Вот что сообщает нам напр. об Эскимосах путешественник Ричардсон. «Споры у Эскимосов решаются кулачною расправой. Тяжущиеся стороны попеременно наносят друг другу удары, и эта операция продолжается до тех пор, пока один из них не почувствует изнеможение[313]. У Нуткас, одного из американских племен, заселяющих Колумбию, не встречается не только постоянного суда, но даже и простого посредничества. Споры родственников решаются родовой старшиною, а споры посторонних самосудом, причем кровная месть продолжается до тех пор, пока стороны не условятся между собою относительно вознаграждения[314]. У краснокожих, живущих на севере Калифорнии, начало возмездия также не знает никаких ограничений. В одном рукописном очерке быта Шастов говорится по этому поводу следующее. Шасты, по-видимому, поступают всегда, как им вздумается. Ими управляет одно только чувство мести. Если кто убьет другого, то весь род убитого ищет сразить убийцу и отступает от своего намерения не раньше, как по получении от убийцы выкупа[315].
Наипростейшим выходом из такого порядка вещей, при котором всякие споры решаются самосудом, является добровольное обращение сторон к посредничеству. Приговоры избранного посредника обязательны настолько, насколько они удовлетворяют обе стороны. При недовольстве одной из сторон, снова возгорается междоусобие родов, снова оживает система возмездия.
На этой стадии развития стоит целый ряд племен, у которых государственной власти еще нет, и роды пользуются неограниченной самостоятельностью, судебное разбирательство принадлежит – в случаях столкновений между родственниками – родовой и семейной старшине: когда же спорящими лицами являются члены двух разных родов, – примирителями могут быть только избранные сторонами посредники.
Чтобы не умножать примеров, остановлюсь на том, какой еще в наши дни представляет собою так обстоятельно изученный французами быт алжирских Кабилов. При широком господстве начал кровной мести посредничество является у Кабилов обыкновенным способом прекращения родовых междоусобий. Выбор посредников происходит каждый раз по соглашению сторон. Только в том случае, когда подобное соглашение не может состояться, сельский сход приходит на помощь тяжущимся, назначая им от себя особого посредника, редко когда приступая к разбирательству спора собственною властью[316].
Общераспространенным является институт посредничества и у большинства горцев нашего Кавказа, благодаря господству в их среде родового устройства и отсутствию возвышающейся над родами государственной власти. У народов чеченского племени третейские судьи, известные под наименованием «келохой», выбираются не из кандидатов, выставленных сторонами, а из посторонних почетных лиц, обыкновенно стариков, причем истец вправе назначить одинаковое число их с ответчиком, от 1 до 5, смотря по важности дела.[317]
Предпочтением перед прочими посредниками пользуются те, которые по происхождению своему принадлежат к древнейшим аулам. Знанием обычаев аул Мааст славился у Чеченцев Аргунского округа перед всеми другими, говорит г. Лаудаев, сам природный Чеченец, а потому тяжбы, которые не могли быть разобраны в каком-либо другом месте поступали в Мааст[318].
Чем для Чеченцев Аргунского округа, был суд в Маасте, тем для Ичкеринцев суд на кургане близь Цонтари, а для плоскостных Чеченцев суд в Ханкальском ущелье и Кагкальске[319].
Из третейских и выборных, какими они были на первых порах, суды эти с течением времени сделались постоянными народными судами. Выбор сторон сменился народным избранием. Стали в них назначать людей известных умом, честностью, бескорыстием и беспристрастием, говорит г. Лаудаев, и возложили на них обязанность разбирательства тяжб и постановки решений. Подобных людей называли «канной», т. е. стариками или судьями. Определены были раз навсегда те места, в которых должны были заседать эти судьи, места, получившие наименование «хатам», т. е. расспрос (от слова «хата», означающего «спроси»)[320].
У Черкесов до начала 1850 г. также не было другого разбирательства, кроме третейского. Посредники назначались как, и у Чеченцев, в равном числе обеими сторонами. «Дело длится до тех пор, пока посредники не дойдут до решения, на котором обе стороны готовы помириться, говорит г. Кучеров в составленном им в 1845 г. Сборнике сведений об обычаях кавказских горцев[321]. В 1841 г. Абазехи первые обратились к установлению постоянных судов «мегкеме» и их примеру вскоре последовали Шапсуги и Натухайцы[322].
Приведенные нами примеры неограниченного господства на первых порах, наряду с судами родственников, посреднических судов приобретают особый интерес в виду того, что и в законодательстве арийских народностей историкам права удалось открыть переживания однохарактерных учреждений. Всего больше их разумеется, в законодательстве тех народов, у которых государственная власть была развита всего слабее; и вот причина тому, что наиболее полное указание на этот счет представляет нам древнее законодательство ирландских Кельтов, обстоятельно изученное в этом отношении Д’Арбуа де-Жюбенвилем. Уже Цезарь, говоря о соплеменных с Ирландцами Бриттах Галлии, упоминает о постановке решений у них лицами жреческой касты – друидами по всем тяжбам: – публичным и частным. Они судят, говорит он, и в случае совершения какого-либо убийства, и в спорах о наследстве или межах, определяя каждый раз вознаграждение и пени[323]. Из этих слов Цезаря не видно, однако, какого рода судом был суд друидов: посредническим, выбираемым сторонами, или же, наоборот постоянным, назначаемым и содержимым самим правительством. Отсутствие прямых указаний на последний счет в связи с тем характером, какой носит в Ирландии суд секуляризированных, так сказать, друидов, т. е. удержавших в своих руках, со времени введения христианства, одни светские функции, приводит нас к тому убеждению, что суд друидов в Галлии, как и суд однохарактерных с ними file в Ирландии – был судом посредническим. Обстоятельные сведения касательно последнего дает нам первый по времени памятник ирландского права – Senchus Mor или книга древнего закона.
На основании изысканий сделанных д’Арбуа де Жюбенвиллем[324], следует отнести этот памятник к середине пятого века. Из его содержания видно, что ирландское общество, продолжая жить формами родового быта, уже выделило в это время из своей среды ряд сословий и классов. Любопытно при этом, что основанием к высшей правоспособности признается в Senchus Mor не благородство крови и не служилое состояние, а богатство, с одной стороны, и знание, с другой.
Богатство ведет к выделению из общей массы населения целого ряда общественных групп, обнимаемых одним общим именем «Flaith». Senchus Mor открыто указывает на материальный достаток, как на причину общественных различий, говоря: два человека равны по происхождению, если имеют одинаковое состояние.
Знание, в свою очередь, является причиною возникновения сословия светских ученых, или так наз. «филе» (file) – сословия, распадающегося на целых десять подразделений, причем основанием к отнесению данного лица в то или другое подразделение признается большее или меньшее число выученных им наизусть легенд или сказаний. Высшее подразделение составляют так наз. «ollam» – лица, знающие, по меньшей мере, 350 сказаний. Низшее подразделение –«oblaire», знание которых ограничивается семью легендами. Эти, я позволю себе так выразиться, ирландские барды являются в то же время специалистами в письменах, грамматике, версификации, музыке, магии и праве или, лучше сказать, в знании судебных решений и юридических формул. Во всех этих отношениях ирландские филе вполне отвечают тому характеру, какой по словам Юлия Цезаря носили друиды в Галлии. Если в числе их функций мы не встречаем религиозных, то объясняется это тем, что с распространением христианства, первые начала которого относятся к периоду времени, непосредственно предшествовавшему изданию Senchus Mora, функции эти перешли к представителям католической иерархии, светские же функции остались в руках прежних друидов, получивших в Ирландии наименование file.
Из рядов этого-то сословия секуляризированных друидов и выбираются ирландцами их посредники. Когда члены file выступают в роли третейских разбирателей, они носят особое наименование «brithem» (бритгем), откуда английское искажения «brehon». Ирландские сказания говорят нам весьма определенно о том, что на первых порах в Ирландии не существовало иного суда, кроме суда посредников. В мифологическом сказании о переселении детей Миле из Испании в Ирландию, в сказании, в котором следует видеть древнейшее повествование о заселении острова Кельтами, говорится о некоем Амергим (Amergim), как члене file или ученого сословия, решающем собственною властью все споры между членами пришлого войска.
В историческую эпоху члены file, говорит Д’Арбуа де-Жюбенвилль перестают быть бесконтрольными решителями судебных тяжб и переходят в положение юридических советников королей и народных собраний. Эта перемена в их судьбе, значится в ирландских источниках, произошла потому, что в одном процессе, известном в литературе под наименованием «диалога двух докторов», члены file, в качестве посредников формулировали свои решения в таких темных и мудреных выражениях, что старейшины родов в Ульстере подали на них жалобу королю Конгебару. «Эти лица, говорят они в своей жалобе, разумея брегонов или членов file, присваивают себе монополию правосудия и науки. Мы не поняли ни одного слова изо всего, что было ими сказано». В виду этого заявления, король Конгебар постановил, что впредь каждый будет вправе принимать участие в судебном приговоре. «Мы не отымаем, значится в его решении, у file той роли, какая по праву принадлежит им в отправлении правосудия, но мы определяем, что отныне все должны участвовать в нем».
В этом сказании важна для нас одна подробность – это указание на употребление брегонами языка, непонятного для тяжущихся и вызывающего поэтому недовольство их решениями. Это недовольство ставится сказанием в связь с реформою, сущность которой сводится к установлению общей судебной правоспособности и к принижению брегонов до роли юридических советников.
В этой последней роли только и знает их Senchus Мог. Входящие в состав его судебные решения являются продуктом совокупной деятельности ученых юристов, с одной стороны, королей и народных собраний, с другой. Нередко два различных глагола употребляются Senchus Моr’ом для обозначения деятельности этих двух факторов судебного разбирательства. Глагол «ruccaim» (рукаим) или «berim» (берим), в переводе значащий «предлагать», в данном случае – предлагать решение выражает собою роль брегона, предлагающего собранию или королю готовую форму решения. Глагол же «fuigillim» (фуиджилим) – «судить» – передает участие короля и народного собрания в самой постановке решения сообразно предложению, сделанному им о том брегоном[325].
Посредничество осуществляемое исключительно членами учено-религиозного сословия, известно далеко не одним только Кельтам. Мы встречаем его одинаково у Индусов и Римлян, но уже в более или менее вымирающем виде, наряду с правительственными судами и не без некоторой регламентации со стороны государственной власти.
Древние индусские своды прямо упоминают о суде брамина, очевидно, избранного сторонами жреца. Самый ранний из сводов, наряду с судом родственников, не знает другого суда, кроме суда «лиц богатых знанием, отличающихся чистотою происхождения, большим возрастом, мудростью в суждениях и ревностью к исполнению обязанностей касты»[326]. Если принять во внимание, что тот же свод признает накопление знаний исключительным занятием браминов, то нельзя будет не прийти к тому заключению, что в приведенной статье разумеется именно брамин, знакомый с законодательными сводами или с astras. Это же положение еще более решительно высказывается в другом своде, в Гаутаме, которая, впрочем, наравне с брамином сведущим в astras, упоминает еще о короле, лично разбирающем процессы и о назначенном им судье[327]. О суде брамина, как об одном из видов суда, упоминают и более поздние своды – Яджнавалькие книга II, статья 30, и Нарада книга I, гл. I. Но в этих сводах суд брамина не более как один из многочисленных видов суда, в ряду которых мы находим и семейный суд, и суд касты, и суд сельского схода, следы которого доныне удержались в Индии в так наз. «punchayet».
В древнем Риме мы также встречаемся с фактом существования в древнейший период посреднического суда понтифов. Юрист II в. по Р. Хр. Помпоний, говорит проф. Муромцев, свидетельствует, что коллегии понтифов принадлежало знания юридических норм и заведывания исками, interpretandi scientia et actiones, как значится в тексте Помнония. Ежегодно один из членов коллегии назначался для разбирательства дел между частными лицами. После издания законов XII таблиц этот порядок продержался около столетия. Несомненно, прибавляет от себя автор Гражданского Права древнего Рима, что он существовал долгое время и до их издания[328].
Общую черту в древнейшем законодательстве одинаково Кельтов, Индусов и Римлян составляет ограничение выбора сторон при назначении посредников членами религиозно-ученого сословия, монополизирующими в своих руках одинаково светское и духовное знания и сообщающими праву тот сакраментальный характер, при котором знания и толкования его не мыслимо для обыкновенных граждан, не посвященных в таинства религии и не хранящих в устной передаче юридических прецедентов, – единственного известного в то время источника права.
Но наряду с народностями, у которых право успело приобрести вышеуказанный характер какого-то придатка к религии, в среде арийских племен могут быть указаны и такие, право которых продолжает оставаться равно доступным каждому обычаем. Но и у них знакомство с последним, как всецело основанном на прецедентах, всего доступнее тем, чья память длиннее, т. е. кто старше других по возрасту, причина, по которой старики, предпочтительно пред остальными и призываются к роли посредников. Из исторических народностей ни одна не представляет нам неограниченного господства этой стадии процессуального развития. Посредничество держится у них или бок обок с коронным судом, имея свою специальную сферу подсудности, или осуществляется в форме избираемых уже не сторонами, а всем народом медиаторов, постановляющих свои решения всего чаще в народном собрании и под условием контроля, где всего народа, а где назначенных его главою судей. Образцы первого порядка можно встретить не только в древнейшую, но и более позднюю эпоху правового развития, одинаково Германцев и Славян, в применении к одним, впрочем, гражданским делам, что же касается до уголовных, то они ведаются исключительно народным или княжеским судом.
Маурер, который ошибочно считает медиаторство отличительною чертой германского процесса и пытается объяснить его особенностями немецкого национального духа, приводит ряд фактов, доказывающих преобладающее значение посредничества в Германии 13 и 14 вв.[329] В свою очередь Дювернуа, автор известной монографии «Источники права и суд в древней России», разбирая договорные, по преимуществу княжеские, грамоты, весьма наглядно доказывает на них господство в России в течении тех же 13 и 14 вв. суда посредников[330].
Чтобы встретиться с примерами совместного участия в суде с одной стороны посредников, а с другой – народных или коронных судей приходится обратиться к древнейшей эпохе одинаково германского и славянского суда, древнейшей разумеется из тех, свидетельств о которых сохранили нам дошедшие до нас памятники законодательства и письменности.
Такой смешанный порядок судопроизводства, как мне кажется, рисует нам Салическая Правда, говоря о рахимбургах, постановляющих приговоры в присутствии и под председательством графа. Кого только не разумели под этим термином французские и немецкие ученые и специальных судей, и одних только подготовителей судебных приговоров, и всех свободных жителей округа, собравшихся на сотенный сход[331]. Причина такого разноречия объясняется невозможностью выяснить действительное значение рахимбургов на основании одного филологического разбора их наименования[332]. А между тем те отрывочные указания на роль рахимбургов, какие мы находим в Салической Правде, всего более согласуются с признанием их посредниками. Начать с того, что титул 57, дозволяющий штрафовать рахимбургов, уклонившихся от постановки решения или нарушивших в своем приговоре закон, очевидно говорит о них, как о судьях и что, таким образом, стоит вне спора что никто иной, как они были призываемы в народном сходе к постановке решений. Титул 57-ой упоминает о семи рахимбургах, как о лицах, которых недовольная сторона вправе подвергнуть ответственности. Истолковывать его в том смысле, что эти семь лиц могут быть по произволу выбраны стороною из среды присутствующих, значить дополнять Салическую Правду собственными измышлениями, тем более, что семиричное число рахимбургов легко объясняется само собою, раз будет принята наша догадка. Число посредников обыкновенно бывает нечетным, и это потому, что ответчику предоставляется право иметь одним посредником больше против истца. В эдикте Хильперика, упоминающем о рахимбургах, говорится, что факт постановки ими приговоров в королевском суде доказывается представлением стороной в королевский суд по меньшей мере трех рахимбургов[333]. Всего вероятнее предположить, что число рахимбургов в данном случае не есть случайное, а то самое, какое, стороне наименее благоприятствуемой обычаем, предоставлено было назначить но собственному выбору. Если, таким образом, мы допустим тот факт, что за истцом признавалось право иметь трех рахимбургов, а за ответчиком одним больше, то в результате мы как раз получим упоминаемое 57 титулом семиричное число рахимбургов. Салическая Правда не говорит, каким путем известные лица попадали в ряды рахимбургов: по избранию ли сотенного схода, по выбору ли сторон, или по назначению графа[334]. Доказывая невозможность любой из этих комбинаций, Фюстель-де-Кулланж справедливо замечает: всего вероятнее кажется нам то, что на этот счет не существовало ни закона, ни прочно установленного правила. Порядок избрания рахимбургов не был определен раз на всегда и зависел от обстоятельств. Когда граф прибывал в какую-либо местность и открывал в ней судебное заседание, к нему стекались местные нотабли – лица наиболее зажиточные, наиболее опытные; лица, которых стороны, быть может, заранее пригласили принять участие в судебном разбирательстве; в числе других были, разумеется, и юристы практики. Из всех этих лиц могли быть назначены рахимбурги: один день – одни, другой – другие[335]. Доказывая на основании формул совпадение понятия рахимбурга с понятием boni hominis, Фюстель-де-Кулланж утверждает, на основании сборника Сирмонда, заключающего в себе одни римские формулы, что суду рахимбургов подведомствены были одинаково как франки, так и римляне. В функциях рахимбургов он отличает две стороны: то рахимбурги являются свидетелями заключаемых при них сделок, то постановителями судебных приговоров. Эта последняя сторона одна интересует нас здесь. В теории Фюстель-де-Кулланжа, весьма отличной от нашей, мы отметим только признание им посреднического характера рахимбургов, насколько последние являются судьями. Они не могут быть названы судьями, говорит он, в нашем смысле слова; они скорее напоминают собою третейских разбирателей[336].
Некоторые писатели полагают, что число рахимбургов было строго определено. Цепфль говорит о 7 рахимбургах; Фальбек и Боше о 12[337]. С таким мнением нельзя согласиться, так как формулы и грамоты ни разу не указывают на неизменность числа рахимбургов. Несомненно, что последнее было весьма значительно. Акты VII века, говоря о рахимбургах, заседающих на суде – in mallobergo, употребляют выражения «qui resedebant vel adstabant», указывая тем самым на то, что некоторые из них, не находя места для сидения, принуждены были держаться на ногах. Ставя число рахимбургов в зависимость от воли сторон, и решения графа, законодательство Франков в тоже время определяет их минимальное число; и этим объясняется, почему в статъе об ответственности их за несогласное с законом решение говорится о наложении штрафа на septem de illis richineburgis, другими словами на 7 человек из тех, которые явились судьями данного случая. Приговор постановляется рахимбургами, как видно из Маркульфовых формул, а также из житий святых, в присутствии графа и большого или меньшего числа свободных людей: «ante comiteia vel alms quam plures persones ibidem residents[338] или: congregata non minima Francorum congregatione»[339]. Сопоставляя это свидетельство с тем, что Тацит говорит о сотенных собраниях древних Германцев, и что нам известно о тех же собраниях у англосаксов, мы приходим к заключению, что свои решения рахимбурги постановляли в те самые дни и в том самом месте, когда и где собирался сотенный сход – этот низший орган политической власти.
Каково было отношение сотенного схода к посредникам, утверждало ли оно их приговоры или последние имели силу сами по себе; штрафовало ли оно само посредников, в случае заявления недовольства их деятельностью, или же суд над посредниками принадлежал одному только королевскому трибуналу; – обо всем этом Салическая Правда не говорит ни слова. Обращаясь за разъяснением занимающего нас вопроса к Скандинавским Правдам, в которых, как доказано Гансом и Вильдою, находится так много материала для немецкой правовой археологии, мы находим, что по исландскому Gragas приговор посредников не может состояться в делах об убийствах и ранениях иначе, как с согласия народного собрания[340]. Не дает ли это нам права предположить, что и в древнейшем германском процессе, каким рисует его нам Салическая Правда, окончательное утверждение посреднических приговоров зависело от сотенного схода, которому также принадлежало и штрафование рахимбургов, уклонявшихся от постановки решений или же судивших не по закону (другими словами – несогласно обычаю).
Если таков был порядок отношений сотенного собрания к рахимбургам, то мы вправе сказать, что Салическая Правда застает институт посредников уже в эпоху его вымирания. Последние следы этого института исчезли, однако не ранее времен Карла Великого, когда место рахимбургов-посредников заняли судебные комиссии скабинов или шефенов, назначаемых председательствующим в сотенном суде графом, притом из одного только класса землевладельцев.
При всем расстоянии, отделяющем древнегерманский мир от греческого времен Гомера, мы находим в последнем довольно близкое воспроизведение того же порядка решения тяжб посредниками в присутствии народного схода, о каком упоминает, как мы разумеем ее, Салическая Правда. Относящиеся сюда стихи Илиады (песнь XVIII, стих 497 – 508) в переводе Гнедича, придерживающегося в этом случае ходячей интерпретации, гласят следующее:
«Далее много народа толпится на торжище; шумный
Спор там поднялся: спорили два человека о пене,
Мзде за убийство: и клялся один, объявляя народу,
Будто он все заплатил; а другой отрекался в приеме.
Оба решились, представив свидетелей, тяжбу их кончить.
Граждане вкруг их кричат, своему доброхотствуя каждый;
Вестники шумный их крик укрощают; а старцы градские.
Молча, на тесанных камнях сидят, средь священного круга;
Скипетры в руки приемлют от вестников звонкоголосых;
С ними встают, и один за другим свой суд произносят.
В круге, пред ними, лежат два таланта чистого злата,
Мзда для того, кто из них справедливее право докажет.
Критикуя такой способ понимания текста Илиады, Гофмейстер в журнаде Сравнительного Законоведения, издаваемом в Штутгарте, проводит между прочим тот взгляд, что в названных стихах дело идет о третейском разбирательстве, производимом «натюр» т. е. буквально «сведущими людьми, под которыми следует разуметь говорит Гофмейстер не свидетелей, а посредников. Эти посредники решают вопрос не о том, уплатила ли одна сторона другой сполна причитающуюся ей пеню, а о том, какой из двух сторон должны быть присуждены положенные пред ними два таланта золота, той ли которая обещает, обращаясь к народу, дать все, чего от нее потребуют, или ее противнику, отказывающемуся принять что бы то ни было, очевидно, под влиянием ходячего представления о том, что кровь следует мыть кровью и что позорно отказываться от мести за деньги. Замечательно при этом, что посредники постановляют свой приговор в присутствии толпы народа, образующей из себя собрание, довольно близкое по характеру к германскому сотенному сходу[341].
Следы однохарактерного судоустройства могут быть указаны и в древнем славянском праве и в частности в русском.
Из русских судов новгородские всего долее удерживают характер посреднических. Под председательством посадника или княжеского тиуна, т. е. в сообществе с судьями, избранными народом или поставленными от князя, выборные сторонами посредники решают одинаково как гражданские, так и уголовные дела. В посадническом суде мы встречаем восемь заседателей по назначению от сторон, причем каждая сторона ставит от себя двух бояр и двух именитых граждан (житьи люди)[342]. В суде одрине, председателем которого был княжеский тиун, присутствовало десять заседателей. Каждый из новгородских концов (всех их было 5) назначал в этот суд по два заседателя, одного из бояр и другого из числа именитых граждан. Сверх того, каждая из тяжущихся сторон выбирала в суд одрин по одному посреднику. Этот посредник, известный в Новгороде под наименованием «пристава», принимал в разбирательстве дел и постановке решений такое же участие, как и прочие члены[343].
Если в памятниках 15 и 16 вв. еще встречаются указания на посреднический характер суда, то не имеется ли, по крайней мере, намеков на этот счет в древнейшем памятнике нашего права – Русской Правде. Рейц, Куницын и Пахман толкуют в этом смысле 14 статью краткого текста Русской Правды, говорящую об изводе пред 12 мужами в случае отказа ответчика выполнить принятое на себя обязательство. Пахман и Рейц видят в этих 12 мужах избранных сторонами посредников, по шести с каждой. Куницын же, сопоставляя это число 12 с числом судей в суде одрине (по одному боярину и одному именитому гражданину от каждого из 5 концов и по одному посреднику от каждой стороны – всего 12) высказывает догадку, что в Русской Правде имеется в виду тот самый суд, который впоследствии известен был в Новгороде под наименованием суда одрина[344].
Из всего предшествующего не трудно прийти к тому заключению, что в чистом виде, как учреждение, нестоящее еще ни под чьим контролем, вполне зависимое в своем существовании от воли тяжущихся сторон, посредничество не встречается более в праве ни одной из исторических народностей Европы.
Понятно после этого, какое решающее значение для вопроса о преемстве в развитии порядков судоустройства у арийских народностей имеет факт существования одного только посреднического суда в быте изучаемых нами Осетин. Все сказанное нами о пережитках этой древнейшей стадии судоустройства во многом является продуктом скорее личных домыслов, опирающихся на аналогии с дикими и варварскими народностями старого и нового материка, нежели выводом из чередующихся в хронологической последовательности хорошо засвидетельствованных фактов. В самом деле, раз нами сказано, что древнейшие памятники законодательства и письменности говорят уже о существовании бок об бок с посредничеством народных и коронных судов, нет прямого основания утверждать, что последние появились позднее первых, и всякое такое утверждения есть результат последующего отвлечения, скорее логический вывод, нежели простое констатирование фактов. Допуская отсутствие на первых порах государственной власти и взаимную независимость родов, мы тем самым подготовляем тот вывод, что другого суда, кроме посреднического, не могло быть на первых порах, как не может быть его между суверенными государствами, незнающими над собою старшего. И этот общий вывод мы прилагаем к арийским народностям, так как находим в их праве следы посредничества. Все это, однако, не более, как догадки, большая или меньшая вероятность которых зависит от соответствия нашего вывода с массою данных, представляемых этнографией. Но раз наши логические посылки оказываются отвечающими действительности обобщениями, раз мы в состоянии доказать на примере однокровного с нами арийского народа одновременное существование и родового устройства и посреднического суда, при полном отсутствии политической власти и создаваемых ею органов правосудия, представляемая нами гипотеза приобретает ту высшую степень вероятности, которая вообще достижима в исследованиях по археологии права. Сказанным объясняется то значение, какое в вопросе о посредничестве, как о древнейшей форме суда, играют осетинские обычаи, а также невозможность правильной оценки последних, приблизительного определения той эпохи, к которой должно быть отнесено происхождение процессуальных обычаев Осетин и исторического преемства их с обычаями других арийских народностей, без обстоятельного историко-сравнительного комментария, без сопоставления их с обычаями, как европейской, так и азиатской ветви великой арийской семьи. Такой комментарий и представлен был нами в первой части настоящей главы. Нам остается воспользоваться проливаемым им светом для правильного выяснения всех особенностей осетинского судоустройства, что в свою очередь подготовит нам почву к уразумению особенностей процессуальная права Осетин. Начнем, прежде всего, с голого констатирования фактов.
Из расспроса стариков аула Салугордан в Осетии, как и из тех сведений, какие дают о суде сборники осетинских адатов, я узнал, что до водворения в крае русских, Осетины имели обыкновение решать всякого рода дела третейским разбирательством. Постоянного суда у них не было: тяжущиеся стороны выбирали каждая своих посредников в неравном числе; обиженная сторона имела всегда одним посредником больше против обидевшей, ответчик – одним больше против истца. Если какая-нибудь из сторон не являлась на разбирательство, дело откладывалось на неопределенное время, т. е. до тех пор, пока посредникам не удавалось заманить обе стороны на разбирательство. Заочные решения не были известны. Недовольная приговором сторона нередко оставляла его без исполнения, представляя тем самым противнику обратиться по-прежнему к самосуду. Предвидя возможность такого исхода дела, третейские разбиратели требовали нередко от сторон не только частичной уплаты выкупа, но и представления поручителей-родственников в исполнении ими приговора; или же связывали их предварительной присягой в том, что приговор будет ими исполнен. Санкцией приговору служила в первом случае ответственность поручителей, а во втором страх бесчестия, постигавшего нарушителя присяги. Исполнение приговора обеими сторонами достигаемо было третейскими судьями нередко еще и таким способом: у сторон пред самым началом судебного разбирательства отбиралось оружие и возвращалось затем не раньше, как после клятвенного обещания исполнить приговор. Дело в том, что вернуться домой без оружия считалось постыдным; поэтому волей-неволей приходилось подчиниться раз постановленному посредниками приговору.
Посредники могли быть выбраны из любого аула и постановляли свои решения в любом месте. Но особенным почетом у всех северных Осетин, за исключением Дигорцев, пользовались посредники из 3 соседних друг к другу древнейших селений: Дагома, Цемата и Урстона; они заседали в Дагоме, в священном месте, именуемом «Мадизад» (ангел матери, вероятно, Божией Матери). Место это расположено среди двух ущелий, настолько глубоких, что тяжущиеся роды, помещаясь в них, могли оставаться незаметными друг для друга, что было далеко немаловажным обстоятельством, если вспомнить, что по родовому обычаю, обидчик должен избегать обиженного, который при первой встрече обязан обратиться к возмездию. Площадка, на которой располагались посредники, могла вместить весьма ограниченное число лиц, – что и требовалось для устранения всякой возможности вооруженного вмешательства заинтересованных сторон в деятельность судей. Площадка эта лежала на таком расстоянии от места нахождения сторон, что переговоры судей не могли быть услышаны тяжущимся. Все эти обстоятельства вместе взятые, равно как и близость одного из наиболее чтимых святилищ или дзуаров, в котором обвиняемая сторона могла принести очистительную присягу, – делали суд в Дагоме наиболее популярным в глазах Иронов и заставляли их обращаться к его решению при недовольстве решением других посредников. Разумеется, об апелляциях в нашем смысле слова у Осетин не было и речи; но случаи пересмотра в Дагоме дела, уже решенного ранее того судом посредников, попадались на каждом шагу.
Суд, о котором только что шла речь, более не собирается в Дагоме, но на месте, где он собирался, доселе можно видеть большой камень, высеченный в форме скамьи, на котором и восседали выбранные сторонами судьи, в важных случаях в числе девяти, а в менее важных в числе семи, пяти и даже трех.
Чем для северных Иронов был третейский суд в Дагоме, тем для Туальтцев (южных Осетин) – суд в Уазаге, месте, служившем центром для жителей обоих ущелий, Нарского и Мамисонского[345].
Названные суды не носили постоянного характера: их составляли выбранные сторонами посредники, обыкновенно из стариков, наиболее сведущих в обычаях. Отметим при этом, что аульный сход, «нихас», ведавший административные дела, не имел никакого отношения к суду, точь-в-точь, как у наших крестьян, у которых сельский и волостной сход представляет нечто отличное от волостного суда.
Не зная иного судебного разбирательства, кроме третейского, Осетины подвергали ему не всякого рода споры, а только те, в которых стороны принадлежали к двум разным родам. Препирательство родственников между собой разбирались родовым старейшиною; жену и детей судил муж и отец.
Третейское разбирательство выступало на сцену только в тех случаях, в которых стороны добровольно отказывались от принадлежащего им по обычаю самосуда, точь-в-точь, как в международных отношениях услуги посредников принимаются только тогда, когда враждующие народы откажутся от дальнейшего решения спора силою.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Рубрики: