СБОРНИК СВЕДЕНИЙ О КАВКАЗСКИХ ГОРЦАХ
ВЫПУСК 1
ТИФЛИС 1868
НАРОДНЫЕ СКАЗАНИЯ
КАВКАЗСКИХ ГОРЦЕВ.
КОЕ-ЧТО О СЛОВЕСНЫХ ПРОИ3ВЕДЕНИЯХ ГОРЦЕВ
Заглавие странное и неудачное, в чем сознаюсь, но не могу придумать другого. О горской литературе не может быть речи, потому что горцы теперь только начинают заучивать литеры. Словесность имеет многозначительное значение. Поэзией нельзя назвать того, в чем, быть может, не отыщется никакой поэзии или отыщется ее сокрушительно-малая толина, миллиграмм золота на сто пудов песку, – в чем не моя вина. Впрочем, не в заглавии дело. В предлагаемой статье я принимаю на себя скромную роль совестливого переводчика с горских языков прямо на русский, без посредничества какого бы то ни было третьего языка, что уже составляете довольно редкое явление на Кавказе. В продолжение получаса мы заставим горцев поговорить о том, о сем. Читатель спросит: какое же, потом, общее заключение можно будет вывести о горцах? – Никакого общего заключения нельзя вывести, ни о каком народе в свете после получасового знакомства. Но, быть может, «Сборник» родился живучим. Эти получасовые беседа будут повторяться. Из совокупности их, незаметно ни для авторов, ни для читателей, само собою будет вырабатываться общее заключение.
Физическая природа Кавказа в глазах древних народов приобрела фантастическую законченность. Давно уже законченность эта отвергнута, но только в последнее тридцатилетие заменилась она положительным знанием. Вершины Кавказа, соседки звезд, – как называл их Есхил, — измерены барометрически и геодезически; на Эльбрусе не отыскалось цепи Прометеевой, которую некогда так усердно отыскивали греки и римляне; на Арарате не нашлось ковчега Ноева; на Казбеке англичане побывали на днях и не нашли яслей Спасителя. Изумрудный хребет Каф, окружающий землю, как перстень палец, и до которого добираются через страну, покрытую вечным мраком, – покрыт тригонометрической сетью Ходзько. Мудрая в знании трав Медея, конечно, не разведала кавказских трав так хорошо, как Рупрехт и Радде. На Кавказе, рассказывали греки, происходила борьба между Зевесом и Тифеем, огнем небесным и огнем подземным; на Кавказе боги Олимпа вели борьбу со старыми богами, Титанами. Веков за двадцать тону назад, греки воспевали эту борьбу; теперь Абих пишет ее точную историю.
Дело сложилось иначе в отношении в этнографии Кавказа. Нельзя упрекать древних в фантастическом изображении горцев. Геродот, в виде самой замечательной особенности их, рассказывает, что они разрисовывают свои одежды изображениями животных; сверх того, сообщает он небылицу, которую мы перейдем молчанием. После Геродота, у разных писателей находим мы длинные списки названий горских народов с общим отзывом, что народы эти крайне дики, живут грабежом и пленопродавством, говорят на непонятных языках. О некоторых народах сообщали, сверх того, что они едят отвратительных насекомых.
В недавнее время это изображение горцев совершенно изменилось. В двадцатых годах нашего столетия, кавказская природа привлекла на себя внимание романтиков-поэтов. Гора, ущелье, – гора, ущелье, – найдены были более поэтичными, чем лес, поле, – лес, поле. Гора, ущелье, – лес, поле, – то и другое, само собою разумеется, не более, как декорация, окаймляющая сцену, на которой разыгрывается неисчерпаемо-занимательная драма: в ней действующие лица – силы природы и страсти людей. Декорацией можно полюбоваться, но это любованье недолго продолжается и переходит в тоску смертную, если остается непонятным то, что происходит на сцене. В эпоху романтизма, и природа и люди на Кавказе были непонятны. Нельзя было фантазировать насчет природы, – тотчас нашлись бы ученые, которые уличили бы в несообразностях. Но ничто не мешало фантазировать, сколько душе угодно, насчет людей. Горцы не читают русских книг и не пишут на них опровержений. Горцы, которые в те блаженные времена учились чему-нибудь и как-нибудь в Петербурге, – сами всячески подделывались под Аммалат-Беков, Казбичей и т. п. В таком маскарадном виде только и могли они казаться интересными для русской публики, – иначе что же могло быть интересного в этих недоучившихся кадетах? Горцев не могли мы себе представить иначе, как в виде людей, одержимых каким-то беснованием, чем-то в роде воспаления в мозгу, – людей, режущих на право и на лево, пока самих их не перережет новое поколение беснующихся. И было время, когда эти неистовые чада нашей поэтической фантазии приводили в восторг часть русской читающей публики! Другие читатели, более рассудительные, все-таки верили в возможность существования такового племени беснующихся, но в замен восторгов, советовали истребить их с корнем вон. Легковерие этих благоразумных читателей делает отчасти извинительным легковерие арабов, веривших в существование людей, у которых четыре глаза, а именно: два на лице и два на груди!
Как бы то ни было, но Аммалат-Беки, Селтанеты и пр. и пр. приобрели право гражданства в русской литературе. Как ни ложны они, но мечутся в глаза своею яркостью. Теперь никто уже ими не восхищается, но впечатление, вполне законченное, сохранилось. С другой стороны, фотографические снимки того или другого момента горской жизни кажутся крайне неудовлетворительными, бледными, незаконченными. Это, как бы кирпич, представляемый в виде образца дома. Но, что же делать? Другим путем нельзя подготовить материалов для будущего Вальтер-Скотта, или хотя бы Морьера горцев. На первый раз заставим горцев разговаривать между собою, не стесняя их своим присутствием.
Начнем с приветствий. Теперь всего чаще слышится: салям алейкюм, и в ответ: алейкюммяссалям. Тут и удовольствие произнести арабскую фразу и дешевый способ показать себя человеком образованным и благочестивым. Но горские языки изобилуют своими собственными приветствиями:
Чеченцы говорят: приход твой да будет к счастью. – Утро твое да будет хорошо. Аварцы: Бог да обрадует тебя. – Голова да будет здрава. – Светлый день да не минует тебя. – Бог да выпрямит для тебя дорогу (путнику). Лаки: да даст тебе Бог, чего не ждешь. – Да дадутся тебе сердечная радость и жизнь. – Да продлится жизнь. – Сыновья да будут невредимы (женщинам). С отдыхом здоровье да дастся (возвратившемуся из дороги). Да родится сын, как отец, и дочь, как мать (новобрачным). До чего он не дожил, то тебе да дастся (родственнику умершего). Акушинцы: благословение да достанется твоему дому. – Да умножатся твои бараны. – Да расцветешь ты, как сад.
В противоположность, приведем мы проклятия, которых много, так как торцы большею частью люди весьма вспыльчивые. В грамматическом отношение формулы проклятия представляют весьма оригинальные и поучительные обороты; потому и набралось их столько при расследовании горских языков.
У аварцев: провались ты в ад! – Семя да иссякнет твое! – Да растерзает тебя орел! – Пожрись ты тотчас же! – Да положишься ты на лестницу, т. е. умри ты, потому что тело умершего относится на лестнице. – Черный день да наступит в твоем доме! – Твоего отца дом да сгорит! – Да сожжется грудь твоя! – Да остынет грудь твоя! – Сдерись твое лицо! – Вернись убитым! – Да пожрет ржавчина твое оружие! – Тень филина да покроет твой дом! – Да вылезут твои косы! (ругательство между женщинами). Да вылезут твои усы! (женщины мужчинам). Да наденешь ты чоху, в знач. да умрет муж твой, потому что жена, оплакивая мужа, надевает на себя его чоху. – Умри твоя мать! Последнее в большей части случаев не есть проклятие, а скорее соответствует русскому выражению: сердечный! Значение то, что лучше бы матери твоей умереть, чем видеть тебя в том или другом жалком положении. Это выражение употребляется безразлично, жива или умерла мать; оно может относиться не только к людям, но к животным и даже к неодушевленным предметам.
У лаков: утони ты в крови! – Да распорется живот твой! – Да выпьет ворон твои глаза! – Да засохнет род твой – Да напишется твое имя на камне, т. е. да накроет тебя надгробный камень! – Земля да возьмет тебя! – Ноги твои да обратятся в воск! – Да погасится очаг твой! – Да вырастет колючка в твоем камине! – Да умрет твой хозяин (Говорится обыкновенно домашней скотине и всего чаще самим же хозяином).
У акушинцов: да очутишься ты среди черного дня! – Да поглотит тебя земля! – Горячая пуля попадет в тебя! – Молоко матери да обратится в позор! (Впрочем, это проклятие, общее всем горцам, может служить и в виде клятвы).
Неприятное впечатление, произведенное проклятиями на читателя, – мы рассеем исчислением женских красот, по понятиям горцев.
Чеченцы: шея лебединая, походка утиная (sic), цвет молочный.
Аварцы: грудь белая, как сыр и серебро. – В горле льющаяся вода сквозит, т. е. горло прозрачное. – Шея длинная, как у турецкого кувшина. (Сказано у римского кувшина, но Руми означает у горцев Европейскую Турцию). – Походка, как дикой курочки. (Дикой курочкой называем мы род куропатки, для которой во всех горских языках существуют особые названия. Курочка эта более бегаете, чем летает, и с какою-то забавною суетливостью.) – Ласкательно говорится: красное солнце, свет моих глаз, мое серебро-золото, красное золото, ночью небо освещающая полная луна, райская, жемчужина, золотистая голубка, небесная ласточка.
Лаки: оленья шея, – щеки, как яблоки, – пальцы, как перья, – золотые косы. (Золотые косы при черных глазах почитаются верхом женской красоты у лаков, хотя вообще горцы не любят рыжих и питают к ним предубеждение.) – Жемчужные зубы. – Девушка, как зажженная свеча, т. е. светит своею красотою.
Акушинцы: девушка с гладким лбом. – Облупленная женщина, т. е. гладкокожая. – Тонкая в стане девушка. – Девушка, как цы, чтобы подольститься русскому начальнику, сравнивают его с волком, что иногда порождает забавные недоразумения. В песне говорится, что волк щетинится в ту ночь, когда мать рожает чеченца. «Короткоухий ты волк, волчий у тебя нрав», говорит горская девушка, ласкаясь к любезному. «Волчья ночь, ночь темная, бурная, когда ни волкам, ни молодцам не спится, когда и волки и молодцы рыщут для разных приключений. Это любимое сравнение принимает иногда отдаленно-переносное значение. Говорится: «поле как волк, т. е. поле по-волчьи ощетинилось всходами. Охотники приискивать соотношения между людскими и звериными типами, конечно, найдут в самом облике аварцев и, в особенности, чеченцев, много волчьего. Это было уже замечено не раз.
В медведе горцев заинтересовал тот момент, когда медведь, став на дыбы, лезет на противника. Конечно, им удалось подметить самый интересный момент. Герои, когда
в ручной вступают бой
Грудь с грудью и рука с рукой,
весьма картинно уподобляются горскими поэтами медведям. Медвежья пляска вовсе не есть пляска тяжелая, неловкая, медвежья, как мы ее знаем. Это есть горский канкан.
Самым привлекательным качеством коня представляется горцам легкость его: конь-птичка, – так абхазцы называют жеребенка; конь-ветер, конь-туча – эпитеты, встречающиеся в горских сказках. В них, чтобы сбить с себя непрошенного седока, конь трижды вспрыгивает так, что ударяется головой о голубое небо, и трижды падает наземь так, что вздрагивает под ним черная земля; кто усидел после такого испытания, тому конь повинуется. Впрочем, по условиям местности, горцы не наездники. Какое наездничество возможно там, где справа треть плечо скала, а влево под стременем бездонная пропасть! Наездничество возможно на чеченской плоскости: так лошадей холили и готовили для воровского предприятия также, как холят и готовят их для скачек. Таких лошадей прятали, как бы девушек, от нескромных взоров: всадник отправлялся на промысел переодетый, и конь его должен был сохранить incognito. Ни всадника, ни коня, никто не должен был узнать. О таком коне говорится в чеченской песне: конь снаряженный к походу, как невеста к свадебному торжеству. Но мы отвлеклись от предмета.
Осел остался ослом и в горах. «Он человек-осел, он сделал ослиность (акуш.); у него нет ума даже столько, сколько у осла». Осел изображает не только глупого, но и вообще всякого человека, заслуживающего презрения. Между ослом и грибом с первого разу трудно отыскать соотношение, но лакам показалась белая мякоть грибов похожею на сыр и, так как они не охотники до грибов, то назвали их ослиным сыром. Крутая ослиная спина представляет подобие, как острых гребней гор, так и покатых крыш на русских постройках, в противоположность горским плоским.
Собака, верный друг человека, – и в горах может пожаловаться на несправедливость к ней друзей-людей. Собака для горцев служит олицетворением всего, что может соединиться отвратительного в человеке. Человек-собака, его собачество, он особачился, собачий рот, представляют крайне неблагоприятные отзывы.
За то, кошка является в виде весьма грациозного, забавно-плутоватого зверька, которого деятельность перед домашним камином. Кошка мурлычет, – переводится не иначе, как через: кошка сказки сказывает. Сидеть дома перед камином в зимнюю метельную ночь, – наслаждение, которое часто припоминалось бедным горцам, которых Шамиль уводил в Чечню, чтобы препятствовать нашим зимним рубкам леса. Холод, голод, перспектива на утренней заре стать под картечь! Многие повторяли про себя, вспомнив о покинутой жене или любовнице, песню: «хотел бы я теперь быть котенком у камина, взлез бы тебе на грудь, сказывал бы тебе сказки…» Увы! многие из этих элегистов на рассвете сказалась другого рода сказка!
Хвастливый трус обыкновенно сравнивается с пьяною мышью. «Куда девались коты? воскликнула пьяная мышь, ощетинив усы». Рассказывают, что некогда мышь упала в сосуд с вином и кое-как оттуда выкарабкалась. Облизываясь, напилась она пьяна. Пьяной мыши вошло в голову вызывать котов на бой. Подкрался кот, цап-царап, – и истории конец. Сравнение весьма меткое, которое может пригодиться для многих, произносящих воинственные спичи после обильных обеденных возлияний:
Горцы легко подпадают увлечениям, они готовы верить всему несбыточному. Появится где-нибудь бродяга-святоша, – придет к кому-либо ночью с обещанием открыть великую тайну. Тайна в том, что какому-то святому мужу приснилось, что наступила пора, не только прогнать гяуров с Кавказа, но и совсем стереть их с лица земли! На другую ночь собирается трое посвященных в великую тайну и т. д. Этот зажигательный материал – копеечная свечка, но… рассказывают, что от копеечной свечки Москва сгорела. Должно только успеть задуть свечку во время, без пособия пожарных команд. Легковерие свое сами горцы осмеяли следующей поговоркой: «каждую ночь зайцы совещаются о том, как бы им прогнать орлов. К рассвету разбегаются, все еще не решив дела».
Хитрости лисицы составляют любимое содержание горских сказок и басен; в хитрости кавказская лиса не уступаете европейской. Она решительно умнее всех зверей и даже самих людей, когда только последним приходится иметь с нею дело в горских вымыслах. Не смотря на то, иногда и ей случается попадать впросак. Но с кавказской лисицей мы еще будем иметь случай познакомиться. Полагают, что вместилище лисьей хитрости не голова, а хвост, откуда кюринская поговорка: ты лисица, а я лисий хвост, т. е. ты хитер, а я тебя хитрее. Акушинцы говорят: лисьим хвостом обметясь, обманул, т. е. весьма тонко обманул. Аварцы: он говорит по-лисьи, от него лисицей пахнете, у него походка лисья; он змеиное шепчет, лисье сказывает.
Замечательно, что в лакском языке змея и червяк имеют общее название; в частности, змею обозначить можно не паче, как через большой червяк. Червивое яблоко знать змеиное яблоко; в мясе завелись черви – завелись змеи. В аварском тоже самое, но есть и особое название для червяка. В древности змия была олицетворением мудрости. Сколько мне известно, горцы уделяют змее только исключительную частичку мудрости, а именно, способность понимать все языки. О своих полиглотах говорят они: он столько языков знает, сколько змея. Мне случилось где-то слышать от русского простолюдина странное сравнение: бледный как змей. Аварцы говорят не менее странно: он побледнел, как ящерица. Лягушка квакает, – переводится по-аварски через – лягушка ругается, – согласно народному поверию.
Каменная голова, куриная голова, козлиный лоб, – эпитеты глупого человека. «Чему ты радуешься, как козленок рогам?» говорят аварцы человеку, радующемуся пустякам. Рыбьим ртом называется тот, у кого большой рот, или кто часто зевает. С жуком сравнивают человека малорослого и толстого. Черный жук, – ругательство между горянками, которые вообще имеют притязания на белизну кожи. Донских казаков, вооруженных пиками, горцы прозвали журавлями. Человек тонконогий – стрекоза; человек длинный и худощавый сравнивается с бичом.
Мы приведем еще несколько поговорок и уподоблений. В некоторых из них отражается горский юмор.
Аварцы: ночь-неделя, т. е. длинная декабрьская ночь. – Сегодня день без слепней, – говорится в сальный мороз. – Столько он проехал, сколько от носа до рта, – шутливо, в виде противоположности, выражается весьма дальняя дорога. – В той стране в ненастье пыль, в засуху грязь, – страна отдаленная, где все физические условия навыворот. – Где бы ни гремело, а на Гунибе дождь, – Гуниб почитается самым дождливым местом в Дагестане. – Плохо шутить зимой с горой, а летом с рекой, – зимой обвалы, летом полноводье. – Та пора, когда человек и вода спят, т. е. глухая ночная пора. – Сам с кулак, сердце с небо. – Стоит ему похлебкой обжечься, чтобы умереть, – о человеке тщедушном. – Он, как осмоленная тряпка, т. е. неотвязчив. – Для мусульманства нет у него молитвы, для христианства нет креста. – Из могилы саван ворует, т. е отъявленный вор. – Они рассыпались, как просо, т. е. разбежались во все стороны, – Красивый висок, – кокетка, у которой волосы на висках тщательно приглажены. – Очередная лодка, – женщина распутного поведения.
Лаки: ночь, как молоко, – лунная, – светлая ночь. Аул с ослиную голову, – маленький, ничтожный аул. – Аул, как сот, – построенный весьма тесно. – Набралось их, как бы вырос черный лес. – Сборище, как у нищего хлеб, – т. е. всякий сброд, подобно тому, как у нищего в суме хлеб собран с разных сторон. – Разве на дураке рога? – т. е. дурака не с первого взгляда узнаешь. – Он учен глубоко, как море. – Он весел, как настроенная балалайка. – Он, как жернов, вертится, т. е. суетится. – Он из своего слова выплел веревку, т. е. растянул речь свою безмерно. – Я сыт тобою, т. е. ты мне надоел. – Он, как курица, которая не может снести яйца. – Он целует губами, а кусает зубами. – Пойдешь ты, всунув обе ноги в один чевяк (обувь). – Скорее в камень взойдет слово, чем в него. – У него столько стыда, сколько на лице волос. – У него нет стыда с просяное зерно. – Ты на лягушке, что ли, ехал? – говорится медленному ездоку. – У нас меч войлочный, т. е. мы люди мирные, ни с кем не воюем.
Акушинцы: то он, как солнце, то, как ненастье, или то он, как вчера, то как сегодня, – говорится о человеке непостоянного нрава. – Сытый – горд. – У него рога выросли, – он загордился. – У него две головы выросли, – он заносчив. – У него спина плотная, – он имеет обеспеченное состояние. – У него внутренность пестрая, – он коварен. Шея короткая, – болтлив. – Мокрый язык, – невоздержен на язык. – Он ходит с брюхом на пастбище, – блюдолиз, ищет, у кого бы пообедать. – Не насмехайся, ветер в рот попадет. – Он такой сосед, что плюнуть в него можно, т. е. так близко живет. – Мирный кинжал – кинжал тупой.
Кюринцы: воткнул иголку, хочет вытащить шило. – Что ты, ястреб, прикидываешься дикой курочкой? – Мне тут какое дело? в стаде нет у меня теленка, в ауле нет у меня тетки. – -Если бы знал, что отец умрет, то отдал бы его за огурцы, – лучше сбыть за бесценок что-либо, чем потерять даром. – Мышь говорит: прогрызть я и шерстяной мешок прогрызу, но кожаный красит мельницу. Муке, на мельнице хранится или в толстых шерстяных мешках или в кожаных: мышь легко прогрызает последние, но говорит, что предпочитает их только за красоту их.
Некоторые поговорки выражают разладицу, существующую между разноплеменными дагестанскими соседями. Жители приморского, плоского Дагестана богаче и в некотором отношении образованнее горцев, но уступают им в энергии. Все относящееся до равнины почитается горцами слабым и изнеженным. Горская поговорка: «умри житель равнины, умри лошадь равнины»! Действительно, и люди и лошади равнины с трудом выдерживают суровые условия горской жизни. Моды и наряды свои горянки заимствуют с равнины, но по бедности не могут придавать своим шалварам тех преувеличенных размеров, которыми отличаются шалвары щеголих равнины. Широкошалварницы! так называют горянки своих соседок, в виде насмешки, но, быть может, с затаенным чувством зависти. Чем далее к западу от моря вглубь гор, тем жители беднее и теснее одеты. Кургузые аварцы, – таковое прозвище придают акушинцы западным соседям своим. Мешечники аварцы, – основано на обыкновении бедных аварцев носить на себе в мешке весь запас дорожного продовольствия. Лаки, самое промышленное племя из числа дагестанских горцев, в виде мелких ремесленников, бродят повсюду. О них говорится: подними любой камень, найдешь под ним лака. Неприязнь свою к лакам соседи выражают поговоркой: если не застанешь лака, то поколоти место, где он сидел. К шиитам горцы-сунниты питают глубокую ненависть; все даже сработанное ими считается ненадежным, откуда акушинская поговорка: шиитом сшитое платье скоро порется.
В пословицах; как привыкли говорить, обретается мудрость народная. В этом виде, мудрость народная не идет далее нравоучений, общих всем народам, китайцы ли они или французы, негры или чукчи. Дело в том, как эти нравоучения выражены. Иногда придается им весьма оригинальная поэтическая оболочка, – иногда пословицы слагаются с мнемоническою целью, – т. е. с тем, чтобы посредством рифмы или созвучия удобнее запечатлеться в памяти народной. Таковые мнемонические пословицы в переводе являются совершенной бессмыслицей, как напр. всякий Еремей, про себя разумей, или: ешь пирог с грибами, да держи язык за зубами и т. п. Горские пословицы не гоняются ни за рифмой, ни за созвучием и в переводе весьма понятны. Нравоучения, само собою разумеется, разнообразны; многие пословицы проповедуют осторожность, сдержанность, обдуманность, предусмотрительность… Недостатком всех этих качеств сильно грешат горцы. Мало пользы, по-видимому, приносит народу; его мудрость!
Замечательно, что многие горские пословицы представляют почти буквальный перевод русских и других европейских, хотя, конечно, перевода никакого не было.
Жалованному коню в зубы не смотри Абхаз.
На голове вора огонь (на воре шапка горит). Авар.
Упрячу тебя туда, куда ворон костей не заносит. Авар.
Это как бы ворона ворону глаза выклевывала. Авар.
На катящемся камне трава не растет. Авар.
Pierre qui roule n’amasse point de mousse.
Кому пастух люб, люба и собака. Авар. Qui aime Bertrand, aime son chien.
В мешке пики не утаишь. Лак.
Слово без головы и без хвоста. Лак. Sans queue ni tete.
По одеялу ноги протягивай. Акуш.
Я почему там, где у тебя чешется, т. е. сделаю тебе угодное. Акуш. Je le gratterai ou il lui demange.
Кто яму копает, в яму попадает. Кюр.
Не хлеб за брюхом, а брюхо за хлебом ходит. Кюр.
Не плюй в яму, где вода; быт может, придется пить из той ямы. Кюр.
Как ни разноязычны жители Дагестана, но в пословицах они весьма часто друг с другом сходятся. Так напр. понятие, выражаемое нашей пословицей: пуганая ворона куста боится, – на всех горских языках выражается сближением змеи с веревкой.
Летом змею увидевший зимою веревки пугается. Авар. и Лак.
Зимой ужаленный веревки пугается. Кюр.
Мы приведем здесь собрание пословиц, распределяя их по народам, от которых мы их слышали, хотя, само собою разумеется многие из этих пословиц общи, быть может, нескольким народам.
А6хазцы: мало говори, много делай.
Рыба говорила бы, да рот воды полон.
Чеченцы: сказанное при паханье, при молотьбе отыщется.
Не сделав обруча из хворостины, не сделаешь его из палки.
В чужом теле стрела как бы в дереве, т. е. чужой боли мы не понимаем.
Арба зайца догнала. Тот же смысл, что в басне о зайце и черепахе.
Без туч нет дождя, без горя нет слез.
Аварцы: что не сеяно весною, то не явится зимою.
Ветхая тряпка, да шелковая. Говорится о людях знатного происхождения, впавших в бедность.
Нуцал куда бы ни пошел, найдет пир; бедняк, хотя бы на пир пошел, найдет труд. Нуцал – титул бывших аварских ханов.
Честному человеку свет – могила.
При хозяине и кошка одолевает собаку, т. е. у себя дома, при помощи своих.
Держись большой дороги и отцовских друзей.
Хорошо слово короткое, а веревка длинная.
У счастливца и осел рожает, как ослица.
Не попадай тело на лекарство, не попадай дом на чужую милость. Худо телу, нуждающемуся в лекарстве, худо семейству, нуждающемуся в чужой милости.
Кто дня не видал, тот днем свечу зажигает. Говорится о людях, внезапно разбогатевших и не умеющих еще распоряжаться своим богатством.
На воре один грех, на обворованном десять. Досада, подозрение, мщение вовлекают обворованного в грехи.
У того, кто подучает, рот не рвется, – у того, кто прыгает, нога ломается. Опасность не для советчика, а для того, кто следует совету.
Без нужды лающая собака скоро стареется.
Не верю, мельник, твоим пыльным усам! Мельник считается за колдуна или вообще за человека лукавого.
Ты как мельник с прорванной канавой, т. е. не знаешь, что делать.
От собаки щенок, от овцы ягненок.
На косогоре лужа не установится, т. е. мот богатства не сбережет.
Рассыпь хоть меру, курица будет копаться, т. е. искать зерен.
В рот падай красное яблоко! Que les alouettes tombent toutes roties dans le bouche!
Ближнее соседство лучше дальнего родства. Ослу битье, лошади езда.
Лаки: слушай не говорящего, а то, что говорится.
На чужую лошадь кто сел, скоро спешится.
Над человеческим трудом Божье благословение.
Мельница работает не на протекшей воде.
Мертвому лекарство – похороны.
Здоровая голова себе папаху добудет.
Собака на луну мечется, луна наземь не падает.
Восковым топором дерева не срубишь.
Кто вести собирает, вести разносит.
Были бы у тебя крылья, ты бы полетел.
Если много, то и мед горьким становится.
И на руке пальцы не равны.
Если много пастухов, то бараны дохнут.
Языком сделанная рана не заживает.
Акушинцы: быстрая вода до моря не доходит.
Рубашка ближе шубы, тело ближе рубашки.
Отодвинутая головня не сгорает.
Держи рот, сбережешь голову.
Смирная кошка большой кусок сала съедает.
Малый топор большое дерево рубит.
Старый бык глубокую борозду проводит.
Будешь сладок людям, – проглотят; будешь горек, – выплюнут.
Надевай бурку не после дождя.
Он режет шубу, делает шапку.
На хваленой пашне сорная трава выросла.
Слово слово найдет, туча траву найдет.
Хорош старый друг, хороша новая шуба.
Голова умрет и хвост умрет.
Пущенная стрела не воротится.
Сделал я собаке сапог, она сожрала его.
Смирную овцу трижды доят.
Кто спит весною, плачет зимою. В полдень пропадающий ночью приходит.
Кюринцы: кто соль ел, будет воду пить.
Палка в руке кажется сучковатою, т. е. нам не нравится то, чем мы владеем.
Бросать не умевший большой камень берет.
Собака лает, караван идет.
При добром соседе и слепую дочь замуж выдают, т. е. соседи сплетнями часто вредят домашним делам, а при добром соседе можно пристроить даже и слепую дочь.
Насилием обогатевший дом проклятием разрушается.
Кабы у кошки были крылья, воробьи бы истребились.
Выпрями шею у верблюда, весь он выпрямится.
На чужой лошади едущий в грязи очутится.
Кто ада не видал, тому и рай не полюбится.
Не из всякого камыша сахар добывается.
Колесо на своей оси вертится.
В одной руке двух арбузов не удержишь.
Из ястребиного гнезда ястреб выйдет.
Мерена легче держать, чем жеребца.
Из невымолоченного риса плова не сваришь.
Здоровому буйволу и гнилой саман не по чем.
Собака перед смертью хозяйские чевяки ворует.
Если пастух захочет, то и от козла сыр добудет.
Разве не вечер потому, что стадо не возвращается, т. е. не вечер ждет стада.
Солнца ли вина, что летучая мышь в полдень не видит?
Черная шерсть от мытья не побелеет.
Если из трубы дым прямо идет, – не беда, что труба крива.
В этих примерах разграничение между поговорками и пословицами не точно соблюдено. Впрочем, уверен, что читатель желает ознакомиться с делом, и не станет привязываться ко мне ради пустых разграничений, которые он сам может исправить, если ему есть на то время и охота.
Басня или притча может иметь для нас значение, только благодаря высокохудожественному изложению. Для горцев, как и вообще для всех младенчествующих народов, басня имеет более обширное значение. Всем известен рассказ Тит-Ливия, как плебеяне ушли из Рима, как ораторы тщетно уговаривали их возвратиться домой, как, наконец, один из них успел воротить их, рассказав басню о членах и теле. Рассказ Тит-Ливя, по всей вероятности, есть также в свою очередь басня, но он разъясняет пользу, приносимую басней для того, чтобы толпа усвоила себе ту или другую сторону вопроса. В тридцатых годах, когда мюридизм еще только развивался, в аулах, на площадях, происходили бесконечные прения о том, пустит ли к себе мюридов или нет. И pro и contra сказать можно было много, горцы же неутомимые говоруны. При таком случае, оппозиционный оратор, с большими шансами на успех, мог рассказать толпе следующую басню:
«Однажды ветер сказал сараю: о сарай, отвори двери, я в тебя всыплю кое-что. Глупый сарай, поверив ветру, отворил двери. Ветер не только ниоткуда ничего не принес, но и все находившееся в сарае охватив, унес. Под вечер хозяин пришел взять топливо и, не найдя ничего в сарае, сломал его и, потом сжег, как двери, так и полена. Так сарай и остался разоренным».
Эта басня, быть может, потребует объяснений для читателя, незнакомого с горским бытом. Дело идет о сарае, в котором хранится саман, т. е. мякина, употребляемая, между прочим, и в топливо там, где нет дров. Таковые сараи устраиваются обыкновенно из сырого кирпича; дерево идет только на двери и потолок, который складывается из пален.
Басня эта буквально переведена с лакского, не знаю, была ли она действительно рассказана при предположенных мною обстоятельствах. Горских басен мог бы я привести несколько десятков; каждая из них, сказанная, кстати, быть может, произвела когда то большой эффект, но, для нас с читателем, эти басни представляют лишь сухие нравоучения, облеченные в весьма незамысловатые формы. Нравоучения надоели нам и дома; мы не пойдем за ними к горцам.
Другое дело басни или сказки, созданные свободною народною фантазией без всякой предположенной цели. В них действующие лица звери; в этом зверином мире жизнь идет шибко: горе, радость, дружба, вражда, любостяжание, хитрость, коварство, убийство и пр. и пр. Этот тревожный мир возбуждает участие, но в совокупности производит впечатление в вышей степени спокойное; то, чего не можем мы простить людям, прощаем охотно зверям. Это буря, которую фокусник устраивает в стакане воды; это извержение Везувия, приготовленное на тарелке. Таковая литература существует или существовала у всех народов; ее произведения теперь тщательно собираются, как собираются топоры каменного периода. Таковой литературы не забывают наши нянюшки и мамушки, рассказывающие на сон грядущий, как волк подбирался к овечкам, как лиса кралась к курочкам. По воспоминаниям детства, все мы крайне снисходительны к этим рассказам.
Перескажу две сказки, переведенные с кюринского. В обеих главные действующие лица – лисица и волк. Волк – горский герой, – как мы объяснили выше, – кругом одурачен лисицей.
Лисица нашла книгу. В то время, как она сидела, раскрыв ее, увидел ее волк и спросил; «что это у тебя перед глазами»? – Лисица ответила: «это моя книга». – «Разве ты умеешь читать»? – «Что за вопрос? у меня сорок учеников, и вот уже тридцать лет, как я даю уроки». – «Если так, сказал волк, то желательно, чтобы ты моих детей учила». – «Очень хорошо». – Волк привел детей и поручил их лисице. Спросил он ее: «что же теперь тебе угодно»? – Лисица ответила: «угодно мне лишь то, чтобы ты был здоров, но, чтобы сделать шубы твоим детям, потребно НЕСКОЛЬКО бараньих шкурок». Волк подумал, что, если принести одни шкуры, то стыдно будет, и привел в дом лисицы тридцать барашков. Лисица сказала ему: «теперь до весны тебе не зачем приходить». Волк пошел домой совершенно спокойный, а лисица сначала съела волчат и, потом каждый день начала есть по барашку. Когда наступила весна, то волк пошел в дом лисицы, чтобы проведать детей. Спросил он: «где мои дети»? – Лисица сказала: «сегодня джума, ученики пошли гулять и твои дети с ними; сегодня ты детей своих не увидишь, а приходи видеть их завтра». Когда волк ушел, то лисица догадалась, что будет ей худо. Ушла она с прежнего места и поселилась на мельнице. На другой день волк пришел в дом лисицы и, сколько ни смотрел, в доме ни души не осталось. Догадался он, что лисица обманула его, разгневался, пустился отыскивать. Нашел он ее на мельнице и лишь только бросился на нее, как она ему сказала: «эй, брат, за что тебе меня убивать, в чем я виновата»? – Волк сказал: «где дети мои, которые были у тебя»? – «Какие дети»? – «Разве не привел я к тебе детей затем, чтобы ты учила их»? – «Ах, где мне учить и кто я такая? И предки мои работали на этой мельнице, и отец мой на ней умер, и я уже двадцать лет, как при ней нахожусь». – «Если правда, то научи меня мельничеству». – «Положи голову под жернов, и я тебе объясню все устройство мельницы». Волк подложил голову под жернов, а лисица пошла за мельницу и пустила воду. Едва лишь мельница завертелась, как вся шкура содралась с головы волка. Лисица убежала на холм и стала там плести кошелки. Волк выбравшись из мельницы, бродил туда, сюда; посмотрел, увидел лисицу на холме. В то врем, как он бросился на нее, лисица ему сказала: эй, душа-брат, за что мене убивать, в чем моя вина? – Бездельница, не довольно того, что ты съела моих детей, подложила еще голову мою под мельницу, и теперь не думаешь ли ты обмануть меня? – Лисица сказала: ей Богу, брат, я не та; моих предков ремесло было плести кошелки на этом холме. Волк этому поверил. Сказал он ей: если так, то прошу тебя, научи меня плести кошелки. Лисица ответила: влезь в середину кошелки, я буду плести, а ты наблюдай. Волк влез в кошелку, лисица плела; лишь только доплела, как завязала оба конца кошелки и покатила ее вниз по скату. У подошвы ската были пастухи баранов. Лисица закричала: «Эй, пастухи, в кошелке ваш враг, пожирающий ваших баранов». Пастухи, увидев, что в кошелке волк, убили его до смерти. Вот и другая сказка о лисице.
Однажды шел верблюд на зимовище, чтобы там кормиться; встретилась ему лисица, которая его спросила: «Эй верблюд, куда идешь ты»? – «Иду на зимовище кормиться». – «Возьми меня в товарищи». – «Пожалуй». – Лисица взлезла на спину верблюда; дорогою встретился им волк. Волк спросил: «вы куда идете»? – «Идем на зимовище кормиться». – «Возьмите меня в товарищи». – «Пожалуй». – Волк взлез на верблюда; дорогою встретился им медведь. Медведь спросил: «вы куда идете»? – Идем на зимовище кормиться». – «Возьмите меня в товарищи». – «Пожалуй». – Медведь взлез наверх верблюда и пошли они далее. На зимовище остановились они в укрытой долине, приискав заповедное место. Однажды лисица сказала волку и медведю: «давай-ка, убьем верблюда». – «Не с ума ли ты сошла, что ли? где нам убить верблюда, который в столько раз больше нас»? – Лисица возразила: «если вы мне поможете, то уже я распоряжусь». – «Пожалуй, мы тебе поможет». Раз, когда они все вместе сидели ночью, лисица сказала верблюду: «Эй, брат верблюд, с сегодняшнего дня наступит зима, для тебя на зиму нет ни сена, ни ячменя; не должно, чтобы ты только стоял, да смотрел; следует, чтобы ты о себе позаботился; я слышала от мулл, что наступающая зима будет очень суровая». Верблюд сказал «ей Богу, сестра, средств у меня нет, и не знаю, что мне сделать». – «Мне пришло нечто на мысль, не знаю, что ты на это скажешь». – Скажи, посмотрим, что тебе пришло на мысль». – «Мне пришло на мысль, чтобы мы тебя зарезали; за это дадим тебе ячменя в будущем году; ты на нынешнюю заму выйдешь из затруднения, а на будущую будет у тебя ячмень для пропитания» – «Ей Богу, сестра, это прекрасная мысль». – На другой день верблюд повялился и лег; остальные зарезали его, ободрали и разрезали на куски. Окончив все это, волк сказал лисице и медведю: «ступайте, обмойте верблюжьи кишки, требуху, печенку, легкое и, потом, возвратитесь». Пошли они на ручей и, пока мыли, лисица сказала: «любезный братец, медведь, съедим кое-что из этого». – Медведь возразил: «все это сосчитано волком я, когда окажется недостача, то что нам ему ответить»? Лисица сказала: «когда волк тебе об этом спросит, то ты посмотри на меня, и я ему отвечу». – «Если так, то пусть будет по-твоему, сестра». Съели они сердце и нисколько кишок. Только что возвратились они домой, как волк увидел, что сердца нет. Спросил он: «где сердце»? – Лисица ответила: «если бы было у верблюда сердце, то позволил ли бы он себя зарезать»? Волк пересчитал кишки, и в них недочет оказался. Спросил он: «где кишки»? Едва сказал он это, как медведь повернулся к лисице и посмотрел на нее. Лисица сказала: «когда ты ел, то смотрел ли на меня»? При этих словах, волк бросился на медведя, а медведь пустился бежать. Пока один бежал за другим, лисица перетащила в свою нору все мясо» Волк, когда воротился, то увидел, что от зарезанного верблюда не осталось более мяса. Спросил он: «эй, лисица, где мясо»? – «Какое мясо»? – «Любезная, разве мы здесь не зарезали верблюда»? – «Какого верблюда? ты бредишь, что ли»? Волк рассердился и бросился за лисицей, которая убежала в свою нору. Волк за нею, и лишь только полез в нору, как завяз в ней. От торопливости не мог он высвободиться. У лисицы для выхода была другая дорога. Этой дорогой вышла она и, придя, начала сзади есть волка. Волк спросил: «что ты делаешь»? – «Долгое время была я без мяса, мяса хочется мне, и вот теперь я кушаю». Волк сказал: «у меня спереди есть жирные куски, пряди и ешь спереди». Лисица отвечала: «об этот, не заботься, и туда доберусь я: зимы еще много остается».
В этой сказке верблюд играет через чур глупую роль, но это потому, что, вероятно, кюринцами пропущена одна ЛИСЬЯ хитрость, которая объясняется в следующей акушинской сказке:
Медведь, волк и лисица жили вместе. Когда выпал глубокий снег, то они проголодались. Медведь отправился кормиться древесными гнилушками, а лисица сказала волку: «давай-ка, съедим медведя». Волк ответил: «если только медведь услышит то, что ты сказала, то съест нас обоих». Лисица сказала: «если только ты будешь поступать по сказанному мною, то мы обманем медведя и съедим его; ты теперь ложись, как бы мертвый, а, когда кинем тебя в воду, то притворись ожившим». Лег волк. Медведь возвратясь, увидел, что волк умер. Заплакал медведь и сказал: «наш добрый друг умер». Лисица сказала медведю: «не плачь; мне известна вода, которая оживляет мертвого». Вдвоем унесли они волка, бросили в воду, и он ожил. Лисица сказала медведю: «позволь себя съесть, за то мы осенью дадим тебе двадцать пять овец, а когда бросим тебя в эту воду, то и ты оживешь». Медведь согласился, и лисица с волком съели его.
Как я сказал выше, человек, если и встречается в этом зрелищном мире, то вообще играет в нем весьма незавидную роль. Звери упрекают его в несправедливости, насильствах и жестокости; умом же он значительно уступает лисице.
До анекдотов горцы большие охотники: можно записать множество ходячих анекдотов, которые, впрочем, не относятся ни к какому известному лицу, ни к месту, ни к эпохе. Достаточно привести один из них, заимствованный у аварцев.
Земледелец и медник поспорили между собою, в присутствии множества людей, о том, кто лучше солжет. Сначала, подумав хорошенько, сказал земледелец: «на засеянном мною поле выросла морковина, которую не иначе, как десять человек в силах были поднять и положить на арбу, – тан велика была она»! – Внимательно выслушав его, сказал в свою очередь медник: «сделан был мною котел, который вскипятить не иначе можно, как подложив двадцать ароб древ». – «Эй! сказал земледелец, позабыв, что оба они умышленно лгут: к чему тебе понадобился, любезный, такой большой котел»? – «К чему понадобился, приятель, возразил медник, посмотрев ему в лицо, – а к тому, чтобы сварить морковину, выросшую на твоем поле». Присутствующие расхохотались, а земледелец остался с разинутым ртом.
Самое популярное лицо на целом Восточном Кавказе, начиная от Чечни и до Закавказья, это мулла Наср-Эддин. Назовите его любому горцу, – он рассмеется и, пожалуй, тотчас же расскажет вам о нем несколько анекдотов. Мулла Наср-Эддин известен не на одном Кавказе, но горцам он преимущественно пришелся по вкусу; они приютили его у себя с особою любовью. Весьма странно происхождение этой знаменитости. Рассказывают, что, во времена Халифа Гарун-ар-Рашида, жил отличный ученый этого имени. Учение, которому он следовал или которое проповедовал, подверглось гонениям, и он, чтобы спасти свою голову, притворился юродивым. Предание преобразило этого юродивого ученого в шута. На турецком языке есть книга, заключающая в себе сборник забавных анекдотов о мулле Наср-Эддине. Этой книги я не читал, и не могу решить, что собственно заимствовали из нее горцы и что добавили своего. Ученый мулла изображается неутомимым проказником, который смеется над всеми и над всем, изредка остроумно, иногда же совершенно непозволительно. От этих проказ всего более терпит он сан, потому что его колотят на каждом шагу, но он не унимается. Вот, для примера, акушинский рассказ о нем:
Мулла Наср-Эддин, путешествуя, встретил дорогою НЕСКОЛЬКО людей, копавших могилу. «Мир с вами, благословение да дастся вам», сказал он им. Копавшие могилу, рассердясь, схватили, кто лопату, кто кирку, и приколотили муллу Наср-Эддина. Последний, испугавшись, спросил: «что я вам сделал, за что вы меня колотите»? Копавшие могилу ответили: «встретив нас, следует поднять руки и прочитать за упокой». – «Сказанное мне наставление буду я помнить», сказал мулла Наср-Эддин и пошел далее. Увидел он несколько людей, которые с великим веселием плясали, ударяя в барабан и играя на зурне. Мулла Наср-Эддин, дойдя до этих людей, находившихся на свадьбе, поднял руки и прочитал за упокой. Люди, находившиеся на свадебном пиру, отколотили муллу Наср-Эддина и сказали ему: «бездельник, разве ты не видишь, что княжеский сын женится и здесь свадьба? При таком случае, следует, взяв шапку под мышку, прыгать и плясать». – Мулла Наср-Эддин, сказав: хорошо, пошел далее. Вдруг, неожиданно, увидел он охотника, который целился в зайца. При этом случае, мулла Наср-Эддин, взяв шапку под мышку, начал плясать, скакать и заставил убежать зайца. Охотник, рассердясь, дал несколько пинков ружьем мулле Наср-Эддину. «Что же хочешь ты, чтобы я сделал»? спросил его мулла Наср-Эддин. – «При таком случае следует, сняв шапку, то наклоняясь, то приподнимаясь, ходить», сказал охотник. – «И это на следующий раз наставление», сказал мулла Наср-Эддин и пошел далее. Пройдя несколько, встретил он овец, которых пасли пастухи. По-направлению к ним пошел он, то наклоняясь, то приподнимаясь, и так как этим вспугнул овец, то и тут пастухи его отколотили. Не было беды, которая бы не постигла бедного муллы Наср-Эддина за дурные шутки его.
Мы обратили особое внимание на этот акушинский рассказ собственно по тому, что он представляет замечательное сближение с русской простонародной сказкой о набитом дураке записанной г. Афанасьевым. Жалеем, что не можем повторить ее здесь.
Горские сказки, – по крайней мере, сколько они нам известны, – заключают в себе мало оригинального по содержанию. В разрозненных чертах часто представляют они такое изумительное сходство с русскими, что невольно приходит мысль о заимствовании. Но, конечно, ни мы не заимствовали у горцев, ни они у нас. По всей вероятности, как мы, так и они, позаимствовали большую часть сказок у общих соседей наших тюрко-монголов. Таковым предположением сходство легко объясняется. Но это общее содержание, как мы, так и горцы, переработали по-своему. Поэтому сходство проявляется, но никогда не поддерживается. В тюрко-монгольскую основу горцы вводят чисто кавказские элементы. В большей части сказок действуют великаны – Нарты: название, распространенное по целому Кавказу, но необъясняемое ни на одном из горских языков. В Дагестане Нарты служат общим названием для обозначения великанов, иногда добрых, чаще злых, но всегда безымянных, подобно тому, как и у нас в сказках безыменные добрые и злые волшебницы вмешиваются в людские дела. Напротив, у осетин и у кабардинцев, в самом центре Кавказа, Нарты сами служат героями песен и сказок; каждый Нарт не только назван по имени, но известна и родословная его. Песни и сказки, наружно-разрозненные, но имеющие между собою тесную связь, образуют в совокупности целую эпическую поэму, которой в близком будущем предстоит или быть забытой безвозвратно или – кто знает? явиться перед образованным миром наряду с великими национальными поэмами, которых знаменитый англо-германский филолог Макс-Миллер насчитываете пять: Ионическая песня (Илиада и Одиссея), Махабхарата, Шах-Наме, Нибелунги и Калевала. Предлагаемые в нашей статье заметки не касаются ни до Осетии, ни до Кабарды; в Дагестане же, как я сказал, Нарты служат синонимами великанов, в самом общем значении и ничего более. Всю жизнь свою проводят они или в спанье, спят по целой неделе, – или на охоте. Когда бродят по лесам, то следы их шириною в локоть, длиною в три, глубиною локоть в землю. Чтобы привязывать дичь, на плече каждый носит по вырванному с корнем чинару. Когда хотят напиться, то перед ними ставится кувшин браги, величиною с дом. Как я полагаю, у западных соседей своих, Дагестанцы позаимствовали и Заячъяго всадника. Это наш мужичок с ноготок, борода с локоток. В бороде у него непомерная сила; выдернув волос из бороды, он может связать любого силача также легко, как бы спеленать ребенка. Разъезжает обыкновенно верхом на зайце. У адыгов, сколько я могу себе припомнить, эти всадники называются Сипуни, т. е. обрезки, стружки. На восточном берегу Черного моря встречаются памятники, относящиеся к неизвестной эпохе. Они составлены из четырех огромных плитообразных камней, поставленных стоймя в виде правильного четырехугольника; пятая плита образует крышу. В одной из боковых плит обыкновенно проделано отверстие, которое едва достаточно для того, чтобы просунуть в него руку. Эти памятники представляют подобие домов, на постройку которых потребна сила великана, но вход в них годен для карликов. Адыги рассказывают, что и Нарты и Сипуни жили вместе; Нарты были сильны; Сипуни были злы, коварны, но умны; Сипуни заставляли Нартов строить для них дома.
Но в дагестанских сказках, Заячьи всадники появляются в виде приезжих из чужой стороны, подобно тому, как и в наших русских, Царь-Салтан, очевидно, басурман, а Бова-Королевич – немец или влох.
Карт, – огромная женщина людоедка. В сказках она изображается трудолюбивой хозяйкой, матерью нескольких дочерей – людоедок, которых нежно любит. Не объясняется, кто супруг этой почтенной дамы; о нем сказки умалчивают. Не смотря на созвучие Нарте и Карт, между этими существами не заметно никакого соотношения. Нарты обыкновенно приискивают себе невесте между хорошенькими дочерями простых смертных и не обнаруживают никакой склонности к людоедкам. В сказках упоминается о чрезвычайной боязни, которую внушает Карту мост из золы. Что это за мост и почему Карт его так боится, – мне никто не мог объяснить.
Самое обыкновенное содержание сказок заключается в том, что множество юношей добиваются руки прекрасной царевны, которая часто называется дочерью западного царя. Тут возникаете состязание; достанется она тому, кто совершит требуемый подвиг. Должно или перескочить на коне через высокую башню, – или побороть саму царевну, а она во время борьбы обнажает грудь свою и тогда бороться с нею уже никто не в силе, – или отыскать за тридевятью землями разрозненную туфлю, – иди самому спрятаться так, чтобы царевна не могла отыскать и т. п. Кто не совершит подвига, тому рубить голову; царевна живет в серебряном дворце, окруженном стальным частоколом, на каждом коле по человеческой голове. Являются на состязания многие и, наконец, три брата, точно также, как и в русских сказках, два умных, третий дурак. У горцев третий, не то, чтобы был совсем дурак, но в загоне, в презрении у старших. Подобно тому, как и в русских сказках, торжествует, в конце концов, всегда третий брат. Это тем более замечательно, что смирение или принижение своей личности вовсе не в характере горцев, которые большею частью весьма заносчивы. Старшие братья завидуют и строят козни меньшому; меньшой прощает им великодушно. Но успех меньшого брата или вообще победителя основан на том, что ему удалось вступить в сношения с фантастическим чудесным миром. Сначала отправился он в неимоверно дальнюю дорогу: «ехал он, ехал, ехал много, ехал мало, ехал ночью, ехал днем, нашу гору миновал, чужую гору миновал, сорочью, галкину гору миновал, густые леса проехал, через глубокие ущелья проехал, прибыл…, и ему достался белоснежный морской конь, который вслед за солнцем выбегает на берег моря, в один миг трижды обегает кругом землю и, потом, снова скрывается в море; ему достался меч-алмас, которыми срубает он разом девять голов и восемнадцать ушей у черного змея в то время, как змей этот полз, чтобы пожрать птенцов орлицы, которая живет в чинаровом лесу. Каждый из этих крошечных птенцов величиною с быка. Летит орлица, словно туча движется; колышутся леса и горы. Птенцы-быки прочирикали маменьке об услуге, оказанной молодцом. В отплату, орлица вызывается сослужить молодцу службу, какую он закажет, – а молодцу как раз приходится возвращаться из подземного мира в верхний солнечный. Садится он на орлицу; в запас для нее кладет на одно крыло мясо пятидесяти буйволов, на другое крыло пятьдесят буйволиных бурдюков с водою. Летит орлица несколько часов, но запас уже весь истощился. Чтобы подкрепить орлицу, молодец отрезывает от своей лядвеи кусок мяса, но… вот уже и верхний солнечный мир»!
При таких пособницах успеть не мудрено, хотя бы и круглому дураку. Горские сказки также, как и русские, кончаются обыкновенно свадьбой, иногда даже свадьбами, потому что случается, что царевич придерживается мусульманского многоженства. Вместо русской заключительной формулы: «я там был, мед пил, по усам текло, в рот не попало», – горцы говорят: «ударили в медный барабан, задули в кожаную зурну, засвистели дудки, пыль подняли столбом; я медвежий танец проплясал, все меня расхвалили. Ни днем, ни ночью не отдыхая, спать не ложась, куска в рот не кладя, поспел я сюда, что бы вам рассказать, как что было». Встречается более короткое заключение: «тут и сказке конец; все это слышал я от сороки, а она мне более ничего не рассказала».
Вообще народные сказки никогда не записываются так, как они сказываются. Сказки записываются людьми грамотной, которые, будь они арабы или французы, монголы; или русские, – следуют некоторым правилам, от которых освободиться не могут. Они заботятся о том, как бы привлечь внимание читателя к читаемому, – и интерес читаемого должен идти, возрастая до конца. Но это диаметрально противоположно назначению сказки. Сказка сказывается на ночь, – для того, чтобы усыпить человека, – интерес должен сглаживаться постепенно, пока не сольется с сновидением; в противном случае сказка помешает заснуть слушателю. Все это инстинктивно поняли безграмотные сказочники. Сказочник с самого начала приискивает случай высказать все, что будет впереди; по мере того, как высказанное осуществляется, он рассказывает его отчетливо, как бы забыв, что все это уже раз было рассказано или предсказано. Предсказание будущего ни на йоту не сокращает рассказа о настоящем, но, сверх того, если напр. какому-нибудь царевичу приведется рассказать кому-нибудь все то, что уже с ним случилось и что уже дважды известно дремлющему слушателю, то сказочник весьма совестливо, без малейшего пропуска, перенесет рассказ свой в прошедшее время. Это смешение времен составляет, как все мы знаем, по собственному опыту, необходимый элемент усыпления. Царевич, потом, то проваливается в подземный мир, то поднимается до облаков; в сказку вводят эпизоды, вовсе не идущие к делу и даже ни к чему не ведущие; в сказке обнаруживаются вопиющие несообразности, — вопиющие для человека бодрствующего. Но сказка не для него сказывается. Слушатель уже в полусонном состоянии и перестает, чему бы то ни было дивиться. Чем бессвязнее становится сказка, тем более гармонирует она с его сладким усыплением. Если дослушал он сказку до конца, то она решительно не достигла своей цели.
Прекращу этот анализ усыпления, потому что мне желательно удержать за собою бодрствующее внимание читателя еще на несколько минут. Замечу только, что сказка в том виде, как она действительно сказывается, решительно невыносима в чтении. Таким образом, и аварские сказки, недавно напечатанные в Шуре, записаны, само собою разумеется, не стенографически. Добросовестность заставляет меня сделать это замечание, потому что письменной горской литературы до сих пор еще не существует, и вообще все приводимое мною – почти буквальный перевод с записанного стенографически со слов самих горцев.
В противоположность сказкам, песни представляют совершенно самостоятельное проявление горской поэзии. Горцы обладают обильным запасом мелодий. Кто их создал? неизвестно. Проявляется ли еще теперь эта творческая деятельность? также не ногу сказать. Нет сомнения, что мелодия и слова создавались первоначально одним и тем же лицом. Горские мелодии представляют в высшей степени интересное явление. Не думаю, чтобы нашелся европеец, который мог бы с первого разу освоиться с ними. Но, чем долее, тем более свыкаешься с их дикою прелестью. Конечно, всего труднее уложить их в знакомые нам музыкальные формы, но, позволю себе сказать, что на высотах Гуниба готовится для музыкального мира замечательное приобретение. Не смею сказать более, опасаясь упрека в нескромности. Здесь займусь исключительно словесной поэзией, которую горцы нанизывают на свои загадочные мелодии. Механическая сторона чрезвычайно проста. Горцам неизвестны ни рифма, ни тонический размер. У кюринцев употребительна рифма, которую заимствовали они у соседей своих татар. Вообще кюринцы более других дагестанских горцев подверглись татарскому влиянию, и уже, конечно, не к выгоде своей. Рифмованные кюринские песни представляют такие нелепости, что я даже не решился записать их; отыскиваю еще самостоятельные произведения кюринской поэзии. Обращаюсь покуда к аварцам, лакам и акушинцам. Стихотворение их есть проза, разрубленная на 11 или на 7 слогов; у акушинцов мне встретилась одна лишь 7-ми сложная рубка. Чтобы подровнять число слогов, допускаются поэтические вольности, от которых страждет грамматика, но к которым горцы вполне привыкли. Очевидно, что эта крайняя незамысловатость стихосложения открывает широкий простор поэтическим импровизациям. Поэт выбирает ту или другую рубку для своей импровизации, подбирает к ней ту или другую мелодию; на все это, конечно, требуется сноровка, но она приобретается легко, – гораздо легче даже, по условиям стихосложения, чем сноровка итальянских импровизаторов говорить стихами. Горские стихи, впрочем, никогда не говорятся, а только поются. Если импровизация была удачна, то она повторяется не раз и, наконец, становится ходячею песнею, но к ней не применима русская пословица: из песни слова не выкинешь. Каждый поющий или выкидывает что-нибудь из песни или что-нибудь к ней добавляет. В 1742-м году, Надир-Шах произвел вторжение в Дагестан и под Чоком потерпел сильнейшее поражение. Эта победа над завоевателем Индустана глубоко польстила самолюбие горцев; вероятно, на другой же день после победы, нашелся поэт, который воспел ее, и его песнь сохранилась до нашего времени. Предложите любимому из нынешних дагестанских певцов пропеть ее, и он ее вам пропоет, но сомневаюсь, отыщутся ли два певца, которые бы пропели ее слова буквально тожественно.
Крайняя безыскусственность горского стихосложения не может, впрочем, помрачать для нас поэтического одушевления, которым запечатлены многие горские песни. Уборы придают блеск красоте, но красавица остается красавицей даже в рубище.
Нет народа без песен. Не знаю, вдохновляются ли самоедские певцы славолюбием, воинственностью, но уже наверно вдохновляются они любовью. У горцев также любовь составляет повседневный источник вдохновения. Некоторые из таковых песен замечательны по своей грациозности. Приведем для примера две аварские.
1. Выйди, мать, наружу, посмотреть на диво: из-под нагорного снега пробивается зеленая травка. Взойди, мать, на крышу, на самый край крыши: из-подо льда ущелья весенний цветок появляется. – Из-под нагорного снега зеленая травка не пробивается; тебе молоденькой травка привиделась. Из-подо льда ущелья весенний цветок не появляется; оттого, что влюблена ты, цветок привиделся.
2. На высокой скале сидящая, золотистая голубка, – что дать зато, чтобы отдал тебя гордый твой отец? В воздухе кружащаяся, небесная ласточка, – что дать за то, чтобы согласились гордые твои два брата? – Отец-то отдаст меня, – что дашь за то, чтобы взять меня. Братья-то согласятся, – что дашь за то, чтобы я пошла за тебя? – Кабы был я турецкий султан, то посадил бы тебя на престол, – тебя на престол посадил бы, сам пред тобою стал бы. Кабы свет этот был мой, весь тебе отдал бы, – весь отдал бы, сам рабом стал бы. Кабы рай и ад мои были, рай отдал бы тебе, ад оставил бы себе. Я не римский государь, этот свет не мой, рай и ад не мои. Что же дать за тебя?
Счастливая любовь описывается у горцев чересчур ярко; таковые песни не могут появиться в печати. Цинизм заключается, впрочем, не в самых выражениях, а в изображениях эротических картин, которые едва-едва прикрыты самыми прозрачными иносказаниями. Чем далее вглубь Дагестана, тем вообще отношения обоих полов становятся свободнее, но теперь едва тень осталась того, что, как рассказывают, происходило лет на пятьдесят тому назад. Любовное горе изливается не в тихих элегиях; в песне выражается не скорбь, не уныние, а всего чаще какое-то беснование. Покинутая любовница молит небо: «чтобы треснули все семь земель и погребли ее под собою; чтобы загремели все семь небес и хляби их поглотили ее!» – «Если не сгорю от любви к тебе, то и ада огонь не сожжет меня; если, любуясь тобою, не расстанусь с душою, то и ангел смерти не унесет души моей». Взамен этих неистовств, мы предложим аварскую песенку, в которой девушка очень наивно и нецеремонно высказывает желание свое выйти замуж.
Охая, ложусь, охая встаю я, – долго ли мне охать? Мать говорит, что будет беречь меня, как сокровище… Береги, матушка, серебро свое, а меня выдай замуж, я уже велика выросла. Братья толкуют, что дома будут меня лелеять… Лелейте, братцы, коней своих, а меня отдайте милому. Есть, говорят, любовное зелье, – что же я не нахожу его, да сгниют его корни! Мулла, говорит, пишет любовные заговоры, – что же мне не напишет их, да переломятся его перья!
Следующая лакская элегия представляет уподобление, заимствованные прямо из картин горской природы.
На берегах зеленого моря стала бы я, если бы знала, что увижу упавший в море алмаз; на вершины высоких гор удалилась бы я, если бы знала, что найду цветок, выросший на голубом льду. Если смотреть, то увидеть можно и упавши в море алмаз, но пропавшая моя жизнь не вернется. Если искать, то найдешь и на голубом льду выросший цветок, но улетевший сокол мой не вернется. Теперь пришлось стоять на земле без земли, жить на свете без неба. О, безземельная земля, по ущелью текущая черная река! Кинусь я в реку, доплыву я до моря. Свет без голубого неба, – зеленое море без дна! Кинусь я в море, проглотит кит.
Снег, лед, окаймленные цветами, часто можно видеть в горах. Ущелье, после каждого проливного дождя, превращаются на несколько часов в ложе всесокрушающего потока; беда путнику, которого настигнет таковой поток; ему одно спасение – повиснуть где-нибудь на выступе скал, пока не спадет вода: «безземельная земля, по ущелью текущая черная река». Мы называем море синим, горцам кажется оно зеленым: о цветах спорить нельзя.
Вообще, все эти элегии, поводом к которым служит измена, обманутая любовь, утраченная жизнь и т. п. воспеваются исключительно прекрасным полом. Не смею поручиться за то, чтобы и мужчины в горах не подвергались подобного рода неприятностям, но, как можно думать, они находят для горя своего отраду не в элегиях. По крайней мере, мне не попадались еще жалобы любовников на измену.
Похоронные песни на целом Кавказе представляют общий характер. Смерть всегда упрекается в том, что она прервала самую великолепную и благополучную жизнь, хотя бы в действительности жизнь эта была преисполнена горя. В виде тихого пристанища смерть никогда не изображается. Для примера приведем акушинскую похоронную песню сестры по убитому брату.
Он объезжает серого коня на морской пене; он, как ягненок, резвится на спине серого коня… Где мой Капи! Пусть все семь селений Таркамских засыпятся морским песком; в них живут семь князей, предавших моего Капи. У него три шубы, все три бухарские; висят на гвозде, и тля поедает их. Ах, Капи, душа моя Капи! ах, да умрет сестра твоя! У него пять шапок, все пять из калмыцкого барашка; он изнашивает их, кланяясь гостям. Ах, Капи, душа моя Капи! ах, да умрет сестра твоя!
Брови — глаза у него хунзакские, взгляд ангельский, облик лица черкесский, статность молодецкая. Где мой Капи! да умрете сестра твоя!
Быть может, эта песня требуете нескольких пояснений. Сначала выхваляется верховая езда покойника: конь объезжается на морской пене, поэтическое изображение легкости коня и искусства всадника. Таркамские (Терекеме) князья, как видно, были виновниками смерти оплакиваемого брата. Три шубы! – похвала его богатству. Пять шапок! – он износил их, кланяясь гостям! – похвала его гостеприимству. В заключение изображается его красота, согласно горским понятиям.
Следующая аварская песня заключает в себе сетование об убитом возлюбленном. Загорьем (Цорь) обыкновенно называется у аварцев Алазанская равнина.
Мой любезный ушел в Джары, – уходя, он оглядывался через каждые пять шагов; ясноглазый уехал в дальнее Загорье и коне, лихом, как волк. Пришло из Загорья леденящее известие, что соколы оттуда уже не вернутся; из глубины Загорья жгучая весть, что лев остался на перевале с переломленными когтями. Милосердый Боже, хотела бы я быть орлицей, чтобы коснуться охладевшей руки! Всевышний, хотела бы я быть голубицей скал, чтобы взглянуть на побледневшее лицо! Завидую, завидую тебе, шакал Загорья: ты пожираешь тела тех, которые носили стальное оружие. И тебе завидую, речной ворон: ты клюешь глаза тех, которые разъезжали на быстрых конях. Пожрав тела тех, которые носили стальное оружие, шакал убежал в темные леса; выклевав глаза тех, которые разъезжали на быстрых конях, ворон с карканьем взвился к голубому небу.
Описания бесчисленных набегов, совершенных аварцами в Кахетию ИЛИ чеченцами на Терскую равнину, составляют самый капитальный запас горских песен. Это так называемые по-аварски церекабазуль кечаль, т. е. песни о вождях, предводительствовавших набегами. Некоторые из этих песен, по-видимому, относятся к отдаленным эпохам, не подлежащим горской хронологии; воспоминание о многих вождях сохранялось исключительно в песнях. С откровенностью достойною лучшей участи, песни объясняют нам, что набеги производились для разбоя, для добычи. Добыча называется ласкательно светлою, т. е. богатою, безупречною, т: е. такою, в которой ни в чем нет недостатка: есть и красавицы и рабы и злато-серебро и кони, и бараны и пр. и пр. Другим двигателем в этих набегах, – славолюбие, желание, чтобы любовница могла гордиться подвигами любовника. Дело идет, конечно, не о законных женах, которые у горцев играют роль рабочей скотины. Попавшись в беду, вожди советуются между собой: бежать ли или сражаться до последнего издыхания? Самым убедительным доводом в пользу боя служит рассуждение: «ястреб ли начнет вить гнездо, сокол ли устроит себе жилище, – что взяли, то и хранят. Мы же получше ястребов и соколов, у нас есть любовницы; скажут, что мы бежали! Лучше голов лишиться, чем, чтобы такую весть услышали любовницы» . Когда дело идет о набеге на Кахетию, то вождь входит в кузницу, – кузница у всех кавказских горцев имеет какое-то полусвященное значение, – там вождь отливает пули и приносит клятву: «или истребить всех неверных или обратить их в мусульманство; не совершив того или другого, не возвращаться домой». Само собою разумеется, подобная клятва есть тоже одна из пуль, отлитых почтенным вождем в кузнице. Главное дело в добыче и славе.
Приготовления к набегу, которые, притом, должны были производиться в глубокой тайне, без сомнения, доставляли горской молодежи самые поэтические минуты в жизни. Дня через три, через четыре, безвестный юноша мог возвратиться домой богачом, влиятельным лицом, идолом всех аульных девушек, — мог он и вовсе не возвратиться. Притом, каждый из этих благонадежных юношей успел уже столько нахвастать на аульной площади, что сознавал для себя важность наступившей минуты испытания, в ушах у него звонила горская пословица: «не на площади, а в бою узнаются храбрецы». Эти преисполненные задушевных треволнений приготовления к набегу описываются в песнях с величайшими подробностями: «на жерди висевший овчинный полушубок отряхнул от пыли и надел на себя; снял с гвоздя хорасанскую шапку, два, три раза встряхнул ее и надел на голову». Далее следует описание оружия: «египетский меч с написанным приветствием пророку, крымская, или мажарская винтовка с голубым прикладом; конь, как невеста, убранная к свадьбе; гурии держат стремя молодцу; хлопнув ладонью по коню, садится на него молодец и пускается в путь! Дай Бог тебе счастья!», приговаривает вслед ему певец. В каждом набеге дело сначала идет, как по маслу. Хищники отхватывают табуны также легко, как пастух выхватывает барана из стада, зацепив его ногу дручком; певец говорит о своих соотчичах-разбойниках: «куда коснулась рука наша, там плач поднялся, куда ступила нога наша, там пламя разлилось; захвачены девы с прекрасными руками и глазам; пойманы мальчики, цветущие здоровьем…» Дело, по-видимому, кончено, но на возвратном пути встречается неприятность, а именно та, что: «о Боже, дорога, – будь ты проклята, – перерезана!» Тут-то собственно и начинается история. Домой воротиться нельзя иначе, как пробившись сквозь густую толпу неприятелей!
Как ни затруднительно это положение, но горский поэт полагает, что дело не к спеху. Строго придерживаясь наилучших классических преданий, противники, до вступления в бой, более или менее долго поддразнивают друг друга и перебраниваются между собою. На Чокском спуске, если верить горскому поэту, Надир-Шах, видя подступавших андалальцев, закричал: «что это за мыши лезут на моих котов!» На это Муртузали, предводитель андалальцев, – тоже если верить горскому поэту, – возразил повелителю полусвета, покорителю Индустана: «подлый шиит, погляди на своих куропаток и на моих орлов; на своих голубей и на моих соколов!» Ответ был совершеннее, кстати, потому что, действительно, Надир-Шах потерпел сильное поражение на Чокском спуске. Подобные бранчивые препирания происходили и между горцами, возвращавшимися домой после набега в Кахетию, и грузинами, которые перерезывали им обратный путь. В виде насмешки, горцы обращаются к грузинам с просьбою о пощаде и как бы стараются их разжалобить: «дайте нам дорогу, каждый из нас один сын у отца и матери; посторонитесь, азнауры, мы дороги женам нашим». – «Если каждый из вас один сын у отца и матери, отвечают грузины, то, разрубив его пополам, сделаем двух; если дороги вы женам вашим, то тела ваши здесь оставим, а к ним головы отошлем. Вы не мыши, чтобы пробраться под землей, – куда уйдете вы теперь, горцы? Вы не птицы, чтобы взлететь к небу, – куда полетишь ты теперь, воевода?» – «Разве не мыши, чтобы под землей пробраться, стальные мечи наши, ударят не устающие; разве не птицы, чтобы к небу полететь, наши меткие крымские винтовки, цели не минующие?»
Перебранившись с противниками, пока горло не осипло, вождь обращается с речью к своим спутникам:
«Станем мы просить, нас они не пустят; станем кланяться, не проводят нас. Сегодня пусть покажутся храбрецы; сегодня кто умрет, имя его не умрет. Смелее, молодцы! кинжалами дерн режьте, стройте завал; куда завал не достанет, режьте коней и валите их. Кого голод одолеет, пусть ест лошадиное мясо; кого жажда одолеет, пусть пьет лошадиную кровь; кого рана одолеет, пусть сам ложится в завал. Вниз бурки постелите, на них порох насыпьте. Много не стреляйте, цельтесь хорошенько. Кто сегодня оробеет, наденут на него чистый повойник; кто робко будет драться, того любовница да умрет. Стреляйте, молодцы, из длинных крымских винтовок, пока дым клубом не завьется у дул; рубите стальными мечами, пока не переломятся, пока не останутся одни рукоятки».
Закипел бой, – и горцы, само собою разумеется, делают чудеса. Один ринулся, как орел, поджавший крылья; другой ворвался посреди неприятелей, как волк в овчарню. Неприятель бежит наподобие листьев, гонимых осенним ветром. Не туча налегла на горы, щит дыма покрыл Ширак; не весенний дождь, а кровавые ручьи полились в Алазан. Горцы возвращаются домой с добычей и славой. Поэт заключает свою песню желанием: «да родятся у каждой матери подобные сыны!» С своей стороны будем надеяться, что родятся сыны, которые займутся чем-нибудь другим, а не грабежом.
Как ни высоко ценят горцы мужество в бою, но несравненно выше еще ценится ими хладнокровие в виду гибели неизбежной, когда исчезла всякая надежда на спасение. Смертная казнь в горах, как и везде, производит на толпу впечатление, диаметрально противоположное тому, которое имеет в виду правосудие. Если, притом, по какому-либо необыкновенному стечению обстоятельств, умирающий, в самый момент смерти, мог отмстить за себя, то более завидной смерти не представляется воображению горцев. Пусть читатель припомнит себе смерть библейского Самсона. Для таковой смерти не требуется никаких поэтических прикрас: достаточно рассказать ее, чтобы привести в восторженное состояние слушателей. Мы закончим нашу статью песнью о происшествии, уже весьма давно случившемся, но неизгладимо запечатлевшемся в памяти горцев.
От аварского хана пришел посланный звать гидатлинского Хочбара. «Идти ли мне, матушка, в Хунзак?» – «Не ходи, милый мой, горечь пролитой крови не пропадает; ханы, – да истребятся они, – коварством изводят людей» – «Нет, пойду я; не то вшивые хунзакцы подумают, что я боюсь их; презренный Нуцал подумает, что я струсил». Погнал Хочбар быка в подарок Нуцалу, взял перстень для жены его, пришел в Хунзак. «Привет тебе, аварский Нуцал!» – «И тебе привет, гидатлинский Хочбар! Пришел ты, наконец, волк, истреблявший баранов; ты здесь, враг аварцев!» – Пока Нуцал и Хочбар разговаривали, кричал аварский глашатай: «у кого арба, вези на арбе дрова из соснового леса, что над аулом; у кого нет арбы, навьючь осла; у кого нет осла, тащи на спине. Враг наш Хочбар попался в руки; разведем костер и сожжем его». Кончил глашатай; шестеро бросились и связали Хочбара. На длинном хунзакском подъеме развели костер такой, что скала накалилась; привели Хочбара. Подвели к огню гнедого коня его, изрубили мечами; переломили остроконечное копье его, бросили в пламя. Не мигнул даже герой Хочбар! «Ну-ка, Хочбар, порасскажи нам что-нибудь; говорят, что петь ты мастер. Поиграй, Хочбар, на липовом гудке; говорят, играть ты мастер». – «Пою-то я хорошо, да рот у меня зануздан; на гудке играю отлично, да руки связаны». Стала молодежь требовать, чтобы развязали Хочбара; старики не соглашались, говоря: волк сделает волчье дело! Переспорила молодежь, развязали гидатлинского Хочбара. «Слушайте же, аварцы, расскажу вам кое-что, и ты не мешай МНЕ, Нуцал, стану и петь. Влез я к тебе в окно и унес шелковые шалвары любимой жены твоей ; снял я серебряные запястья с белых рук любезных сестер твоих; зарезал я ручного тура твоего. Вот, наверху – овчарни; кто угнал из них баранов, отчего они опустели? Вот, внизу – конюшни; кто угнал табун, отчего они развалились? Вот, на крышах вдовы; кто сделал их вдовами, убив мужей? Вокруг нас сироты; кто убил их отцов и сделал их сиротами? Не перечесть всех, кого убил я и в поле и в лесу. Разве не я убил шестьдесят человек из вашего общества? Вот, Нуцал, какие совершаются подвиги, а то, что за подвиг, обманом зазвать к себе человека и умертвить его!» Покуда пел и играл Хочбар, маленькие дети Нуцала пришли и сели впереди его. Схватив под мышки по одному, бросился Хочбар в пламя. «Что вы стонете, нуцалята, ведь и я горю вместе с вами; что вы пищите, поросята, ведь и мне мил был белый свет. Дорогой гнедой конь, не раз топтал ты пятки аварцев! Остроконечное копье, не раз пробивало ты грудь ханским нукерам! Пусть не плачет мать моя: не даром погиб ее молодец. Пусть не тоскуют сестры мои: умер я со славою». С утра до полудня раздавались зурна и барабан: попался в руки гидатлинский Хочбар. С полудня поднялся черный плач: сгорели на костре два сына Нуцала.
П. У.
Дербент.
Август 1868 года.
КАЗИКУМУХСКИЕ (ЛАКСКИЕ) НАРОДНЫЕ СКАЗАНИЯ.
Несколько слов о Казикумухах.
Жители Казикумухского округа , в Среднем Дагестане, известные нам под именем Казикумухов или Казыкумыков, сами себя называют лак, а родину свою – лакрал кану (место лаков). О происхождении как первого, официального, так и второго, народного названия, П. К. Услар, в предисловии к грамматике лакского языка, сообщает следующее:
«Происхождение таковых варварских названий (казыкумухи или казыкумыки), по показанию самих горцев, объясняется весьма правдоподобно следующим образом. Главное селение лаков называется Гумук (Кумух); лаки, ранее других горских племен, приняли исламизм, чрез что приобрели право на почетное прозвище газы (воюющие за веру). Из соединения прозвища и названия главного селения произошло этническое Казыкумух или Казыкумык, исключительно, впрочем, употребляемое жителями равнины, кумыками, у которых мы заимствовали его и с которыми так называемые нами казыкумухи, кроме религии, не имеют ничего общего. Аварцы (изарулы) называют лаков – тумал, в единст. ч. тумау; акушинцы – вулугуни в един, вулиги; цудахарцы, которых наречие несколько разнится от акушинского, – называют лаков вулечуни, в един. вулечи, кюринцы – jaxoлису. Нарицательное значение всех этих названий, равно как и самих лаков, покуда остается необъяснимым».
Впрочем, П. К. Услар допускает тождество лаков с классическими легами, упоминаемыми у Страбона и Плутарха. «Страбон пишет (XI, 503), что между Албанцами и Амазонками живут скифские племена: Гелы и Леги. Наибольшая часть Страбоновой Албании входит в состав нынешней Бакинской губернии. Амазонки, по мнению его, жили на севере, т. е. на Терской равнине; между ними и Албанцами, в горах, обитали Гелы м Леги. Следы названия Гелов можно отыскать в Северном Дагестане; тождество классических Легов и нынешних Лаков едва ли может подвергнуться сомнению. Плутарх, в жизнеописании Помпея, говоря о походе его в Албанию, упоминает о Легах. Название грузинского героя Лекоса, праотца дагестанских горцев, по всей вероятности, родственно этническому лак. Заметим при этом, что если написать по-русски ляк, то оно ближе подойдет к выговору туземцев, чем лак. Тождество ляк, лек и лег становится еще очевиднее. Не знаю, можно ли с последним связать название Лезгины, которое, впрочем, совершенно чуждо дагестанским горцам».
Округ Казикумухский состоит в настоящее время из 4-х наибств: Вицхинского, Аштикункинского, Мугархского и Дусраратского; число домов в округе полагается 6,985, а число жителей – около 35 тысяч душ обоего пола. Но не все жители округа говорят лакским языком. Так, в 11 деревнях, около 600 домов, говорят по-аварски; в 8 деревнях, около 400 дворов, – по-акушински; в Нижнем Катрухе жители говорят тюрко-адербиджанским языком; в ауле Бегеклю – отчасти живут аварцы, отчасти – лаки; жители аула Арчи (170 дворов) имеют свой особый язык. Кроме того в некоторых аулах бывшего Кюлюлинского (теперь Аштикункинского) наибства – по замечанию г. Услара – «господствуют языки Цахур и Агуль, которые, быть может, принадлежат к кюринским наречиям, хотя это весьма сомнительно. Во всяком случае языки эти не суть наречия лакского». – С другой стороны, лакский язык распространен и за пределами Казикумухского округа – отчасти в округе Даргинском, а отчасти в округе Самурском. По последним статистическим исследованиям г. Комарова, все распространение лакского языка в пределах Дагестана выражается следующею таблицею:
говорят лакским языком:
В Казикумухском окр. 91 деревня; 6,161 двор; 31,054 жит.
Даргинском…………….. 3 – –– – – – 427 – – – – 1,854 –
Самурском ………..3 – – – – – –162 – – – – 1,074 –
Всего….97 – – – – – –6,750 – – – 33,982 –
«Лаки – по замечанию г. Услара – с противоположных концов округа понимают друг друга без малейшего затруднения. По аулам замечается легкое разнообразие выговора, которое едва ли может быть выражено письмом. Самым чистым выговором почитается кумухский; выговор жителей селений Вихуля и Вачи слывет за наименее изящный; в Бегеклю язык преисполнен аварских слов, а жители лакских аулов Даргинского округа позаимствовали множество слов акушинских».
Лаки имели постоянно важное значение в Дагестане; преимущественно же влияние их распространялось на жителей южного Дагестана. Казикумухские ханы войнами с соседями не раз увеличивали свои владения: они подчинили себе сел. Арчи, отняли несколько селений от Андалала, а от Дарги – целое общество Варкун-Дарга, состоящее из 8 селений. Но главное значение лаков в среде дагестанских горцев заключается в их торговой и промышленной предприимчивости. Главное селение их Кумух (Гумук) славится своими базарами и в народе величается городом (шагар). Торговая и промышленная предприимчивость лаков выражается, между прочим, значительным числом лиц, отправляющихся из Казикумухского округа на заработки в Бакинскую губернию, Закатальский округ, на Терек и даже в Оренбургский край; таких лиц с 1860 года по 1867 отправлялось средним числом до 6 тыс. в год. На чужбине они промышляют преимущественно или мелочною торговлею или же мастерствами оружейников, серебряков, медников и лудильщиков. Без сомнения, к такой значительной ежегодной отлучке лаков с места родины побуждает скудная природа Казикумухского округа, покрытого во всех направлениях каменистыми горами, безлесными и весьма трудно возделываемыми под пашни; только одно овцеводство может здесь развиваться до значительной степени, поощряемое благоприятствующими к тому пастбищными угодьями. Но независимо от таких местных условий, побуждающих лака искать для себя заработка вне родины, нужно признать за ним еще особую наклонность к промышленной предприимчивости предпочтительно пред другими обитателями таких же скудных угодий Дагестана, остающимися, однако, на степени скотоводов.
Приводимые ниже народные сказания довольно хорошо характеризуют практический ум лаков. Собранием этих сказаний и дословным переводом их на русский язык редакция «Сборника» обязана уроженцу Кумуха, Абдулле Омар-оглы, ученику и сотруднику П. К. Услара при составлении последним грамматики лакского языка. Хорошо знакомый с народными сказаниями своей родины, Абдулла Омар-оглы заявляет, что его собрание песен, сказок, басен, пословиц и других произведений лакского народа, далеко не исчерпывая всех сокровищ лакской народной поэзии, на столько, однако, полно, что может собою характеризовать общее направление этой поэзии. Отсутствие героических сказаний и преобладание сказаний с дидактическим направлением – вот главная характеристическая ее черта.
В настоящей книге «Сборника» мы помещаем только несколько пьес из числа собранных Абдуллою Омар-оглы, оставляя прочие для следующих выпусков «Сборника». При этом считаем нелишним высказаться наперед, что целью помещения в «Сборнике» как этих, так и других произведений горской народной поэзии, служит – не начинать с выводов, а напротив, прежде всего, собрать и обнародовать наибольшее количество материала, пригодного для выводов.
СКАЗКИ И БАСНИ.
Безносый ездок.
В отдаленной земле, в неизвестном городе, в незапамятное время, были не были один молодой человек и одна молодая девушка. Молодой человек был влюблен в девушку, а она тоже не презирала его. Однажды, на чьей-то свадьбе, случилось им говорить. «До каких пор я буду страдать по тебе?» сказал молодой человек. – «Я попрошу у тебя одной услуги, сказала девушка; на плоскости живет Безносый ездок: ступай и спроси его, что случилось с его носом; когда ты исполнишь это и вернешься, тогда я твоя». – «Хорошо, поеду и исполню!» сказал молодой человек.
Надел оружие, сел на доброго коня и пустился в путь молодой человек. Ехал он, ехал, высокие горы переехал, через глубокие ущелья проехал, долго ехал, коротко ли, проехал пространства всего с иголку и выехал, наконец, на обширную поляну. Смотрит он и видит: под буркой лежит человек, а подле него стреноженный конь. Молодец остановился, слез с коня, стреножил его, накрылся буркою и лег подле спящего.
Прошло несколько времени, проснулся спящий и увидел, что около него спит молодой человек, также, как сам он, накрытый буркою. Толкнув ногою, разбудил он молодого человека и спросил: «кто ты, храбрец? Как смел лечь подле меня, стреножить коня и накрыться буркою?» – «Если не храбрец, то и не трус», сказал молодец, и тут же увидел пред собою человека безносого. – «Так мы выкажем друг перед другом свою храбрость: едем со мной!» сказал безносый.
Поехали они, и ехали днем, ехали ночью, наконец, доехали до одного аула. Безносый вздумал было добыть себе что-нибудь из аула, но молодой человек сказал ему: «это не храбрость, а воровство. Поедем вот на ту сторону реки, и там поищем для себя добычи». Безносый струсил и начал отговаривать его. Много безносый говорил, но мало слушал молодой человек. Делать было нечего; безносый согласился и они отправились дальше. Ехали они, ехали и приехали на ту сторону реки. Здесь нашли они табун лошадей гнедой масти, и сейчас же угнали его. – «Не выпускай же ни одной лошади из табуна, сказал безносый, а то мы погибнем». Но не успели они и немного отъехать, как одна лошадь отделилась от табуна и ускакала обратно. Молодой человек пустился за нею в погоню, поймал ее за узду и сказал: «эй, безносый! что сталось с твоим носом?» – «Тут не место спрашивать об этом, сказал безносый: не выпускай лошади, а я дома отвечу». – «Ну, так проваливайся же с ней!» сказал молодец и, ударив по спине, выпустил лошадь. И вот, через несколько времени, догнал их нарт. Он был подобен туче, одет в красное и сидел на убежавшем коне. Не обратив никакого внимания на молодого человека, крикнул он безносому: «Посмотрю я, безносый, куда ты уйдешь от меня с моим табуном?» – «Бой начинается сзади: куда ж ты едешь вперед?» сказал молодой человек. – «С тобой-то легко разделаться, мальчишка! проворчал нарт – и пустился в погоню за безносым. Ударил плетью коня молодой человек, пустил стрелу в нарта – и повалился он с лошади, а молодец подскочил и разрубил ему голову, а потом, взявши все, что было у нарта, приехал в дом безносого. Прошло несколько дней отдыха и безносый сказал: «давай делить табун!» – «Нет, сказал молодец, еще мы не доказали друг перед другом своей храбрости: поедем-ка еще раз за добычей». Много говорил безносый, мало слушал молодой человек и, наконец, поехали они опять на ту сторону реки. Теперь нашли они там табун лошадей уже черной масти, и сейчас же его угнали. «Не выпускай же ни одной лошади из табуна!» сказал безносый. Но не успели они и немного отъехать, как черный конь отделился и ускакал. Молодой человеке догнал его, и поймавши, закричал безносому: «Ну, так что же сталось с твоим носом?» – «Тут не место спрашивать об этом, отвечал безносый: не пускай только коня, а дома я все расскажу». – «Если не хочешь говорить, так вот же тебе!» сказал молодой человек и выпустил лошадь. Через несколько времени видит наш молодец, что черный туман приближается – это догнал их черный нарт: как скала сидел он на убежавшем коне и, не обратив внимания на молодца, погнался за безносым. «Бой начинается сзади: куда же ты вперед едешь?» крикнул молодой человек. Нарт не хотел и слушать. Тогда молодец пустил в него стрелу и он повалился с лошади. Молодой человек сделал с ним тоже, что с первым нартом, и затем с табуном приехал в дом безносого. «Давай разделим табун», сказал безносый. – «Нет, сказал молодой человек, нужно ехать за добычей в третий раз. «Нечего было делать, против воли согласился безносый, и отправились они по-прежнему пути. Когда приехали на ту сторону реки, увидели табун лошадей белой масти и безносый сказал: «смотри же, если теперь выпустишь лошадь из табуна, погибель наша неизбежна». – «Постараюсь не выпускать», сказал молодой человек. Но не успели они и немного отъехать, как от табуна отделился белый конь и ускакал обратно. Молодой человек пустился за ним в погоню, но тот и близко к себе не подпустил…. Печален воротился молодой человек, а безносый чуть не упал с коня от страха. И вот подъехал к ним на белом коне нарт. Страшен он был – Боже избави! как туча черный и с одним глазом во лбу.
Не обратив внимания на молодого человека, нарт пустился в погоню за безносым. «Посмотрю я, сказал он, куда ты, безносый, уйдешь от меня, после того как убил моих братьев и угнал мои табуны». Молодец пустил ему вдогонку стрелу, другую, третью – ничего: его будто муки кусают; ударил его молодец и саблею, но и сабля не рубит. Затем нарт схватил в одну руку безносого, а в другую нашего молодца, заткнул их в свои стремена и поехал назад со своим табуном. Тут молодец вынул саблю, перерезал ремень стремени и упал на землю. Нарт оглянулся, а молодец в это время пустил стрелу и попал ему прямо в глаз. Нарт упал с ревом на землю, а молодец с безносым принялись рубить его саблями. Так воротились они домой с табуном белых лошадей. Отдохнул немного молодой человек и спросил безносого: «Ну, так что же случилось с твоим носом?» – «Вот теперь расскажу я тебе всю правду, сказал безносый, и начал так: как-то раз я ел яблоко, а в руке у меня был нож; вот этим-то ножом нечаянно и отрезал я свой нос. Жена ж у меня красавица, такая красавица, какой и на свете еще не было. Как увидела она, что у меня из носу течет кровь, испугалась и умерла. Тело ее я держу вот в этом сундуке и не решаюсь похоронить». Говоря это, он указал на железный сундук. – «Нет ли средства возвратить ей жизнь?» спросил молодой человек. – «Есть средство, но оно там, откуда нет возможности достать его» сказал безносый. – «Где же это?» спросил опять гость. – « А вот видишь ли: за семью горами живет большой змей, в животе у него заяц, а в зайце – птичка. Вот только кровь этой птички может возвратить жизнь моей жене», сказал безносый. – «Я поеду за этой птичкой», сказал гость. Безносый рад был отделаться от страшного человека, а потому не отговаривал его от поездки. Вооружился молодой человек, взял с собою вкусную закуску, сел на коня и пустился в дорогу. Ехал он, ехал, днем ехал, ночью ехал, высокие горы переехал, темные леса проехал, глубокие ущелья проехал и приехал, наконец, ночью к подошве одной горы. Глядит молодой человек вокруг себя – и видит огонек. Подъехал он к огоньку, ВИДИТ: стоит хижина. Привязав лошадь на дворе, молодой человек зашел в хижину и увидел там старуху, поклонился ей и сказал: «Божий гость, бабушка!» – «Да буду я жертвою Бога! войди, сын мой!» сказала старуха. Усадив гостя в углу, старуха приготовила для него ужин и потом спросила: «Откуда ты, сын мой, и как попал в такое безлюдное место?» Молодой человек рассказал ей, зачем он едет, и она заметила ему: «ты взялся за очень трудное дело; не можешь ты убить змея. Он живет за этою горою в железном замке; семь дней он охотится, а семь дней спит; завтра он будет спать, и ты ступай прямо к замку, возьми из-под ворот камешек и брось его в дверь. Когда дверь отворится, ты увидишь в углу саблю в войлочных ножнах: старайся захватить ее, так как только ею можно убить змея». Молодой человек поблагодарил старуху, и на другой день отправился в путь. Ехал он, ехал и приехал, наконец, к железному замку, который стоял посреди обширной равнины; подъехал молодец к воротам, взял камешек, ударил им в дверь – и дверь отворилась. Вошел молодец в замок и видит: спит огромный змей с одним глазом во лбу. Взял молодой человек из угла саблю в войлочных ножнах, и ударил его: голова чудовища отделилась от туловища. Ударил он еще раз по брюху – и выскочил заяц; пустил стрелу – и заяц упал. Потом разрезал зайца, нашел там птичку и пустился с нею в обратный путь. Ехал он, ехал, ночью ехал, днем ехал и, наконец, приехал к безносому. «Привез птичку!» сказал молодец. Безносый сначала не поверил, а потом, когда увидел птичку, открыл сундук и каплю птичьей крови влил в рот покойницы: красавица воскресла, вышла из сундука, как ангел, и сказала: «Ах, я долго, кажется, спала!» Безносый рассказал ей все, что случилось. Затем муж с женою начали упрашивать молодца остаться у них. Много они говорили, но мало слушал молодец и, взявши свою долю лошадей, воротился домой. Невеста его была уже в его доме, и он рассказал ей про свои похождения. Девушка объявила, что жена безносого – сестра ее, и она знала, что кроме молодого человека никто не отыщет для нее лекарства, и потому она и послала его к безносому. Молодец разделил табуны между молодежью деревни, потом сыграли свадьбу и задали пир: дудки засвистели, бубны загремели; народ собрался со всех концов, приехал слепой на хромом, три дня и три ночи пировали. Мне досталась баранья ляжка, шел я с нею к вам, да на дороге соседские собаки отняли.
Заза-белая корова.
Жил-был отец, а у него дочь от покойницы жены. Девушка часто ходила к соседке-вдове то огня взять, то соли попросить. Вдова не только не отказывала ей в этом, но всякий раз давала ей или хлеба или пирога, а не то мяса, груш или яблок. При этом вдова говорила ей не раз: «Скажи своему отцу, чтобы он женился на мне». Вот девушка и стала упрашивать отца: «Отец! женись на соседке! отец, женись на соседке!» – «Постой, дочь моя, когда наша корова отелится, тогда и женюсь», сказал отец. – «Вот корова и отелилась: женись, отец, на соседке!» настаивала девушка. – «Подожди, дочь моя, когда хлеб поспеет».
– «Вот и хлеб поспел! женись на соседке!» Так приставала Девушка к отцу и часто даже с плачем. Делать было нечего, – отец, наконец, женился на вдове.
И вот мачеха для себя готовила пирог с сыром или чабром, а для падчерицы с песком или золою; себе стлала тюфяк из мягкой соломы, а девушку клала спать на постели из колючек. «Отец, я ЕСТЬ не могу! отец, я спать не могу!» говорила девушка, а мачеха на это отвечала кучею клевет и клонила к тому, чтобы выгнать падчерицу из дому. И вот однажды отец взял дочь и поехал в лесок за дровами. Там девушка заснула на подоле чухи и его, а он потихоньку отрезал полу и ушел домой.
Проснулась девушка и увидела, что нет отца, побежала на холм и кричала: отец! побежала на другой и кричала: отец! но ответа не было. Тогда девушка взлезла на дерево и горько плакала. Проходила стая волков. «Зачем ты плачешь?» спросили волки. – За тем, чтобы вы не съели меня. – «Мы тебя не съедим, а вот идет стая медведей: смотри, чтобы они тебя не съели».
Идут медведи. – «3ачем ты плачешь?» спросили они.
Чтобы вы меня не съели.
– «Мы тебя не съедим, а вот идет стая лисиц: смотри, чтобы они не съели», сказали медведи.
Пришли лисицы и также сказали: «Мы тебя не съедим, а вот идет Заза-белая корова, что одним рогом роет небо, а другим землю: смотри, чтобы она тебя не съела».
Пришла Заза-белая корова, села под дерево и сказала: «Ох, я устала!» Вдруг капли слез упали на ее лицо. Она посмотрела вверх и сказала: «Дождя нет: откуда же эти капли?» Потом опять взглянула вверх и, наконец, увидела девушку. «Кто ты, дитя мое? спросила Заза. Если ты мальчик, прыгни на мою спину, а если девушка, прыгни на мою грудь». И девушка прыгнула на грудь Зазы-белой коровы. «Что ты плачешь, дитя мое?» спросила она. – «Боюсь, чтобы ты меня не съела», сказала девушка. – «Нет, нет, дитя мое, не бойся! пойдем со мной!» Вот они шли, шли, и пришли в подземелье. Тут Заза-белая корова указала девушке на несколько кувшинов и сказала: «дочь моя! ешь, пей все, что хочешь, только не трогай этих кувшинов». Но однажды, когда старуха вышла из дому, девушка всунула палец в один кувшин – и вдруг палец сделался серебристым. Девушка испугалась, схватила камень, разбила им палец и потом, чтобы старуха не приметила, завязала его. Приходит Заза-белая корова. «Что это с твоей рукой?» спросила она. – «Ничего». – «А покажи сюда, дитя мое!» Увидевши, что палец разбит, старуха сказала: «раздевайся, дочь моя, и кунайся в этом кувшине». Девушка разделась, выкупалась в кувшине и вся стала серебряной. «Купайся же теперь в другом кувшине». Девушка выкупалась и сделалась золотою. «Всунь теперь руку в мое правое ухо!» Девушка всунула руку в правое ухо и стала тащить оттуда: медные и фарфоровые кувшины, подносы, чашки, котлы, стеклянные графины и т. п. «Всунь теперь руку в левое мое ухо», сказала опять старуха. И девушка вытащила оттуда: жемчуга, кораллы, шелковые платья, платки, желтые сапожки, гвоздику и т. п. Потом Заза-белая корова одела девушку в красное платье, кормила ее сахаром и выдала, наконец, замуж за ханского сына. На свадьбе той я плясал, ел и пил, и вот к вам пришел.
Сунуна.
В некоторой стране, в некотором городе, жил-был царь, не бедный, но и не богатый. У царя была жена пригожая, да и сам он был не урод; но Бог не посылал им детей. Много врачи давали снадобий, старухи ворожили, не мало имущества было роздано бедным, а наследника у них все-таки не было. Но вот раз, когда шел проливной дождь, супруги смотрели в окно и увидели, что на крышу вместе с дождем упало яблоко. Царица подняла его, отдала одну половину его мужу, а сама съела другую. И вот через несколько дней царица почувствовала себя тяжелою. Весть об этом распространилась всюду; царь задал пир на целый город: играли бубны, дудки, зурны, барабаны и балалайки; розданы были бедным большие подарки. Прошел затем день, прошли сутки, прошли недели, месяцы и настало царице время родить. Не помню я, в какую именно ночь; но только ночь была бессолнечная, когда царица родила целую кучу детей. Считали счетом, и оказалось сорок мальчиков. Бабушка испугалась, а сторож побежал доложить радостную весть царю и, сняв папаху, сказал: «царица родила сорок мальчиков». Царь сильно испугался и подумал: не к добру знать такие роды. Он сейчас же приказал накормить мальчиков молоком матери, завернуть каждого в шелковую ткань и затем бросить за гору, на покатость.
Волю царя исполнили и бросили младенцев за гору, на покатость.
Всходило солнце, заходил месяц, протекло много лет, а о царских детях ни слуху, ни духу. За это время соседский хан успел разбить войско царя, завладел всем его имуществом – и великий царь наш стал бедным человеком.
Вот как-то муж с женою припомнили прошлое и между прочим вспомнили о брошенных детях. «Ступай, посмотри, что сделалось с детьми» сказала жена. Муж согласился и на другой день отправился за гору, на покатость. Шел он, шел, много ли, мало ли шел, и вот пришел в один аул, что выстроен за горой, на покатости. Вошел он в ворота, но никого не встретил; пошел на площадь, и видит: сидят там сорок юношей. Когда он подошел к ним, юноши бросились к нему в объятия и кричали: «здравствуй отец! добро пожаловать, папа!» Отец удивился и, наконец, опомнился, понял, что это его дети, и начал перед ними извиняться: Простите грешному отцу, дети, говорил он, я испугался, когда мать ваша родила вас вместе», – «Бог Тебя простит, отец наш! что прошло, того не воротишь» сказали дети и стали кормить его сахаром, поить медом. Затем сыновья сказали: «ступай, отец, отыщи для нас сорок дочерей, родившихся от одной матери и одного отца». – «Хорошо, сказал отец, железные сапоги сделаю, статную палку возьму, и пойду искать сорок девиц, родившихся вместе от одной матери и одного отца». Простившись с детьми, пошел он домой и рассказал жене о своей находке. Мать вскочила с места, надела один сапог на обе ноги и побежала к сыновьям. Отец же заказал железные сапоги, взял стальную палку и пустился в путь искать сорока девиц. Шел он, шел, высокие горы обогнул, узкие ущелья перешел, ночью шел, днем шел и на три с половиною аршина дороги прошел. Вот, в один жаркий день, сел он под деревом, что росло на обширном поле; вдруг, невзначай, явился с противной стороны человек, также в железных сапогах, с стальною палкой, и сел подле него. Завели они разговор и стали друг друга спрашивать, зачем и куда идут. Незнакомец сказал: «у меня родилось вместе сорок дочерей; теперь они требуют, чтобы я отыскал сорок молодых женихов, тоже родившихся вместе от одной матери». – «А. я-то и иду искать таких девушек!» сказал наш путешественник – и оба они встали, обнялись и, наконец, обручили заочно детей своих. Условившись прийти с сыновьями через неделю, наш воротился назад к сыновьям. Тут он рассказал детям о своей находке, и все радовались. Через неделю отец решился отправиться за невестами с 39 сыновьями, а самого младшего, Сунуну, оставил при матери. Перед отъездом Сунуна сказал отцу: «когда ты будешь возвращаться с невестами, ты должен будешь идти посреди обширной поляны; тут пойдет на тебя дождь водяной, каменный, будут падать змеи из воздуха, но ты ни за что не останавливайся там. Если ж ты остановишься, то меня потеряешь». – Хорошо, сказал отец, и вместе с 39 сыновьями пустился в дорогу. Ехали они, ехали, ночью ехали, днем ехали, доехали, наконец, до места. Отец девушек встретил гостей дудками, бубнами, песнями и плясками. Да что много говорить? Известно, сыграли свадьбу, пировали три дня и три ночи, ели сахар, пили мед, и выехали наконец домой с сорока девушками. В ясный день ехали они по той поляне, про которую Сунуна говорил своему отцу; вдруг черные, тучи затемнели на небе, загремела гроза, засверкала молния – и пошел дождь, словно потоп. Молодые стали упрашивать отца, чтобы оп остановился, но отец вспомнил, просьбу Сунуны и не согласился. Через час вместо дождя из туч начали падать змеи – отец и тогда не остановился. Затем пошел каменный дождь, и молодые, наконец, заставали отца остановиться. Они разбили палатки и остановились кочевать. Утром, на другой день, когда они хотели двинуться в путь, увидели, что огромный змей — великан обложил их со всех сторон. Начали упрашивать змея, чтобы он отпустил их; много говорили, но мало тот слушал. Наконец, змей сказал им: «вы мне не нужны; приведите вашего младшего брата Сунуну и я отпущу вас, не то погублю всех». Делать было нечего, и отец пустился домой за Сунуной.
В ту самую ночь Сунуна видел во сне участь отца с братьями. Рано утром он сказал матери, что поедет па встречу отцу, и пустился было в путь, но отец встретился с ним и рассказал все, что случилось. Сунуна упрекнул отца за то, что он не выполнил его просьбы, а все-таки отправился к змею. «Открой свою пасть, проклятый, проглоти меня и отпусти моих братьев!» сказал он. – «Не нужно мне глотать тебя, и не нужны мне также твои братья, сказал змей-великан: а вот я поручу тебе одно дело, и если ты обяжешься исполнить его, то я тотчас выпущу твоих братьев». – «Говори свое поручение, проклятый, поскорее и отпусти братьев», сказал Сунуна. – «За большим морем живет царь, а у царя дочь: привези ее мне!» сказал змей. – «Постараюсь – что могу, то сделаю», сказал Сунуна. Змей-великан отпустил молодых с отцом, а Сунуна простился с ними и поехал по противоположной дороге. Проехал Сунуна большие поляны, через узкие ущелья переехал, обогнул высокие горы, проехал дремучие леса, и вот в одном месте видит молодого человека, который, казалось, забавлялся тем, что пускал стрелы в небо. Подъехал Сунуна, поклонился незнакомцу и спросил: «что ты делаешь, брат?» – «Говорят, посланный змеем-великаном Сунуна едет: ожидаю его и хочу сделаться его товарищем», отвечал незнакомец. – «Я тот самый Сунуна!» сказал этот – и оба товарища поехали дальше. Проехали они мало, проехали много и встретили в одном месте человека, который поднимал большие камни, бросал их на землю, разбивал в дребезги, и этим забавлялся. Подъехали она к незнакомцу и Сунуна спросил: «Что, брат, здесь делаешь?» – «Говорят, посланный змеем-великаном Сунуна едет, так я ожидаю его, чтоб сделаться его товарищем», сказал незнакомец. «Я тот самый Сунуна», сказал этот, и все трое товарищей поехали дальше. Ехали, ехали они, выехали на берег моря. Здесь Сунуна нашел водолея, который втягивал сразу все море в рот и потом опять выливал его на место, и таким образом забавлялся. «Что здесь делаешь?» спросил его Сунуна. – «Ожидаю посланного змеем-великаном Сунуну», сказал тот. – «Я тот самый Сунуна!» – «Так я твой товарищ!» сказал водолей. Теперь нужно было переехать на ту сторону моря, а корабля не было. Водолей осушил одним хлебком море, и все они переехали по дну морскому на другую сторону. Затем водолей вылил море на прежнее место, и оставил только у себя во рту про случай 99 кувшинов воды. Ехали они, ехали, днем ехали, ночью, проехали всего на1/4 аршина пути, и приехали в тот самый город, где жил царь с дочерью. Сунуна с товарищами остановился у одной старухи и попросил у нее чего-нибудь покушать. Старуха накормила гостей чем Бог послал, и потом спросила: «Откуда едете и куда вам добрая дорога, дети мои?» – «Мы едем по своим делам. А что у вас в городе нового и есть ли у вас царь?» спросил Сунуна. – «Ох, не спрашивайте про царя, дети мои: это не добро для молодых людей!» – «Что ж такое?» – «У нас есть царь – сказала старуха, после того как Сунуна настаивал, чтоб она рассказала про царя – а у царя есть дочь, такая красавица, лучше которой не сотворено на земле. Из разных стран приходят царевичи просить ее руки, но отец издал закон, что руку его дочери получит только тот, кто исполнит три его приказания. Кто ж не исполнит их, у того снимают с плеч голову. Теперь говорят, что змей-великан влюбился в нее и шлет за нею послов; но всем им остаться без голов!» На другой день, ничего не говоря, Сунуна отправился с товарищами во дворец и объявил царю, что он приехал просить руки его дочери. «Хорошо, сказал царь, я тебе дам три приказания: исполнишь их – дочь моя будет твоею, нет – я отрублю тебе голову». Сунуна согласился.
И вот раз царь позвал Сунуну с товарищами. Он указал им на старуху и сказал: «Пусть кто-нибудь из вас побежит с этою старухою, и если он перегонит ее, то вы останетесь победителями, а если она – то я должен буду отрубить вам головы». – «Я пойду бежать со старухою», сказал стрелок, и они отправились далеко на площадь. Бежали они, бежали, и старуха было уж перегнала, как вдруг стрелок пустил стрелу и, положив старуху на землю, перегнал ее. На второй день царь призвал Сунуну с товарищами и сказал: «Сегодня я выпущу из конюшни трехгодовалого бычка: пусть кто-нибудь из вас выходит ему навстречу». – «Я пойду ему навстречу», сказал каменолом. В городе все жители заперлись по домам, а чтоб поглазеть на диво, взлезли на высокие башни. Вот выпустили бычка. Выходит бычок из хлева и как будто хочет весь свет проглотить. Каменолом, подпустив его к себе, схватил огромный камень и ударил им бычка между рогами. Бычок, с разбитой головой, повалился на землю. «Хорошо, вы победили, сказал царь Сунуне: теперь остается еще одно приказание; если и это исполните, я отдам свою дочь». На третий день царь призвал Сунуну с товарищами и сказал: «Возьми чашку, наполненную до краев, и полезай с нею на дерево, а затем слезай, но так, чтобы не пролилась ни одна капля: чуть прольется хоть одна капля, я отрублю вам головы». – Хорошо, сказал Сунуна, и с полною чашкою в руках полез на дерево. Посмотрел Сунуна с дерева в ту сторону, откуда приехал, и увидел, что его мать и невеста оделись в траур и оплакивают его. Тут вытекла слеза из глаз Сунуны, и упала на сафьян, разостланный под деревом. Царь обрадовался и приказал палачу приготовиться. Но когда слез Сунуна и осмотрели упавшую каплю, то нашли, что она не напиток, а слеза. Тогда царь сказал: «Хорошо; сегодня переночуйте в этой деревянной комнате, а завтра я отпущу вас с дочерью». Сунуна с товарищами отправился ночевать в указанную комнату.
Проснулись они в полночь и увидели, что вся комната в огне; хотели выбежать, но двери были заперты. Тогда водолей вылил взятую про запас воду и погасил пожар. На другой день царь приказал было очистить комнату от пепла, но ему доложили, что гости живы и сидят невредимы. Царь рассердился и наказал донесших. Затем отправил своего визиря посмотреть, но и он нашел, что гости сидят и играют на балалайке. Царю ничего больше не оставалось, как отдать дочь Сунуне. Навьючил он на 40 катеров ее имущество и отпустил.
Ехали они, ехали, так быстро ехали, что даже летевшая птица не догоняла их; много они ехали, высокие горы переехали, узкие ущелья проехали, и на дороге повстречали много конских табунов, много баранты и скотины. «Чьи это стада и табуны?» спрашивал Сунуна. – Это змея-великана, отвечали пастухи.
Теперь я вам расскажу про царевну. Как узнала она, что ее везут для змея-великана, сильно опечалилась и стала упрашивать Сунуну, чтобы он избавил ее от чудовища и взял бы ее за себя. К тому ж и Сунуна влюбился в нее и сам стал много думать о том, как бы убить змея-великана. Вот, когда они ночевали у одного пастуха, Сунуна рассказал ему об этом. Пастух сказал: «когда ты придешь к змею-великану и он спросит тебя, какой награды ты хочешь от него за услугу, то проси саблю в войлочных ножнах; он будет предлагать тебе много богатств, но ты ни на что не прельщайся, кроме сабля: этим только оружием можно убить змея, а всякое другое его не берет. Сунуна обрадовался и поехал дальше. Ехал он, ехал и, наконец, приехал к змею-великану. Змей принял гостей радостно, кормил сахаром, поил медом и, наконец, спросил Сунуну, чего он хочет себе в награду. Змей предлагал ему лошадей, скот, баранов, золото, серебро, но Сунуна ничего не хотел, кроме сабли. «Да онемеет тот, кто научил тебя!» сказал змей и отдал саблю Сунуне. Сунуна, как будто для осмотра, вынул ее из ножен и, невзначай, ударил ею змея. Змей распался на две половины: одна половина обратилась в собаку, а другая в свинью, и обе погнались друг за другом. Сунуна наделил товарищей всеми богатствами змея-великана, а сам взял с собою что мог и отправился с царевною домой. Чуть он приехал, все обрадовались, сняли с себя траур, надели красные шелковые платья и сорок дней, сорок ночей справляли свадьбу. Устроили пир великий, пели песни, бубен гремел, зурна свистала, барабаны били, также не забыли и дудок. Сунуна женился на царевне и на прежней своей невесте. Они сыновей рожали, похожих на отца, а дочерей – похожих на мать. Такими я их оставил и вот пришел к вам.
Человек и змея.
Однажды шел по степи человек и увидел, что в яме, где проезжие купцы развели огонь, лежит змея. Человек взял палку и выбросил змею из огня, но она упала на шею своему спасителю и начала душить его. «Я тебя спас от смерти, сделал тебе добро, за что же ты хочешь меня удушить?» сказал человек. – «За то, отвечала змея, что следует платить злом за добро, а если ты мне не веришь, так пойдем спросим быка, который вон там пасется». Пошли они к быку, а бык этот был изнурен долголетнею работою и теперь, как негодный, брошен на степи. «Чем следует платить за добро человека?» спросили они быка. – «Вот я вам пример, сказал бык: когда я был в силах и в теле, человек заставлял меня работать на себя; я пахал ему пашню, а вымолачивать ему на гумне хлеб: теперь же, когда я заболел, исхудал и сделался неспособным к работе, человек бросил меня на степи без всякого призора и живу я под страхом, что вот-вот растерзают меня звери; следовательно, судя по людским поступкам, за добро следует платить злом», закончил бык. – «Слышишь?» спросила змея. – «Слышу, печально сказал человеке». «Пойдем еще, спросим у лошади: она вон там лежит». Пошли они к лошади и нашли ее запаленною, худою, слепою, хромою и израненною. – Чем следует платить за добро?» спросили они. – «Вот я вам пример, сказала лошадь: когда я была мирною и сильною, я усердно работала на человека, возила его на своей спине, возила ему хлеб и все, что ему нужно было; а вот, когда я сделалась неспособною к работе, хозяин бросил меня без всякого присмотра на съедение зверям; следовательно, за добро люди платят злом», сказала лошадь. – «Слышишь?» спросила змея. – «Слышу, сказал человек». – «Таковы-то вы, люди, продолжала змея, – таковы-то вы к быку и к лошади, которыми дорожите и которых и в холоде и в жаре вы стараетесь и беречь и кормить, пока не потеряете надежды на их жизнь: вот слышал, какое решение они произнесли тебе. Что же должна сказать змея, которую, чуть вы ее увидели где-нибудь, тотчас бежит убивать? Но так и быть: я отпущу тебя, только под условием: ты дашь мне клятву, что впредь не будешь убивать змей». Человек поклялся, и змея спрыгнула с шеи его. – Теперь иди за мной! сказала змея. Человек пошел. Подле одного камня змея остановилась и сказала: «стой здесь!», а сама полезла в нору, под камень.
Человек стоял и боязливо размышлял: «чего доброго! она, быть может, отправилась пригласить побольше змей, чтобы окончательно задушить меня», как вдруг видит, что змея выползла из норы и держит во рту золотую монету. Отдав ее человеку, змея сказала: «каждый день приходи сюда, и каждый день зови меня: ты будешь получать всегда по золотой монете, но только помни: никому не говори про это, иначе для тебя все погибло». Человек поблагодарил и ушел домой.
Каждый день ходил бедняк к знакомому камню и каждый раз получал от змеи по одной золотой монете, и когда таким образом накопилось у него порядочное количество золотых, он задумал ехать торговать, а на своем месте пожелал оставить сына, с тем, однако, чтобы он получал от змеи золотые. Для этого бедняк привел своего сына к змее и сказал ей: «это мой сын, я еду по торговым делам в чужой город и вот привел его к тебе, чтобы ты, во время моего отсутствия, отдавала ему золотые». – Может ли он сохранить тайну и оценить добро? спросила змея. Человек поклялся, и строго запретил сыну кому бы то ни было открывать тайну.
Прошло несколько дней, и сын бедняка получал от змеи исправно по одному золотому каждый день. Но вот однажды сын призадумался: здесь, должно быть, зарыт клад, сообразил он: что мне ежедневно ходить сюда? Не лучше ли убить змею и выкопать казну сразу?» Решив таким образом, он, когда змея выползла из норы с золотом во рту, ударил ее, но удар пришелся по хвосту и отбил его; тогда змея обернулась на мальчика – я он пал мертвым. Таким его нашли подле камня и никто не знал и не догадывался, в чем тут было дело. Через несколько времени отец возвратился из путешествия: вышли к нему на встречу родственники, но между ними не было сына. «Где ж сын?» спросил отец. – Он остался дома, сказали ему. Отец пришел домой и тут только узнал, что сын его умер. Он поспешил к своей знакомой змее и кликнул ее: змея выползла, но уже без золота. Тут рассказала она, как было дело. – «Ну, что ж теперь? прошлого не воротишь! сказал отец, а все-таки я буду приходить к тебе, и ты по-прежнему выноси мне золото». – Нет, теперь все кончено, сказала змея: ты мне больше не друг, ибо змея не забывает отрезанного хвоста, а отец не забывает убитого сына.
Опечаленный, человек возвратился домой и сказал сам себе: «кто льстится на большее, тот теряет и малое».
Дурак-муж.
Жили-были муж да жена. Богатства у них только и было, что бык. Муж все пристает: «пойду я продам быка», а жена ему в ответ: «не продавай быка: он нам нужен, без него нам будет жизнь не в жизнь». Вот однажды муж поил быка, а в озере квакает лягушка. «Ах, ты, проклятая!» говорит муж. – Продай быка, продай быка! квакает лягушка. – «Продам, коли дашь 16 монет». А лягушка все квакает. Рассердился муж, да и бросил в нее камнем. Камень с шумом пошел ко дну, лягушка скрылась, а мужу слышится, что кто-то говорит: «иди, возьми деньги!» Вот он разделся и пошел по озеру к тому самому месту, где видел лягушку. И что ж? в самом деле, стоит там чашка с серебром. Взял он оттуда 16 монет, оставил быка на берегу лягушке, а сам пошел домой. Бык, между тем, по ближайшей дороге, прибежал домой прежде своего хозяина, и жена успела загнать его в хлев; как вот приходит муж и говорит жене: продал быка лягушке за 16 рублей: вот и деньги. Жена было накинулась с руганью на мужа, а как увидала деньги, тотчас пристала: это откуда? где взял? – «У лягушки взял; у ней целая чашка с деньгами: хочешь, и тебе покажу?» говорит муж.
Вот ночью муж с женою пошли на озеро; действительно: стоит там чашка с серебром. Жена, тайком от мужа, захватила ее и закопала у себя в доме. Потом приготовила она хороший ужин, накормила мужа-дурака, напоила его крепкою бузою и уложила пьяного спать. Затем сварила сладкую халву, разложила ее кусками на крыше дома и будит мужа: «вставай, муж: из халвы дождь пошел, пойдем сбирать». – Из халвы дождь пошел? пойдем, пойдем, жена! пойдем скорее, соберем ее! – и оба отправились на крышу и стали собирать ее. Наутро пошел муж на площадь и давай хвастаться: нашел-де у лягушки чашку с серебром. Люди слушали, слушали да и думают: «а, может, и в правду он нашел деньги». Слух об этих деньгах дошел и до хана. Вот посылает он нукеров в дом дурака-мужа, чтобы отобрать их. «Да муж мой врет, говорит жена: он, дурак, обманул вас, никаких денег не было». – Ты сама врешь, говорит муж. А помнишь, в ту ночь еще халвовый дождь пошел? – Нукера, услышав это, посмеялись, да и говорят: в самом деле, он дурак; пошли и доложили хану: это дурак болтал, что нашел деньги.
Осел и бык.
Осел и бык шли по узкой дороге, пролегавшей по окраине скалы; бык шел впереди, а осел позади. Достигнув самого дурного места дороги, осел вступил в спор с быком, говоря: я пойду впереди. Бык сказал ему: почему тебе идти впереди, – я и больше тебя и лучше тебя, а ты нечистый раб, которого держат для того, чтобы мне таскать корм; я и хозяину любезен и мясом чист и живой весьма — полезен и, когда убит, приношу пользу: во мне все хорошо. Потом сказал осел: я с тобой не соперничаю ни добротой, ни ростом, но, так как я тебе хотя малую, да принес пользу, и был твоим товарищем, то выслушай меня. Если здесь один из нас полетит вниз, то, – если это будешь ты, – на меня навалят твое мясо и шкуру, – если же я, – то тебе до этого нет дела; потому-то я и хочу идти впереди; уж если упасть, то пусть сам собою упаду.
Бык согласился; осел пошел впереди, бык позади, – оба прошли благополучно.
Лев и кабан.
Однажды с кабаном в лесу встретился лев. Кабан сказал льву: ты весьма горд, думая, что сильнее тебя нет никого на свете, приди теперь и вступи со мною в бой, чтобы показать, кто из нас сильнее. Лев ответил ему: о безумный! если я с тобою вступлю в бой, то, быть может, ты меня и одолеешь и тогда на меня падет стыд; если же я тебя одолею, то чистые кости мои запачкаются твоею нечистою кровью; притом, если с тобою вступлю я в бой, то другие станут упрекать меня, говоря, что лев вступил в бой с кабаном. Ступай прочь, здесь мне все равно, что перед тобою уступил я на словах. Лев пошел своей дорогой.
Шакалка.
Однажды лисица подружилась с шакалкою. Обе подруги отправились в путь искать счастья. На дороге они проголодались, и вдруг нашли дохлую курицу. Лисица задумала, как бы съесть курицу одной. «Давай, друг мой, шакалка – говорит она – отдадим эту курицу тому из нас, кто старше летами; а то, если мы обе разделим ее пополам, то ни тебе не будет поживы, ни мне». – «Хорошо, отвечала шакалка, а скажи, сколько тебе летъ?» Обрадовавшись согласию подруги, лисица сказала; «Я участвовала в походах Ноя, я мне было тогда не менее 15 лет». В это время шакалка зарыдала и произнесла печально: «Ах, зачем ты напомнила мне забытое горе!» – Что с тобой? спросила лисица. – «Как что? Ведь в тех походах, в которых ты участвовала, убили моего юного единственного сына». – «Ну, так ты старше меня… кушай курицу!» сказала лисица с досадою. Шакалка съела курицу, и подруги отправились дальше. Шли они вместе, шли, ничего съедобного не встречая по дороге, как вот в одном месте нашли баранью голову. Лисица, голодная до изнеможения, начала опять придумывать, как бы ей одной съесть голову. «Послушай, друг мой, сказала она шакалке: нам и эту голову нечего разделять пополам; давай ляжем спать, и кому лучший сон привидится, тот пусть и голову съест!» – Хорошо, сказала шакалка, и тотчас легла и захрапела, точно и в самом деле сонная, а когда лисица также легла и действительно заснула, она встала, съела голову и опять улеглась. Проснувшись в одно время, пустились они в расспросы. «Ты что, сестрица, видела во сне?» спросила шакалка. – «О, какой прекрасный сон! сказала лисица. Мне снилось, будто у царя во дворце свадьба, и на царской кухне разные вкусные кушанья готовят. Я тоже пошла на кухню; никто не прогонял меня, и я кушала там такие вкусные мяса, сыры, плов, о каких я никогда не мечтала, а ты что видела, сестрица?» спросила она у шакалки. – «Мне синилось, что ты действительно отправилась на царскую свадьбу, и думая, что ты там покушаешь досыта, я встала и съела баранью голову». Лисице ничего больше не оставалось, как расстаться е подругой; голодная, пошла она с досадою особой дорогой.
Лисица и змея.
Как-то раз лисица подружилась со змеею. Идучи вместе, пришли они к реке. «Я не умею плавать, сказала змея: возьми меня на свою спину и не оставляй здесь верного своего друга». – «Хорошо!» сказала лисица, и змея обвилась вокруг ее шеи. Как только они доплыли до середины реки, змея начала душить своего товарища. «Что ты делаешь?» спросила лисица. – «Хочу тебя удушить», отвечала змея. После долгих напрасных увещаний, лисица убедилась в измене своего спутника и вздумала спастись хитростью. «Мы были хорошими друзьями и теперь расстаемся на веки; позволь же мне хоть взглянуть в последний раз в твое лицо», сказала она. Когда змея вытянула голову вперед, чтобы посмотреть на свою жертву, лисица в этот миг схватила ее за голову и сгрызла ее зубами, а когда переплыла на другой берег, выпрямила туловище змеи на дороге и сказала: «верный друг должен быть вот таким – прямым».
Осел и муравей.
Однажды муравей возвращался с плоскости с вьюком соли. Повстречался с ним осел, и говорит: «Откуда, муравей?» – С плоскости. – «Что там трава зеленая есть?» – «О, осел, еще какая трава, просто выше колена! Поверишь ли, я через силу мог идти». Осел вскрикнул от радости и побежал на плоскость, но не отыскал там травы и издох с голоду.
Волк и лисица.
Лисица крала кур из аула. Жители догадались в чем дело, подкараулили ее и, поймавши, поколотили хорошенько. Высвободившись кое-как, шла она с опухшим лицом и повстречала волка. «Откуда, сестрица?» спросил он. – «Была на свадьбе, и до того наелась, что на силу иду». – «Где ж свадьба? и я пойду», сказал волк. – «Вон там!» и она указала на то самое место, где ее прибили. Волк отправился туда, и караул угостил его на славу палками. Волк, однако, кое-как успел убежать и стал придумывать, как бы отомстить лисице.
Раз он подсмотрел лису и стал наблюдать, куда она пойдет. Лисица тоже заметила водка и потихоньку отправилась в кузницу, стоявшую вблизи аула. Волк за ней вслед, и видит, что лисица сидит подле наковальни с молотком в лапах. «Постой же, проклятая, я разделаюсь с тобой», закричал он. Лиса посмотрела на него и сказала: «что ты говоришь, брат? я ведь лисица-кузнец, а та, что тебя обманула, совсем другая». – «Так возьми меня в ученики; я не могу теперь охотиться и буду жить с тобою», сказал волк. «Хорошо, сказала лисица, садись тут, а я пойду достану работу». Лисица заперла дверь и убежала. Пришел кузнец, увидил волка, и взявши большую палку, хорошенько поколотил его. Волк выбежал из кузни весь взбитый, и думал: «попадись же теперь, окаянная, я знаю, что с тобою сделать». И вот, действительно, встретился он опять с лисицею. Зная, что месть ждет ее неизбежно, лиса завернула на мельницу. Волк за ней туда же, и говорит: «постой, обманщица, посмотрю я, куда ты уйдешь теперь от меня!» Лисица взглянула на него и, как будто удивленная, сказала: «я уже пять лет мельником, а обманщица – лисица совсем другая». – «Так покорми меня, сестрица, я с голоду умираю, по милости окаянной обманщицы», сказал волк. – «Садись сюда, а я сейчас пойду за водою и сделаю тебе толокно», сказала лисица и указала на жернов. Волк сел на указанное место, а лиса пошла к канаве и выпустила воду в желоб. Жернов завертелся и раздробил волку череп. Лиса поплакала, поплясала вокруг трупа, а потом пошла своей дорогой. И я тоже пришел к вам своей дорогой.
Лисица и волк.
Однажды лев заболел, и все звери навестили его, кроме жившей по соседству лисицы.
Волк, прислуживавший у льва, говорит ему: «вот все звери пришли посетить тебя, а эта негодная лисица до сих пор не явилась». Лев страшно рассердился и дал слово, что при первой явке ленцы, она будет растерзана. Лиса, проведав об этом, отправилась ко льву. «Как ты осмелилась до сих пор не явиться и не посетить меня»? закричал лев. – Я искала для тебя лекарства и как только нашла его, тотчас же пришла тебе сказать о нем, отвечала лисица. – «Какое ж лекарство ты нашла?» спросил обрадованный лев. – Самое верное лекарство – это волчья нога, отвечала лисица. Лев тотчас же схватил за ногу волка, который стоял тут, и отгрыз ее. Затем лисица увидала как-то волка, который шел мимо с окровавленными ногами, и сказала ему: «кто говорит то, что ему не следует говорить, тот, обыкновенно, надевает вот такие красные чевяки».
Кот и мышь.
Однажды кот погнался за мышью, но не мог ее поймать. Тогда он захотел обмануть мышь и сказал: «ты такая расторопная и быстрая на ходу; выходи же из норки и сбегай вот к той норе; я тебе за это дам целую сабу пшеницы». – «Нет, кот, сказала мышь: работа очень мала, а плата чересчур велика: это не может быть без особенной цели».
Курочка и лисица.
Однажды сорока свила себе гнездо на высоком дереве и вывела в нем детенышей. Голодная лисица пронюхала об этом, подбежала к дереву и закричала: «эта пашня моя, и покос этот мой, и дерево мое. Кто такой на дереве?» – Я, отвечала сорока. «Бросишь ли ты мне свое дитя, или же мне срубить дерево?» спросила лисица. – Нет, нет, не руби дерева, возьми лучше дитя, сказала сорока и бросила ей одного из своих детенышей. Лисица съела его, и пошла своей дорогой. На другой день лиса опять явилась и сказала: «Эта пашня моя, и покос этот мой и дерево на покосе мое. Кто же это на дереве?» – Я, я, ответила ей сорока. – «Что, дитя бросишь, или же мне рубить дерево?» – Нет, нет! возьми себе еще дитя, да только не руби дерева, отвечала сорока. Съевши второе дитя, лисица пошла дальше. Меж тем пролетала мимо курочка и спросила сороку: «что ты, соседка, так печальна?» Сорока рассказала ей про свое горе. «Ну, если лисица придет еще, так скажи, чтобы она дерево рубила, а дитя не бросай!» сказала курочка. На третий день лисица опять явилась и повторила свой обычный вопрос. «Руби дерево, а дитяти теперь не дам»’ сказала сорока. – «Кто это тебя на ум навел?» спросила лисица. – А вот та курочка, ответила сорока. Раздосадованная лисица подошла к сидевшей на камне курочке и сказала: «Ты так прекрасно поешь, красавица, а умеешь ли ты петь, зажмурив глазки?» Курочка, прельстившись похвалою, закрыла глаза и начала петь, а лисица в это время подкралась и поймала ее: «не учи других уму, сама останешься в дураках», сказала лиса. – «Сестрица, неужели ты съешь меня, не поблагодарив аллаха за то, что я, такая прекрасная, попалась тебе в зубы?» проговорила курочка. Лисица, забывшись от восторга, открыла рот и хотела было сказать: «благодарю тебя, аллах», – как вдруг курочка вспорхнула, полетела и, севши на камне, запела: «Да будет проклят тот, кто зажмурит глаза, когда не спит!» В свою очередь отвечала лисица: «да будет проклят тот, кто поблагодарит аллаха, прежде чем не наестся!»
Сорока.
Один раз сорока давала своим детям следующее наставление: «Когда человек нагнется к земле, то значит, он хочет достать что-нибудь и ударит вас; вы должны тогда сейчас же убегать». – «А если убежать, как только покажется человек?» спросила одна из маленьких. – «Тогда еще лучше, умница ты моя», сказала мать и, желая приласкать свое дитя, клюнула его носиком так, что разбила череп и умертвила свою умницу.
Однажды ореховая скорлупа, ком толокна и муха подружились и шли вместе. На дороге они встретили ручеек. «Прежде я переправлюсь», сказала ореховая скорлупа. Но как только бросилась она в ручеек, вода подхватила ее и понесла вниз. На помощь к ней подоспел ком толокна – и тотчас растворился. Муха же перелета на другую сторону ручейка и, севши на камне, хохотала, хохотала над своими товарищами до того, наконец, что у ней лопнуло брюшко от смеха, и она издохла.
АНЕКДОТЫ.
I.
Однажды мулла Наср-Эддин попросил у своего соседа на время большого котла. Сосед дал ему. Через неделю мулла принес хозяину большой котел, а вместе с ним и другой, маленький. «А это что такое?» – «Это твой котел родил!» Хозяин принял оба котла.
Спустя несколько, мулла Наср-Эддин опять пошел к соседу просить котла; сосед дал ему его с удовольствием. Проходит неделя, месяц, два, три – котла нет. Хозяин идет к мулле и просит назад свой котел. «Котел умер!» сказал мулла. – «Как! разве котел умирает?» воскликнул хозяин. – «А как ты думаешь? Когда он мог родить, то стало мог и умереть. К тому же он умер от родов», прибавил мулла Наср-Эддин. Хозяин, не желая посрамиться перед народом, прекратил дело о котле, и ушел.
II.
У одного цудахарца околел осел. Цудахарец приуныл и чуть не плакал. Прохожий говорит ему: «не печалься: аллах даст тебе лучшего осла!» – «Нет, брат, сказал цудахарец, я лучше тебя знаю своего аллаха: он меньше чем за 12 рублей не даст хорошего осла!»
III.
Приходит горец к своему соседу – старику и просит у него осла на время. «Осла дома нет!» сказал старик. Тут, на беду, из конюшни послышалось: е-у, е-у! – «Да вот он там, в конюшне», сказал проситель. – «Экой ты дурак, невежа! крикнул старик: ослу веришь, а мне – с седою бородою не веришь!»
IV.
Кюринец, учившийся в Казикумухе, сказал одному тамошнему жителю: «какой трудный ваш язык: я бы, кажется, никогда не мог ему научиться!» – «Не правда, у нас его знают даже самые маленькие дети», ответил казикумухец
V.
Какой-то цудахарец слышал от муллы, что каждый должен поститься только тогда, когда увидит луну. Цудахарец решился не смотреть на небо, пока пройдет рамазан. Но однажды, когда он нагнулся к ручью напиться, увидел там отражение луны и сказал: «Ну, не мечись в глаза! – завтра же начну поститься».
VI.
Однажды какой-то горец отправился в Закатальский округ. Завернув под вечер к своему кунаку, он заметил, что тот спрятал, при его приходе, котел с пловом и вареным гусем, а его между тем стал угощать только хлебом и сыром. Когда настала ночь, и все легли спать, горец на четвереньках подобрался к котлу и пересыпал плов с гусем в свою котомку. Утром, когда кунаки завтракали, разговор зашел об их летах и горец-гость спросил между прочим хозяина: «помнишь ли ты, как царь-гусь со своими белыми войсками двинулся из города Казана (котел, по-татарски) в город Дагарь (котомка)?» – «Нет, не помню. Это, вероятно, было очень давно», заметил хозяин. «– А я помню, что я тогда ходил на четвереньках», сказал гость. – «О, в таком случае ты старше меня!» отвечал хозяин. Горец затем пошел с котомкою своей дорогой.
VII.
Двое шли вместе и разговаривали. Один говорил: «у моего отца была такая морковь, что мы на нее хлеб сносили, вымолотили его на ней, и потом, наконец, выкопали ее из земли». Тогда другой прервал: «а у моего отца котел был; заказал он его 40 мастерам и эти 40 мастеров сидели в самом котле и работали его целый год». – «На что же такой большой котел»? спросил товарищ. – «Вероятно для того, чтобы сварить морковь твоего отца», отвечал другой.
VIII
Однажды мулла Наср-Эддин нес хану в подарок жареного гуся; но на дороге соблазнился и съел от него ногу. «Где же еще нога?» спросил хан. – «У наших гусей только по одной ноге», отвечал мулла. – «Как так?» возразил хан. – «Если не веришь, так вот посмотри!» сказал мулла, указывая на гусей, только что вышедших из воды и стоявших каждый на одной ноге. Хан бросил палку – и гуси побежали. «А вот у них по две ноги», сказал хан. – «Не мудрено, отвечал мулла: если б такою палкою пустить в тебя, так у тебя стало б четыре ноги». Хан подарил ему дорогой халат и отпустил домой.
IX.
Однажды мулла Наср-Эддин, идя, дошел до берега речки. Отступив и, потом, прыгнув, мулла Наср-Эддин упал в самую середину речки. Тотчас воскликнул он: увы! прошла моя молодость! Потом, сказывают, осмотревшись вокруг и не видя никого, добавил: по правде сказать, и в молодости я был такой же, как теперь.
Х.
Хутский слепой шел раз ночью от воды, держа в руке кувшин со свечей. Некто, встретясь с ним, сказал: слепой, тебе все равно, что день, что ночь; какая же тебе польза от свечи? Слепой ответил: я держу свечу не для того, чтобы самому себе светить; но для того, чтобы такой, как ты, безумец, встретившись со мною, не разбил моего кувшина.
XI.
В дом бедняка забрел ночью вор, и в темноте наткнулся на вбитый в стену колышек и выколол себе глаз. На другой день вор обратился с жалобой к хану, зачем-де хозяин дома вбил в стену колышек, на который он выколол глаз. Хан потребовал хозяина дома и спросил его: «зачем ты вбил колышек в стенку – не за тем ли, чтоб вор выколол себе глаз?» – «Мне нужен колышек для навешиванья одежды» – отвечал хозяин. На это хан заметил, что закон повелевает «глаз за глаз», а потому необходимо глазом же удовлетворить вора. – «Я портной, сказал 6едняк: мне нужны оба глаза; а вот у меня есть сосед, стрельный мастер; он всегда смотрит только одним глазом, когда делает направку стрелы, так что ему другой глаз не особенно нужен. Будь так правосуден, прикажи выколоть глаз у него, а мой пощади». – Хорошо, сказал хан, вытребовал стрельного мастера и объявил ему в чем дело. – «Для меня необходимы оба глаза – ответил стрельный мастер; потому что мне нужно смотреть по обеим сторонам стрелы – пряма ли она или же нет. А вот у меня есть сосед музыкант: он, когда играет на зурне, всегда закрывает оба глаза, так что ремесло его нисколько не потерпит, если он будет без глаза. Будь так правосуден, прикажи выколоть глаз у него, а мой пощади». Хан согласился, вытребовал к себе музыканта и приказал выколоть у него один глаз, причем объявил, что другой глаз оставляется ему в знак особенной ханской милости.
ПОСЛОВИЦЫ .
У кого семь дочерей – у того дом валится; высится же дом у того, у кого семь сыновей.
Сытый голодного не разумеет.
Кто любит хозяина, тот и собаке его кость бросит. Поле словами не засевают.
Непрошеное слово – навар без соли.
Каждому своя родина – Багдад.
Слепой глазами – несчастен, но слепой сердцем – несчастнее.
Лучше попасть в бровь, чем в глаз.
Кто без труда хлеб приобретает, тот есть не умеет.
Кому не любо чужое счастье, тот пусть и себя не любит.
Одинакова польза – что от свечки при солнце, что от слова, сказанного тому, кто его не понимает.
Мышь играет в сарае – где нет кошки.
Ненавистный человек губами целует, а зубами кусает.
Для мужчины довольно одного слова, а для хорошей лошади довольно одного удара плети.
Семь вкусов на одежду человека, но один вкус на его стан.
Медведь, когда захочет, съест свое дитя, – обмокнет его в грязь.
Две жены у одного мужа – постоянная свадьба.
Хлебы выпекает печь, а жену – муж.
Жена с дурным языком – неизлечимая болезнь.
У кого летом не будет кипеть мозг, у того зимою не закипит котел.
Храбрость есть терпение на один час.
Прежде – товарищ, потом – дорога.
Топор, строивши дом, остается за дверями.
Не забывает змея того, кто отрезал у нее хвост: не забывает и отец того, кто убил у него сына.
Кто сердится без причины, тот мирится без прибытка.
Детские привычки и в зрелом возрасте не покидаются.
Кому неизвестна ценность малого, тому неизвестна и ценность великого.
Кто видел, тот знает.
На что слепому красавица жена!
Увидишь воду – будь рыбою, увидишь скалу – будь козою.
Язык без костей.
Когда нападает волк – осел закрывает глаза.
Товарищ друга – друг, товарищ врага – враг.
Что сеют, то и жнут.