ШЕЙХ КУНТА-ХАДЖИ
Журнал «Наш Дагестан», специальный выпуск, 1996 год
В исламоведении отсутствует объективный анализ нравственно-религиозных воззрений чеченского суфия Кунта-Хаджи Кишинева. Незамеченными остались его религиозно-философские мысли, изложенные в арабоязычной литературе, изданной в частных типографиях дореволюционного Дагестана.
Незнание и игнорирование арабских текстов способствовали превратному и одностороннему толкованию духовных наставлений шейха Кунта-Хаджи. В атеистической литературе, интенсивно появлявшейся в период господства коммунистической идеологии, не обошлось без идеологических наскоков на деятельность и учение Кунта-Хаджи.
УЧЕНИЕ
А между тем, еще в изданиях царского периода, наряду с негативной оценкой учения тариката, встречались и позитивные оценки. Так, в книге «Покоренный Кавказ» можно прочесть следующее высказывание: «Основы тариката (суфизма – Авт.) – гуманность в самом широком смысле слова». Тут же сообщается, что «нравственные догматы тариката состояли в том, что мюрид должен был уничтожить в себе порочные наклонности и сделаться незлобивым, равнодушным к земным почестям и вообще ко всему земному, должен воздерживаться от излишеств, поститься и, главное, постоянно устремлять свои помыслы к Аллаху». Более подробно эти идеи изложены в упомянутом выше суфийском тарикате накшбандийского шейха, мюршида Дагестана Джамал-Эддина Казикумухского.
Основные положения сочинения Джамал-Эддина содержат в себе требование, предписывающее постоянно вспоминать Бога, повиноваться ему, строго исполнять шариат, избегать порочных поступков, придерживаться хороших и похвальных нравов, отказаться от лишней еды, лишнего сна, постоянно нуждаться в Боге, освобождаться от страстей ко всему обманчивому, довольствоваться судьбой.
Мюриды Кунта-Хаджи приписывают ему такую проповедь, произнесенную им после возвращения из Мекки: «Братья! Мы из-за систематических восстаний катастрофически уменьшаемся. Царская власть уже твердо укрепилась в нашем крае. Я не верю в сообщения и «разговоры» (хабары – чеч.), что из Турции придут войска для нашего спасения, что турецкий султан (хункар) желает нашего освобождения из-под ига русских. Это неправда, ибо султан сам является эксплуататором своего народа, как и другие арабские правители. Верьте мне, я все это видел своими глазами.
Дальнейшее тотальное сопротивление властям не угодно Богу! И если скажут, чтобы вы шли в церкви, идите, ибо они только строения, а мы в душе – мусульмане. Если вас заставляют носить кресты, носите их, так как это только железки, оставаясь в душе магометанами. Но! Если ваших женщин будут использовать и насиловать, заставлять забывать язык, культуру, обычаи, подымайтесь и бейтесь до смерти, до последнего оставшегося. Свобода и честь народа – это его язык, обычаи и культура, дружба и взаимопомощь, прощение друг другу обиды и оскорблений, помощь вдовам и сиротам, разделение друг с другом последнего куска чурека (сискал)».
Это глубоко осмысленная речь Кунта-Хаджи выражала моральное, духовное состояние и социальное положение народа. Кроме того, в речи шейха просматривается обеспокоенность судьбой народа, тотальное сопротивление которого может привести к его гибели, и потому предлагает смириться, выполнять требования власти. Но он тут же ставит предел смирению. Смирится до тех пор, пока власть не будет посягать на честь женщин, заставлять забывать родной язык, обычаи, культуру, в противном случае Кунта-Хаджи требует биться до последнего.
В проповедях, нравственно-философских воззрениях устаза заметное место занимали антивоенные высказывания. Осуждая войны, призывая к прекращению кровопролития как богопротивного дела, Кунта-Хаджи невольно вступал в прямое противоречие с известной на Кавказе шамилевской идеологией мюридизма, призывающей горцев к газавату с захватнической политикой царизма. Царский историк Н. Дубровин отмечал, что предводители народа «смотрели недоброжелательно на проповедников тариката, как на личных своих врагов, людей, отвлекающих от их воинственных знамен целые сотни способных людей».
В учении Кунта-Хаджи четко просматривается интеллектуально-мистический элемент, появившийся после возвращения его из повторного паломничества в Мекку. По-видимому, года, проведенные там, близкое знакомство с мистическими учениями Востока оказали на мировоззрение Кунта-Хаджи достаточно сильное влияние. В итоге он превратился в опытного знатока суфийского тариката кадирийа. Приобретая многочисленных сторонников, Кунта-Хаджи придает своему учению логическую завершенность. Сохранилось предание о том, что он, еще до ареста царскими властями, продиктовал основные положения зикризма своему векилю и личному секретарю Алхан-Юрт, сопровождавшему устаза в ссылке. О существовании такого текста писал А.Д. Яндаров.
В высказываниях Кунта-Хаджи важное место занимали идеи братства всех мусульман и недопустимость вражды между ними. Вопреки противодействию официального духовенства, нравственно-религиозные поучения шейха возымели благотворное воздействие на уставший от войны и жестокости народ. Идеи братского единения в период социальной апатии находили понимание и поддержку в беднейших слоях народа. Призывы вручить свою судьбу Аллаху в этой бренной жизни, а не стремиться ее преобразовать, отвечали умонастроению народа, страдавшего от неисчислимых бедствий, нанесенных колониальной политикой царизма.
Появление Кунта-Хаджи, провозгласившего благочестивые и душеспасительные речи, народ воспринял как чудо. Люди с жадностью ловили его слова, ибо они оживляли измученные, исстрадавшиеся сердца людей, залечивали душевные раны, очищали их души. Проповеди шейха-чудотворца передавались из аула в аул, слушать его приходили из самых отдаленных горских аулов. Кое-кто отдельные мысли шейха интерпретировал с целью разжигания очередных антироссийских выступлений.
Свои наставления Кунта-Хаджи вел как устно, так и посредством рукописных религиозных воззваний, называемых «святыми письменами». По утверждению Х. Мамлеева, в одном из воззваний говорилось: «Скажи, кто не примет и теперь слова моего, тот в день страшного суда будет наказан. Настоящая жизнь и все, что в настоящей жизни, – все это тленное и скоропроходящее; одна жизнь будущая есть вечная! Так пусть же с усердием молятся они богу, так как день суда близок». В данном воззвании отмечены некоторые принципы эсхатологического мировоззрения шейха, состоящие в следующем: покаяние, молитва, зикр, наличие страха перед Богом.
