СБОРНИК СВЕДЕНИЙ О КАВКАЗСКИХ ГОРЦАХ
ВЫПУСК 1
тифлис 1868
НАРОДНЫЕ СКАЗАНИЯ
КАВКАЗСКИХ ГОРЦЕВ.
КОЕ-ЧТО О СЛОВЕСНЫХ ПРОИ3ВЕДЕНИЯХ ГОРЦЕВ
Заглавие странное и неудачное, в чем сознаюсь, но не могу придумать другого. О горской литературе не может быть речи, потому что горцы теперь только начинают заучивать литеры. Словесность имеет многозначительное значение. Поэзией нельзя назвать того, в чем, быть может, не отыщется никакой поэзии или отыщется ее сокрушительно-малая толина, миллиграмм золота на сто пудов песку, – в чем не моя вина. Впрочем, не в заглавии дело. В предлагаемой статье я принимаю на себя скромную роль совестливого переводчика с горских языков прямо на русский, без посредничества какого бы то ни было третьего языка, что уже составляете довольно редкое явление на Кавказе. В продолжение получаса мы заставим горцев поговорить о том, о сем. Читатель спросит: какое же, потом, общее заключение можно будет вывести о горцах? – Никакого общего заключения нельзя вывести, ни о каком народе в свете после получасового знакомства. Но, быть может, «Сборник» родился живучим. Эти получасовые беседа будут повторяться. Из совокупности их, незаметно ни для авторов, ни для читателей, само собою будет вырабатываться общее заключение.
Физическая природа Кавказа в глазах древних народов приобрела фантастическую законченность. Давно уже законченность эта отвергнута, но только в последнее тридцатилетие заменилась она положительным знанием. Вершины Кавказа, соседки звезд, – как называл их Есхил, – измерены барометрически и геодезически; на Эльбрусе не отыскалось цепи Прометеевой, которую некогда так усердно отыскивали греки и римляне; на Арарате не нашлось ковчега Ноева; на Казбеке англичане побывали на днях и не нашли яслей Спасителя. Изумрудный хребет Каф, окружающий землю, как перстень палец, и до которого добираются через страну, покрытую вечным мраком, – покрыт тригонометрической сетью Ходзько. Мудрая в знании трав Медея, конечно, не разведала кавказских трав так хорошо, как Рупрехт и Радде. На Кавказе, рассказывали греки, происходила борьба между Зевесом и Тифеем, огнем небесным и огнем подземным; на Кавказе боги Олимпа вели борьбу со старыми богами, Титанами. Веков за двадцать тону назад, греки воспевали эту борьбу; теперь Абих пишет ее точную историю.
Дело сложилось иначе в отношении в этнографии Кавказа. Нельзя упрекать древних в фантастическом изображении горцев. Геродот, в виде самой замечательной особенности их, рассказывает, что они разрисовывают свои одежды изображениями животных; сверх того, сообщает он небылицу, которую мы перейдем молчанием. После Геродота, у разных писателей находим мы длинные списки названий горских народов с общим отзывом, что народы эти крайне дики, живут грабежом и пленопродавством, говорят на непонятных языках. О некоторых народах сообщали, сверх того, что они едят отвратительных насекомых.
В недавнее время это изображение горцев совершенно изменилось. В двадцатых годах нашего столетия, кавказская природа привлекла на себя внимание романтиков-поэтов. Гора, ущелье, – гора, ущелье, – найдены были более поэтичными, чем лес, поле, – лес, поле. Гора, ущелье, – лес, поле, – то и другое, само собою разумеется, не более, как декорация, окаймляющая сцену, на которой разыгрывается неисчерпаемо-занимательная драма: в ней действующие лица – силы природы и страсти людей. Декорацией можно полюбоваться, но это любованье недолго продолжается и переходит в тоску смертную, если остается непонятным то, что происходит на сцене. В эпоху романтизма, и природа и люди на Кавказе были непонятны. Нельзя было фантазировать насчет природы, – тотчас нашлись бы ученые, которые уличили бы в несообразностях. Но ничто не мешало фантазировать, сколько душе угодно, насчет людей. Горцы не читают русских книг и не пишут на них опровержений. Горцы, которые в те блаженные времена учились чему-нибудь и как-нибудь в Петербурге, – сами всячески подделывались под Аммалат-Беков, Казбичей и т. п. В таком маскарадном виде только и могли они казаться интересными для русской публики, – иначе что же могло быть интересного в этих недоучившихся кадетах? Горцев не могли мы себе представить иначе, как в виде людей, одержимых каким-то беснованием, чем-то в роде воспаления в мозгу, – людей, режущих на право и на лево, пока самих их не перережет новое поколение беснующихся. И было время, когда эти неистовые чада нашей поэтической фантазии приводили в восторг часть русской читающей публики! Другие читатели, более рассудительные, все-таки верили в возможность существования такового племени беснующихся, но в замен восторгов, советовали истребить их с корнем вон. Легковерие этих благоразумных читателей делает отчасти извинительным легковерие арабов, веривших в существование людей, у которых четыре глаза, а именно: два на лице и два на груди!
Как бы то ни было, но Аммалат-Беки, Селтанеты и пр. и пр. приобрели право гражданства в русской литературе. Как ни ложны они, но мечутся в глаза своею яркостью. Теперь никто уже ими не восхищается, но впечатление, вполне законченное, сохранилось. С другой стороны, фотографические снимки того или другого момента горской жизни кажутся крайне неудовлетворительными, бледными, незаконченными. Это, как бы кирпич, представляемый в виде образца дома. Но, что же делать? Другим путем нельзя подготовить материалов для будущего Вальтер-Скотта, или хотя бы Морьера горцев. На первый раз заставим горцев разговаривать между собою, не стесняя их своим присутствием.
Начнем с приветствий. Теперь всего чаще слышится: салям алейкюм, и в ответ: алейкюммяссалям. Тут и удовольствие произнести арабскую фразу и дешевый способ показать себя человеком образованным и благочестивым. Но горские языки изобилуют своими собственными приветствиями:
Чеченцы говорят: приход твой да будет к счастью. – Утро твое да будет хорошо. Аварцы: Бог да обрадует тебя. – Голова да будет здрава. – Светлый день да не минует тебя. – Бог да выпрямит для тебя дорогу (путнику). Лаки: да даст тебе Бог, чего не ждешь. – Да дадутся тебе сердечная радость и жизнь. – Да продлится жизнь. – Сыновья да будут невредимы (женщинам). С отдыхом здоровье да дастся (возвратившемуся из дороги). Да родится сын, как отец, и дочь, как мать (новобрачным). До чего он не дожил, то тебе да дастся (родственнику умершего). Акушинцы: благословение да достанется твоему дому. – Да умножатся твои бараны. – Да расцветешь ты, как сад.
В противоположность, приведем мы проклятия, которых много, так как торцы большею частью люди весьма вспыльчивые. В грамматическом отношение формулы проклятия представляют весьма оригинальные и поучительные обороты; потому и набралось их столько при расследовании горских языков.
У аварцев: провались ты в ад! – Семя да иссякнет твое! – Да растерзает тебя орел! – Пожрись ты тотчас же! – Да положишься ты на лестницу, т. е. умри ты, потому что тело умершего относится на лестнице. – Черный день да наступит в твоем доме! – Твоего отца дом да сгорит! – Да сожжется грудь твоя! – Да остынет грудь твоя! – Сдерись твое лицо! – Вернись убитым! – Да пожрет ржавчина твое оружие! – Тень филина да покроет твой дом! – Да вылезут твои косы! (ругательство между женщинами). Да вылезут твои усы! (женщины мужчинам). Да наденешь ты чоху, в знач. да умрет муж твой, потому что жена, оплакивая мужа, надевает на себя его чоху. – Умри твоя мать! Последнее в большей части случаев не есть проклятие, а скорее соответствует русскому выражению: сердечный! Значение то, что лучше бы матери твоей умереть, чем видеть тебя в том или другом жалком положении. Это выражение употребляется безразлично, жива или умерла мать; оно может относиться не только к людям, но к животным и даже к неодушевленным предметам.
У лаков: утони ты в крови! – Да распорется живот твой! – Да выпьет ворон твои глаза! – Да засохнет род твой – Да напишется твое имя на камне, т. е. да накроет тебя надгробный камень! – Земля да возьмет тебя! – Ноги твои да обратятся в воск! – Да погасится очаг твой! – Да вырастет колючка в твоем камине! – Да умрет твой хозяин (Говорится обыкновенно домашней скотине и всего чаще самим же хозяином).
У акушинцов: да очутишься ты среди черного дня! – Да поглотит тебя земля! – Горячая пуля попадет в тебя! – Молоко матери да обратится в позор! (Впрочем, это проклятие, общее всем горцам, может служить и в виде клятвы).
Неприятное впечатление, произведенное проклятиями на читателя, – мы рассеем исчислением женских красот, по понятиям горцев.
Чеченцы: шея лебединая, походка утиная (sic), цвет молочный.
Аварцы: грудь белая, как сыр и серебро. – В горле льющаяся вода сквозит, т. е. горло прозрачное. – Шея длинная, как у турецкого кувшина. (Сказано у римского кувшина, но Руми означает у горцев Европейскую Турцию). – Походка, как дикой курочки. (Дикой курочкой называем мы род куропатки, для которой во всех горских языках существуют особые названия. Курочка эта более бегаете, чем летает, и с какою-то забавною суетливостью.) – Ласкательно говорится: красное солнце, свет моих глаз, мое серебро-золото, красное золото, ночью небо освещающая полная луна, райская, жемчужина, золотистая голубка, небесная ласточка.
Лаки: оленья шея, – щеки, как яблоки, – пальцы, как перья, – золотые косы. (Золотые косы при черных глазах почитаются верхом женской красоты у лаков, хотя вообще горцы не любят рыжих и питают к ним предубеждение.) – Жемчужные зубы. – Девушка, как зажженная свеча, т. е. светит своею красотою.
Акушинцы: девушка с гладким лбом. – Облупленная женщина, т. е. гладкокожая. – Тонкая в стане девушка. – Девушка, как цы, чтобы подольститься русскому начальнику, сравнивают его с волком, что иногда порождает забавные недоразумения. В песне говорится, что волк щетинится в ту ночь, когда мать рожает чеченца. «Короткоухий ты волк, волчий у тебя нрав», говорит горская девушка, ласкаясь к любезному. «Волчья ночь, ночь темная, бурная, когда ни волкам, ни молодцам не спится, когда и волки и молодцы рыщут для разных приключений. Это любимое сравнение принимает иногда отдаленно-переносное значение. Говорится: «поле как волк, т. е. поле по-волчьи ощетинилось всходами. Охотники приискивать соотношения между людскими и звериными типами, конечно, найдут в самом облике аварцев и, в особенности, чеченцев, много волчьего. Это было уже замечено не раз.
В медведе горцев заинтересовал тот момент, когда медведь, став на дыбы, лезет на противника. Конечно, им удалось подметить самый интересный момент. Герои, когда
в ручной вступают бой
Грудь с грудью и рука с рукой,
весьма картинно уподобляются горскими поэтами медведям. Медвежья пляска вовсе не есть пляска тяжелая, неловкая, медвежья, как мы ее знаем. Это есть горский канкан.
Самым привлекательным качеством коня представляется горцам легкость его: конь-птичка, – так абхазцы называют жеребенка; конь-ветер, конь-туча – эпитеты, встречающиеся в горских сказках. В них, чтобы сбить с себя непрошенного седока, конь трижды вспрыгивает так, что ударяется головой о голубое небо, и трижды падает наземь так, что вздрагивает под ним черная земля; кто усидел после такого испытания, тому конь повинуется. Впрочем, по условиям местности, горцы не наездники. Какое наездничество возможно там, где справа треть плечо скала, а влево под стременем бездонная пропасть! Наездничество возможно на чеченской плоскости: так лошадей холили и готовили для воровского предприятия также, как холят и готовят их для скачек. Таких лошадей прятали, как бы девушек, от нескромных взоров: всадник отправлялся на промысел переодетый, и конь его должен был сохранить incognito. Ни всадника, ни коня, никто не должен был узнать. О таком коне говорится в чеченской песне: конь снаряженный к походу, как невеста к свадебному торжеству. Но мы отвлеклись от предмета.
Осел остался ослом и в горах. «Он человек-осел, он сделал ослиность (акуш.); у него нет ума даже столько, сколько у осла». Осел изображает не только глупого, но и вообще всякого человека, заслуживающего презрения. Между ослом и грибом с первого разу трудно отыскать соотношение, но лакам показалась белая мякоть грибов похожею на сыр и, так как они не охотники до грибов, то назвали их ослиным сыром. Крутая ослиная спина представляет подобие, как острых гребней гор, так и покатых крыш на русских постройках, в противоположность горским плоским.
Собака, верный друг человека, – и в горах может пожаловаться на несправедливость к ней друзей-людей. Собака для горцев служит олицетворением всего, что может соединиться отвратительного в человеке. Человек-собака, его собачество, он особачился, собачий рот, представляют крайне неблагоприятные отзывы.
За то, кошка является в виде весьма грациозного, забавно-плутоватого зверька, которого деятельность перед домашним камином. Кошка мурлычет, – переводится не иначе, как через: кошка сказки сказывает. Сидеть дома перед камином в зимнюю метельную ночь, – наслаждение, которое часто припоминалось бедным горцам, которых Шамиль уводил в Чечню, чтобы препятствовать нашим зимним рубкам леса. Холод, голод, перспектива на утренней заре стать под картечь! Многие повторяли про себя, вспомнив о покинутой жене или любовнице, песню: «хотел бы я теперь быть котенком у камина, взлез бы тебе на грудь, сказывал бы тебе сказки…» Увы! многие из этих элегистов на рассвете сказалась другого рода сказка!
Хвастливый трус обыкновенно сравнивается с пьяною мышью. «Куда девались коты? воскликнула пьяная мышь, ощетинив усы». Рассказывают, что некогда мышь упала в сосуд с вином и кое-как оттуда выкарабкалась. Облизываясь, напилась она пьяна. Пьяной мыши вошло в голову вызывать котов на бой. Подкрался кот, цап-царап, – и истории конец. Сравнение весьма меткое, которое может пригодиться для многих, произносящих воинственные спичи после обильных обеденных возлияний:
Горцы легко подпадают увлечениям, они готовы верить всему несбыточному. Появится где-нибудь бродяга-святоша, – придет к кому-либо ночью с обещанием открыть великую тайну. Тайна в том, что какому-то святому мужу приснилось, что наступила пора, не только прогнать гяуров с Кавказа, но и совсем стереть их с лица земли! На другую ночь собирается трое посвященных в великую тайну и т. д. Этот зажигательный материал – копеечная свечка, но… рассказывают, что от копеечной свечки Москва сгорела. Должно только успеть задуть свечку во время, без пособия пожарных команд. Легковерие свое сами горцы осмеяли следующей поговоркой: «каждую ночь зайцы совещаются о том, как бы им прогнать орлов. К рассвету разбегаются, все еще не решив дела».
Хитрости лисицы составляют любимое содержание горских сказок и басен; в хитрости кавказская лиса не уступаете европейской. Она решительно умнее всех зверей и даже самих людей, когда только последним приходится иметь с нею дело в горских вымыслах. Не смотря на то, иногда и ей случается попадать впросак. Но с кавказской лисицей мы еще будем иметь случай познакомиться. Полагают, что вместилище лисьей хитрости не голова, а хвост, откуда кюринская поговорка: ты лисица, а я лисий хвост, т. е. ты хитер, а я тебя хитрее. Акушинцы говорят: лисьим хвостом обметясь, обманул, т. е. весьма тонко обманул. Аварцы: он говорит по-лисьи, от него лисицей пахнете, у него походка лисья; он змеиное шепчет, лисье сказывает.
Замечательно, что в лакском языке змея и червяк имеют общее название; в частности, змею обозначить можно не паче, как через большой червяк. Червивое яблоко знать змеиное яблоко; в мясе завелись черви – завелись змеи. В аварском тоже самое, но есть и особое название для червяка. В древности змия была олицетворением мудрости. Сколько мне известно, горцы уделяют змее только исключительную частичку мудрости, а именно, способность понимать все языки. О своих полиглотах говорят они: он столько языков знает, сколько змея. Мне случилось где-то слышать от русского простолюдина странное сравнение: бледный как змей. Аварцы говорят не менее странно: он побледнел, как ящерица. Лягушка квакает, – переводится по-аварски через – лягушка ругается, – согласно народному поверию.
Каменная голова, куриная голова, козлиный лоб, – эпитеты глупого человека. «Чему ты радуешься, как козленок рогам?» говорят аварцы человеку, радующемуся пустякам. Рыбьим ртом называется тот, у кого большой рот, или кто часто зевает. С жуком сравнивают человека малорослого и толстого. Черный жук, – ругательство между горянками, которые вообще имеют притязания на белизну кожи. Донских казаков, вооруженных пиками, горцы прозвали журавлями. Человек тонконогий – стрекоза; человек длинный и худощавый сравнивается с бичом.
Мы приведем еще несколько поговорок и уподоблений. В некоторых из них отражается горский юмор.
Аварцы: ночь-неделя, т. е. длинная декабрьская ночь. – Сегодня день без слепней, – говорится в сальный мороз. – Столько он проехал, сколько от носа до рта, – шутливо, в виде противоположности, выражается весьма дальняя дорога. – В той стране в ненастье пыль, в засуху грязь, – страна отдаленная, где все физические условия навыворот. – Где бы ни гремело, а на Гунибе дождь, – Гуниб почитается самым дождливым местом в Дагестане. – Плохо шутить зимой с горой, а летом с рекой, – зимой обвалы, летом полноводье. – Та пора, когда человек и вода спят, т. е. глухая ночная пора. – Сам с кулак, сердце с небо. – Стоит ему похлебкой обжечься, чтобы умереть, – о человеке тщедушном. – Он, как осмоленная тряпка, т. е. неотвязчив. – Для мусульманства нет у него молитвы, для христианства нет креста. – Из могилы саван ворует, т. е отъявленный вор. – Они рассыпались, как просо, т. е. разбежались во все стороны, – Красивый висок, – кокетка, у которой волосы на висках тщательно приглажены. – Очередная лодка, – женщина распутного поведения.
Лаки: ночь, как молоко, – лунная, – светлая ночь. Аул с ослиную голову, – маленький, ничтожный аул. – Аул, как сот, – построенный весьма тесно. – Набралось их, как бы вырос черный лес. – Сборище, как у нищего хлеб, – т. е. всякий сброд, подобно тому, как у нищего в суме хлеб собран с разных сторон. – Разве на дураке рога? – т. е. дурака не с первого взгляда узнаешь. – Он учен глубоко, как море. – Он весел, как настроенная балалайка. – Он, как жернов, вертится, т. е. суетится. – Он из своего слова выплел веревку, т. е. растянул речь свою безмерно. – Я сыт тобою, т. е. ты мне надоел. – Он, как курица, которая не может снести яйца. – Он целует губами, а кусает зубами. – Пойдешь ты, всунув обе ноги в один чевяк (обувь). – Скорее в камень взойдет слово, чем в него. – У него столько стыда, сколько на лице волос. – У него нет стыда с просяное зерно. – Ты на лягушке, что ли, ехал? – говорится медленному ездоку. – У нас меч войлочный, т. е. мы люди мирные, ни с кем не воюем.
Акушинцы: то он, как солнце, то, как ненастье, или то он, как вчера, то как сегодня, – говорится о человеке непостоянного нрава. – Сытый – горд. – У него рога выросли, – он загордился. – У него две головы выросли, – он заносчив. – У него спина плотная, – он имеет обеспеченное состояние. – У него внутренность пестрая, – он коварен. Шея короткая, – болтлив. – Мокрый язык, – невоздержен на язык. – Он ходит с брюхом на пастбище, – блюдолиз, ищет, у кого бы пообедать. – Не насмехайся, ветер в рот попадет. – Он такой сосед, что плюнуть в него можно, т. е. так близко живет. – Мирный кинжал – кинжал тупой.
Кюринцы: воткнул иголку, хочет вытащить шило. – Что ты, ястреб, прикидываешься дикой курочкой? – Мне тут какое дело? в стаде нет у меня теленка, в ауле нет у меня тетки. – -Если бы знал, что отец умрет, то отдал бы его за огурцы, – лучше сбыть за бесценок что-либо, чем потерять даром. – Мышь говорит: прогрызть я и шерстяной мешок прогрызу, но кожаный красит мельницу. Муке, на мельнице хранится или в толстых шерстяных мешках или в кожаных: мышь легко прогрызает последние, но говорит, что предпочитает их только за красоту их.
Некоторые поговорки выражают разладицу, существующую между разноплеменными дагестанскими соседями. Жители приморского, плоского Дагестана богаче и в некотором отношении образованнее горцев, но уступают им в энергии. Все относящееся до равнины почитается горцами слабым и изнеженным. Горская поговорка: «умри житель равнины, умри лошадь равнины»! Действительно, и люди и лошади равнины с трудом выдерживают суровые условия горской жизни. Моды и наряды свои горянки заимствуют с равнины, но по бедности не могут придавать своим шалварам тех преувеличенных размеров, которыми отличаются шалвары щеголих равнины. Широкошалварницы! так называют горянки своих соседок, в виде насмешки, но, быть может, с затаенным чувством зависти. Чем далее к западу от моря вглубь гор, тем жители беднее и теснее одеты. Кургузые аварцы, – таковое прозвище придают акушинцы западным соседям своим. Мешечники аварцы, – основано на обыкновении бедных аварцев носить на себе в мешке весь запас дорожного продовольствия. Лаки, самое промышленное племя из числа дагестанских горцев, в виде мелких ремесленников, бродят повсюду. О них говорится: подними любой камень, найдешь под ним лака. Неприязнь свою к лакам соседи выражают поговоркой: если не застанешь лака, то поколоти место, где он сидел. К шиитам горцы-сунниты питают глубокую ненависть; все даже сработанное ими считается ненадежным, откуда акушинская поговорка: шиитом сшитое платье скоро порется.
В пословицах; как привыкли говорить, обретается мудрость народная. В этом виде, мудрость народная не идет далее нравоучений, общих всем народам, китайцы ли они или французы, негры или чукчи. Дело в том, как эти нравоучения выражены. Иногда придается им весьма оригинальная поэтическая оболочка, – иногда пословицы слагаются с мнемоническою целью, – т. е. с тем, чтобы посредством рифмы или созвучия удобнее запечатлеться в памяти народной. Таковые мнемонические пословицы в переводе являются совершенной бессмыслицей, как напр. всякий Еремей, про себя разумей, или: ешь пирог с грибами, да держи язык за зубами и т. п. Горские пословицы не гоняются ни за рифмой, ни за созвучием и в переводе весьма понятны. Нравоучения, само собою разумеется, разнообразны; многие пословицы проповедуют осторожность, сдержанность, обдуманность, предусмотрительность… Недостатком всех этих качеств сильно грешат горцы. Мало пользы, по-видимому, приносит народу; его мудрость!
Замечательно, что многие горские пословицы представляют почти буквальный перевод русских и других европейских, хотя, конечно, перевода никакого не было.
Жалованному коню в зубы не смотри Абхаз.
На голове вора огонь (на воре шапка горит). Авар.
Упрячу тебя туда, куда ворон костей не заносит. Авар.
Это как бы ворона ворону глаза выклевывала. Авар.
На катящемся камне трава не растет. Авар.
Pierre qui roule n’amasse point de mousse.
Кому пастух люб, люба и собака. Авар. Qui aime Bertrand, aime son chien.
В мешке пики не утаишь. Лак.
Слово без головы и без хвоста. Лак. Sans queue ni tete.
По одеялу ноги протягивай. Акуш.
Я почему там, где у тебя чешется, т. е. сделаю тебе угодное. Акуш. Je le gratterai ou il lui demange.
Кто яму копает, в яму попадает. Кюр.
Не хлеб за брюхом, а брюхо за хлебом ходит. Кюр.
Не плюй в яму, где вода; быт может, придется пить из той ямы. Кюр.
Как ни разноязычны жители Дагестана, но в пословицах они весьма часто друг с другом сходятся. Так напр. понятие, выражаемое нашей пословицей: пуганая ворона куста боится, – на всех горских языках выражается сближением змеи с веревкой.
Летом змею увидевший зимою веревки пугается. Авар. и Лак.
Зимой ужаленный веревки пугается. Кюр.
Мы приведем здесь собрание пословиц, распределяя их по народам, от которых мы их слышали, хотя, само собою разумеется многие из этих пословиц общи, быть может, нескольким народам.
А6хазцы: мало говори, много делай.
Рыба говорила бы, да рот воды полон.
Чеченцы: сказанное при паханье, при молотьбе отыщется.
Не сделав обруча из хворостины, не сделаешь его из палки.
В чужом теле стрела как бы в дереве, т. е. чужой боли мы не понимаем.
Арба зайца догнала. Тот же смысл, что в басне о зайце и черепахе.
Без туч нет дождя, без горя нет слез.
Аварцы: что не сеяно весною, то не явится зимою.
Ветхая тряпка, да шелковая. Говорится о людях знатного происхождения, впавших в бедность.
Нуцал куда бы ни пошел, найдет пир; бедняк, хотя бы на пир пошел, найдет труд. Нуцал – титул бывших аварских ханов.
Честному человеку свет – могила.
При хозяине и кошка одолевает собаку, т. е. у себя дома, при помощи своих.
Держись большой дороги и отцовских друзей.
Хорошо слово короткое, а веревка длинная.
У счастливца и осел рожает, как ослица.
Не попадай тело на лекарство, не попадай дом на чужую милость. Худо телу, нуждающемуся в лекарстве, худо семейству, нуждающемуся в чужой милости.
Кто дня не видал, тот днем свечу зажигает. Говорится о людях, внезапно разбогатевших и не умеющих еще распоряжаться своим богатством.
На воре один грех, на обворованном десять. Досада, подозрение, мщение вовлекают обворованного в грехи.
У того, кто подучает, рот не рвется, – у того, кто прыгает, нога ломается. Опасность не для советчика, а для того, кто следует совету.
Без нужды лающая собака скоро стареется.
Не верю, мельник, твоим пыльным усам! Мельник считается за колдуна или вообще за человека лукавого.
Ты как мельник с прорванной канавой, т. е. не знаешь, что делать.
От собаки щенок, от овцы ягненок.
На косогоре лужа не установится, т. е. мот богатства не сбережет.
Рассыпь хоть меру, курица будет копаться, т. е. искать зерен.
В рот падай красное яблоко! Que les alouettes tombent toutes roties dans le bouche!
Ближнее соседство лучше дальнего родства. Ослу битье, лошади езда.
Лаки: слушай не говорящего, а то, что говорится.
На чужую лошадь кто сел, скоро спешится.
Над человеческим трудом Божье благословение.
Мельница работает не на протекшей воде.
Мертвому лекарство – похороны.
Здоровая голова себе папаху добудет.
Собака на луну мечется, луна наземь не падает.
Восковым топором дерева не срубишь.
Кто вести собирает, вести разносит.
Были бы у тебя крылья, ты бы полетел.
Если много, то и мед горьким становится.
И на руке пальцы не равны.
Если много пастухов, то бараны дохнут.
Языком сделанная рана не заживает.
Акушинцы: быстрая вода до моря не доходит.
Рубашка ближе шубы, тело ближе рубашки.
Отодвинутая головня не сгорает.
Держи рот, сбережешь голову.
Смирная кошка большой кусок сала съедает.
Малый топор большое дерево рубит.
Старый бык глубокую борозду проводит.
Будешь сладок людям, – проглотят; будешь горек, – выплюнут.
Надевай бурку не после дождя.
Он режет шубу, делает шапку.
На хваленой пашне сорная трава выросла.
Слово слово найдет, туча траву найдет.
Хорош старый друг, хороша новая шуба.
Голова умрет и хвост умрет.
Пущенная стрела не воротится.
Сделал я собаке сапог, она сожрала его.
Смирную овцу трижды доят.
Кто спит весною, плачет зимою. В полдень пропадающий ночью приходит.
Кюринцы: кто соль ел, будет воду пить.
Палка в руке кажется сучковатою, т. е. нам не нравится то, чем мы владеем.
Бросать не умевший большой камень берет.
Собака лает, караван идет.
При добром соседе и слепую дочь замуж выдают, т. е. соседи сплетнями часто вредят домашним делам, а при добром соседе можно пристроить даже и слепую дочь.
Насилием обогатевший дом проклятием разрушается.
Кабы у кошки были крылья, воробьи бы истребились.
Выпрями шею у верблюда, весь он выпрямится.
На чужой лошади едущий в грязи очутится.
Кто ада не видал, тому и рай не полюбится.
Не из всякого камыша сахар добывается.
Колесо на своей оси вертится.
В одной руке двух арбузов не удержишь.
Из ястребиного гнезда ястреб выйдет.
Мерена легче держать, чем жеребца.
Из невымолоченного риса плова не сваришь.
Здоровому буйволу и гнилой саман не по чем.
Собака перед смертью хозяйские чевяки ворует.
Если пастух захочет, то и от козла сыр добудет.
Разве не вечер потому, что стадо не возвращается, т. е. не вечер ждет стада.
Солнца ли вина, что летучая мышь в полдень не видит?
Черная шерсть от мытья не побелеет.
Если из трубы дым прямо идет, – не беда, что труба крива.
В этих примерах разграничение между поговорками и пословицами не точно соблюдено. Впрочем, уверен, что читатель желает ознакомиться с делом, и не станет привязываться ко мне ради пустых разграничений, которые он сам может исправить, если ему есть на то время и охота.
Басня или притча может иметь для нас значение, только благодаря высокохудожественному изложению. Для горцев, как и вообще для всех младенчествующих народов, басня имеет более обширное значение. Всем известен рассказ Тит-Ливия, как плебеяне ушли из Рима, как ораторы тщетно уговаривали их возвратиться домой, как, наконец, один из них успел воротить их, рассказав басню о членах и теле. Рассказ Тит-Ливя, по всей вероятности, есть также в свою очередь басня, но он разъясняет пользу, приносимую басней для того, чтобы толпа усвоила себе ту или другую сторону вопроса. В тридцатых годах, когда мюридизм еще только развивался, в аулах, на площадях, происходили бесконечные прения о том, пустит ли к себе мюридов или нет. И pro и contra сказать можно было много, горцы же неутомимые говоруны. При таком случае, оппозиционный оратор, с большими шансами на успех, мог рассказать толпе следующую басню:
«Однажды ветер сказал сараю: о сарай, отвори двери, я в тебя всыплю кое-что. Глупый сарай, поверив ветру, отворил двери. Ветер не только ниоткуда ничего не принес, но и все находившееся в сарае охватив, унес. Под вечер хозяин пришел взять топливо и, не найдя ничего в сарае, сломал его и, потом сжег, как двери, так и полена. Так сарай и остался разоренным».
Эта басня, быть может, потребует объяснений для читателя, незнакомого с горским бытом. Дело идет о сарае, в котором хранится саман, т. е. мякина, употребляемая, между прочим, и в топливо там, где нет дров. Таковые сараи устраиваются обыкновенно из сырого кирпича; дерево идет только на двери и потолок, который складывается из пален.
Басня эта буквально переведена с лакского, не знаю, была ли она действительно рассказана при предположенных мною обстоятельствах. Горских басен мог бы я привести несколько десятков; каждая из них, сказанная, кстати, быть может, произвела когда то большой эффект, но, для нас с читателем, эти басни представляют лишь сухие нравоучения, облеченные в весьма незамысловатые формы. Нравоучения надоели нам и дома; мы не пойдем за ними к горцам.
Другое дело басни или сказки, созданные свободною народною фантазией без всякой предположенной цели. В них действующие лица звери; в этом зверином мире жизнь идет шибко: горе, радость, дружба, вражда, любостяжание, хитрость, коварство, убийство и пр. и пр. Этот тревожный мир возбуждает участие, но в совокупности производит впечатление в вышей степени спокойное; то, чего не можем мы простить людям, прощаем охотно зверям. Это буря, которую фокусник устраивает в стакане воды; это извержение Везувия, приготовленное на тарелке. Таковая литература существует или существовала у всех народов; ее произведения теперь тщательно собираются, как собираются топоры каменного периода. Таковой литературы не забывают наши нянюшки и мамушки, рассказывающие на сон грядущий, как волк подбирался к овечкам, как лиса кралась к курочкам. По воспоминаниям детства, все мы крайне снисходительны к этим рассказам.
Перескажу две сказки, переведенные с кюринского. В обеих главные действующие лица – лисица и волк. Волк – горский герой, – как мы объяснили выше, – кругом одурачен лисицей.
Лисица нашла книгу. В то время, как она сидела, раскрыв ее, увидел ее волк и спросил; «что это у тебя перед глазами»? – Лисица ответила: «это моя книга». – «Разве ты умеешь читать»? – «Что за вопрос? у меня сорок учеников, и вот уже тридцать лет, как я даю уроки». – «Если так, сказал волк, то желательно, чтобы ты моих детей учила». – «Очень хорошо». – Волк привел детей и поручил их лисице. Спросил он ее: «что же теперь тебе угодно»? – Лисица ответила: «угодно мне лишь то, чтобы ты был здоров, но, чтобы сделать шубы твоим детям, потребно несколько бараньих шкурок». Волк подумал, что, если принести одни шкуры, то стыдно будет, и привел в дом лисицы тридцать барашков. Лисица сказала ему: «теперь до весны тебе не зачем приходить». Волк пошел домой совершенно спокойный, а лисица сначала съела волчат и, потом каждый день начала есть по барашку. Когда наступила весна, то волк пошел в дом лисицы, чтобы проведать детей. Спросил он: «где мои дети»? – Лисица сказала: «сегодня джума, ученики пошли гулять и твои дети с ними; сегодня ты детей своих не увидишь, а приходи видеть их завтра». Когда волк ушел, то лисица догадалась, что будет ей худо. Ушла она с прежнего места и поселилась на мельнице. На другой день волк пришел в дом лисицы и, сколько ни смотрел, в доме ни души не осталось. Догадался он, что лисица обманула его, разгневался, пустился отыскивать. Нашел он ее на мельнице и лишь только бросился на нее, как она ему сказала: «эй, брат, за что тебе меня убивать, в чем я виновата»? – Волк сказал: «где дети мои, которые были у тебя»? – «Какие дети»? – «Разве не привел я к тебе детей затем, чтобы ты учила их»? – «Ах, где мне учить и кто я такая? И предки мои работали на этой мельнице, и отец мой на ней умер, и я уже двадцать лет, как при ней нахожусь». – «Если правда, то научи меня мельничеству». – «Положи голову под жернов, и я тебе объясню все устройство мельницы». Волк подложил голову под жернов, а лисица пошла за мельницу и пустила воду. Едва лишь мельница завертелась, как вся шкура содралась с головы волка. Лисица убежала на холм и стала там плести кошелки. Волк выбравшись из мельницы, бродил туда, сюда; посмотрел, увидел лисицу на холме. В то врем, как он бросился на нее, лисица ему сказала: эй, душа-брат, за что мене убивать, в чем моя вина? – Бездельница, не довольно того, что ты съела моих детей, подложила еще голову мою под мельницу, и теперь не думаешь ли ты обмануть меня? – Лисица сказала: ей Богу, брат, я не та; моих предков ремесло было плести кошелки на этом холме. Волк этому поверил. Сказал он ей: если так, то прошу тебя, научи меня плести кошелки. Лисица ответила: влезь в середину кошелки, я буду плести, а ты наблюдай. Волк влез в кошелку, лисица плела; лишь только доплела, как завязала оба конца кошелки и покатила ее вниз по скату. У подошвы ската были пастухи баранов. Лисица закричала: «Эй, пастухи, в кошелке ваш враг, пожирающий ваших баранов». Пастухи, увидев, что в кошелке волк, убили его до смерти. Вот и другая сказка о лисице.
Однажды шел верблюд на зимовище, чтобы там кормиться; встретилась ему лисица, которая его спросила: «Эй верблюд, куда идешь ты»? – «Иду на зимовище кормиться». – «Возьми меня в товарищи». – «Пожалуй». – Лисица взлезла на спину верблюда; дорогою встретился им волк. Волк спросил: «вы куда идете»? – «Идем на зимовище кормиться». – «Возьмите меня в товарищи». – «Пожалуй». – Волк взлез на верблюда; дорогою встретился им медведь. Медведь спросил: «вы куда идете»? – Идем на зимовище кормиться». – «Возьмите меня в товарищи». – «Пожалуй». – Медведь взлез наверх верблюда и пошли они далее. На зимовище остановились они в укрытой долине, приискав заповедное место. Однажды лисица сказала волку и медведю: «давай-ка, убьем верблюда». – «Не с ума ли ты сошла, что ли? где нам убить верблюда, который в столько раз больше нас»? – Лисица возразила: «если вы мне поможете, то уже я распоряжусь». – «Пожалуй, мы тебе поможет». Раз, когда они все вместе сидели ночью, лисица сказала верблюду: «Эй, брат верблюд, с сегодняшнего дня наступит зима, для тебя на зиму нет ни сена, ни ячменя; не должно, чтобы ты только стоял, да смотрел; следует, чтобы ты о себе позаботился; я слышала от мулл, что наступающая зима будет очень суровая». Верблюд сказал «ей Богу, сестра, средств у меня нет, и не знаю, что мне сделать». – «Мне пришло нечто на мысль, не знаю, что ты на это скажешь». – Скажи, посмотрим, что тебе пришло на мысль». – «Мне пришло на мысль, чтобы мы тебя зарезали; за это дадим тебе ячменя в будущем году; ты на нынешнюю заму выйдешь из затруднения, а на будущую будет у тебя ячмень для пропитания» – «Ей Богу, сестра, это прекрасная мысль». – На другой день верблюд повялился и лег; остальные зарезали его, ободрали и разрезали на куски. Окончив все это, волк сказал лисице и медведю: «ступайте, обмойте верблюжьи кишки, требуху, печенку, легкое и, потом, возвратитесь». Пошли они на ручей и, пока мыли, лисица сказала: «любезный братец, медведь, съедим кое-что из этого». – Медведь возразил: «все это сосчитано волком я, когда окажется недостача, то что нам ему ответить»? Лисица сказала: «когда волк тебе об этом спросит, то ты посмотри на меня, и я ему отвечу». – «Если так, то пусть будет по-твоему, сестра». Съели они сердце и нисколько кишок. Только что возвратились они домой, как волк увидел, что сердца нет. Спросил он: «где сердце»? – Лисица ответила: «если бы было у верблюда сердце, то позволил ли бы он себя зарезать»? Волк пересчитал кишки, и в них недочет оказался. Спросил он: «где кишки»? Едва сказал он это, как медведь повернулся к лисице и посмотрел на нее. Лисица сказала: «когда ты ел, то смотрел ли на меня»? При этих словах, волк бросился на медведя, а медведь пустился бежать. Пока один бежал за другим, лисица перетащила в свою нору все мясо» Волк, когда воротился, то увидел, что от зарезанного верблюда не осталось более мяса. Спросил он: «эй, лисица, где мясо»? – «Какое мясо»? – «Любезная, разве мы здесь не зарезали верблюда»? – «Какого верблюда? ты бредишь, что ли»? Волк рассердился и бросился за лисицей, которая убежала в свою нору. Волк за нею, и лишь только полез в нору, как завяз в ней. От торопливости не мог он высвободиться. У лисицы для выхода была другая дорога. Этой дорогой вышла она и, придя, начала сзади есть волка. Волк спросил: «что ты делаешь»? – «Долгое время была я без мяса, мяса хочется мне, и вот теперь я кушаю». Волк сказал: «у меня спереди есть жирные куски, пряди и ешь спереди». Лисица отвечала: «об этот, не заботься, и туда доберусь я: зимы еще много остается».
В этой сказке верблюд играет через чур глупую роль, но это потому, что, вероятно, кюринцами пропущена одна лисья хитрость, которая объясняется в следующей акушинской сказке:
Медведь, волк и лисица жили вместе. Когда выпал глубокий снег, то они проголодались. Медведь отправился кормиться древесными гнилушками, а лисица сказала волку: «давай-ка, съедим медведя». Волк ответил: «если только медведь услышит то, что ты сказала, то съест нас обоих». Лисица сказала: «если только ты будешь поступать по сказанному мною, то мы обманем медведя и съедим его; ты теперь ложись, как бы мертвый, а, когда кинем тебя в воду, то притворись ожившим». Лег волк. Медведь возвратясь, увидел, что волк умер. Заплакал медведь и сказал: «наш добрый друг умер». Лисица сказала медведю: «не плачь; мне известна вода, которая оживляет мертвого». Вдвоем унесли они волка, бросили в воду, и он ожил. Лисица сказала медведю: «позволь себя съесть, за то мы осенью дадим тебе двадцать пять овец, а когда бросим тебя в эту воду, то и ты оживешь». Медведь согласился, и лисица с волком съели его.
Как я сказал выше, человек, если и встречается в этом зрелищном мире, то вообще играет в нем весьма незавидную роль. Звери упрекают его в несправедливости, насильствах и жестокости; умом же он значительно уступает лисице.
До анекдотов горцы большие охотники: можно записать множество ходячих анекдотов, которые, впрочем, не относятся ни к какому известному лицу, ни к месту, ни к эпохе. Достаточно привести один из них, заимствованный у аварцев.
Земледелец и медник поспорили между собою, в присутствии множества людей, о том, кто лучше солжет. Сначала, подумав хорошенько, сказал земледелец: «на засеянном мною поле выросла морковина, которую не иначе, как десять человек в силах были поднять и положить на арбу, – тан велика была она»! – Внимательно выслушав его, сказал в свою очередь медник: «сделан был мною котел, который вскипятить не иначе можно, как подложив двадцать ароб древ». – «Эй! сказал земледелец, позабыв, что оба они умышленно лгут: к чему тебе понадобился, любезный, такой большой котел»? – «К чему понадобился, приятель, возразил медник, посмотрев ему в лицо, – а к тому, чтобы сварить морковину, выросшую на твоем поле». Присутствующие расхохотались, а земледелец остался с разинутым ртом.
Самое популярное лицо на целом Восточном Кавказе, начиная от Чечни и до Закавказья, это мулла Наср-Эддин. Назовите его любому горцу, – он рассмеется и, пожалуй, тотчас же расскажет вам о нем несколько анекдотов. Мулла Наср-Эддин известен не на одном Кавказе, но горцам он преимущественно пришелся по вкусу; они приютили его у себя с особою любовью. Весьма странно происхождение этой знаменитости. Рассказывают, что, во времена Халифа Гарун-ар-Рашида, жил отличный ученый этого имени. Учение, которому он следовал или которое проповедовал, подверглось гонениям, и он, чтобы спасти свою голову, притворился юродивым. Предание преобразило этого юродивого ученого в шута. На турецком языке есть книга, заключающая в себе сборник забавных анекдотов о мулле Наср-Эддине. Этой книги я не читал, и не могу решить, что собственно заимствовали из нее горцы и что добавили своего. Ученый мулла изображается неутомимым проказником, который смеется над всеми и над всем, изредка остроумно, иногда же совершенно непозволительно. От этих проказ всего более терпит он сан, потому что его колотят на каждом шагу, но он не унимается. Вот, для примера, акушинский рассказ о нем:
Мулла Наср-Эддин, путешествуя, встретил дорогою несколько людей, копавших могилу. «Мир с вами, благословение да дастся вам», сказал он им. Копавшие могилу, рассердясь, схватили, кто лопату, кто кирку, и приколотили муллу Наср-Эддина. Последний, испугавшись, спросил: «что я вам сделал, за что вы меня колотите»? Копавшие могилу ответили: «встретив нас, следует поднять руки и прочитать за упокой». – «Сказанное мне наставление буду я помнить», сказал мулла Наср-Эддин и пошел далее. Увидел он несколько людей, которые с великим веселием плясали, ударяя в барабан и играя на зурне. Мулла Наср-Эддин, дойдя до этих людей, находившихся на свадьбе, поднял руки и прочитал за упокой. Люди, находившиеся на свадебном пиру, отколотили муллу Наср-Эддина и сказали ему: «бездельник, разве ты не видишь, что княжеский сын женится и здесь свадьба? При таком случае, следует, взяв шапку под мышку, прыгать и плясать». – Мулла Наср-Эддин, сказав: хорошо, пошел далее. Вдруг, неожиданно, увидел он охотника, который целился в зайца. При этом случае, мулла Наср-Эддин, взяв шапку под мышку, начал плясать, скакать и заставил убежать зайца. Охотник, рассердясь, дал несколько пинков ружьем мулле Наср-Эддину. «Что же хочешь ты, чтобы я сделал»? спросил его мулла Наср-Эддин. – «При таком случае следует, сняв шапку, то наклоняясь, то приподнимаясь, ходить», сказал охотник. – «И это на следующий раз наставление», сказал мулла Наср-Эддин и пошел далее. Пройдя несколько, встретил он овец, которых пасли пастухи. По-направлению к ним пошел он, то наклоняясь, то приподнимаясь, и так как этим вспугнул овец, то и тут пастухи его отколотили. Не было беды, которая бы не постигла бедного муллы Наср-Эддина за дурные шутки его.
Мы обратили особое внимание на этот акушинский рассказ собственно по тому, что он представляет замечательное сближение с русской простонародной сказкой о набитом дураке записанной г. Афанасьевым. Жалеем, что не можем повторить ее здесь.
Горские сказки, – по крайней мере, сколько они нам известны, – заключают в себе мало оригинального по содержанию. В разрозненных чертах часто представляют они такое изумительное сходство с русскими, что невольно приходит мысль о заимствовании. Но, конечно, ни мы не заимствовали у горцев, ни они у нас. По всей вероятности, как мы, так и они, позаимствовали большую часть сказок у общих соседей наших тюрко-монголов. Таковым предположением сходство легко объясняется. Но это общее содержание, как мы, так и горцы, переработали по-своему. Поэтому сходство проявляется, но никогда не поддерживается. В тюрко-монгольскую основу горцы вводят чисто кавказские элементы. В большей части сказок действуют великаны – Нарты: название, распространенное по целому Кавказу, но необъясняемое ни на одном из горских языков. В Дагестане Нарты служат общим названием для обозначения великанов, иногда добрых, чаще злых, но всегда безымянных, подобно тому, как и у нас в сказках безыменные добрые и злые волшебницы вмешиваются в людские дела. Напротив, у осетин и у кабардинцев, в самом центре Кавказа, Нарты сами служат героями песен и сказок; каждый Нарт не только назван по имени, но известна и родословная его. Песни и сказки, наружно-разрозненные, но имеющие между собою тесную связь, образуют в совокупности целую эпическую поэму, которой в близком будущем предстоит или быть забытой безвозвратно или – кто знает? явиться перед образованным миром наряду с великими национальными поэмами, которых знаменитый англо-германский филолог Макс-Миллер насчитываете пять: Ионическая песня (Илиада и Одиссея), Махабхарата, Шах-Наме, Нибелунги и Калевала. Предлагаемые в нашей статье заметки не касаются ни до Осетии, ни до Кабарды; в Дагестане же, как я сказал, Нарты служат синонимами великанов, в самом общем значении и ничего более. Всю жизнь свою проводят они или в спанье, спят по целой неделе, – или на охоте. Когда бродят по лесам, то следы их шириною в локоть, длиною в три, глубиною локоть в землю. Чтобы привязывать дичь, на плече каждый носит по вырванному с корнем чинару. Когда хотят напиться, то перед ними ставится кувшин браги, величиною с дом. Как я полагаю, у западных соседей своих, Дагестанцы позаимствовали и Заячъяго всадника. Это наш мужичок с ноготок, борода с локоток. В бороде у него непомерная сила; выдернув волос из бороды, он может связать любого силача также легко, как бы спеленать ребенка. Разъезжает обыкновенно верхом на зайце. У адыгов, сколько я могу себе припомнить, эти всадники называются Сипуни, т. е. обрезки, стружки. На восточном берегу Черного моря встречаются памятники, относящиеся к неизвестной эпохе. Они составлены из четырех огромных плитообразных камней, поставленных стоймя в виде правильного четырехугольника; пятая плита образует крышу. В одной из боковых плит обыкновенно проделано отверстие, которое едва достаточно для того, чтобы просунуть в него руку. Эти памятники представляют подобие домов, на постройку которых потребна сила великана, но вход в них годен для карликов. Адыги рассказывают, что и Нарты и Сипуни[1] жили вместе; Нарты были сильны; Сипуни были злы, коварны, но умны; Сипуни заставляли Нартов строить для них дома.
Но в дагестанских сказках, Заячьи всадники появляются в виде приезжих из чужой стороны, подобно тому, как и в наших русских, Царь-Салтан, очевидно, басурман, а Бова-Королевич – немец или влох.
Карт, – огромная женщина людоедка. В сказках она изображается трудолюбивой хозяйкой, матерью нескольких дочерей – людоедок, которых нежно любит. Не объясняется, кто супруг этой почтенной дамы; о нем сказки умалчивают. Не смотря на созвучие Нарте и Карт, между этими существами не заметно никакого соотношения. Нарты обыкновенно приискивают себе невесте между хорошенькими дочерями простых смертных и не обнаруживают никакой склонности к людоедкам. В сказках упоминается о чрезвычайной боязни, которую внушает Карту мост из золы. Что это за мост и почему Карт его так боится, – мне никто не мог объяснить.
Рубрики: