. Документальное издание «Актов» уже в ходе публикации стало библиографической редкостью – тома печатались по 200 экземпляров. Каждый том был богато иллюстрирован массой портретов, иллюстрировался по 25 рублей[54]. Анонимный рецензент 11-го тома писал в 1888 году уже о необходимости второго издания этого свода архивных источников, но «в интересах науки» издание должно быть просто, без роскоши, в удобочитаемом формате, по доступной широкому кругу читателей цене»[55].

Не все тома равноценны. При издании последних томов А. Берже, ввиду забот о сокращении расходов, вынужден был ограничить свои желания при выборе документов. Рецензент «Актов» писал, что А. Берже «оплакивал необходимость подобного комканья. Но более всего он сокрушался о том, что одна из важнейших сторон его задачи – разбор и приведение в порядок архивов Северного Кавказа, где заключаются драгоценнейшие материалы для истории первых шагов русского движения к Кавказу, в течение XVII и XVIII столетий – так навсегда (? – Ф. Т.) и останется невыполненною»[56]. Акты, собранные Кавказской археографической комиссией начинаются, собственно, с документов 1800 года. Лишь первые 90 страниц первого тома «Актов…» относятся к предшествующей эпохе.

«Акты…» представляют свод официальных документов, извлеченных из местных архивов и служащих исходной базой для изучения истории кавказских народов. Свод не столь «беспристрастный и искренний», как пытался убедить благосклонный рецензент[57], ибо документы архивов, найденные уже в годы советской власти, не оставляют сомнения в тенденциозности подборки материалов. В «Актах…» преимущественно представлены документы по военно-политической истории завоевания Кавказа при явной недостаточности документов по социально-экономической истории местных народов.

Известный кавказовед второй половины XIX века И. В. Бентковский собрал ряд рукописей-адатов кавказских народов и передал их Новороссийскому университету. На их основе профессором того же университета Ф. И. Леонтовичем составлены и изданы «Адаты кавказских горцев»[58]. В сборнике опубликовано «Описание гражданского быта чеченцев с объяснением адатного их права и нового управления, введенного Шамилем, 1843», составленное капитаном Генерального штаба В. И. Голенищевым-Кутузовым[59]. В распоряжении Ф. И. Леонтовича был не подлинник 1843 года, а копия, снятая в 1845 году и подписанная Фрейтагом. Н. Ф. Дубровин в 1870 году указал другой рукописный экземпляр «Описания», хранящийся в Топографическом отделе штаба Кавказского военного округа, под иным заглавием. «Краткое описание происхождения чеченцев и состояния общества до Шамиля»[60]. «Описание…» составлено на основе привлечения сведений народных преданий и обычаев, составивших основу трактатов о «призвании» и «изгнании» чеченских князей, о «происхождении адата». К сожалению, «Описание…» представляет не кодифицирование адатов, а скорее – комментарии к ним, объяснение. «Описание гражданского быта чеченцев, с объяснением адатного их права и нового управления, введенного Шамилем, 1843» – внутренне противоречивый документ. Так, в разделе «Права поземельной собственности» утверждается, что «право личной поземельной собственности доселе не существует в Чечне»[61], но в то же время расчищенная из-под леса земля признается частной неотъемлемой собственностью возделывателя[62]. Неопределенно характеризуется социальное положение лаев и ясырей, чье рабское положение в ряде случаев смыкается с положением феодального закрепощенного крестьянства (см. стр. 81, ч. И, конец пункта 6 и 7). Подчиненность чеченцев кабардинским и кумыкским феодалам более констатирована, нежели детально потверждена. «Описание…» содержит факты 300-100-летней давности. Данное описание широко использовалось в работах многих авторов XIX века[63].

М. О. Косвен считает, что в рассматриваемой работе В. И. Голенищев-Кутузов открыл «конкретную этнографическую форму, представляющую собой родственную и одновременно общественную группу, характеризующуюся коллективной собственностью на землю и управлением в лице выборного старшины» – тохум[64]. Но ссылка, которую М. О. Косвен делает на работу Голенищева-Кутузова, отнюдь не является «общей  характеристикой тохумного строя»[65] чеченцев. В Чечне был тохумно-тайповый строй, и в одном ауле, как бы он велик не был, не могло проживать по «несколько тохумов», а попытка М. О. Косвена подвести тохум под понятие патронимии[66] лишена оснований.

Дополнением к данному «Описанию…» могут служить опубликованные в том же сборнике Ф. И. Леонтовича «Сведения о величине калыма и о штрафах, налагаемых, согласно определению адата, у жителей Надтеречных деревень, т. е. чеченцев 1849 года»[67] и «Сведения о величине калыма и о штрафах, налагаемых согласно определения адата, у чеченцев Надсунженских деревень. 1849 года»[68], составленные местными властями[69] по указанию капитана Ольшевского. Эти дополнения расширяют круг сведений о положении холопов, о различии в социальном статусе князей, узденей, холопов. В то же время эти «Сведения…» в ряде случаев противоречат вышеуказанному «Описанию…». Так, «Сведения…» о Надтеречных деревнях отрицают наличие у них чагар, в то время как «Сведения по программе об адате или суде у чеченцев 1843 года», входящие в сборник Фрейтага, сообщают о наличия у них чагар, принадлежащих к крепостному сословию.

С середины 40-х годов XIX века в Тифлисе начинает издаваться газета «Кавказ». Одной из основных задач газеты было ознакомление читающей России с особенностями жизни и нравов народов Кавказского и Закавказского краев. С момента основания в 1846 году по февраль 1854 года газета выпускалась частным издателем – чиновником особых поручений при начальнике Гражданского управления Константиновым. По «неблагонадежности» издателя и по несостоятельности его в уплате казенного долга «распоряжением наместника Кавказа князя Воронцова газета с февраля 1854 года была передана в ведение канцелярии Наместника»[70]. В этот начальный период и был помещен в газете ряд интересных статей. После передачи газеты в государственное ведение «Кавказ» стал заурядным официозом. При Барятинском статьи о Кавказе разрешались к печатанию с разрешения либо самого Наместника Кавказа, либо Кавказского Комитета[71].

Во второй половине 50-х годов XIX века «Материалы для истории Кавказа»[72] публиковались в неофициальной части «Ставропольских губернских ведомостей» при содействии редактора И. Иванова, где были опубликованы ценнейшие материалы по истории Чечни 40-50-х годов XVIII века. Документы знакомят нас с социальной структурой чеченского общества, с местными феодалами и их владениями, с политикой русского правительства. Особенно ценны показания пленных чеченцев[73].

Последующая литература, ни разу не обращалась к документам, опубликованным в «Ставропольских ведомостях».

Некоторое число источников и материалов по истории Чечни было опубликовано в «Кавказском календаре», начавшем выходить со второй половины 40-х годов XIX века. «Кавказский календарь» более половины страниц отводил адресам всевозможных учреждений. Львиная доля остальной части приходилась на указатели дорог и маршрутов Кавказа. Это издание вызвало справедливые нарекания со стороны тогдашних любителей и почитателей Кавказской истории[74].

25 августа 1874 года было опубликовано воззвание Главнокомандующего Кавказской армией к участникам завоевания Кавказа о сборе записок, воспоминаний и других материалов. Присланные материалы послужили основой 1-го тома «Кавказского сборника»[75], а затем и остальных. И хотя редактор 1-го тома полковник И. С. Чернявский «гарантировал» «критическую оценку» материалов, однако в действительности рука цензуры орудовала и здесь[76]. Характерной чертой публикаций «Кавказского сборника» является их субъективизм и ложно-патриотическая направленность.

Важные сведения о «лучших» чеченских семействах и фамилиях, об их землеобеспеченности находим в документах, связанных с именем генерала А. П. Ермолова. Это рапорты, отчеты, донесения, письма[77]. «Ермоловские» документы знакомят нас с колониальной политикой России в регионе, содержат сведения о русско-чеченских отношениях.

Выдающееся место среди источников занимают народные предания, значение которых исключительно велико в силу слабой распространенности письменности в Чечне. Народная память сохранила разнообразные сведения о выселении чеченцев на плоскость, о пребывании на Кавказе Тимура, о сношениях с русскими, кабардинцами, кумыками и другими народами, о борьбе чеченцев за сбою свободу. Весьма часты предания о князьях Турловых, их призвании и изгнании. Каждая тайпа имела свои предания, которые преследовали цель возвеличить свою тайпу, придать ей древность и значимость[78]. Подобно легендам о «сотворении мира», чеченские предания ведут родословные тайп от легендарных предков, хотя никто не запротоколировал рождения тайп. Рождение чеченского рода, его развитие и разложение было длительным процессом, растянувшимся на несколько тысячелетий, а потому «точный» возраст тайп – понятие, лишенное смысла метрики.

Содержанием чеченских преданий почти всегда служит реальное событие, которое, передаваясь от поколения к поколению, но с течением времени подвергается искажениям, наслоениям и т. п. В свое время А. Берже подметил, что в чеченских преданиях много переплетений с историческими фактами, совпадений с названиями местностей, которые продолжают удерживаться в позднейшие времена народом[79]. Наименее заслуживают доверия предания чеченцев об их происхождении. Снять налет времени – одна из задач при обращении к чеченским народным преданиям как историческому источнику[80]. Чеченские предания широко использовались авторами XIX века: А. Берже, У. Лаудаевым, Г. Вертеповым, Е. Максимовым и др.

Крупными собирателями чеченского фольклора в 60-70-х годах XIX века были И. Попов, Н. Семенов, А. П. Ипполитов, И. Бартоломей, П. И. Головинский и др.

Чеченские сказки и легенды, знакомящие нас со многими бытовыми особенностями чеченцев, с их симпатиями и антипатиями, представляют интерес для воссоздания истории чеченцев, их нравов, психологии и проч.[81].

Чеченцы и ингуши издавна интересуются, кто они, что за язык у них, кто построил башни в Чечне[82]. Д. А. Милютин отметил поиски чеченскими учеными-арабистами следов прошлого своего народа[83]. У. Лаудаев пользовался при описании чеченцев рукописью на арабском языке, содержавшей хронологический перечень событий на Кавказе[84]. Н. С. Иваненков упоминает 52-летнего Магомата Алиева, ведущего по-арабски запись событий из чеченской истории[85]. Писатель Константин Гатуев упомянул «родовые книги, хранящиеся в тайниках фамильных летописцев»[86]. П. Максимов обнаружил в конце 20-х годов нашего века в Брагунах «старую родовую запись чеченского народа, содержавшую запись событий с 430 года «от появления Магомета», приводит из нее отрывок[87]. Все это ценнейшие источники, пока остающиеся вне внимания ученых.

В этой связи нельзя не упомянуть без сожаления об оставшихся в забвении собственно чеченских летописях, хрониках-таптирах, написанных арабским алфавитом на чеченском языке. Впервые о них упоминает в своей диссертации И. М. Саидов[88]. Это бесспорно уникальные источники, значение которых определенно выходит за пределы собственно чеченской истории. Необходимо срочно организовать их научное использование и государственное хранение.

В конце XIX века дагестанский историк Гасан-Эфенди Алкадари предпринял попытку в хронологической последовательности изложить все исторические сведения о Дагестане из арабской, турецкой и персидской литератур, а также передать лично ему известные народные предания[89]. Книга содержит сведения о Чечне, отсутствующие в других источниках. Сходные сведения содержит «Гюлистан-Ирам» Абас-Кули-Ага Кудои Бакиханова[90].

Особняком, как бы между источниками, идущими из царского лагеря и из гор, стоит «Дневник» пристава при Шамиле А. Руновского[91]. Руновский записывал беседы с Шамилем – пленником, жившим в Калуге. «Дневник» содержит ряд сведений о хозяйстве чеченцев, их адатных нормах.

Своеобразны источники, исходящие от бывших в чеченском плену русских военнослужащих. Субъективизм и слабая компетентность неизбежны для подобных источников. Ограниченные личные наблюдения и переживания изложены в «Дневнике русского солдата, бывшего девять месяцев в плену у чеченцев», принадлежащем Беляеву и опубликованном в 1848 году[92]. Автор приводит свои наблюдения (правда, весьма незначительные) о семейных отношениях между чеченцами, о рабах, о торговле, праздниках. Им подмечены некоторые поверхностные явления социальных различий в чеченском обществе. Автор не столь прост, как гласит заголовок. В 1839 году, перед окончанием курса наук по Восточно-Словесному факультету в Казанском университете, за «проступок», сделанный по «легкомыслию от молодости, но не по злонамерению», т. е. проступок политического содержания, Беляев был отдан в солдаты и вскоре был по его желанию определен на Кавказ, где 2 июня 1842 года попал в плен к чеченцам[93]. После освобождения из плена он в 1844 году был уволен, а в 1848 году поступил на гражданскую службу. В плену Беляев изучил чеченский язык и составил, уже на свободе, «Собрание русско-чеченских слов»[94]. Ему же принадлежит и «Мнение об ограждении Кавказского края»[95].

Среди этой группы источников выделяются и воспоминания И. А. Клингера, содержащие сведения по социальным отношениям в Чечне[96].

Таковы основные документальные источники, известные до октября 1917 года.

Великая Октябрьская социалистическая революция открыла широкий доступ к архивным источникам. Благодаря поискам советских историков удалось выявить много новых материалов, относящихся к истории северокавказских народов. Создались благоприятные возможности для научных исследований историй нерусских народов, стали издаваться сборники документов, соответствующие принципам научной публикации документов.

В 1940 году опубликованы «Материалы по истории Дагестана и Чечни»[97]. «Материалы» вышли к 20-летию автономии ДАССР и явились первым сборником документов по истории Дагестана и Чечни, опубликованным в Советское время.

Нам представляется несколько спорной публикация документов по социально-экономической истории двух народов. Подобный сборник может удовлетворить требованиям освещения узкой темы (в данном случае сборник подчинен освещению движения Шамиля, в котором народы Чечни и Дагестана участвовали совместно), но не может без ущерба охватить все стороны истории Дагестана и Чечни, судьбы которых хотя часто и были общими, но все же исторические пути у них были самобытны и отличны. Документы освещают преимущественно колониальную политику царизма в Дагестане и Чечне и борьбу последних за независимость. Явно недостаточно представлены в сборнике документы о социально-экономических отношениях н Чечне и Дагестане; при этом большая часть материалов относится собственно к истории Дагестана. Сборник содержит .военные описания Чечни и Дагестана, составленные русскими офицерами, военные рапорты, отношения, доклады, письма и т. п. Документы содержат много сведений о хозяйстве горцев (док. № 100.1830 года 31 июля. «Описание Чечни и Дагестана, составленное и. д. начальника левого фланга Кавказской линии бар. Р. Ф. Розеном»), по географии Чечни, ее населению и общественному строю (док. № 132.1834 год). Описание Чечни со сведениями этнографического и экономического характеру, составленное капитаном Генерального штаба И. И. Норденштаммом[98]. Фактический материал преподносится авторами источников тенденциозно, с целью оправдания завоевания местных народов, якобы неспособных к самостоятельному историческому творчеству, к созидательной деятельности. Сами авторы документов – проводники завоевательной политики царизма на Кавказе. «Описание» Норденштамма – один из наиболее самостоятельных обзоров, к сожалению (как признает сам автор), «краткий и весьма неполный», составленный из рассказов жителей, ибо автор видел «только небольшую часть» Чечни, и то мимоходом во время экспедиции 1832 года[99]. Описание Норденштамма было использовано в произведениях некоторых дореволюционных авторов[100].

Составители «Материалов по истории Дагестана и Чечни» известили, что к печати готовятся вторая и третья части[101]. Но они не были опубликованы. Неясно, почему «Материалы…» начали издаваться с 3-го тома, в то время как тома 1-2 остались неопубликованными. Если приостановка их издания может быть объяснена началом Великой Отечественной войны, то снятие вопроса об их публикации вообще едва ли оправдано.

Нарушение в обстановке культа личности Сталина автономных прав чеченцев и ингушей замедлило изучение истории Чечни и Ингушетии, а издание источников в основном было прекращено. Далеко не научные цели поставили перед собой составители сборника «Шамиль – ставленник султанской Турции и английских колонизаторов». И хотя материалы данного сборника не входят в источниковедческую основу нашей работы, тем не менее нельзя не упомянуть о нем, поскольку, как явствует из историко-археографического введения, составители сборника в отборе документов преследовали цель доказать необходимость «приобщить к созидательному труду»[102] народы Дагестана, Чечни и Черкесии, что было повторением наиболее злостных установок реакционной буржуазно-дворянской историографии дореволюционной России.

Подводя итог публикациям документов по истории Чечни, мы констатируем, что издано большое число разнообразных документов по хозяйственной и общественной жизни чеченцев XVIII – первой половины XIX века. Однако говорить о полноте и всесторонности этих сведений не приходится. Никогда не привлекавшиеся исследователями документы, опубликованные в указанных нами номерах «Ставропольских губернских ведомостей», появление сведений о таптирах и т. д. настоятельно требуют выявления и привлечения все новых и новых архивных и неархивных документов. Свою работу мы основываем преимущественно на неизданных источниках. Использован нами также полевой материал, собранный путем устного опроса жителей Чечни и Северной Осетии.

Путем применения разнообразных приемов установления истинности сведений первоисточников, следуя духу проверки и ответственности в наблюдениях добытых путем изучения разнообразных документальных материалов, автор данной работы ставит перед собой цель, исследовать общественные отношения в Чечне в указанное время.

Завершая обзор источников по теме, мы вспоминаем знаменитый афоризм Э. Хемингуэя об айсберге, большая часть которого остается скрытой под водой. Так и с документами по истории Чечни. Стремление к определению научного содержания источников, к раскрытию исторических путей, закономерностей и особенностей исторического развития чеченского народа должно идти через пополнение добытых сведений, включая пересмотр и переосмысление этих последних.

Обратимся теперь к истории изучения общественных отношений в Чечне в исторической науке, следуя известной истине, что изучение истории вопроса есть уже исследование самого вопроса.

б) Литература

Представители дворянской и буржуазной историографии дореволюционной России в силу порочности исходных методологических установок и классовой предвзятости не смогли дать правильную характеристику и оценку отдельных фактов и всей картины экономической, политической и культурной сторон жизни народов многонациональной России, включая и чеченцев.

Как мы показали выше, дореволюционные исследователи располагали незначительным кругом исторических источников по истории Кавказа. Буржуазно-дворянские авторы XVIII-XIX веков не имели ясного представления о сущности родовых и феодальных отношений. Одним из главных методологических пороков работ русских кавказоведов было их слабое внимании к вопросам экономической жизни чеченцев. Однако серьезное кавказоведение было представлено именами честных и добросовестных исследователей, чьи многолетние поиски дали действительно выдающиеся труды. Это работы академика И. А. Гюльденштедта, С. Броневского, академика А. П. Берже, академика П. Г. Буткова, академика Н. Ф. Дубровина, академика М. М. Ковалевского и др. Конечно, научное, мировоззрение и этих авторов было исторически и классово ограничено, но их слепота – слепота честных буржуазно-дворянских ученых, искренне стремившихся к истине.

Среди дореволюционных авторов существовала и многочисленная группа писателей, которые сознательно умалчивали и фальсифицировали факты и целый ряд вопросов, противоречивших официальным установкам интерпретации истории народов Кавказа. Им противостояла малочисленная группа исследователей прогрессивно-демократического направления, стремившихся к объективному освещению истории кавказских народов.

Официальная правительственная трактовка северокавказских народов как «разбойников» и «хищников» превалировала в произведениях историков и других писателей реакционного толка. Реакционный редактор газеты «Кавказ» В. JI. Величко подметил, что «ленивыми, прямолинейными или недобросовестными» кавказскими чиновниками придумано слово «туземец», «чтобы формальным признаком, отвечающим целому ряду разнообразных, неравноценных и часто противоположных понятий, оправдывать меры, – либо не жизненные, либо недобросовестные и, во всяком случае, вредные»[103].

Народы Кавказа, в том числе Чечни, рассматривались реакционной дворянско-буржуазной историографией не как субъект исторического развития человечества, а как объект «культурного воздействия» России. По существу реакционное кавказоведение для возвеличения «культуртрегерской» миссии России опускалось до проповеди теории о неполноценности отдельных народов, их неспособности к созданию культурных ценностей, государственности и т. п. Дворянско-буржуазная чеченоведческая литература была пронизана духом русификаторства, пренебрежительным отношением к созидательным способностям чеченского народа, как и вообще кавказских «туземных, «инородческих» народов.

Выполняя социальный заказ царизма, авторы[104] ограничивали свои исследования узким, малозначащим кругом вопросов: описывали географию края, приводили многочисленные, но одноликие легенды о происхождении чеченцев. С казенных ложнопатриоитических позиций освещали героическую борьбу чеченского народа с захватнической политикой царизма, как войну варваров с Римом, т. е. с Россией.

Имея в своих руках мощные рычаги воздействия на общественное мнение, царизм и его прислужники посредством официально принятого уголовного слога гипнотизировали читателя так, что в тумане лжи определенной части русского общества всякая небылица о Кавказе казалась правдоподобной[105]. Все это служило политике натравливания царизмом народов друг на друга.

Некоторые буржуазно-дворянские писатели пытались объяснить ряд событий, связанных с особенностями проявления тайповых отношений, нравственной организацией чеченцев. Но еще Н. Г. Чернышевский считал объяснение исторических фактов особенностями умственной или нравственной организаций какой-либо расы «дикой фантазией», «продуктом невежества»[106]. Подобных «продуктов» в кавказоведении было через край.

Тот же В. JI. Величко не был оригинален, когда утверждал, что кавказские народы «не могли создать государства, ибо малоспособны к государственности»[107].

Порой даже писатели официального направления критиковали беспочвенные утверждения наиболее ретивых писак[108].

Если рассматривать литературу о Чечне в хронологическом порядке, то первое печатное известие о чеченцах, а равно и ингушах следует отнести к 1772 году. В «Географическом месяцеслове на 1772 год» помещена статья академика. Я. Штелина[109] «О Черкасской или Кабардинской земле». Эта статья – наша случайная находка: мы обратились к ней, зная о зависимости части чеченцев от некоторых кабардинских князей, а обнаружили ценные сообщения о чеченцах и ингушах[110]. По характеру изложения данное сочинение следует отнести к типу повествовательных. Учитывая библиографическую редкость данного издания, мы приводим значительные выдержки из сообщения. Автор сообщает о кистах или ингушах и чеченцах, которые «в прочих землях Европы едва ли еще известны». Сведения о них собраны «не из книг, но из обстоятельных и достоверных известий, также из разговоров с бывшими в тамошних странах офицерами, да и с одним знатным князем и жителем оных земель». Автор сообщает, что у ингушей, прилежащих к Большой Кабарде, видны развалины каменной церкви, в ямах которой, «как-то сказывают, лежат сгнившие книги и пергаментные листы». Нельзя не выразить сожаления, о бесследно исчезнувших письменных памятниках, возможно связанных с местными народами». Автор сообщает, что чеченцы, как и ряд соседних народов, почитаются князьями Большой Кабарды за своих подданных». Подчиненность эту автор определяет как состояние «посредственных вассалов». Чеченцы, живущие «между Суншою, Ендарсою и Асаем, имеют над собою особливого хана из поколения Али-Салтана». Упоминается кабардинский князь Девлет-Гирей, который «знатное местечко Гребенчук имеет себе жилищем». Ему, частично, подчинены карабулаки. Земли, расположенные у впадения реки Сунши в Терек, составляют владение князя Нудмета Такмазова и его братьев. «Атахиский народ, да и Микчисы называемой, принадлежит по большей части к княжеской фамилии Каплана». По мнению автора, чеченцы, как и соседи, «по большой части суть кочевые народы, которые больше двух или трех лет не живут на одном месте, а со своим скотом уходят на несколько лет в другие страны»[111].

Описание Штелина следует рассматривать как первую страницу чеченской историографии. Ряд сообщаемых фактов подтверждается источниками того времени, но не все. Утверждение автора о чеченцах как кочевом народе расходится с многочисленными источниками. Сообщение, что князь Девлет-Гирей живет в Гребенчуке, позволяет утверждать, что либо автор пользовался более ранними сведениями, в рамках 1747-1754 годов, либо статья написана в эти годы (Девлет-Гирей поселился в Гребенчуке в 1747 году, а бежал оттуда в 1754 году, после ограбления его).

Тон статьи относительно спокойный и умеренный, без тех измышлений, которыми наполняется литература позднейшего времени. Данная статья не имеет историографической преемственности, поскольку оставалась неизвестной авторам, писавшим о Чечне. Возможно, что статья впервые извлекается нами из лепты забвения.

В 1794 году опубликовано в Курске С. Д. Бурнашевым «Описание горских народов», фактически принадлежащее перу П. С. Потемкина[112]. Из сведений автора о Чечне интересно сообщение о бывшей зависимости чеченцев и карабулак от кабардинских феодалов[113].

С начала XIX столетия стали появляться работы исследовательского характера, отличающиеся более основательными и подробными сведениями по географии, истории, культуре и быту кавказских народов, а главное – в них впервые стала даваться оценка общественного строя горских народов Кавказа на уровне основных теоретических достижений русской исторической науки.

Как известно, в дореволюционной историографии большинство российских историков отрицало существование феодальных отношений даже в Киевской Руси. В начале XX века Н. П. Павлов-Сильванский доказал, что феодальные отношения были характерны и для Руси XI-XII веков. Такое состояние русской исторической науки, естественно, довлело и над кавказоведами.

Начиная с С. Броневского, отдельные буржуазно-дворянские историки стали отмечать в общественном строе Чечни элементы или зачатки феодальных отношений, правда делали они это в тех же «неопределенных и загадочных выражениях», в которых русские историки XIX века отмечали феодальные черты в русской древности[114]. К тому же феодализм в Чечне рассматривался историками XIX века не в развитии, а скорее констатировался, чем выявлялся. Господствующей концепцией дореволюционных авторов, в оценке общественного строя чеченцев, была теория родового строя с допущением слабого развития элементов рабовладения. Внимание историков ограничивалось общественными отношениями Чечни конца XVIII, а чаще начала XIX века, весь же предшествующий период истории замалчивался, что и соответствовало «теории» неисторичности малых народов, бывшей на вооружении реакционного кавказоведения.

Родовая теория исключала возможность правильной оценке закономерностей в общественно-экономической жизни чеченцев. Поэтому тем большее внимание мы должны уделить взглядам тех немногочисленных авторов, которые в оценке общественных отношений Чечни отходят от признания их «чисто» родовыми.

Первой в ряду подобных работ является работа Семена Броневского «Новейшие географические и исторические известия о Кавказе», изданная в 1823 году в двух частях[115].

Хотя данное сочинение, как явствует из предисловия, осталось неоконченным к 1823 году, однако опубликованные части в действительности написаны в 1810 году и лишь в силу отсутствия необходимых материальных средств изданы с опозданием на 13 лет[116]. Автор сообщает «любопытные сведения о малоизвестных странах», «подробные и систематические известия никогда еще не выходили в свет на российском языке»[117].

Книга рассчитана «наипаче» для русских офицеров, служащих на Кавказе[118], чем и обусловлено внимание к военногеографическим вопросам края.

Автор ставит целью продолжить исследования по Кавказу, начатые Гилденштетом (Гюльденштедтом), Гмелиным, Далласом, Гербером, Соймоновым, Рейнексом[119].

Особого внимания достойно указание автора, что при составлении карты к книге автору оказывал помощь свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части майор Андрей Мартынович Буцковский[120], с работой которого мы уже познакомились.

Следует иметь в виду и то обстоятельство, что «Историческая часть» работы издана частично, что обещание «в непродолжительном времени» после опубликования «первых двух томов»[121] завершить полное издание сочинения не выполнено.

Отмеченный С. Броневским более высокий уровень общественного развития у плоскостных чеченцев, нежели у горных – Ичары – Мыкиз, – новое историографическое наблюдение[122]. Обратил автор внимание и на стремление горских (в том числе чеченских) князей использовать в своих классовых интересах патриархально-родовые институты и связи[123].

И хотя С. Броневский отдал обычную для литературы того времени дань, установлениям реакционного направления в кавказоведении, все же он впервые в науке указал, что часть равнинных чеченцев знает в своем общественном строе феодализм[124], а у горных чеченцев он признал родовой строй. Однако Броневский неверно отождествил феодализм в Чечне с более развитым феодализмом в Кабарде, что привело к преувеличению оценки степени развития феодальных отношений у чеченцев. И тем не менее тогда это было новое и большое слово в исторической науке.

Нам пока неизвестны все источники, которые были привлечены автором для характеристики Чечни, но один из основных источников это «Описание Дагестана. 1804 год» А. И. Ахвердова, опубликованное в 1958 году[125]. «Описание» Ахвердова обнаруживает почти текстуальную идентичность с соответствующими страницами С. Броневского.

Длительное время работа С. Броневского служила настольной книгой, для всех любителей истории Кавказа которой и ограничивались известия о северокавказских народах в XVIII веке.

Видное место в кавказоведческой литературе принадлежит Иосифу Дебу, чье основное произведение «О Кавказской линии…» вышло в 1828 году[126]. Первое сообщение автора о чеченцах касалось их военного искусства, и было опубликовано в 1811 году[127], затем в 1821 и 1822 годы автор публикует по истории кавказских народов «Разные исторические замечания…»[128].

В названии книги неверно указано, что в основание книги положены сведения, собранные с 1816 года. В посвящении автор говорит, что сведения собирались в продолжение 16-летней службы. В другом месте автор говорит, что сведения собирались с 1810-го по 1826 год, когда он командовал правым и левым флангами Кавказской линии[129]. Эти сведения были добыты служившими на Кавказе чиновниками, снабжены замечаниями Дебу и пополнены им[130], так что работа являет «полное собрание» замечаний. Отдельные части работы в 1816 году представлялись командиру Отдельного Кавказского корпуса А. П. Ермолову[131], а в 1823 году – «Высшему Начальству» Кавказского отдельного корпуса[132]. После оставления Кавказа в 1826 году автор дополнил работу новыми «пространнейшими замечаниями» о народах Северного Кавказа.

Автор в посвящении предупреждает, что сообщаемые сведения носят преимущественно военный характер и менее представляют гражданскую историю. Это книга о Кавказской линии, причинах ее учреждения и путях укрепления. Утверждение, что чеченцы имеют не более семи деревень с выселками[133], говорит о том, что автор далек от знакомства с Чечней. В описании народов Северного Кавказа Дебу следует П. С. Потемкину[134]. Механическое копирование автором ряда сообщений Потемкина свидетельствует об отсутстви оригинальности и самостоятельности в выводах.

И Бропевский, и Дебу, в силу классовой ограниченности их мировоззрения, далеки от подлинного изображения социальных противоречий чеченской действительности. Сравнительную оценку этих двух авторов дал их современник – Командующий войсками на Кавказской линии и в Черномории генерал-лейтенант Вельяминов 2-й, который, в отзыве военному министру Чернышову о записках Хан-Гирея о Черкесии от 13 апреля 1836 года, писал: «Кавказ был еще слишком мало известен в то время, когда служил там Броневский. Несмотря на это, книга его заслуживает внимания. Что касается до сочинения генерал-майора Дебу, то оно представляет собрание самых не основательных и бесполезных рассказов[135].

Таким образом, уже в середине 30-х годов XIX столетия ощущается потребность в новых исследованиях по истории кавказских народов. В результате появляется ряд новых работ по Чечне.

В 1832 году подполковник Бюрно утверждал, что «подобия феодального устройства, имеющего большое значение у кубанских и кабардинских народов, незаметно у чеченцев»[136]. Критические замечания генерала Вельяминова[137] о содержательности и достоверности фактического материала, которым пользовался Бюрно, позволяют объяснить ошибочность утверждения Бюрно неполнотой сведений, которыми он располагал.

Норденштамм в 1834 году отмечал, что чеченцы ведут оседлую жизнь и вышли из «первобытного состояния человека»[138]. Этой неопределенной оценке следовал ряд авторов[139].

В «Отчете за экспедицию бывшую в 1839 году с 1 мая по 21 сентября под начальством генерал-адъютанта П. X. Граббе» Д. А. Милютин, тогда еще капитан, писал, что кумыки образуют «небольшое государство феодальное, в котором власть разделена между княжескими фамилиями, равно как и у чеченцев, обитающих на правом берегу Терека, выше впадения Сунжи, где еще недавно владычествовали кабардинцы, водворившие в этом крае также почти феодальный образ гражданского устройства»[140].

К такому же выводу, но независимо от Милютина, пришел Голенищев-Кутузов, который в 1843 году констатировал, что, согласно преданиям, в Чечне некогда стали было вводиться отношения, «более сообразные правилам устроенного общества, и подчиненность высшей власти», а позднее кабардинские князья, по переселении в деревни надсунженских и понадтеречных чеченцев, ввели «все формы феодального устройства, существовавшего в Кабарде, в простом и односложном строе чеченского общества»[141]. Голенищев-Кутузов преувеличивает степень допустимого привнесения развитых форм феодализма Кабарды в патриархально-общинные порядки Чечни. Поэтому уточнение Н. Харузина, что кабардинские князья привили чеченским обществам многое из своих обычаев, но не ввели своего резкого деления[142], верно и необходимо.

Большой интерес к истории Чечни проявлял правитель дел Кавказского отдела Императорского Русского географического общества академик-филолог А. П. Берже, специально изучивший чеченский язык[143]. Посредством анализа одного из чеченских преданий Берже установил в Чечне, примерно в XVI веке, наличие «ленного владения», а один из «родоначальников» чеченцев Турпал охарактеризован им как господин «челяди». Однако в общественном строе Чечни первой половины XIX века он не видит никаких феодальных привилегий»[144].

С легкой руки А. П. Берже получило распространение утверждение, что на страницах русской истории «имя чеченцев в первый раз встречается в 1708 году[145]. Но слово «чеченцы» упомянуто уже в сентябре 1692 года в «Отписке Ивана Волкова и Дениса Сербина Астраханскому воеводе князю Петру Хованскому о бегстве казаков-раскольников с реки Астрахани в Крым и разбитии их на реке Сунче чеченцами и кумыками[146].

Этот документ был опубликован в 1842 году, т. е. ранее опубликования работы А. Берже, но был ему неизвестен.

Ученый скромно оценил цель своей работы – послужить «зародышем» будущей науки о Чечне[147], однако подобное ограничение задач работы не удовлетворило его современников. Один из рецензентов работы писал, что она «похожа на докладную записку, начинена фактами»[148]; автор «решается лишь обнародовать материалы, которые могут послужить только зачатком первоначального изучения Чечни и Дагестана … Для чего же ограничиваться одним обнародованием голых материалов, когда у вас есть и вкус, и средства, и талант на их обработку? Почему уклоняться от стройного труда и предоставлять его искусному перу, которое явится со временем[149]. Таким образом, мы знакомы лишь с рядом попутных замечаний А. Берже по вопросам истории Чечни. Известная классовая и историческая ограниченность научных взглядов А. Берже достаточно прослеживается по его сочинениям. Автору приходилось работать в условиях, когда исторические исследования о Кавказе зависели от прихоти быстро сменявших друг друга правителей Кавказа. Почему автор предпочел роль публикатора сочинений других писателей? Этот вопрос хотя и остается, но можно предположить, что автор был лишен возможности давать свою интерпретацию истории кавказских народов. Ведь, изучая чеченский язык, Берже преследовал определенные исследовательские цели.

Большой фактический материал содержит труд известного кавказоведа академика П. Г. Буткова «Материалы для новой истории Кавказа с 1722-го по 1803 год»[150], опубликованный в 1869 году. Сведения относительно чеченцев были извлечены П. Г. Бутковым из архивных документов и в большинстве связаны с деятельностью Кизлярских комендантов. Они были серьезным пополнением данных о чеченцах, выявленных работами предшественников. В настоящее время многие из сообщаемых в работе Буткова фактов находят подтверждение в архивных документах, но некоторые из них пока остаются в монопольном ведении рассматриваемых «Материалов для новой истории Кавказа…».

В процессе работы с «Материалами…» следует учитывать, что они вышли в свет спустя 12 лет после кончины их собирателя. Разбор его рукописей проводила комиссия в составе академиков Г. А. Дорна, А. А. Куника, В. В. Вельяминова-Зернова и М. И. Броссе. Рукопись Буткова составилась из разных неоконченных исследований, из архивных выписок и извлечений, документов в копиях и подлинниках. Опубликованные «Материалы…» также остались в незаконченном виде – с пробелами, поправкам и разночтениями. Академическая комиссия «восполнила» работу и с соответствующими оговорками обнародовала рукопись Буткова. Но теперь Бутков, оставаясь основным составителем и автором «Материалов…», в известной мере предстает уже как соавтор коллективного труда.

Обратимся к сообщаемым Бутковым сведениям. Из подвластных князьям Айдемировым, Чепаловым, Казбулатовым, Черкасским, Турловым аулов, Бутков перечисляет селения: Большая и Малая Чечня, Большая Атага, Горчевская или Истису Топли[151]. Архивные документы дают следующее уточнение: в 1758 году Росланбеку Айдемирову подвластен аул Хаджи-али[152], Чепан Турлов владел Алдами до своей смерти в 1778 году[153]. К 1760 году Бутков относил поселение Девлет- Гирея выше Червленного городка, на левом берегу Терека, что послужило основанием Девлетгиреевского аула[154]. Но уже в письме Девлет-Гирея на имя генерал-майора Кизлярского коменданта фон-Фрауендорфа, полученном последним 9 ноября 1756 года, первый говорит, что он выехал из Гребенчуков и поселился в «вершинах» Червленских Теплых вод, где и подвергся грабежу, после чего «переехал на сю сторону реки Терека»[155]. Таким образом, выясняется неточность, как в датировке, так и в деталях основания Девлетгиреевского аула[156]. В данном письме подтверждается и сообщаемый Бутковым факт зависимости от Девлет-Гирея шалинцев[157].

Здесь уместно отметить, что в «Материалах…» сообщение событий, связанных с Девлет-Гиреем, дано в незавершенном виде. Это видно из утверждения, что девлетгиреевским аулом «владеет ныне (?) сын его (Девлет-Гирея. – Ф. Т.) Бамат»[158]. Вопрос поставлен, вероятно, издателем и тем более правомерен, что Девлет-Гирей был убит, как сообщает академик Фальк, в 1773 году или ранее[159], а свое сочинение академик Бутков писал уже в XIX веке.

Политическое завоевание Кавказа царской Россией было предметом исследования известного историка второй половины XIX века академика Н. Ф. Дубровина. Исследование темы потребовало всестороннего (исторического, экономического, географического, этнографического) изучения местных народов, что в качестве «побочного труда»[160] и было проделано Дубровиным. Характеризуя свой «Очерк Кавказа и народов его населяющих», добросовестный автор-компилятор писал: «Все достоинства труда принадлежат, по праву, тем авторам, исследования которых послужили мне источником для составления настоящего очерка… Не прибавляя от себя ничего нового, я свел только в одно целое сведения, разбросанные по различным архивам, журналам, газетам и отдельным сочинениям. В этом только и заключается вся моя заслуга»[161]. Это действительно сводный труд, отразивший многие сведения, добытые к тому времени о кавказских народах. Но он ни в коей мере не является энциклопедией добытых к тому времени сведений о Чечне, отчасти опубликованных, а в большинстве оставшихся достоянием архивов. Работы С. Броневского, А. Берже, П. Г. Буткова сохраняли свое значение как оригинальные сочинения. Чеченцам в «Очерке» посвящен крупный раздел (С. 367-496). Ряд источников, которыми пользовался автор, остаются невыявленными по сей день, например рукопись, доставленная автору П. Б. Кузьминским: «Об обществах чеченского племени» (С. 369, 374, 377, 464, 492). Большая произвольность автора в извлекавшихся выдержках, обнаруживаемая неоднократно[162], обусловливает необходимость обращения к исходным материалам. Работы Н. Ф. Дубровина по Кавказу, указывает Н. JI. Рубинштейн, выходят за рамки историографического направления, с которым связывают его творчество в целом[163].

Первым «природным» чеченцем, писавшим об истории своего народа на русском языке, был Умалат Лавдаев, который в предисловии к своей рукописи писал: «Из чеченцев я первый пишу на русском языке о моей родине, еще так мало известной»[164]. При напечатании его статьи была допущена, вероятно, опечатка в написании его фамилии, и уже 90 лет в кавказоведении известен У. Лаудаев, но неизвестен У. Лавдаев. Отдавая дань традиции, мы именуем данного автора Лаудаевым. Умалат Лавдаев родился в 1829 году, вероятно, в ауле Нога Мирза[165]. В 1834-1835 годах он определен в Александровский кадетский корпус, в 1845 году произведен в корнеты с назначением в Лубенский гусарский полк. Участвовал в подавлении революции в Венгрии 1848-1849 годы, после чего произведен в чин поручика. В конце 1853 года переведен на Кавказ, в крепость Воздвиженскую на должность помощника наиба (русского) Большой Чечни. После взятия Ведено служил в Ичкерийском округе адъютантом». В 1857 году произведен в штабс-ротмистры. При формировании в 1861 году Терского конно-иррегулярного полка был включен в его состав и прослужил там до преобразования полка в постоянную милицию. В том же 1861 году участвовал в подавлении восстаний в Ичкерийском и Аргунском округах Чечни. В1865 году произведен в ротмистры. Был награжден орденом Св. Анны 4-й степени. Лавдаева характеризовали «благонамеренность и преданность», не был «ни в чем замечен, ни единым словом»[166]. О дальнейшей судьбе Лавдаева нам неизвестно[167].

Трудно установить причины, побудившие Лавдаева обратиться к описанию истории своего народа: имел ли он целью удовлетворить желание русской читающей публики ознакомиться с Кавказом, хотел ли оставить сведения для потомства, или выполнял волю начальства, но, как подметил еще М. Н. Покровский, «официальный патриотизм Лавдаева не может подлежать ни малейшему сомнению»[168].

Рукопись была составлена автором, видимо, в 1871 году[169]. Статья, которую мы рассматриваем, к сожалению, не может дать нам полного представления о тех изысканиях, которые удались автору, ибо она заключает в себе лишь «несколько отрывков» рукописи неизвестно каких размеров[170]. Опубликованные отрывки составляют две взаимосвязанные части: историческое исследование (С. 1-31) и «примечания» к нему в виде отрывочных сведений из народных преданий. Почти весь фактический материал приведен автором впервые (отдельные факты перекликаются со сведениями, опубликованными И. Поповым, но имеют другую трактовку). Автор умалчивает о том, как, от кого и когда были собраны им народные предания, он сообщает только о своем одноаульце старике 90 лет[171] и о пользовании арабской рукописью с хронологическим перечнем событий на Кавказе[172]. Всеми предшествующими опубликованными в печати сведениями о чеченцах Лавдаев пренебрег. Описание включает состояние Чечни до 1818 года[173], хотя в ряде случаев упоминается о событиях, относящихся к временам Шамиля. Основной метод исследования, примененный Лаудаевым, – историзация легенд и преданий.

Лаудаев придает важное значение выселению чеченцев на плоскость, но при датировке этого события он допускает ряд ошибочных, порой противоречивых, утверждений, время выселения чеченцев на плоскость Лаудаев приурочивает к началу XVIII века, когда возник аул Чечень[174]. В другом месте он, полагая, что название нахчой первоначально имели только плоскостные чеченцы, относит его появление к концу XVII столетия[175]. Таким образом, перед нами уже две различные даты, а если учесть, что до распространения этнонима нахчой на всех плоскостных обитателей требовалось время, то неприемлемость датировки выселения чеченцев на плоскость этими периодами становится очевидной. С точки зрения Лаудаева, народы, занимающиеся скотоводством, являются первобытными, а поскольку и после выселения на плоскость чеченцы занимались «преимущественно» скотоводством, то они, как и до выселения, признаны им первобытным народом[176]. Неизвестно, как долго это состояние удерживалось, но с выселением на плоскость чеченцы, по Лаудаеву, «тотчас» (!) заменяют горные сохи плугами, производят правильное хлебопашество, превзойдя в этом отношении соседние народы[177]. Как примирить это положение с предыдущими утверждениями и для чего было в условиях горной изолированности иметь чеченцам горные «сохи» если в тот период первобытности, не будучи ознакомлены с хлебопашеством и живя при «неимении» хлеба[178], они не могли иметь хозяйственного применения. Следует отметить, что именно с успехами в земледелии, скотоводстве и других отраслях хозяйства после выселения на плоскость, иначе говоря, с фактом серьезного роста производительных сил Лаудаев связывает прогресс в общественных отношениях плоскостных чеченцев, которые стали «выше их горных братьев, перенимая от соседей все лучшее и полезное, они усовершенствовались в нравах, обычаях и общежитии, даже самый язык их… делается благозвучнее». Отныне горные чеченцы идут за плоскостными[179].

Особенное внимание Лаудаев отводит характеристике фамильно-тайповых отношений. Впервые автор знакомит со структурой чеченского тайпа, хотя и неполно. Автор умолчал о тухумах. Тайпа, по Лаудаеву, и род, и племя. Гаара, как ветвь рода, и неки, как линия, лишены конкретности – то ли это семьи, то ли родственные группы. Наивны суждения Лаудаева о вопросах происхождения чеченского народа. С его точки зрения, чеченцы один из «мелких неисторических народов», а потому «достаточно» дать вопросу об их происхождении «правдоподобное» основание[180], а не проводить углубленное историческое исследование. Ряд социальных явлений, как, например, выселение под покровительство сильной личности, взаимоотношения между землевладельческими и безземельными тайпами, патронатство сильных фамилий над слабыми, неподчинение сильных фамилий адатным нормам, – все это не раскрыто. С одной стороны, Лаудаев говорит, что земли Ичкерии были поделены пофамильно аварским ханом[181], с другой, – сами фамилии распределяют эти земли, при этом наблюдается порядок, сходный с тухумными отношениями[182].

Характеристика Лаудаевым причин возникновения рабства на собственно чеченской почве не вызывает возражений, но когда он связывает появление рабства в Чечне с заимствованиями от адигов[183], то его утверждения утрачивают обоснованность и убедительность. При характеристике положения рабов автор субъективен, что, видимо, было следствием того, что он сам был рабовладельцем[184].

Наблюдения Лаудаева содержат много ценных характеристик о различии в общественном состоянии различных частей Чечни, о влиянии князей на чеченские общества, об адатах, о кровной мести, о русско-чеченских связях. Попытка автора включить почти все добытые им сведения в XVIII веке привели к противоречиям в трактовке событий. Пренебрежение (или незнакомство?) Лаудаева с сочинениями А. Берже[185], П. Г. Буткова Н. Ф. Дубровина, не говоря уже об описаниях Я. Штелина и И. Гюдьденштедта, в которых были поставлены многие проблемы общественных отношений и в которых, наконец, содержались достоверные исторические сведения, ставит его работу в положение относительной изолированности, так как она не является продолжением предшествующей литературы. Отступление Лаудаева от добытых исторической наукой фактов принижает, но не перечеркивает значимость данной работы, заключающуюся в сообщении и известном обобщении фактов из народных преданий. Именно Лаудаев первым выдвинул вопрос об изучении тайпы и это обращение было, в последствии, услышано.

Когда исследователь или читатель обращается к книгам о Кавказе, он всегда должен помнить о царской цензуре, которая своими купюрами безжалостно выхолащивала в работах сколько-нибудь либеральное, «неблагопадежное» содержание. Начиная с 40-х годов XIX века все сведения о Кавказе, печатавшиеся в газетах и журналах всей России, публиковались с разрешения канцелярии Кавказского комитета[186]. В 1853 году «красные чернила» испещрили «Дневник русского солдата, бывшего десять месяцев в плену у чеченцев»[187], в 1854 году – статью «Записки о Чечне» капитана К. Самойлова[188], в 1853 году император Николай I запретил перевод 3-й части сочинения Гакстгаузена[189]. Цензурование влекло за собой проверку благонадежности автора[190].

Во второй половине XIX века в печати неоднократно выступали с произведениями участники Кавказской войны, составившие группу военных писателей. К их числу относятся Г. Н. Казбек[191], М. Л. Ольшевский[192], Н. А. Волконский[193] и др. Военные писатели, восхвалявшие доблести царских войск, видели в кавказских народах, в том числе чеченцах, исключительно врагов[194]. Наблюдения к выводы большинства военных писателей, проходившие сквозь призму порохового дыма Кавказской войны и официальных воззрений, окрашивались ими в кровавые тона. Тем более, что вторая половина интересующего нас периода совпала с интенсивным наступлением царизма на исконные земли кавказских народов, в том числе и чеченцев, что вызывало вооруженный отпор последних. Будет ошибкой при исследовании истории Чечни ограничиться односторонними свидетельствами и выводами военных писателей, от которых «трудно ожидать… спокойного объективного отношения к предметам»[195]. Военные писатели дали преимущественно произведения военно-описательного характера, нежели исследования исторического развития чеченцев и других кавказских народов. Отдельные исключения, как например, сочинение К. Самойлова, не меняют общей картины.

Узкий круг затрагиваемых вопросов характерен для работ путешественников, посещавших Чечню преимущественно по окончании Кавказской войны. Это не исторические исследования, в них много «из природы» и мало из общественно-экономической жизни чеченцев.

Местные русские писатели – А. П. Ипполитов, И. М. Попов, Н. Семенов и др., чьи работы написаны во второй половине XIX века, живя среди чеченцев, подчас зная их язык, были близко знакомы с преданиями народа, его нуждами, видели противоречивую чеченскую действительность. Но им были недоступны архивы, а потому они более выступают как собиратели местного фольклора. Много сделано ими по обследованию чеченской тайпы.

Общим недостатком сочинений авторов этих трех категорий, как правильно подметил еще в 1890 году Г. Вертепов, было то, что они «совсем почти не затрагивают вопросов экономических и ограничиваются отдельными чертами бытовой жизни»[196]. Оно и понятно, – ведь «с вопросами экономическими неразрывно связаны самые животрепещущие вопросы истории и … корни этих последних вопросов лежат в общественных отношениях производства»[197]. А понимание этого, кажется, было им чуждо.

Отражением растущего внимания к вопросам общественных отношений у чеченцев явились следующие работы, в которых затронуты отдельные аспекты общинного частного землевладения в Чечне: П. «Землевладение у чеченцев», статья написана 1 мая 1869 года, напечатана в 1878 году[198]; П. Петухов «Из нагорного Кавказа», опубликована в 1866 году[199]; О. Марграф «Чеченские селения» в 1881 году[200]; Г. Малявкин «Очерк общинного землевладения на чеченской территории» в 1892 году[201]; А. Б. «Из заметок о поездке по Надтеречным селениям» в 1894 году[202]; А. Иванов «Верховья р. Гехи» в 1902 году[203]. Некоторые из этих авторов считали, что земельная община насаждена в Чечне русским правительством, другие считали чеченскую общину исконной и самобытной[204].

Выдающемуся русскому этнографу[205] Николаю Харузину принадлежат «Заметки о юридическом быте чеченцев и ингушей», опубликованные в 1888 году[206]. Основные сведения о Чечне, привлекаемые автором, взяты из работ А. Берже, У. Лаудаева и др. В то же время Н. Харузин дополняет эти сведения данными о патриархально-родовых пережитках, встречавшихся в Чечне во второй половине XIX века. В работе дана самостоятельная характеристика большой чеченской семьи, вносятся коррективы в оценку влияния феодальной Кабарды на общественный строй Чечни.

В 80-90-е годы XIX столетия появляется ряд работ о семейных отношениях в Чечне и Ингушетии. Во второй половине XIX века материалы о языке чеченцев публикует Услар.

Крупнейшим вкладом в общее кавказоведение явились работы Максима Ковалевского, особенно его двухтомное сочинение «Закон и обычай на Кавказе». Его исследования имеют для истории кавказских народов то же значение, какое принадлежит работе Л. Моргана в восстановлении доисторической основы «писаной истории» человечества и разрешении прежде загадок древнегреческой, римской и германской истории[207]. Как работы Л. Моргана составили эпоху в изучении древнего человеческого общества, так исследования М. Ковалевского составили эпоху в кавказоведении.

К сожа чтению, М. Ковалевский располагал узким кругом источников о Чечне. Ему удалось охарактеризовать только отдельные стороны чеченской тайпы, но вопрос о сущности тайпы, как формы общественного устройства, автор оставил открытым.

М. Ковалевский в 1883 году отметил различные ступени процесса феодализма у народов Кавказа. У чеченцев он признал господство родовых отношений: у них, как и у осетин, встречаются, писал он, «отдельные элементы» феодального строя, развитые сравнительно с соседними народами «всего слабее»[208].

Признание М. Ковалевским наличия феодальных порядков у северокавказских народов встретило возражения ряда ученых. В апреле 1884 года с критикой точки зрения М. Ковалевского выступил Я. Абрамов. Однако Абрамов инкриминировал М. Ковалевскому утверждения, ему не принадлежащие. Так, Абрамов говорит, что М. Ковалевский считает гнездом феодальных порядков Кабарду, откуда они распространялись на другие горские народы[209]. В действительности М. Ковалевский находит «много самобытного» в самостоятельном процессе образования сословий у соседних с кабардинцами народов, придавая феодализму Кабарды «восполняющую роль»[210].

В августе 1884 года на VI Археологическом съезде в Одессе против утверждения М. Ковалевского о наличии феодализма у кавказских народов выступил Кулишер, утверждавший, что «не может быть и речи» о феодальном режиме у кавказских народов[211]. М. Ковалевский в ответном выступлении заявил, что возражения Кулишера не убедили его в противном. К сожалению, в «Трудах» Археологического съезда ни выступление Кулишера, ни ответ М. Ковалевского не опубликованы[212].

Профессор Н. Березин считал, что естественно-географические условия удержали у чеченцев древнеродовой строй, при котором не могли возникнуть аристократия, феодальнокрепостной быт и владетельные князья[213].

Последней крупной работой дореволюционного периода была работа члена комиссии по землеустройству населения Нагорной полосы Терской и Кубанской областей Н. С. Иваненкова «Горные чеченцы. Культурно-экономическое исследование Чеченского района Нагорной полосы Терской области»[214]. Эти же материалы использованы автором при написании раздела о Чечне в «Трудах Абрамовской землеустроительной комиссии»[215].

Многочисленные факты о новых земельных отношениях в Чечне в XVIII – первой половине XIX века, собранные автором на месте путем опроса местного населения, сбора заявлений по земельным притязаниям во многом опровергают утверждения буржуазно-дворянской историографии об отсутствии у чеченцев социальных противоречий и проявлений классовой борьбы. Именно Н. С. Иваненков впервые определил башни чеченских «родоначальников» как феодальные, вокруг которых размещались дома простого народа «нахчи», отдававшегося под их защиту[216]. В свете изысканий Н. С. Иваненкова следует подходить к осмыслению большинства сведений, добытых его предшественниками.

Рассмотренная литература позволяет выделить некоторые черты и моменты в дореволюционном изучении истории Чечни. Историческая литература о Чечне, появившаяся до выхода в свет в 1871 году работы Дубровина, характеризуется преимущественно накоплением материалов. Сведений о Чечне XVI-XVII веков почти нет. XVIII век известен по сочинениям И. Гюльденштедта, С. Броневского, И. Дебу, П. Г. Буткова и др.[217]

Исследовались в основном события 20-50-х годов XIX века, но работы второй половины XIX века в большинстве своем были компилятивны, обнаруживая текстуальное и генетическое родство с работами А. П. Берже, П. Г. Буткова, Н. Ф. Дубровина, У. Лаудаева. У них заимствуют конкретный материал, его интерпретацию, все это сплошь и рядом без ссылки на авторов. А ведь в это время изданы «Акты Кавказской Археографической Комиссии», вышел сборник архивных документов С. А. Белокурова и др.

Более того, в литературе, рассчитанной на неискушенного читателя, было нагромождено столько небылиц и измышлений об общественном строе чеченцев и других народов Кавказа, что Чечня, Кавказ выглядели на страницах многих произведений «Белой Арапией». Накопление исторических сведений о Чечне и их обобщение, проходили в острой борьбе писателей прогрессивного демократического направления с измышлениями реакционных кавказоведов. Для правильного понимания источников и литературы о чеченцах важны выступления в 1895 году А. Е. Россиковой[218], А. Карабегова в 1897 году[219], П. Погожева в 1910 году[220]. Особенно ценный материал содержит работа Россиковой, дающая новые факты из исторического прошлого чеченцев, добытые автором путем личного знакомства со стариной и народом[221]. К этому ряду писателей примыкает и неизвестный автор, сам чеченец[222].

Из беглого обзора дореволюционной литературы можно усмотреть, что буржуазно-дворянская литература выяснила отдельные стороны тайпового строя, хотя и робко, но ею был поставлен вопрос о феодальных отношениях в Чечне. Поверхностное представление о земельных отношениях в Чечне, о роли движимого богатства в общественных отношениях чеченцев, пренебрежение вопросами классовой борьбы, классовая ограниченность авторов, узость источниковедческой базы, все это предопределило узкий круг выдвинутых проблем и их слабое освещение. Многие поставленные проблемы, связанные с общественным строем Чечни, так и остались не решенными.

С победой Великой Октябрьской социалистической революции происходит коренной перелом и в исторической науке, выдвигаются новые задачи и темы, заново решаются проблемы, унаследованные от старой буржуазно-дворянской исторической науки. История народов Кавказа, как и других народов нашей страны, начинает разрабатываться на основе материалистического подхода к общественным явлениям.

С некоторыми оговорками[223], одним из первых советских исследователей истории Чечни следует признать М. Н. Покровского, который выступил, хотя и вскользь, с рядом оценок явлений социально-экономической жизни Чечни рассматриваемого нами времени. Особенностью воззрений М. Н. Покровского на чеченскую историю было то, что он, не располагая сколько-нибудь новыми источниками, черпая сведения преимущественно из работы У. Лаудаева и привлекая ограниченный круг документов о восстаниях против политики А. П. Ермолова на Кавказе, попытался дать им марксистское объяснение, правда, не всегда достигая успеха в этом, и порой, был противоречив в своих определениях.

По мнению М. Н. Покровского, Чечня конца XVIII века в одном случае – «страна дофеодальной, патриархальной демократии», сходствующая с германцами Цезаря и Тацита. Но, сравнивая общественный строй чеченцев и дагестанцев, (последних он по неверной традиции дореволюционной историографии именует лезгинами), М. Н. Покровский дает в этой же работе другую оценку общественного строя чеченцев. Горные чеченцы, полагает М. Н. Покровский, живут «патриархальной демократией» времен германцев эпохи Тацита, а дагестанцы живут той же патриархальной демократией, что и горные чеченцы, но на «более ранней ступени развития», как германцы Цезаря[224]. Суждения М. Н. Покровского оказываются легко уязвимыми. Известно, что в эпоху Ю. Цезаря у германцев «производился ежегодный передел пахотной земли между группами, между родами и кровно-родственными объединениями, но еще не между индивидуальными семьями общины, вероятно, и обработка велась группами, сообща», – указывал К. Маркс[225]. Для Чечни такие отношения давно были прейденным этапом, равно как и другое утверждение М. Н. Покровского о том, что в Чечне вся земля – собственность родов[226]. Отрицая у чеченцев частную собственность на землю, обходя социальные последствия крупного частного владения скотом, М. Н. Покровский объявлял общественный строй Чечни более архаичным, нежели он был. К тому же общественные отношения у равнинных чеченцев вообще не затронуты в работе М. Н. Покровского.

Видный советский писатель и общественный деятель Константин (Дзахо) Гатуев в 1926 году в исследовании «Зелимхан* ошибочно утверждал, что Россия вернула Чечню в первобытность[227], к родовому строю[228].

X. Ошаев в «Очерке начала революционного движения в Чечне», опубликованном в 1927 году[229], отрицал в Чечне до середины XIX века существование «даже зачатков феодализма[230], и, как следствие этого, отрицал в Чечне возможность проявления классовой борьбы[231].

Позднее X. Огааев внес коррективы в свою концепцию, полагая, что до XVIII века чеченцы и ингуши пребывали на стадии патриархально-родовых отношений, когда «определенно оформившихся классов» в Чечне не сложилось[232]. Социальный строй чеченцев и ингушей в XVIII – первой половине XIX века автор уподобляет строю североамериканских индейцев, которые для ведения войны с соседями выдвигали военачальников. На основании этого автор находит у чеченцев строй «военной демократии». По X. Ошаеву, чеченские военачальники – бяччи – стали постепенно превращаться в феодалов, однако процесс этот, как и вообще развитие феодализма, был прерван в Чечне вторжением царизма и русского капитализма[233], (кстати, весьма разновременные явления). Концепция X. Ошаева страдает, по нашему мнению, своей незавершенностью.

Историографическим парадоксом следует признать статью А. Балыпина «Социально-экономическое состояние Нагорной Чечни», в которой автор говорит о возникновении феодализма в нагорной Чечне уже после Великого Октября[234]. Подобные заблуждения не позволяют уверенно пользоваться в общем-то ценными сообщениями об экономическом развитии и ростовщическом капитале у чеченцев.

В Малой советской энциклопедии 1931 года у чеченцев XVII-XVIII веков отмечены развитые патриархально-родовые отношения при наметившихся «начальных процессах феодализма »[235].

Для конца XVIII века область распространения феодализма в Чечне уже сведена к притеречным районам, где происходит тогда же восстание против укреплявшейся феодальной знати.

В 1932 году опубликована обширная статья этнографа А. С. Вартапетова «Проблемы родового строя ингушей и чеченцев», выполненная на известной документальной основе. В общественном строе чеченцев автор находит, что до завоевания царизмом, основы патриархально-родовой демократии у чеченцев не были подорваны в «достаточной» (?) степени. От ранней семейной общины чеченцы переходят к индивидуальным формам производства и потребления общины сельского типа. Имущественное неравенство имеет место между родовыми группами, захватывая вскоре и отдельные семьи[236]. Чеченский тайп по Вартапетову это «союз родов и фамилий»[237]. Но в таком случае теряет смысл попытка автора оспаривать определение тайпы, данное М. Ковалевским как союза родов[238]. А. С. Вартапетов полагал, что в силу слабого развития производительных сил в Чечне и Ингушетии до середины XIX века не было предпосылок для развития феодальных отношений, возникновение которых он относил ко 2-й половине века[239]. Кровно-родственные отношения, составлявшие основу ранних (?) форм тайпы, уже до завоевания Чечни царизмом уступили место, по мнению А. С. Вартапетова, территориально-хозяйственным[240]. Вартапетов серьезно принижал уровень производительных сил в Чечне, ошибочно предполагая, что переселение чеченцев и развитие у них земледелия, относится к весьма позднему времени (так, земледелие стало основой экономики чеченцев и ингушей, пишет он, к концу XIX века)[241]. Оценивая общественно-экономические явления, А. С. Вартапетов во многом повторял далеко не безупречные положения М. И. Покровского. Кроме того, узкий круг источников[242], путаница в понимании марксистко-ленинского учения о родовом строе[243], предопределили многие существенные неудачи автора. К тому же, решительно все его извлечения из источников неверны.

В 1932 году со статьей «Социальный характер движения имама Мансура» выступил большой знаток истории северокавказских народов проф. Б. В. Скитский. В статье отстаивалась мысль о том, что чеченцы не знали феодализма, хотя и у них к концу XVIII века автор усматривает наличие социальной дифференциации: с одной стороны началось складывание верхушки зажиточного люда, а с другой образуется класс бедноты, «бездомных и абреков», и этот последний оценивается как «горючий материал общественного недовольства»[244].

Позднее в 1959 году, проф. Б. В. Скитский выступил со статьей «К вопросу о феодальных отношениях в истории ингушского народа», в которой признает, что все горские народы Кавказа «проходили стадию феодализма в разной мере его развития, соответственно различию их исторических судеб»[245].

В «Кратком обзоре истории имамата времен Кавказской войны», опубликованном в 1938 году, Н. Покровский дал беглую характеристику социально-экономического строя чеченцев первой четверти или, «вернее, конца двадцатых годов XIX века»[246]. Однако к характеристике общественно-экономического строя Чечни им привлечены материалы, выходящие за указанные хронологические рамки. Автор считает, что разложение родового строя у чеченцев наблюдается слабо, так как частная собственность на землю «только лишь» зарождается и основным собственником земли остается род. Первым признаком классового расслоения в Чечне автор считает появление рабства, но при указании факта существования поселений рабского типа на земле рабовладельца нельзя установить, имело это место в Чечне или Ингушетии; вторым признаком – наличие «старшин тайп», которым, прибегавшие к их покровительству, обязаны были повинностями. Зачатки феодализма автор находит в Притеречном, а отчасти и в других районах плоскостной Чечни, особенно в аулах, находившихся под влиянием Кабарды. Н. Покровский говорит о выделении в иих феодалов-князей, но «в этом случае они природные, чеченские». Феодальные начала не проникают в основную толщу Чечни, в которой феодализм «укрепиться не мог». Для обоснования данного тезиса Покровский приводит предания о Турловых, очаберлоевских старейшинах[247] и др. Автор находит в Чечне первой четверти XIX века «феодальные группы», признает классовую борьбу, выступающую под видом родовой[248]. Выводы Н. Покровского опровергали неверные утверждения, содержавшиеся в статье Вартапетова.

В Большой Советской Энциклопедии 1934 года утверждается, что в Чечне «феодализация общества достигла значительной степени», но не указано, когда это происходило[249].

Профессор С. К. Бушуев в 1940 году пришел к выводу, что «в ряде мест Чечни к началу завоевания ее царизмом уже складывались типичные для феодализма повинности (подати, ясак), устанавливались различные формы личной зависимости узденей, часть которых уже стала безземельной, от родовой знати, становившейся личными владельцами земли, т. е. феодалами»[250]. В 1956 году он подтвердил свою этот вывод. В Чечне до Шамиля, писал он, «происходил переход от родовых патриархальных учреждений к полуфеодальным и феодальным»[251]. Общественный строй чеченцев С. К. Бушуев определял «на уровне полупатриархально-полуфеодального быта»[252].

Выше мы уже отметили, что в связи с нарушением автономных прав чеченцев и ингушей наметилось сильное сужение изучения истории Чечено-Ингушетии. В современной исторической литературе сложилось мнение, что с 1944 года на протяжении 14 лет история Чечено-Ингушетии не изучалась, а между тем это не так. По истории вайнахов (чеченцев и ингушей) были работы, которые должны быть включены как звенья в общую историографию Чечено-Ингушетии. Правда, следует учитывать, что эти работы отличались разной степенью осмысления документальных источников, вызванных к жизни исторической жизнью чеченцев и ингушей в прошлом.

В ряду исследований этого времени выгодно выделяется кандидатская диссертация А. Б. Закс «Из истории первого периода имамата Шамиля Ташев-Хаджи – наиб Шамиля» (М., 1943-1946).

Прав был рецензент диссертации профессор Г. А. Кокиев, определяя, что А. Б. Закс впервые в исторической науке рассматривает Чечню не как единое целое, а, выделив три основных района – Притеречный, Нижний и ли Плоскостной и Горный, исследует каждый в отдельности, как имеющие характерные социально-экономические особенности[253].

В исследовании А. Б. Закс отстаивается положение, что в развитии феодальных отношений в Чечне имела место сильная тенденция сужения и ограничения рамок и возможностей их развития, что выразилось в том, что в первые десятилетия XIX века феодализм сохранился лишь в Северной части, т. е. Притеречной Чечне[254].

В Нижней Чечне, граничившей с русскими поселениями и с кумыкской землей, автор находит, что здесь сильнее проявлялся процесс разложения родовых отношений. Накануне выступления Шамиля здесь уже налицо соседская община[255]. В Нижней Чечне рабство играло более значительную роль, чем в горной, где сохранились более цельно черты родового строя[256]. Уровень социального развития разных районов горной Чечни, по мнению А. Б. Закс, также был неодинаков, и разложение родовых отношений шло в них с разной быстротой и интенсивностью. Его обусловливали не только природные условия, но и степень влияния соседнего феодального Дагестана[257]. Разложению родовых отношений в горной Чечне, как правильно отметил автор, содействовали постоянные связи с равнинной Чечней. Горы и плоскость были связаны своеобразными земельными отношениями! А также систематическим вывозом в горы хлеба, что углубляло общественное разделение труда[258].

Развитию производительных сил и разложению родовых отношений у чеченцев способствовала «в особенности все усиливающаяся» торгово-экономическая связь Чечни с Россией[259].

Порайонно рассмотрев общественные отношения в Чечне, А. Б. Закс обоснованно заключает, что это не избавляет от необходимости определения общественного строя чеченцев как совокупности районов, и обобщает, что «Чечня – это страна, не дошедшая в своем развитии до сформированного классового общества»[260].

Исследование А. Б. Закс было серьезном продвижением вперед в научном изучении социально-экономических отношений в Чечне кануна народно-освободительного восстания горцев северо-восточного Кавказа как по новизне и значимости введенных в научный оборот документальных материалов[261], так и по ясности выводов и наблюдений. Вместе с тем нельзя согласиться с утверждением исследовательницы о том, что изученные ею документальные материалы о социальных отношениях в Чечне в первой половине XIX века «не представляют особенно больших трудностей»[262]. Сущность многих черт родового строя у чеченцев не вскрыта достаточно глубоко, а в полноте документальной основы исследования имеются основания усомниться.

Одновременно с рассмотренной работой А. Б. Закс была завершена докторская диссертация профессора А. М. Ладыженского «Адаты горцев Северного Кавказа»[263]. Данная работа итог более чем 20-летней работы автора[264], при этом автор в течение пяти лет прожил непосредственно в горах Северного Кавказа, где производил полевые записи адатов горцев, включая адаты вайнахов[265].

Рабата А. М. Ладыженского действительно выполнена на большой документальной основе, хотя, как это ни странно, новых источников в исследовании нет. В рецензии от 10 ноября 1944 года на ранний текст исследования, профессор Г. А. Кокиев резонно указал, что профессор А. М. Ладыженский представил работу, включающую по заглавию (см. выше) 4 темы, каждая из которых могла бы служить темой докторской диссертации и что «работа получилась громоздкой, расплывчатой, без ясной и четкой целеустремленности… фактический материал не получил достаточной научной обработки и конструктивной стройности» и рекомендовал сузить тему[266].

Анализ текста работы позволяет согласиться с оценкой профессором Г. А. Кокиевым, чье мнение, при защите диссертации не было, к сожалению, учтено.

Наиболее удачные страницы исследования посвящены изучению зарождения элементов государственности у горцев, чего нельзя утверждать относительно освещения большинства других вопросов. Особенно слабо выглядит историко-хронологический аспект оценки и размещения анализируемого фактического материала. И в самом деле, разве можно согласиться с А. М. Ладыженским в том, что за «малым исключением народы Кавказа и в 1946 году, т. е. после Великой Отечественной войны сохранили родовую организацию»[267].

Бездоказательны утверждения автора о том, что все кавказские горцы, т. е. и чеченцы, в XVIII-XIX веках (?!) становились постепенно оседлыми жителями[268], что горцы Кавказа еще в конце XVIII века были полукочевыми народами и переход их к оседлости был связан с начатками земледелия и повлек за собой установление, наряду с родовыми, территориальных союзов[269].

Авторская позиция в определении уровня развития общественного строя у чеченцев неуловима. В конце XVIII века, полагает автор, некоторые Надтеречные аулы при поддержке русского правительства были превращены в феодальные владения чеченской аристократии[270]. Первобытно-общинный строй представлен у чеченцев пережитками[271], но у них общество классовое[272], и в то же время говорится о лишь наметившейся классовой дифференциации у чеченцев[273]. И все это вне хронологии.

Используемое автором понятие «патронимия»[274] остается неиспользованным для оценки явлений общественной жизни Чечни, равно как и вводимое им несуразное понятие «первобытный феодализм»[275].

Большое внимание уделял исследованию истории Чечено- Ингушетии профессор Г. А. Кокиев. К весомым научным заслугам Г. А. Кокиева следует отнести его малоизвестное, но принципиальное выступление в защиту высокого смысла и содержания истории народов Кавказа, имевшее место в 1944 году, когда небезызвестный впоследствии X. Г. Аджемян предпринял попытку выступить с клеветнической работой «Об исторической сущности кавказского мюридизма». Г. А. Кокиев убедительно показал, что рассуждения X. Г. Аджемяна о социально-экономической жизни горских народов свидетельствовали «о его полном невежестве в вопросах истории вообще, истории горских народов в особенности»[276]. Автору, писал проф. Г. А. Кокиев, нет дела до фактов о социальном строе народов Северного Кавказа, «так как ему необходимо представить горцев первобытными дикарями для противопоставления их царизму, воплощающему в себе «культуру и просвещение»[277]. Попытка X. Г. Аджемяна выступить перед советской общественностью с антинаучной стряпней была пресечена благодаря Г. А. Кокиеву.

Однако в 1947 году «провозвестник новых идей»[278] X. Г. Аджемян добился возможности выступить с докладом «Об исторической сущности кавказского мюридизма» на расширенном заседании Сектора истории народов СССР XIX – начала XX века Института истории АН СССР. Сегодня нет необходимости доказывать научную несостоятельность и вздорность взглядов X. Г. Аджемяна, восстанавливавшего, как указала проф. М. В. Нечкина, старые взгляды царских генералов. Уже в ходе дискуссии по докладу X. Г. Аджемяна советские историки заявили, что они не могут согласиться с тем, что народы Северо-Восточного Кавказа, т. е. народы Дагестана и Чечни, стояли на той ступени крайней хозяйственной, политической и культурной отсталости, какую пытался приписать им X. Г. Аджемян[279]. Сегодня мы должны констатировать другое, а именно, что советские историки при обсуждении доклада X. Г. Аджемяна проявили высокую научную принципиальность. Итоги обсуждения указанного доклада – важнейший историографический факт в истории изучения общественного строя народов Кавказа в советской исторической науке вообще, в истории изучения общественного строя Чечено-Ингушетии и Дагестана в особенности.

В 1948 году в Баку была защищена кандидатская диссертация Р. Г. Саренца на тему: «Докапиталистические формы производства на Северном Кавказе». Хотя диссертация и была выполнена по экономическим наукам, но исследование было проведено по канонам, правда плохо выдержанным, исторической науки.

Данная работа стоит несколько особняком в истории изучения социального строя Чечено-Ингушетии в силу того, что, не будучи продолжением предыдущей историографии, она вместе с тем не имеет, к счастью, и последователей. Указанная работа Р. Г. Саренца вообще не отмечается в кавказоведческой литературе как историографический факт. Не смотря на низкий научный уровень данной работы, мы не можем обойти эту работу молчанием.

Диссертация выполнена без ссылок на литературу и источники. Для нее характерны методологическая путаница,  отсутствие историко-хронологического аспекта и документированности. Чего стоит утверждение о том, что одни северо- кавказские племена переживали (до колонизации Россией) рабовладельческий строй, а у других обнаруживались ростки феодально-капиталистических отношений[280]. Непонятно, о какой «нашей научной литературе» упоминает автор, по оценкам которой, «задолго до появления русских в этом крае процветали феодально-капиталистические отношения»[281]. Такой литературы нет. Работа представляется нам стоящей вне науки.

После XX съезда КПСС историки вернулись к планомерной разработке истории Чечено-Ингушетии, что позволило покончить с отставанием в изучении истории чеченцев и ингушей, хотя этот процесс протекал не всегда гладко. Со второй половины 50-х годов можно говорить о втором периоде в историографии истории чеченского народа вообще, и в изучении общественного строя Чечни, в частности. Работы этого периода характеризуются усилением в них творческого начала, что в немалой степени связано с преодолением неточного положения И. В. Сталина, который рассматривал чеченцев, ингушей, осетин и ряд других народов Кавказа как скотоводческие племена, у которых родовой быт еще жив и которые к 1917 году еще не перешли к земледельческому хозяйству[282].

Профессор А. В. Фадеев в 1956 году отметил «незавершенность» в Чечне процесса феодализации, где значительная часть крестьянства еще не была закрепощена, а феодализирующаяся общинная аристократия «вынуждена маскировать свои эксплуататорские притязания под покровом патриархальнообщинных традиций и обычаев»[283]. В 1958 году он указывает, что к началу XIX века феодальные отношения у чеченцев в значительной мере скрыты под покровом патриархально-общинных традиций и родовых пережитков[284]. Очевидно, что без выяснения характера и степени сохранности тайпового строя нельзя решить вопрос о степени зрелости чеченского феодализма.

А. Ф. Фадеевым впервые дан детальный анализ русско- чеченских отношений с XVI века до середины XIX столетия в статье «Из истории русско-чеченских связей»[285]. Здесь отмечены характерные черты экономических взаимоотношений чеченцев с казаками и русско-украинскими переселенцами.

Профессор Н. А. Смирнов в 1950 году считал, что общественный строй чеченцев «еще не достиг» в конце XVIII века ступени «сложившегося феодального общества»[286]. В работе 1959 года он писал, что чеченцы в конце XVIII века жили в условиях «только еще складывавшихся феодальных отношений»[287].

Ошибочные утверждения, содержащиеся в работе проф. С. А. Токарева[288], были подвергнуты справедливой критике в указанной выше статье проф. А. В. Фадеева «Из истории русско-чеченских связей», в связи с чем, мы не останавливаемся на их анализе.

Некоторые вопросы общественно-экономического развития Чечни получили освещение в работах Б. А. Калоева. В сообщении об этнографическом обследовании Чечено-Ингушетии летом 1957 года. Калоевым отмечено существование тайповых объединений и именовавшихся «тукумами». Не указывая времени их существования, Калоев отмечает следующие: Малхоевский, Галаевский, Нахчимахновский, Ичкиривский, Чантоевский, Шатоевский, Чеберлоевский[289]. С данным сообщением расходится утверждение М. Мамакаева, приурочиваемое к концу XVII века, когда Чечня представляла союз восьми тухкумов[290]: Нохчамхкой, Аккхий, Чебарлой, Шарой, Маьллий, Шустой, Чанчий и Эрстхой[291]. Помимо количественного различия здесь наблюдается несовпадение в некоторых поименованных тухумах. Либо перед нами тайповые союзы различных времен, либо оба утверждения требуют дальнейших уточнений[292].

Новые факты и новое понимание вопросов общественного строя чеченцев мы встречаем в очерке Б. А. Калоева «Чеченцы», являющемся частью обобщающего труда «Народы Кавказа»[293]. В данной работе попутно решается ряд вопросов общественно-экономической истории Чечни. Ко времени «до» XVI века автор приурочивает появление «зачатков» феодальных отношений, в дальнейшем не получивших «сколько-нибудь значительного развития»[294]. Отличие общественного строя чеченцев, как и ингушей, от путей общественного развития кумыков, кабардинцев и осетин автор видит в отсутствии у первых беков, ханов и князей[295], но правомерно спросить, кто такие Турловы, Бековичи, Эльдаровы?!

Впервые в исторической науке автором дано количественное определение неки и гар, и их отношение к тайпе[296].

Автор заявляет, что «еще в начале XIX века у чеченцев не было общего управления[297]. Быть может здесь следовало обратиться к народным преданиям, которые содержат сведения о попытке объединения Чечни посредством всечеченских собраний представителей тайп. Утверждение автора, что в Чечне «основной формой семьи в конце XIX – начале XX века являлась малая семья»[298], может породить неправильные взгляды на семейные отношения предшествующего периода.

Совершенно новый взгляд на тайповые отношения проводится в работе благодаря следующему сообщению: «Браки между родственниками запрещались у чеченцев в пределах трех поколений. Чеченцы могли жениться на девушках из своей тайны и даже «некье» (это отличало их от ингушей, у которых брак был строго экзогамным), но преимущественно брали в жены женщин из других тайп». К сожалению, это явление не имеет указания на время его появления, не выявлена степень его распространенности, не указано, внутри какой неки могло быть заключено бракосочетание. Это утверждение представляется нам сомнительным.

Вызывает возражение и характеристика земельных отношений в сельской общине. Ссылаясь на Н. Дубровина, автор говорит о существовании в пределах сельской общины в первой половине XIX века вольного землепользования. Но ведь Дубровин констатирует частный случай. Из неверной посылки следует ошибочное отнесение возникновения переделов ко второй половине XIX века[299]. А ведь еще Голенищев-Кутузов указал на ежегодные подымные переделы земель в чеченских тайпах[300]. Появление крупных землевладельцев и скотоводов автор приурочил к последующему за Кавказской войной (1859-1864) времени[301]. Но, что стоит тогда за понятием феодальных зачатков, зарождение которых, по мнению автора, происходит ранее XVI века?

Следует признать мало удачной ссылку на работу Г. А. Ткачева[302], достоинство которой, как указывает Е. Н. Кушева[303], состоит лишь в том, что ее автор первым обратил внимание на документы, опубликованные С. А. Белокуровым.

Последней работой Б. А. Калоева, посвященной истории Чечни, является статья «Из истории русско-чеченских экономических и культурных связей». Наряду с печатными источниками автор привлекает и материал, собранный им во время этнографического обследования Чечни. Фактический материал и его обобщение не вызывают в основном возражений, но в связи с данной статьей обратим внимание на следующее утверждение. Б. А. Калоев, как и ряд других авторов, вслед Лаудаеву считает верховье Аргуна колыбелью чеченского и ингушского народов[304]. Так ли это? Не перечеркивается ли этим утверждением многовековая предшествующая история, которая отнюдь не замыкалась в пределах аргунского верховья?

В Большой Советской Энциклопедии дан, хотя и беглый, но по охвату времени значительный очерк истории Чечни[305]. Следует остановиться на характеристике в БСЭ рассматриваемого нами периода. Авторы считают предками чеченцев и ингушей «особую племенную группу», представляющую восточный, или грозненский, вариант культуры Северного Кавказа, у которой в V-IV веках до н. э. основой хозяйства было уже земледелие и развитое скотоводство, а социальный строй характеризовался выделением из родовой общины вождей, старейшин, жрецов и окончательным утверждением патриархально-семейной организации[306]. Далее идет утверждение, что до XVII века чеченцы и ингуши занимались скотоводством, охотой и земледелием. Но как произошел (и произошел ли?) этот хозяйственный упадок? Характеристика тайпового строя чеченцев и ингушей дана суммарно[307]. Зарождение феодальных отношений у чеченцев и ингушей отнесено к XVII веку, но они «не получили значительного развития»[308]. Утверждение, что первое вооруженное столкновение русских войск с чеченцами произошло в 1732 году, и что по реляции военачальника об этом сражении «укоренилось» этническое название чеченцы[309], – просто неверно.

Новейшие разыскания по общественно-экономической истории Чечни содержит работа Н. П. Гриценко «Социально-экономическое развитие притеречных районов в XVIII – первой половине XIX века», опубликованная в 1961 году. Помимо широко известных фактов, в работе использованы сведения, впервые извлекаемые автором из архивных документов[310], отличающиеся своей содержательностью, что обеспечило правомерность новых выводов. Хотя работа и посвящена истории указанных районов, но ее содержание шире, особенно в части раздела «Развитие феодальных отношений в Чечено-Ингушетии»[311]. Автор подтверждает правильность взглядов проф. Б. В. Скитского[312], высказанных им по вопросу о феодализме в Ингушетии[313], но идет в своих изысканиях дальше, исследуя особенности возникновения и развития феодализма в Чечне.

Отметив отсутствие «особых исключительных путей исторического процесса чечено-ингушского общества»[314], автор отмечает у чеченцев и ингушей «специфические, конкретные формы проявления общественных закономерностей»[315].

Автор считает, что у чеченцев до XVII века существовали роды-тайпы и общины-кланы[316], в XVIII веке и в последующее время сохранились «в той или иной степени родовые пережитки в виде обычаев»[317]. Последнее состояние общественного строя чеченцев Н. П. Гриценко оценивает и на более длительном историческом промежутке, когда пишет, что с переселением чеченцев на плоскость в XVII, особенно в XVIII и первой половине XIX века, родовые отношения и связи рушатся навсегда[318]. Автор явно ослабляет силу и крепость родовых отношений в Чечне. Но здесь же подчеркивает, что в XVIII – первой половине XIX века в Чечне родовые отношения находились в стадии разложения, а феодальные отношения в различной форме пробивали себе дорогу[319]. Феодализм у вайнахов находился еще в стадии становления, поскольку шел процесс феодализации[320].

Выявление феодальных отношений в Чечне является достоинством данной работы Н. П. Гриценко. При этом автор идет двумя путями исследования – наряду с признанием чеченцами пришлых феодалов, он выявляет представителей феодальной верхушки из тайповой верхушки. При многих положительных сторонах работы, содержащиеся в ней отдельные утверждения, вызывают возражения. Встречаются противоречия фактического порядка, имеют место несоответствие между фактами и выводами из них, неточности.

Абсолютизируя показания известного в чеченской историографии старика-чеченца Заура, сведения которого часто использовались предшественниками, ученый относит расселение чеченцев на север, в Большую и Малую Чечню к XVI-XVII векам с допущением и более раннего времени[321]. Интенсивное выселение чеченцев на плоскость Н. Гриценко относит к XVII веку и «главным образом» к XVIII веку, ссылаясь на работу Лаудаева[322]. А ведь свидетельство Гербера устанавливает для XVH века большие размеры плоскостной земли, заселенной чеченцами, нежели в начале XVIII века[323]. Установление точной картины выселения чеченцев с гор на плоскость тем более важно, что автор связывает с этим фактом рост в Чечне производительных сил и зарождение на этой основе феодальных отношений.

Касаясь социально-экономических причин выселения чеченцев на плоскость, автор отмечает: захват лучших земель и пастбищ старшинами и «лучшими» людьми, сокращение общинных угодий и рост производительных сил чеченского общества[324]. Но в дальнейшем он не связывает эти явления с характеристикой общественного строя в Чечне.

Исследователь находит, что у горных чеченцев до выселения господствовала территориальная или сельская община[325], существовала коллективная собственность на землю с индивидуальной ее обработкой и посемейным присвоением продуктов труда[326]. Горным чеченцам в XVII веке были присущи отдельные черты семейной организации[327] (неясно, что это такое?). «С увеличением населения, появлением сильных фамилий началась борьба за пахотные и пастбищные земли, ла подчинение одного рода другим», – ниже подчеркивает автор[328]. А как быть с захватом земель старшинами и «лучшими» людьми, что автор констатировал тогда же?! И далее утверждает, что с выселением на плоскость «на смену семейной общине пришла территориальная община»[329] и образуется она на плоскостных землях чеченцев[330]. Это «второе рождение» сельской общины вносит дополнительные трудности в понимание общественных форм в Чечне.

Неправомерна, на наш взгляд, локализация ученым этнического содержания термина «окочане», за которым он видит исключительно ингушей[331].

Автор характеризует конец XVI – начало XVII века как неспокойное в истории Чечни и Ингушетии время, когда на их земли претендовали соседние феодалы[332], приурочивая установление власти последних здесь к XVIII веку[333]. Это происходило в другое время. К тому же автор обходит факт зависимости чеченцев от аварского хана, Тарковского шамхала и других феодалов.

Раскрывая содержание источника 1613 года, автор утверждает, что основным видом хозяйственной деятельности чеченцев было хлебопашество как тогда (с XVI века), так и в последующие времена. Но если это положение верно для XVIII века, то весьма спорно для XVI века (1613), так как автор расширительно интерпретирует прошение выходцев из «мичкиз»[334]. Содержание данного документа не дает оснований для безапелляционного утверждения, что первыми земледельцами на плоскостных землях «по-видимому» были брагунские чеченцы[335].

Укажем еще ряд неточностей в работе. Неверно, что С. А. Белокуров считал Хаземарум Шекенеца чеченцем[336]. Это предполагал JI. Броссе, а Белокуров отрицал[337]. Н. П. Гриценко следует и неверному сообщению А. П. Берже, что слово «чеченец» в русских документах встречается впервые в 1708 году[338]. Без оговорки, автор цитирует рукописную работу Л. Н. Колосова, в которой князья Турловы причислены к кумыкским феодалам[339], в то время как ранее отнесены автором (и совершенно справедливо) к аварским выходцам[340]. Там же кумыкские феодалы именуются Чекаловыми[341], а несколько дальше Чапаловыми[342]. В последнем случае почему-то Мусал Чапалов.

Утверждение Гриценко, что буржуазные исследователи отрицали в Чечне XVIII – первой половины XIX века наличие феодальных отношений[343] не основано на привлечении всех работ авторов, писавших о Чечне. В действительности буржуазные исследователи поставили этот вопрос, но не разрешили.

Встречаются в работе и более мелкие недочеты, как, например, разночтения Девлат-Кире[344] (это ошибочное именование аула, как мы уже указали, содержалось в первом издания описания академика Гюльденштедта), Давлет-Гереевская деревня[345] (то же поселение). Автором работы «Горные чеченцы» был Н. С. Иваненков, а не Иванников, а опубликована работа в 7-м, а не в 8-м томе (точнее, выпуске)[346].

В целом данная работа, несмотря на ряд содержащихся в ней неточностей, противоречий и упущений, является значительным вкладом в изучение общественно-экономической истории Чечни, хотя эта задача решалась автором попутно, «контурно»[347]. К работе приложен ряд ценных документов по общественно-экономической истории Чечни[348].

Новейшим очерком об общественном строе Чечни XVII- XVIII веков является брошюра М. Мамакаева «Чеченский тайп (род) и процесс его разложения*, изданная в 1962 году[349]. Работа представляет собой переработанное издание статьи, написанной автором в 1934 году и опубликованной в 1936 году[350].

Автор исходит из признания господства в Чечне конца XVII века моногамной семьи[351], содержащей в зародыше начало классовых антагонизмов. Напомним, что М. Ковалевский считал, что в Чечне во второй половине XVIII века была «более распространена малая семья»[352]. Автор впервые дает картину подразделения тайпы, отделяет понятие «тайп» от понятия «тухума», определяемого автором как союз родов (тайп). Чеченское общество конца XVII века, по Мамакаеву, это союз восьми тухумов[353].

В работе приведен ряд новых фактов острой социальной борьбы внутри чеченских тайп[354]. Автор отмечает генезис феодализма, но его зарождение он определяет по-разному. Так,  он пишет: «Чеченский тайп еще задолго до начала XVII века перестал быть той «чудесной организацией», где все были равны»[355]. Ранее он относил первую стадию генезиса феодализма к началу XVIII века[356], затем к XVIII веку[357], наконец, позднее «начала XVIII века»[358].

Для выявления сущности тайпы Мамакаев прибегает к определению «общественно-обязательных принципов», устанавливая 16 таких признаков против 12 в статье 1936 года.

Автор находит тождество между описанным Морганом индейским родом и чеченской тайпой конца XVII столетия. В развитии этого тезиса утверждает, что в чеченских тайпах главными принципами были «свобода, равенство и братство»[359]. Но ведь ниже он уверял, что «задолго» до XVII века не все чеченцы были равны[360]. Мамакаев повторяет ошибочное утверждение Большой Советской Энциклопедии о роли охоты в хозяйственной жизни тайпы. Обещание автора показать, как скотоводство определяло специфические особенности тайпы XVII века[361], не выполнено.

К числу недочетов брошюры следует отнести то обстоятельство, что почти все сведения из привлеченных источников цитируются неточно.

Из просмотренных диссертационных работ, большим объемом собранного и обобщенного полевого материала выделяется исследование И. М. Саидова «Общественный быт вайнахов XIX – начала XX века», в котором приведен материал о «Совете страны и классовой борьбе в чеченском обществе»[362].

В исследовательской литературе по истории народов Северного Кавказа сложилась крайне неверная, по нашему мнению, традиция, связанная с определением хронологических рамок периодизации общественно-экономических отношений местных народов. Мы имеем в виду широко бытующие в историко-археологической науке положения о «позднем средневековье» в истории народов Северного Кавказа, нижняя и верхняя грань которого до сих пор не определены[363]. Аналогичные ошибочные суждения о позднем средневековье встречаются в литературе по истории и других северокавказских народов. А между тем грузинские, советские историки 3. А. Анчабадзе и А. И. Робакидзе четко указали, что народы Северного Кавказа вступили на путь капиталистического развития, миновав периоды развитого и позднего феодализма[364]. Это соображение представляется нам бесспорным для историографии истории народов Северного Кавказа, включая и Чечено-Ингушетию.

Мы не включили в историографический раздел, анализ взглядов и «концепций», характерных для современной зарубежной буржуазной исторической науки и сделали это не только в виду большого объема подобной работы, но и в силу того, что такого рода разбор литературы представляется нам имеющим самостоятельное научное значение. Интересующихся данным вопросом мы отсылаем к содержательной рецензии М. А. Магомедова на книгу американского историка JI. Тиллета[365].

В завершении рассмотрения истории изучения вопроса укажем на новые научные наблюдения и концепции по истории народов Кавказа, которые наметились в последнее время в советской исторической науке. Еще в 1846 году Платон Иосселиани указал на бытование так называемого «кавказского феодализма»[366], однако соображение это не прижилось в историографии истории народов Кавказа. В последние же годы в историческом кавказоведении все больше говорят о «горском феодализме» и предпринимаются плодотворные попытки уяснить его основные черты и главные особенности[367]. Положительные итоги исследования «горского феодализма», естественно, будут учтены в нашем исследовании.

Таким образом, советские ученые во многом по-новому подошли к решению сущности общественного строя Чечни, а проделанная ими работа значительно продвинула вперед дело научной разработки проблемы. Советскими учеными поставлены вопросы о классовой борьбе в дореволюционном чеченском обществе, о классовом использовании родовых институтов «лучшими людьми», пересмотрены многие старые концепции, выявлены новые историко-документальные материалы. И тем не менее отдельные опубликованные исследования по истории Чечни содержат крупные пробелы фактологического и теоретического порядка, многие важные вопросы, относящиеся к трактовке общественного строя Чечни, остаются нерешенными и спорными[368].

Однако благоприятные условия для развития исторической науки вообще, кавказоведения в частности, созданные в нашей стране, залог создания новых глубоких исследований по истории Чечни. Работы, опубликованные в 1956-1976 годах, тому подтверждение.

ГЛАВА II

ТЕРРИТОРИЯ И НАСЕЛЕНИЕ

В понятие территория или географическая среда включается, как известно, комплекс факторов: природа, климат, минеральные богатства, плодородие почвы, флора и фауна, горы, долины, леса, реки и их системы и т. п. Географическая среда была для чеченцев обязательным и постоянным условием их исторического существования и развития, хотя в масштабном, а вместе с тем и качественном отношении понятие это в разные времена менялось.

Населенная чеченцами территория была для них первоначальной и естественной кладовой пищи, первоначальным арсеналом средств труда, а географическая среда оказывала определенное влияние на развитие чеченского общества, во многом определяя своеобразие и темпы его исторического развития. Ведь ясно, что страна с обширной территорией, плодородными землями, большими запасами полезных ископаемых, благоприятным климатическим режимом обладает большими и лучшими возможностями для своего развития, нежели страна, лишенная этого.

Географическая среда, как известно, может как ускорять, так и замедлять развитие того или иного общества. Влияние географической среды на общественное развитие чеченцев до середины XVIII века было сложным, выражаясь как в плане позитивном, так и негативном, причем последнее, пожалуй, преобладало. Но заселенные чеченцами труднодоступные горы оказались для них надежным щитом, за которым чеченцы смогли сохранить и отстоять свое право на историческое существование, поскольку в период татаро-монгольского нашествия и господства на Северном Кавказе был поставлен вопрос о самом физическом существовании чеченцев. Не будет преувеличением, если мы подчеркнем эту спасительную роль горам и только горам. Такое же значение горы Кавказа имели для ингушей, осетин, дагестанцев и других народов Кавказа.

Еще Гегель высказал положение о том, что «моря и реки сближают людей, между тем как горы их разделяют». И хотя Г. В. Плеханов внес корректив в это положение, заметив, что «моря сближают людей только на сравнительно более высоких стадиях развития производительных сил; на более же низких – море… очень сильно затрудняет сношение между разделенными им племенами»[369], тем не менее тезис Гегеля о значении гор остается в силе, и, конечно, касается гор Кавказа и Чечни, в частности.

Однако следует иметь в виду и важное наблюдение грузинских ученых, которые на основании специальных исследований перевальных дорог через Кавказский хребет, сделали заключение о том, что Кавказ не разъединял народы, расположенные по его обоим склонам, а служил интересам их сближения[370]. Мы учитываем это мнение, но склонны больше согласиться с положением Гегеля.

Резкое расширение территории России в XVIII веке вызывало настоятельную потребность в точных географических сведениях об окраинных народах многонациональной державы.

Российская научная историко-географическая мысль и официальные власти проявляли растущий интерес к природным условиям и полезным ископаемым народов Кавказа, в том числе к чеченцам. Сведения о территории Чечни постепенно уточнялись, способствуя становлению достоверной исторической информации об ареале жизнедеятельности чеченцев.

В 1743 году «нарочно» посланные геодезисты «сочинили исправную карту персидской границе, кумыцким, чеченским и кабардинским жилищам, хранившуюся в секрете»[371]. Военнотопографические описания Чечни 20-40-х годов XIX века весьма близки к чеченскому ландшафту. Первое описание природных условий Чечни в русской исторической литературе было дано С. Броневским[372].

Чечня, расположенная в юго-восточной части Северного Кавказа, занимала в рассматриваемое время пространство северных склонов Главного Кавказского хребта и прилегающих равнин, ограниченное рекой Тереком, Главным и Андийским хребтами и землями кумыков, морских границ Чечня не имела[373]. На севере Чечня соприкасалась с Малой Кабардой, далее шла по правому берегу Терека (от станицы Галюгай до укрепления Амир-Адаи-юрт). На востоке Чечня граничила с землями кумыков, отделяясь от них качкалыковским хребтом, далее река Акташ и снеговой Анидийский хребет отделяли Чечню от дагестанского общества Сахатау. На юге северные склоны Главного хребта, представленные Андийским хребтом до горы Тебулос-мта (Дакуахэ, 4494 м)[374] разграничивали Чечню от Нагорного Дагестана, а далее, от хевсуров. На западе рекой Фортангой[375] Чечня отделялась от ингушей (до впадения ее в Сунжу). В пограничных районах чеченцы смешивались, а местами совершенно сливались со смежными народами[376]. Все очерченное пространство, по предположению Д. А. Милютина, заключало в себе около 10 000 кв. верст, из которых около половины страны гористой, а половина – плоскость[377]. Собственно Чеченская равнина, так называемая Большая и Малая Чечня, имела в длину от подошвы Качкалыковского хребта на запад до аула Газин-юрта на реке Фартанге – 70 верст, в ширину от черных гор с юга до Сунжи на севере – около 40 верст, всего 2800 кв. верст[378].

Природа Чечни характеризовалась большим разнообразием. Северная часть Чечни, примыкающая к Тереку «хотя и пересечена в ряде мест невысокими горами (по-чеченски гора – лам)»[379], имеет характер плоскости и резко отлична от южной Чечни, представленной горной страной. Здесь проходят северные отроги Главного Кавказского хребта.

В физико-географическом отношении Чечню удобно подразделить на 4 полосы: 1) высокогорная (самая верхняя), ближайшая к Главному Кавказскому и Андийскому (Боковому) хребтам, – полоса гористая, обнаженная; 2) ниже – Черногорие, состоящее из второстепенных гор, покрытых лесом, почвой и богатой растительностью; 3) плоская и лесистая полоса, от подошвы Черных гор до Сунжи и 4) плоская и обнаженная часть между Сунжей и Тереком, известная в русских военно-картографических документах под именем земли Безымянной.

  1. Верхняя полоса. Андийский (Боковой) хребет отделяет чеченцев от кумыков, Салатавии и андийской группы народностей Аварии; Главный Кавказский – от тушин, пшавов и хевсуров, а отрасль Кавказского хребта, отделяющая верховья Терека от верховьев Сунжи, служит границей Чечни и Осетии. Андийский хребет в верхней части лишен растительного покрова, содержит много возвышенных плоскостей и отлогих окатов. Климат суровый, много вершин, покрытых вечными снегами и ледниками, снеговые горы именуются чеченцами баш-лам, т. е. тающие горы, помимо Тебулос-мта, выдающимися вершинами являются Малый Качу (3900 м), Большой Качу (4200 м), Донос-мта (по-чеченски Харгабе-мта-лам, 4100 м), Цпкпос-мта. (по-чеченски Дзана-корт, 4200)[380]. Боковой хребет отделяет бассейн реки Аргуна от бассейна реки Сулак. К северу горы понижаются и постепенно все более покрываются растительностью. Возвышенные плоскости покрыты уже слоем чернозема, много пастбищ, но лесов еще нет. Встречаются болотистые места. Основное занятие жителей – скотоводство. В летнее время в низменных местах солнце выжигает траву, в верхних частях прохладно, и многочисленные стада находят богатые пастбища. Осенью рано выпадает снег, и стада спускаются ниже. Снега и ледники, ключи и болота служат источниками всех рек.
  2. Черногорие (по-чеченски Эржи-лам). Чем дальше к северу, тем ущелья делаются глубже, и скаты гор составляют множество отрогов или ветвей, понижающихся в северном направлении. Первоначально и здесь ущелья каменисты и обрывисты, но по мере понижения гОр картина природы меняется. Горные ветви и отроги, разделяющие реки, делаются отложе, покрываются толстым слоем чернозема, смешанного с глинистой землей, долины расширяются. Горы от вершины до подошвы покрываются огромными лесами[381], изумлявшими в 20-40-х годах XIX века русских топографов «растительною силою природы и гигантскими размерами деревьев»[382]. Это Черные горы – самая живописная, самая роскошная полоса Кавказа. Нельзя себе ничего представить прекраснее этих гор, изрезанных извилистыми балками, с речками прозрачной воды, ниспадающими беспрестанно водопадами с весьма значительных высот», леса состоят из чинары, дуба, карагача (кара – черное, агач – дерево), орешника; есть дикорастущие фруктовые деревья: яблоня, груша, слива. На полях растут пшеница, кукуруза, просо, ячмень. Леса наполнены разными травами и растениями, многие из них целительные. Воздух напитан ароматом[383].
  3. Лесистая плоская полоса. Начинается в предгорьях, включая пространство между подошвами Черных гор и рекой Сунжей. Леса тянутся до самой Сунжи. Менее живописная, нежели Черногория, эта полоса еще плодороднее и обильнее дарами природы. Леса были богаты строевым лесом и фруктовыми деревьями. Плоскость перерезана тремя невысокими кряжами. Два из них, идущие почти параллельно, имеют восточное направление, назывались Кабардинскими горами. Южный хребет, отделяясь от Черных гор Дигории, тянется по левому берегу реки Сунжи и разделяет почти пополам Чеченскую плоскость. Третий хребет проходит по Чеченской плоскости и называется Качкалыковским. Он отделяется в Ичкерии от Андийского хребта, составляя его северную отрасль. Хребты, проходящие в восточном направлении между Сунжей и Тереком оберегают эту полосу от северных ветров, а Качалыковский хребет – от восточных. Это смягчает климат, делая его благоприятным «для самых южных растений»[384]. В лесах произрастает дикий виноград. Эта часть Чечни на всем протяжении прорезана множеством рек, речек и ручьев, оросительные свойства которых были усилены посредством канав, проведенных на поля. Здесь получали лучшие урожаи хлебных культур.
  4. 4-я полоса – Безымянная земля. Заключает пространство между Сунжей и Тереком и составляет как бы продолжение Кабардинской плоскости и прерывается двумя параллельными Тереку хребтами. Северный хребет, известный под именем Терского или Терек-Арык (по-чеченски – шу, т. е. береговая возвышенность), начинается в Малой Кабарде и тянется верстах в 15 от Терека до укреп. Умахан-юрта, где Сунжа разрывает этот хребет и отделяет его от Качкалыковского хребта – самой дальней ветви Черных гор. Качкалыковский хребет и хребет Терек-Арык ограждают равнинную Чечню с севера и с востока и отделяют бассейн рек 4-й полосы от бассейна реки Терек. Другой хребет – Надсунженский (по-чеченски – раг; от раго – сарай) тянется из Большой Кабарды, разрывается рекой Терек у Татартупа или Няжне-Джулатского укрепления, подходит к Сунже и оканчивается между Грозным и бывшим укреп. Преградным Станом. Пространство между Тереком и Сунжей довольно безводно и не имеет ни одной значительной речки, кроме Атчихи, или речки Нефтянка, протекающей между двумя параллельными хребтами к востоку и впадающей в Сунжу при ауле Атчихи.

Самой крупной рекой является Терек, правый берег которой на протяжении около ста верст принадлежал Чечне[385].

Реки почти всей Чечни составляют обширный бассейн реки Сунжи. Есря начало в отрогах Кавказского хребта к востоку от Владикавказа, она течет в северном направлении до Назрани, где поворачивает к востоку и, прорвавшись через хребет Терек-Адун, ниже деревни Брагуны впадает в Терек. Длина Сунжи 165 верст. С левой стороны река Сунжа не принимает ни одной значительной речки, зато справа в нее вливается множество рек и речек, вытекающих из Главного хребта, что делает Сунжу достаточно широкой и полноводной, по Сунже чеченцы сплавляли лес в Терек и далее в Кизляр. Реки Чечни в своих верховьях представляют быстрые горные потоки, бегущие в глубоких ущельях. Постепенно, расширяя свои русла, выйдя из гор на плоскость, реки теряют свою быстроту, текут большими изгибами, среди лесов и полей.

Одной из значительных горных рек Чечни является Аргун, который образуется слиянием двух рек: Чанти-Аргун и Шарой-Аргун близ аула Дачу-Барзой. Аргун впадает в Сунжу близ Тешли-кичу. Аргунское ущелье по ЧантиАргуну славилось своей неприступностью и дикостью.

Реки юго-западной Чечни, большей частью вытекающие из второстепенных гор, незначительны. Это – Даут-Мартан с притоком Нитахой, Шалаш, Валерик, Гехи, Урус-Мартан, Рошни, Гойта.

Реки, протекающие восточнее Аргуна, берут начало из Андийского хребта. Из них в Сунжу впадают Джалка и Хулхулу. Последняя вбирает воды рек Гудермеса (или Гумс), Мичика, Ичкерика и др. По ущелью реки Хулхулу идет дорога к перевалу через Андийский хребет около горы Речель. Горная гряда, отходящая от горы Речель в северном и северо-восточном направлениях, известная как Качкалыковский хребет, замыкает бассейн Сунжи с востока, к востоку от Качкалыкского хребта реки вытекают из Андийского хребта и, пройдя земли чеченцев, в земле кумыков поворачивают к востоку и текут в направлении на Каспий. Это – Аксай, Ямансу, Яры-су и Акташ, образующие водораздел между чеченцами и салатавцами.

Климат в Чечне разнообразен, особенно в южной ее части. В высокогорной Чечне климат «континентальный, с суровыми зимами. С удалением от снежных гор к северу, климат становится теплее. Надсунженский хребет делит Чеченскую плоскость в климатическом отношении: к северу от него жара бывает сильнее, позже начинается зима, раньше лето, и оно бывает не так дождливо, как в местах, лежащих к югу, где снег иногда держится даже тогда, когда на северной стороне уже зеленеет трава. Зима на чеченской равнине короткая и редко холодная. В горах снег начинает выпадать в начале ноября, а на плоскости – в середине декабря. Зимой морозы редко достигают 10 градусов. В половине февраля снег исчезает.

Разнообразны и почвы Чечни [386]. В юго-восточной части Чечни почвы глинисто-песчаные или каменистые, по мере удаления к северу грунт – все более смешивается с черноземом, которым покрыты Лесные горы.

Почвы Чеченской плоскости состоят преимущественно из чернозема (эржи-латта), под которым лежит глинисто-песчаный слой, а еще ниже – известковый. С приближением к Кабардинским горам чернозем вытесняется нижними почвами. Плодородные почвы равнинной Чечни щедро вознаграждали труд земледельца. «Едва ли чеченская плоскость не есть самая плодородная часть северной стороны Кавказа*, – не без оснований писал К. Самойлов[387].

На Кавказе, как в типичной горной стране, среди факторов почвообразования на первый план выдвигается рельеф местности, выступающий здесь вершителем почвенных судеб, как определил еще Докучаев[388].

Орографические условия имели и имеют в Чечне, как и на всем Кавказе, не только прямое значение, но влияют на процесс почвообразования и косвенным образом, преломляясь через другие факторы, например, климат и растительность, которые вполне определенно изменяются в связи с рельефом. Так, различная высота над уровнем моря создает вертикальные климатические пояса[389] и соответственные рас- ч ительные зоны[390], а эти факторы влияют на возникновение вертикальных почвенных зон, впервые установленных проф. В. В. Докучаевым именно на Кавказе, включая и Чечню, в которой он побывал.

Богата фауна Чечни. В девственных лесах во множестве обитали: волки (по-чеченски бордз), зайцы (шаагель), дикие свиньи (хека), ходившие стадами штук по тридцать и более, барсуки (даам), лисицы (цоогол), олени (сей), дикие козы (ду), дикие кошки (акапдцик), реже встречались серые и черные медведи (ча), барсы, туры, серны, куницы (оалор). Водились орлы (в горах), соколы, фазаны, утки, куропатки, голуби, перепела и т. д. Охота вообще, а особенно на оленей, была излюбленным занятием феодально-рабовладельческой тайповой верхушки Чечни в XVIII веке.

В Тереке водились почти все рыбы Каспийского моря. В реках встречались усачи, реже лососи, сомы и форель. В двух местах, в небольшом озере близ ущелья Хан-Кала в речке Шавдон и около укрепления Тепли-Кичу попадались раки[391]. «Неизмеримой» глубины озеро Тумсой было известно своими пиявками[392]. Самое большое озеро Эйзенам было богато форелью. С. Броневский отметил на личие выдры и бобров, число которых к концу XVIII века резко сократилось[393].

В лесах произрастали: чинара, карагач, дуб, клен, ясень, липа, из плодовых – яблони, груши, черешня, сливы, орех, туник и др. Леса кормили чеченца, давали ему строительный лес и приносили прибыль, поскольку он шел на продажу.

Разнообразие почвенно-климатических условий обусловило разнообразие флоры. Неплодородная почва обеднила растительный покров юга. К северу растительность становится богаче, а горы покрыты густым лесом.

В горной Чечне часто встречаются горшечный и жерновой камень, мел, алебастр, шифер, сланец, песчаник, разноцветные глины. Широко были известны минеральные источники и нефтяные колодцы. Серные источники были описаны Гмелиным и Гюльденштедтом. Крупные источники, известные под именем Теплиц Св. Екатерины, состояли из двух речек: Мельчихи и Шельчихи; расположены они около Старого Юрта. С 1717 года известны источники – Теплицы Св. Петра, находящиеся близ деревни Брагуны, описанные Готлибом Шобером.

Уже с конца XVIII века эксплуатируются нефтяные источники. Но добыча и использование нефти не носили промышленного характера.

Таким образом, природные условия Чечни обеспечивали возможности развития самых разнообразных отраслей хозяйства. К. Маркс указывал, что «внешние природные условия экономически распадаются на два больших класса: естественное богатство средствами жизни, следовательно, плодородие почвы, обилие рыбы в водах и т. д., и естественное богатство средствами труда, каковы: действующие водопады, судоходные реки, дерево, металлы, уголь и т.д. При зачатках культуры имеет решающее значение первый род, на более высоких ступенях – второй род естественного богатства»[394]. Оба вида природных богатств, хотя и не полно, но щедро были представлены в Чечне. Естественное богатство средствами жизни издавна было используемо чеченцами, однако мы застаем чеченцев тогда, когда они упорным трудом побеждают природу, вырубают леса, возделывают почву, улучшают ее плодородие. Чеченское производство обращено к использованию средств труда, хотя и на первых ее ступенях.

Территория Чечни была частью Кавказа, «чудная и дивно прекрасная» величественная природа, которая вызвала к жизни восторженные строки великого сына Чечни Асламбека Шерипова[395]. Природа Чечни дает неисчерпаемый материал для единственной географии – эстетической, о необходимости которой говорил «отец новой географии» – Александр Гумбольдт[396].

Пространство, заключенное в описанных пределах, получило в русских официальных донесениях, а затем и в научной литературе наименование Чечня, а население – чеченцы[397]. Иногда под Чечней подразумевали более узкое понятие, а именно: небольшой участок, заключенный между реками Сунжей, Урус-Мартаном и Аргуном и ущельями этих двух последних рек, до имени аула Чечень, иначе Большой Чечень. Сами жители называют себя нохчо[398], название, появление которого Лаудаев относит к концу XVII века.

Чеченцы – наиболее многочисленный народ на Северном Кавказе. Сведения о численности чеченцев противоречивы и недостоверны. Сами чеченцы не вели статистики народонаселения, а русская Кавказская администрация, нуждавшаяся в разнообразных статистических материалах, для их приобретения и обновления предпринимала на протяжении XIX века частные меры, удовлетворявшие ее текущие потребности. Статистические описания проводились преимущественно офицерами Генерального штаба, работавшими по заранее составленным программам. Многие из собранных подобным путем статистических сведений, оказывались таковыми лишь по именованию, по заглавию, но не по достоверности.

Статистические сведения о численности народов Кавказа нередко оказывались объектом самых разнообразных суждений и мнений. Надежность официальной статистики России не случайно взята в науке под сомнение. Однако нельзя согласиться с публицистом, полагавшим, что царская статистика всегда (?) старалась уменьшить цифру туземного населения в сравнении с русским[399]. На протяжении XVIII-XIX веков официальные административные власти на Кавказе так и не смогли добыть надежных данных о численности населения. Становление исторической демографии Чечни шло нелегким путем. Антинаучными представляются нам досужие рассуждения С. И. Гуревича о «наибольшей компактной массе населения Терека», что положено указанным автором в основу его безответственных представлений и понятий об аборигенах Кавказа – по критерию численного преобладания народонаселения[400].

Укрепление военно-политических и экономических позиций царизма на Кавказе настоятельно выдвигало потребность в установлении численности населения на Кавказе. Генерал-майор Дельпоццо в рапорте князю Цицианову от 25 июня 1805 года связывал возможность осуществления переписи северокавказского населения с подчинением феодалов Кабарды[401].

С. Броневский в 1810 году отметил, что нигде на Кавказе не проведено ни точного исчисления дворов, ни переписи душ[402]. В 1834 году Норденштам считал, что в Чечне «невозможно» собрать точные «сведения о народонаселении, а приблизительные данные сообщены жителями в увеличенном или уменьшенном размерах»[403]. Случайный, опросный сбор сведений был причиной несообразностей в сообщениях о численности чеченцев. Можно утверждать, что нет ни одной точной цифры относительно численности чеченцев до середины XIX века. Статистические сведения включали небезупречные поаульные данные о составе населения по полу и возрасту (муж, жена, дети), о составе семьи, размерах деревень и некоторые другие.

Местных, собственно чеченского происхождения, сведений о численности народонаселения нет, так как при отсутствии государственности и податной организации исчисление числа жителей не проводилось[404].

Среди факторов, порой резко сказывавшихся на показателях численности чеченского населения, заметную роль играли различного рода эпидемии. Так, согласно народному преданию примерно в конце XVII века среди чеченцев и ингушей свирепствовала чума, уничтожившая половину населения[405]. Не обошла Чечню стороной и чума конца XVIII – начала XIX века, свирепствовавшая на Кавказе. Так, Карл Густав Рейнгардт в 1824 году упоминает многолюдное селение чеченцев, совершенно истребленное моровой язвой (чумой) около 1809 года, располагавшееся у Константиновской крепости[406].

Выявленные нами сведения о численности населения Чечни относятся к XVIII веку. Князь Эльмурза Черкасский в 1720 году показал, что «чеченских народов великое множество есть»[407].

По данным Коллегии иностранных дел в 1756-1757 годах чеченцев «не больше» 2000 человек[408]. Вполне очевидно, что имеются в виду, жители аула Большой Чечень и прилегающих сел, а не всей Чечни. Генерал-поручик П. С. Потемкин в 1785 году полагал, что вся Чечня могла выставить до 4 000 вооруженных человек[409].

В рапорте от 7 ноября 1791 года генерала графа Гудовича число чеченцев определено «не более как тысяч до пяти»[410]. Гудович включает в эту цифру не всех чеченцев, а часть, именно живущих по Тереку и Сунже, от Моздока, против Наура и до станиц гребенских казаков. Если мы ознакомимся с последующей статистикой, то возникает вопрос, разумеет ли Гудович под этой цифрой число людей или семей?

Генерал Кнорринг в рапорте от 16 января 1800 года указывал, что все чеченские народы могут выставить 10 000 человек вооруженных[411]. Поэтому можно приблизительно установить численность всего населения, но сюда входят ингуши и кара- булаки, что исключает возможность отдельного установления численности чеченцев. К тому же нет других данных подтверждающих точность цифры.

В «Записке об ордынских народах», приложенной к «Историческому изображению Грузии в политическом, церковном и учебном ее состоянии» ученого и историка Евгения Евфимия Болховитинова, указано, что «Чечня может выставить вооруженных тысяч до трех душ щитать можно»[412] цифра, происхождение которой выдается уже предположением «можно».

В1806 году П. Бутков определил число семейств в 35-40 чеченских плоскостных селах цифрой 6 000[413]. Это, конечно, часть всех чеченцев, даже часть одних плоскостных, но уже исходный разрыв в 5 сел придает сообщению свойство «приблизительности», Спустя 20 лет Ермолов цифрой «более» 600 семейств определил состав всех чеченцев и качкалыков[414] (противопоставление качкалыков своим соплеменникам, конечно, неверно).

В 1810 году С. Броневский из устных и письменных известий определил число чеченцев в двадцать тысяч семейств или дворов, но часть чеченцев у него, видимо, вошла в другую цифру, которой он «определяет население кистов, ингушей, карабулаков и проч.»[415].

Фантастичны цифровые показатели о населении Чечни Г. Д. Быхова, считавшего, что до Ермолова чеченцев было 1,5 млн человек, а за годы правления Ермолова на Кавказе их число уменьшилось до 300 тысяч[416]. Автору не следовало жертвовать истиной ради ложно понимаемого разоблачения колониальной политики царизма.

В 1940 году составители сборника «Материалы по истории Дагестана и Чечни» опубликовали ведомость о народонаселении «горских» народов, соседственных Кавказской линии, составленную генерал-майором Вольховским и датированную им 12 ноября 1831 года. Ведомость определяет число чеченцев обоего пола в 35 000, кистинцев — 1000, карабулаков – 8 600 человек[417]. В ведомости, составленной в июне 1832 года, Вольховский определил число чеченцев в 149 000 человек без указания пола, но, видимо, обоего[418]. Вольховскому принадлежит и другая ведомость, датированная 28 января 1834 года[419]. Таблица составлена из сведений, извлеченных из военных обозрений и собранных «по расспросам». Число чеченцев, ингушей и карабулаков указано в 198 000 человек, вероятно, также обоего пола. Число чеченцев примерно совпадает с данными 1832 года. Ведомость Вольховского, датированная январем 1834 года, была в 1888 году опубликована Г. К. Казбеком, но, к сожалению, с описками, а точнее – с ошибками, которые сводятся к следующему[420] у: Казбека ичкеринцев – 5000 душ, Вольховского – 15 000, Казбека цоринцев (часть ингушей) -12 000, Вольховского – 1200 человек. Приводимые Г. Казбеком цифры дают в сумме 198 800 человек, а не 218 000[421].

По сведениям поручика Генерального штаба Бларамберга, относящимся к 1830-1831 годам, чеченцев насчитывалось 35 000 человек обоего пола[422]. К чеченцам Бларамберг относит «собственных» чеченцев или мечигизов, зачкаликов, мечигов- цев, ауховцев и карабулаков[423], в то время как последние самостоятельно наравне с чеченцами, входят в вайнахскую группу народов. Народонаселение кистинских племен Бларамберг определяет в 20 000 человек[424]. Бларамберг исходил из им же принятого условия, что каждая семья состоит из 3 человек, что явно занижено. Неясно, куда он включает ичкеринцев, чабуртыл, шатойцев (шубузов), нашхойцев[425].

Норденштамм в 1832 году по «среднему «исчислению из «разновременных» сведений определяет число чеченцев от 100 тыс. до 120 тыс. жителей, с оговоркой, что это «весьма умеренно» и что населения в Чечне больше[426].

Барон Розен в 1834 году определяет число чеченцев или «собственно кистов» в 200 000 человек[427]. Д. Зубарев за 1835 год указывал кистов – 27 000 человек, а собственно чеченцев с Брагунами – 86 000 человек[428].

В официальной «Докладной записке о положении дел на Левом фланге Кавказской линии с 1834-го по 1840 год о мерах, необходимых к упрочению власти русского правительства над горцами» народонаселение Чечни определяется числом до 100 тыс. душ[429]. В одном «Обзоре политического состояния Кавказа за 1840 год» число всех чеченцев определено цифрой «свыше 138 тыс. человек»[430].

В материалах, собранных Н. Дубровиным, есть сообщение, что подвластные Шамилю в 1841-1843 годах народы: часть Салатавии (в Дагестане) Аух, Ичкерии, Большая и Малая Чечня, Шубуты и другие мелкие чеченские племена насчитывают более 100 000 семейств[431], что при исключении Салатавии даст население порядка 400-500 тыс. человек. Как получены эти данные – неизвестно; то, что эти цифры отличны от других, не говорит об их достоверности. Получение сведений о численности населения в Чечне в 40-е годы XIX века путем статистического обследования было исключено.

В приложенной к «Карте Кавказского края 1842 года» таблице число жителей Кавказского края население Чечни определяется в 91 575 человек обоего пола[432], а в надписи на другой карте Кавказского края того же 1842 года «приблизительное» исчисление чеченцев равно 92 300 человек обоего пола[433].

А. Берже располагал источниками, в которых численность Чечни до 1840 года определялась в 87 000 душ обоего пола[434]. Позднее А. Берже приводит данные о численности чеченцев перед 1858 годом, согласно которым их было 120 000 человек[435].

Мориц Вагнер, побывавший на Кавказе в 1843-1846 годах, определял число чеченцев, кистинцев и ингушей в 150 000 человек[436]. Фридрих Боденштедт писал, что, согласно данным русской статистики, чеченцев в первой половине XIX века насчитывалось около 25 000 душ мужского пола[437].

Героическое участие чеченцев в народно-освободительной борьбе горских народов под руководством Шамиля сказалось на уменьшении численности населения Чечни в 30-50-е годы и, естественно, понадобилось некоторое время в пореформенный период, чтобы перестал действовать фактор убыли мужского населения. «Горцы зябнут, мрут от голода и холода», – писал о чеченцах и дагестанцах участник Кавказской войны А. П. Корнилов[438]. А сколько жизней унесли непосредственные военные действия? И хотя преувеличено мнение некоего Васильева о том, что при Шамиле половина горцев погибла, часть выселилась в Турцию, и что осталась теперь сравнительно небольшая группа их[439], все же в отмечаемый им период можно констатировать сокращение населения на территории Чечни. Особое место принадлежит в этом отношении выселению части горцев, включая и чеченцев, в Турцию.

Сведения о численности горцев-переселенцев в Турцию, сами обстоятельства, равно как и хронологические рамки акта переселения, не отличаются точностью.

Е. Максимов выделяет мало организованное начало переселений – до 1864 года, когда разновременно переселилось до 19 тыс. чеченцев. Затем, по его данным, в течение лета 1865 года переселилось в Турцию еще около 20 тыс. чеченцев, составлявших 5000 семейств, субсидированных правительством России на путевые издержки[440]. Следовательно, по Максимову переселилось около 39 тыс. чеченцев.

По другим данным, выселение, а не переселение горцев, как военная и политическая мера, началось официально в 1862 году, а фактически – вслед за усилившимися военными действиями на Северном Кавказе после Крымской войны. С 1858-го по 1865 год выселилось 22 491 человек из Большой и Малой Чечни, а всего горцев – 493 244 человека[441], или ½  часть всего населения[442].

Имеются и другие сообщения и данные. Так, М. Литвинов говорит о 400 тыс. переселившихся черкесов обоего пела, но не выделяет чеченцев[443]. Ах. Цаликов указывал, что переселилось в Турцию более 22 000 чеченцев[444]. Анонимный автор – эмигрант, скрывшийся под псевдонимом «Кабардинский», утверждал, что в 1865 году выселено 20 тыс. чеченцев обоего пола, а в 1863-1864 годах выселено с Кавказа в Турцию около миллиона человек[445].

Тяжелые условия жизни переселенцев в Турции побудили их вскоре предпринять попытку вернуться обратно в родные места, и они «ринулись обратно в Россию к гяурам», как выразился А. Л. Зиссерман[446].

Однако из огромной массы переселенцев в 60-х и в начале 70-х годов сумели вернуться в родные места, как указывает проф. Н. А. Смирнов, лишь 5 857 чеченцев[447]. К сожалению, указание проф. Н. А. Смирнова о том, что значительно большее количество переселенцев возвратилось после 1877-1878 годов, не подтверждено числовыми показателями[448].

Но следует иметь в виду не только то, что незначительная часть переселенцев вернулась, но и тот факт, что переселение горцев Кавказа в Турцию продолжалось и позднее[449].

Инспирированное царизмом, при прямом участии правительства турецкого султаната, выселение горцев с Кавказа[450] нанесло, как правильно отметил А. Берже, большой ущерб экономическому развитию края[451] и росту его народонаселения.

С учетом влияния Кавказской войны и выселения части чеченцев в Турцию, рассмотрим данные о чеченской демографии за вторую половину XIX века.

С. Максимов для 1858 и 1859 годов определял число чеченцев до 90 тыс. человек[452], В. И. Лядов писал о 25 тыс. человек в Большой и Малой Чечне[453], в статье без авторской подписи «Общий обзор Кавказского края» за 1858 год число чеченцев, «весьма не точно исчисленных», определено в 86 000 человек[454], а в посвященном Кавказу 9-м томе «Живописной России» по приблизительному определению, так как «горцев никогда никто не считал», до выселения «значительной части» горцев в Турцию число чеченцев указано в 120 000 человек[455].

Профессор Н. Березин, исходя из данных о численности чеченцев во второй половине XIX века и учитывая факт переселения части чеченцев в Турцию, полагал, что чеченцев в первой половине XIX века, накануне переселения в Турцию, было более 250 000 человек[456].

Как видим, расхождения в показателях даже в пределах 1-2 лет значительны.

В «Записке по чеченскому вопросу генерал-адъютанта Карцова военному министру» за 1864 год, население Чечни указано в 81 360 человек[457], но происхождение этой цифры неизвестно, а истинность сомнительна.

По данным газеты «Терские ведомости» за 1868 год в Чеченском округе было – 69 379 человек, Аргунском – 22 015, Ичкерийском – 12 222, в Нагорном – 18 055 человек[458].

Е. Максимов утверждал, что к 1877 году чеченского населения было 75 546 человек муж. пола, 74 288 жен. пола, а всего 149 834 человека[459].

В «Таблице этнографической карты Кавказа» Зейдлица число чеченцев указано в 164,6 тыс. человек[460].

За 1890 год чеченцев по сообщению Е. Максимова было 95,883 человека муж. пола, 88,834 жен. пола, а всего 184,717 человек[461].

Хотя Е. Максимов полагал, что до 70-х годов не была известна точная цифра чеченского населения[462], наделе это положение имело место и гораздо позднее. Наиболее достоверная цифра о численности чеченцев была получена во время первой всеобщей переписи населения России в 1897 году и сообщена в 1905 году. По переписи 28 января 1897 года в Грозненском округе, т. е. на территории собственно Чечни, было чеченцев 202 410 человек, в городе Грозном – чеченцев 460 человек, в соседнем Хасавюртовском округе 18 128 чеченцев, в слободе Хасав-юрте – 103 чеченца[463]. Эти показатели и должны служить ориентиром для исследования вопроса о численности населения Чечни.

Таков некоторый перечень сведений, которые касались вопроса о численности чеченского народа. Те исходные средства и методы, которые лежали в основе исчисления чеченского народонаселения, равно неподготовленность самих исследователей предопределяли неуспех в получении достоверных сведений. Сравнение данных о численности чеченцев во второй половине XIX века с данными первой половины того же века, с возможным учетом влияния на численность населения Кавказской войны, позволяет установить приблизительную достоверность сведений первой половины века. Население Чечни, вероятно, было близко к 200 тыс. человек. Это было преимущественно однородное по языку население, разбитое на тайпы.

На рост населения Чечни оказывали влияние различные факторы: межтайповые столкновения и войны, работорговля, ранние браки, кровная месть и др. Вместе с тем, увеличение народонаселения Чечни во второй половине XIX века является бесспорным фактом.

Рост численности населения сопровождался проявлением определенных социальных и демографических закономерностей. Как указано Ф. Энгельсом, «возрастающая плотность населения вынуждает к более тесному сплочению как внутри, так и по отношению к внешнему миру. Союз родственных племен становится повсюду необходимостью, а вскоре делается необходимым даже и слияние их и тем самым слияние отдельных племенных территорий в одну общую территорию всего народа»[464]. Это положение вполне применимо и к Чечне, где шел активный процесс осознания жителями общности своей территории и своего этнического единства.

ГЛАВА III

КРАТКИЙ ОЧЕРК ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

Основные моменты политической истории Чечни в историографии выявлены неполно. По состоянию письменных источников достоверная история чеченцев начинается со второй половины XVI века. Древняя жизнь чеченцев представляет для исследователя много загадочных, порой неразрешимых вопросов. Перед наукой стоит задача показать роль чеченцев в судьбах Кавказа, где чеченцы были серьезной и активной силой исторического процесса. Чеченцы не всегда стояли в стороне от мировой истории.

Говоря об истории любого горского народа Северного Кавказа, мы должны учитывать возможность длительного или краткого пребывания не только отдельных классов, но и целых народов «в трясине какого-то внеисторического прозябания» и «внеисторического существования», на что указывал Ф. Энгельс[465]. Следует помнить и прямое указание В. И. Ленина о том, что горцы Кавказа накануне проникновения к ним капитализма стояли в стороне от мирового хозяйства и даже в стороне от истории[466].

В чеченском фольклоре часто упоминаются римские кесари – Рум-Падшах, Падшах-Кейсар[467]. Д. А. Милютин высказал предположение, что у чеченцев до 40-х годов XIX века сохранялось оружие со времен крестовых походов, со времен торговли черкесов с генуэзцами и «может быть даже есть древнее римское оружие». Основанием этих допущений было наличие в Чечне большого числа шашек, переделанных из рыцарских мечей с латинскими надписями[468].

О древних экономических и политических связях чеченцев с другими народами могут свидетельствовать сохранившиеся предания о греческом происхождении некоторых тайп[469].

Отголоском пребывания арабских завоевателей на Северном Кавказе следует признать упоминание о них в народных преданиях Чечни.

По мнению профессора Н. Ф. Яковлева, чечено-ингушская культура и язык сложились вокруг культурно-религиозного центра, существовавшего еще до IX века в Ассинском ущелье, при прямом культурном влиянии абхазо-грузинского царства. Культура эта существовала до IX века, когда на ее обломках сложились ингушская и чеченская культуры[470].

Г. А. Вертепов, опираясь на данные памятников материальной культуры и письменных источников, считал, что в XII веке Чечня находилась под культурным влиянием Грузии и отчасти подчинялась ей в политическом отношении, а в религиозном отношении, как страна с христианским населением, числилась одной из грузинских епархий[471].

Исторические сведения умалчивают о событиях, завершившихся локализацией чеченцев горными районами. В политической истории Северного Кавказа памятен 1222 год, проложивший кровавую межу в историческом развитии северо-кавказцев, когда началось грабительское и опустошительное нашествие татаро-монгольских полчищ. Поход Джебе и Субэдэя привел к регрессу в общественно-экономическом и культурно-политическом развитии. К 40-м годам XIII века монголы в основном закончили завоевание Северного Кавказа. У. Лаудаев предполагает, что под власть монголов попали и чеченцы[472]. «История» Шоры Ногмова повествует о героической совместной борьбе чеченцев и кабардинцев с войсками Чингисхана, в которой они потерпели поражение (Кистени, кистинцы – эго чеченцы)[473]. Вероятно, следствием этого поражения стало сужение этнической территории чеченцев труднодоступными районами гор[474], которые стали прокрустовым ложем для роста населения и развития производительных сил в хозяйстве Чечни,

Согласно преданиям Чингисхан построил при выходе и входе в чеченские ущелья башни и оставил здесь своих наместннков-чингисидов, позднее подчиненных Мамай-ханом, который заменил их своими беками. В народной памяти удержалось имя одного из них – Яхсай-хана, пребывающего со ставкой в Герзель-ауле и управлявшего согласно чеченским обычаям[475].

Монгольское нашествие имело тяжелые последствия для чеченского народа, вызвав большую гибель населения. Татаро- монголы проводили на Северном Кавказе ту самую политику, о которой К. Маркс писал, что завоеватели «…установили господство систематического террора, основами которого являлись опустошения и массовые избиения. Так как в сравнении с их колоссальными завоеваниями они были немногочисленны, то… путем повторной резни они уничтожали народы, которые поднимались у них в тылу»[476].

Разгром русским государством Золотой Орды на Куликовом поле освободил народы Северного Кавказа от тяжелого гнета ордынцев[477] и имел благотворные последствия для чеченского народа, получившего возможность начать освоение плоскости.

Весной 1395 года Тимур двинул свои полчища против хана Золотой Орды Тохтамыша. Тимур пройдя через Дербент, «покорив кумыков, обитающих между Тереком и Сулаком, прошел по земле Мичикичь»[478] (Мичикич, Мытищ – именование Чечни кумыками). Нашествие Тимура было новым опустошением Северного Кавказа. Пройдя рекуСунжу, 15 апреля 1395 года, в исторической битве на берегу Терека, недалеко от Нижнего Джулата, Тимур разбил войска Тохтамыша, включавшие и адыгов. Это сражение, как и пребывание в Чечне Тимура, имело определенное значение для судеб Чечни. В народном сознании чеченцев память о Тимуре сохранилась в различных преданиях о рве Тимура.

Разгром Золотой Орды и образование русского централизованного государства коренным образом изменили положение народов Кавказа»[479].

В 1538 году юг и плоскость Дагестана завоевывают войска сефевидского шаха Ирана Тахмаспа I (1524-1576). Чеченские боевые отряды оказывали посильную помощь народам Дагестана в отражении персидского нашествия, и народ надолго сохранил память об этой совместной борьбе[480].

К середине XVI века относится усиление влияния на Северном Кавказе русского государства, что стало возможно благодаря образованию на Руси сильного централизованного государства. Завоевание Казанского и Астраханского (1556) царств создало новые условия для развития русско-кавказских сношений. Сношения эти не прерывались и в годы татаро-монгольского ига. Известно, что убитый в 1318 году под Дедяковым на реке Севенце (Сунже ) русский князь Михаил мог бежать в горы[481]. Окрестные горы были населены вайнахскими и аланскими племенами.

Возрастающая роль русского государства на Северном Кавказе была выражена в браке царя Ивана IV Грозного с дочерью кабардинского князя Темрюка[482] – Марией (21 августа 1561 года).

В 1567 году на левом берегу Терека построена русская крепость под названием Терки, содействовавшая ослаблению турецкого влияния на Северном Кавказе. При этом кабардинские князья, по чьей просьбе производилось возведение крепости, умело определили место ее закладки, с тем чтобы использовать силу русских войск не только против турок, но и для ослабления и удержания в зависимости соседних народов. В 1571 году по протесту турецкого султана Селима и Крымского  хана Девлет-Гирея крепость была оставлена. В 1577 году, по просьбе кабардинских князей, московским воеводой Лукьяном Новосильцевым крепость Терки была восстановлена, но ввиду вторичного протеста Турции и Крыма уже в 1580 году заброшена. В 1588 году кабардинские послы Мамстрюк Айдарович и Муртаза Куденет били челом царю Федору Ивановичу о возобновлении русских крепостей. Вопреки противодействию Турции и Крыма, велено было построить для защиты «исконных холопей» царских две крепости. Крепость, заложенная на правом рукаве Терека – Тюменке, была названа Терским городом, а построенная при устье реки Сунжи – Сунженским городом. Эти крепости стали основой расширения и углубления связей русского и северокавказских народов. Царь Федор Иванович включил в свой титул именование: государь «Иверской земли, Грузинских царей и Кабардинской земли, Черкасских и Горских князей».

Во второй половине XVI века по соседству с чеченцами селятся русские казаки, известные впоследствии как «гребенские», «гребенцы». Между чеченцами и гребенцами завязались оживленные дружеские отношения. В 1872 году У. Лаудаев отмечал, что «еще совершенно свежи» предания чеченцев о том времени, когда «русский царь сделался отцом страны (орсай мехки да хилле)», – отцом всей чеченской земли, Ичкерии и приаргунских мест[483].

Русская крепость Терки вскоре стала местом, которое притягивало чеченцев – выходцев из гор, селившихся под городком особыми слободками. Они были известны в документах XVI-XVIII веков под именем окочан-чеченцев[484]. Одновременно здесь оседали и выходцы из Кабарды.

Влиятельным князем на Северном Кавказе в 80-х годах XVI века был окоченский владетель Ших-Мурза, видимо, проживавший в подвластной Аккинской фамилии. В сложной обстановке межфеодальных войн Чечня подвергалась набегам и завоеваниям соседних владетельных князей. Стремясь к сохранению независимости, Ших-Мурза вслед за своим отцом стремился опереться на мощь русских военных отрядов в Терках, для чего признал власть русского царя[485]. В 1586 году «атаманья и казаки» Терков доносили астраханскому воеводе Федору Лобанову Ростовскому и товарищу Исаю Тюрину, что «прежде служили они Государю на Тереке и промышляли заодно с Шихо-Мирзою с Окуцким, и приехал на Терек к атаманам и казакам Ших-Мирза и сказал, что ему от Шевкальского и от Горских людей теснота великая, что он живучи в горах служит Государю, а Шевхал князь и горские люди пережидают его по дорогам, хотят убить. Одновременно Ших-Мурза посылал в Астрахань двух человек, так как «ему в Окуках от Шевкальского и от Горских людей прожить не можно»[486].

В 1588 году Ших-Мурза отправляет в Москву посольство, во главе со своим племянником Баитавом (или Бойтавом) с тем, чтобы царь «держал под своею царскою рукою» Шихов Кабак. Сославшись на службу русскому государству, свою и своего отца Ушарым-Мурзы, еще при старых Терках (1567), Ших-Мурза сообщает, что «между уничтожением старых (1571-й или 1580 год) и построением новых (1588) Терков он с отцом продолжал «верою и правдою» служить русскому государству и к Турецкому и к Крымскому не приставал и им которые прямые и тех с твоими государевы казаки воевал». В ответ за поддержку, Ших-Мурза обязуется нести русскому правительству военную службу и поставлять «запас» (продовольствие) Теркам. Он же Ших-Мурза «Шевкалова сына Алкаса и с людьми его к шерти привел на том, что ему тебе, государю, служить и твоим государевым именем слыд и к Турскому и к Крымскому не приставать»[487].

Помимо шевкала и части чеченских (горских) племен Ших- Мурза подвергался нападениям кабардинских[488] и кумыкеких феодалов, за чьей спиной стояли Турция и Крым, боровшиеся с русским влиянием на Кавказе.

В ответном послании Ших-Мурзе сказано, что русскому правительству со слов «посланников» Родивона и Петра «ведома его прямая служба», «бесхитросно»[489].

Но не помогла Ших-Мурзе «царская рука». За русскую ориентацию, а более для захвата «Окоцкой землицы и Окоцких людей» «большой» над всеми Окоцкими людьми в Окоцкой землице Ших-Мурза Ишеримов был убит кумыкским князем Ахматканом (видимо, Ахмедхан. – Ф. Т.) «с братьею». В челобитной окочан царю Михаилу Федоровичу говорится о дальнейшей судьбе владения Ших-Мурзы: «И как… Ахматкан князь убил Ших Мурзу и нас почал к себе в холопи звать, а землицею хотел Окоцкою владети, да и иные… многие горские князи и мурзы нас призывали к себе. И мы… не хотя им горским князям и мурзам служити и под ними в век быти, покиня свои домы и живот весь пометав, з женами своими з детьми из Окоцкой землицы утекли душею да телом и прибегли в твою царскую отчину в Терской город, под твою царскую высокую руку на житье на век, и живем… 20 лет»[490]. Бегство чеченцев из родных обжитых «Окоцкях землиц», как средство спасения от власти соседних феодальных владетелей, может дать наглядное представление о характере «добровольности призвания» фязей (алолу дан).

Однако политика царизма на Северном Кавказе уже тогда вела к тому, что окочане-чеченцы были оберегаемы от власти лишь феодалов нерусской ориентации. В одной челобитной кабардинского князя Сунчалей-Мурзы (Сунча-али) царю Михаилу Федоровичу выражена просьба: «вели мне быти над Окоцкими черкасы князем, как бывали преже сево пожалованы в Кабарде от вас государей родители наши»[491]. Источники умалчивают о власти «преже» кабардинских князей, но по челобитной «Государь пожаловал, велел ему быти за его службу над окоцкими князем»[492]. Однако окочане решительно выступили против домогательств Сунчалея, заявившего свои феодальные права. Окочане писали в челобитной царю: «И как, государь, послышат многие горские люди, что мимо твоих государевых воевод ведает над нами и судит нас во всем Сунчалей князь и что нам от него великая изгоня и обида, – и горских государь, всяких людей к твоему царскому величеству и милости в Терской город на житье не будет, отнюдь ни один человек, и нам, государь, от него Сунчалея всем разогнанным быти»[493]. Последствия угрозы окочан-чеченцев оставить Терки, к сожалению, не прослеживаются. Наоборот, растущий феодальный гнет вызывает усиление притока в Терки беглых горцев (но чеченцев ли?)[494].

С усилением и ростом Русского централизованного государства расширяется сфера русского влияния на Северном Кавказе, усиливается его противодействие Турции и Крыму. Предметом «государевых дел» становятся «все горские землицы»: Кабарда (Черкасы), Кумыки, Мерези (? – Ф. Т.), Нагаи, Грузия; Шибуты, Мичкизы и Окохи – т. е. Чечня[495]. Совместно с кабардинцами, окочене призывали соседние народы вступить под «царскую руку»[496].

Часть чеченцев (Шибуты и Окохи), согласно окоченской челобитной 1615 года, платит «государев медвяной ясак»[497].

В конце XVI века чеченские племена – аккикцы, мичкизы (чеченцы, соседственные кумыкам), шибуты подвластны Русскому государству. Чеченские племена – аккинцы и мичкизы и их предводители Ушарома и Ших-Мурза сыграли крупную роль в начальный период проникновения на Северный Кавказ

Русского государства, в склонении на его сторону северокавказских народов, что ослабляло влияние Крыма и стоявшей за ним Турции. На основании изучения большого комплекса архивных документов, русский кавказовед С. А. Белокуров пришел к выводу, что в конце XVI – начале XVIII века на Северном Кавказе в дружественных отношениях к Русскому государству находились Окоцкий и Аварский князья, из которых первый имел влияние на Аварского князя и благодаря ему «Каракаш городок государю не бьют челом»[498], «в постоянных сношениях» с Московским государством пребывали «кабардинцы со своими соседями окочанами и частью аварами и др.», «все время» признавали верховную власть Московских царей Окуцкие мурзы[499].

В 1613 году признал власть Московского царя «Карабулацкий» князь Сурхай[500].

С присоединением к России для чеченцев сложились новые условия для экономического и политического развития. Вторая половина XVI века ознаменовала поворот в истории Чечни[501].

Остальные народы Кавказа, будучи включены в орбиту экономической и политической сферы передового в то время Русского государства, вынуждены, хотя и медленно, перестраиваться, у них ускоряются темпы исторического развития.

После захвата Москвы Лжедмитрием I Кабардинский князь, внук тестя Ивана IV князя Темрюка и крупный политический деятель того времени Сюнчалей Янгалычев, в сопровождении 10 кабардинских узденей, окуцкого мурзы Батой Шихмурзииа[502] с шестью товарищами, 2 черкесов и одного терского новокрещенного Максимки, 12 ноября 1605 года поехал в Москву, чтобы разобраться в московских событиях[503]. Удалось ли посольству разобраться в московских событиях? Видимо, нет, так как их дальнейшая позиция была выжидательной. Когда И. Д. Заруцкий и вдова Лжедмитрия I Мария Мнишек осенью 1613 года прибыли в Астрахань для поднятия астраханских, волжских, терских, яицких казаков, а также северокавказских народов против Москвы, Сюнчалей, командовавший терско-гребенскими казаками, с ведома воеводы П. П. Головина, в сопровождении окочен, отправился к Заруцкому и вел с ним «с неделю» переговоры, содержание которых неизвестно[504]. Вероятно, Сюнчалей разобрался в роли и целях Заруцкого и М. Мнишек, так как по возвращении в Терки настаивал перед терским воеводой на отправке против Заруцкого военной экспедиции[505]. А когда Заруцкий потребовал к себе воеводу П. Головина, окоцкие служилые люди вместе с кабардинцами и терско-гребенскими казаками ответили: «Али де Вы Петра Головина хотите погубить тако ж что и князя Ивана Хворостинина? Нам де с вами в совете воровском не быти»[506].

Посланные воеводой П. Головиным и князем Сюнчалеем в 1614 году терско-гребенские казаки и кабардино-чеченские служилые люди довершили разгром военных: отрядов И. Заруцкого и М. Мнишек[507].

В том же 1614 году в Москву приезжало посольство от князя Сюнчалея, в которое входили «От Акочан два же человека Ахмат до Агелей… А окочане Ахмат да Агелей в расспросе сказали: приехали оне к Государю-Царю и Великому князю Михаилу Федоровичу ото всех Акочан поздравляти государя на государстве[508].

Таким образом, чеченцы и кабардинцы совместно с терско-гребенскими казаками содействовали разгрому войск И. Заруцкого и М. Мнишек.

Дружественный характер приняли отношения между чеченцами и нерегулярными гребенскими казаками. Широкое распространение получили родственные связи между ними: еще недавно (XVIII – начало XIX века) чеченцы называли казаков своими сватами. Документы XVI-XVUI веков показывают всю вздорность и надуманность утверждений представителей реакционной историографии, что чеченцы относились к русским, как «исконным врагам своим»[509]. В процессе сближения с чеченцами и другими северокавказскими народами гребенской казак менял свою одежду на поэтичный национальный костюм горца.

С Чечней и их соседями гребенцами были связаны и некоторые выдающиеся события русской истории. Так, при возвращении из Персии Степан Разин ставил свой стая на Тереке, его «следы и доныне видны» около гребенских казаков, писал в 1778 году Александр Ригельман[510]. С почетом принимали К. Булавина в Терках[511].

Политическая история Северного Кавказа была тесно связана с жизнью чеченцев. В XVI-XVIII веках чеченцы играли видную роль в межфеодальной борьбе господствующих группировок различных народов. Различные чеченские общества попали в зависимость от кабардинских, кумыкских и аварских феодалов.

Согласно чеченским народным преданиям, часть первых выселенцев на плоскость вынуждены были признать власть ногайцев, а затем калмыков, которым уплачивали некоторую дань. С увеличением числа плоскостных чеченцев и подъемом хозяйственной жизни чеченцы ведут борьбу за уничтожение даннических отношений. Калмыцкий хан, вынужденный считаться с возросшей мощью чеченцев, вступает с ними в сделку в поземельном вопросе, уступив чеченцам земли по правому берегу Терека. Событие это Е. Максимов приурочивает к концу XVI – началу XVII века. Окончательному освобождению чеченцев от уплаты дани калмыкам благоприятствовал разгром старшего калмыцкого тайши Урлюка в Кабарде в 1644 году[512].

Крайне скудные и отрывочные сведения: сообщают, что восстание 1707-1708 годов в Башкирии встретило отзыв и среди чеченцев[513].

Во время персидского похода Петра I в 1722 году чеченцами был разбит один из его отрядов (отряд Ветерани). Тогда Петр I направил в Чечню калмыцкого хана Аюка, который пробыл здесь длительное время[514]. Грузинский царь Вахтанг просил Петра I устроить крепость на Тереке, между Кабардой и гребенскими казаками, и снабдить эту крепость достаточным гарнизоном для обеспечения сообщения Грузии с Россией[515].

В 1733 году турецкий султан отправил на Кавказ для покорения народов Дагестана и прикаспийских владений Персии крымского хана Каплан-Гирея с 80-тысячным войском. Путь ханских войск проходил через Кабарду и Чечню. Чеченский владелец селений Большие Чечни и Большие Атаги Айдемир Барды-Ханов «по многим от хана письмам и подзывам, не только к нему не поехал и людей не отпустил, но не малые отгоны лошадей у войск ханских и другие вредительства показал», за что царское правительство назначило ему ежегодное жалованье. Против ханских войск сражались и Брагунские владельцы. Хан хотел пройти в Дагестан через Аргунское ущелье (между селениями Алды и Чечня), однако чеченцы нанесли ему поражение, истребив значительную часть его войск, после чего хан вынужден был изменить направление движения своих войск. Чечня прикрыла собой Дагестан[516].

С 20-30-х годов XVIII века чеченцы перестают быть народом «страдальным, униженным», а делаются народом «действующим»[517], что выразилось в успешной победе и изгнании своих и иноплеменных феодальных притеснителей.

Следствием экспансионистской политики царизма было включение в состав России соседних народов. В. И. Ленин писал: «…И к завоеванию Константинополя, и к завоеванию большей части Азии царизм стремится веками, систематически проводя соответствующую политику»[518]. Одной из этих частей был Кавказ, относительно которого В. И. Ленин писал, что его политическое «завоевание» царизмом предшествовало экономическому[519], а это наложило отпечаток на развитие сношений России с народами Кавказа, в частности, на взаимоотношения с чеченцами.

С целью расширения и утверждения своей власти в Чечне, царизм во второй половине XVIII – первой половине XII века стремится вывести всех чеченцев из «крепких» мест на плоскость. Проведение в жизнь этой меры стало возможным лишь после поражения Шамиля. Военно-политическое наступление царизма и усиление колониального гнета встречало неоднократный отпор горских народов. Терпит крах политика царизма по натравливанию народов друг на друга. Все больше народов объединяются в борьбе за свободу[520].

В 70-е годы XVIII века генерал Медем предпринял две военные экспедиции в Чечню[521], и его имя долго оставалось в преданиях народа[522]. В ответ на антиколониальное выступление атагинцев в 1784 году генерал Самойлов «прошел всю Чечню и оставил после себя очень тяжелые воспоминания»[523].

В 1785 году в Чечне вспыхивает восстание, известное по имени его руководителя Шейх-Мансура, к которому частично примкнули и другие, соседние народы. Лишь в 1791 году царским войскам удалось подавить это восстание.

С разгромом в 1815 году Наполеона царизм получил возможность активизировать свою политику на Кавказе, в том числе в районе Чечни.

Инициатором и организатором многих карательных экспедиций царских войск в Чечню и проводником политики заселения чеченских земель военным «казачьим сословием выступил генерал Ермолов. Заразительный пример свободолюбия горцев»[524], толкал царизм к усилению репрессивных мер. От системы случайных «репрезалий» колониальные власти переходят к системе карательных экспедиций, которые опираются на мощь возведенных здесь крепостей. В 1817 году построена крепость Преградный стан, в 1818 году – крепость Грозная, а затем еще ряд других. Отторжение царизмом земель между Суыжей и Тереком вызвало в 1825 году восстание чеченцев под руководством Бей-Булата.

Усилению позиций царизма на Кавказе благоприятствовало распространение здесь мюридизма, появление которого связано с движением Шейх-Мансура в конце 80-х годов XVIII века «Ермоловщина» содействовала дальнейшим успехам мюридизма[525].

Недовольство чеченцев достигло высшего накала в 30-е годы XIX века, особенно после разорения Чечни в 1832 году отрядами генерала Розена. Историк-кавказовед второй половины XIX века А. Юров указывал: «К марту месяцу 1840 года в Чечне скопилось достаточно горючего материала – нужна была только искра, чтобы произвести повсеместный взрыв».

ГЛАВА IV

СОСТОЯНИЕ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА

Дворянско-буржуазная литература о Чечне была пронизана неверием в созидательные способности чеченского народа. Общим недостатком произведений о Чечне являлось слабое освещение в них вопросов развития экономики.

В ходе постепенного политического завоевания царизмом, Чечня втягивалась, хотя и медленно, в русло экономических отношений России, становилась окраиной феодально-кре- постного государства, переживавшего разложение, а затем и кризис социально-экономических отношений, государства, в котором с 30-х годов XIX века начался промышленный переворот. Прогрессивное экономическое развитие Чечни и влияние более развитых стран – России и соседних кавказских народов – содействовали изживанию некоторых патриархально-родовых реликтов, способствовали развитию новых форм общественной жизни.

Проникновение царизма на Кавказ в течение XVI – первых десятилетий XIX века завершилось присоединением к России большинства кавказских народов и выразилось в строительстве ряда военных крепостей, цепь которых составила Кавказскую линию, служивших опорой завоевательной колониальной политики царизма.

В этих условиях проходило экономическое развитие чеченских обществ. Мирный труд чеченцев часто прерывался карательными экспедициями царских войск, набегами кабардинских и дагестанских феодалов.

Экономика Чечни в рассматриваемый период – это экономика страны, где общественные отношения носят сильнейший отпечаток патриархально-родовых отношений.

Почти все трудовое население Чечни занималось сельскохозяйственным производством, которое являлось главным источником сухцествования населения собственно Чечни и дополнительным источником для жителей ряда прилегающих горных районов Дагестана.

Основой производства у чеченцев были оседлое земледелие и скотоводство[526]. Кроме того, чеченцы занимались садоводством и пчеловодством.

а) Земледелие

Земледельческая деятельность, видимо, была одной из древнейших в Чечне[527]. Плоскостная Чечня имела сравнительно большие площади земли, пригодные для обработки. Относительно благоприятные условия для земледелия имелись в части горных районов. Климат и почвы обеспечивали успех земледельческой деятельности.

Разнообразие природных условий накладывало отпечаток на выращивание земледельческих культур в различных местах Чечни. По свидетельству К. Самойлова, неплодородная почва южной Чечни, прилежащей к снеговым горам, ограничивает жителей в посеве пшеницы и ячменя, урожай которых редко удовлетворяет собственные потребности в продовольствии. К северу, в более низменной полосе, жители сеют кукурузу, пшеницу, ячмень, овес, сажают лук, тыкву, дыни, в ограниченном количестве – морковь и бобы. На плоскости разводят все роды хлеба, а из огородных овощей – лук, тыквы, дыни и огурцы[528]. Относительно обитателей чеченской плоскости К. Самойлов даже замечает, что они «по самому свойству обитаемой земли, должны быть народом земледельческим»[529].

Анализ экономики Чечни второй половины XVIII – первой половины XIX века позволяет согласиться с И. М. Саидовым в том, что чеченцы в это время в хозяйственном отношении жили тремя группами, а именно: 1) жители высокогорья Чечни, в основном с животноводческим направлением хозяйства, которые имели недостаточно хлеба: сел. Малхиста, Шара, Хуланда, Хай, Кезеной, Хамхой, Ках, Карт и некоторые другие; 2) животноводческо-земледельческое население Черных гор, которому в основном хватало своего хлеба и у которого имелся излишек животноводческой продукции; 3) земледельческо-животноводческое население предгорий и плоскостей, имевшие избыток хлеба и продуктов животноводства[530].

Как свободные, так и зависимые от пришлых иноплеменных феодалов, горные и равнинные чеченцы поддерживали свое земледелие на высоком уровне. С. Броневский писал в 1810 году, что чеченцы, обитающие на Сунже и Тереке, успешно занимаются земледелием, сеют пшеницу, ячмень, кукурузу и всякие огородные овощи[531]. Сеяли также просо и овес.

Соотношение высеваемых злаков было явно в пользу кукурузы, которая «составляет главное пропитание»[532] чеченцев, без которой они «претерпевали бы голод ежегодно»[533].

Таким образом, кукуруза была основной хлебной культурой Чечни и занимала ведущее место среди земледельческих культур, как по площади посева, так и по количеству снимавшегося урожая. Кукуруза, заимствованная чеченцами в середине XVIII века из Турции, была сосредоточием всех дум чеченца, его тревог и печалей. Он воспевает ее в своих песнях, вводит в пословицы. «Без кунаков домохозяин, что без кукурузного зерна мельница», – гласит чеченская пословица[534].

Природно-климатические условия Чечни оказались благоприятными для разведения кукурузы, один из сортов которой и был выведен здесь под названием «чеченской» и получил распространение на всем Северном Кавказе, включая и Дагестан[535].

Я. Гмелин, описывая Чечню 60-70-х годов XVIII века, писал: «Еще в феврале месяце земледелец, которому озимой хлеб неизвестен, устраивает свою пашню, и сеет в марте пшеницу, и всякий хлеб, кроме ржи и репы, которая ему неизвестна. В июле снимает он хлеб с поля»[536]. Однако это сообщение верно лишь относительно яровых хлебов. В Чечне середины XVIII века известны озимые посевы. Так, посланный в Чечню кизлярским комендантом фон Фрауендорфом уздень генерал-майора князя Черкасского Араб Аджиев 12 марта 1758 года показал в Кизляре: «У них же чеченцев на пашнях в посеянии зимние хлеба имеются и из них есть по всходу хороши и плохи»[537]. Показания очевидцев, конечно, убедительнее догадок и предположений Я. Штелина.

Трудности при описании сельскохозяйственного инвентаря, с помощью которого чеченские земледельцы обрабатывали землю в XVIII – первой половине XIX века, связаны со скудностью сведений об орудиях труда в письменных источниках. Для обработки земли осетины использовали разнообразную сельскохозяйственную технику. Долгое время в земледелии применялись примитивные первобытные сельскохозяйственные орудия, что ограничивало возможности расширения запашек и предопределяло низкий уровень производительных сил.

В дореволюционной, да и в советской исторической науке, бытовало утверждение о том, что пахота производилась в Чечне, да и у всех горских народов Кавказа, с помощью сохи. Но так ли это? Уже отдельные наиболее вдумчивые дореволюционные авторы высказали резонные сомнения в употреблении горцами сохи, либо вообще отрицали его наличие на Кавказе. Так, большой знаток сельского хозяйства Кавказа А. Д. Калантар, признавая употребление плуга горцами, отличает от него два других почвообрабатывающих орудия: «крючек и среднее между плугом и крючком» (последний он называет еще полуплугом); из которых крючек существует у всех народностей Кавказа[538]. О сохе у кавказцев автор не говорит.

В 1911 году экономист Э. Кальвейст, описывая орудия обработки в Сванетии, уточняет, что правильнее говорить не соха, а рало[539].

К этим же наблюдениям пришли и советские исследователи. Дагестанский историк С. Ш. Гаджиева в своей монографии о кумыках пользуется уже понятием «легкое пахотное орудие»[540]. Рецензент на ее книгу А. Трофимова сравнивает это пахотное орудие с ралом по своему типу, поясняя, что сохи на всем Кавказе вообще не было[541]. Эти положения находят все большее признание и отражение в литературе по истории народов Кавказа[542]. В связи с этими новыми выводами, получающими все большее признание научной общественности, мы и должны подходить к описаниям земледельческих орудий в Чечне, в которых фигурирует понятие «соха».

Легкое пахотное орудие, каковым являлось чеченское рало, использовалось преимущественно в горной Чечне, где слой чернозема был неглубок. При всем несовершенстве, чеченское рало обладало далеко не второстепенными достоинствами: оно было легким, дешевым, могло быть изготовлено каждым горцем-земледельцем, за исключением железного сошника, а главное – оно очень удобно для работы на склонах.

По мере освоения плоскостных земель перед чеченскими крестьянами вставали новые производственные задачи, решение которых требовало перехода от приспособленных к горным условиям земледельческих орудий к более совершенным и производительным.

Появление новых сельскохозяйственных орудий У. Лаудаев связывает с общением с русскими поселенцами-земледельцами и относит ко времени выселения чеченцев с гор на плоскость. «С выселением на плоскость, перенимая от соседей все лучшее и полезнее»[543] и «подражая русским, они (чеченцы. – Ф. Т.) заменяют горные сохи плугами, производят правильное хлебопашество и по этой отрасли промышленности превосходят прочие племена окружных стран»[544]. Первые шаги распространения плуга в Чечне так и остаются неясными, тем более что после У. Лаудаева никто не касался вопроса появления в Чечне плуга. Но уже в середине XVIII века плуг распространенное почвообрабатывающее орудие труда, часто упоминаемое в источниках.

В «Трудах» Абрамовской землеустроительной комиссии упоминается легкий чеченский плуг[545], которым велась пахота в горных условиях. Употребление плуга в горах Чечни было возможно в отдельных районах благодаря местному рельефу. Иногда в литературе такое пахотное орудие именуется еще как «горный плуг»[546].

Благодаря природным условиям плуг вытесняет старые почвообрабатывающие орудия на плоскости быстрее, нежели в горах. Наряду с легким плугом здесь был распространен тяжелый плуг, известный в источниках под названием сабан[547]. Плуг преобладал в хозяйстве равнинной Чечни.

Рало требовало применения силы 1-2 пар волов[548], 4 легкий плуг (полуплуг) 2-4 пар, тяжелый плуг – от 4-10 пар[549]. Реже, но использовали и силу буйволов. Необходимое под плуг число волов определялось качеством возделываемой земли.

Недостаток или отсутствие тягловой силы или земледельческих орудий вынуждало мелких земледельцев объединяться с целью хозяйственной взаимопомощи – явление, описываемое в ряде источников первой половины XIX века. С наступлением полевых работ: запашки полей, сенокосов или осенних работ, чеченцы устраивают род русской помощи, – сообщает Н. Дубровин. По недостатку быков и плугов жители уговариваются запахивать поле сообща, составляя артели из нескольких хозяев, имеющих по две или по одной скотине. Кому работают, тот обязан накормить всех два раза в день[550]. Формы взаимопомощи у чеченцев можно экстраполировать и на ингушей: так как известно, что до 70-х годов XVIII века кабардинские феодалы взимали с последних дань «с каждого плуга, то есть с семи и шести дворов»[551].

Чеченцы применяли в процессе труда также серпы, косы, бороны, мотыги. Последнее орудие служило для рыхления земли, уничтожения сорняков. Если пахотные участки были труднодоступны, то мотыга наряду с малогабаритным ралом оказывалась основным орудием обработки земли. Только в таком ограниченном смысле и можно говорить о мотыжном земледелии в Чечне, да и на всем Кавказе[552].

Производственные возможности многих орудий труда были в основном давно исчерпаны, и только плуг обеспечивал развитие интенсивного полеводства.

Жизнь чеченца-труженика была тесно связана с земледельческим трудом, отсюда чеченский обычай вырезать на могильных памятниках изображение хозяйственных орудий, которыми они пользовались при жизни[553].

Наряду с плоскостными районами, земледелие было распространено и в горной Чечне, где многовековым трудом горцев были созданы искусственные земледельческие террасы (наряду с удобными естественными пашнями). Террасы эти часто разрушались горными обвалами, оползнями и т. д. Создание террас было обусловлено земельным голодом в горах, недостатком естественных удобных пахотных земель при наличии избыточного населения. Террасы были невелики – 10-12 аршин длины, до 5 аршин в ширину. Предварительно необходимо было расчистить и сравнять намеченный участок, но и после этого площадка кроме камня ничего другого не представляла, поэтому завозились или, что чаще, заносились на руках, земля, удобрения. В литературе уже давно установлена трудоемкость создания и ведения террасного земледелия. Искусственные пашни создавались с учетом возможности обработки, максимального влагозадержания и сохранения почвенного слоя. В горах дождевые потоки обладают особой разрушительной силой и для ослабления последствий, террасирование велось по принципу многоярусности, что значительно ослабляло силу напора водных стоков и обеспечивало сохранность почвы и посевов.

Террасное земледелие сложилось почти у всех горских народов Кавказа, и оно оценивается как свидетельство высокого уровня развития культуры земледелия. Все это верно, но следует и здесь применить строгие принципы историзма. Не следует описательно и вообще говорить о террасном земледелии. Ведь возможности ведения террасного земледелия не были безграничны. Здесь мы должны принять во внимание наблюдение дагестанских историков С. Ш. Гаджиевой, М. О. Османова и А. Г. Пашаева о том, что у даргинцев Дагестана с XV века, с окончанием вторжений кочевников в регион, ведущим земледельческим районом становятся плоскость и нижнее предгорье, а террасовое земледелие начинает идти на убыль, продолжая развиваться только в горно-долинной зоне[554]. Эта закономерность была почти общекавказской и синхронно с даргинцами имела место в Чечне. Поэтому террасное земледелие в Чечне в изучаемое время значительно сократилось и имело более причины социального, нежели внешнеполитического порядка.

Не следует преувеличивать неудобства горных районов Чечни. Норденштам еще в 1834 году подметил: «весьма многие  ошибочно полагают, что гористая часть Чечни совершенно бесплодна и мало обитаема, тогда как это напротив прекрасная страна, которая для жизни представляет много удобств, и она не так мало населена, как думают; мы видели в Ичкерийских горах большие хорошие деревни, по устройству своему нисколько не уступающие деревням плоскости, и кажется, нет сомнения, что там по пространству земли и изобилию во всех потребностях для жизни, народонаселение могло бы быть несравненно более, чем оно теперь: впрочем, заметно, что оно увеличивается, ибо из больших деревень делают выселки и в лесах везде видны недавно очищенные для хлебопашества места. Я говорю здесь об Ичкерийских горах потому, что я был там и видел их, но нет никакой причины, чтобы прочие, так называемые Черные горы были менее населены, и потому полагаю суждение многих, которые считают их малообитаемыми и для жизни неудобными, весьма ошибочно»[555]. Он же передает, что деревня Беной, расположенная высоко в горах, «имеет прекраснейшие поля и везде кругом заметны произведения не принадлежащие к холодному климату»[556]. В соответствии с природными условиями, относительно более развито было хлебопашество в восточной части Чечни, расположенной влево от реки Шаро-Аргун, террасное земледелие было развито на запад от реки Шаро-Аргун.

Горные террасы были спасением чеченского народа от голодной смерти в годы войны Шамиля с царизмом, доставляя насущный хлеб чеченцам, загнанным царскими войсками в горные ущелья»[557]. В горных районах чеченским труженикам приходилось затрачивать значительно больше труда для получения необходимого продукта, чем на плоскости.

Горное земледелие характеризовалось и рядом других отличительных свойств. В высокогорных районах рентабельность земледелия была ниже, чем на плоскости. Источники первой половины XIX века сообщают, что горные чеченцы сеяли ячмень, овес и отчасти пшеницу, но в количестве, не достаточном на год[558]. По Норденштамму, в Черных горах сеют более пшеницу и ячмень, а менее кукурузу и просо, в высокогорных местах сеют только ячмень[559].

Длительное пребывание чеченцев в горах, где условия материальной жизни тормозили общественный прогресс, было одной из причин замедленных темпов исторического процесса Чечни.

Значительное распространение получила на плоскости система оросительных каналов. Для орошения полей использовались отводные каналы из рек. Тот жеНорденштамм писал в 1834 году: «Для лучшего урожая чеченцы весною и летом по мере надобности наводняют свои поля, для чего из речек повсюду выведены канавы, это им не стоит больших трудов, потому что рек там много и весьма близки одна от другой»[560]. Широкое использование искусственного орошения свидетельствует о высокой культуре земледелия у чеченцев.

Для повышения урожайности хлебов чеченцы применяли удобрения, хотя и незначительно. Готлоб Шобер в 1718 году наблюдал в Брагунах и прилежащих селах: «за благородно- стию той земли непотребно навозом подмочати, но только пшеничную солому сожигают и пепел на поле сыплют, отчего земля плодоносна»[561]. Норденштамм бездоказательно отрицал применение чеченскими землевладельцами удобрений[562]. О применение удобрений говорит и чеберлоевская поговорка: «удобрение ценно, как сама мука»[563].

Чеченские землевладельцы получали урожаи, поражавшие современников. Норденштамм в 1832 году видел «в деревне Гехи кукурузное поле, на котором кукуруза была такой величины, что при проходе отряда нашего, части конницы въехали в оную и всадников не видать было. В Имеретин, Мингрелии и Абхазии, где кукуруза составляет главный предмет сельского хозяйства и где она также родится очень хорошо, едва ли она бывает такой величины»[564].

Я. Штелин в середине XVIII века сообщал, что в Чечне зерновые дают урожай сам – 10 – сам – 12[565]. Сорт кукурузы «чеченский» давал урожай до 80-100 на неполивных и до 150 пудов и более на поливных землях[566]. К. Самойлов сообщает, что «чеченцы считают количество посева днями пахатьбы и один день работы бывает достаточен для прокормления довольно большого семейства в течение года»[567].

Земледельческий труд непосредственных производителей стал давать, помимо необходимого, и прибавочный продукт. С большой определенностью можно говорить об этом для Чечни уже с XVII века. Мы считаем, что без получения этого прибавочного продукта было невозможно установление над чеченскими тайнами господства кабардинских, кумыкских и аварских феодалов, взимавших соответствующую подать с подвластных. Древнее подсечное земледелие соответствовало родоплеменному строю в пору его расцвета. Удобные для земледелия земли на плоскости были быстро заняты первыми переселенцами в течение XVI – первой половины XVIII века. Их расширение было связано с тяжелой и упорной борьбой с могучими лесами на плоскости. В условиях лесного окружения и отсутствия свободных удобных земель применение подсечной системы земледелия было неизбежно, но оно играло подготовительную роль для получения пахотных земель. Потребность в пашнях росла с ростом населения, с увеличением числа выходцев с гор, с усилением захвата свободных земель сильными тайпами и семьями. Отпочкование оттайпы неки, гар, отдельных семей сопровождалось переселением на новые места, где они год-два применяли подсечное земледелие. Но при подсечном земледелии достижение успехов возможно преимущественно при коллективном труде, поэтому расчистка земель из-под леса, а такие земли становились по адату частной собственностью возделывателя, была одним из путей дальнейшего обогащения и усиления могущественных семей, располагавших рабами, рабочим скотом, соответствующими орудиями.

Роль пашенного земледелия у чеченцев выразилась в том, что достигнутый на его основе уровень производительных сил, положил начало возникновения соседской общины, утверждения и развития частной собственности на землю, углубил ихмущественное и социальное неравенство.

С ростом производительных сил происходил рост товарности земледельческого производства. Норденштамм отмечал, что «Чечня производит хлеба больше, чем необходимо для прокормления ее жителей, и избыток хлеба променивается кистинцам и лезгинам, живущим в бесплодных высоких горах, на шерсть, бурки, грубое сукно и другие произведения»[568]. То же отмечали К. Самойлов[569], С. Броневский[570], Д. А. Милютин[571] и др.

Таким образом, хозяйственное сближение чеченцев с русскими и казаками, выразившееся в заимствовании плуга, обеспечило подъем чеченской земледельческой экономики, послужило основой ускорения общественно-экономического развития Чечни и должно быть оценено как прогрессивное явление.

С потребительскими целями чеченцы сеяли незначительное количество льна, «только для масла», так как «чеченцы были не знакомы с выделкой из льна холста»[572].

Как в горах, так и на плоскости получило распространение огородничество. Огороды были невелики. Норденштамм сообщает, что чеченцы «огородов везде имеют, в оных они разводят арбузы, дыни, тыквы, лук, огурцы, чеснок, черемшу; в некоторых местах встречаются земляные груши, но они растут дико в лесах, картофель им неизвестен. В некоторых деревнях сеют табак, но только для собственного употребления»[573]. Он же отмечает высокие вкусовые качества огородных культур чеченцев. «Лук, огурцы и другие огородные овощи, которые чеченцы разводят в большом количестве, также необыкновенной величины и приятного вкуса»[574].

Разнообразные виды сельскохозяйственных работ сопровождались праздниками труда. В последней четверти XIX века Н. Харузин наблюдал: «перед началом паханья и сенокоса одноаульцы собираются вместе, причем каждый приносит, сколько может припасов и баранов. Баранов режут все вместе; затем начинается пир, сопровождаемый песнями и плясками; неисполнение этого обычая… по мнению ингушей и чеченцев, вредит успешному окончанию сельских работ. После жатвы устраивается так же пиршество всем аулом»[575].

Собранный урожай подвергался весьма примитивной обработке, обмолот его производился на токах. Незамысловатый способ молотьбы кукурузы состоял в следующем: высушенные початки клали на решетчатое дно арбы и били палками; зерна падали на подостланный под арбой войлок»[576].

Содержание пищи чеченцев представляет слепок данной нами характеристики земледельческих культур. «Пища чеченцев, – сообщает К. Самойлов, – состоит из тонких кукурузных или пшеничных лепешек (чурек), молока и огородных овощей; в особенности они употребляют много луку и черемши. Мясо едят очень редко, только на праздниках или когда хотят угостить какого-нибудь важного гостя»[577]. И здесь проступает подчиненное положение скотоводства по отношению к земледелию.

Приведенная характеристика земледелия в Чечне рисует чеченцев трудолюбивым народом, достигшим высокого уровня земледельческой культуры. Это было отмечено и Шамилем, который, как передает полковник Руновский, находил у чеченцев «сильную склонность» к земледелию. Шамиль высоко ценил трудолюбие и земледельческие навыки чеченцев и считал, «если представится возможность сделать труд этих людей вполне свободным, … все они будут работать как никто и каждый из них сделает столько, сколько не сделают пять уроженцев других мест»[578]. К сожалению, осталось неясным, какое освобождение труда предполагалось Шамилем и от чего?!

Увеличение земледельческого производства лежало в основе общего подъема производительных сил, который происходил и в остальных отраслях сельского хозяйства.

Начало подъема земледелия связано по времени с освоением чеченцами плоскости, когда у них «стали возникать богатые деревни, на тучных лугах стали ходить многочисленные стада»[579], а там, где прежде дымился в лесу одинокий хуторок, теперь раскидывался аул в несколько сот домов[580]. Плоскостные поселения начинают отождествляться с понятием довольства и богатства. Известными по величине и богатству были аулы: Бата-юрт, Ака-юрт, Маюртуп, Гельдиген, Автур, Большая и Малая Атари, Урус-Мартан, Герменчук, производивший «значительное хлебопашество»[581]. Шали, имевший «богатейшее хлебопашество»[582]. В начале XIX века выделялся аул Большой Чечень, превращавшийся в крупный торгово-экономический центр Чечни. Согласно преданию, всадник, желавший объехать аул, заморил коня[583]. Размеры плоскостных аулов произвели столь сильное впечатление на К. Самойлова, что он определил их как «города»[584].

После 1840 года эти «огромные богатейшие аулы совершенно исчезли»[585], будучи истреблены царскими войсками.

Таким образом, как плоскостные жители, так и горные чеченцы (ламарои) занимались земледелием, которое у первых было «в довольно хорошем состоянии»[586]. Земледелие удовлетворяло внутренние потребности чеченцев, а излишки его поступали на меновой рынок, поскольку чеченцы достигли высокого искусства земледелия. Уровень развития земледельческого хозяйства, его относительно высокая товарность дали Чечне право именоваться и быть на деле «житницей» Дагестана»[587]. Благодаря экономическому подъему чеченский народ сумел сплотить свои силы и изгнать многих пришлых из Дагестана и Кабарды феодалов. «Чечня отдохнула. Народ перестал быть тружеником, работающим только для обогащения своих притеснителей, стал работать на себя, богатеть и, наконец, сознал свою силу»[588].

б) Животноводство

По своему хозяйственному значению второе место в экономике Чечни занимало скотоводство. Скотоводством занимались как горные чеченцы (ламарои), так и плоскостные. В этой отрасли хозяйства было занято мужское население. Сам народ назвал себя нахчо, что, по мнению многих исследователей, означает «сырный». По вопросу о роли скотоводства в хозяйстве чеченцев и степени его развития в дореволюционной историографии сложилось два мнения. Некоторые авторы склонны были говорить о незначительном развитии скотоводства. Так, для 70-80-х годов XVIII века Яков Ренекс находил, что скотоводство у чеченцев «не из самых лучших»[589]. Норденштамм писал в 1834 году: «Скотоводство у чеченцев, особенно живущих на долине, небольшое потому, что мало пастбищных мест и там для скота летом слишком жарко, лошадей у них также в небольшом количестве и порода чеченских лошадей на Кавказе не славится: чеченские наездники покупают лошадей в Кабарде[590] и других местах, а более приобретают их на Кавказской линии и у кумыков… Рогатый скот вообще мал ростом и средней доброты, овец в горной части Чечни много и хорошей породы, там держат также много коз, ишаков (ослов)»[591]. Аналогичные факты приводил и Н. Дубровин, который, некритически передавая сведения источников первой половины XIX века, говорил о «неудовлетворительном состоянии скотоводства» у плоскостных чеченцев, о том, что в Чечне жители очень бедны скотом[592], но далее приводя сведения из другого источника, он о тех же чеченцах пишет, противоположное, а именно, что до 1840 года они были богаты скотом[593].

Но имеются и свидетельства, что согласно некоторым чеченским преданиям в первое время по выселении на плоскость чеченцы были мирным скотоводческим племенем[594].

К сожалению, документальные сведения не позволяют проследить выдвижение земледелия в хозяйстве чеченцев на первый план, но ясно, что в рассматриваемое время (с середины XVIII века) скотоводство по значимости уступает земледелию[595]. О состоянии скотоводства в предшествующее время говорит свидетельство Готлоба Шобера, который в 1718 году, наблюдая в Брагунах и близлежащих чеченских плоскостных аулах писал: «Овцы на сей земли зело тучны бывают, тако, что едва в Англицком государстве таковые обряшутся. К тому же вкусом добрым и шерсть их такова мяхка и изрядна, что со шпанскою шерстью в равности будет»[596].

Видный представитель царской администрации А. И. Ахвердов в 1804 году находил, что «главное скотоводство чеченцев состоит в овечьих стадах, а рогатого скота имеют малое число»[597].

А. П. Ермолов еще в 1819 году добивался отнять «паче скот и лошадей, составляющих главнейшее богатство чеченца»[598]. О многочисленных стадах чеченцев на их тучных пастбищах и лугах сообщает Голенищев-Кутузов[599]. Майор Властов видел богатство чеченцев Большой Чечни в многочисленных стадах скота[600]. К. Самойлов следующее писал о коневодстве в Чечне первой половины XII века: «чеченцы, живущие на плоскости, почти все имеют лошадей… В горах лошади считаются редкостью и их имеют только люди богатые»[601]. Конницу Шамиля составляли преимущественно чеченцы[602]. Мы располагаем свидетельством такого авторитетного автора, каким, несомненно, является Д. А. Милютин. Отметив неравномерность в наличии скота в различных чеченских обществах, Милютин отмечал, что «в лучшем состоянии находятся обитатели плоскости, особенно надтеречные и присунженские аулы; у них есть и хорошее скотоводство, и хлебопашество в лучшем состоянии… У одних надтеречных чеченцев считается приблизительно более 10 тыс. штук крупного рогатого скота и более 200 тыс. овец, следовательно, на каждый двор приходится около 5 шт. крупного скота и по 100 овец»[603].

Следовательно, о развитом скотоводстве говорят все очевидцы чеченской действительности.

Конечно, средние цифры, выводимые Милютиным, условны. Милютин сам говорит, что «на большей части Чечни считается весьма богатым, тот, у которого две пары быков и пара коров», а «вообще чеченцы очень бедны»[604]. Это утверждение верно при оценке всей Чечни. К. Самойлов, почему-то нашел, что большая часть чеченцев имеет необходимое: одну или две лошади, пару, редко более, быков, коров и несколько мелких животных, немногие имеют буйволов[605]. Должно предположить, что Самойлов имеет в виду большинство тех чеченцев, кои живут по Тереку, но не всех чеченцев»[606]. Перед нами две противоречивые оценки в характеристике одних и тех же отношений двумя близкими по времени авторами. Но если прав Самойлов, то, как понять чеченскую супрягу? Как понять соотношение между мелким и крупным рогатым скотом в хозяйстве отдельных домов?

В горной Чечне в 80-е годы XIX века овцы были «почти мерило благосостояния местных жителей»[607]. Овцеводство приобрело первостепенное значение в скотоводстве всей Чечни задолго до XIX века.

Сведения о скотоводстве у Надтеречных чеченцев, приведенные нами по Милютину, говорят об избыточности у них скота. К. Самойлов сообщает, что «некоторые чеченцы, живущие по Тереку, разводят домашних животных для продажи»[608]. В Чечне имели место хозяйства, насчитывавшие несколько сот или тысяч голов скота, в которых использовался наемный или рабский труд. Крупные скотовладельцы различными путями подчиняли себе мелких держателей скота, концентрируя скотоводство в своих руках. Одним из таких приемов была вынужденная отдача скота в стадо богатых, с платою трети приплода[609]. Пастбища составляли общетайповую собственность. Каждый двор мог послать на эти пастбища неограниченное число голов скота[610]. Это отдавало земли «родной тайпы в преимущественное владение крупных скотовладельцев, это была освещенная адатом форма эксплуатации тайповых земель».

Природные условия, характеризуемые наличием зимных и летних пастбищ (горные альпийские луга) придали скотоводству характер отгонного скотоводства, с сезонным перегоном скота на летние и зимние пастбища. В середине XVIII века кизлярский комендант располагал сведениями, что чеченцы скот «в жаркое время содержат в горах в крепких местах»[611], а осенью «обыкновенно скот свой из гор выгоняют»[612]. Так, в летнее время стада и большая часть табунов обществ Малой Чечни паслись на травянистых горах ауховского общества[613]. Все это содействовало широкому развитию арендных отношений, которые переходили из поколения в поколение.

На зимних пастбищах, каковыми для плоскостных чеченцев являлись их собственные земли, богатые скотовладельцы устраивали собственные кутаны – зимние устройства для скота.

Отношения аренды, имевшие место при отгонном скотоводстве, не поддаются сколько-нибудь значительному раскрытию в силу отсутствия источников. Норденштамм в 1834 году писал, что плоскостные чеченцы за пользование горными пастбищами уплачивали их владельцам – ламароям хлебом и другими произведениями, которых у последних не было[614].

Чеченские феодалы, встречая сильнейший отпор свободного чеченского крестьянства в своих притязаниях на его личность, верно оценили значение пастбищ для скотоводства.

Не ограничиваясь старыми приобретениями, они с середины XVIII века усиливают захваты тайловых пастбищ. Так, в 1765 году чеченские старшины[615] обратились с жалобой к кизлярскому коменданту генерал-майору Потапову, что князь Девлет Гирей захватил пастбищные земли, числившиеся государственными, которыми они пользовались совместно с гребенчуковцами[616].

Чеченские князья содействовали развитию скотоводства у подвластных им чеченцев, так как это увеличивало взимавшуюся с них продуктовую ренту. Сами князья выступали собственниками крупных многотысячных стад, обслуживаемых рабами и феодально-зависимым населением. Соотношение земледелия и скотоводства в феодальных владениях часто выглядело, где внешне, а где и на деле, в пользу последнего. Академик Фальк, побывавший в 1773 году в Кизляре, Брагунах, Новогладской и других местах, писал, что в Брагунах «поселяне суть хорошие сельские хозяева, имеют большое скотоводство, а особливо хороших лошадей»[617]. Тогда же он наблюдал, что в княжеской деревне Девлет Гирей (впоследствии Старый Юрт) у жителей много скота, а земледелием занимаются очень мало[618].

Помимо летних и зимних пастбищ, для развитии скотоводства отводились сенокосные участки. Скошенная трава использовалась для кормления скота в зимний период. Сенокошение избавляло чеченцев-скотоводов от необходимости нести кочевую жизнь.

Захват земель отдельными тайпами и семьями, взимавшими за них высокую арендную плату, тормозил развитие скотоводства. Это были причины социального порядка, так как уровень развития чеченского скотоводства отнюдь не был пределом. Недостаток сенокосных и пастбищных мест в рассматриваемый нами период (середина XVIII – 40-е годы XIX века) испытывали как плоскостные, так и горные чеченцы. Недостаток сенокосов и высокие арендные цены на пастбище ограничивали отдельных мелких хозяев содержанием небольшого числа скота.

Расширение сенокосов[619] в горах, образование новых участков требовало того же египетского труда, что и террасное земледелие. Приготовить покосное место в горах, – затем собрать с него сено было так же трудно, как и приспособление полей для посевов. Крутые покатости гор очищались от камня, многие из которых оставлялись, как непосильные человеку. Непривычный человек едва ли сумел бы свободно ходить по этим покосным местам. Заготовленная копна, оплетенная гибкими прутьями, сталкивается под гору и нередко копна, ударившись о камень, разрывает прутья, сено разлетается по воздуху, и горцу остается смотреть на исчезающие плоды его труда[620].

Крупный рогатый скот чеченцев-горцев состоял из горских пород и был малопродуктивен.

Рогатый скот в горной Чечне был представлен так называемой чеченской породой великокавказской разновидности рогатого скота[621]. Экземпляры горского рогатого скота по размерам почти вдвое меньше крупного черноморского скота. Живой вес взрослого экземпляра – 10-12 пудов[622]. Цепкий и проворный, этот скот как бы создан для гор. Удои молока составляли до ¼  ведра в день. За удойный период (около 5 месяцев) от одной коровы можно было набрать около 30 фунтов масла и 1,5-2 пуда сыра[623].

Повсеместное распространение получило птицеводство. Как писал Норденштамм, кур и индеек в Чечне везде было много[624].

Овцеводство удовлетворяло насущные потребности чеченцев, давая мясо, молоко, кожу для одежды и обуви и т. д. Молоко служило для изготовления масла, сыра и т. д. Скот и изделия из обработанного животноводческого сырья служили предметом обмена и находили сбыт за пределами Чечни. В Чечне были распространены овцы грубошерстной породы, которые были заимствованы у них русскими казаками и крестьянами-переселенцами, у которых чеченцы заимствовали мериносов – основу тонкорунного овцеводства[625].

Увеличившееся с выселением на плоскость скотоводство стало давать больше, чем раньше, мясной и молочной пищи, сырья (шерсти, кожи), стало давать излишек продуктов. Скотоводство подняло чеченское земледелие, дало необходимую тягловую силу для применения большого плуга, подняло производительность труда. Производительные силы стали давать прибавочный продукт – необходимое условие имущественной, а затем социальной дифференциации. На этой же основе развивается и крепнет обмен между представителями различных тайп.

Мы не располагаем сведениями о географическом распределении скотоводства и земледелия, хотя в силу естественных условий можно предположить больший удельный вес скотоводства в хозяйствах горных жителей, нежели у  плоскостных чеченцев. По данным Абрамовской комиссии, географическое распределение земледелия и скотоводства в Чечне в конце XIX века выглядело так: в некоторых селениях, расположенных в северной половине Чечни, преобладает скотоводство, в большинстве сел хлебопашество преобладает над скотоводством, в Южной Чечне скотоводство занимает главное место[626]. Несомненно, основные контуры этой картины можно наблюдать и в первой половине XIX века.

в) Садоводство

Важнейшей отраслью сельского хозяйства Чечни являлось садоводство. Культура садоводства стояла на высокой ступени развития. Из поколения в поколение переходило искусство обработки садов. Сады были гордостью и украшением Чечни. Фруктовые деревья Чечни давали обильные урожаи, а фрукты с них отличались высокими вкусовыми качествами и пользовались широкой популярностью. Мы не имеем данных о площадях садов и сборе фруктов. К тому же сведения различных авторов противоречивы и неполны, ибо вопросам садоводства и виноградарства в работах большинства авторов уделялось менее всего внимания. Но источники в целом свидетельствуют о том, что почти во всех чеченских аулах выращивалось множество сортов фруктов, а Чечня была страной садов.

Свидетельство Норденштамма, что «Чеченцы очень мало занимаются садоводством, хотя климат к тому весьма много способствует, особенно в низменных местах, где разведение садов не стоило бы больших трудов»[627], – верно только в части характеристики благоприятных для садоводства условий, но отнюдь не состояния садоводства. Садоводство поражало многих, побывавших в Чечне. Для характеристики состояния садоводства Чечни до Кавказской войны приводим описание садов Малой Чечни, варварски вырубленных царскими войсками в 1848 году по приказу барона Меллера-Закомельского, с ведома и одобрения сумасшедшего начальника Левого фланга генерала Нестерова. «Начинались сады местного эдема с их роскошно убранными плодами деревьями. Мы шли разорять эдем, опустошать этот благословенный уголок Малой Чечни, уничтожать эти сады, рубить фруктовые деревья.

Колонна, выступившая раньше нас к низовьям Гехи и Валерика, должна была отвлечь внимание неприятеля от ближайших к Урус-Мартану окрестностей и дать нам возможность безнаказанно перебраться за Рошню и выполнить тяжелую задачу превращения в пустыню прелестного пейзажа, каким-то чудом уцелевшего среди всеобщего погрома и опустошения. Мы приступили к выполнению задачи. Наследие отцов, взлелеянное несколькими поколениями, составлявшее гордость и утешение всех возрастов, начало падать под безжалостными ударами топоров. Ни одного выстрела не было сделано в защиту его, в отмщение за самую горькую обиду, какая только может быть нанесена бедному трудолюбивому простолюдину. Сады, казавшиеся нам библейским раем в сравнении с окружающей их местностью в наше первое посещение Рошни, представляли теперь грустную картину опустошения; деревья были обезображены, с поломанными ветвями, с помятыми вершинами; площадки между деревьями загромождены были свежим валежником и усеяны осыпавшимися плодами…

В нашей колонне, когда она возвращалась на Мартан, не было ни одного солдатского кармана, ни одной сумки, ни одного мешочка, которые бы не были туго набиты всевозможными фруктами позднего летнего сезона: яблоками, грушами, бергамотами, армудами. Особенное внимание обращали на себя сливы величиною с грушу и странного вида персики, прозрачные, янтарного цвета, величиною в кулак человека пепельно-зеленого цвета, с сине-багровым пятном вместо румянца. В зарядных ящиках и передках также нашлось место для фруктов…; на повозках были мешки с кизилом и грецкими орехами. Это был настоящий подвижной фруктовый рынок. Каштанов наши солдаты не брали, потому что до них ни с которой стороны дотронуться нельзя было»[628]. Крупнейшие села Чечни были богаты не только земледелием и скотоводством, но и садами.

«Старшие аулы, – свидетельствует К. Самойлов, – окружены часто очень большими садами»[629]. Такими аулами были Бата-Юрт, Ака-юрт, Маюртуп, Гелъдыген, Автуры, Герменчук, Шали, Большая и Малая Атага, Урус-Мартан, Тепли и др.

Отряды царских войск систематически уничтожали фруктовые сады, превращая цветущий край в настоящую пустыню. В 1825 году генерал Греков «взял селение (Шали. – Ф. Т.) штурмом, сжег его и вырубил сады – тягчайшее наказание народу»[630]. Тогда же им вырублены сады в некоторых деревнях в: Гойтинском, Мартанском и Гехинском лесах[631]. В 1826 году генералом Грековым были сожжены аулы: Рошня, Гехи, Даут-Мартан и Щельчкиа «и сады их вырублены»[632]. При этом в Урус-Мартане «великолепные сады его были срублены под самый корень»[633], а аул Гехи ранее славился «богатыми садами»[634], в которых было много шелковичных деревьев[635]. Таким образом, Самойлов прав, утверждая, что в Чечне «садоводчество прежде (до 1840 года. – Ф. Т.) процветало[636].

В Чечне произрастали самые разнообразные породы культурных деревьев. «В садах растут, – писал в 1855 году К. Самойлов, – груши, яблоки, сливы, вишни, айва, алыча, персики, кизил, тутовник и виноград. Лет пятнадцать еще тому назад сады приносили хороший доход своим хозяевам, возившим множество свежих и сушеных плодов в Кизляр и Моздок на продажу»[637].

Тутовые листья использовались для разведения, хотя и в самых ограниченных размерах, шелковичных червей – предмет женских занятий[638].

По свидетельству Р. Ф. Розена, чеченцы сухими запасают впрок яблоки, груши[639]. Виноград, разводимый в небольшом количестве чеченцами, жившими по Тереку и Сунже, кроме потребления, шел на продажу и выделку «вареного вина» (джапа)[640]. О разведении винограда чеченцами, жившими на Тереке и Сунже, упоминал С. Броневский[641].

Аул Гордали, находившийся в Ичкерийских горах у истоков Аксая, славился грецкими орехами, торговля которыми в Чечне и Кумыкии составляла «главный промысел жителей сей деревни»[642], – сообщал в начале 30-х годов XIX века капитан Норденштамм.

Многими авторами засвидетельствовано, что в Чечне фруктовые деревья в большом количестве произрастали в лесах. Норденштамм отметил, что повсюду в лесах растут фруктовые деревья, грецкий орех, виноград[643], а также яблоки, грушовник, кизил, вишни, сливы, тут шелковица[644].

Таким образом, садоводство было важным подспорьем в хозяйстве чеченцев. Сады делали Чечню одним из замечательных мест Северного Кавказа. В них воплотился труд талантливого народа, преобразующего природу. Отмеченное нами утверждение Норденштамма о слабом развитии чеченского садоводства явно несостоятельно и ошибочно[645].

г) Пчеловодство

Заметной, хотя и второстепенной отраслью хозяйства чеченцев было пчеловодство. Население Чечни, видимо, с глубоной древности занималось этой сферой сельского хозяйства. Богатая растительность, масса фруктовых деревьев, цветов и ягод создали чрезвычайно выгодные условия для развития здесь пчеловодства. В свою очередь урожай большинства сельскохозяйственных культур, почти всех плодово-ягодных, в том числе яблонь, груш, вишен, слив, черешни, винограда и многих других, зависел от опыления их насекомыми, особенно от пчелоопыления. Превосходные качества отличали чеченский мед[646].

В Чечне добывалось большое количество дикого меда. Я. Штелин сообщал: «Мед и воск вынимают они из бесчисленных диких ульев в дуплах, или в частых кустах и густых лесах»[647].

Яков Рейнеггс упоминает при ручье Балсу деревню того же имени «кое получило оно от великого множества пчел, которых там находят»[648]. По свидетельству генерала Дельпоццо чеченцы «пчеловодством занимаются рачительно и получаемый от того в большом количестве мед отменно вкусен»[649].

Мед и воск имели большой сбыт на рынке и были важной статьей дохода. В 1830 году Р. Ф. Розен писал, что «особенно пчеловодство ичкеринцев изобильное»[650], в обществе Чабуртлы «пчеловодство изрядное»[651]. По свидетельству генерала Вельяминова пчеловодство у чеченцев «довольно значительно»[652]. Однако развитие пчеловодства не соответствовало благоприятным природно-климатическим условиям, что отметил К. Самойлов, когда писал, что «немногие занимаются пчеловодством, хотя ароматные леса Чечни могли бы много способствовать этой промышленности»[653].

Полковник Руновский передает, что «по словам Шамиля, чеченцы, живущие на плоскости, имеют большую склонность к пчеловодству. Есть люди, владеющие многими сотнями ульев и ухаживающие за ними с большим старанием»[654]. Это сообщение позволяет нам говорить как о благоприятных возможностях и выгоде занятия пчеловодством, так и о наличии состоятельной верхушки, ведущей товарное хозяйство (пчеловодство).

Мед и воск служили предметом внутренней меновой торговли горных и плоскостных чеченцев, а также вывозились за пределы Чечни. По сведениям Норденштамма, в 1832 году пчеловодство у чеченцев «большое, особенно в горах; мед продают в большом количестве через мирных чеченцев кизлярским промышленникам»[655]. Помимо посредников, горные чеченцы, как сообщает Розен, непосредственно сами сбывали мед и воск плоскостным чеченцам и андийцам в обмен на их товары[656]. Милютин коротко упоминает об обработке жителями высокогорной Чечни продуктов пчеловодства, но не говорит, в чем это выражалось[657].

Таким образом, пчеловодство в Чечне было важным подспорьем в хозяйстве чеченских тружеников. Факты говорят, что у определенной прослойки занятие пчеловодством выходило далеко за рамки приусадебного хозяйства.

Обширные территории, находившиеся под лесами, садами и лугами, отчасти огородами, способствовали быстрому размножению пчел и накоплению ими больших запасов меда. Однако в дальнейшем по мере вырубки лесов и садов, особенно при Ермолове, распашки лугов, богатых медоносной растительностью, постепенно ухудшались условия для развития пчеловодства.

Рассмотренные отдельные стороны хозяйственной жизни Чечни второй половины XVIII – 40-х годов XIX века позволяют заключить, что главным и основным в чеченской экономике было земледелие, второстепенную роль играло скотоводство[658]. Слабее были развиты садоводство и пчеловодство. Продукция всех этих отраслей хозяйства становится предметом, как внутреннего товарного обращения, так и вывоза. Начало подъема экономики Чечни было положено с выселением на плоскость многих тысяч жителей горных аулов, освоением усовершенствованных земледельческих навыков, внедрением новых сельскохозяйственных орудий труда. Этот подъем происходил при благотворном влиянии на экономику Чечни со стороны соседних народов Дагестана и Кабарды и мощного воздействия экономики России. Прав был генерал Граббе, заявляя, что «каждый, кто был в Чечне в кратковременный промежуток спокойствия с 1833-го по 1840 год, может свидетельствовать, в каком цветущем положении находилась сия страна и до какой степени благосостояние ее возрастало»[659]. Этим в значительной мере объясняется активное участие чеченцев в движении Шамиля, когда они боролись за землю, орошенную потом многих поколений тружеников.

[1] Денисова Г. С. Этнический фактор в чеченском кризисе // Научная мысль Кавказа. 1996. № 3. С. 54.

[2] Сюда можно отнести книги: Вачагаев М. М. Чечня в годы Кавказской войны: Автореф. насоиск. уч. ст. к.и.н. М., 1995; Шахбиев 3. Судьба чечено-ингушского народа. М., 1996; Чеченцы: история и современность. /Сост. и ред. Ю. А. Айдаева. М., 1996; Сигаури И. М. Очерки истории и государственного устройства чеченцев. М., 1997; ГакаевД. Очерки политической истории Чечни (XX век): В 2 ч. М., 1997; Мужухоев М. Б. Ингуши. Страницы истории, вопросы материальной и духовной культуры. Саратов, 1995; Мужухоева Э.Д., Мужухоев М. Б. Ингушетия и ингуши. М., 1999; Гапуров Ш. А. Северный Кавказ в политике России в начале XIX в. (1801-1815). Нальчик,2004 и др.

[3] См.: Хасбулатов А. И. Установление российской администрации в Чечне (вторая пол. XIX – нач. XX в.). М., 2001; Ибрагимова 3. X. Чеченская история. Политика, экономика, культура. М., 2002; Россия и Чечня. Поиски выхода. /Сост. Я. А. Гордин. СПб., 2003; Взаимоотношения чеченцев с народами Кавказа: история и современность. Грозный, 2005 и др.

[4] Руновский А. Канлы в немирном крае // Военный сборник. Т. 14. 1860. С. 203.

[5] См. материалы научной конференции «Прогрессивная роль России в исторических судьбах народов Северного Кавказа». 2-4 октября 1979 г., г. Грозный. Вступительное слово первого секретаря Чечено-Ингушского обкома КПСС А. В. Власова, доклады академика A. JI. Нарочницкого и секретаря Чечено-Ингушского обкома КПСС М. О. Бузуртанова // Грозненский рабочий. 1979, 1 октября. (Сегодня вопрос о добровольном вхождении Чечни в состав России в чеченоведении пересмотрен. – Ред.).

[6] Гарданов В. К. Общественный строй адыгских народов. М., 1967. С. 3.

[7] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Махачкала, 1940. Т. 3. Ч. 1. С. 298. Следует подчеркнуть, что эти оговорки сделаны Норденштаммом при описании Чечни.

[8] См.:Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. СПб., 1871. Т. 1. Кн. 1. С. 13, или «Записка генерал-майора Пассека, составленная в конце 1841-го года», OP РНБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ф. СП., Д.А., А. 1. 67, л. 26. Уже в 20-30-е годы XIX века происходит успешное преодоление расширительного употребления понятия «черкесы», однако понятие «горцы» так и закрепилось в исторической литературе за всеми местными народами. Оно перешло и в советскую историческую науку. Между тем многие северокавказские народы, в том числе и чеченцы, четко делятся на горных и равнинных жителей.

[9] Пятий. Русский язык в Кавказской школе // Кавказская школа. 1914. № 7. С. 40.

[10] АВПР, ф. Кабардинские дела, 1758, д. 2, л. 182.

[11] М. О. Косвен сообщает, что А. М. Буцковский в 1810 году был командирован на Кавказскую линию для описания Кавказской губернии. М. О. Косвен. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке // Кавказский этнографический сборник. М., 1958. Вып. 2. С. 179.

[12] РГВИА, ф.414, оп. 1, д. 300.

[13] РГВИА, ф. 482, оп.1, д. 193, л. 1856.

[14] РГВИА, ф. 414, оп. 1, д. 301, л.108-127 об., 129-149, 158 об., КН. 229-229об.

[15] РГВИА, ф. 194, оп. 1, д. 37, л. 15 об. О командировании Д. Давыдова на Кавказ см.: Н. А. Волконский. Война на восточном Кавказе с 1824 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Тифлис, 1886. С. 120. См. также «Записки Дениса Васильевича Давыдова, в России цензурою не пропущенные». М., 1863 и Денис Давыдов. Военные записки. М., 1940.

[16] РГВИА, ф. 492, оп. 1, д. 201.

[17] ОР РГБ, ф. 169, папка 81, д. 7.

[18] Милютин Д. А. Мои старческие воспоминания. ОР РГБ, ф. 169, манка 8, д. 21, л. 2930. Частично эти материалы опубликованы. См.: Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1843-1856. /Под ред. д.и.н. проф. JI. Г. Захаровой. М., 2000. – Ред.

[19] Архив АН РФ, ф. 99, д. 8, 16, 37.

[20] Архив АН РФ, ф. 100.

[21] Архив АН РФ, ф. 103.

[22] ОР РНБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ОЛДП. F. № 192, л. 10-об. 11.

[23] ЦГА РСО-А., ф. 12, оп. 6, д. 796, л. 6 или л. 8 об. См. также ЦГА РСО-А., ф. 12, оп. 4, д. 108, л. 122 об., 26.

[24] Эта группа документов была бы полнее, но многие из них погибли в годы движения Шамиля. Так, документы о происхождении, правах и преимуществах Турловых погибли вместе с их имуществом и 1840 году при восстании жителей Надтеречных деревень, примкнувших к Шамилю. ЦГА РСО-А., ф. 262, оп. 1, д. 6, л. 10-11 об.

[25] Леонтович Ф. И. Адаты Кавказских горцев. Одесса. 1883. Вып. 2.

[26] Кавказский календарь на 1860 г. Тифлис, 1859.

[27] Ипполитов А. П. Этнографические очерки Аргунского округа, ССКГ. Тифлис, 1868. Вып. 1, отд. 3. Об А. П. Ипполитове, см. РГВИА, ф. 100. оп. 120, 6 отделение, д. 341, л. 17

[28] См. ЦГА РСО-А., ф. 12, оп. 2, д. 671, л. 42 или д. 108, л. 3.

[29] Отчет генерал-фельдмаршала князя А. И. Барятинского за 1857-1859 годы. Акты Кавказской археографической комиссии.1 Т. 12. С. 1289.

[30] О нем см.: Старый солдат. Странички прошлого // Кавказский край. Владикавказ. 1906. № 6.

[31] ЦГА РСО-А., ф. 12, оп. 2, д. 612, л. 35, 36, 48, 49.

[32] Ахшарумов Д. Д. Из моих воспоминаний (1849-1851) // Мир божий, 1904, № 1-3.

[33] Отношение графа Нессельроде к графу Паскевичу от 8 апреля 1830 г. № 115. АКАК, т. 7, док. № 860, с. 889, 890.

[34] Щеголев П. Е. Декабристы. М.; JI., 1926. С. 105.

[35] АКАК, т. 8, с. 380. См. также с. 381 о топографических работах в Чечне.

[36] Саракаев Ибрагим бек. Мюридизм // Терек. 1912. № 4297. 22 апреля.

[37] Башир Далгат. Материалы по обычному праву ингушей // Известия Ингушского научно-исследовательского института краеведения. Владикавказ, 1929. Вып. 2. С. 301.

[38] Там же. С. 304.

[39] У М. О. Косвена даты жизни Гюльденштедта указаны 1741- 1781 гг. (см. КЭС, 1, с. 285). Мы заимствовали даты из след, соч.: Муханов П. Красный мост. Воспоминание о Гюльденштедте // Московский телеграф. 1825. С. 66; Вейденбаум Е. Путеводитель по Кавказу. Тифлис, 1888. С. 65.

[40] Гюльденштедт И. А. Путешествие по России и в Кавказские горы. СПб., 1787. Ч. 1. С. 159.

[41] Частично сведения, собранные Гюльденштедтом, были впервые использованы в книге Георги «Описание всех в российском государстве обитающих народов…», СПб., 1776. С. 4961. Хотя Георги и не указывает источника сведений о чеченцах и ингушах, идентичность ; фактов подтверждает наше утверждение. Следует только иметь в виду, что Георги приводит лишь часть фактического материала, содержащегося у Гюльденштедта.

[42] У Гюльденштедта ошибочное именование деревни «Denalkiree», что отметил еще Клапрот. См.: Клапрот Ю. Историко-географическое описание Кавказа между реками Терек, Арагви, Мурой и Каспийским морем. Веймар, 1814. С. 20 (немец, яз.).

И. Дебу не учел последней поправки и говорил о князе Давалкирере, следуя Гюльденштедту. См.: Дебу И. О Кавказской линии. СПб., 1829, С. 1920. Эта ошибка вкралась и в русское издание части описания путешествия акад. Гюльденштедта: «Географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа» (СПб, 1809. С. 14), а также в сочинение П. Г. Буткова «Материалы для новой истории Кавказа с 1722-го по 1803 год» (СПб., 1869. Ч. 1. С. 260), и в статью И.Ф. Головчанского «Первая военная экспедиция против чеченцев в 1758 году», «Записки Терского общества любителей Казачьей старины» (Владикавказ, 1914. № 2. С. 83).

[43] П. С. Паллас посетил Кавказ спустя 20 лет после Гюльденштедта и издал «Замечания о путешествии в Южные наместничества Российского государства в 1793 и 1794 г.г.» Лейпциг, 1799. Т. 1. (немец. яз.).

[44] Сведения о чеченцах весьма незначительны. Деппен Ф. П. Ученые труды П. С. Палласа. СПб., 1895. С. 51.

[45] Путешествие д-ра И. А. Гюльденштедта в Грузию и Имеретию.- Издание в обработке Ю. Клапрота. Берлин, 1815. С. 45 (немец. яз.).

[46] Кроме указ. выше см.: Описание кавказских стран д-ром И. А. Гюльденштедтом. Издание в обработке Ю. Клапрота. Берлин, 1834 (немец, яз.). Чеченцам, ингушам и карабулакам отведены с. 147-155.

[47] Гюльденштедт И. А. Путешествие по России и в Кавказские горы. Ч. 1. С. 477 481 (немец. яз.).

[48] Берже А. Этнографическое обозрение Кавказа. СПб., 1879. С. 13.

[49] Полное собрание ученых путешествий по России, издаваемое Императорскою Академиею Наук по предложению ее президента. Т. 6. Записки путешествия академика Фалька. СПб., 1824. Гл. 10. С. 56-86.

[50] О И. Фальке см. :Липский В.А. Императорский С.-Петербургский Ботанический сад за 200 лет его существования (1713-1913). СПб., 1913. Ч. 1.С. 164-194.

[51] Собрание сочинений Р. А. Фадеева. 60 лет Кавказской войны. СПб., 1889. Т. 1. С. 89.

[52] Из архива К. Э. Андреевского. Записки Э. С. Андреевского. Одесса, 1919. Т. 1. С. 151.

[53] АКАК, т. 11, док. № 870, с. 996. В 1858 г. редакцией газеты «Кавказ» обещана статья «Чечня и Кумыкская площадь», так и не увидевшая свет // Материалы для изучения Кавказа. Кавказ, №96.

[54] Берже А. П. Этнографическое обозрение Кавказа. Труды III Международного съезда ориенталистов в С.-Петербурге. 1876. СПб., 1879-1880. Т. 1. С. 308.

[55] Акты, собранные Кавказскою археографическою Комиссиею, Тифлис, 1888. Т. 11. Рецензия в газете «Новое обозрение». 1888. N- 1682.

[56] В 1898-1899 годы председатель Кавказской археографической комиссии Е. Д. Фелицын проводил разбор архивов Северного Кавказа, но результаты его работ не были опубликованы. См.: Кавказский (.нижний вестник. Тифлис, 1900. С. 17.

[57] Новое обозрение. 1888. № 1682.

[58] Леонтович Ф. И. Адаты кавказских горцев. Одесса. Вып. 1. 1882. Вып. 2. 1883. Намеченный к изданию третий выпуск не был опубликован. См.: Вып. 1, с. 81. О возможном местонахождении третьего выпуска «Адатов», см.: А. С. Омаров. Из истории права народов Дагестана (Материалы и документы). Махачкала, 1968. С. И и 70.

[59] Авторство установлено М. О. Косвеном. См.: КЭС, ч. 1, с. 343, 844.

[60] Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе, 1871. Т. 1. Кн. 3. С. 119, № 610.

[61] Леонтович Ф. И. Адаты кавказских горцев. Вып. 2. С. 79.

[62] Там же. С. 80.

[63] См.: Косвен М. О. Проблема общественного строя горских I in родов Кавказа в ранней русской этнографии // Советская этнография. 1951. № 1. С. 2. И. Иванов был редактором «Ставропольских губернских ведомостей» в 50-х годах XIX века. Список авторов, пользовавшихся «Описанием» чеченских адатов 1843 года и указанных М. О. Косвеном, можно продолжить. К ним примыкают: К. Самойлов, Заметки о Чечне // Пантеон. Т. 23. № 9,10, СПб., 1855; Н. Дубровин Утверждение русского владычества на Кавказе. СПб., 1871. Т. 1. Кн. 1; Зиссерман А. Л. Двадцать пять лет на Кавказе (1842-1867). 1851-1856. СПб., 1879. Ч. 2, С. 437, 438 у Зиссермана чеченцы именуются «кментами» кумыков, а в «Описании…» – клиентами.

[64] Косвен М. О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке // КЭС, ч. 1. М.; JI. 1962. С. 191.

[65] Там же. С. 343.

[66] Там же. С. 191.

[67] Леонтович Ф. И. Адаты кавказских горцев. Одесса, 1883. Вып. 2. С. 121, 122.

[68] Там же. С. 123, 124.

[69] Там же. Вып. 1. С. 64, 65.

[70] Рапорт Кавказского Наместника на Кавказе генерал-лейтенанта Муравьева от 31 декабря 1855 года за № 723 – Председателю Кавказского Комитета. РГИА, ф. 1268, оп. 8,1856, д. 41, л. 1-2 об.

Константинов составил «Историю владычества русских за Кавказом». В 1842 году были готовы ее отдельные отрывки, в 1846 году две части работы представлены им наместнику Кавказа М. С. Воронцову для представления императору. Тот факт, что автор составил «Историю…» «не по приказанию начальства, а по собственной охоте и усердию» (РГИА, ф. 1268, оп. 2, д. 2816, л. 7 об.), видимо, обусловил известную «вольность» в программе исследования. Князь Воронцов в отношении к военному министру князю Чернышеву так оценивал работу Константинова: «Конечно, книга эта не может быть вполне напечатана, но многие отрывки из оной могут быть изданы во всеобщее сведение». (РГИА, ф. 1268, оп. 2, д. 2816, л. 2). Князь Чернышев нашел, что «в тексте и в примечаниях есть предметы, которые никоим образом не должны быть публикованы». (РГИА, ф. 1268, оп. 2, д. 2816., л. 7 об., 8). Подобные отзывы в те времена, естественно, предрешали судьбу газеты. В 1849 году Константинов получил предупреждение за материал 4 и 8 номеров газеты. (РГИА, ф. 1268, оп. 3, д. 117, л. 1.).

[71] Из архива К. Э. Андреевского. Записки Э. С. Андреевского. Одесса, 1913. Т. 1. С. 46 и 155.

[72] Публикация началась с 1855 года, о чем в № 7 газеты сообщалось: «Под этой рубрикой мы надеемся нередко печатать статьи, которые будут извлекаться нами из старых архивных дел, и подлинные документы, относящиеся как к Ставропольской губернии, так и к другим пограничным с нашею губерниею землям, лежащим по сю сторону Кавказских гор, а именно: к владению кумыков, Чечне, Кабарде, Абадзе, к землям закубанских ногайцев и Адыгских племен».

[73] Ставропольские губернские ведомости. 1856. № 28, 29, 32,46; 1857. № 4, 5, 7, 8; 1857. № 43 и 45; 1858. № 7, 9, 11, 18, 19.

[74] См. Jolo. Библиографическая заметка. Кавказский Календарь на 1889 год // Новое обозрение. 1889. № 1750.

[75] Вышел в 1876 г.

[76] ОР РГБ, ф. 363, картон 9, ед. хр. 79, л. 1 или карт. 1, д. 14, л. 437.

[77] Акты, собранные Кавказской Археологической Комиссией. Сборник Императорского Русского географического общества. Т. 73. СПб., 1890.; Ермолов А. Письма. Махачкала, 1926 // СМОМПК, вып. 45; Записки А. П. Ермолова. 1816-1827 гг. М., 1868. Ч. 2.

[78] См. Попов И. М. Ичкерия // ССКГ. Тифлис, 1870. Вып. 4. С. 4.

[79] Берже А. Чечня и чеченцы // КК на 1860, Тифлис, 1859. С. 124, 128.

[80] Исследователь кавказских языков Г. Мерцбахер считал, что «у чеченцев, как почти и у всех народов, ислам вполне изгладил воспоминание о прежней их истории, происхождении и древней культуре» // Мерцбахер Г. К этнографии обитателей Кавказских Альп// ИКОИРГО, т. 18, № 2. Тифлис, 1905. С. 113. Но этим Мерцбахер лишь выявил свое незнакомство с фольклором чеченского и других кавказских народов и, с литературой, им посвященной.

[81] Чеченские сказки, как сообщал А. П. Ипполитов, были записаны по-арабски, и это требует объяснения. См.: Ипполитов А. П. Этнографические очерки Аргунского округа // ССКГ. Тифлис, 1868. Вып. I. С. 26.

[82] Максимов В. В арбе по Чечне // Революция и горец. 1929. № 1-2. С. 69.

[83] ОР РГБ, ф. 169, папка 81, д. 7, л. 17 об.

[84] Лаудаев У. Указ. соч. С. 58.

[85] Иваненков Н. С. Горные чеченцы // Терский сборник. Владикавказ, 1910. С. 10, 11.

[86] Гатуев Конст. Зелимхан. Ростов н/Д; Краснодар, 1926. С. 6.

[87] Максимов П. Указ. соч. С. 69, 70. См. также Н. Белозерская. Написки Ван-Галена // Исторический вестник, 1884. Т. 6. С. 661.

[88] Саидов И. М. Общественный быт вайнахов XIX и начала XX в. Махачкала, 1970. JI. 88, 89.

[89] Гасан-Эфенди Алкадари. Асари Дагестан. Махачкала, 1929.

[90] Абас Кули-Ага Бакиханов. Гюлистан-Ирам. Баку, 1926. С. 11, 17, 64.

[91] АКАК, т. 12. О политической направленности изданного дневника говорят его большие расхождения и сокращения, обнаруживаемые при сравнении с подлинником, хранящимся в ЦГА РCO-А. и РГВИА.

[92] Библиотека для чтения. 1848 (№ 176,177), т. 88, № 5,6 и т. 89, 1848, ч. 1,№7.

[93] РГИА, ф. 1268, оп. 6. д. 473, л. 2. В данном прошении начальству Беляев говорит о десятимесячном плене. В Санкт-Петербургский цензурный комитет статья поступила под названием: «Сударь. Десять месяцев в плену у чеченцев». РГИА, ф. 1268, оп. 8,1855/56 г., д. 32, л. 23.

[94] Там же, л. 22.

[95] Там же, л. 4-21 об.

[96] Клингер И. А. Нечто о Чечне // Кавказ. 1856. № 101.

[97] Материалы по истории Дагестана и Чечни (первая половина XIX века). Т. 3. Ч. 1. 1801–1839. Том подготовлен к печати Г. Е. Грюмберг и С. К. Бушуевым / Под ред. С. К. Бушуева и Р. Магомедова. Махачкала, 1940.

[98] М. О. Косвен полагает, что «Описание»… Норденатамма (Норденштамма) первое сочинение, специально посвященное Чечне. См.: Косвен М. О. Материалы по истории и этнографии Кавказа в русской науке // КЭС. М., 1955. Т. 1. С. 304.

[99] Норденштамм Иван Иванович в 1840 году уже полковник, обер-квартирмейстер войск Кавказской линии и Черноморья, в 1843 он начальник штаба войск Кавказской линии и Черноморья, генерал. (ОР РГБ, ф. 169, картон 81, д. 7, л. 11; там же, картон 18, д. 20, л. 21)// С 1846 года Норденштамм Кавказский гражданский губернатор (вместо генерал-майора Ольшевского) и Нюландский губернатор. РГИА, ф. 1268, оп. 2, 1846 г., д. 56.

[100] См.: Н. Ф. Дубровин М. О. История войны и владычества русских на Кавказе. СПб., 1871. Т. 1.Кн. 1.; Берже А. Чечня и чеченцы// КК на 1860.

[101] См.: Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 42. Продолжением «Материалов…» можно условно считать сборник документов: Движение горцев северо-восточного Кавказа в 20-50 гг. XIX века, Махачкала, 1959; также условно и неполно в качестве 1-го и 2-го томов «Материалов…» можно рассматривать сборник: История, география и этнография Дагестана XVIII-XIX вв. М., 1958.

[102] Шамиль – ставленник султанской Турции и английских колонизаторов/ Под ред. Ш. В. Цагарейшвили. Тбилиси, 1953. С. 12.

[103] Величко В. Л. Полное собрание публицистических сочинений. СПб., 1914. Т. 1. С. 21.

[104] Ковалевский И. П. Кавказ. СПб., 1916. Т. 2; его же. Восстание в Чечне и Дагестане в 1877 и 1878 гг. СПб., 1912; Ткачев Г. А. Ингуши и чеченцы в семье народностей Терской области. Владикавказ, 1911 и др.

[105] Погожее В, П. Кавказские очерки. СПб., 1911. С. 19.

[106] Чернышевский Н. Литературное наследие. Т. 3. С. 227. См.: С. Бушуев. Русская история в освещении революционных демократов// Историк-марксист. 1940. № 8. С. 92.

[107] Величко B.JI. Указ. соч. СПб., 1914. Т. 1. С. 4.

[108] Очерк северной стороны Кавказа // Кавказ. 1847. N° 2. Сравн.: Романовский. Кавказ и Кавказская война. СПб., 1860. С. 202.

[109] Авторство установлено по: Берже А. П. Этнографическое обозрение Кавказа. СПб., 1879. С. 13. О Я. Штелине см. также: Косвен М. О. Материалы по истории и этнографии Кавказа в русской пауке // КЭС, т. 1, М., 1955. С. 281. М. О. Косвен сузил сочинение работы Штелина, сведя ее преимущественно к описанию кабардинцев.

[110] Мнение А. Берже о том, что сведения данной статьи о кавказцах «слишком поверхностны» «Этнографическое обозрение Кавказа», с. 13, нам кажется не верным в оценке фактов, сообщаемых о Чечне, ибо они превосходят сведения многих последующих авторов.

[111] Географический месяцеслов на 1772 год. СПб., при Имп. Лкад. Наук.

[112] См.: КЭС. 1955. Т. 1. С. 282. П. С. Потемкину приписывается также неизвестное «Документальное описание кавказских народов». См.: М. Т. Лорис-Меликов. О кавказских правителях // Гусский архив. 1873. № 5. С. 769. См. также: Прежние и будущие пути сообщения Кавказа // Русское слово. СПб. 1859. № 7. Сравн. Б. А. Гарданов. Описание кабардинского народа, составленное в 1784 году П. С. Потемкиным // Сб. статей по истории Кабарды. Нальчик,1956.

[113] Бурнашев С. Д. Описание горских народов. Курск, 1794. С. 4.

[114] Павлов-Сильванский Н. П. Феодальные отношения в удельной Руси. СПб., 1901. С. 19.

[115] Новейшие географические и исторические известия о Кавказе, собранные и пополненные Семеном Броневским. Ч. 1-2, М., 1823. И том же 1823 г. в январском номере журнала «Вестник Европы» опубликованы «Отрывки из новой книги о Кавказе, составленные из двух разделов подготовленной к изданию работы С. Броневского. О С. М. Броневском см.: Косвен М. О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке // КЭС. Вып. 1. 1955. С. 297,298. С. М. Броневского не следует путать с С. Б. Броневским, как это сделано в канд. дис. С. JI. Мухиной. «Народы России в русской литературе 20-х – 30-х гг. XIX в. (Сибирь)». Д. 1954. JI. 1, 2, 8.

[116] Предисловие подписано автором 8 августа 1810 г. См.: С. Броневский. Указ. соч. Ч. 1. С. 27.

[117] Там же. С. 5.

[118] Там же. С. 9.

[119] На с. 20 автор говорит, что ему не удалось использовать описание путешествия на Кавказ экстраординарного профессора Восточных языков Клапрота, а на с. 324 (ч. 1), что не использовано и описание графа Ивана Потоцкого.

[120] Броневский С. Указ. соч. Ч. 1. С. 17. (В ч. 2, с. 12 Буцковский уже полковник).

[121] Броневский С. Указ. соч. Ч. 1. С. 24. Издатель так же говорит, что это работа – «первая часть в двух томах». С. Броневский. Указ. соч. Ч. 1. С. 5. Изданы лишь «географические» известия труда Броневского. «Историческая» часть в рукописи была доступна П. Г. Буткову, который извлек из нее ряд сведений. См.: П. Г. Бушков. Материалы для новой истории Кавказа с 1722-го по 1803 год. СПб., 1869. Ч. 3. С. 11.

[122] Броневский С. Указ. соч. Ч. 1. С. 39, 40.

[123] Там же. С. 43, 44.

[124] Броневский С. Указ. соч. Ч. 1. С. 39. Приоритет в постановке вопроса о феодализме у народов Северного Кавказа может быть связан и с именем С. А. Тучкова. См.: Записки, СПб., 1908. С. 169. С. А. Тучков находился на Кавказе в 1801-1804 годах. См.: Давид, царевич Грузинский. Краткая история Грузии, Тифлис, 1893. С. 7.

[125] История, география и этнография Дагестана. XVIII-XIX вв. М., 1958. С. 226-228.

[126] Полное название работы: О Кавказской линии и присоединенном к ней Черноморском войске или общие замечания о поселенных полках, ограждающих Кавказскую линию, и о соседственных горских народах. Собранные Действительным Статским Советником и Кавалером Иосифом Дебу в 1826 году. Санкт-Петербург, 1829.

[127] Анекдоты, извлеченные из письма, писанного из Георгиевска шефом Казанского пехотного полка полковником Дебу // Военный журнал. 1811. Кн. 17. С. 46-49. Обращает внимание, что военные действия в Чечне в 1807 году автор передает как участник, хотя его появление на Кавказе относится к 1810 году.

[128] Разные исторические замечания относительно народов, соседственных Кавказской линии // Отечественные записки. 1821. № 18. № 22-24.

Относительно автора в популярном дореволюционном издании сообщалось: «Осип Львович Дебу, уроженец Италии, был привезен в Россию на седьмом году,… был Оренбургским гражданским губернатором, а с 1832 года сенатором. Он в 1829 году издал известные записки о Кавказской линии. Утверждение русского владычества на Кавказе. Тифлис, 1904. Т. 3. Ч. 1. С. 148, 149.

[129] Дебу И. О Кавказской линии… СПб., 1829. С. 2.

[130] Там же. С. 1 и «Предупреждение».

[131] Дебу И. О начальном установлении и распространении Кавказской линии, с означением поселенных казачьих полков, оную охраняющих, и их происхождении // Отечественные записки. 1823. № 43. С. 235. Здесь уместно отметить странные инициалы автора статьи, дважды подписавшегося Г. М. Дебу. Но, конечно, это Иосиф Дебу. См. Отечественные записки. 1823. № 43. С. 235; 1824. № 51. С. 74.

[132] Дебу И. О Кавказской линии… С. 8.

[133] Там же. С. 91.

[134] Там же. С. 112.

[135] РГВИА, ф. 38, оп. 30-286, св. 838. д. 149, л. 2-2 об.

[136] Кавказская оборонительная линия. Записки инженера-под- иолковника Бюрно. С.-Петербург. 25 февраля 1832 года // Кавказский сборник. Тифлис, 1883. Т. 7. С. 56.

[137] Замечания на меморию полполковника Бюрно (Сделаны собственноручно генералом Вельяминовым). Там же. С. 60 и далее.

[138] Норденштамм И. И. 1834 г. Описание Чечни со сведениями агиографического и экономического характера // Материалы по истории Дагестана и Чечни. 1801-1939 гг. Махачкала, 1940. Т. 3. Ч. 1.С. 315.

[139]  «Описание…» Норденштамма было использовано в обзоре нкадемика А. Берже «Чечня и чеченцы» без указания источника. ( м. Кавказский Календарь на 1860 год, с. 86. Вслед за А. Берже утверждение Норденштамма было повторено П. Семеновым, см.: Песни, поющиеся в станице Слепцовской Владикавказского округа // Сб. материалов для описания местностей и племен Кавказа. Тифлис, 1893. Вып. 15. С. 133; Н. Н. Ольшанский, см.: Покоренный Кавказ. Очерки. СПб., 1904. С. 570. Д. А. Милютин, следуя Норденштамму м своей неопубликованной работе «Чечня» (1844-1845) вносит уточнение, что «отделение» от первобытного состояния заметно лишь у плоскостных чеченцев. ОР РГБ., ф. 169, папка 81, д. 7, л. 25. В. Пассек и «Записке» 1843 года считал «не первобытными» чеченцев Большой и Малой Чечни, см.: ОР РНБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ф. СПб., ДА. А. 1, д. 67, л. 108. В свете приведенных утверждений становится очевидным, что утверждение У. Лаудаева о своем народе как первобытном было в историографическом отношении отступлением назад (см. У. Лаудаев Чеченское племя // Сб. сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1872. Вып. 6. С. 3).

[140] ОР РНБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ф. 553, оп. 1, л. 13 об. 14.

[141] Леонтович Ф. И. Адаты Кавказских горцев. Одесса, 1883. Ими. 2. С. 66.

[142] Харузин Н. Н. Заметки о юридическом быте чеченцев и ингушей. С. 66.  СПб. Отд.

[143] СПб. Отд. ИНА. Архив востоковедов, ф. 6, оп. 1, д. 22, л. 28.

[144] Берже А. П. Чечня и чеченцы // Кавказский календарь на 1860 год. Тифлис, 1859. С. 90.

[145] КК на 1860 г., с. 140. См. также: Покоренный Кавказ. Очерки. (116., 1904, очерк третий, Л. И. Лавров. С. 119.

[146] Акты исторические. СПб., 1842. Т. 5. Док. № 215. С. 369, ,470.

[147] КК на 1860 год. С. 19.

[148] См.: Библиотека для чтения. СПб., 1860. Т. 160. № 7. С. 9.

[149] Там же. С. 10.

[150] Мы рассматриваем только сведения, касающиеся чеченцев.

[151] Бутков П. Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722-го по 1803 год. СПб., 1869. Ч. 1. С. 258.

[152] АВПР, ф. Кабардинские дела, 1758, д. 11, л. 314.

[153] АВПР, ф. Кабардинские дела, 1778, д. б/н, л. 1.

[154] П. Г. Бутков. Указ. соч., ч. 1, с. 260.

[155] АВПР, ф. Кабардинские дела, 1856-1757, д. 6, л. 32.

[156] Эта неточность вошла и статью Г. А. Ткачева «Несколько слов о прошлой истории чеченцев» // Записки Терского Общества любителей Казачьей старины. Владикавказ. 1914. № 9. С. 75, и в работу Б. А. Калоева, см.: Народы Кавказа. Т. 1. С. 347 (раздел о чеченцах).

[157] АВПР, ф. Кабардинские дела, 1757, д. 6, л. 32.

[158] Бутков П. Г. Указ. соч. Ч. 1. С. 260.

[159] Записки путешествия академика Фалька. Полное собрание ученых путешествий по России, изданное Императорскою Академией наук. СПб., 1824. Т. 6. С. 61.

[160] Дубровин Н. История войн и владычества русских на Кавказе. Очерк Кавказа и народов его населяющих. СПб., 1871. Т. 1. Кн. 1. С. 14.

[161] Там же. С. 16.

[162] Сравн. Н. Дубровин. Т. 1. Кн. 1. С. 414; Беляев. Дневник русского солдата, бывшего девять месяцев в плену у чеченцев // Библиотека для чтения. 1848. Т. 88. № 5, 6 (176, 177). С. 82.

[163] РубиншейнН.Л. Русская историография. М., 1941, с. 418 или Астахов В. И. Курс лекций по русской историографии. Харьков, 1965. С. 420.

[164] Лаудаев У. Чеченское племя // Сб. сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1872. Вып. 6. С. 1.

[165] Н. П. Гриценко относит рождение У. Лаудаева ко времени «около 1817 года». См.: Гриценко Н. П. Социально-экономическое развитие притеречных районов в XVIII – первой половине XIX в. // Труды ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1959. Т. 4. С. 189. Н. П. Гриценко сообщает также, что до поездки в Петербургский кадетский корпус Лаудаев в 20-х годах прошлого века изучал русский язык в одной из станиц гребенских казаков (см.: Гриценко Н. П. Истоки дружбы чечено-ингушского народа с великим русским народом. Грозный, 1962. С. 26). Вероятно, необходимо сверить и сравнить источник, которым пользуемся мы и документ, из которого исходит сообщение Н. П. Гриценко.

[166] ЦГАРСО-А., ф. 12, оп. 6, д. 1223, л. 1-9 об.; РГВИА, ф. 14719, оп. 9, д. 242, л, 72.

[167] Упоминание о его выступлении см.: Аргус. Празднества в честь Чеченского знамени // Терские ведомости. 1884. № 84.

[168] Покровский М. Н. Дипломатия и войны царской России в XIX столетии. М., 1923. С. 196. Сравн.: Скитский Б. В. К вопросу о феодальных отношениях в истории ингушского народа // Известия ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1959. Т. 1. Вып. 2. С. 178.

[169] Лаудаев У. Чеченское племя. С. 23.

[170] Там же. С. 1.

[171] Там же. С. 33.

[172] Там же. С. 58.

[173] Там же. С. 61.

[174] Там же. С. 4, 5, 7, 19.

[175] Там же. С. 9.

[176] Там же. С. 3.

[177] Там же. С. 22.

[178] Там же. С. 3.

[179] Там же. С. 22.

[180] Там же. С. 9. Лаудаев говорит: «Как произошло это племя (чеченское. – Ф. Т.)? Отвечать на это невозможно потому, что ни из преданий, ни из других источников нельзя извлечь данных для реше- м и я этого вопроса» (с. 8), – и все же предпринимает эту попытку.

[181] Там же. С. 12.

[182] Там же. С. 39.

[183] Там же. С. 26, 52.

[184] ОРФ СОИГСИ, истор. № 247, папка 18, л. 43.

[185] Впрочем, У. Лаудаев обнаруживает некоторое сходство с Л. Берже в трактовке возникновения адатов (см. А. Берже. Чечня и чеченцы // КК на 1860 г., с. 93, и У. Лаудаев. Указ. соч. С. 13, 14).

[186] Анализ социально-политических взглядов У. Лаудаева дан в кпнд. дисс. А. Яндарова. Общественная мысль Чечено-Ингушетии и последней трети XIX – начала XX века. Алма-Ата, 1964.

[187] РГИА, ф. 1268, оп. 8, д. 39, л. 6.

[188] РГИА, ф. 1268, оп. 7, д.8, л. 40. В «Библиотеке для чтения», как мы уже указали, в заглавии «десять месяцев» заменено на «денить месяцев».

[189] РГИА, ф. 1268, оп. 8, д. 5, л. 82.

[190] РГИА, ф. 1268, оп. 7, д. 245, л. 2.

[191] РГИА, ф. 1268, оп. 8, д. 32, л. 55; там же, д. 276, л. 2.

[192] Казбек Г. Н. Военно-статистическое описание Терской области. Тифлис, 1888.

[193] Ольшевский М. Я. Кавказ с 1841-го по 1866 год // Русская старина. 1893. Т. 29. Июль.

[194] Волконский Н. А. Война на восточном Кавказе с 1824-го по 1834 год в связи с мюридизмом // Кавказский сборник. Тифлис, 1886. Т. 10.

[195] Г. В. Литература об игнушах // Терские ведомости. 1890. N“ 93.

[196] Там же.

[197] Ленин В. И. ПСС. Т. 4. С. 40.

[198] ССТО. Вып. 1. Владикавказ, 1878.

[199] Кавказ. 1866. N° 53.

[200] Терские ведомости. 1881. № 45, 47.

[201] Терские ведомости. 1892. № 142.

[202] Там же. 1894. № 102.

[203] Известия КОИРГО. Т. 15. 1902.

[204] Трудности в изучении общинных порядков в Чечне были отчасти порождены тем, что, как отметил Н. Г. Чернышевский, «прежде, нежели вопрос об общине приобрел практическую важность с начатием дела об изменении сельских отношений, русская община составляла предмет мистической гордости для исключительных поклонников русской национальности, воображавших, что ничего подобного нашему общинному устройству не бывало у других народов и что оно, таким образом, должно считаться прирожденной собственностью русского или славянского племени». Чернышевский Н. Г. Избранные экономические произведения. 1948. Т. 1. С. 694, 695.

[205] Ковалевский М. Родовой быт. СПб., 1911. С. 309.

[206] Харузин Н. Заметки о юридическом быте чеченцев и ингушей // Сб. материалов по этнографии, изданный при Дашковском: музее В. Миллером. М., 1888. Вып. 2.

[207] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 26.

[208] Ковалевский М. О сословно-поземельных отношениях у горцев Северного Кавказа // Русская мысль. М., 1883. № 12. С. 138.

[209] Абрамов Я. М. М. Ковалевский. О сословно-поземельных отношениях у горцев Северного Кавказа (заметка) // Отечественные записки. СПб., 1884. №2. С. 163. Автор рассматривает цитируемую нами статью М. Ковалевского, которая, как видим, именоваласы несколько иначе.

[210] Русская мысль. М., 1883. № 12. С. 141.

[211] Рефераты о заседаниях VI Археологического съезда в Одессе. № 7. Одесса, 1884. С. 9-11.

[212] Резюме их выступлений см.: Ковалевский М. VI археологический съезд в Одессе. Труды отдела юридических древностей, памятников общественного и частного быта, исторической географии и этнографии // Вестник Европы. СПб., 1884. Т. 6. Кн. 12. С.840-842.

[213] Народы земли. Георграфические очерки жизни человека на земле/ Под ред. Н. Березина. Т. 4. С. 191 (книга без года издания, вышла в 80-х годах XIX в.).

[214] Иваненков Н. С. Горные чеченцы. С. 16.

[215] Труды Комиссии по исследованию современного положения землепользования и землевладения в Нагорной полосе Терской области. Владикавказ, 1908.

[216] Иваненков Н. С. Горные чеченцы. С. 16.

[217] Следует помнить, что ряд публикаций остался неизвестным даже исследователям-кавказоведам.

[218] Россикова А. Е. Путешествие по центральной части горной Чечни. Тифлис, 1895, или Записки КОИРГО. Тифлис, 1896. Кн. 18.

[219] Карабегов А. Фактическая статистика и преступность Кавказского населения // Новое обозрение. 1897. № 4512.

[220] Погожее П. Кавказские очерки. СПб., 1910. С. 7, 9, 10.

[221] Записки КОИРГО. Тифлис, 1896. Кн. 18. С. 141

[222] Чеченец. Чечня и чеченцы // Терский край. 1911, № 18; его же. По поводу корреспонденции из Чечни // Терский край. 1911. № 151.

[223] Имеется в виду то, что в работе 1923 года «Дипломатия и иойны царской России в XIX столетии» М. Н. Покровский повторил в основном положения, высказанные им еще в 1909 году (См.: История России в XIX веке. СПб. Гл. 7 – «Завоевание Кавказа»).

[224] Покровский М. Я. Дипломатия и войны царской России в XIX столетии. М., 1923. С. 201, 202.

[225] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 417.

[226] Покровский М. Н. Указ. соч. С. 200.

[227] Гатуев Конст. Зелимхан. Ростов н/Д; Краснодар, 1926. С. 13.

[228] Там же. С. 18.

[229] Год издания установлен по книге: В. Б. Виноградов, И. К. Лосев, Л. А. Саламов. Чечено-Ингушетия в советской исторической науке. Грозный, 1963. С. 20.

[230] Ошаев X. Указ. соч. С. 5.

[231] Там же. С. 24. Сравн.: Живописная Россия. Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении/ Под общей редакцией П. П. Семенова. Кавказ. СПб.; М., Т. 9. С. 76.

[232] Ошаев X. Д. К истории возникновения чеченских героико-гнических песен // Известия Чечено-Ингушского научно-исследовательского института истории, языка и литературы. История. Грозный, 1960. Т. 2. Вып. 1. С. 82, 83.

[233] Там же. С. 85.

[234] См.: О тех, кого называли абреками, Грозный, 1927. С. 87-116.

[235] МСЭ. М., 1931. Т. 29. С. 810.

[236] Советская этнография. 1934. Ке 4. С. 86.

[237] Там же. С. 85.

[238] Там же. С. 75.

[239] Вартапетов А. С. Указ. соч. С. 83, 86.

[240] Там же. С. 83, 77.

[241] Там же. С. 87.

[242] Статья А. С. Вартапетова была рецензирована Е. И. Крупновым. Рецензентом отмечены и другие противоречивые положения м статье Вартапетова, но утверждение, что работа ценна «по новому материалу» безосновательно. См.: Революция и горец. 1933. № 5. С. 81-85.

[243] М. О. Косвен правильно указал, что в данной статье А. С. Вартапетов не обладает «достаточным представлением о структуре рода». См.: Косвен М. О. Очерки по этнографии Кавказа // Советская этнография. 1946. № 2. С. 119.

[244] Скитский Б. В. Социальный характер движения имама Мансура // Известия второго Северо-Кавказского педагогического института им. Гадиева. История. Грозный, 1959. Т. 1. Вып. 1. С. 187.

[245] Там же.

[246] Революция и горец. 1933. № 6, 7. С. 105.

[247] Предания о чаберлоевских старейшинах нам неизвестны. Возможно, автор имеет в виду сообщения в статье Руновского А. И. Русские люди на Кавказе // Заря. СПб., 1870. № 10-12.

[248] Революция и горец. 1933. № 6, 7. С. 106.

[249] БСЭ. М., 1934. Т. 61. С. 538.

[250] Материалы для истории Чечни и Дагестана. Т. 3. Ч. 1. С. 20.

[251] Бушуев С. К. Кавказский мюридизм // Вопросы истории.

[252] Там же. С. 73.

[253] ОРФ СОИГСИ, ф. 33, оп. 1, д. 54, л. 1, 2.

[254] Закс А. Б. Из истории первого периода имамата Шамиля. Л. 25.

[255] Там же. Л. 39.

[256] Там же. Л. 26, 27, 41.

[257] Там же. Л. 26, 27.

[258] Там же. Л. 38, 38.

[259] Там же. Л. 44.

[260] Там же. Л. 47.

[261] Диссертация построена на материалах фондов ЦГВИА, ЦГА СО АССР, ГИМ (ф. Розена), Архива народного хозяйства Ленинграда (ф. Клюгенау). Материалы двух последних фондов введены в научный оборот впервые.

[262] Закс А. Б. Указ. соч. Л. 21.

[263] Первоначально работа была представлена на тему: «Зарождение и развитие государственных форм у кавказских горцев (см.: А. М. Ладыженский. Указ. соч. М., 1946. Л. 6), а затем представлялась на тему «Разложение родового строя, зарождение классов, государственной власти и права у народов Северного Кавказа» (см. ОРФ СОИГСИ, ф. 33, проф. Г. А. Кокиева, оп. 1, д. 51, л. 1).

[264] Ладыженский А. М. Адаты горцев Сев. Кавказа. Л. 7 и 126.

[265] Следует ответить, что полевой материал почти пе использован в работе.

[266] ОРФ СОИГСИ, ф. 33, оп. 1, д. 51, л. 1.

[267] Ладыженский А. М. Указ. соч. Л. 228.

[268] Там же. Л. 134.

[269] Там же. Л. 134.

[270] Там же. Л. 354.

[271] Там же. Л. 169.

[272] Там же. Л. 475.

[273] Там же. Л. 364.

[274] Там же. Л. 169. К «тому же по А. М. Ладыженскому «роды… распадались на патронимии, а эти последние – на большие семьи» (л. 169), в то время как у М. О. Косвена, давшего научное описание натронимии, процесс образования, патронимии описан иначе.

[275] Там же. Л. 147.

[276] ОРФ СОИГСИ, ф. 33, оп. 1, д. 48, л. 2.

[277] ОРФ СОИГСИ, ф. 33, оп. 1, д. 48, л. 2, 3.

[278] Это слова М. В. Нечкиной // Вопросы истории. 1947. № 11. С. 136.

[279] Закс А. Б. Дискуссия о движении Шамиля // Вопросы истории. 1947. № 11. С. 136-139.

[280] Саренц Р. Г. Указ. соч. Л. 43.

[281] Там же. Л. 201.

[282] Сталин И. В. Соч. Т. 5. С. 47.

[283] История СССР. М., 1956. Т. 1. С. 727.

[284] Фадеев А. В. Вопрос о социальном строе кавказских горцев XVIII-XIX вв. в новых работах советских историков // Вопросы истории, 1958. № 5. С. 137.

[285] Вестник МГУ. Историко-филологическая серия. Вып. 1. 1959.

[286] Смирнов Н.А. Турецкая агентура под флагом ислама (Восстание шейха Мансура на Северном Кавказе) // Вопросы истории, религии и атеизма. Сборник статей Института истории АН СССР. М., 1950. Вып. 1. С. 31

[287] Смирнов Н. А. Политика России на Северном Кавказе в XVI- XIX веках. М., 1959. С. 135.

[288] Токарев С. А. Этнография народов СССР. М., 1958. Прослеживается некоторое сходство взглядов С. А. Токарева с теми, которые еще а 1924 году высказал Г. Ф. Чурсин. См.: Ляйстер А. Ф., Чурсин Г. Ф. География Кавказа. Тифлис, 1924.

[289] Калоев Б. Поездка в Чечено-Ингушскую АССР // Советская этнография. 1958. № 4. С. 130.

[290] Тукум, тукхум, тохум, тухум – синонимы.

[291] Мамакаев М. Чеченский тайп (род) и процесс его разложения. Грозный, 1962. С. 10.

[292] Мы тем более правы, что Б. Калоев дает новое исчисление тайп, именно: Нахчимахновский становится синонимом Ичкиринского, остальные сохранены, но это дает уже шесть тухумов (различия в правописании не имеют значения). См.: Народы Кавказа. М., 1960. С. 366. Существование указанных тухумов в данной работе автором вполне определенно приурочивается ко второй половине XIX в. и локализуется горными районами (С. 365, 366). Но ведь в это время горные и плоскостные тайпы составляли части единого целого. Как это согласовать? В более поздней своей работе Б. А. Калоев приурочивает существование тухумов к концу XVII – началу XVIII вв. // Советская этнография. 1961. № 1. С. 41, 42.

[293] Народы мира. Этнографические очерки/ Под общей редакцией члена-корр. АН СССР С. П. Толстова. Народы Кавказа, М., 1960, С. 345-374.

[294] Там же. С. 364.

[295] Там же.

[296] Там же. С. 366.

[297] Там же.

[298] Там же.

[299] Там же. С. 368.

[300] Леонтович Ф. И. Адаты Кавказских горцев. Вып. 2. С. 79.

[301] Народы Кавказа. Т. 3. С. 365.

[302] Народы Кавказа. Т. 1. С. 347.

[303] Кушева Е. Н. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией в XVI-XVII вв. М., 1963. С. 60.

[304] Калоев Б. А. Из истории русско-чеченских экономических и культурных связей // Советская этнография. 1961. № 1. С. 41. Данное утверждение повторяет и Н. II. Гриценко, но он считает земли в верховьях Аргуна и на Северном скате Главного хребта колыбелью лишь чеченских племен. Н. П. Гриценко только ссылается на другой источник. См.: Гриценко Н. П. Социально-экономическое развитие притеречных районов в XVIII – первой половине XIX в. // Труды ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1961. Т. 4. С. 22,100.

[305] Авторами исторического очерка являются Е. П. Киреев, X. Д. Ошаев, Д. Д. Мальсагов, Е. И. Крупнов.

[306] БСЭ. 1958, 2-е изд. Т. 51. С. 307, 308.

[307] Там же. С. 308

[308] Там же. С. 308, 309.

[309] Там же. С. 309.

[310] Труды ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1961. Т. 4. С. 107.

[311] Там же. С. 91-113.

[312] Скитский Б. В. К вопросу о феодальных отношениях в истории ингушского народа // Известия ЧИНИИИЯЛ. История. Грозный, 1959, Т. 1. Вып. 1. С. 157-187. Приложения. С. 187-196.

[313] Труды ЧИНИИИЯЛ. Т. 4. С. 92

[314] Там же. С. 94.

[315] Там же.

[316] Там же.

[317] Там же. С. 95. Здесь должно сделать два замечания: в ряде мест автор характеризует общественный строй чеченцев и ингушей как тождественный (в общих или частных чертах), что ведет к потере специфики этих отношений; с другой стороны, следует признать неудачным введение автором термина клан для определения тухума. Автор, вероятно, следует БСЭ, т. 51, с. 308.

[318] Труды ЧИНИИИЯЛ. Т. 4. С. 103.

[319] Там же. С. 9.

[320] Там же. С. 11.

[321] Там же. С. 22.

[322] Там же. С. 23 (или с. 16).

[323] История, география и этнография Дагестана. XVIII-XIX вв. М., 1958. С. 70.

[324] Труды ЧИНИИИЯЛ. Т. 4. С. 22.

Наше наблюдение подтверждается утверждением автора, что феодальные отношения в горной части Чечни зародились позднее, нежели в плоскостной (с. 114).

[325] Там же. С. 103.

[326] Там же. С. 101.

[327] Там же. С. 97.

[328] Там же. С. 101.

[329] Там же. С. 105.

[330] Там же. С. 103.

[331] Там же. С. 17. Примечание. Это тем более неверно, что Гриценко относит аккинцев к чеченцам. См. с. 15. Примечание.

[332] Там же. С. 17.

[333] Там же. С. 28.

[334] Там же. С. 37.

[335] Там же. С. 39.

[336] Там же. С. 15.

[337] Белокуров С. А. Отношения России с Кавказом. 1578-1613 гг. М., 1889. Вып. 1. Стр. XXII (а не «22», как у Гриценко Н. П.).

[338] Труды ЧИНИИИЯЛ. Т. 4. С. 15. Можно полагать, что Н. П. Гриценко излишне доверился Г. А. Ткачеву, у которого мы каходим те же неточности. См. Ткачев Г. А. Несколько слов о прошлой истории чеченцев // Записки Терского Общества любителей казачьей старины. № 9. Владикавказ. 1914. С. 65.

[339] Там же. С. 63.

[340] Там же. С. 28.

[341] Там же.

[342] Там же. С. 104.

[343] Там же. С. 91.

[344] Там же. С. 30.

[345] Там же. С. 61, 64.

[346] Там же. С. 101.

[347] Там же. С. 94.

[348] Там же. С. 178-187.

[349] Указанная книга Мамакаева переиздана и в 1973 году под названием «Чеченский тайп (род) в период его разложения». Основные установки данного издания соответствуют изданию 1962 года.

[350] Мамакаев М. А. Правовой институт тайпизма и процесс его разложения // Известия ЧИНИИИЛ. Грозный, 1936. Т. 1 (4). Вып. 1. С. 55-71.

[351] Мамакаев М. Чеченский тайп (род) и процесс его разложения. Грозный, 1962. С. 7.

[352] См. Ковалевский М. М. Закон и обычай на Кавказе. М., 1890. Т. 1. С. 66; или его же. Родовой быт… С. 297.

[353] Мамакаев М. Чеченский тайп (род) и процесс его разложения. С. 10.

[354] Там же. С. 24-27.

[355] Там же. С. 25.

[356] Там же. С. 4.

[357] Там же. С. 12.

[358] Там же. С. 14.

[359] Там же. С. 12.

[360] Там же. С. 25.

[361] Там же. С. 13.

[362] Саидов. Общественный быт вайнахов XIX и начала XX века. Махачкала, 1970.

[363] Так, С. Ц. Умаров приурочивает к «позднесредневековому времени» историю Чечни XIII-XVIII века. См.: Умаров С. Ц. Средневековая материальная культура горной Чечни (XIII-XVII вв). Канд. дисс. JI. 18,22; профессор В. Б. Виноградов относит к позднему средневековью XVII-XVIII вв. См.: В. Б. Виноградов – рецензия – В. И. Марковин. В ущельях Аргуна и Фортанги. М., 1965// Известия ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1969. Т. 8. Вып. 1. С. 231.

[364] Анчабадзе 3., Робакидзе А. К вопросу о природе кавказского горского феодализма // Тезисы докладов сессионных и пленарных заседаний Всесоюзной научной сессии, посвященной итогам полевых, археологических и этнографических исследований в 1970 г. Тбилиси,1971. С. 58, 59.

[365] Магометов М. А. Несостоятельная попытка очернить советскую историографию. (По поводу книги американского историка Лоуэлла Тиллета «Великая дружба. Советские историки о нерусских национальностях») // История СССР. 1973. № 1. С. 191-197.

[366] Иоселиани Платон. Путевые записки по Кахетии. Тифлис, 1846. С. 105.

[367] Гарданов В. К. Общественный строй адыгских народов, М., 1967. С. 4; АнчабадзеЗ., Робакидзе А. Указ. соч. и др.

[368] См.: Обсуждение очерков истории Чечено-Ингушской АССР. Конференция в г. Грозном // История СССР. 1974. № 1. С. 232-238.

[369] Плеханов Г. В. Соч. Т. 18. С. 205.

[370] Робакидзе А. И., Гегечкори Г. Г. Формы жилища и структура поселения горной Осетии. КЭС. Тбилиси, 1975. Вып. 1. Т. 5. С. 12.

[371] АВПР, ф. Сношения России с Грузией, 1757, д. № 5, д. 35.

[372] Броневский С. Указ. соч. Ч. 1, 2.

[373] Остров Чечень расположен на Каспийском море, но он не принадлежит Чечне и тем более не лежит внутри Чечни, как утверждают составители примечаний к книге Стрейса (см.: Стрейс Я. Я. Три путешествия. 1935. С. 401).

[374] Указанная высота дана в БСЭ, 2-е издание. Т. 51. С. 306. У Ерохина высота Тебулос-мта определена в 4500 м. (Ерохин П. М. Горные курорты Чечни // Записки Северо-Кавказского краевого горского научно-исследовательского института. Ростов н/Д, 1928. Т. 1. С. 4). Наименование по-чеченски Дакуахэ дано в А. Берже (КК на 1860, с. 2), у Ерохина – Даков-корт. Н. Я. Динник, ссылаясь на карты Кавказа, сообщал, что Тебулос-мта возвышается на 4506 м и именуется по-чеченски Доко-корт (Динник Н. Я. По Чечне и Дагестану// ИКОИРГО. Тифлис, 1905. Кн. 25. Вып. 4. С. 25). Акимцев указывает высоту Тебулос-мта в 4507 м. (см. Акимцев В. А. Почвы Малой Чечни// Труды Северокавказской ассоциации научно-исследовательских институтов. Ростов н/Д. 1927. № 32. С. 7.).

[375] Некоторые авторы проводили разграничительную линию по р. Нетхой. Берже А. Чечня и чеченцы // КК на 1860. С. 1. Тифлис, 1859.

[376] Самойлов К. Заметки о Чечне // Пантеон. СПб. 1866. Т. 23. № 9. С. 47.

[377] Милютин Д. А. Чечня // ОР РГБ, ф. 169, папка 81, д. 7, л. 1. Норденштамм определял пространство Чечни в 6 тыс. кв. верст. Материалы по истории Дагестана. Т. 3. Ч. 1. С. 310, 311. Ср. Ерохин П. М. Указ. соч. С. 4. Неизвестный автор К. определял пространство Чечни в 500 кв. верст (К. Обзор событий на Северном Кавказе в 1846 г. // Кавказский сборник. Тифлис, 1894. Т. 15. С. 479).

[378] Берже А. Чечня и чеченцы // КК на 1860. С. 2. Ерохин определял измерения: в длину 80 км и в ширину 25-30 км, что дает меньшую площадь (Ерохин П. М. Указ. соч. С. 4). Данные обоих авторов нуждаются в уточнении. К. Ф. Ган определяет в 2800 кв. верст площадь всей Чечни, что неверно, (см.: Ган К. Ф. Путешествие в страну пшавов, хевсур, кистин и ингушей // Кавказский вестник. Тифлис. 1900. № 6. С. 63). Евг. Максимов площадь Грозненского округа определял в 7445 кв. верст. (См. Максимов Е. Чеченцы // Терский сборник. Владикавказ, 1893. Вып. 3. Кн. 2. С. 31. Сравн.: Сборник статистических сведений о Кавказе. Тифлис, 1869. Т. 1. С. 5.).

[379] К. Ф. Ган, путешествовавший в 1901 году по Чечне по поручению Кавказского отдела Русского географического общества, установил, что в Чечне горные цепи называются лам, корт или арс. Он приводит следующее пояснение употреблению этих слов: «лам» называются горы, покрытые вечным снегом, или же на которых снег редко исчезает и которые вследствие этого лишены всякой растительности; название корт носят вершины, которые только зимой покрываются снегом; словом арс обозначают горы, покрытые лесом. О горах лам существовало предание, что они согласились в этой жизни вечно лежать под снегом и льдом, чтобы обеспечить себе блаженство в будущей жизни. Ган К. Ф. Экскурсия в нагорную Чечню и западный Дагестан летом 1901 года // Известия КОИРГО. Тифлис, 1902. Т. 15. № 4. С. 216, 217.

[380] Ерохин П. М. Горные курорты Чечни // Записки Северо- I Кавказского краевого горского научно-исследовательского института. Ростов н/Д, 1928. Т. 1. С. 4. У Акимдева высота Диклос-мта – 4003 м. (см. Акимцев А. Указ. соч. С. 7.). В другом источнике высота Диклос-мта определяется в 4275 м., см.: Народы Кавказа. М., 1960. С. 345.

[381] Чеченцы называли леса своим родным одеялом, признавая этим их важную роль в своих исторических судьбах. Дубровин Н.  Указ. соч. Т. 1. Кн. 1. С. 420.

[382] Здесь росли «патриархи кавказских дебрей» лесные гиганты от полутора до двух аршин в диаметре, и победа над таким колоссом требовала иногда непрервыной работы нескольких топоров в продолжение полных семи часов. Они попадались, чуть ли не на каждых 10-12 кв. саженях, см.: К. Левый фланг Кавказской линии в 1848 году// Кавказский сборник. Тифлис, 1885. Т. 9. С. 414, 415.

[383] ОР РГБ., ф. 169, папка 81, д. 7, л. 3-3 об. См. также: Предварительный отчет профессора В. В. Докучаева об исследованиях на Кавказе летом 1899 года // Кавказское сельское хозяйство. Тифлис. 1900. № 358. С. 722.

[384] ОР РГБ, ф. 169, папка 81, д. 7, л. 4.

[385] Самойлов К. Заметки о Чечне // Пантеон. СПб., 1855. Т 23. № 9. С. 52.

[386] О почвах Чечни см.: проф. В. В. Докучаев. Предварительный отчет об исследованиях на Кавказе летом 1899 г. // Кавказское сельское хозяйстьво, Тифлис, 1900, № 356-362. Акимцев В. А. Указ. соч. Панков А. М. Почвы центральной части правобережья Терека// Труды Северо-Кавказской Ассоциации научно-исследовательских институтов. Ростов н/Д, 1928. № 35.

[387] Самойлов К. Заметки о Чечне // Пантеон. СПб., 1855. Т. 23, № 9. С. 57, 58.

[388] См.: Докучаев В. В. Предварительный отчет об исследованиях на Кавказе летом 1899 г. Тифлис, 1900. С. 19.

[389] Впервые о «лестнице климатов» на Кавказе писал Литвинов М. Кавказ. Военно-географический очерк // Военный сборник. СПб., № 2. С. 320.

[390] О «поясах растительности по вертикальному направлению» на Кавказе см.: Раде Г. Сельское хозяйство и промышленность // Живописная Россия. СПб.; М. 1883. Т. 9. С. 219.

[391] Самойлов К. Заметки о Чечне // Пантеон. СПб., 1855. Т. 23. №9. С. 60,61.

[392] Там же. С. 55.

[393] Броневский С. Указ. соч. Ч. 2. С. 97.

[394] Маркс К. Капитал. Т. 1. М., 1953. С. 515, 516.

[395] Шерипов А. Из чеченских песен. Асир-Абрек (Одна из возможных историй) // Народная власть. 1918. № 67. 28 июня.

[396] См.: Сафонов Вадим. Невероятнее любого романа // Наука и жизнь. М., 1974. № 10. С. 98.

[397] Название «чеченцы», как мы уже отметили, появилось, видимо, в XVII веке. В более ранних источниках оно не встречается. Распространение этого имени на весь народ в русских источниках шло постепенно и утвердилось к середине XIX века. Одновременно имело место и более расширенное употребление понятия чеченцы, когда под п ими разумели, помимо собственно чеченцев, ингушей и карабулаков. В различных источниках содержатся и другие понятия. Например, у Гюльденштедта страна чеченцев названа Кистиею или Кистетиею, в то время как кистины составляли часть чеченцев. С. Броневский именует чеченцев еще «шешенами» и упоминает, что соседственные народы называют их мычкизами. Клапрот называл чеченцев миз- джегамн. Кумыки именовали их также мичикиш. Чеченцы знают также понятие Дагестан, понимая под этим собственно Дагестан и территорию, расположенную между Каспийским морем. Главным Кавказским хребтом, рекой Терек, иногда включая северотеречные пастбища или Пана мохк (страна Пана) – Земля пастухов. Земля пустыни. См.: Саидов И. М. Общественный быт вайнахов XIX и начала XX века. Канд. дисс. Махачкала, 1970. Л. 194. И. М. Саидов именует Чечню также термином Нахистан. См.: л. 191.0 различных именованиях чеченцев и их страны см.: Волкова Н. Г. Этнонимы и племенные названия Северного Кавказа. М., 1973. С. 122-174.

[398] Жители Чаберлая (горная Чечня) именуют нохчо или нахчи плоскостных чеченцев по роду их земледельческих занятий (от «нох» – «плуг» и «че» – «внутреннее место», «низменность», «равнина» – «место плуга». Отсюда нохчо – пахари, плугари или земледельцы. См.: Саидов И. М. Указ. соч. Л. 34.

[399] Цаликов Ахмед. Советская власть на Тереке // Вольный горец. 1920. № 39. 7 июля.

[400] Гуревич. С. И. Борьба за советскую класть на Тереке в 1917- 1918 гг. Канд. дисс. М., 1956. Л. 9.

[401] АКАК, т. 2, с. 976.

[402] Броневский С. Указ. соч. Ч. 1. С. 57. См. также Записки Сергея Алексеевича Тучкова. СПб., 1908. С. 169.

[403] Нордештамм. Указ. соч. Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 2. Ч. 1. С. 310.

[404] Рейнеггс в конце XVIII века отметил, что «нет никакого средства точно определить… число членов их (чеченцев. – Ф. Т.), ибо оне сами себя не знают». ОР РНБ им. М.Е. Салтыкова-Щедрина, ОЛДП. F, д. 192, л. 27, сравн. Живописаня Россия. Т. 9. С. 72.

[405] Вертепов Г. А. В горах Кавказа // Терский сборник. Владикавказ, 1903. Вып. 6. С. 112; Вертепов Г. Наши горы и их обитатели// Терские ведомости. 1897. № 149 или Иванов М. А. В горах между р. Фортангой и Аргуном // ИКОИРГО. Тифлис, 1904. Т. 17. С. 47.

[406] Извлечение из описания путешествия в Грузию Карла Густава Рейнгардта, пекаря первого класса, сообщенного им в письме к приятелю, живущему в Вильне (напеч. в Виленском Деннике. 1824. № 2)// Азиатский вестник. 1825. Май. С. 337.

[407] АВПР, ф. Кабардинские дела 1720, д. 3, л. 1.

[408] АВПР, ф. Кабардинские дела 1756-1757, д. 9, л. 1 или 5; Головчанский С. Ф. Первая военная экспедиция против чеченцев в 1758 году // Записки Терского общества любителей казачьей старины. Владикавказ. 1914. № 11. С. 69.

[409] Дубровин Н. Ф. Братья Потемкины на Кавказе // Русский вестник. М., 1878. Т. 139. № 12. С. 525.

[410] Архив АН РФ в Санкт-Петербурге, ф. 99. оп. 2, д. 37, с. 25. См. также: Письменные источники в собрании Государственного исторического музея, ф. 445, д. 69, л. 93, об., или неизданные документы академика Буткова, Кавказский сборник. Тифлис. 1897. Т. 18. С. 430.

[411] АКАК, т. 1, док. Ха 1049, с. 716 или Кавказ. 1867. № 66.

[412] (Евгений). Историческое изображение Грузии в политическом, церковном и учебном ее состоянии. Сочинено в Александро-Невской Академии. СПб., 1802. С. 97.

[413] Архив АН РФ, ф. 99, оп. 2, д. 37, с. 234.

[414] Броневский С. Указ. соч. Ч. 1. С. 58 или ч. 2. С. 183.

[415] Быхов Г. Д. Советская Чечня за 10 лет // Революция и горец. 1933. № 5. С. 15.

[416] Там же.

[417] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 257, 258. Указанная ведомость хранится в РГВИА, ф. ВУА, д. 6259, л. 244- 244 об.

[418] РГИА, ф. 561, оп. 1, д. 141, л. 10.

[419] РГВИА, ф. ВУА, д. 6288, л. 348-351 об. и л. 360 об.-361. Должно оговорить, что именуя общим именем «чеченцы» представителей 14 чечено-ингушских и карабулакских обществ, Вольховский выделяет «собственно» чеченцев в количестве 86 000 человек.

[420] Данные Вольховского, очевидно, послужили источником при нанесении сведений на карту Кавказского края 1834 года (см. РГВИА, ф. 492, оп. 1, д. 199, л. 41), были использованы генерал-майором П. П. Чайковским в его «Записках», полученных в декабре 1866 года Н. Ф. Дубровиным (Архив АН РФ в Санкт-Петербурге, ф. 100, оп. 1, д. 425) и были известны немецкому путешественнику по России и Кавказу профессору Коху. См.: Кох Карл. Путешествие через Россию к Кавказскому перешейку в 1836 и 1838 годах. Штутгарт; Тюбинген, 1843. Т. 2. С. 494 (немец, яз.).

[421] Казбек Г. Н. Военно-статистическое описание Терской области. Тифлис, 1888. Ч. 1. Приложение 1.

[422] РГВИА, ф. 414, оп. 1, д. 301, л. 158.

[423] Там же, л. 160.

[424] Там же, л. 158.

[425] Там же, л. 160-160 об.

[426] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 310, 311. В 120 тыс. определяли число чеченцев для 40-х годов XIX века Романовский (см. его «Кавказ и Кавказская война». СПб., 1860. С. 181) и неизвестный автор статьи «Шамиль и Чечня» в «Военном сборнике». 1859. Т. 9. № 9, 10. С. 154.

[427] РГВИА, ф. ВУА, д. 6288, л. 301.

[428] Зубарев Д. О народонаселении за Кавказом // Русский вестник. 1842. № 5, 6. Отд. 4. С. 84.

[429] РГВИА, ф. ВУА, д. 6438, л. 4. Эта цифра встречается и в письме виконта Г. Гастильона и Гизо в 1844 году // Историк-марксист. 1936. № 5. С. 114, или ЦГА РД, ф. 175-р, оп. 1, д. 2, л. 22. У К. Самойлова говорится уже о 100 тыс. человек мужского пола. Указ. соч. С. 45.

[430] Гриценко Н. П. Социально-экономическое развитие притеречных районов в XVIII – первой половине XIX в. // Труды ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1961. Т. 4. С. 25.

[431] Архив АН РФ в Санкт-Петербурге, ф. 100, оп. 1, д. 453, л. 80. Другая цифра подвластного Шамилю населения Чечни, включающая ичкеринцев, галашинцев, шатоевцев, ауховцев, мичиковцев и население Большой и Малой Чечни и определяемая в 100 тыс. человек, так же неверна, как и эта. Пасек. Записки, 1843 год. Архив АН РФ в Санкт-Петербурге, ф. 100, оп. 1, д. 423, л. 4 об.

[432] РГИА, ф. 932, оп. 1, д. 42.

[433] РГИА, ф. 932, оп. 1, д. 42.

[434] Берже А. Краткий обзор горских племен на Кавказе // Кавказский календарь на 1858 год. С. 270.

[435] Берже А. Горные племена Кавказа //Живописаня Россия. СПб.; М., 1883. Т. 9. С. 72.

[436] О тех, кого называли абреками. 1927. С. 187.

[437] Фридрих Боденштедт. Народы Кавказа и их освободительные войны против русских. Франкфурт-на-Майне, 1848. С. 94 (нем. яз.).

[438] Письма Аркадия Петровича Корнилова. 1834-1845 гг. Для семьи. СПб., 1884. С. 205.

[439] Васильев. Историческая записка о христианстве на Северном Кавказе. Ставрополь, 1888. С. 30.

[440] Максимов Евг. Чеченцы. Историко-географический и ста- тистико-географический очерк // Терский сборник. Владикавказ, 1893. Вып. 3. Кн. 2. С. 35. А. Зиссерман определяет всех переселен- цев-чеченцев до 5 000 семейств. См.: Зиссерман A. JI. История 80-го пехотного Кабардинского генерал-фельдмаршала князя Барятинского полка (1726-1880). СПб., 1881. Т. 3. С. 450.

[441] Живописная Россия. Кавказ. СПб.; М., 1883. Т. 9. С. 92. Эти данные, возможно, взяты из статьи Берже А. Выселение горцев с Кавказа // Русская старина. СПб., 1881. Т. 33. N° 1. С. 165-167, но с уточнением цифры 493 194 переселенцев на 493 244.

См. также: Берже А. Этнографическое обозрение Кавказа. СПб., 1879. С. 9.

[442] Берже А. Выселение горцев с Кавказа. С. 156.

[443] Литвинов М. Кавказ. Военно-географический очерк // Военный сборник. 1884. № 3. С. 161.

[444] Цаликов Ах. Кавказ и Поволжье. М., 1913. С. 21. См. также: Смирнов Н. А. Мюридизм на Кавказе. М., 1963. С. 218.

[445] Кабардинский. О религиозно-общественной жизни горцев // Кавказский горец. Издание Союза горцев Кавказа в ЧССР. Прага, 1925, № 2, 3. С. 110.

[446] Зиссерман А. Л. История 80-го пехотного Кабардинского генерал-фельдмаршала Барятинского полка (1726-1880). СПб., 1881. Т. 3. С. 450.

[447] Смирнов Н.А. Мюридизм на Кавказе. С. 224.

[448] Там же.

[449] Так, абхазцы Сухумского округа ушли в Турцию в 1868 году. См.: Москва Россия и армяне // Наблюдатель. СПб., 1896. № 12. С. 323.

[450] Турецкое и царское правительство организовали взаимную двухстороннюю награду чиновников организаторов переселения. См.: РГВИА, ф. 400, оп. 121, стол. 1, отд. 6, д. 57, дело за 1867-1868 гг.

[451] Берже А. Выселение горцев с Кавказа. С. 165.

[452] Максимов С. Край крещеного света. Русские горы и кавказские горцы. СПб., 1898. С. 25.

[453] Лядов В. И. Кавказ в физическом и этнографическом отношениях // Рассвет. СПб., 1859. Т. 4. С. 443.

[454] Общий обзор Кавказского края // Военный сборник. СПб., 1857. Т. 4. № 7, 8. С. 388.

[455] Живописная Россия. Т. 9. Кавказ/ Под общей редакцией П. П. Семенова. М., 1883. С. 72.

[456] Народы земли/ Под ред. Н. Березина. Т. 3. С. 191. Сравн.: Мерцбахер Г. К этнографии обитателей Кавказских Альп // ИКОИРГО. Тифлис, 1905. Т. 18. № 2. С. 113.

[457] ЦГА РСО-А., ф. 12, оп. 9, д. 329, л. 63 об.

[458] Там же. Приложение. С. 8, 9.

[459] Максимов Е. Чеченцы. С. 35.

[460] Литвинов М. Кавказ. Военно-географический очерк // Военный сборник. 1884. № 3. С. 160

[461] Максимов Е. Чеченцы. С. 35.

[462] Там же.

[463] Первая всеобщая перепись населения Российской империи и 1897 г. Издание Центрального статистического комитета МВД/ Под ред. Н. А. Тройницкого. Вып. 68. Терская область. 1905. С. 2, 3. Неточное сообщение С. Максимова о том, что в 1898 г. чеченцев было до 160 тысяч человек, объясняется тем, что материалы переписи 1897 г. не были тогда еще обобщены и опубликованы. См.: Максимов С. Край крещеного света. СПб., 1898. С. 25. Материалы переписи населения Чечни в 1897 году впервые широко, но неточно, использованы в книге Б. Ишханяна. Народности Кавказа. Петроград, 1917, а также: Ткачев Г. А. Ингуши и чеченцы в семье народностей Терской области. Владикавказ, 1911; Пешехонов А. На очередные темы. Культурная драма // Русское богатство. 1911. № 7. С. 115.

[464] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 164.

[465] Там же. Соч. Т. 18. С. 568.

[466] Ленин В. И. ПСС. Т. 3. С. 594, 595.

[467] Ипполитов А. И. Этнографические очерки Аргунского округа// ССКГ. Тифлис, 1868. Вып. 1. С. 43.

[468] ОР РГБ, ф. 169, папка 81, д. 7, л. 39.

[469] Ипполитов А. П. Указ. соч. С. 52.

[470] Яковлев Н. Вопросы изучения чеченцев и ингушей. Грозный, 1927. С. 17. В основе гипотезы проф. Яковлева, вероятно, лежат труды барона Услара по чеченскому языку, в которых отмечено проникновение в чеченский язык слов грузинского происхождения, а также открытие у реки Ассы церкви с грузинскими надписями, основание которой относится к 830 году. Хаханов А. Рецензия на СМОМПК. Вып. 12. Тифлис, 1891 // Новое обозрение. 1891.

[471] Вертепов Г. А. В горах Кавказа // Терский сборник. Владикавказ, 1903. Вып. 6. С. 118.

[472] Лаудаев У. Чеченское племя // ССКГ. Тифлис, 1872. Вып. 6. С. 5, 6. Сравн.: Попов Ив. Ичкериицы. Исторический очерк // Терские ведомости. 1875. № 2. О завоевании татаро-монголами народов Северного Кавказа. См.: Лавров Л. И. Нашествие монголов на коверный Кавказ// История СССР. 1965. № 5.

[473] Ногмов Ш. История Адыгейского народа // Кавказский календарь на 1862 год. Отд. 4. С. 133.

[474] Не следует принимать всерьез утверждение В. Швецова о том, что якобы, «нашествие татар с Чингисханом не сделало разительной перемены в области народа Кавказского. Швецов В. Очерк о Кавказских горских племенах // Москвитянин. М., 1855. № 23, 24. Кн. 1, 2. С. 9.

[475] Попов Ив. Ичкерипды // Терские ведомости. 1875. № 2.

[476] Маркс К. История секретной дипломатии XVIII века. Лондон, 1899. С. 78 (англ. яз.)

[477] Гарданов В. К. Четыре века русско-кабардинской дружбы Дружба народов. 1957. № 6. С. 142.

[478] Аббас-Кули-Ага Бакиханов. Кудси. Гюлистан-Ирам. Баку, 1926. С. 64.

[479] Гарданов В. К. Четыре века… С. 142.

[480] См. письмо жителей сел. Алды Кизлярскому комендант» Фрауендорфу от 29 апреля 1758 г., АВПР, ф. Кабардинские дела, 1758, д. № 11, л. 163. Шах именуется Тамасханом.

[481] Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М.а 1960. Кн. 2. С. 223.

[482] Имя Темрюк в чечено-ингушском произношении соответствуя Тимаркъ. Ему московский царь подарил большие земельные участки горцев. С приближением Тимарка князем Мусостом связано одно из ранних антифеодальных выступлений чеченцев. См.: Саидов И. М. Указ. соч. Л. 99-102.

[483] Лаудаев У. Чеченское племя // ССКГ. Тифлис, 1872. Вып. 6. С. 6.

[484] О своем происхождении «Терского города Окоцкие люди! свидетельствуют сами: «вышли, государь, мы холопи твои в госуи дарство, из Акоз и из Мичкиз в твою государеву отчину и Терской город Государь-Царь и Великий Князь Михаил Федорович. Вышли ка житье из з женами и з детми и з братьями своими при прежний твоих государевых воеводах и при нынешнем твоем государстве воеводе при Петре Петровиче Головине». «Мичкиз» – это наименован» Чечни, взятое у кумыков; «Акоз» – Аккинскаятайпа. Белокуров С.М Сношения России с Кавказом. С. 554. «Окочени» упоминаются в ответной грамоте Петра I к шамхалу Адиль-Гирею 16 декабря 1722 г., РФ ДНИИИЯЛ, д. 1187, л. 204.

[485] Ших-Мурза служил царям Ивану Васильевичу (Грозному), Федору Ивановичу и Борису Федоровичу (Годунову). Белокуров С. Л. Указ соч. С. 538.

[486] Архив АН РФ в Санкт-Петербурге, ф. 99, оп. 2, д. 9. С. 597 (или 55-586).

[487] Белокуров С. А. Указ, соч. Вып. 1. С. 63, 64.

[488] Ших-Мурза в той же челобитной сообщал: «А черкасы и Арыслан-бек со мною в недружбе; а для того оне со мною в недружбв что яз тебе великому князю белому служу».

[489] Белокуров С. А. Указ. соч., Вып. 1. С. 103. Кто эти «послании ки» видно из следующего сообщения у Белокурова: в 1587 г. «мими Горские землицы – Ококи, Кумуки, Мичкизы, Индили, Шибутыя прошло посольство Русского государства в Грузию во главе с Родионом Биркиным и Петром Пивовым. Белокуров С. А. Указ. соч. С. 33.

[490] Там же. С. 558, 559. Следует заметить, что «окоцкие землицы» – земли собственно чеченские, расположенные в горах, и от их обитателей источники XVI века отличали «городских окоченей». Том же. С. 4.

[491] Там же. С. 557.

[492] Там же.

[493] Терские воеводы князь Б. Туренин и князь С. Волковский сообщали в 1631 году, что «неписьменных людей на Тереке множитца». А ныне де на Терке «иноземцев перед русскими людьми больше втрое. РФ ДНИИИЯЛ, д. 2042, л. 994.

[494] Белокуров С. А. Указ. соч. С. 559.

[495] Там же. С. 559.

[496] В той же челобитной 1615 года окочене-чеченцы сообщали царю Михаилу Федоровичу: «Да мы же, приезжаючи в горские н-млицы с твоим государевым делом и ко плени с отпросом ездя, многим горским князем и мурзам и горным людем… бывших государей жалованье росказывали и тобою… и твоим царским величеством и милостью и жалованьем перед ними хвалимся и твое… имя и самодержство… Российского государства Московского царства пространство и величество и милость твою царскую славим; и сказывали, что ты… благоверен и милостив, а нас иноземцев жалуешь паче иных своих государевых людей и обиды нам, живучи под твоею царскою высокую рукою и изгони никакие ни от кого не бывает. И многие, горские всякие люди, слыша от нас про твою царскую милость и жалованье и про твое государево величество и пространство Московского государства, приходили из гор на житье и Терской город з женами и з детми; а в горах пометали домы свои и живот весь, надеючись на твою царскую милость и жалованье». Белокуров С. А. Указ. соч. С. 559.

[497] Белокуров С. А. Указ. соч. С. 555.

[498] Белокуров С. Д. Указ. соч. С. 112.

[499] Там же. С. 117,118.

[500] РФ ДНИИИЯЛ, д. 1170, л. 63.

[501] Утверждение, что чеченцев привел в подданство России еще и XVII в. кабардинский князь Муцал Сунчелеевич, призвавший их нод «государеву высокую руку в вечное и неотступное халопство», неточно (Крикунова Е. О., Павлова И. М. К истории взаимоотношений между Кабардою и другими народами в XVH в. Документы //Ученые записки Кабардино-Балкарского госпединститута. Нальчик, 1957. Вып. 13. С. 79). Присоединение Чечни к России началось со второй половины XVI в. и никогда не было полным до 1859 г.

[502] В источниках за 1614 г. Батай-Мурза фигурирует «как государев изменник». См. Белокуров С. А. Указ. соч. С. 555. В другом документе сказано, что Батай-Мурза отъехал к кумыкскому князю Салатамамуту, который отдал ему «Окоцкие земли». Как эти земли оказались подвластны Салтамамуту – неизвестно. РФ ДНИИИЯJI,. д. 2042, л. 964.

[503] Русский архив, 1913, т. 2. С. 152. Цит. по: РФ ДНИИИЯЛ, д. 1170, л. 59.

[504] Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссией. С. 411, № 248, СПб., 1841. Т. 3,1613-1645 гг.

[505] Белокуров С. А. Указ. соч. С. 556, 557.

[506] Акты исторические… Т. 3, № 257. С. 424.

[507] РФ ДНИИИЯЛ, д. 1170, лл. 61-62 или Белокуров С. А. Указ. соч. С. 556, 557.

[508] Белокуров С. А. Указ. соч. С. 553, 554.

[509] Максимов Евг. Чеченцы // Терский сборник. Владикавказ, 1893. Вып. 3. С. 3.

[510] Ригельман Александр. История или повествование о донских казаках. М., 1846. С. 60. Ст. Разин с уважением отзывался оГригории Сунчалеевиче Черкасском, князе Кабарды. См.: Пересветов Р. По следам находок и утрат. М., 1963. С. 211-214.

[511] Краснов Н. Исторические очерки Дона // Русская речь, Ст. 1881. Кн. 3. С. 49.

[512] В чеченских преданиях говорится о двух победах над войсками калмыцких тайшей, одержанных в Ханкальском ущелье.

[513] Материалы по истории Башкирской АССР; М.; Л., 1936. Док. I № 97. Ч. 5. С. 232, док. N° 104. С. 241.

[514] ПоттоВ. Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях. СПб., 1887. Т. 1. Вып. 1. С. 27.

[515] Романовский В. Е. Очерки из истории Грузии. Тифлис, 1902. С. 187.

[516] Бушков П. Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722-го по 1803 г. СПб., 1869. Ч. 1. С. 121-123. В память об этой победе чеченцы построили в ущелье башню Хан-Кала и ущелье пересекли поперек рвом. Мы не располагаем первоисточником данного сообщения. См. также: Вейденбаум Е. Путеводитель по Кавказу. Тифлис, 1888. С. 252, 253. В одной из крупных работ конца XIX века по завоеванию Кавказа, сказано, что «чеченцы, озлобленные на крымцев за их грабежи, завели одну колонну в ущелье и истребили ее». См.: Исторические очерки кавказских войн от их начала до присоединения Грузии/ Под редакцией генерал-майора Потто. Тифлис, 1899. С. 42. В более поздней работе, осуществленной под редакцией того же автора, дата события относится к 1732 г. «Утверждение русского владычества на Кавказе», т. 3, ч. 1/ Под руководством начальника штаба Кавказского военного округа генерал-лейтенанта Белявского И. П./ Под редакцией генерал- майора Потто. Тифлис, 1904. С. 81, 82. Гриценко датирует событие 1735 г., хотя и ссылается на сочинение Буткова П. Г. См. Гриценко Н. П. Указ. соч. С. 28. Здесь возможна определенная корректировка. Имеется сообщение о том, что в 1732 г. татарский хан султан Терти- гирей, пройдя р. Терек, стал лагерем с армией у деревни Чеченей, где нанес поражение войскам Гессен Гамбургского. См.: Записки о России генерала Манштейна. 1727-1744. СПб., 1875. С. 46.

[517] Самойлов. Заметки о Чечне // Пантеон. Т. 23. № 9. СПб. 1855. С. 76.

[518] Ленин В. И. ПСС. Т. 30. С. 186.

[519] Тамже. Т. 3. С. 594.

[520] Кавказский сборник. Тифлис, 1883. Т. 7. С. 133, 134.

[521] Ковалевский П. И. Кавказ. История завоевания Кавказа. Петроград, 1915. Т. 2. С. 23.

[522] Потто В. Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях. СПб., 1887. Т. 1. Вып. 1. С. 65.

[523] Ковалевский П. И. Указ. соч. Т. 2. С. 32.

[524] Так, генерал Ермолов писал Александру I: «Внешней войны опасаться не можно. Внутренние беспокойства гораздо для нас опаснее. Горские народы, примером независимости своей, в самих подданных вашего величества порождают дух мятежной и любовь к независимости». Донесение Ермолова от 12 февраля 1819 г. Утверждение русского владычества на Кавказе. Т. 3. Ч. 1. С. 266.

[525] Достойно внимания, что в 1848 г. русские рядовые солдаты Кавказской армии в действиях против Шамиля осуждали распоряжения, напоминавшие «времена Ермолова, когда на горцев смотрели не как на воюющую сторону, а как на личных врагов». См.: К. Левый фланг Кавказской линии в 1848 году // Кавказский сборник. Тифлис, 1886. Т. 10. С. 271, 272.

[526] Ладыженский А. М. заблуждался, полагая, что в XVIII и XIX в., все кавказские горцы становились постепенно оседлыми жителями. Ладыженский А. М. Адаты горцев Северного Кавказа, л. 134. Решительно никаких возможностей для кочевания в горах Кавказа не было.

[527] Знаменский П. И. ошибочно утверждал, что земледелие в Чечне не имеет длительной истории, что обусловлено было неверным пониманием материалов работы А. П. Берже. См. Знаменский П. И. Физико-экономический очерк Чеченской Автономной области. Грозный, 1929. С. 63.

[528] Самойлов К. Заметки о Чечне // Пантеон. СПб., 1855. Т. 23. Т. 9. С. 58-60.

[529] Там же. С. 45.

[530] Саидов И. М. Указ. соч. Л. 32.

[531] Броневский С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. М., 1823. Ч. 2. С. 176.

[532] Рапорт командующего войсками Кавказской линии и Черногории генерал-адъютанта Граббе военному м инистру Чернышеву 17 июня 1841 г. ЦГА РД, ф. 133, оп. 4, д. 6, л. 24.

[533] Розен Р. Ф. Описание Чечни и Дагестана. 1830 г. История, география и этнография Дагестана XVIII-XIX в. С. 282. К. Самойлов также говорит, что у чеченцев «главный посев составляет кукуруза». Указ. соч. Т. 23. № 9. С. 46. Норденштамм говорит, что чеченцы сеют «более кукурузы и проса». Материалы по истории Дагестана и Чечни. Первая половина XIX в. Т. 3. Ч. 1. С. 302.

[534] Россикова А. Путешествие по центральной части Горной Чечни. Записки КОИРГО Тифлис, 1896. Т. 8. С. 151.

[535] Тимофеев С. Н. Производство кукурузы на Кавказе // Кавказское хозяйство. Тифлис., 1911. № 15. С. 5.

[536] о Черкасской или Кабардинской земле. Географический месяцеслов на 1772 год. СПб., при Импер. Акад. Наук.

[537] АВПР, ф. Кабардинские дела 1758 г., д. 2, л. 181 об.

[538] Состояние скотоводства на Кавказе. Отчет А. Д. Калантара // Материалы для устройства казенных летних и зимних пастбищ и для изучения скотоводства на Кавказе. Тифлис, 1890. Т. 2. С. 29, 30.

[539] Калъвейст Э. Сельское хозяйство Верхней Сванетии и экономическое положение ее населения // Кавказское хозяйство. 1911. № 21. С. 4.

[540] Гаджиева С. Ш. Кумыки. Историко-этнографическое исследование. М., 1961. С. 165.

[541] Гаджиева С. Ш. Кумыки. Историко-этнографическое исследование. М., 1961. Трофимова А. Рецензия// 1962. .№ 6. С. 184.

[542] Гарданов В. К. Общественный строй адыгейских народов, М., 1967. С. 64.

[543] Лаудаев У. Чеченское племя. ССКГ. Тифлис, 1872. Вып. 6. С. 22.

[544] Там же.

[545] Труды комиссии по исследованию современного положения землепользования и землевладения в Нагорной полосе Терской области. Владикавказ, 1908. С. 218.

[546] Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля (1834-1859). Выставка. Ответ, ред. проф. Закс Б. Я. М., 1941. С. 9.

[547] Под этим названием тяжелый плуг известен и у других народов. См. Тимофеев С. Н. Указ. соч. С. 5.

[548] Отдельные авторы утверждают, что кавказская соха (рало) требовала приложения силы 6-7 пар волов, однако такой сохи на Кавказе не было. См.: Экономическая история СССР. 2-е изд. М., 1967. С. 156.

[549] КалантарА.А. Указ. соч. С. 29.

[550] Дубровин Н. Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 149. Ф. Щербина отметил, что «не существовало ни одного такого вида хозяйственной деятельности, к которому не прилагал бы горец этой излюбленной формы взаимопомощи». Щербина Ф. Общественный быт и землевладение у кавказских горцев // Северный вестник. СПб., 1886. Кн. 1. Отд. 2. С. 143.

[551] АВПР, ф. Кабардинские дела 1769-1777, д. 21, л. 237.

[552] Применение мотыги в земледелии у чеченцев, как и у других народов Кавказа, играло роль дополняющего фактора к пахоте ралом и плугом. Поэтому авторы «Экономической истории СССР» глубоко неправы, когда заявляют о господстве на Кавказе мотыжного земледелия. С этим связано и другое их неточное утверждение о том, что якобы соха (рало) – пахотное орудие долин, а не гор. Экономическая история СССР. С. 156.

[553] Чурсин Г. Ф. Очерки по этнологии Кавказа. Тифлис, 1913. С. 175.

[554] Гаджиева С. Ш., Осаное М. О, Пашаева А. Г. Материальная культура даргинцев. Махачкала, 1967. С. 21.

[555] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 303, 304.

[556] Там же. С. 303.

[557] Записка подполковника Услара об обороне Лезгинской кордонной линии от 7-го февраля 1855 г. АКАК, т. 11, № 857. С. 961.

[558] Дубровин Н. Указ. соч. Т. 1. С. 379.

[559] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 303.

[560] Там же. С. 302. Вопрос орошения в Чечне затронут также п книге Надеждина «Опыт географии Кавказского края». С. 16; в статье неизвестного автора. – Н. Б. Поездка начальника Терской области в Грозненский округ, опубликованной в газете «Терские ведомости», 1894, № 84 и др. Коснулся вопроса и майор Властов, который в своих «воспоминаниях кавказского фронтового офицера», опубликованных в 1856 году, оценивает оросительные каналы как необходимое средство при возделывании риса (чалтыка), который составляет одну из главных потребностей горца». Война в Большой Чечне // Русский инвалид. 1856. № 159. Однако другие источники не подтверждают утверждения автора о разведении в Чечне риса.

[561] Краткое описание об Азиатской теплице Святого Петра, Иже в Астраханском государстве есть и по милостивому указу его царског о величества Петра Алексеевича Всероссийского державнейшего царя и монарха и проч. и проч. испытана и письменно унижено предложено от дохтора его царского величества от Готлоба Шобера 1718 году. РОБАН-II. I Б., № 69, л. 6.

[562] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 303.

[563] Там же.

[564] Там же.

[565] О Черкаской или Кабардинской земле. Географический месяцеслов на 1772.

[566] Тимофеев С. Н. Указ. соч. С. 5.

[567] Пантеон. 1855. Т. 23. № 10. С. 46.

[568] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 302.

[569] Самойлов К. Указ. соч. Пантеон. СПб, 1855. Т. 23. № 10. С. 46.

[570] Броневский С. Указ. соч. Ч. 2. С. 176, 177.

[571] Милютин Д. А. Чечня. ОР РГБ, ф. 169, папка 81, д. 7, л. 29.

[572] Дубровин Н. Указ. соч. Т. 1. Кн. 2. С. 380.

[573] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 304. Интересно сравнить с соответствующим местом в описании «Чечня» Д. А. Милютина.

[574] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 303.

[575] Харузин Н. Н. Заметки о юридическом быте чеченцев и ингушей// Сборник материалов по этнографии, издаваемый при Дашковском этнографическом музее. М., 1883. Вып. 3. С. 132, 133.

[576] Самойлов К. Заметки о Чечне // Пантеон. Т. 23. № 10. СПб., 1855. С. 54.

[577] Там же.

[578] Дневник полковника Руновского. Акты Кавказской археографической комиссии. Т. 12. С. 1464.

[579] Леонтович Ф. И. Адаты Кавказских горцев. Одесса, 1883. Вып. 2. С. 84.

[580] Там же. С. 86.

[581] Зубов Платон. Подвиги русских воинов в странах Кавказских с 1800-го по 1834 год. СПб., 1836. Т. 2. Ч. 3. С. 60.

[582] Там же. С. 277.

[583] Волконский Н.А. Война на Восточном Кавказе с 1824-го по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник. Т. 10. Тифлис, 1886, примечание к с. 34.

[584] Самойлов К. Указ. соч. С. 46.

[585] Дубровин Н. Указ. соч. Т. 1. Кн. 1. С. 376. Это произошло разновременно, начиная с начала XVIII века.

[586] Там же. С. 379.

[587] «Чечня – житница Дагестана» – это утверждение кочевало из произведения одного автора в другое. См. II. Д. Заметки о зимней экспедиции в Большую Чечню в 1852 году. Из записок подпоручика// Санкт-Петербургские ведомости. 1855. № 107 (автором является Дьяченко П.), см. Русский инвалид. 1855. № 54, 55; Хроника Мухаммеда Тахира Ал-Карахи, М., 1841. С. 118; О. К. Вести о Линии// Кавказ, 1855, № 16; Ковалевский П. И. Кавказ до присоединения Грузии. С. 202 и др.

[588] Самойлов К. Указ. соч. С. 76. Пантеон. Т. 23. № 9. СПб., 1855. С. 76.

[589] Рейнеггс Яков. Историческое топографическое и физическое описание Кавказа. ОР РНБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Санкт- Петербурге, ОЛДП. Ф. 192, д. 27 об.

[590] Попутно укажем, что выставление тавра на лошадях, символизирующие их частную принадлежность, были заимствованы чеченцами, равно и ингушами, возможно, из феодальной Кабарды.

Харузин Н. Заметки о юридическом быте чеченцев и ингушей. С. 134.

[591] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 304.

[592] Дубровин Н. Указ. соч. Т. 1. Кн. 1. С. 381.

[593] Там же. С. 379.

[594] Там же. С. 369.

[595] Самойлов К. Указ. соч. Т. 23. № 10. С. 46.

[596] РОБАН в Ленинграде, II, I. Б. № 69, л. 5-5 об.

[597] История, география и этнография Дагестана: Сб. док… С. 227. Сравн. С. Броневский. Указ. соч. Ч. 2. С. 176.

[598] РГВИА, ф. ВУА, оп. 1, д. 6211, л. 3 об.

[599] Леонтович Ф. И. Адаты Кавказских горцев. Одесса, 1883. Вып. 2. С. 84.

[600] Майор Властов. Война в Большой Чечне // Русский инвалид. 1856. № 159.

[601] Самойлов К. Указ. сбч. С. 55.

[602] Романовский. Кавказ и Кавказская война. СПб., 1860. С. 274-275.

[603] ОР РГБ, ф.169, папка 81, д. 7, л. 29.

[604] Там же, л. 28 об.

[605] Самойлов К. Указ. соч. С. 46.

[606] Мы допускаем некоторую натяжку, так как Самойлов далее утверждает, что «плоскостные чеченцы почти все имеют лошадей». Там же. С. 55.

[607] Харузин Н. По горам Северного Кавказа // Вестник Европы. Пб., 1888. Кн. 10. С. 513.

[608] Самойлов К. Указ. соч. С. 46.

[609] Станишевский В. Путешествие по Чечне // Кавказ. 1873. №54.

[610] Харузин Н. Заметки о юридическом быте ингушей и чеченцев. С. 133.

[611] АВПР, ф. Кабардинские дела. 1757, д. 8, л. 153 об., или д. 9, л. 60.

[612] Там же, д. 9, л. 4 об. или д. 8, л. 153 об.

[613] Берже А. Чечня и чеченцы. С. 82.

[614] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 304.

[615] Старшины аула Большой Чечен и примыкающих сел.

[616] АВПР, ф. Кабардинские дела. 1764-1767, д. 5, л. 13-13 об.

[617] Полное собрание ученых путешествий по России, издаваемое Императорскою Академию наук. Записки путешествия академика Фалька. СПб., 1824. Т. 6. С. 63.

[618] Там же. С. 61.

[619] Покос в Чечне измерялся работой одного косаря в день. Средняя площадь единицы покоса равнялась около 800 кв. сажен.

С этой площади скашивалось от 5 до 15 пудов сена. Труды Комиссии по исследованию современного положения землепользования и землевладения в Нагорной полосе Терской обл. С. 218.

[620] Дубровин Н. Указ. соч. Т. 1. Кн. 1. С. 381.

[621] КалантарА.А. Указ. соч. С. 9.

[622] Иногда указывают убыточный вес от 3 до 6 пудов. Калан- тар А. А. Указ. соч. С. 9.

[623] ЦГА РД, ф. 147, оп. 1, д. 7, л. 213-214.

[624] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 304.

[625] Фадеев А. В. Из истории русско-чеченских связей // Вестник Московского университета. Историко-филологическая серия. Вып. 1. 1959. С. 223,227; его же. О некоторых социально-экономических последствиях присоединения Чечено-Ингушетии к России // Известия ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1960. Т. 2. Вып. 1. С. 17. Калантар А. А. еще в 1890 г. пришел к выводу о том, что казаки-первопоселенцы по левому берегу Терека «в продолжение долгого соседства с ногайцами и чеченцами переняли частью их скотоводственную культуру». См. КалантарА.А. Указ. соч. С. 192.

[626] ЦГА РД, ф. 147, оп. 1, д. 7, л. 213. В учебнике для вузов по истории СССР за 1959 г. допущена неточность, когда утверждается, что у горцев Кавказа скотоводство на горных пастбищах преобладало над земледелием. Ведь на пастбищах ведением земледелия не занимаются. См.: История СССР. 1861-1917. Период капитализма, М., 1959. С. 202.

[627] Материалы по истории Чечни и Дагестана. Т. 3. Ч. 1. С. 304.

[628] К. Левый фланг Кавказской линии в 1848 году // Кавказский сборник. Тифлис. 1887. Т. 11. С. 383-385.

[629] Самойлов К. Указ. соч. С. 54.

[630] Утверждение русского владычества на Кавказе. Т. 3. Ч. 1. С. 305.

[631] Там же. С. 318.

[632] Там же. С. 364.

[633] Там же. С. 369.

[634] Волконский Н. А. Война на Восточном Кавказе с 1824-го по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник. Тифлис, 1885. Т. 10. С. 206.

[635] Бриммер Э. В. Служба артиллерийского офицера // Кавказский сборник. Тифлис. 1894. Т. 15. С. 197.

[636] Самойлов К. Указ. соч. С. 46.

[637] Там же. С. 47.

[638] Дубровин К. Указ. соч. Т. 1. Кн. 1. С. 381.

[639] Розен Р. Ф. Описание Чечни. 1803 г. Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 235.

[640] Самойлов К. Указ. соч. С. 47.

[641] Броневский С. Указ. соч. С. 176. Передаваемое Н. Дубровиным сообщение, что «виноград в Чечне растет только в диком Состоянии». Дубровин Н. Указ. соч. Т. 1. Кн. 1. С. 379. Там же. Т. 1. Кн. 2. С. 379, оказывается ошибочным.

[642] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Т. 3. Ч. 1. С. 303.

[643] Там же.

[644] Там же. С. 304.

[645] Это неверное утверждение приведено также без ссылок. Дубровин Н. Указ. соч. Т. 1. Кн. 1. С. 379.

[646] Самойлов К. Указ. соч. Т. 23. № 10. С. 47.

[647] Штелин Я. О черкасской или Кабардинской земле. Географический месяцеслов на 1772 год. СПб., при Импер. Акад. Наук.

[648] Рейнеггс Яков. Историческое топографическое и физическое описание Кавказа ОР РНБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ОЛДП. F. 192, л. 25 об.

[649] Журнал путешествия по земле донских казаков к Кавказу и в Астрахань, Г. Ст. // Северный архив. 1824. № 23, 24. С. 261.

[650] Розен Р. Ф. Описание Чечни и Дагестана. С. 284.

[651] Там же. С. 285.

[652] Замечания на меморию подполковника Бюрно. Сделаны собственноручно генералом Вельяминовым // Кавказский сборник. Тифлис. 1883. Т. 7. С. 60.

[653] Самойлов К. Указ. соч. С. 47.

[654] Дневник полковника Руновского 1860 р. АКАК, т. 12, с. 1401 или РГВИА, ф. ВУА, д. 1293, ч. 1, л. 432.

[655] Материалы по истории Дагестана и Чечни. Первая половина XIX века. Махачкала, 1940. Т. 3. Ч. 1. С. 304.

[656] Розен Р. Ф. Описание Чечни и Дагестана. 1830 г. С. 284, 285. См, Дубровин Я. Указ. соч. Т. 1. Кн. 1 С. 280.

[657] ОР РГБ, ф. 169, папка 81, д. 7, л. 13.

[658] Экономическая действительность Чечни указывает на ошибочность попытки И. В. Сталина рассматривать чеченцев, а с ними и ингушей, осетин и ряд других народов как «по преимуществу скотоводческие племена, где родовой быт еще жив и которые еще не перешли к земледельческому хозяйству». См.: Сталин И. В. Соч. Т. 5. С. 47.

[659] Предположение ген. Граббе к покорению племен, обитающих на левом фланге Кавказской линии, составлено в 1840 году. АКАК, т. 9, док. № 377. С. 429.

Рубрика: Средневековье