СБОРНИК СВЕДЕНИЙ О КАВКАЗСКИХ ГОРЦАХ
ВЫПУСК 3
тифлис 1870
ДОМАШНЯЯ И СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ ДАГЕСТАНСКИХ ГОРЦЕВ
Аварского племени.
I.
Весь мусульманский мир, как известно, отличается строгостью исполнения обрядов своей религии. Один из важнейших мусульманских религиозных обрядов следующий: мусульманин ни в каком случае не должен добровольно пропускать ни одного намаза[1] и обязан творить его непременно в назначенное время. Молятся мусульмане пять раз в сутки. Распределение этих молитв следующее: 1) ругалиль-как — молитва рассветная — творится между утренней зарей и восходом солнца. Неуспевший помолиться до появления первых солнечных лучей впадает в большой грех и должен отмаливаться в определенное для следующего намаза время. Это называется как-бицызи — наверстать молитву. 2) Кады-как — полуденная молитва — творится, когда солнце поднимается так высоко, что стоит над каабою, или домом Божьим в Мекке. Молиться в эту минуту необязательно: каждому позволяется помедлить час и даже до полутора часа после полудня. 3) Молитва пред заходом солнца — баканы-как — творится между четырьмя и шестью часами по полудни. 4) Маркачу-как — сумеречная молитва — творится, когда на горизонте совершенно исчезнут лучи солнца, и 5) боголиль-как — вечерняя молитва — когда совершенно стемнеет, т. е. около 7 часов по полудни зимою и около 10 летом. Горцы говорят, что они не только по времени узнают час, назначенный для молитвы, но, от привычки часто молиться, чувствуют приближение даже минуты молитвы. Последнюю фразу горцы выражают словами: черхотль тляля, т. е. тело чувствует. Не смотря на такую чувствительность мусульманского тела, в каждой деревни назначается человек, на которого возлагается обязанность напоминать народу приближение времени для молитвы. Этот человек носит название будун[2]. Для призыва правоверных к молитве, будун, с высоты минарета или с плоской крыши мечети, читает следующие стихи:
Велик Бог! Велик Бог!
Свидетельствую, что нет Бога, кроме единого.
Свидетельствую, что Магомед есть посол Божий.
Приходите молиться.
Приходите к счастью.
Молитва полезнее сна. ( Читается при утреннем призыве).
Велик Бог! Велик Бог![3]
Нет Бога, кроме Бога.
Хотя никто не сомневается, что молитва полезнее сна, но не это заставляет горца оставлять постель, а приобретенная с ранних лет привычка пробуждаться пред утренней зарей и необходимость молиться, не пропуская назначенного для этого времени. Необходимость же эта едва ли происходит от набожности горцев, ибо большая часть из них отбывают молитву, как какую-нибудь общественную повинность, за неисполнение коей общество не оставит виновника без наказания. Следить за своевременным и точным исполнением религиозных обрядов лежит на обязанности сельских дибиров (мулл). Блюстители эти, основываясь на постановлениях корана и шариата и считая человека, добровольно пропустившего молитву и вообще небрежно исполняющего долг мусульманина, гяуром, осуждали его на смертную казнь. Последнее относится к временам мюридизма. Благодаря страсти горцев к клевете, наибам и дибирам шамилевских времен не трудно было следить за поведением своих подчиненных; каждый остерегался своего соседа и смотрел на него как на доносчика; даже родственники были между собою неискренни. Такой бдительный надзор во время шариата[4] сделал горцев ревностными исполнителями его, из опасения подвергнуться смертному наказанию. В до-шариатное же время, или, лучше сказать, в безалаберное время, многие постановления корана и шариата оставались на страницах их мертвою буквою; особенно молитва не имела ревностных исполнителей. В то время, для спасения души, горцы считали достаточным частое исполнение слова газават (священная война с гяурами)[5], что не трудно было исполнять, спускаясь для того с гор в долины Грузии. Но при шариате этого было недостаточно, и никакой религиозный подвиг не мог заменить молитву.
Женщины, — проникнутые религиозным чувством вследствие частых проповедей дибиров, не упускавших ни одного случая внушать горянкам, что главная религиозная обязанность последних состоит исключительно в угождении мужьям[6], или, как горцы выражаются, «служить мужьям», — по окончании будуном призывного стиха, немедленно подымаясь с постелей, торопливо нагревают воду и снимают висящие на стенах медные или деревянные тазы, такой величины, что два человека свободно могут усесться в них. Такая посуда есть необходимость для каждого мало-мальски зажиточного горца и служит им в известных случаях вместо ванн. Тазы эти в торжественных случаях служат (на свадьбах, похоронах) вместо подносов. Их уставляют чашками, тарелками и т. п. посудою, наполненною кушаньем.
Очищение тела в известных случаях, как и омовение к молитве (коран, глав. IV, ст. 46, V, 8, 9), предписываются кораном с целью содержать тело в чистоте, и если цель эта у горцев не достигается, то это потому, что они считают достаточным в этом случае одного прикосновения воды, не стараясь ею смывать с себя грязь и пыль. Вследствие такого пренебрежения омовением, горцы страдают накожными болезнями, так что нет почти ни одного горца, который бы избежал заболеванья чесоткою, паршами и т. п. накожными болезнями. Летом ни один горец не позволяет себе купаться дома; все без исключения ходят в общие купальни, устроенные возле мечетей или в самих мечетях. В зимнее же время бедные люди, у которых нет больших тазов, обливаются из кувшинов теплою водою в сарае. Освежив и очистив тело обливаньем или купаньем, горцы поспешно оканчивают утреннюю молитву, состоящую из двух коленопреклонений обыкновенных, с несколькими молитвами каждое, и, закутавшись в сагулы[7], снова ложатся спать. Редко, и то лишь пожилые, грамотные люди, читают несколько стихов из корана.
Между тем, как мужчины занимаются телоукрепляющим сном или душеснасительным чтением, женщины принимаются за свои обычные работы: собирают на улице скотский помет, делают из него кизяки, прилепливая их к стенам сакель и заборам, для просушки, убирают скотину и проч. Довольнее же всех бывает женщина, идущая с кувшином за спиною по воду к фонтану, у которого собирается не мало женщин. Так как устройство фонтанов приспособлено для набрания воды лишь одному человеку, то приходящие за ней женщины наблюдают очередь. Пока одна наполняет свой кувшин, ожидающие очереди занимаются сообщением друг дружке разных хабаров (новостей), злословием, хвастают мужьями или порицают их за то, чем другие хвастают; шепчутся, хохочут, вздыхают, проклинают, благословляют, бранятся, ссорятся и мирятся, напевают в полголоса песни, громко кричат ляилляха-иллаллах и проч. Утро и вечер — это единственное свободное время, когда горянки, собираясь у фонтана, делятся впечатлениями, произведенными на них прошедшим днем или ночью; в остальное же время они заняты работою и не могут собираться по примеру мужчин, сидящих с утра до ночи на гудекане (площади), проводя целые дни в праздности.
Доставка для семейства воды возлагается по большей части на женщину, занимающуюся стряпаньем. Возвратившись от фонтана, она немедленно принимается за приготовление на завтрак (он же и обед) хинкала. Этот сорт кушанья принадлежит к самым грубым и малопитательным, но составляет повсеместную, ежедневную пищу, как для бедного, так и для богатого класса горцев. Даже те, которые занимают на службе хорошие места и получают от правительства хорошее содержание, большею частью питаются хинкалом. Хинкал этот ни что иное, как куски пресного теста, приготовляемого из кукурузной, просяной, бобовой и, редко, пшеничной муки, сваренные в чистой воде. Вынув эти куски из воды, приправляют их уксусом (сывороточным — рыдыл-канц или виноградным — чадол-канц)[8], чесноком и небольшим количеством соленого коровьего сыра. Воду, в которой варят хинкал, некоторые пьют, а оставшаяся, с прибавкою к ней небольшого количества какой-нибудь муки, идет в пойло скотине и собакам. Хинкал заменяет у горцев не часто употребляемый ими печеный хлеб, который приготовляется из такого же пресного теста. Его раскатывают в тонкие лепешки и пекут в золе или на каменной плитке, служащей вместо сковороды. В иных аулах для печения хлеба устроены печи (кор). Таких печей на целый аул имеется две и не более трех. Их устраивают бедные, но веселые старухи, получающие весьма скудную плату за позволение желающим спечь два-три хлеба. В такие пекарни, под предлогом печения хлеба, собираются иногда для развлечения. Здесь, как и у фонтана, они проводят час досуга немного свободнее, чем дома.
Во время сильных морозов, горцы, засев в свои темные сакли, обогреваемые лишь по утрам скудным огнем столько времени, сколько нужно для того, чтобы вскипятить галушки, не показываются на улице до тех пор, пока не проглянет солнце. Когда же оно немного обогреет зимний воздух, тогда все прятавшиеся от стужи, — мужчины, женщины, старики и молодежь, — оставляют сакли и размещаются на крышах, на галереях или где-нибудь в затишье, на солнечной стороне. Между ними беззаботно играют ребятишки. Последние всегда полунагие, хотя костюм их и имеет претензию походить на зимнее, теплое платье. Он состоит из старого полушубка, во многих местах порванного, с оборванными до плеч рукавами, не закрывающего ни груди, ни живота; из холщевых, или другой какой-нибудь бумажной материи, штаников, тоже порванных и достигающих немного ниже колен; ноги обуты в войлочные или кожаные сапоги (хитал), с голенищами, едва доходящими до лодыжек. Это незатейливое платье как бы нарочно приспособлено к тому, чтобы зимний холод мог непосредственно влиять на голени выносливых ребятишек. Голова покрыта старым папахом, потерявшим от долговечности свою первобытную форму и похожим скорее на воронье гнездо, чем на папах. Лица, руки и ноги детей, не говоря ухе о теле, никогда не моются и покрыты толстым слоем сажи и грязи. Кожа на конечностях во многих местах растрескана до крови. При прикосновении же к телу детей чувствуется шероховатость; на вид оно представляется покрытым маленькими бугорками, какие бывают на коже ощипанного гуся. Между этими бугорками нередко красуется чесоточная сыпь. Головы же детей, не смотря на частое бритье волос, почти всегда покрыты сплошными паршами.
Все места, освещенные зимним солнцем, заняты семействами горцев, сидящих и лежащих в различных позах и за различными занятиями. Кто, сняв грязную рубаху, с большим вниманием всматриваясь в складки ее, охотится за зверем, называемым туземцами шуршулиб-жо, т. е. шуршащая вещь. Занятие это у горцев очень обыкновенное. Горец, почувствовавший присутствие надоедливого насекомого в какой бы то ни было части своего туалета (а нужно заметить, что все платье горца, начиная от нижнего до папаха, от летнего до зимнего, изобилуют множеством этого рода насекомых), не стесняясь ни местом, где открыл маленького врага, ни местом, где сам находится, ни чьим бы то ни было присутствием, исключая, разумеется, русского начальника, немедленно делает повальный обыск — и найденное насекомое тут же всенародно наказуется. После этой операции он преспокойно поплевывает на ногти больших пальцев и указательными обтирает их. Соскучась и этим занятием, горец передает свою рубаху жене для починки, если таковая требуется. Жена, рекогносцируя с тою же целью заповедные части своего туалета, или держа разостланную на коленях свою рубаху и оставаясь по пояс ничем не покрытою[9], немедленно оставляет свое занятие и принимается чинить мужнино белье. Кто бреет голову своему товарищу; кто, смотрясь в маленькое зеркальцо, выщипывает на щеках и подбородке волосы, оставляя вместо бороды узкую рамку аккуратно подстриженных волос; иной совершает эту операцию над товарищем, лежащим вверх лицом на коленях оператора; кто, перебирая четки, с приподнятым к верху лицом и закрытыми глазами, созерцательно нашептывает молитву; кто, наконец, растянувшись во всю длину, сладко дремлет под лучами солнца. Так, все это беззаботно отогревающееся население аула занято своими делами. Но спокойствие и тишина, сопровождающие эти мирные занятия, нарушаются с появлением на улице толпы мальчишек с криками га-га, га-га, смешанными с сердитым ворчаньем стравливаемых собак. Эта забава так приятна для горцев, что как бы кто ни был занят своим делом, но едва заслышит кряки мальчишек, каждый стремится к тому месту, откуда раздаются крики. Между толпою зевак, спорящих о силе и лютости собак, нередко происходит серьезная ссора, доходящая иногда до драки и поранении. Все сидящие на солнце оставляют свои занятия и стремглав бегут к месту травли; даже старики, не будучи в состоянии добрести до места зрелища, кое-как подползают к краю крыши и, смотря издали на толпу собравшихся зевак, хрипло и шамкая повторяют поощрительное га-га; одни только женщины остаются на своих местах и при своих занятиях, не обращая внимания на потехи мужчин.
Травля собак у горцев занимает не меньшее место в играх и развлечениях, как и конская скачка. От травли они переходят к игре «бросанию камня». Для этого кладут где-нибудь на ровной площадке камень, или проводится на земле черта, от которой отмеривают известное число шагов (от 10 до 16) и проводят другую черту. У последней становятся играющие. Скинув с себя верхнее платье, а иногда и рубаху, они кладут на ладонь правой руки плоский камень, фунтов в 10 или 15 весу, и придерживают его пальцами так, чтобы другой конец камня касался средины плеча правой руки; потом, размахивая камнем во все стороны и сделав сильный скачек к передней черте, бросают камень вперед. Эта игра, продолжающаяся по нескольку часов, бывает зимою и летом.
Все занятия и развлечения оканчиваются вместе с закатом солнца. Через несколько минут после захода его (в некоторых местах Дагестана оно светит зимою не долее как до полудня), вы уже не увидите ни одной души ни на крышах, ни на галереях. Только на улицах слышатся веселые голоса детей, остающихся доигрывать какую-нибудь начатую игру, да по дороге к фонтану или к ручной проруби видны женщины, несущие воду или идущие по воду. Все остальное народонаселение, скрывшись в сакли, теснится вокруг тлеющих в каминах или среди сакель[10] кизяков, сухого овечьего навоза, колючего бурьяна, самана, или (в редких случаях) одинокого полена дров. В ожидании, пока появится над огнем котел и наполнится хинкалами, правоверные, перебирая от нечего делать грязные четки, нашептывают: ляиляха-иллаллах. Наконец котел снят, галушки поспели и поставлены пред голодным главою семейства. Последний, усевшись поближе к поставленному пред ним ужину и вооружась деревянною спичкою, вместо вилки, набожно произносит; бисмиляхи ррахмани ррахими (во имя Бога всемилостивейшего), молча поедает галушки, обмакивая их в толченый чеснок, разведенный уксусом. Жена же и прочие члены семейства, кроме взрослых мужчин, трапезующих вместе с главою его (в редких случаях жены разделяют вместе с мужьями трапезу, и то тогда только когда нет чужого человека), терпеливо ожидают, пока желудок их повелителя не наполнится скудным ужином, простывший остаток которого, наконец, достается на долю домочадцев.
Маленькие дети, совершенно довольные своим ужином, раздевшись до-нога и укрывшись своими лохмотьями, ложатся спать. Но что делать взрослым, пока придет время спать? Рано ложиться не в обыкновении у горцев, да и будет ли спаться человеку, проведшему праздно весь день? Работами они по вечерам не занимаются, да и нет такого дела, которым можно было бы им заняться в длинные, зимние вечера. Ремесла они, за немногими исключениями, не знают никакого; заниматься же разговором между собою муж и жена не могут, — адата нет. И сидят они молча, или от скуки заводят легкую перебранку, доходящую нередко до драки, а иногда до кровавых схваток; или, дождавшись призыва к пятому намазу, они садятся, поджав ноги, на приготовленную постель, поверх которой разостлан небольшой коврик или войлок, подстилаемый под ноги во время молитвы, а по окончании молитвы наклоняют голову к постилке и шепчут необязательные[11] стихи из корана; в этом положении они остаются, пока не надоест. Зато, когда случится в доме один или два кунака, тогда они незаметно просиживают далеко за полночь, занимаясь воспоминанием прошедшего, сравнивая его с настоящим и предугадывая будущие времена. С чего бы ни начался разговор, он непременно переходит на любимую тему — об удальстве цевекханов (предводителей) давно и недавно прошедших времен. Легенды, сказки, песни, большею частью военные и любовные, а также религиозные стихи (турки), рассказываемые и распеваемые нищими, горцы очень уважают. И чем фантастичнее и баснословнее рассказы, тем с большею охотою слушают их, чем неправдоподобнее рассказываемое событие, тем охотнее верят в действительность его. Рассказам о русских, передаваемым своими же земляками, хотя бы рассказы эти подтверждались фактами, горца редко верят. Русскому они совсем не поверят и часто рассказчик подвергается нареканиям и слывет лгуном, на том только основании, что-де человек их религии, поживший более или менее времен между русскими и попробовавши их шурпу (суп, борщ), не может иначе говорить, как в их пользу и во вред своим единоверцам. Поэтому, чтобы не возбудить к себе недоверия между своими земляками, рассказчик украшает свои сказания о русских бранью на них и небылицами. И чем нелепее ложь, рассказываемая о русских, тем охотнее она принимается горцами за истину.
Если же нет ни рассказчиков, ни охоты молиться долго или затевать с женою ссору, тогда они немедленно следуют примеру детей; зарывают огонь и прячутся в постель, оставаясь там в адамовом костюме, пока будун на утренней заре опять не разбудит их.
Зимою мужчины буквально палец о палец не ударяют; женщины же всегда находят для себя занятия. Кто с рассветом, взяв топор и веревку, гонит ишаков в лес за дровами и только к вечеру возвращается, — с вьюком на ишаке и вдвое большим на собственной спине[12]. Некоторые продают принесенные дрова более зажиточным и получают за них сах (около гарнца) муки[13]. Иные, пользуясь теплым днем, обшивают свои семейства подшивают под старую обувь подошвы из сырой невыделанной кожи, тоже выменянной за дрова или полученной вместо платы за какую-нибудь работу; другие раздергивают куски старого войлока, моют и расчесывают эту полуизгнившую шерсть и делают из нее новый войлок, ткут и валяют ногами сукна, сучат шелк, делают новые войлоки, из которых шьют зимние сапоги и проч. Словом, трудно увидеть женщину, сидящую без работы. Самые даже зажиточные хозяйки не станут нанимать для этого работницу, и если иногда эти работы исполняются посторонними, то не следует полагать, что это работницы по найму. Нет, это охотницы по неволе. Дома есть нечего, муж не обрабатывает, как должно порядочному хозяину, землю, да и земли-то немного, а детей куча. Милостыню (садака) просить и стыдно, и невыгодно. Подаяние, состоящее из ложки муки или полугорсти зерна и в котором, по адату, нигде и никогда не отказывают[14] слишком недостаточно для того, чтобы наполнить пустые желудки целого семейства. Вот такие-то женщины, проведав, где есть работа, напрашиваются сами; случается, что им сначала отказывают, и только после усиленных, неотступных просьб, как бы из сострадания[15], соглашаются дать работу, а сами рады до смерти, что работница так дешево обойдется, разве, на прокорм ее, израсходуется лишний сах муки да две головки чесноку, – и только.
Работник или работища, нанимаемые во время покоса или жатвы, получают в день от 15-ти до 20 коп., с хозяйскою пищею. Другие же, более легкие работы, вознаграждаются гривенником, пятью коп., или вместо денег мукою; бывает и так, что работницы не получают ни того, ни другого, ни третьего, а довольствуются обедом и ужином, с куском курдюка, сухой баранины, яичницы и т. п. Этим угощением за дневной труд, по крайней мере по наружности, работник или работница совершенно довольны. Благодарностям и благословениям нет конца. Удостоившиеся съесть кусок курдюка или яичницы с горячим пшеничным чуреком чего-чего не наскажут добрым хозяевам: чтобы у хозяина Чакар была здорова, а у Чакары — Махмуд был бы жив, и чтобы Чакар родила Махмуду сына и т. п. В заключение, веселая работница, подсев к хозяйке, толкнет ее локтем под бок, шепнет что-то на ухо, подмигивая хозяину: верно — смешное, потому что хозяйка так и заливается со смеху. Хозяин, должно быть, понял, в чем дело; он смотрит на шепчущихся и, улыбаясь, называет их свиньями (больхонал). Этим любимейшим у горцев эпитетом женщина нисколько не обижается. По-видимому, обе стороны — и хозяева и работница — совершенно довольны друг другом. Но потрудитесь последовать за работницей. Она, прежде чем отправиться домой, по дороге завернет к соседке или родственнице. Если вам придется нечаянно подслушать их разговор, то вы ужаснетесь, услышав, что благословения, которые так щедро и, по-видимому, с полным чистосердечием призывались на головы Чакар и Махмуда, превратились в страшные проклятия на их же головы, все из-за того же обеда и ужина, за которые минут пять тому назад так искренно расточалась благодарность.
Некоторые работы, как напр., унаваживание полей, лущение и молотьба кукурузы, стрижка овец, мытье и расчесывание шерсти, обмазывание глиной сакель, набрасывание на крыши их земли и т. п., исполняются родственниками, соседями или знакомыми, приглашаемыми на помощь (гой). В таких случаях делается более или менее роскошное угощение: с водкой, бузою и чабою, а иногда и с калмыцким чаем.
Горцы, зимою, как сказано было выше, решительно ничего не делают; но леность и деятельность их обусловливаются однако временами года и много зависят от туземных адатов, редко одобряемых даже самими исполнителями их. Работы, лежащие исключительно на мужчинах, следующие: раннею весною они выносят из сараев накопившейся там в продолжении года навоз и складывают его на улицах в большие кучи. Это делается затем, чтобы навоз лучше перегорел. В начале апреля его вывозят (в некоторых местах выносят женщины) в поле, рассыпают на маленькие кучи, а чрез несколько дней разбрасывают по полю. Последнее исполняется исключительно женщинами. После этого бросают семена на невспаханное поле, а потом уже пашут. В этом труде принимают также немалое участие и женщины. За неимением борон, горянки, следуя за сохою, разбивают груды земли обухом топора или кирки. Затем, до времени покоса, горец спокойно лежит на боку, а во время покоса несколько дней работает — косит траву. Травы же, растущие на местах, неудобных для косьбы (а таких мест гораздо более, чем удобных), выжинаются или вырываются руками женщин, а мужчины остаются в покое до окончания жатвы, в которой они не могут принимать участия, потому что, по адату, следует пренебрегать человеком, который берется за женское дело, жатва же принадлежит исключительно к женским работам. Мужчина, не имеющий жены или родственницы, которая занималась бы полевыми работами, волей-неволей принужденный сам работать все, что горцы считают для себя неприличным, слывет в народе бедным дураком, хотя на самом деле он гораздо умнее и гораздо богаче других.
Сады, составляющие главный предмет богатства горцев, обрабатываются мужчинами; но и тут видна врожденная леность горцев. Природа так щедро наделила многие места Дагестана, что при небольшом старании относительно ухода за деревьями (в знании садоводства недостатка нет) число плодовых дерев и виноградных лоз, без сомненья, удесятерилось бы, а в качестве плоды могли бы значительно улучшиться.
Мужчина смотрит на женщину, как на рабочий скот. Выбирая себе жену, он имеет в виду, чтобы девушка, или женщина была крепкая, дородная, а главное — неленивая, не с тем однако расчетом, чтобы иметь от нее здоровых детей — подобный расчета не входит в соображение горца, — а для того, чтобы будущая его жена могла исполнять все работы по хозяйству дома, в поле, в саду и проч.
Поведение женщины, любовь к мужу, умственные способности и прочие качества ее также не принимаются в расчет мужчинами. О супружеской верности горец не беспокоится, надеясь на свой кинжал, один вид которого в состоянии удержать жену в должном повиновении и предохранить ее от преступного поведения. Тем не менее, если заглянуть в жалобные книги окружных народных судов, то за время после падения шариата окажется довольно порядочная цифра процессов о нарушении супружеской верности, не говоря уже о неоткрытых незаконных связях, которых, без сомнения, гораздо более. О симпатии будущей жены горец тем менее хлопочет. Лишь бы красота и телосложение ее соответствовали его вкусу и видам, а о любви если бы такой и не оказалось со стороны жены, — мало горя. «Была бы жена, а любовь придет сама», говорят горцы.
Об умственных способностях женщины также думают не больше. Женщина, по мнению горцев, не может, да и не должна быть умною, потому что Бог не дал ей такого разума, как мужчине. Если же, паче чаяния, женщина окажется умною, то все-таки это качество не признается за ней, а вместо ума в ней находят хитрость и коварство.
Горец никогда не решится ослабить свою деспотическую власть над женою, в особенности, когда он имеет причину быть ею недовольным. Если муж и любит свою жену, она все-таки играет роль слуги, который своею привязанностью и хорошею нравственностью приобрел расположение господина, вследствие чего пользуется некоторою его ласкою и восхищается шутливо-строгим обхождением с ним властелина. Если же, по каким-либо причинам, жене не удалось заслужить благосклонного внимания своего сожителя, тогда последний обходится с нею несравненно хуже, чем с рабою. Холопка стоила от 250 до 300 руб.: если с нею обходились дурно, то рисковали потерять ее навсегда — она могла убежать; с женою же можно развестись и заменить ее другою, не теряя почти ничего в сравнении с потерею холопки. Положение жены, не любимой мужем, возмутительно. Вечное рубище покрывает ее тело; пренебрежение мужа, беспрестанная брань и частые побои, недостаток и без того скудной пищи, ежедневный тяжкий труд, недостаток времени для отдыха — все это изнуряет ее и состаривает преждевременно. Хорошо, если несчастная имеет родственников, которые могут уговорить тирана развестись с нею, не взыскивая с него суммы, назначенной в кебин. Если же таких защитников нет, тогда она, скрепя сердцем, покоряется своей участи, а муж, как для своих личных интересов, такъ и для того, чтобы досадить ненавистной жене, женится на другой, и если, к несчастью первой, последняя родит сына, которого старшей жене Бог не дал, тогда она делается служанкой молодой своей соперницы, — и насмешкам и глумлениям от счастливой соперницы нет конца.
Но так или иначе, доволен ли муж своею женою, или нет, последняя все-таки играет роль служанки, действующей по воле своего господина; самые мельчайшие занятия ее по хозяйству исполняются не иначе, как с разрешения мужа. Вообще, семейный быт горцев не представляет ничего такого, что можно бы назвать счастьем. Бедность, скудность пиши, недостаток симпатии, доверия, откровенности и частые случаи вражды между супругами видны на каждом шагу. С одной стороны — лень, с другой — тяжкий до изнурения труд, — все это нисколько не говорит в пользу счастливой семейной жизни горцев. — Соображая все это, невольно придешь к заключению, что горцы, по дико-воинственной своей натуре, только и находили счастье в кровопролитных битвах и грабежах; семейное же счастье, как они его понимают, стоит у них на втором плане.
Говоря о семейном быте горцев вообще и об обращении супругов между собою в особенности, нельзя не сказать и об отношении детей к родителям. Дети, достигши 15-ти летнего возраста, считаются совершеннолетними; тогда их соединяют браком. Зажиточные люди приготовляют своим детям женихов и невест тогда, когда те находятся еще в младенческом возрасте. Молодая жена вступает в дом родителей мужа в качестве помощницы тещи; последняя сваливает все работы на невестку, а сама, ограничиваясь легкими по хозяйству занятиями, помыкает ею, как рабою, и заставляет ее испытывать те же страдания, каким сама подвергалась в дни молодости. Добрая мать подстрекает сына, чтобы он обходился с женою так же, как бывало, во время оно, отец его обходился с нею. Эти добрые материнские советы, очень нередко, не остаются без последствий и исполняются буквально. Невестка, слепо повинуясь родителям мужа, терпеливо переносит все капризы их. Но настает, наконец, время, когда роли меняются — тираны делаются страдальцами, а последние становятся первыми.
Горцы, достигнув возраста, когда здоровье не позволяет заниматься хозяйством, передают его детям, которые, в свою очередь, сделавшись хозяевами, оказывают родителям полное пренебрежение, а в особенности матери. Непечатная брань (такая брань не осуждается горцами, хотя бы она произносилась женщиною или девушкою, что часто можно слышать), достающаяся иногда на долю стариков, нередко побои и различные оскорбления переносятся ими с бессильным ропотом. Стариков не сажают с собою за стол, особенно когда есть в доме чужой человек, не обмывают, не обшивают их, дурно кормят, и чего-чего не претерпевают они на старости лет! Словом, стариками, которые, по обычаю пользуются почетом в народе, пренебрегают родные дети. Такою-то благодарностью пользуются горцы от детей, взамен той неограниченной любви, которую они питают к ним, когда те находятся в младенческом возрасте. Не все мужчины, к какой бы нации они ни принадлежали, способны так пламенно выражать любовь к детям, как горцы. Они нянчатся с ними целое лето, когда мать занята полевыми работами, и делаются нянькою в полном смысле этого слова.
Горцы вообще обладают замечательными природными умственными способностями. Но, познакомившись с ними поближе (а для такого знакомства нужно более или менее продолжительное время близких с ними отношений, потому что горцы имеют до-того удивительную способность прикидываться добродетельным людьми, что нередко приводят в заблуждение даже своих земляков), нельзя не заметить, что ум их преимущественно обращается на мелочи, а еще чаще — бездействует. Редко встретите между горцами людей, занимающихся каким-нибудь ремеслом; за то встречаются мастера-самоучки, очень смышленые и способные научиться в короткое время даже нескольким ремеслам. Вообще, при отсутствии правильно-организованных ремесленных занятий в Дагестане, можно встретить ремесленников, занимающихся и серебряных дел мастерством, и кузнечным делом, и выделыванием кож, и лечением ран, и коновальным искусством, и кладкою сакель, и столярным, плотничьим и токарным мастерствами (последнее ограничивается только вытачиванием газырей, или патронов). Но таких тружеников весьма немного и они теряются в огромном числе праздношатающихся.
II.
Брачный союз (ригин) горцы предпочитают заключать между близкими родственниками и однофамильцами, если условия для этого благоприятствуют. Здесь главное принимается в расчет богатство, которому, как и везде, отдается преимущество перед личными качествами соединяющихся браком.
Браки по любви случаются между горцами не так часто; нельзя однако сказать, чтобы любовь была чужда чувству горца[16]: напротив, очень часто слышишь, что такой-то влюбился в такую-то, такая-то влюбилась в такого-то (ротли-кун), и если чувство это не сильнее, то, по крайней мере, настолько же развито у горцев, как и у других народов; но у первых оно заглушается корыстолюбием и расчетливостью. Некоторые обычаи (адаты) также имеют большое влияние на чувство любви горцев.
Между зажиточными туземцами существует обычай женить своих сыновей (независимо формальной, приличной званию, женитьбы) на бедных девушках или вдовах из низшего сословия. Это делается с расчетом, чтобы такая невестка заменяла в доме работницу бесплатно. Хотя такие браки совершаются по всем правилам шариата, который обязует всякого мужа быть мужем не поминальным, но отцы, из личных интересов, находя вредным для таких супругов разделение брачного ложа, стараются внушить подрастающим мужьям отвращение к перерослой жене и проповедуют о неприличности сожития с такими женами. Такие браки не сопровождаются никаким торжеством и совершаются без всякой огласки.
Хотя на женитьбу сыновей отцы не имеют исключительного права, а в особенности, когда сыновья взрослые, но горцы — больше вообще охотники и мастера извлекать пользу из всего, лишь бы польза эта обошлась им без труда и денежных расходов, — нашли, что можно также извлекать пользу из браков сыновей, женя их далеко не достигшими совершеннолетия. Для этого им приискивают жен взрослых и даже перерослых, которые вполне могли бы исполнять обязанности хороших работниц и в тоже время не претендовали на неисполнение мужем супружеских обязанностей. Понятно, какие женщины соглашаются выходить замуж за малолетних и брать на себя обязанности работниц из-за куска хлеба и незатейливого платья. Такие женщины называются туземцами чара-хораб, кхо-буххараб, что означает в переводе на русский язык — бесталанная, беспомощная. Понятно также, почему дети, рожденные от таких женщин, не должны, по мнению некоторых быть причисляемы к их семействам.
Многоженство между горцами мало распространено. Это более зависит от бедности их. Немногие же, имеющие двух, трех жен, стараются помещать их отдельно, по возможности подальше друг от друга, чтобы не произошло между соперницами столкновения. За то едва ли найдется десятая часть горцев, проживших век свой, не переменив, по крайней мере, трех жен. Есть люди, разновременно женившиеся на десяти и более женах. Небогатые, пожилые люди, потерявшие надежду жениться на молодых девушках[17], питают особое влечение к вдовам, утешая себя безошибочным убеждением (они в этом отношении большие знатоки), что вдова, прожившая нисколько лет без мужа, имеет также свои прелестные качества. На счет вдовьих прелестей, особенно нравящихся горцам, существует множество поговорок; из них одна гласит, что «можно печь куриные яйца в пазухе вдовы и даже зажарить голубя».
Обычай похищения женщин, бывший в большом ходу в дошариатное время, если не совсем забыт был при дагестанских имамах, то, по крайней мере, был весьма редко в употреблении; во время шариата и после него похищения заменены прикосновением. Неблагонамеренное прикосновение к женщине и похищение ее считаются поступком одинаковым и одинаковую же имеют цель. Не многие совершают этот поступок из любви к похищаемому предмету; многие делают это из ненависти или из мести к родным похищенной. В большей же части случаев похищают, женщин или девушек просто из корыстолюбивых видов. Похититель старается выбрать предмет для похищения из более зажиточного дома. Так как мусульманин не должен ни одним пальцем касаться к чужой женщине[18], то таковое обдуманно-неблагонамеренное действие считается оскорблением (хианат) и наказуется так же, как и само похищение. Виновник в прикосновении к незамужней женщине, или в похищении ее, подвергается следующему, установленному адатом наказанию:
Если родственники похищенной девушки или вдовы не согласятся выдать ее замуж за похитителя, тогда с него взыскивают штраф: 1) называемый ца-хис (зуб меняющий), т. е. скотину в том периоде возраста, когда первые зубы начинают заменяться другими; штрафом этим пользуется джамаат; 2) в пользу хана (ныне казны) 100 овец или вместо их 30 руб. сер.; 3) разламывают один угол дома похитителя[19] и изгоняют его из аула на трех месячный срок, по истечении коего изгнанный, возвратившись домой, должен угостить всех родственников похищенной. За похищение замужней женщины или за неблагонамеренное прикосновение к ней (то и другое очень редко случается) виновник наказуется как за убийство, с небольшим изменением в определении срока для изгнания.
Сватовство производится чрез мужчину, посылаемого женихом вместо свахи к родным невесты. Цель такого посещения объясняется намеками; прямое же предложение родным, о выдаче дочери их замуж, считается неприличным. Просьбу эту сват излагает как можно деликатнее. Началом разговора о таком важном предмете служит следующая общепринятая фраза, объясняющая дело вкратце, не конфузя никого: «Просим вас сделаться отцом и матерью», или «братом и сестрою», если первых невеста не имеет «такому-то человеку». Если предлагаемый жених им не по вкусу, тогда они прямо отказывают; в противном случае говорят: «инша-аллах» (если Богу будет угодно). Этот ответ означает полное согласие родителей на брак дочери их с предлагаемым женихом.
Хотя бракосочетание должно совершаться на основании шариата не иначе, как с согласия девушки или вдовы, но так как, на основании адата, права женщины во всех отношениях слишком ограничены, то нечего и говорить, что согласие на брак первых спрашивают лишь для соблюдения формальности, предписываемой шариатом; на самом же деле они, не желая идти наперекор родным, выходят за избранных последними женихов. Если невеста не имеет родных или когда родственник, без согласия которого она не имеет права выходить замуж, находится от нее в отдалении, на расстоянии двухдневного пути, тогда место их при заключении брачного союза заступает местный дибир (мулла); он же имеет право выдать девушку замуж за избранного ею жениха, за которого выходить ей не позволяют. Но дибиру не часто приходится пользоваться этим правом.
Уполномоченный от жениха, получив согласие родных невесты, тут же поздравив их, приступает к составлению условий, состоящих в определении приданого невесты, свадебного подарка, делаемого ей женихом до свадьбы, и кебина, или, как мы называем, калыма (магари), которым женщины пользуются после смерти мужей или после развода с ними. Об исправности платежа калыма будет говориться ниже.
Совершают брачный обряд и играют свадьбу не всегда вскоре по окончании сватовства; то и другое откладывают на несколько месяцев, на год, на два, на десять и более лет. Иногда совершают обряд немедленно по окончании сватовства, а свадьбу откладывают на некоторое время, и в промежуток этого времени, молодые, оставаясь в домах своих родителей, не должны ни сближаться, ни даже встречаться друг с другом. Хотя коран этого не запрещает, но адат находит неприличным близкое отношение молодых до окончательного вступления молодой в дом мужа.
Сосватанные молодые люди пользуются большим почетом от своих родственников. За месяц, или недели за три до дня вступления новобрачной в дом мужа, они ежедневно приглашаются своими родственниками, которые угощают их самыми вкусными яствами и питиями. Каждый из молодых, отдельно отправляясь в гости, ведет за собою почетную свиту мужчин и женщин, на долю коих, благодаря их патронам, достается немалая часть из вкусных яств. Во время нахождения жениха или невесты у пригласивших их родственников, дома последних наполнены гостями, принимающими непритворное участие в радости виновников пирушки. Каждый старается быть веселым, развязным и многие острят самым забавным и приятным для самолюбия жениха образом. Там поются веселые песни, акомпанируемые стуком бубна (жирхен), происходит оживленная пляска под звуки трех струпной балалайки (пандур), поются в припляску импровизованные песни любви, или происходит между женщиной и мужчиной шуточная брань, импровизованная стихами, также на распев и в припляску. Рог, наполненный бузою или чабою, сопровождаемый криком обнощика «воре-шораб» (берегись, дошла очередь!), беспрерывно обходит гостей, составляющих собою тесный кружок, посредине которого красуется большое медное блюдо или деревянный лоток сомнительной опрятности, наполненный чуреками, сыром, колбасой, вяленой бараниной, таким же курдючьим жиром, луком, медом, виноградом и другими фруктами. Угощаемая своими родственницами, невеста имеет удовольствие, также как и жених, слышать от женщин множество приятных замечаний и намеков относительно положения, в каком она будет находиться в день вступления ее в дом молодого мужа, для чего советуют ей — не стесняясь, кушать больше, чтобы до того времени укрепиться в теле; вместе с тем они, как опытные, считают необходимым сообщить ей обо всем, что каждая из них волей-неволей испытала во время первой уединенной встречи с мужем, и если от открываемых секретов невеста конфузится, то ее ободряют словами: «такой существует адат, так Бог повелел».
В назначенный для бракосочетания день, жених уходит, из своего дома к товарищу или родственнику, который назначается на свадьбе исполнять обязанность дружка (гудул). Пред сумерками, жених возвращается к себе в дом, куда приходит дибир, в сопровождении отца невесты, или другого какого-нибудь родственника, в качестве доверенного от нее лица (векиль), и двух посторонних свидетелей. Жених, при входе гостей, соскакивает со своего места и предлагает его дибиру, а остальных гостей хозяин усаживает на разостланные впереди камина ковры и подушки. После обычных приветствий, дибир, вставая со своего места, дает знать присутствующим последовать его примеру; благословясь, берет правые руки жениха и векиля невесты и соединяет их ладонями так, чтобы пальцы были протянуты и не касались тыльной поверхности кисти руки, причем большой палец жениха должен находиться несколько выше пальца векиля невесты[20]. Соединив таким образом руки, дибир кладет свой указательный палец на большие пальцы заключающих брачный союз и, обращаясь к векилю невесты, произносит на своем наречии следующую, установленную (кораном формулу: «с помощью и с соизволения Бога и по пути, указанному пророком, за столько-то денег (называет условную сумму) кебина, отдаешь ли ты свою дочь этому человеку?» (указывает на жениха). По окончании этой формулы, тот, к кому он обращается с нею, повторяет слова дибира с ответом: «отдаю». Тоже самое повторяет дибир, обращаясь к жениху с вопросом: «берешь ли?» Последний, произнося в свою очередь эти слова, отвечает: «беру». Эти слова троекратно повторяются дибиром и заключающими брачный союз. По окончании обряда, дибир читает молитву, благословляющую новобрачных, и произносит: «фатиха», т. е. совершилось[21].
Горцы верят, что между ними есть злые люди, которые, во время совершения брачного обряда, желая испортить новобрачного, подслушивают чтение брачной формулы и шепотом опровергают ее словами: «геб-гересе, геб-слекса» (это ложь, это неправильно), яри этом злоумышленник завязывает на нитке столько узлов, сколько заключается в формуле слов, или вытягивает пальца на три кинжал из ножен и вкладывает его снова туда, повторяя это движение после каждого слова, произносимого дибиром. Это своего рода заклинание, обессиливающее, по мнению горцев, новобрачного, известно у них под словом буххи (завязывание). Для пользования от этой неприятной для новобрачных болезни, обращаются к грамотным людям, которые лечат ее молитвою (сабаб). Эта молитва пишется на трех, круто-сваренных и очищенных от скорлупы куриных яйцах, которые дают есть: сначала одно целое новобрачному, потом, когда он проглотит последний кусок, дают другое яйцо новобрачной и, пока последняя ест, разрезают пополам третье, и новобрачные съедают еще по половине. Этим лечением занимаются иногда учащиеся в мечетях молодые люди (мутаильзаби)[22], большею же частью они снабжают желающих приворотными молитвами (ротлюл сабаб).
До начала брачного обряда, дибир посылает к невесте двух человек, которым поручает спросить ее, согласна ли она добровольно выйти замуж за такой-то кебин и доверяет ли она действительно своему векилю совершить обряд бракосочетания. Люди эти, (они же присутствуют свидетелями при бракосочетании), получив согласие невесты, передают таковое дибиру, который тогда начинает обряд бракосочетания.
Неисполнение этой формальности относительно совершеннолетней невесты делает брак недействительным.
Вышеприведенный обряд бракосочетания называется по-аварски магари-тлэ, что иначе нельзя перевести, как словами: заключение брачного торга, о чем можно судить по следующему обстоятельству. Когда по совершении брачного обряда окажется, что не были в точности соблюдены правила, установленные шариатом при бракосочетании, тогда брак считается недействительным и выражается словами: магари, или дарам бегичу, т. е торг не годится. В торговых дамах, за исключением некоторых фраз, произносимых при заключении брачного союза, употребляется почти таже формула, и торг (дарам) заключается при свидетелях вопросом покупателя, обращенным к продавцу: «продал ли ты мне такую-то вещь за такую-то цену?» Продавец, ответив утвердительно, обращается с вопросом к покупателю: «купил ли ты?», а тот должен отвечать «купил». Это называется дарам габизи, т. е. совершать или заключать торг. Без точных соблюдений установленных для коммерческих сделок правил или по другим каким-либо причинам, торг считается недействительным и выражается словами, как и при недействительности брака, дарам-бегичу, т. е. торг не годится.
Брачный пир не отличается особенно интересными обычаями; он во всем похож на пирушки, устраиваемые родственниками в честь жениха и невесты, за несколько времени до свадьбы их. В день, назначенный для брачного пира (тот же день назначается и для вступления новобрачной в дом мужа), в доме новобрачного собираются гости. Более почетные из них приглашаются первыми в саклю, где их угощают на славу; гости средней руки остаются на дворе, ожидая очереди быть приглашенными и занять за столом места откушавших уже гостей; последние, едва успев проглотить последний кусок, благодарят хозяев и поспешно выходят из сакли[23]. Таким образом, партию за партией, угощают множество гостей. Неудостоившиеся быть приглашенными за трапезу, оставаясь на дворе, ожидают от гостеприимных хозяев подачей, состоящей из одного или двух рогов бузы, куска чурека с сыром или курдючьим жиром, а некоторые, большею частью незнатная молодежь, вовсе остаются забытыми хлопотливыми хозяевами; но они уже довольны и тем, что им позволяют плясать с девицами и молодыми женщинами, под звуки зурны, акомпанируемой неистовым стуком глухого барабана. В стороне от пляшущих, окруженных зрителями, поочередно принимающими участие в лезгинке, видна группа девушек и молодых женщин, столпившихся вокруг двух молодиц, поющих песни. Эти певицы, дерущие горло более для увеселения гостей, чем для своего удовольствия, с утра и до поздней ночи, не получают за это никакого вознаграждения от хозяев. Последние считают достаточным угостить певиц кое-чем, приберегая остатки вкусного кушанья для более взыскательных гостей. Так как по адату женский пол должен довольствоваться остатками от стола откушавших уже гостей, то сомнительно, чтобы на долю певиц что-нибудь досталось, потому что мужчины, стараясь потуже наполнять свои желудки вкусными свадебными яствами, запивая их хмельною бузою или чабою, едва ли помнят о женщинах, старающихся песнями и пляскою убаюкать свои пустые желудки, услаждая вместе с тем слух забывающих о них мужчин. Такое невнимание к прекрасному полу не осуждается последним; напротив, женщины остаются благодарными за крохи, достающиеся им на свадьбе, о которых дома они не смогли бы даже и помечтать; более же всего они рады тому, что, по случаю свадьбы, могут свободно петь, вдоволь натанцеваться, громко шутить и смеяться с молодыми мужчинами и, под шум музыки и веселящихся гостей, дозволить себе некоторые вольности с этими мужчинами и вообще попользоваться свободой и удовольствиями, которыми в обыкновенное время, в силу адата, они не смеют предаваться.
Вступление новобрачной в дом мужа сопровождается следующим церемониальным обрядом.
В день, назначенный для поступления новобрачной в распоряжение мужа своего, она с утра оставляет дом родителей и отправляется к близкому родственнику, чтобы там приготовиться к торжественной встрече с молодым супругом. Удостоившиеся чести принять у себя новобрачную оказывают дорогой гостье радушное гостеприимство; ее потчуют всем, что скудное состояние горца может предложить лучшего. Вкусная яства, поставленные пред новобрачной в ту минуту, как она воссядет на подушки, положенные в почетном углу, остаются на том же месте, пока не настанет время переменить гостеприимный дом родственника на более почетное место в доме мужа своего. Не смотря на неотступные и убедительные просьбы гостеприимных хозяев, старающихся привлечь внимание новости на нарочито приготовленные для нее кушанья, они остаются почти нетронутыми.
Страницы: 1 2
Рубрики: