Правовое наследие Кавказа (Архивы Кавказа)

ВЫПУСК КАВКАЗСКИЙ ВЕСТНИК № 7 ЗА 1900 ГОД
ИЗ НЕДАВНЕГО ПРОШЛОГО НА КАВКАЗЕ .
рассказы-воспоминания о чеченском восстании в 1877 г.
Рассказ третий.
Восстание ауховцев и салатавцев и юрт-ауховское дело.
I.
Поездка в ауховские аулы, прилегающие к Салатавии, была совершена мною 27-го апреля, а 28-го, утром, мне дали знать, что ночью в Юрт-Аух приезжали ичкеринские хаджи, беседовавшие с народом вплоть до утренней зари. Принесший известие утверждал, что в беседе участвовали также человек десять-двенадцать акташ-ауховских стариков и что в числе их был Хаджибатыр. Последнему сообщению я, впрочем, не поверил, зная осторожность ауховского мудреца и также то, что на него многие готовы клеветать по злобе.
Как бы ни было, но дни с 27-го апреля по 1-е мая прошли относительно спокойно. Дело в том, что, независимо от отсутствия в эти дни в соседней Ичкерии Алибека и его партии (они находились, как уже известно читателю на чеченской плоскости), 29-го апреля через ауховские аулы, расположенные по Ярык-су, проследовал из Хасав-Юрта в укрепление Кишен отряд войск, состоявший из нескольких рот пехоты и четырех конных орудий. Ночью с 29-го на 30-е по тому же пути проехал начальник местных действующих войск, в сопровождении двух сотен конной милиции. 30-го, утром, отряд, в составе 6-ти рот пехоты, 4-х орудий и 2-х сотен милиции, двинулся к Зандаку, оставив в тылу у себя, в укреплении Кишень, две роты пехоты и два крепостных орудия.
По пути к Зандаку отряд имел небольшую перестрелку с укрывшимися в густом кустарнике ичкеринцами, но приблизившись к аулу, он нашел его совершенно пустым. Жители успели покинуть свое родное гнездо и рассеяться по окрестным балкам и лесам. Простояв под Зандаком несколько часов, отряд возвратился в укрепление; затем на другой день, утром, он проследовал в Хасав-Юрт.
Народ, конечно, судорожно следил за движением войска. Куда оно двинется из укрепления, никто не знал и это заставило все окрестные аулы притихнуть. Но вот разнеслось по горам, что солдаты снова ушли в свою штаб-квартиру и настроение населения резко изменилось.
Около меня изменение это, прежде всего, выразилось тем, что милиционеры мои опять стали разбегаться. Один из них дерзко заявил мне, что ему не до службы теперь, когда в пору только оберегать свою голову и свое семейство, и уехал, не обратив внимания на мои угрозы. Другие потребовали увольнения от службы под разными пустыми предлогами. Потом аульные старшины прислали ко мне вестовщиков с предупреждением, что Алибек возвратился в Семсир и организует большую партию, чтобы идти с нею в Аух. Потом из Салатавии сообщили мне, что Алмак и Дылым со всем готовы присоединиться к мятежникам.
Какие-то горцы 2-го мая около Дылыма ранили интендантского чиновника, ехавшего из Хасав-Юрта в укрепление Буртунай.
Затем, 3-го мая разнеслось, что Алибек ночью прибудет в Акташ-Аух и, проехав дальше, в направлении к Дылыму, устроит на одной поляне совещание с ауховскими и салатавскими стариками.
Слух, впрочем, не подтвердился, а вместо того сделалось известным, что имам правоверных, находясь в Ичкерии, ведет переговоры с военачальником Султан-Мурадом по случаю возникших между ними каких-то недоразумений. Переговоры, как тогда же разъяснилось, окончились примирением главы восстания с его наибом, скрепленным обоими присягою на коране.
Ночью с 5-го на 6-е мая какие-то смельчаки произвели несколько выстрелов в укрепление Кишень близь нижних ворот его. На другой день, утром, я поехал в аул Кишень-Аух и произвел там об этой стрельбе обстоятельное расследование. Результатов оно, однако, никаких не дало. По обстановке дела, нужно было полагать, что стреляли именно кишень-ауховцы. Но сами эти ауховцы в один голос повторяли, что проделка устроена зандаковцами или, вообще, ичкеринцами, возымевшими намерение скомпрометировать их, кишень-ауховцев, перед начальством.
II.
Ко мне приехали 6-го мая ауховские старшины и салатавский пристав, капитан Шейх-Магома Дациев, салатавец родом, человек живой, подвижной, несколько восторженный, любитель красивых поз и эффектных сцен. И пристав, и старшины объявили мне, что, слава Богу, в настроении населения произошел перелом: прежние симпатии к Алибеку и мятежникам сменились злобою против них. Шейх-Магома говорил об этом преувеличено-экзальтированным тоном, уверяя меня с горячим блеском в глазах, что если бы «бунтовщики против великого Царя и милостивого правительства» вздумали теперь сунуться на салатавскую или ауховскую землю, то их наверное встретили бы сильным огнем и живо прогнали бы обратно «в ичкеринские трущобы».
Ayxoвские старшины, кроме акташ-ауховского хвастуна, шумевшего и утверждавшего, что не прогнать только нужно имама, а поймать, связать, и в этом виде представить начальству, не проявляли особенной восторженности, но и они, видимо, были довольны благоприятной переменой в положении дел. Даже политикан смотрел несколько веселее и выражал надежды на скорое прекращение беспорядков.
В тоже время зандаковцы прислали своих стариков сначала ко мне, а потом в Хасав-Юрт, с просьбою простить им их прегрешения и верить, что они не друзья, а заклятые враги дерзких нарушителей порядка с их самозваным имамом Альбика-Аджи…
Признаюсь откровенно, что тогда, в момент излагаемых здесь событий, я не совсем понимал, что все это значит… В настоящее время для меня ясно, что внезапный поворот в настроении народа был результатом совокупного влияния нескольких причин.
Между этими причинами первою нужно признать ту, что ауховцы и салатавцы только теперь узнали все печальные для мятежников последствия шалинского погрома и вместе с тем поняли, что начальство намерено принять строгие меры. Вторая причина заключалась в том, что количество войск на всех угрожаемых пунктах нами было увеличено, что прогулки наших отрядов в горы участились и что вообще мы стали действовать энергичнее и увереннее.
Рядом с этим весьма импонирующее действие на народ произвело и то, что, по дошедшим из Ичкерии вестям, сами ичкеринцы решительно отступились от своего имама, предоставив его собственной участи. Святоша в зеленом халате и белоснежной чалме с длинною вуалью, по этим вестям, засел в своем лесу, как медведь в берлоге, и все его войско состояло из нескольких десятков не то фанатиков не то искателей приключений.
Тем не менее, в ночь с 7-го на 8-е имам сделал попытку пробраться в Алмак, имея при себе партию человек в 60. На его несчастие салатавский пристав Шейх-Магома находился недалеко, в Дылыме. Во время предупрежденный о дерзком покушении семсирских героев, он собрал охотников, человек полтораста, и бросился с ними навстречу мятежникам. Алибек не рискнул помериться силами с нашим приставом. Оставив Алмак в стороне, он пробрался окольною дорогою к аулу Буртунаю, лежащему верстах в 4-х от первого аула и, по своему обыкновению, затеял переговоры с аульным обществом, которое отнеслось к нему довольно благосклонно.
По этому случаю в существовавшем тогда укреплении Буртунае (оно находилось верстах в 2—3-х от одноименного аула) произошел большой переполох. Не зная численности неприятеля и вполне основательно не доверяя преданности окрестного населения, гарнизон укрепления приготовился к упорной защите. Всю ночь пехотинцы простояли «под ружьем», а пушкари — около своих заряженных орудий. Однако, все кончилось благополучно. Алибек и буртунаевцы не осмелились подойти к нашему закрепленному пункту. Прогарцевав несколько часов около буртунаевского аула, имам, под утро, благоразумно отретировался в свою лесную штаб-квартиру.
В Зандак 8-го мая прибыл из Грозного знаменитый чеченец, генерал-майор Арцу Чермоев , с целью оказать свое влияние на умиротворение края.
Зандаковцы, по требованию генерала, 9-го мая собрались на сходку. Обращенными к ним речами генерал настолько сильно подействовал на умы своих слушателей, что последние решили, во что бы то ни стало, добиться одного из двух: или уговорить Алибека добровольно выйти из лесу и отдаться в руки начальства, или же захватить его силою.
Для исполнения этого решения немедленно снарядили экспедицию в семсирский лес, с партиею женщин и почетных стариков впереди.
Женщины долго упрашивали имама, в лице высланных им к лесной опушке парламентеров, смириться и прекратить бунтовать, ради спокойствия и благополучия ичкеринского народа… Они плакали… Но сподвижники имама ответили на их слезы издевательствами по адресу трусливых зандаковцев и грубою бранью по адресу русских. Тогда народ, отстранив женщин, направился в лес с мыслью исполнить вторую часть выработанной раньше программы. Но или в нем, народе, не было нужного энтузиазма, или он действовал не совсем искренно, или просто у него не хватило мужества, только нападение оказалось пустою и несколько грустною шуткою. Встреченные обитателями семсирского леса ружейными выстрелами, толпы зандаконцев бросились вон из негостеприимного места, кстати захватив с собою подстреленного товарища их, почетного человека Бейсултана.
11-го мая к Зандаку, через укрепление Кишень, проследовал отряд войск, под начальством полковника Б. Когда отряд приближался к аулу, жители последнего выслали навстречу ему депутацию с изъявлением полной покорности и готовности исполнять беспрекословно все приказания. Отряд расположился лагерем на возвышенности, с которой, если бы понадобилось, можно было разгромить аул из орудий не более, как в час времени.
12-го мая я и прибывшие ко мне ауховские старшины, вкупе с неизбежным Хаджибатыром, ездили в лагерь по требованию начальника его. Полковник Б. выслушал доклад старшин о превосходном настроении Ауха и потом, в нашем присутствии, разработал следующий план предрешенного им нападения на Семсирский хутор. В назначенный день и час партии охотников из ауховцев и салатавцев должны были сгруппироваться: одна (ауховцы) — на поляне Мажгар (лежит на восток от Семсира) и другая (салатавцы) — на горе Дорум (возвышается над Семсиром на юге). В то же время с других сторон хутор должны были окружить зандаковцы и другие ичкеринцы. Когда все будут находиться на своих местах, он, полковник Б., пушечным выстрелом подаст сигнал к нападению на хутор и сам двинется к нему с частью своего отряда.
Собрать охотников из ауховцев и салатавцев было возложено на меня. Мне же было поручено, после совещания с салатавским приставом, сообразить и донести, когда именно мы будем готовы к выполнению предначертанного плана.
По возвращении в Кишень, я, прежде всего, отправил нарочного за салатавским приставом, а потом приступил к обсуждению со старшинами вопроса об охотниках. Акташ-ауховский старшина поспешил заявить, что 200 охотников он выставит хоть завтра. Другой старшина выразил надежду явиться на Мажгар с 150-ю жителями. Остальные не решились заранее определить цифру охотников, но обещали прибыть на сборный пункт с достаточным числом своих односельцев. Старшины были отпущены мною с приказанием ожидать извещения о дне и часе явки на сборный пункт.
III.
Утром, 13-го мая, ко мне прискакал Хаджибатыр и сообщил, что «из Акташ-Ауха убежало к Алибеку» человек 60, затем из Юрт-Ауха и Дылыма тоже бежали десятки людей; далее он передал слух о намерении шайки имама не на шутку драться с отрядом полковника Б. в надежде на поддержку зандаковцев и других ичкеринцев» .
Через несколько часов явился акташ-ауховский старшина и, чуть ли не первый раз с момента возникновения беспорядков, откровенно заявил, что жители безумствуют, что большинство их требует немедленного призыва Алибека и только незначительное меньшинство продолжает колебаться еще; что он, старшина, не в силах бороться с разыгравшимися страстями. Рассказал он еще, что та же мутная волна страстей захватила и Юрт-Аух, и некоторые салатавские аулы, в особенности, Алмак и Дылым. В Юрт-Аухе, по его словам, появился отчаянный агитатор восстания, некто Джемау Чопалавов, сидевший прежде в Семсире, а теперь вернувшийся в родное селение, в качестве посланца имама.
В заключение своего доклада о положении вещей он предъявил мне полученное им утром, через Дылым, послание двух буртунаевских стариков-хаджи к ауховскому народу. Послание было написано по-арабски и скреплено именными печатями Исмаила-Хаджи и Уста-Хаджи.
Вот перевод текста послания:
«Мы, буртунаевское аульное общество, пишем старшинам ауховских обществ. Кланяемся вам, а затем сообщаем для вашего сведения: мы свои души продали за нашу веру и готовы выпить чашу смерти во славу Бога: мы начинаем бунтовать против русских; мы уже известили об этом Алибека-Аджи и послали бумаги в гумбетовский (Дагестан) аул. Мы пишем в этих бумагах, что восстали против русских. Еще раз кланяемся вам».
В полдень салатавский пристав прислал мне извещение, в котором значилось: взбунтовавшийся Алмак водрузил на мечети значок, прогнав в тоже время караул из салатавцев, поставленный на ичкерийской границе; кроме Алмака, восстали аулы Миатлы, Гостала, Дылым и другие; не восстали только Чиркей и Зубут, «которые хотят умереть за царя и отечество» .
В семь часов вечера начальник округа Шетихин сообщил мне письмом, что «между ауховцами и некоторыми из салатавцев ходит такой план: допустивши отряд Б. углубиться в горы, усилить Алибека внезапным присоединением к нему дылымовцев и алмаковцев, а с другой стороны должны принять отряд ауховцы, и, заперевши отряд в горах или уничтоживши его, если удастся, быстро двинуться на плоскость, оставшуюся теперь без войск, и хозяйничать»…
Через три часа я получил от него другое письмо, которым подтверждалось первое. Нового в этом письме было лишь то, что по распространившимся слухам, горцы, со дня на день, ожидают появления какого-то нового имама, который должен сменить собою Алибека-Аджи.
Чтобы читатель мог составить себе вполне ясное представление о том, в каком положении были 13-го и 14-го мая салатавские аулы и Акташ и Юрт-Аух, приведу еще здесь письмо мое к майору Шетихину, писанное 14-го мая:
«Все горит под ногами… Акташ, Юрт, Дылым, Алмак — быстро пустеют. Значки, стрельба… Сведения эти сейчас получил от ** (в настоящем очерке назван Ханом-батыром) и Атая (состоял помощником ярыксу-ауховскому старшины), выстрелы слышал я сам. В названных аулах происходит оргия, превосходящая ту, что была в Ичкерии в начале восстания… С минуты на минуту ждут Алибека; сношения с ним свободны. Члены его шайки подбивают народ уверениями, что на их стороне вся Салатавия. Правда это или ложь, разобраться трудно. В остальных ауховских аулах пока тихо, но на долго ли?»
IV.
Случилось вообще то, что очень часто случается при пожарах, происходящих от, так называемых, неизвестных причин. Чрез какую-нибудь трещину в печке или трубе огонь добирается до деревянной стены или балки, замазанной глинной заштукатуренной и забеленной. Стена или балка начинает гореть без пламени… тлеет… обугливается… медленно, тихо с самым незаметным треском. Вблизи появляется запах гари. Его слышат, но ему не придают значения: «мало ли отчего это может быть? Ну, тряпка попала в огонь, или угли в печке не перегорели, как следует»… Между тем огонь пробирается по балке или стене все дальше и дальше. Но вот штукатурка, наконец, отвалилась, на тлеющее дерево налетела струя свежего воздуха, оно вспыхнуло — и внезапно появилось целое море пламени, охватившее здание снизу доверху… Причина пожара лежит далеко, но ближайшими поводами к нему послужили отпадение штукатурки и свежий воздух… И в пожаре, охватившем вдруг, после затишья, Аух и Салатавию, причины лежали далеко, во всем том, что описано в предыдущих главах, и еще дальше, в темпераменте и духе населения. Что же касается ближайших поводов, то они заключались в следующем.
Надежды Алибека водвориться в Плоскостной Чечне, после полученных им уроков, окончательно исчезли. Он не прочь был устроиться, до поры до времени, в своей родной Ичкерии, с штаб-квартирою в Семсире. Но как раз в это время, командующий войсками в области и руководитель военных операций против мятежников, генерал Свистунов, особенно энергично налег на ичкеринцев, требуя, чтобы они уничтожили семсирское гнездо и доставили ему Алибека, живого или мертвого. Требование свое он подкрепил движением в самое сердце Ичкерии довольно значительного военного отряда (5 батал. пехоты, конница, артиллерия) со стороны укрепления Ведень и предупреждением населения, что шутить с ним не будет: за недоставление имама он подвергнет его строгим репрессиям. Угрозы, подкрепленные пушками и штыками, сильно перепугали ичкеринцев и они решились действовать, но как? Попытка поймать Алибека, как известно читателю, раз уже окончилась для них полным фиаско. Да теперь они были в несколько ином настроении, чем тогда: они только трусили перед войском, но симпатии их лежали на стороне гонимого главы национального правительства. Оставалось одно: уговорить почтенного имама удалиться куда-нибудь с родины и тем отвратить надвинувшуюся на нее грозу. К этому последнему способу действия они и прибегли. Началось усиленное паломничество в Семсир разных «почетных» из народа с обильными приношениями, в виде муки, крупы, баранов, с обещаниями поддержки в будущем и с усиленными просьбами стушеваться в настоящем. Алибек не устоял и дал согласие уйти. Дальнейшее поведение его определилось самим положением вещей. Так как на запад и на север, где стояли наши войска, бежать было нельзя, то он поневоле обратил взоры на восток и юг, где лежали Аух и Салатавия. Кстати, в этом направлении можно было пробраться и в Дагестан — страну, никогда не отказывавшую дотоле в гостеприимстве авантюристам с титулом имама. Решив поступить именно таким образом, Алибек и его посланцы подули на угли, давно уже тлевшие в облюбованных ими местах, — и пожар в них вспыхнул и разлился широкою рекою.
Вторым поводом необходимо признать ничтожное количество наших войск, оперировавших на восточной и юго-восточной границах Ичкерии. Для действий в восточном углу самой Ичкерии, удерживания в повиновении ауховского и салатавского обществ, ограждения от возможных случайностей Хасав-Юрта и укрепления Кишень и прикрытия восточного угла Большой Чечни и всей Кумыкской плоскости, для всех этих движений, задерживаний ограждений мы имели всего один кабардинский пехотный полк, подкрепленный артиллериею и иррегулярной кавалериею — казаками и туземной милициею. Начальнику этих войск поневоле приходилось перелетать с своими тремя с половиной пехотными батальонами (две роты составляли гарнизон укрепления Кишень) с места на место, то группируя их в одном пункте и оставляя открытыми все другие, то раздробляя эти слабые силы на части и тем ставя себя в невозможность действовать с достаточною уверенностью и решительностью. Неудивительно поэтому, что, в конце концов, внезапные появления горсти наших войск в том или другом пункте и такие же внезапные исчезновения ее перестали производить на население устрашающее действие. Неудивительно и то, что в народе начали распространяться слухи, будто бы войск на Кавказе самое ничтожное количество, что солдаты трусливы и оружие у них никуда негодное, слухи, в свою очередь, послужившие, если не поводом, то стимулом к внезапной вспышке пожара. Ауховцы и салатавцы не на шутку доверились им, а потому и не могли уже устоять перед соблазном помериться силами с слабым противником и легкой победой над ним доказать, что они тоже стоят на высоте положения, т. е., что они и истые мусульмане, и враги русских, и способны бунтовать не хуже их соседей-ичкеринцев.
V.
Обо всем, что делалось в Аухе и Салатавии, я и гражданский начальник округа, майор Шетихин, тотчас доводили до сведения временного военного окружного начальника и начальника расположенных в округе войск, полковника Б., который стоял под Зандаком с двумя батальонами. Полковник Б. получал, конечно, сведения о положении дел и из других источников.
С целью разобщить Аух и Салатавию с Ичкериею, а, вместе с тем, прикрыть и Кумыкскую плоскость от мятежников, он решил сняться с своей позиции и двинуться к Акташ-Ауху. Решение было приведено в исполнение 14-го мая, утром, когда зандаковский отряд внезапно прибыл в укрепление Кишень. Здесь начальником отряда были получены дополнительные сведения о состоянии только что взбунтовавшихся селений. Отрадного в этих сведениях было немного, но совокупность их указывала, что Зандак продолжает оставаться не менее важным пунктом, чем Акташ-Аух. В виду же того, что 15-го мая ичкеринский отряд (под начальством генерала Свистунова) должен был напасть на Семсир с запада (от аула Даттах), присутствие войск в Зандаке — на пути отступления мятежников — представлялось прямо стратегическою необходимостью.
Положение вещей заставило полковника Б. в тот же день возвратиться на свою прежнюю позицию. Одновременно с тем он предписал подполковнику кабардинского полка Щ., находившемуся с своим батальоном около аула Балансу, немедленно перейти в укрепление Кишень и на другой день выступить в Акташ-Аух.
Вечером батальон подполковника Щ. был уже в укреплении. Переночевав в нем, он на другой день, рано утром, собрался выступить к назначенному ему пункту.
Но еще до его выступления в укрепление снова прибыл полковник Б. с одним батальоном пехоты (другой остался под Зандаком) и двумя сотнями конницы. Составлен был один отряд из двух батальонов и пехоты, двух горных орудий, сотни казаков и сотни туземной милиции. Полковник Б. стал во главе его и затем отряд двинулся к намеченной цели по «Петуховской дороге».
Я получил приказание находиться при штабе отряда.
VI.
Кроме меня, — представителя местной гражданской власти, — отряд сопровождали, в качестве представителей местного населения, прибывшие ко мне утром акташ-ауховский старшина и его путеводная звезда – Хаджибатыр.
Движение по Петуховской дороге мы совершили без всяких случайностей и при отличной погоде.
Когда отряд находился верстах в двух от Акташ-ауха, Хаджибатыр и акташ-ауховский старшина поскакали вперед — исполнить приказание начальника его, заключавшееся в том, чтобы жители, без оружия, ожидали прихода войска на краю селения.
Шагах в 150 от аула отряд остановился на возвышенной площадке. С нее легко было рассмотреть, что около последних аульных строений собралась довольно большая толпа горцев и впереди ее красовались оба, известные уже нам главаря аульного общества. Кроме главарей, все остальные горцы были без оружия. Помню отлично, что ни на одном из них не было также чалмы, головного украшения всякого хаджи, хотя самих хаджи в толпе можно было насчитать десятка полтора.
Полковник Б. подъехал к горцам в сопровождении своего штаба. При его приближении все они обнажили головы.
Поздоровавшись с ними, начальник отряда сказал им небольшую речь. Сущность ее заключалась в том, что войска должны бояться не мирные жители, а мятежники. Если они, акташ-ауховцы, будут оставаться в повиновении, будут исполнять требования начальства, будут держаться в стороне от мятежа, то войско не только не сделает им ничего худого, но, напротив, примет на себя заботу об ограждении их имущества и жизни от поползновения со стороны дерзких своевольников. Речь закончилась обращением к народу с приглашением, чтобы он занимался своими сельскими работами и ни во что, выходящее из круга его аульных интересов, не вмешивался.
От имени народа отвечал, конечно, Хаджибатыр. Из ответа его вытекало, что акташ-ауховцы — злейшие враги всяких нарушителей порядка и самые пламенные приверженцы предержащих властей; о восстании они, будто бы, никогда не помышляли, а теперь счастливы видеть войско своего Царя на своей земле и подле своего аула и приветствуют его, как желанного гостя.
Красноречие ауховской лисицы было остановлено начальником отряда замечанием, что, положим, не все обстоит так благополучно, как он расписывает. Но полковник. Б. тут же добавил, что начальство готово все прежнее простить и забыть, если только народ, взявшись за ум, впредь будет вести себя благоразумно и держаться вообще так, как подобает верноподданным русского Царя.
— Будем так держаться! — крикнул Хаджибатыр своим козлиным голосом.
— Будем!.. — как эхо повторил народ.
Полковник Б. приказал Хаджибатыру и акташ-ауховскому старшине присоединиться к отряду, вместе с пятью почетными стариками, а затем отряд двинулся через аул к рисовавшемуся вдали, за речкой, Юрт-Ауху. В это время с места, где стояли штабные, с помощью бинокля, легко было разглядеть, что и около Юрт-Ауха стоит толпа народа, подобно акташ-ауховцам, ожидающая приближения войска.
Отряд проследовал по узким улицам аула, спустился по чрезвычайно крутому и длинному склону горы к Акташу, переправился через него и потом поднялся на почти горизонтальный открытый мыс, лежащий при слиянии рек Акташа и Сала-су.
Толпа юрт-ауховцев все стояла около своего аула. Но когда между нею и отрядом расстояние уменьшилось приблизительно до одной версты, она стала как будто таять. Прошло минуты две—три и от нее не осталось никакого следа, словно она испарилась в воздух.
Полковник Б. отправил акташ-ауховских стариков вперед с поручением склонить юрт-ауховцев выйти к нему без всяких опасений. Отряд, между тем, подошел к аулу и остановился. Долго из наших посланных никто не появлялся; наконец, они показались все вместе. Хаджибатыр был взволнован и на лице его лежала тень смущения.
— Боятся они солдат, полковник! боятся и больше ничего! — нашелся он доложить начальнику отряда. — Я зову их, дураков, а они в лес убегают…
Мы видели, действительно, что на возвышенной поляне, расстилающейся по другую сторону аула, то и дело появляются или одиночные люди, или целые группы людей и убегают в окрестные кустарники и балки.
Так как надвигался вечер, то дольше нельзя было ждать. Сотне конницы приказано было обскакать аул с нагорной стороны (другая сторона подходила к Саласу)и занять позицию на противоположной стороне его. Когда это было исполнено, другая сотня карьером пронеслась по главной, очень длинной и, как обыкновенно в аулах, кривой и узкой улице. Потом двинулась и пехота с артиллериею.
Аул, как будто, вымер. В одном месте перед саклей стоял какой-то согбенный старик, чуть ли не слепой, в одном дворе, около сарая, копошилась какая-то старуха; больше никого не было видно. Не помню, лаяли ли на нас даже дворовые собаки…
За аулом отряд вышел на безлесную лощину между двумя большими скатами противоположных возвышенностей. Из скатов один оказался положе и больше другого. На этом скате отряд и выбрал себе позицию, на которой расположился на ночлег. Сзади у него был аул, впереди лежала дорога на Алмак, обрамленная мелким и редким кустарником, переходившим вдали в строевой лес; справа расстилалось изрезанное балками поле и дальше тянулся берег Алташа, а слева тут же шел крутой спуск к Саласу, с дорогою на Дылым, рисовавшеюся на другой стороне вдоль русла ее, под отвесною скалою.
Расположился отряд четырехугольников (каре) и разбил палатки.
В окрестные кустарники и балки были посланы акташ-ауховцы с поручением уговорить схоронившихся трусов возвратиться в свои жилища. Те из юрт-ауховцев, чьи убежища были открыты посланными, как будто склонились на увещания и, действительно, направились в аул; однако, с наступлением ночи, как оказалось потом, они снова убежали из него в кусты и балки.
Солдаты поужинали и пропели вечерние молитвы. Надвигалась ночь, туманная и темная. Начальство распорядилось относительно цени, часовых — и все понемногу успокоилось.
Н. Семенов
(Окончание будет).