В учении Кунта-Хаджи большое значение отводится связи мюрида с устазом. Такое же значение связи мюрида с шейхом отводится и в накшбандийском трактате «Ал-Адабул-Марзия». В нем констатируется, что мюрид, чтобы достигнуть духовного совершенства, состояния богосозерцательности, должен «ввести шейха в свое сердце, водворить его и не выводить его оттуда, пока он не сделается богознателем посредством шейха, потому что шейхи суть источника Большого вдохновения, а кто вводит в свое сердце этот источник, тот достигнет и степени вдохновения».
Далее в трактате, принадлежащем устазу зикристов, сообщается духовная сила, которой должен обладать истинный устаз: «Если у устаза в разных местах умирают две тысячи мюридов одновременно, то он успевает помочь каждому из них при отделении его души от тела и держит ответ перед ангелами-мучителями за деяния мюрида. Пока у умирающего не побывает его устаз, ангел смерти не приступит к его умерщвлению. Устаз оберегает своих мюридов от страха перед смертью и страшных мест на том свете».
После ареста Кунта-Хаджи в последующем зикризме появляются новые мотивы, связанные с признанием его богоизбранности. Надо сказать, что сам Кунта-Хаджи не допускал такой вольности и очень скромно оценивал свои способности и заслуги перед Господом. Далее в трактате сказано, что избравшие кадирийский трактат – божьи люди, и они превосходят всех, кто избрал земные блага. Они пастыри людей на земле и ими остаются и в загробной жизни. Кунта-хаджинец усерден, он являет собой образец набожности, всегда правдив, так как не смешивает правду с ложью. Кратко суть учения Кунта-Хаджи охватывается следующими основными принципами:
1. Мюрид со своим шейхом должен иметь неразрывную связь.
2. Сердце мюрида должно быть свободно от зависти.
3. В своем присутствии мюрид не допускает осуждения людей, поскольку это страшный грех.
4. Мюрид обязан относиться к людям уважительно.
5. Мюрид не должен допускать злословие на брата-мусульманина. Если же это при нем происходит, то должен немедленно опровергнуть наговор.
6. В обязанности мюрида-кунта-хаджинца входит почитание любого другого устаза как своего, если даже тот находится во вражде с его устазом. Устаз является посредником между мюридом и богом. Условие приближения к богу – строгое соблюдение всех установлений зикризма, следование за своим устазом. Устаз является ответчиком перед Аллахом за образцовое поведение своего мюрида.
Перечисленные принципы составляют каркас нравственно-религиозного воззрения Кунта-Хаджи, и они идентичны основным идеям многих суфийских течений в исламе. Зикристы, наряду с другими представителями суфийских направлений, признают в качестве своей теоретической основы законы Корана и шариата.
Религиозно-нравственные высказывания Кунта-хаджи заслуживают самого пристального изучения, ибо в них содержится много ценных идей, мыслей. Так он утверждает, что порицанию подлежит тот, кто избрал своим ремеслом ложь, а также тот, кто слушает ее. При этом Кунта-Хаджи говорил, что если «человек безразличен ко всему и довольствуется тем, что ест и пьет, то он далек от нравственного совершенства».
По его мнению, к духовным высотам человек может прийти через сердечную любовь к Богу, людям. «Если мюрид хочет знать, насколько он близок к богу, пророку и устазу, то пусть послушает свое сердце, если же оно поражено идеями вождизма и мюрид добивается власти, то пусть знает, что он далек от бога, пророка, устаза», – поучал Кунта-Хаджи. И дальше: «Если сердце мюрида поет, наполнено жалостью, состраданием к людям и оно лишено неприязни к тем, кто выше его, то пусть знает, что он близок к богу, пророку и устазу».
Кунта-Хаджи говорил, что «остановивший в своем сердце гнев, простивший зло, стократ упоминающий имя Аллаха, молящийся за тех, кто злословил, – раб божий». Он осуждал пренебрежительное отношение к бедным, нищим. Однажды в Цацан-Юрте верующий у Кунта-Хаджи спросил: «Я хочу надеть на свою голову чалму. Правильно ли это?» Кунта-Хаджи ответил: «Сначала обвяжи свое сердце чалмой, очищаясь от греха, пороков, а затем голову. Если ты хочешь носить чалму не ради Бога, а ради славы, оставляя при этом «грязным» свое сердце, то это повернется против тебя».
В приведенных мыслях Кунта-Хаджи большое место отводится чистоте сердца. Почему же необходимо очищение сердца от всего безнравственного? На этот вопрос ответ дает один из самых известных теологов, мыслителей мусульманского средневековья Абу Хамид ал-Газали. Он пишет: «Если сердце станет чистым, то может быть ему предстанет Истина (Бог. – Авт.)…».
Проповедуя свои нравственные идеи, шейх исходил из духовной культуры, обычаев, традиций, веками сложившихся адатов вайнахов, подвергая при этом осуждению тех, которые несли с собой зло.
О высоком моральном облике Кунта-Хаджи говорит и то, что он решительно отказывается принимать элементарную помощь от своих мюридов. На этот счет бытует такое предание. Однажды мюриды решили оказать помощь своему устазу. Незаметно пристроившись на кукурузном поле, где Кунта-Хаджи собственноручно совершал прополку, его мюриды начали полоть кукурузу. Обнаружив на своем поле мюридов, он подходит к ним, благодарит за помощь, отделяет линией часть поля, прополотую мюридами, и твердо заявляет, что урожай с части, где не приложен его труд, ему не принадлежит, и он отдает его бедным.
Осуждая высокомерие, гордыню, корыстолюбие, неуважительное отношение к людям, шейх изрекал, что если они присутствуют в сердце его мюрида, то он лишится своего устаза. Кунта-Хаджи учил, что его мюрид обязан признавать превосходство над ним всякого, кто старше его по возрасту, он также должен знать, что его превосходит и любой, кто младше его, ибо, возможно, что тот согрешил меньше, чем мюрид. Шейх высказывается и против бытовавшего среди чеченцев обычая деления жителей аулов на местных и пришлых, обосновывая это тем, что все мусульмане перед шариатом Мухаммада равны. Большим грехом считал Кунта-Хаджи изгнание скотины, забредшей в чужой огород, подвергая ее ругани и избиению.
Однажды у Кунта-Хаджи спросили: «Алимы говорят, нельзя быть святым (эвлия), если не знать четырех мазхабов. Верно ли это?» Кунта-Хаджи ответил: «Пророк познакомил нас с шариатом и определил тарикат. Шариат и тарикат – корни мазхабов. Пророк не умел ни читать, ни писать. Ссылаться на мазхабы, считая, что они от пророка, неверно. Аллах дает интеллект тому, кто пожелает, а также кладет его в сердце по своему усмотрению. Поэтому чтение книг, посвященных мазхабам, не обязательно». Поясняя свои мысли, он приводит следующий пример: «Охотник в поисках дичи идет по следу, но когда он видит саму дичь, то необходимость в следе отпадает». Он считает, что «для того, кто видит Мухаммада и говорит с ним, нет надобности в книгах, разъясняющих мазхабы». Для Кунта-Хаджи важен не путь (следы) сам по себе, посредством которого постигается истина (Бог), а способ непосредственного усмотрения истины. Он признает, что «Муллы шариата» обязаны знать мазхабы, а «устазы тариката» через знание шариата идут по пути, ведущему к Богу. «Первые познают Бога после изучения мазхабов, а вторые «глазами сердца» и любовью к пророку», – разъясняет устаз.
В приведенных софийских, религиозно-философских рассуждениях Кунта-Хаджи зафиксирован многовековой спор, который велся налимами (последователями шариата) и суфиями (последователями тариката). Среди зикристов существует предание, рассказывающее о споре, имевшем место между суфием Кунта-Хаджи и алимами. Этот спор в поэтической форме изложен в назме (религиозная песня – Авт.) о Кунта-Хаджи. В нем сообщается, что однажды в чеченском ауле Автуры местный мулла в присутствии верующих поклялся, что разрушит учение Кунта-Хаджи из аула Илсхан-Юрт. Через своего мюрида об этом узнает шейх зикристов. Когда взволнованный мюрид рассказал услышанное в Автурах, то Кунта-Хаджи успокоил его, сказав, что автуринский мулла знает то, что написано в священных книгах и с ним он собирается спорить по законам той науки, которую усвоил. Но он не знает божественной тайны, не обладает эзотерическими, скрытыми знаниями. И когда Кунта-Хаджи сообщит мулле тайные знания, тот пожалеет о своем поведении. Мулла не сможет разрушить его знания, ибо они от Бога, и только он один это сможет сделать. После таких слов своего устаза его мюрид успокоился.
Совершив вечерний намаз и заявив, что мулле автуринскому приснятся страшные сны, Кунта-Хаджи лег спать. В середине ночи он просыпается, совершает намаз, одевает свои изношенные тулуп, шапку, обувь, опираясь на посох и перебирая деревянные четки, отправился в Автуры к мулле. Прибыв в дом муллы, он застает его склонившимся над религиозными текстами. Поздоровавшись с ним, Кунта-Хаджи спрашивает, почему он не спит; мулла отвечает, что он проснулся от таких сновидений, которых со дня своего рождения не видел, и пытается в священных текстах найти им объяснение. Кунта-Хаджи спрашивает, видел ли он гигантский столб белого сияния, простиравшийся от глубин неба до земли. Пораженный мулла подтверждает это. Кунта-Хаджи повторно спрашивает у него, видел ли он, что от столба исходили золотые лучи, озарявшие все четыре стороны Вселенной, и видел ли он в Илсхан-Юрте огромную чинару, прекраснее всех деревьев на свете. Продолжая рассказывать сновидение, Кунта-Хаджи сообщил, что на нижних ветвях чинары мулла во сне видел смирного мальчика, зорко лицезревшего мир. После того как Кунта-Хаджи точно воспроизвел увиденный муллой сон, тот взмолился, прося шейха растолковать его.
Кунта-Хаджи дает такую интерпретацию: «Гигантский сияющий столб, увиденный тобой, – тарикат, спущенный с неба Богом, золотые лучи, расходившиеся от столба, – суть тариката, распространившегося по всей земле, чинара в Илсхан-Юрте – тарикат, вложенный Аллахом в мое сердце, а мальчиком, зорко смотрящим вдаль, являюсь я, повсюду распространивший тарикат». После таких слов Кунта-Хаджи мулла разрыдался и попросил у него прощения.
Как известно, алимы, изучая и осмысливая священные писания, хадисы, религиозную литературу, опираются на разум, интеллект. Для них в познавательном процессе преобладающими являются логические средства, рациональные формы познания Бога. Иной подход к познанию Бога у последователей тариката, суфиев-мистиков. У них именно сердце является органом, осуществляющим познание.
Самопознание, с их точки зрения, осуществляется опорой на чувства, сердце (сердечную любовь), на интуитивно-мистическое состояние души. Процесс познания имеет эзотерический (тайный, скрытый) характер. Вместе с тем, Кунта-Хаджи сообщает, что нельзя быть святым (эвлия – чеч.), если отсутствует понимание (кетам – чеч.), посредством которого узревается Аллах, а также не опираясь на Сунну пророка. Здесь Кунта-Хаджи предпринимает попытку связать две различные формы познания Бога.
Примечательна и следующая мысль, принадлежащая Кунта-Хаджи: «Подняться в воздух для нас (истинных суфиев. – Авт.) ничего не стоит». «Если кто-то заявляет, что он видит души тех, кто в аду, тот бесспорно невежда, но, если кто-то скажет, что скрытое познание возможно «глазами сердца», прошел семь ступеней испытания, имеет устаза, тот прав и настоящий мусульманин».
Не прошедший семи ступеней испытания, по мнению Кунта-Хаджи, не достигает нравственной чистоты. Осмелившийся взяться за тарикат опасен, если его не наставляет устаз, тот, кто гоняется за материальным благополучием, тот может следовать тарикату, полагает Кунта-Хаджи. Следование канонам ислама и поиски земного рая для него – несовместимые вещи. О равнодушном отношении устаза зикристов к земным благам говорит следующая его мысль о том, что золото и кочки на дороге равноценны: имея золото не следует радоваться больше, чем имея ком земли, и при потере золота не следует огорчаться больше, чем при потере кома земли.
Здесь, на наш взгляд, напрашивается аналогия с мыслями Абу Хамида ал-Газали об аскетизме. Определяя признаки аскетизма, ал-Газали писал, что аскет не должен радоваться имеющемуся и огорчаться утерянному, должен быть равнодушен как к порицающему его, так и к восхваляющему. Первый признак – отречение от имущества, второй – отречение от престижа. Третий признак аскетизма – любовь к Аллаху, привязанность к нему. В сердце аскета несовместимы привязанность к миру и привязанность к Аллаху.
Ал-Газали, излагая свои соображения, исходил из соответствующего положения Корана, которое гласит: «Чтобы вы не печалились о том, что вас миновало, и не радовались тому, что к вам пришло. Аллах не любит всякого гордеца хвастливого».
Значительное место в учении Кунта-Хаджи занимает практическая его часть – исполнение громкого зикра – ритуал воспоминания имени Аллаха, совершается громко и сопровождается сначала медленными телодвижениями, а затем перемещением, переходящим в быстрый бег по кругу против часовой стрелки. Интенсивное отправление зикра часто приводит исполнителя его в экстатическое состояние (шовк – чеч.). Считается, что достигающий состояния экстаза отмечен божьей печатью, и он как бы приближается к Богу. В громком зикре, то есть в зикре-джахрийа, ставшим новым для горцев ритуалом, забывались все земские невзгоды, жестокость времени. Зикр временно избавлял мюридов от душевного дискомфорта, страданий. Исполняя зикр, вращаясь по общему кругу, кунтахаджинцы демонстрировали свою организованность, единство. В ранних религиозных проповедях Кунта-Хаджи присутствовали эсхатологические идеи о конце мира. Они были созвучны пораженческо-пессимистическому настроению, охватившему многих горцев в период затухания Кавказской войны.
В кратком словаре «Ислам» даются следующие тенденциозные сведения о Кунта-Хаджи: «Пытаясь привлечь к себе бедняков, Кунта-Хаджи постоянно подчеркивал свою приверженность нищенскому образу жизни: ходил в рваной одежде, отказывался от подношений со стороны мюридов». Данное суждение построено на основе известных идеологических штампов, согласно которым деятельность всякого религиозного деятеля, а тем более из числа чеченцев, никак не могла быть искренней, нравственно возвышенной. Аскетизм Кунта-Хаджи – не тщеславная демонстрация, рассчитанная на популярность, а норма его жизни, реальное, осознанное поведение, продиктованное внутренним убеждением. Предание сообщает, что он отказывался от подарков, которые преподносили ему верующие, а те, что вынуждали его брать, отдавал нищим и бедным. Кунта-Хаджи меньше всего стремился к афишированию своей святости. Это та самая личность, о которой с уверенностью можно сказать, что образ его мыслей и поведения не расходились, а находились в гармонии. В этом отношении Кунта-Хаджи сравним с философом-моралистом античного мира Сократом, посвятившим себя делу нравственного оздоровления афинян, осуждавшим зло, восхвалявшим и творившим добро. Несмотря на относительность данной аналогии, хочется заметить, что Кунта-Хаджи для чеченцев и ингушей является тем, кем был Сократ для духовной жизни греков. Нравственные принципы, которых придерживались Сократ, Кунта-Хаджи и не только они, – вечны, ибо они всегда согревают людей, взывают к добру и милосердию. В час тяжелых испытаний для своего народа он добивался установления духовного братства людей, их нравственного очищения и возвышения.
АРЕСТ И ССЫЛКА
3 января 1864 г. местная администрация Чечни подвергает аресту Кунта-Хаджи, его брата Мовсара и других последователей. По одному из преданий, его арестовали в ауле Сержень-Юрт, где он скрывался у своих родственниках, предвидя свой арест. Власти арест шейха производят, учитывая временную обессиленность горцев, противостоявших в течение двадцати пяти лет крупным военным силам царской армии, а также неоднозначное отношение к новому тарикату населения и духовенства. Время ареста – зима – выбрано специально. Зимние холода, по расчету властей, лишали бы чеченцев возможности предпринять активные действия. Цель ареста Кунта-Хаджи была обозначена более чем определенно: «Искоренить зикр в чеченском племени». Власти ставят задачу: «В течение двух оставшихся зимних месяцев изъять из чеченского племени наиболее беспокойные и возмущающие народ наглости». Под последним, надо полагать, подразумевались зикристы.
6 января Кунта-Хаджи вместе с другими его сподвижниками из крепости Грозной доставляется во Владикавказ. Здесь, в тюрьме, устазу зикристов объявляется о выселении его в Россию. В профилактических целях царские чиновники вынуждают Кунта-Хаджи под диктовку написать письмо к «духовным и почетным лицам Чечни, а также его векилям и наибам».
В своем письме шейх просит чеченцев оставаться спокойными после его ареста. Царские чиновники ему внушают, что срок пребывания и условия содержания его в ссылке будут целиком и полностью зависеть от последующего поведения чеченцев.
Какое значение придавали власти аресту Кунта-Хаджи, говорит тот факт, что вопрос этот решался в Тифлисе и Санкт-Петербурге. Арест главы зикристов санкционируется по прямому распоряжению наместника Кавказа Его Императорского Высочества, Великого князя Михаила Николаевича Романова.
Начальнику Терской области от Командующего Кавказской армией за подписью «Михаил» поступает рапорт, разрешающий отправку Кунта-Хаджи в арестантские роты Наказного Атамана Войска Донского в г. Новочеркасск. Туда вместе с ним были отправлены Мовсар и его ближайшие сподвижники.
Царские войска спешат выслать Кунта-Хаджи подальше от Кавказа. Из Владикавказа он и его векили в сопровождении штабс-капитана Фон-Шаке и двух урядников отправляются в Новочеркасск в арестантские роты Войска Донского. Путь следования арестованных в ссылку пролегал через пункты Змейская, Прохладная, Георгиевская, Ставрополь, Екатеринодар, Новочеркасск. Из Новочеркасска Кунта-Хаджи по прямому указанию Императора Александра II ссылается в бессрочную ссылку под надзором полиции в одну из отдаленных от Кавказа губерний. Последователи Кунта-Хаджи распоряжением министра внутренних дел Российской империи ссылаются на различные сроки в разные российские губернии.
Кунта-Хаджи и его сподвижники доставляются в арестантские роты Наказного Атамана Войска Донского. Мовсар, Абдусалам, Карнай и Талиб – векилы Кунта-Хаджи – проходят медицинское освидетельствование о состоянии здоровья. Медкомиссия находит их здоровыми и предписывает выполнение в крепости земляных и других работ. Упоминание о прохождении медицинского осмотра Кунта-Хаджи в цитируемых нами документах отсутствует. По-видимому, мюриды не позволяли своему устазу выполнять тяжелые земляные работы, беря на себя эту функцию.
Более полугода Кунта-Хаджи месте со своими векилями проживает в Новочеркасске. К этому времени император издает рескрипт сослать Кунта-Хаджи под надзором полиции в уездный город Устюжно Новгородской губернии. На основе указания императора Министерство внутренних дел издает распоряжение от 20 марта 1864 года «О поселении сосланного с Кавказа жителя Чеченского округа Ших-Кунты под надзором полиции в Новгородскую губернию без срока». А остальные его мюриды – Абдусалам, Карнай и Талиб – распоряжением от 23 апреля 1864 года отправляются в ссылку «в Смоленскую губернию без срока». Брат Кунта-Хаджи – Мовсар, муллы Гушмазуко-хаджи и Тарко-кадий были сосланы высочайшим повелением в Выборгские арестантские роты сроком на пять лет, чтобы по прошествии этого срока отправить их на бессрочное поселение в Сибирь.
Из документов становится известно, что «Мовсар в Выборгские арестантские роты не прибыл». Он совершает побег по пути следования в Выборг. Соответствующий документ гласит, что «Мовсар на родину не пребывал, по частным сведениям от выходцев из Турции известно, что он находится в Турции при его семействе». (Гражданин Сирии Мухаммад Вяпи подтверждает, что Мовсар действительно жил в Турции, а затем перебрался в Сирию, где прожил долгую жизнь, умер и похоронен там. Интересные сведения о современных родственниках Кунта-Хаджи привел в своих публикациях в газете «Даймохк», посвященных чеченской диаспоре Ближнего Востока, журналист Абу Уциев. В них также сообщается, что Мовсар жил в Турции, умер и похоронен в Сирии). По прибытии в Тамбов Кунта-Хаджи разлучают с соратниками. Здесь в течение двух месяцев он остается один. На пропитание ему выделяются деньги в размере трех копеек. Здоровье шейха пошатнулось. Он лишен минимальных средств для поддержки своего здоровья. Но в нем еще теплится надежда.
Отсутствие рядом товарищей, болезнь и нужда вынудили Кунта-Хаджи написать несколько писем на родину, адресованных генерал-майору Туманову и князю Турлау-Беку (Турлову. – Авт.), родным, наибам и кадиям Чечни. Написаны они на арабском языке и переведены на русский язык. Их он пишет как с пути следования, так и с места окончательной ссылки. В одном из писем сообщает, что не знает, сколько пробудет в ссылке, но якобы ему объяснили – два года. Кто объяснил и почему именно два, в письме не говорится. Наверняка по каким-то причинам Кунта-Хаджи не было сообщено, что он ссылается навечно. В том же письме шейх огорчается: «Нет у меня никого из моих товарищей!»
Далее из содержания письма становится известно, что Мовсар, Кашмизка (Гушмазуко-Хаджи – Авт.), Тарко удалены в крепость Выборг, а Куранха, Талиб и Абдусалам в Минскую губернию. Шейх сетует на незнание русского языка, цен на продукты, отсутствие возможности справить необходимую одежду, на болезнь глаз и всего тела. Оказавшись в затруднительном положении, Кунта-Хаджи взывает: «Обратитесь, друзья, к князю Туманову, попросите его ради моей немощи оставить при мне хоть одного человека до скончания срока моей ссылки».
Сильно беспокоит его незнание положения оставшихся на родине семьи и родственников. Именем Аллаха он просит сообщить ему о состоянии своей семьи, семьи брата Мовсара и родственников. А также просит рассказать о своем сыне Мовле, которому «на поляне Хаджи-Ирзав (Хаджи-Ирза – Авт.) Мухаммад нанес две раны в голову». Тут же шейх интересуется: «Продолжает ли он (Мовла – Авт.) учиться чтению и письму или уже покинул?» Далее он добавляет: «Я прошу Вас написать мне о сыне, боясь, чтобы не повторил, как это было прежде». Данную мысль Кунта-Хаджи, думается, следует понять так, что если его сын Мовла продолжит учение нового тариката, то его постигнет та же участь, что и шейха.
В тексте этого письма Кунта-Хаджи просит уведомить его о «положении религии, исповедуемой им». Это выражение в тексте переводчиком подчеркнуто.
Обращаясь к своим родственникам, Кунта-Хаджи призывает беречь известную им поляну, ибо она пригодна для посева. В заключение письма обращается к князю Турлову быть благосклонным к его семье.
Но просьбы и обращения попавшего в беду Кунта-Хаджи оказались гласом вопиющего в пустыни. «Друзья» так и не сочли нужным прийти ему на помощь. Письма Кунта-Хаджи не передавались ни его родственникам, ни последователям, они застревали в канцеляриях царских ведомств. В письме, переведенном, по признанию неизвестного переводчика, не совсем четко, Кунта-Хаджи сообщает, что ему решительно есть нечего.
В одном из письменных сношений Туманова со штабом Главнокомандующего Кавказской армией проскользнула попытка оказать материальную помощь Кунта-Хаджи. Обращая внимание на его бедность, Туманов докладывал: «Что касается до Ших Кунты, по бедности своей не могущего содержать себя в ссылке на свой счет, я вхожу с представлением о разрешении, вследствие особых обстоятельств, производить ему довольствие на равных с лицами привилегированных сословий».
Из этого же документа напрашивается такой вывод, что к определенным лицам царские власти делали снисхождение, «производя им довольствие на равных с лицами привилегированных сословий».
На желание Туманова проявить благосклонное отношение к шейху-узнику высшее чиновничество Кавказского наместничества не замедлило отреагировать. Лорис-Меликов, к этому времени получивший повышение в Тифлис, на запрос Туманова повелительно потребовал ответить: «как следует понимать то «особое содержание для лиц привилегированных сословий, о котором упоминается». Туманов, поняв свою «оплошность», не дает ответ на запрос Лорис-Меликова. Тогда следует второй запрос. И на него Туманов не отвечает. Предприняв неудачную попытку оказать материальную помощь Кунта-Хаджи для нормального его содержания в ссылке, Туманов ее больше не повторил. Слишком издевательски звучал вопрос Лорис-Меликова, властно требующего от Туманова дать ему разъяснение по поводу неосторожно высказанного намерения. Таким образом, устаз, творивший добро, призывающий к справедливости, братству и милосердию, проповедовавший ненасилие, лишается каких-либо привилегий.
Прибыв к месту окончательной ссылки, определенной высочайшим повелением, 3 февраля 1865 года Кунта-Хаджи пишет записку своей супруге Седе.
Приведем полный текст записки, которая, возможно, не лишена некоторых вкраплений, намеренно сделанных переводчиком: «Милая моя Седа. Будь столь добра, пришли мне десять рублей серебром, а то мне жить нечем, получаю кормовых денег всего 6 копеек в сутки, а хлеб очень дорог и прочие продукты. Я, слава богу, остаюсь жив и здоров, чего и тебе душевно желаю. Адрес, где я живу, Новгородской губернии, уездный город Устюжино. Находящемуся под надзором полиции ших Кунты».
Прискорбно то, что она также не дошла до адресата. Если бы даже это письмо не задержали, то все равно жена Кунта-Хаджи его не получила бы, так как она с детьми и ближайшими родственниками переселилась в Турцию, произошло это в мае 1865 года, т.е. через год после ссылки предводителя зикристов.
Возникает вполне закономерный вопрос: как же так случилось, что, не дождавшись из ссылки своего мужа, Седа отправилась на чужбину? Тем более, что она наверняка знала, как и все горцы, что Турция для них никогда не была обетованной землей. Дело в том, что после Кавказской войны царские власти прилагают огромные усилия для удаления с Северного Кавказа в единоверную, но далеко недружелюбную Турцию, как можно больше чеченцев. Первая волна переселения чеченцев в Турцию началась в 1859 году, сразу же после окончания Кавказской войны, а вторая – в 1864 году, которая усилилась после подавления зикристского восстания в Шали, а также поражения восстания Тазы Экмирзаева в 1865 году.
По инициативе кавказского наместничества велась широкомасштабная пропаганда среди населения, подбивавшая горцев к переселению в Турцию. Царская администрация после зикристских выступлений увидела в них серьезную опасность для себя.
Чтобы подтолкнуть зикристов к переселению в Турцию, начальник Терской области Лорис-Меликов, генералы Туманов, Кундухов и другие чиновники распространили слух о скором переселении Кунта-Хаджи в Турцию. Чтобы реализовать свой замысел, власти идут на то, что заставляют переселиться в Турцию одного из братьев Кунта-Хаджи. Генерал-майор Кундухов в своем донесении Лорис-Меликову пишет: «В Большой же Чечне, по-моему, необходимо двинуть брата Конты: с ними пойдут все зикристы, и это было бы хорошо во всех отношениях. Я послал к нему, чтобы он поскорее выступил со всеми своими родственниками».
Горцы восприняли провокацию царских чиновников за чистую монету, поддавшись этому обману, в значительном количестве покидают родину. В числе переселенцев оказалась и Седа – жена Кунта-Хаджи.
Только сегодня мы можем узнать, как сложилась дальнейшая судьба семьи Кунта-Хаджи на чужбине. Его два сына – Мовла и Мухаммад – умерли рано. Дочь Эсет вышла замуж в Турции. Она побывала в Чечне в начале ХХ века и в 30-х годах. По рассказу Яраги Мамадаева, праправнук Кунта-Хаджи, правнук Эсет – Довхан Гуйреш, сегодня является министром обороны Турции. Таковы неполные сведения о родственниках шейха, переселившихся в Турцию.
Совершенно мало сведений о Кунта-Хаджи за период нахождения его в ссылке в Новгородской губернии, где он находился под надзором полиции более двух лет.
В поисках таких сведений мы запрашивали государственные архивы Новгородской, Вологодской областей (г. Устюжино ныне территориально относится к Вологодской области). Из государственного архива Новгородской области получена выписка из «Ведомости о лицах, находящихся под надзором полиции Новгородской губернии в городе Устюжино и уезде за 1865 год». Под номером 18 данных ведомостей проходит «Чеченец Ших Кунты. Возраст 35 лет. Сослан за распространение фантастического учения «зикра». Проживает в Устюжино, постоянных занятий не имеет. Получает в месяц 1 рубль 80 коп. Женат, жена живет на их родине».
Другими сведениями государственный архив Новгородской области не располагает. В государственном архиве Вологодской области сведений о Кунта-Хаджи вообще не оказалось. Дореволюционный историк И. Попов в 1866-1867 годах имел личную встречу с Кунта-Хаджи. И вот что он сообщает о впечатлении, произведенном на него устазом зикристов: «Беседуя с ним, я был поражен его тактом держать себя, его умением вести беседу, улыбкою, жестами, его величественной осанкой. Одним словом, человек этот был создан из массы симпатий и благородства. Это был обаятельный человек и опасен в смысле политическом, к чему он стремился».
Искренне импонируя Кунта-Хаджи, И.Попов не прав в утверждении, что он стремился к каким-то политическим действиям. Подробно мы об этом говорили выше. Жизнь устаза зикристов в ссылке, судя по тому, что ему выделялось в сутки 6 копеек, не была легкой и не шла ни в какое сравнение с арестантской жизнью Шамиля. Казалось бы, на пленного Шамиля, как главного врага царизма, должна была снизойти не милость царская, а гнев высочайший, но тем не менее император Александр II свого врага и врага своего отца, проявив благосклонность, встречает царскими почестями. Шамиль ссылается в Калугу, туда же пребывает его многочисленная семья, ему назначается ежегодная пенсия в размере 15 тыс. рублей, семье выделяется большой трехэтажный дом. Любую прихоть Шамиля и его чад власти исполняют незамедлительно. Местные вельможи наносят визиты Шамилю и всюду Шамиль и члены его семьи – желанные гости. Поэтому трудно назвать предводителя кавказских горцев пленником, скорее всего он почетный гость. Либерализм царского двора к Шамилю на первый взгляд вызывает недоумение, однако все это объяснимо. Шамиль не просто пленник, он глава проигравшего войну государства – имамата. По существующему международному этикету, император Александр II проявил к своему пленнику царское великодушие. Кроме того, Шамиль, в отличие от Кунта-Хаджи, не был просто нищим пленником. Он имел большие богатства и сам мог по-царски одарить кого угодно. Для императора Шамиль хоть и пленник, но по духу он ему близок, ибо стремился к владычеству на Кавказе, как и все русские цари.
Другое дело Кунта-Хаджи. Будучи выходцем из беднейшей части чеченцев, на земле, завоеванной Российской империей, он пытался установить духовное братство, социальное равенство, добивался выполнения этой программы всем своим существом, высоконравственными поступками, силой слова, духа. Успех в борьбе с социальным злом он видел не в применении силы, а в нравственном самоочищении, возвышении, взаимной поддержке горцев, вечном поиске Бога. Строгий аскетический образ жизни, глубокая набожность, желание облегчить людские страдания привлекали на сторону шейха наиболее пострадавших в войне чеченцев. Отношение к Кунта-Хаджи царских вельмож и самого императора было совершенно иным, нежели к Шамилю. Конечно же, Кунта-Хаджи несравним с Шамилем как с выдающимся военно-политическим деятелем. Вне всякого сомнения Шамиль был достойным противником русских императоров. В отличие от него Кунта-Хаджи – не воин, и он не совершал военных подвигов. Он миротворец, святой. Его подвиги лежат в сфере духовной. Он признает одну единственную власть – власть Бога. Поэтому к Кунта-Хаджи не могло быть снисхождения со стороны сильных мира сего.
В политическом отношении, в стремлении к неограниченной власти Шамиль и русские императоры близнецы, хотя и являлись злейшими врагами. Кунта-Хаджи же их полный антипод. Для царизма люди с мировоззрением Кунта-Хаджи были куда более опасны, чем Шамиль. Для царских властей Кунта-Хаджи – фанатик, преступник, смутьян, подбивающий людей служить не господам, а Богу. Поэтому в официальных царских документах он зачисляется «в политические преступники», «фанатики», ибо искал праведное общество, призывая жить по справедливости, по законам совести, мучился до самоистязания, переживая за людские пороки. И в самой России подобные Кунта-Хаджи «фанатики» всегда подвергались гонениям. Кто знает, быть может, русский император, подписывая рескрипт об аресте Кунта-Хаджи, упреждал возможность распространения и проникновения его «крамольных» идей в массы мусульманского населения России. Последователи Кунта-Хаджи не признают факт его смерти, считая, что он скрылся и явится вновь, тем самым признавая его махди. В самые трагические годы для собственного народа шейх Кунта-Хаджи не уставал взывать к взаимной помощи и милосердию. За его нравственную чистоту, поиски общего блага, высокую духовность в Индии Кунта-Хаджи непременно нарекли бы именем Махатма, что означает Святой. Он не просто святой, а святой, пострадавший за новую философию, за новое мировоззрение. Он святой – великомученик!
Зло, грубая сила, антинародная власть погребли слабые, начавшие распространяться в Чечне и за ее пределами ростки новой философии – философии ненасилия. Так и хочется перебросить мостик от духовного мира Кунта-Хаджи к духовному миру Льва Толстого, а от него к Мохандасу Ганди. И если эта цепочка состоятельна, то не означает ли это присутствие духовного родства между этими великими людьми? А, впрочем, это вопрос для специального исследования.
«КИНЖАЛЬНЫЙ БОЙ» ПОСЛЕДОВАТЕЛЕЙ КУНТА-ХАДЖИ
После ареста Кунта-Хаджи движение зикристов возглавили два шейха: Салам и Мячик, а также известный абрек Вара – сподвижник Атаби Атаева, бывшего наиба Шамиля. Шейх Салам через некоторое время был арестован, а шейх Мячик-мулла скрывался от власти. С арестом Кунта-Хаджи начались стихийные сборы зикристов, требовавших от местных властей освобождения своего устаза, полагая, что Кунта-Хаджи находится в укреплении Шали. На самом деле он и его ближайшие сподвижники к этому времени были отправлены в крепость Новочеркасск. С каждым днем число зикристов возрастало, а их требования становились настойчивыми.
Зикристы предпринимают попытку поднять всеобщее восстание в Чечне, но она провалилась. Уставшее от Кавказской войны население не поддержало их. В отдельных аулах зикристам давали отпор, не позволяя им даже вступать в какие-либо переговоры с жителями. А некоторые представители официального духовенства, проявляя рвение перед начальством, предавали их анафеме.
После ряда неудачных попыток возбудить население, зикристы из наибств Большой и Малой Чечни сходятся в ауле Герменчук. Туда прибывают зикристы из Ичкерии и наибств Качкалыковского и Автуринского. 14 января собрались свыше 3000 последователей Кунта-Хаджи и им сочувствующие. Обстановка в Чечне приобретала взрывоопасный характер.
18 января, совершив омовение в реке Бассе, эта масса зикристов, побросав винтовки, имея только шашки и кинжалы, двинулись на царские войска, прибывшие к месту их возмущения.
Вместо того, чтобы попытаться мирными средствами разрешить обстановку, начальник Чеченского округа генерал-майор Туманов применяет превентивные меры. Он сосредоточивает под Шали значительные военные силы: «шесть батальонов, четыре сотни казаков, два конных и два батарейных орудия, в числе их 1, 2 и 3 батальоны Навагинского пехотного полка, 2 и 3 батальоны Куринского пехотного полка, 2-й батальон Кабардинского пехотного генерал-фельдмаршала князя Барятинского, две сотни Моздокского и два Гребенских казачьих полка, взвод батарейной № 4 батареи и взвод казачьей конно-резервной батареи».
Кроме того, командующий войсками Терской области, получив донесение о положении в Чечне, счел нужным направить туда из окрестностей Владикавказа три батальона при двух орудиях, и 18 января сам прибыл в крепость Грозную. Рассчитывая, что приближение войск заставит одуматься зикристов, князь Туманов двинул эти войска к Герменчуку. Однако такой «маневр» не усмирил зикристов. Они всего лишь отошли к аулу Шали. Опасаясь численного превосходства зикристов, Туманов увеличивает войско в районе Шали. Накапливающее царское войско представляло собой отборные военные силы, участвовавшие в период Кавказской войны, приобретшие опыт ведения боевых действий с горцами.
На встречу с зикристами прибывает с почетными жителями Чечни Урус-Мартановский наиб, царский майор Сайдулла Османов, попросивший Туманова не применять военные меры, надеясь, что он сумеет уговорить кунтахаджинцев выполнить требование администрации: прекратить зикр, выдать всех лиц, подлежащих ссылке. На состоявшихся переговорах с зикристами наибу Сайдулле и старшинам не удалось склонить их к выполнению условий администрации. Но зикристы дали обещание не предпринимать каких-либо военных действий. Одновременно они просили разрешения отправить депутацию к высшему начальству с просьбой о снисхождении к арестованным и возвращении их к семьям. Не приняв во внимание эту просьбу, Туманов подвинул к укреплению Бердыкель несколько батальонов.
Ночью 17 января Туманов от своих лазутчиков получает сведения, что кунтахаджинцы не только не хотят покориться, но задержали Сайдуллу Османова и приняли решение напасть на солдат рано утром 18 января. Отпущенный зикристами Сайдулла подтвердил сообщение лазутчиков. Туманов предпринимает еще попытку урегулировать мирным путем сложившуюся обстановку. Очередной раз он собирает авторитетных людей и обращается к ним с просьбой содействовать успокоению последователей Кунта-Хаджи. Когда стало ясно, что зикристы намерены выступить, он дает слово, что не начнет каких-либо действий, не дождавшись первого выстрела с противоположной стороны. Трагическая развязка описана в докладной записке командующего Кавказской армией Военному министру Российской империи Д.А. Милютину: «Чтобы не подвергаться не выгодам боя при движении колонны, генерал-майор князь Туманов оставил войска на месте их бивачного расположения в виде каре, перестроив только батальон в ротные колонны. Едва он успел это сделать и объехать войска, как густая толпа зикристов выступила из Шали и направилась на передний и правый фасы отряда; отдельная партия пошла на левый фас, кавалерия, выскочившая из аула, одновременно с движением пехоты заскакала нам в тыл. Произошло дело, едва ли виданное в Чечне. Три тысячи фанатиков (в том числе даже несколько женщин) без выстрела, кинжалами и шашками шли как исступленные на отряд из шести батальонов, который ожидал их неподвижно, держа ружья на руку. Зикристы подошли к войскам на расстояние не более 30 сажень: партия их, ушедшая на наш левый фас, дала залп, и все они бросились бежать в совершенном расстройстве во все стороны, спеша скрыться в ауле и ближайшем лесу. Перед фронтом наших, рядом и среди осталось 150 тел. Взвод казачьей артиллерии, высказав вперед, провожал бегущих картечью. Общая потеря мятежников еще не приведена в известность. В числе заколотых штыками осталось 5 женских трупов. У нас убито 8 нижних чинов и ранено три обер-офицера и 30 рядовых, большей частью шашками и кинжалами. В числе раненых оказался Навагинского полка поручик Ларин (навылет в грудь из пистолета) и Куринского пехотного Его Императорского Высочества Великого князя Павла Александровича полка штабс-капитан Шосте (тяжело в голову) и прапорщик Двигубский. Лошадей строевых и подъемных не потеряно ни одной».
Для власти было чрезвычайно важно, чтобы зикристы не получили общенародной поддержки. Здесь свое умение проводить политику «разделяй и властвуй» мастерски продемонстрировало военное командование, которое лишало зикристов поддержки и общего сочувствия населения и после их поражения.
Как пишет в своем донесении Михаил Романов: «Если бы дело подавления этой партии не было связано с вопросом о целом населении Чечни, и мы были вполне убеждены, что чеченцы совершенно равнодушно будут смотреть на участь последователей Кунты, то, конечно, нападение последних на отряд могло бы сопровождаться более блестящими результатами, особенно если бы аул Шали был взят штурмом». От штурма аула Шали Туманов воздержался из-за того, что значительная часть этого огромного аула не подлежала влиянию зикристов, и в бою войска едва ли пощадили бы кого-нибудь. И такая победа соединила бы зикристов с народом и нанесла бы урон политике власти. Весть о волнениях в Чечне быстро распространилась по Северному Кавказу. Кабардинцы первые поспешили заявить, что все они готовы явиться на службу и идти в Чечню. «Неизменная преданность, которой отличаются осетины, не замедлила обнаружиться во всей силе и при этом случае. В Ингушском округе назрановцы и карабулакцы, хотя между ними есть и последователи зикра, остаются спокойными. Назрановцы изъявили готовность по первому требованию выставить конную милицию со своим продовольствием на десять дней.
При первом известии о движении зикристов жители Нагорного округа тотчас послали своих наибов и старшин к полковнику Муравьеву и по распоряжению последнего устроили караулы из пеших и конных, чтобы не допустить мятежников на свои земли. На приверженцев Кунта дело под Шалями произвело очень сильное впечатление. Они разошлись мелкими партиями в Ичкерию и по аулам автуринского и аргунского наибств и, не надеясь более на собственные силы, считают себя без поддержки населения погибшими, а потому употребляют все усилия, чтобы возбудить к себе сочувствие народа», – сообщается в документе. Существует версия, что восстание зикристов спровоцировали шейх Мячик-мулла и абрек Вара – очень деятельный и энергичный член зикристского братства. Первый якобы убеждал зикристов в том, что оружие русских солдат не выстрелит, ибо устаз Кунта-Хаджи наполнит их водой.
Число зикристов в шалинской бойне по разным источникам различается. Так, в докладной записке наместника Кавказа называется цифра убитых зикристов более 150, а у Г.А. Вертепова – 100 человек, а по Х. Ошаеву – более 400, в том числе пять женщин, которые были одеты в мужскую одежду, а в «Очерках истории Чечено-Ингушетии» убитых насчитывается 164 человека, в том числе 6 женщин. Как видно, сведения о количестве убитых в восстании зикристов разноречивы. Расправой над зикристами царский режим вверг Чечню в траур, редкой семьи зикристов не коснулась эта трагедия. После шалинской бойни начались массовые репрессии, аресты и ссылки кунтахаджинцев. От репрессий скрылись шейх Мячик, абрек Вара. Последний участвовал в бою с войсками в качестве «векиля» и выделялся черным значком, приложил много сил, чтобы поднять зикристов на борьбу с царизмом.
Вара был участником восстания крестьян Аргунского ущелья в 1860-61 годах, ближайшим сподвижником руководителя этого восстания Атаби Атаева. После подавления восстания и ареста Атаби Вара, скрываясь в трущобах Хорсаноя, тайно проживая в различных аулах Чечни, вел абреческую борьбу с царизмом. Как отмечается в царском источнике, «большая часть преступлений, совершавшихся в то время в крае, было делом или лично самого Вара, или же он всегда принимал в них деятельное участие».
Вара в народе пользовался авторитетом народного мстителя. Царские власти приложили все усилия, чтобы уничтожить его. По указке властей Вару выслеживали царский наиб Гуданат, который задался целью отомстить за убитого им своего брата. По приказу Гуданата Вара был заманен на ночлег в аул Новые Атаги. Дом, в котором он скрывался, был окружен взводом драгун. В течение трех часов Вара отстреливался от наседавших на него драгун, исполняя при этом зикр. Раненный, с шашкой в руках и с громким пением ясына (предсмертной молитвы), он бросается на драгун и погибает.
Страницы: 1 2
Рубрики: