ГЕРНОТ ВИЛЬХЕЛЬМ
ДРЕВНИЙ НАРОД ХУРРИТЫ.
ОЧЕРКИ ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ.
ОТ РЕДАКТОРА.
Советские читатели, интересующиеся историей Закавказья и Средиземноморья эпохи бронзы, знают о хурритах главным образом по книгам И.М. Дьяконова и И.Ш. Шифмана . Подробную характеристику письменных источников по языку хурритов дает М.Л. Хачикян , в работе которой отмечено около десятка диалектов хурритского языка. По археологическим данным, проникновение хурритов из Закавказья на Ближний Восток началось примерно с середины четвертого тысячелетия до н.э. К началу второго тысячелетия до н. э. они уже прочно поселились на юге Малой Азии, в Сирии, Палестине, Северной Месопотамии и в предгорьях Загроса. Культура хурритов составила связующее звено между восточным и западным Средиземноморьем.
Хурритская культура – результат творческой переработки наследия народов Двуречья и Египта. Политический союз амарнского Египта с хурритским государством Митанни не был случайным и бесплодным для обеих сторон. Основу для взаимодействия этих культур заложили обитатели северомесопотамских городов, сохранивших традиции культуры аккадского периода, заглушенные на юге Двуречья почти вековым господством III династии Ура с ее тоталитарным режимом.
При Шамши-Ададе I (1813-1781 гг. до н.э.) Северную Месопотамию наводнили ханеи, западносемитское племя, которое, вероятно, в дальнейшем и дало этому региону название Ханигальбат. Основой консолидации здесь ханеев, также как и хурритов , образовавших к XVII в. до н.э. державу Митанни , была охранная служба в городах, завершившаяся захватом власти в них. Митанийская династия опиралась на конфедерации хурритов в предгорьях Загроса, в Палестине, Северной Сирии и Малой Азии, где хурриты прочно поселились уже к XIX в. до н. э.
Книга Г. Вильхельма, одного из лучших хурритологов, обладающего редким среди историков даром писать изящно и живо, восполняет существенный пробел не только в хурритологии. Автору присущи бережное отношение к источникам, сопровождающееся их скрупулезным анализом, стремление исчерпывающе осветить тему, воссоздав чрезвычайно красочную мозаику фактов. Аксиомы культуры имеют устойчивые стереотипы благодаря сохранению в центре внимания вечных вопросов жизни и смерти. Поэтому предложенные вниманию читателей реалии свободно выстраиваются в типологические ряды, характеризующие древность в целом, в отличие от совершенно иначе организованных культурных систем средневековья.
Эрудиция Г. Вильхельма, прекрасного знатока не только хурритских, но и аккадских, особенно хеттских, текстов, позволила ему сделать ряд наблюдений, совершенно новых и весьма перспективных для сопоставления дальнейшей истории культурных традиций Востока и Запада. Вместе с тем, для полноты представлений об особенностях горских культур при распространении их по дорогам предгорий и степи стоит остановиться, основываясь на новейших исследованиях, на исторически важных аспектах, не нашедших достаточного освещения у автора. Поскольку автору, увлеченному культурологу, вопросы социальной истории представляются как минимум второстепенными, менее интересными из-за кажущейся шаблонности, они даны в работе весьма приблизительно, в ключе популярной издавна концепции застойного феодализма. Между тем, конфронтация формальной и не формальных структур не только имелась, но и диктовала отбор аксиом в стабилизирующие нормативы и в деловой, и в духовной жизни. Выпячивание династийной иерархии в пантеонах деформирует, замораживает развитие культуры, но далеко не столь систематично и устойчиво, как позднее это случилось в эпоху средневековья.
В древности нет формального разделения на светское и духовное, как пытается доказать автор на хурритском материале. Отсюда центральная глава книги, где этого разделения нет, полнокровна, две же последние главы, предполагающие это разделение, анемичны. В разделе искусства автор ничего не говорит о глиптике, несмотря на то, что культура хурритов в этом виде памятников оригинальна и до крайности пестра. Изобразительное искусство такого интимного жанра, как личная печать, играющая роль апотропея (жанра, максимально близкого индивидуальным наклонностям заказчика), может вовсе не подвергаться официальной коррекции. В этом смысле глиптика подобна частной переписке, значение которой в определении истинных соотношений ценностей автор признает. В качестве сравнения достаточно напомнить о широчайшем распространении в раннединастийной глиптике явления изокефалии при назойливом повторении геральдических сцен, казалось бы, самого не каноничного и подвижного сюжета – героики (несомненное доказательство жесткой стандартизации, снятой насильственно в аккадский период ). В хурритской глиптике, унаследовавшей аккадские традиции – оппонента ранней династики, доминируют свободный разброс фигур в поле, многолюдные композиции; появляются маски, резко отличающие хурритов в репертуаре сюжетов. Другой наглядный пример можно найти в документации хурритской Аррапхи (бассейн Адейма, притока Тигра, загросские предгорья). Г. Вильхельм блестяще обработал архив семьи принца Нузы (один из главных военно-административных центров Аррапхи) Шильви-Тешшупа. В книге говорится об отличии этого архива от другого, также крупнейшего в клинописной дипломатике семейного архива, принадлежавшего пяти поколениям клана Техип-Тиллы (обработан М.П. Мейдманом). Однако суть различия между этими двумя архивами Аррапхи остается вне интересов автора. А дело в том, что принц Шильви-Тешшуп, принадлежа к правящему клану, ради сохранения своего положения в составе формальной структуры был вынужден действовать благородно – давать крупные беспроцентные ссуды значительным общинам. Эта благотворительная деятельность привела к тому, что ему самому пришлось сделать крупный заем зерна для пропитания своих домочадцев. Техип-Тилла же, пробиваясь всеми правдами и не правдами в круг воинской элиты, ссужал исключительно под отработку долга или передачу ему в наследственное владение земель должника. Не имея обременительных моральных ограничений, он действовал хищнически. Захватив ряд селений вдоль дорог и у переправ, важных для внешних торговых связей страны, клан настолько обогатился и возвысился, что мог не считаться с появлениями исковых претензий в общинном суде по поводу его самоуправства.
Последствия произвола властей обнаружились позднее. Бессилие противостоять беззаконию породило равнодушие населения, безволие. Войско в Аррапхе состояло из ополченцев. При насильственном режиме подобная неформальная структура быстро деморализуется. Поэтому при наступлении на страну ассирийцев клан Техип-Тиллы пострадал больше всех.
Сопряжение данных материальной культуры и письменных источников нуждается как минимум в учете трех обстоятельств, не принятых во внимание в книге Г. Вильхельма:
1) практика династийных браков между союзниками не позволяет этнически отождествить династию, составляющую посвятительные надписи, и население страны (к вопросу об арийцах в Аррапхе);
2) система перекрестного расселения торговых партнеров с целью взаимного контроля и экономии средств обращения вместе с широким привлечением в города иноземных мастеров, стремящихся приблизиться к рынку, создает этническую пестроту городов (таков Угарит);
3) деловые связи создавали почву для миграций в бедственных ситуациях, как стихийных, так и вызванных организованным порядком, поэтому самая надежная этническая привязка – это керамика погребальных комплексов, которых автор не касается вовсе; образец анализа миграций по материалам керамики – рецензия Вайсса на сборник, посвященный раскопкам за пятьдесят лет в Ираке.
Ни одна из ступеней диффузии культур не является чисто посреднической. Города – центры торговли, они перерабатывают чужие культурные традиции на свой лад. Наиболее яркий пример тому – островное Средиземноморье, окрашенное культурными традициями примыкающих материков, но при этом ярко самобытное. Достаточно вспомнить Кипр, особенно Крит. Оба региона связаны с культурой хурритов – посредническим звеном между Востоком и Западом.
В кратком разделе, посвященном обществу и экономике (его материалов мы коснулись выше ввиду значения их для очерка истории хурритов в целом), самым важным является напоминание общеизвестного, но, как все тривиальное, обычно неосознаваемого факта. Амарнская эпоха, о которой в книге идет речь, для всего древнего мира была дворцовой. Автор оценивает дворец как центр ремесла и торговли, каковым он, с нашей точки зрения, отнюдь не был. И вот почему. По своей архитектуре это структура агглютинирующая, т.е. постепенно заглатывающая городскую застройку. Наглядно выявляется развитие застройки по документации блестяще раскопанного холма Иорган-тепе, древней Нузы . По самой сути этого института дворец – структура поглощающая, непроизводящая. Доказательств тому много. По остроумному наблюдению Ю.В. Андреева , занимавшегося островным Средиземноморьем, дворцовой структуре присущ тиранический синдром. Именно это явление неизменно и повсеместно наращивает дистанцию между производящими центрами и дворцом активнее всех потребляющим. В конце концов, нарастание тирании и приводило к ликвидации этого института. Он возрождается неоднократно, меняя свое обличье и вызывая последовательные волны противостоящей ему урбанизации, отодвигающейся все далее на периферию. Взаимное влияние этих двух противостоящих структур – формальной, потребляющей и неформальной, производящей – для эпохи древней истории Востока можно с успехом проследить по монографии Марио Ливерани . Для второго тысячелетия и ранее чрезвычайно важны возникавшие по всему свету в сходных условиях башенные комплексы , обычно упускаемые из виду как нечто второстепенное. Димту («башни») хурритской Аррапхи хорошо документированы. По юридическим документам, учитывающим лишь те из них, которые теряли свои земли, их насчитывается до сотни. Среди димту представлены такие башни, обитатели которых принадлежали к одной профессии, например, являлись торговцами, ткачами, керамистами (три важнейшие для рынка специальности). Архив из культового центра страны, обработанный К. Грош , содержит данные о димту красильщиков, занимающихся окраской тканей в голубой цвет (табарри-укну), одного из самых доходных промыслов. В относительно небольшой Аррапхе и дворцовых центров не менее двух десятков . Это не только резидентные, но и гостевые комплексы (для поддержания деловых связей). Обе структуры – димту и дворцовые центры – отчетливо противостоят как преимущественно производящие и преимущественно потребляющие. Профессионалы-ремесленники во дворцах представлены единицами, в каждом из башенных комплексов их до полусотни, не считая членов семей. Патроном керамистов был принц, но он поддерживал их лишь в критические моменты. Дворцы извлекали пользу из оптовой торговли, забирая до 10 % от цены товара за оплату безопасности передвижения, за хранение на складах; об этом в деловой переписке торговцев достаточно сведений . По мере нарастания сборов торговцы предпочитали риск и частные склады, уклоняясь от обременительных платежей .
Коррекция плюрализма, свойственная официальной культуре, рельефно проявляется в перетасовках династийных пантеонов. Не имея регулярной армии, Аррапха дает весьма разношерстные пантеоны в своих городах. В резидентном центре – Городе Богов (по-аккадски Ал-илани, по-хурритски Аррапхэ, современный Керкук) – чтилась триада резидентного порядка: Тешшуп, Хепат и дитя их Тилла (бугай, корова и теленок). В главном военно-административном центре страны – Нузе (современный Иорган-тепе) – почитались Тешшуп с сестрой Иштар-Шавушкой (дева, богиня любви и распри) и отец обоих Неригал («светоч Великого Града») – владыка Преисподней (функционально тождественный главному богу хурритов Кумарби). Неригалу поклонялись по всей зоне предгорий Загроса и Тавра. Как отмечает Г. Вильхельм, его имя могло писаться иероглифом меча, символом его был меч . Тем самым основа единения хурритов выражена весьма недвусмысленно. Оттеснение милитаризованной исходной пары на второй план резидентной триадой не менее выразительно.
Душой книги является раздел «Боги, мифы, культы и магия». Два предшествующих раздела – «История», «Общество и экономика», так же как два последующих – «Литература», «Изобразительное искусство», служат лишь обрамлением к нему. Картина основы жизни хурритов дана именно в этой наиболее содержательной части.
Происхождение культа и магических действий Г. Вильхельм возводит к мифу в его архаической форме. Персонификация сил природы, от которых жизнь общества еще долго остается неотделимой, является приемом их одоления магическими действиями в обряде (как в рамках культовых институций, так и вне их). Автор упоминает лишь бегло о широком распространении домашних святилищ, указывая на существование культа предков. Это происходит по той же причине невнимания к неформальным структурам. Тем не менее, Г. Вильхельм подчеркивает, что вопросы установления законной власти и упорядоченности мироздания для хурритов оказываются необязательными, периферийными.
Хурритская песнь об Улликумми дает на редкость логичную схему мифологии, видимо, потому, что не осложнена династийными перетасовками. Самый старший из богов – Алалу – носит имя из круга имен «банановых» – не отождествленного этноса предгорий Загроса (так же как Хувава, страж богини Преисподней). Предположенное В.В. Ивановым тождество имен Алалу и Энлиля (владыка Ветра) – главы шумеро-аккадского пантеона в Ниппуре (месопотамских Дельфах), вероятно, не более как «народная этимология». Преемник Алалу – Ану, как и Алалу, относится к прежним поколениям богов, лишенным власти их восприемником Кумарби, в свою очередь свергнутым богом Бури Тешшупом – главой триады династийных резиденций во всей оседлой зоне Плодородного полумесяца, где преобладало богарное земледелие. Существенно, что Шавушка, сестра Тешшупа, не включается в династийные пантеоны, представляя более архаичную линию. Ее чтят вместе с ее отцом Неригалом, тождественным Кумарби, который идентифицируется и с зерном, сажаемым в землю. В свите Шавушки состоят близнецы, по остроумному уточнению И.М. Дьяконова – Утро и Вечер (не День и Ночь!), Хурри и Шери. Вечер, молодой месяц, включен в династийную триаду в образе Тиллы – теленка. Утреннее солнце, Шимике (урартский Шивини), сохраняет в своем имени, так же как и Шавушка , уменьшительный суффикс, свидетельствующий об их «возрасте». По тексту Песни об Улликумми, Шавушка и оба близнеца рождены Кумарби от гениталий Ану, его отца, злонамеренно откушенных при изгнании старшего бога на небо. Оба близнеца, спутника Шавушки, Шимике и Кушух, молодой месяц, не имеют самостоятельных культов. Они «вырастают» и приобретают самостоятельное значение в календарных системах иного порядка.
Сирийская Хепат, отождествленная впоследствии с солнечным божеством – хозяйкой города Аринны, в Нузе предстает исключительно покровительницей хурритских принцесс, как и принцесс Митанни, отданных в гарем фараона. Вместе с тем Шавушка, особенно почитавшаяся на востоке, в Ниневии, выступает патронессой одного из царей Средиземноморского побережья (Шавушкамувы). Причиной такого перекрестного смещения в династийной ономастике является, как мы думаем, все та же система династийных браков. Изображения Шавушки, всегда стоящей, соответствует на деле иному ее положению, для изображений недостаточно наглядному. Ее атрибут – ложе, в отличие от атрибута Хепат – трона (Хепат изображается всегда сидя).
Автор отмечает отсутствие у Тешшупа уверенности в своей безопасности: люди кормят и одевают богов, прельщая их, чтобы не покинули святилища и помогали, но одновременно и предостерегая их; и как бы не пришлось Тешшупу самому взяться за плуг, а Хепат, его супруге, и Шавушке, его сестре, за зернотерки!
Противостояние гор и рек отражено в культовом календаре Аррапхи в двух месяцах жатвы: первый из них посвящен Тешшупу, второй – Неригалу. Примечательно слияние обоих богов в образе Ашшура в ассирийском культовом календаре, где те же дублетные месяцы посвящены либации (жертвенные возлияния) за убиенных чужаков и за своих праведников. Ашшур безбрачен – это закрывает пантеон, предельно его обособляя.
Идея преемственности власти в Песни об Улликумми дана, с нашей точки зрения, пародийно: каждый из восприемников терпит унижение от своего отца девять веков, затем, взбунтовавшись, сгоняет его с трона: Алалу гонят в Преисподнюю, Ану – на Небо. Сам Улликумми (каменное чудовище), «разрушитель Кумме», града богов, – это плод ярости Кумарби, который против своего желания зачал триаду юных богов (Шавушку и братьев-близнецов), сглотнув гениталии своего отца Ану. Кумарби позаботился о неуязвимости своего сына-мстителя, ударом по голове сделав его глухим и слепым, дабы он не поддался чарам Шавушки и не сломался как тростник (мотив безбрачия героя, лишенного милосердия!). Попытка армады богов осилить его кончилась тем, что он встряхнул небо, как скинутое платье, и все разбежались. Лишь униженное обращение Тешшупа к богу-умельцу Эйе помогло обезвредить злодея. Задобрив прежнее поколение богов, утратившее власть, Эйя с разысканным им резаком, с помощью которого некогда были отделены друг от друга Небо и Земля, отправился к монстру, несущему Небо и Землю, существовавшему еще до их разделения. Эйя отыскал под водой на правом боку монстра (а не «на плече», как дается в переводах; это подтверждает и кубок из Хасанлу) место, где Улликумми был укоренен и из-за этого неуязвим, и подпилил его основание. Затем Эйя устранился от последующих действий, сославшись на умопомрачение от картины гниения, распада прежних поколений божеств.
Боги снова собрались грандиозным воинством, на сей раз избыточным для одоления Улликумми. И нет сомнений (хотя эта часть текста утрачена), что он рухнул, как сноп, хотя и продолжал грозиться. Вся Песнь со всеми ее великолепнейшими звуковыми рядами, несомненно, шутейная, она была, как нам кажется, карнавальным представлением, судя по сценам, изображенным на кубке из Хасанлу. Кубок найден в IV слое, датируемом И.Н. Медведской VIII в. до н. э. – временем расцвета Урарту . Куда бы мы ни относили время жизни мастера (в передаче некоторых фигур, близкой манере работы критских торевтов), это свидетельство необычайно долгой жизни Песни и доказательство преемственности культур. Значение игровых моментов, обеспечивших популярность Песни, безусловно. Без учета сути этого сочинения Г. Вильхельм очень точно определил устойчивость мифотворчества: «Произнесение мифа в рамках ритуала соединяет настоящее с его истоками и вызывает возвращение благотворных мифических событий; ритуал содержит момент магии, посредством которого совершившееся «в давние времена» участвует в происходящем ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС». Горячие точки сиюминутности обеспечивают долгую жизнь явлениям культуры и вне ритуализации. Это и есть момент формирования культурных аксиом, касающихся вопросов непреходящих, вечных.
Обстоятельно и чрезвычайно интересно описаны автором подробности культовых церемоний, изложенных в хеттских текстах, где прямая речь исполнителей обряда дана по-хурритски, на языке общения с богами старшего поколения. Указание на музыкальное сопровождение представляется автору непонятным. Между тем, это и есть несомненный прием усиления эмоционального воздействия, настрой присутствующих, совершенно необходимый многолюдному собранию; иными словами, доказательство использования текста для публичной программы. Не случайно умение играть и вести хор были обязательны для писца высокого ранга в Двуречье. То и другое избыточно в интимных культовых действах, какими обычно представляются приложения ритуальных текстов.
Вынос статуй богов в священную рощу, долго сохранявшийся у хеттов и в Ассирии, возводится автором к хурритскому обряду. Это эпизод повсеместного центрального мифологического сюжета священного брака . А.И. Зайцев справедливо замечает, что «тот, кто пытается рассматривать мифологию как универсальную идеологию дописьменных и раннегосударственных обществ, вынужден будет вслед за Леви-Стросом объявить брачные нормы истоком всей культуры и фундаментом общественного устройства» . Тем не менее придется признать, что при идеологизации культуры тема священного брака эксплуатировалась очень широко.
Изучение архивов Аррапхи требует не только лингвистической подготовки, но и владения этнографическими материалами.
К. Грош – пока что единственный знаток этнографических систем среди ассириологов. Ей удалось дополнить предложенную мной четверть века тому назад интерпретацию башенных комплексов – димту, как основы клановой организации, добавив положения о жизненно важных для культового центра связях с периферией через брачные контракты. Развивая эту тему, мы нашли нужным дополнить иллюстративный материал книги Г. Вильгельма. Кроме резидентной триады Тешшуп – Хепат – Тилла (бугай, маска богини коровы и маска юноши тельца) показана карнавальная тема героики, отрицающей брачные узы. Герой лучник – Акхит угаритской легенды, аналог месопотамского Таммуза и греческого Диониса Загрея. Кроме этого, показана сопутствующая триаде тема терзания жертвы: львы, когтящие зебру, орел над поверженной обезьяной, рыба, плывущая ко рту маски.
Личные печати-апотропеи оттискивались на документе, отмечая ритуальную связь контрагентов и гарантов. Так, передача поля Техип-Тилле через его усыновление прежним хозяином надела имеет на обороте таблички печати писца-составителя с изображением предстоящих штандарту-древу (стражу смерти) божественного воина с кривым мечом-резаком и его сестры, богини-заступницы. За спиной главных фигур в обрамлении плетенки вечности лежат жертвенная газель и три утки. Средняя подписная печать упоминает принца Акит-Тешшупа – сына основателя династии Аррапхи, Кипи-Тешшупа, с изображением молящейся за его спиной той же божественной пары – брата-воина и богини-заступницы с жертвенной газелью между ними. Третья печать одного из соседей-родичей прежнего хозяина поля имеет сцену предстояния сидящему божеству (благое, закаткое светило), к которому богиня-заступница ведет жертвователя. В каждой печати присутствует посредница, богиня.
Миниатюрные плакетки показывают две различные ипостаси богини: первая – это кроткая заступница, чадоподательница; вторая – богиня любви и распри (найдена в доме Техип-Тиллы, дочь которого была жрицей энту, супругой бога). Ритуальный бронзовый кинжал с железной рукояткой – символ Неригала, отца Иштар-Шавушки. Группа личных печатей, которая была отнесена Э. Порадой к сирийской глиптике, датируемой 1600-1350 гг. до н. э. (времени господства Митавни), наглядно раскрывает слияние месопотамских, египетских и эгейских традиций, переработанных в собственном стиле, с изысканностью исполнения и тщательной прорисовкой деталей одежды. В сюжетах эту группу личных печатей отличает появление богини, поднимающей юбку или отбрасывающей полу одежды, и монстров с распущенными крыльями. Композиции и атрибуты каждой из пяти печатей не оставляют сомнений в причастности к теме священного брака, обряд которого описан в заклинательном тексте, изданном в серии руководств старух-колдуний : они покрывают землю плащом, затем, отбросив полу, прорезают землю кинжалом жениха, льют в разрез сначала масло, затем мед и вызывают духов отца и матери владельца кинжала, героя процедуры посвящения. На одной печати изображена Шавушка с поднятой юбкой и мечами в каждой руке. Она стоит между двух правителей в коронах с уреями. Перед ее лицом звезда, позади затылка – полумесяц, над головой – крылатый диск, у ног – широкий жертвенный сосуд (для масла и меда) и отрубленная голова антилопы; позади фигур плетенка вечности; над нею два грифона, под нею четыре потомка-воина. На другой печати в центре композиции Шавушка стоит на тельце, поводок от морды которого держит ее брат, бог Бури, позади тельца молящаяся богиня-заступница; между фигурами звезда-розетка и диск в ладье полумесяца, повторенный над рогами тельца; позади сцены плетенка вечности, над нею две девочки, под ними лев – символ силы, выпрашиваемой только у Иштар-Шавушки. На подписной печати с именем Нурму Эла, сына Ир’иби, раба Адада, представлен бог Бури с тельцом в поводу, вместо богини – египетский знак жизни, анх, и Плеяды, подательницы жизни. Имеется печать, где Шавушка с откинутой полой бахромчатой одежды ведет за руку правителя, другой рукой подавая винный кувшин богу Бури; между богами молящаяся обезьянка – постоянный спутник возлияний богам, над нею широкий сосуд для меда; египетский знак жизни, анх, и отрубленная кисть руки, повторенные между богиней и правителем; сверху бычья голова; позади главной сцены плетенка вечности и над нею две сидящие фигурки льют жертвенное питье из своих маленьких кувшинов в большой на подставке; внизу шествие трех потомков. Представляет большой интерес сцена предстояния человека с посохом перед богиней, протягивающей ему винный кувшин, за нею богиня-заступница; позади человека в обрамлении плетенки вечности, шествие троих потомков-воинов.
Органичное совмещение реальных генеалогий с героическими персонажами мифологии, за жертву дарующими силы, типично для всей древности. Любовь природных сил и властей (от домашних, берегущих имя семьи, до общественных, независимо от уровня развития институций) предполагается взаимной. Решение проблем насилием, нарушающим гармонию, выдвигает безбрачного героя, лишенного милосердия, как карнавальный Улликумми. Торжество насильственных режимов, типа Ассирийской империи, убивает, прежде всего, карнавальный сюжет, ставя во главе пантеона бога, лишенного супруги.
Заслуживает внимания характеристика грандиозного скального комплекса Язылыкая как очистительного – обнаруживается потребность милитаризованной державы в психологическом равновесии. Жрец очистительных обрядов и назывался «лекарем». Существенно, что чистота, достигаемая обрядом, нужна не только перед богами, но и перед людьми. Это оттенок, утраченный в средневековье.
Для всей Передней Азии амарнской эпохи автор отмечает открытость для синкретизма. Это роднит ее с эпохой эллинизма, сложившейся тысячу лет спустя. Разница в том, что направление импульса изменилось. Если в амарнскую эпоху лидировал Восток с его дворцовой, резидентной структурой, то в эллинистическую эпоху лидером стал Запад с преобладанием рыночных связей, изначально ориентированных на более открытые храмовые комплексы.
Читатель найдет в книге множество явлений культуры, усвоенных греками островов и побережья через хурритов, одного из самых многолюдных этносов второго тысячелетия до н. э.
Н.Б. Янковская
ПРЕДИСЛОВИЕ
Вследствие скудости источников мы гораздо хуже осведомлены о хурритах – одном из самых важных древневосточных культурных народов, их языке, истории и культуре, чем о шумерийцах, вавилонянах, ассирийцах, хеттах и ханаанеях. И именно контраст между бесспорным значением хурритов в рамках древневосточного мира и малым объемом достоверных знаний о них породил разнообразие мнений и множество спекулятивных домыслов. Критическая оценка результатов, полученных к настоящему времени в области хурритологии, необходима по двум причинам. Во-первых, эти исследования осуществляются в нескольких узких областях, не всегда согласующих свои действия, что может легко привести к тому, что моменты, в которых их результаты соприкасаются, будут упущены из виду. Во-вторых, немногочисленные монографии о хурритах, имеющие большей частью давность в несколько десятилетий, обычно бывают построены вокруг определенной центральной концепции, предопределяющей выбор и трактовку источников, в то время как сама эта концепция успела в основном утратить свое значение. Предлагаемые «Очерки» представляют собой опыт свободного от какой-либо предварительной концепции связного изложения истории хурритов, сопровождаемого кратким обзором их религии. Остальные аспекты культуры хурритов по причинам, указанным в соответствующих разделах, даются скорее конспективно.
Характер изложения определяется стремлением выяснить основные линии развития и наиболее важные проявления хурритской культуры. К сожалению, сплошь и рядом пришлось мириться с отсутствием критериев, позволяющих выбрать наилучшую из нескольких возможностей интерпретации источника. Из-за этого многие утверждения, несмотря на всяческое подчеркивание их предположительности и гипотетичности, могут показаться более категоричными, чем им надлежит быть. Следует также сказать, что в списке литературы предпочтение отдано новейшим исследованиям (с их помощью нетрудно найти более ранние работы). Такой принцип отбора, естественно, не позволяет рассматривать предлагаемую библиографию как исчерпывающую документацию всей хурритологии, начиная с самого ее возникновения.
Хронология ранних периодов древневосточной истории еще окончательно не установлена. В данных «Очерках» даты для XV-XIII вв. до н. э. слегка укорочены (ср. по этому вопросу [Boese, Wilhelm, 1979]). Даты до 1500 г. соответствуют так называемой «короткой хронологии», наконец, даты для периода, предшествующего времени кутиев (первая половина XXI в. до н.э.), даны согласно предложению У.В. Халло, то есть укорочены приблизительно на 60 лет. Хронологическая таблица, ограничивающаяся именами правителей, упоминаемых в данной книге, находится в Приложении. Все даты, касающиеся истории Древнего Востока, и при отсутствии соответствующего указания относятся ко времени до н. э.
Наша передача хурритских имен не является ни фонологической, ни фонетической; она условна. Некоторые авторы стремятся передать существующее в хурритском языке не фонемное, а аллофопическое противопоставление звонких и глухих согласных, то есть тяготеют к фонетической транскрипции, которая, однако, не может быть проведена последовательно. В предлагаемой здесь условной системе транслитерации принципиально используются глухие варианты, следовательно, Хепат, а не Хебат, Кушух, а не Кужуг и т. п. Исключения: z вместо s, w вместо f (или u).
Многие коллеги любезно дали мне советы по частным вопросам и сделали полезные замечания по всей рукописи или отдельным ее частям. Сердечно благодарю за это И. Безе, Ф. Хааса, Г. Хоффнера мл., Х.М. Кюммеля, М. Майрхофера, В.Л. Морана, В. Ортмана, X. Оттена и К. Дзакканьини. С берлинским центром, издающим «Корпус хурритских письменных памятников», я связан с момента его основания; благодаря ему мне довелось также участвовать во многих устных беседах и в переписке, что весьма содействовало работе над данной книгой. Я также признателен Ф. Хаасу, И. Ренгеру, М. Саль-вини, Э. фон Шулеру и И. Вегнер. Господин доктор Г.Р. Пуин, сотрудник Восточного факультета университета Саарланда, оказал мне услугу, проверив правильность написания современных топонимов, а господин М. Лайхт (из Саарбрюккена) прислал рисунок, за что я его тоже благодарю. Кроме того, я хотел бы выразить признательность госпоже Э.М. Монеке и господину М. Клайну (оба из Саарбрюккена), а также господину Г. Граафу (из Гамбурга) за помощь при чтении корректур.
Хурритология не представляет собой научной дисциплины, появившейся на свет внезапно, вследствие крупного археологического открытия, как это случилось, например, в 1906 г. с хеттологией благодаря обнаружению архивов города Хаттусы. Однако, учитывая, что библиографический обзор, приводимый ниже, начинается 1881 годом, данные «Очерки» могут послужить скромным даром к столетнему юбилею хурритологических исследований.
Г. Вильхельл, апрель 1981.
ВВЕДЕНИЕ
Хурриты принадлежат к тем древневосточным народам, былая роль которых забыта исторической традицией и выявлена заново в XIX в. по материалам археологических раскопок. Единственное, что сохранилось, – это наименование хурритов в форме hōri(m), дошедшее до нас в Ветхом завете, где оно, впрочем, не подразумевает хурритов ни в историческом, ни в языковом смысле ([de Vaux, 1967]; иначе [Kammenhuber, 1978]).
Значение этого наименования до сих пор неизвестно. Несколько предложенных до настоящего времени толкований ([Hrozny, 1931, с. 286 и сл.; Ungnad, 1936; Speiser, 1941, с. 4; Dossin, см. [Pohl, 1951, с. 479; Diakonoff, 1972, с. 96, примечание 14]) недостаточно убедительны. Все же заслуживает внимания связь huradi – «стражник», если это слово, засвидетельствованное в хурритском и урартском, равно как и в новоаккадском, в частности в ассирийском, языках, а также в Угарите, действительно хурритского происхождения. В этом случае следовало бы выделить суффикс -(a)di, встречающийся и при других обозначениях лиц. Основа hur- со значением, относящимся к военной сфере, вполне может быть самоназванием этноса. Наконец, надо еще указать на имя Хурри, принадлежащее спутнику хурритского бога Бури, и на название города Хурра в области обитания хурритов [Speiser, 1941, с. 4].
Еще прежде, чем в клинописной передаче всплыло само наименование хурритов, были замечены первые слова их языка (namall – «кровать», pitq – «ребенок»), встречающиеся в аккадском списке синонимов [Delitzsch, 1881, c.236]. Эти слова имеют пометку su(-bir4kl), совпадающую с встречающимся в аккадских текстах названием страны Субарту. Несколько позже в дипломатических архивах фараонов Аменхотепа III и Аменхотепа IV (Эхнатона), обнаруженных при раскопках Эль-Амарны среднеегипетского периода, было найдено письмо в 494 строки, целиком написанное, за исключением аккадской вступительной формулы приветствия, на неизвестном языке (первая публикация [Winckier, Abel, 1889]; лучшая транслитерация [Friedrich, 1932]). Этот язык по наименованию страны отправителя (Mitanni, Mîtâni, Mittanni) был сначала назван митаннийским, а сам документ вошел в научную литературу под именем Письма из Митанни. Этот документ позволил достигнуть важных успехов. Было установлено, что в нем встречаются слова из числа тех, которые в аккадском списке синонимов имеют пометку su(bir4kl) [Jensen, 1891]. Выяснилось, что иноязычные глоссы в одном аккадском письме амарнского времени из среднесирийского города Туниба принадлежат тому же митаннийскому языку [Messerschmidt, 1899, с. 119 и сл.; Sayce, 1900]. Кроме того, оказалось, что сюда же следует отнести многочисленные личные имена из старо- и средневавилонских текстов [Bork, 1906; Ungnad, 1909].
Начавшиеся в 1906 г. раскопки хеттской столицы Хаттусы (совр. Богазкёй, Богазкале) наряду с текстами на первоначально непонятном языке также дали и аккадские государственные договоры, из которых стало известно о существовании «страны Хурри» и «людей (страны) Хурри». Однако сначала читали «Харри», потому что знак HUR может также читаться har, а недвусмысленное написание наименования хурритов знаками hu-ur- стало известно много позже. Впрочем, правильное чтение было предложено достаточно рано, хотя и без приведения неопровержимых доказательств, Опитцем [Opitz, 1925] и Унгнадом [Ungnad, 1924]. Так как некоторые боги, призываемые в качестве свидетелей клятв, приносимых в государственном договоре между хеттским царем Суппилулиумасом и митаннийским царем Шаттивазой, имеют бесспорные параллели в индийской мифологии, то сначала «Харри» было поставлено в связь с наименованием арийцев, а «харрийский» язык воспринят как древнейший арийский (=индоиранский) [Winckier, 1907, 1910]. Эта гипотеза отпала после того, как на табличках из Хаттусы обнаружились тексты, язык которых был обозначен наречием hurlili (от хет. hurla – «хуррит»), а в самом этом языке нашлись совпадения с языком Письма из Митанни [Hrozny, 1915].
Хотя hurlili представляет собой наименование языка, которое имеет соответствие в самом Письме из Митанни (hurwohe, hurrohe – «хурритский») и основывается на самоназвании, тем не менее несколько ученых вслед за А. Унгнадом предпочли название «субарейский», по имени страны Субарту, принятому з Вавилонии [Ungnad, 1915; 1923; 1936, с. 133 и сл.]. Этот язык засвидетельствован личными именами уже в период III династии Ура [Hommel, 1913] и ранее [Thureau-Dangin, 1912], а наименование хурритов, напротив, известно только с древнехеттского времени. Вот почему Унгнад хотел зарезервировать наименование «хурритский» для «субарейского» языка богазкёйских текстов, хотя им самим было установлено отсутствие существенных различий между «хурритским» в предложенном им смысле и «субарейским» языком Письма из Митанни [Ungnad, 1924]. Только после неоднократных выступлений Э.А. Спайзера в пользу употребления «хурритского» вместо «субарейского» [Chiera, Speiser, 1926, с. 79 и сл.; Speiser, 1930, с. 129 и сл., 136 и сл.; 1933, с. 16 и сл.], это обозначение постепенно сделалось общепринятым (нем. Hurritisch, англ. Human, франц. hourrite, итал. hurrico); по-немецки наряду с Hurritisch употребляются также формы «Churritisch», «Churrisch», «Hurrisch».
Корпус хурритских письменных памятников и поныне постоянно пополняется. Раскопки в Хаттусе, Мари, Угарите и Эмаре открыли новые хурритские тексты, в том числе весьма важные с лексической точки зрения, и число известных хурритских личных имен благодаря документам, обнаруженным в Нузе, Курруханни, Алалахе, Угарите и других местах, выросло до нескольких тысяч.
Хотя изучение языка, истории и культуры хурритов получило название хурритологии, последняя пока не стала самостоятельной областью науки о Древнем Востоке, такой, например, как ассириология (аккадистика), шумерология и хеттология. Ею занимаются «по совместительству» представители названных научных дисциплин, уделяющие внимание тем или иным разделам хурритологии. Однако редкий ассириолог проникает в хеттологию настолько глубоко, чтобы быть в состоянии самостоятельно и критически использовать источники этой науки. То же vice versa касается и хеттологов, вследствие чего, к сожалению, акценты бывают расставлены весьма односторонне и в отдалении от магистральных путей исследователя, для которого хурритологическая проблематика является центральной.
В рамках хурритологии может быть выделено несколько крупных комплексным проблем. Наряду с хурритским языкознанием ими являются: так называемая «проблема хурритов и субареев», «проблема арийцев», изучение Нузы и история малоазиатско-хурритской религии (по богазкёйско-хурритстким источникам и ритуалам из Киццуватны).
Интерпретация хурритского языка была начата работами Иензена [Jensen, 1890, 1891, 1899], Брюннова [Brunnow, 1890], Сейса [Sayce, 1890, 1900], Мессершмидта [Messerschmidt, 1899] и Борка [Bork, 1909], посвященными Письму из Митанни, и позволила выделить несколько морфем и определить значение ряда слов. Большую помощь оказал при этом тот факт, что в амарнской переписке нашлось несколько аккадских писем одного и того же отправителя, в которых использовалась одинаковая фразеология и шла речь о сходных сюжетах («квази-билингвы»). Хурритское языкознание получило новые импульсы в тридцатых годах благодаря находке текстов из Нузы, Угарита и Мари и сильно продвинувшемуся изданию хурритских текстов из Хаттусы. В фонологии были открыты правила дистрибуции звонких и глухих аллофонов. В области морфологии удалось осуществить правильную сегментацию почти всех морфем, известных нам сегодня, и во многих случаях дать им функциональное определение. Хотя и в неадекватных выражениях, трактующих о «пассивном восприятии переходных глаголов» (passive concept of finite transitives), было предложено правильное описание хурритского языка как языка эргативного. И, наконец, в области лексики было установлено, в особенности благодаря текстам из Хаттусы, значение большого количества новых слов. Исследования этого времени связаны прежде всего с именами Фридриха [Friedrich, 1935b; 1939a; 1939b; 1943], Гетце [Goetze, 1939a; 1939b; 1940a; 1940b; 1940c], Спайзера [Speiser, 1936; 1938; 1939a; 1939b;1940a; 1940b], Тюро-Данжена [Thureau-Dangin, 1931; 1939] и фон Бранденштайна [von Brandenstein, 1937; 1940]. Все сведения, полученные на этом этапе лингвистической интерпретации хурритского языка, были подытожены Спайзером в 1941 г. в его и поныне весьма ценной грамматике [Speiser, 1941].
Лингвистической интерпретации хурритского языка после Второй мировой войны особенно способствовали находки текстов в Угарите [Laroche, 1955а; 1968; Kammenhuber, 1970]. Работа над Письмом из Митанни также позволила получить некоторые новые данные [Busch, 1964; 1973; Farber, 1971; Goetze, 1948; Kammenhuber, 1968b; 1968c; Wilhelm, 1983; 1984; 1985a; 1987b]. Изучение хурритских текстов из Хаттусы с момента опубликования первых томов Корпуса хурритских письменных памятников («Corpus der hurritischen Sprachdenkmдler» [Haas, 1984; Salvini, Wegner, 1986]) и открытия пространных хурритско-хеттских билингв в 1983 г. [Otten, 1984] вступило в новый этап.
Родство хурритского языка с урартским, засвидетельствованным памятниками IX-VI вв., было обнаружено уже Сэйсом [Sayce, 1890], Иензеном [Jensen, 1891] и подтверждено Фридрихом [Friedrich, 1933; 1935а; 1961] прежде всего в области лексики. Особый успех был достигнут в работах Дьяконова [Дьяконов, 1961; Diakonoff, 1971], а также и других исследователей [Арутюнян, 1966, с. 28; Balkan, 1960, с. 117 и сл.; Benedict, 1960; Salvini, 1970; 1971; 1978; Wilhelm, 1976а; 1980b], значительно точнее, чем прежде, выявивших степень родства обоих языков. С учетом этих результатов и данных о внутреннем развитии хурритского языка, а также диалектологии [Diakonoмf, 1971; Haas, Wilhelm, 1974, с. 12Э, примеч. 2; Хачикян, 1975; 1976; 1978] сегодня можно определенно сказать, что урартский язык не является более поздним продолжением хурритского. На самом деле, оба языка независимо друг от друга представляют собой ветви общего «праязыка» («прото-хуррито-урартского»), которые в третьем тысячелетии уже существовали раздельно.
Давно выдвинутые предположения о связях хурритского и урартского языков с кавказскими языками получили серьезное подтверждение благодаря собранным Дьяконовым [Diakonoff, 1971, с. 157 и сл.; Дьяконов, 1978; Diakonoff, Starostin, 1986] соответствиям, выявленным в северовосточнокавказских языках, в особенности в вайнахском и западнолезгинском.
Новые, различные по замыслу общие работы по хурритской грамматике, продолжающие традиции упомянутого выше классического труда Спайзера, были представлены Бушем [Busch, 1964], Дьяконовым [Diakonoff, 1971], Фридрихом [Friedrich, 1969] и Тилем [Thiel, 1975], а хурритский словарь, впервые включивший большую часть всех доныне засвидетельствованных хурритских слов, составлен Ларошем [Laroche, 1980].
Изучение истории хурритов связано с разнообразными попытками выяснить, насколько велик вклад последних в развитие древневосточной культуры в целом. Крайнюю позицию занял здесь Унгнад [Ungnad, 1936], считавший хурритов древнейшим этническим субстратом Месопотамии и первостепенным культурным фактором, действовавшим со времен неолита. К этой оценке, не подкрепленной ни историческими, ни языковыми, ни археологическими источниками, oн пришел путем совершенно недопустимого с методической точки зрения соединения расовых признаков с языковыми и культурными явлениями. Хотя Спайзер довольно рано высказался против «пансубарейской» концепции [Chiera, Speiser, 1926, с. 82], сам он со своей идеей о наличии хурритского субстрата в Северной Месопотамии [Speiser, 1930] сначала не слишком далеко ушел от гипотезы Унгнада. Он изменил свои взгляды [Speiser, 1932] только после того, как раскопки в Гасуре (Нузе) показали, что в этом городе, который около 1400 г. был населен хурритами, в аккадское время почти полностью исчезли следы их пребывания здесь. Иную трактовку получил этот вопрос у И.Е. Гельба, который четко размежевал хурритов и субареев. Субареев он рассматривал как существовавший с древнейших времен языковой и этнический субстрат Северной Месопотамии, а хурритов, подобно Спайзеру, уже успевшему пересмотреть свою позицию, как поздних пришельцев [Gelb, 1944]. Когда стала известна царская надпись конца третьего тысячелетия на хурритском языке, эту трактовку пришлось несколько модифицировать [Gelb, 1956], но основной принцип остался непоколебленным. С другой стороны, Спайзер [Speiser, 1948] справедливо отметил, что явно хурритский языковой материал помечался шумерами и вавилонянами как «субарейский». Вместе с тем, он допускал, что среди так называемой «субарейской» лексики могли также присутствовать не семитские и не хурритские элементы.
Оценка роли хурритов в развитии древневосточных культур, наметившаяся в ходе этой дискуссии, действует в основном и поныне: хурриты пришли в конце третьего тысячелетия из северо-восточных предгорий Месопотамии, попали под сильное влияние шумеро-аккадской культуры и сыграли в середине второго тысячелетия важную роль в передаче этой культуры Сирии и Малой Азии [Speiser, 1953-1954; Güterbock, 1954].
Долгое время преувеличивалось, да и теперь вызывает споры, историческое значение индоарийских языковых групп, к которым восходит ряд имен собственных и нарицательных, встречающихся с XV в. в текстах из хурритского государства Митанни и из области его культурно-политического влияния. История изучения этой особой области хурритологии представлена М. Майрхофером [Mayrhofer, 1966; 1974] в виде аннотированной библиографии.
Работа над текстами XV и XIV вв., найденными к северо-востоку от Тигра (область так называемых «нузийских исследований»), со временем превратилась в обширную специальную отрасль внутри древневосточной науки, имеющую большое значение как для ассириологии, так и для хурритологии (библиография [Dietrich, Loretz, Mayer, 1972]). Жившие в данном районе хурриты, по крайней мере отчасти, были двуязычными и пользовались в качестве письменного языка раннесредневавилонским диалектом, включавшим ассиризмы (количество их было у разных писцов различным). В нем также обнаружилось много случаев взаимного проникновения языковых форм [Wilhelm, 1970а], вызванного хурритским влиянием. По своему содержанию соответствующие письменные памятники дают богатый материал по общественным, хозяйственным и правовым отношениям. Поиски отдельных совпадений с данными повествований Ветхого завета, которые долго занимали много места в исследованиях Нузы, особенно в Америке, тем временем отошли на задний план [Selman, 1974; 1976].
Не было недостатка и в попытках с помощью археологии ответить на вопрос о происхождении хурритов и их расселении по территории Плодородного полумесяца, опираясь при этом на локализацию разных типов керамики. Прежде всего, к хурритам возводилась керамика, первоначально названная хирбеткеракской и некогда получившая распространение от Закавказья через Восточную Анатолию и Северную Сирию до Палестины [Burney, 1975, с. 97 и сл.]. Однако эта гипотеза не выдерживает критики из-за хронологических несообразностей: хирбеткеракская керамика на несколько веков старше первых свидетельств присутствия хурритов, а проникновение хурритов в пределы Сирии произошло, несомненно, лишь во втором тысячелетии. Обзор материальной культуры на территории расселения хурритов, нуждающийся теперь в значительных дополнениях, представил в 1958 г. Б. Хруда [Hrouda, 1958].
Распространение керамических форм нельзя считать бесспорным показателем этнических перемещений, так как оно может иметь различные причины. Помимо демографических сдвигов здесь должны учитываться изменения политических структур, торговых путей, моды. Та же оговорка касается и аргументации, связанной с палестинской бихромной керамикой [Epstein, 1966] и с хабурской керамикой [Kramer, 1977; Stein, 1984], хотя обе стали распространяться в период, когда хурриты уже засвидетельствованы исторически.
Термин «хурритский» в том широком смысле, в котором мы сегодня его употребляем, прежде всего, связан именно с языком. Хотя это слово и базируется на самоназвании хурритоязычного населения, однако сильно расширено нами в пространственно-временном смысле. Такое расширительное употребление может не совпадать (и действительно не совпадает!) с засвидетельствованным текстами определением таких исторических понятий, как «страна», «войска», «царь», в качестве «хурритских». С этим «несовпадением» связано логическое противоречие, присущее данной книге: группа, выделенная на основании употребления ею определенного языка, одновременно может не быть социальной группой, то есть не обязательно выступает в качестве общности, играющей некую роль в истории. Тем не менее, если автором предпринимается попытка целостного изложения истории и культуры хурритоязычного населения Древнего Востока, то право на это ему дают те традиционные узы, которые связывали древнейшие государства, где говорили по-хурритски, с периодом, когда распространению хурритского языка в культурной области Передней Азии пришел конец. Эти традиционные связи позволяют надеяться, что на том же основании, на котором мы говорим об ассирийской и хеттской истории, мы можем говорить и об истории хурритской.
ИСТОРИЯ
Древнейшие исторические источники Передней Азии почти исключительно освещают историю городов-государств Шумера, их династии и конфликты. Они не дают, хотя бы попутно, какой-либо информации о тех землях в верхнем течении Тигра и его восточных притоков, которые мы склонны считать наиболее ранним местом обитания хурритов в Передней Азии. Поэтому нам неизвестно, с каких пор хурриты жили в горах северной и северо-восточной окраины Месопотамии. Вопрос об их возможном доисторическом приходе из-за Каспийского моря [Каmmenhuber, 1977; 1978, с. 214] в данной ситуации остается в сфере умозрительных рассуждений.
На протяжении аккадского периода (ок. 2230-2090) впервые в известной нам истории Древнего Востока область более поздней Ассирии, включавшая страну к северо-востоку от Тигра, а также часть Северной Месопотамии, была подчинена прямому политическому господству южномесопотамского царства. Если доверять в этом пункте более поздней хронике, то уже первый царь династии Аккада, Саргон, воевал в стране Субарту [Ungnad, 1936, с. 41]. Под Субарту (шумер. su-bir4) не всегда подразумеваются географически точно очерченные области Северной Месопотамии [Finkelstein, 1962, с. 77]. Это название, вероятно, первоначально касалось только части страны к северо-востоку от Тигра, затем включало Ассирию и Северную Месопотамию и, в конце концов, в нововавилонских текстах стало литературным обозначением Ассирии [Römer, 1967-1968].
Рубрики: