СБОРНИК СВЕДЕНИЙ О КАВКАЗСКИХ ГОРЦАХ
ВЫПУСК 2
тифлис 1869
ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ.
СВАДЬБА В ГОРСКИХ ОБЩЕСТВАХ КАБАРДИНСКОГО ОКРУГА.
I.
В одну из моих поездок в горские общества Кабардинского округа мне представился случай лично взглянуть на обряды, сопровождающие свадьбу между обитателями гор.
Хозяин, у которого я останавливался в эту поездку, со дня на день ждал прибытия из Карачая[1] невесты, засватанной там одним из его родственников, и просил меня остаться до ее приезда и принять участие в предстоявшем пиршестве. Вскоре за тем, к всеобщему удовольствию, прискакал гонец и объявил, что свадебный поезд находится от аула в двух-трех часах езды. Так как в брак вступал таубий[2] и, по принятому обыкновению, невесту его должно было встретить со всевозможным почетом, то привезенное известие подняло в ауле большие хлопоты: молодежь принялась ловить и седлать лошадей, девушки то и дело перебегали из одной сакли в другую, люди солидные отдавали приказания и непривычно суетились, а юное население, с криком и гиком, спешило карабкаться на плоские крыши сакель и занимать там наиболее удобные места для наблюдений. Чрез полчаса суета угомонилась и из аула медленно двинулась целая толпа разряженных в шелк и галуны девушек, направляясь к реке, где был назначен пункт для встречи и приема невесты; туда же поехала и арба, запряженная двумя добрыми волами и накрытая сверху, в виде кибитки, персидскими коврами, предназначенная служить экипажем для почетной семьи. Молодежь забралась на коней и также отправилась на встречу; к ним присоединился и я.
Проехав версты три от аула, мы встретили несколько лошадей, навьюченных сундуками с приданым невесты — коврами, тюфяками, подушками и т. п.; караван этот служил авангардом свадебной процессии и извещал о скором приближении ее. И действительно, взъехав на один небольшой гребень, внизу его, на площадке, обнесенной кругом сосновым кустарником, мы заметили довольно густую кучу людей, садившихся на коней. Чрез минуту люди эти, затянув оридада (свадебная песня), двинулись в путь по дороге к нам. Заметив нас, некоторые из них, отделившись от других, начали джигитовать; поровнявшись же с нами, этот маленький отряд остановился и встретившиеся начали приветствовать друг друга. Оказалось, что люди эти были киедженгеры (тоже, что у нас поезжане), ездившие за невестою и составлявшие в дороге конвой ее. Один из них держал в руках длинную хворостину, на верхушке которой развевался тонкий гарусный шарф и малинового цвета шерстяная перчатка. Это импровизированное знамя, не имеющее особенно-присвоенной формы, служит знаком соединения молодых людей для одной общей цели — защиты вверенной им девушки.
Сзади, саженях в 30-ти от конвоя, показалась другая небольшая кучка людей. Мне сказали, что там едет невеста, и потому я хотел подождать приближения ее. Когда эта кучка поравнялась со мною, я увидел, что в средине ее, на лошади, сидит женская фигура — невеста, с ног до головы покрытая шалью; помещалась она на широкой подушке, положенной на обыкновенное мужское седло, придерживаемая сзади мужчиною, который правил и лошадью. Этот мужчина бывает обыкновенно или родной брат невесты или самый ближайший родственник ее; окружающая свита состоит также из родственников. Тут же ехали верхом две пожилые женщины из дома невесты, обычное назначение которых состоять при ней я объясню ниже.
Так как ехать с этою приближенною к невесте кучкою постороннему человеку считается неприличным, — я поторопился догнать своих товарищей, примкнувших к киедженгерам, и вместе с ними достиг до места, где ожидали невесту туземный экипаж и цвет горского прекрасного пола. Переправившись чрез реку, отряд киедженгеров и присоединившаяся к ним аульная молодежь тотчас же удалились в сторону, чтобы не присутствовать притом, как невеста будет слезать с лошади и садиться в арбу. Я же, не последовав на этот раз туземному обычаю, остался посмотреть на церемонию приема приезжей вышедшими на встречу девушками. Как только поезд приблизился к тому месту, где стояла арба, мужчины, сопровождавшие невесту, слезли с коней, а ожидавшие прибытия ее девушки тот час же стали в кружок около нее; один из мужчин достал откуда-то ходули[3], издали казавшиеся серебряными, на которые стала снятая с лошади невеста; поддерживаемая с обеих сторон девушками, она дошла до арбы и, с несколькими знатными из вышедших к ней на встречу, села в этот экипаж; остальные девушки остались вокруг арбы. В таком порядке поезд тронулся с места, а с ними, одновременно, двинулись вперед и стоявшее в стороне киедженгеры; большая часть из них затянула опять оридада, а некоторые зрители пустились скакать, стреляя в бросаемые по дороге папахи.
За несколько десятков саженей пути до аула, поднялась вдруг непонятная для меня тревога: вся молодежь с ужасным криком пустилась скакать по направлению к аулу. В первый момент я не мог никак постигнуть причины, вызвавшей такое быстрое движение, но потом, так как дорога шла на гору, я заметил, что вся толпа киедженгеров преследовала одного человека. Желая знать в чем дело, я также дал плеть своему коню и продолжал наблюдать за происходившими Преследуемый лихо скакал, направляясь к одному из крайних дворов, обнесенному высокою каменною стеною, и в свою очередь тоже громко кричал и махал рукою. В то время, как он приближался к воротам означенного двора, несколько человек из аула подбежали туда и, быстро сняв загораживавшие ворота жерди, пропустили во двор переднего всадника, а за тем тотчас же снова заложили ворота. Между преследовавшими, заметившими эту предательскую выходку, поднялся шум еще с большим неистовством. Некоторые из них, успевшие подскакать к воротам, торопились сбросить ненавистные жерди. Эта маленькая задержка дала возможность убегавшему скрыться с глаз. Преследование прекратилось, но толпа не унималась и продолжала страшно кричать. Между этим временем успел приблизиться и я туда и, к моему удовольствию, встретил там своего хозяина, который не замедлил объяснить мне причину суматохи. Оказалось, что один из аульных стариков, протиснувшись к знаменоносцу, сорвал с древка шарф и ускакал. Потерять это импровизированное знамя считается между горцами величайшим позором, способным вызвать серьезную драку и неприятные последствия ее. По мнению солидных людей, молодежь, позволившая каким бы то ни было путем овладеть знаменем, может допустить это и по отношению к невесте. Не смотря однако ж на дурные последствия, вызываемые под час смелым нападением на святыню киедженгеров, нападения эти делаются все-таки почти при каждой свадьбе. Обычай этот, по всей вероятности, остался напоминанием о прошлом горцев, когда, при неприязненных отношениях с соседями, подобные нападения имели нешуточное значение, и обязывает молодежь не дремать даже и при нынешних, «мирных» условиях жизни.
Осрамленные на этот раз киедженгеры продолжали еще сильнее кипятиться и грозить виновнику их срама, но, в это время, уже близко к аулу приближался торжественный поезд невесты; поневоле молодежь приумолкла и соединилась с поездом для того, чтобы сопровождать невесту при вступлении ее в аул и потом в дом жениха. Едва эта толпа, увеличившаяся еще аульными зеваками, вступила во двор жениха, как раздалась сильная ружейная трескотня; гул выстрелов, крики людей и страшная давка на необширном дворе жениха продолжались до тех пор, пока невесту, закрытую по-прежнему с ног до головы, не увели в приготовленную для нее саклю. В это время я употреблял все усилия, чтобы как-нибудь протиснуться вперед и посмотреть на церемонию приема невесты в дом жениха; но, двинувшись несколько вперед, лошадь моя решительно отказывалась идти дальше и то и дело металась из одной стороны в другую, оглушаемая не умолкавшими выстрелами; получив в этой давке несколько довольно чувствительннх толчков, я счел за лучшее убраться на время с этого двора.
К вечеру шум немного приутих и к нам в кунацкую ввалилось несколько человек из бывших киедженгеров; едва эти молодые люди ступили за порог, как были встречены насмешками бывших в кунацкой; за оплошность — главную причину потери знамени — их просто-напросто величали «бабами», — эпитетом в высшей степени укоризненным для мужчины и особенно джигита. Когда натешились вдоволь над смущенною молодежью, разговор перешел на другие предметы, пока наконец не послышались во дворе жениха мерное хлопанье в ладоши и визг какого-то музыкального инструмента.
В это время вошел в кунацкую и мой хозяин с предложением идти попировать и повеселиться на свадьбе. Я тотчас же воспользовался предложением.
Вышедши из кунацкой, я увидел в той стороне, где находился двор жениха, яркое освещение. Пробираясь по узким и темным закоулкам аула, мы чрез несколько минут вступили в этот двор, наполненный, как и часа три тому назад, большою толпою, на этот раз пешею; пробравшись сквозь толпу, мы очутились на небольшой площадки, оставленной посреди двора для танцующей публики. Здесь, на средине, был разложен большой, ярко-пылавший костер из сосновых дров, а полукругом около него пар двадцать девушек, вперемежку с мужчинами, тихо и медленно, с отсутствием даже малейших порывистых движений, отплясывали свой местный танец. Музыка, под которую плясала молодежь, состояла из одной длинной деревянной дудки, называемой горцами сыбызга, и из нескольких деревянных трещоток — харс[4]; дудка, приставленная верхним своим отверстием к одному из боковых верхних зубов, издает страшно-пронзительный звук; с акомпаниментами же трещотки, в такт ударяемой о другую руку, с припеванием окружающей толпы в один тон и ноту и с хлопаньем в ладоши, — музыка эта, своим ужасным диссонансом, производит чрезвычайно неприятное ощущение для слуха, сколько-нибудь знакомого с стройностью звуков.
Расположившись с одной стороны костра на нарочно приготовленном диванчике, покрытом подушками, я принялся за наблюдения. Первое, что бросилось мне в глаза — это были пестрые костюмы девушек, состоявшие из цветных рубашек и шалвар, подвязанных внизу, у чевяк; все это покрывал длинный бешмет с серебряными застежками на груди, а талию охватывал широкий пояс с пассивными серебряными бляхами; головы девушек были покрыты высокими шапками, обшитыми снизу до верху галунами и имеющими форму — как две капли воды — пули системы Минье; словом — горянки были одеты по праздничному, но весь этот наряд представлял собою полнейшее олицетворение безвкусия. Ко всему этому нужно еще прибавить, что между девушками не было, буквально, ни одного сколько-нибудь сносного лица, как будто нарочно старались собрать одних безобразных. Смотря на эти лица, я невольно вспомнил обычай туземцев, который обязывает женщин, при встрече с мужчиною, оборачиваться к нему спиною. Если предположить, что учредители туземных обычаев имели какое-нибудь понятие о человеческой красоте, то отсутствие ее в их женщинах, по всей вероятности, служило бы не последнею причиною основания вышеприведенного обычая. Впрочем, мужчины-горцы не разделяют с нами, русскими, мнения о некрасоте их женщин; они находят, что их женщины очень благообразны, и нередко можно встретить такого горца, который, к вашему крайнему и бесконечному удивлению, восхищается каким-нибудь настоящим уродом с лица; но нужно иметь небольшой навык, чтобы постигнуть их понятия и условия о красоте: горец требует от женщины, или вернее, от девушки не привлекательность лица, а стройную тонкую талию, высокий рост и приличную худощавость. На сколько горские девушки обладают этими последними качествами, можно заключить из того, что они, затянутые в свои корсеты, имеют зачастую совершенно одинаковый объем как в талии, так и в плечах, бледное лицо и плоскую грудь; вот это-то горцы и называют стройностью и эти субъекты служат предметом их страстных увлечений.
Так как, между сверкавшими серебром нарядами, нередко попадались и весьма скромные и чаще — девушки с простыми повязками на головах, то я и полюбопытствовал узнать, не от разницы ли в средствах происходит скромность некоторых нарядов. Оказалось, что кроме этой, само собою разумеется, главной причины, богатство наряда и особенно головной убор составляют сословное преимущество. Таким образом, на всех горских празднествах, имеющих по обычаю вполне демократически характер, сразу можно отличить девушек высшего сословия.
Вся эта толпа, как сказал я выше, стояла полукругом; кое-где между девушками, взявши их под руки, стояли мужчины, образуя таким манером длинную, непрерывную цепь; цепь эта, медленно, переступая с ноги на ногу, подвигалась вправо; дойдя до известного пункта, одна крайняя пара отделялась и немножко живее, делая незамысловатые в ногу па, двигалась к противоположному концу танцующих и вновь приникала к ним; за ними другая, следующая пара и так далее; двигаются этаким порядком до тех пор, пока играет музыка. Некоторые же пары, из желания ли воодушевить танцующих или порисоваться собственным умением танцевать, отделившись от цепи и вышедши на средину круга, расходились и принимались отплясывать что-то в роде лезгинки; в это время музыка переходила в фортиссимо, сопровождалась гиканиями и выстрелами.
Во все время танцев, между танцующими и особенно около любопытной толпы, суетился один молодой человек, имевший в руках довольно большую и длинную палку; он то и дело отгонял наступавшую толпу, прикрикивал на танцующих, пускался сам плясать, словом — поспевал всюду. Иногда в два-три прыжка он оказывался посредине площадки и, остановившись прямо в упор перед танцующею парою, заграждал ей дальнейший путь своим посохом; парочка останавливалась, и кавалер медленно отправлялся рукою к себе за пазуху, доставал оттуда кошелек или портмоне и платил за свадебный пропуск; получив «выкуп», молодой человек быстро удалялся, поднимал вверх руку, показывая всем достоинство полученной им монеты или кредитного билета, прятал эти деньги, и очутившись вновь около толпы, успевшей в его отсутствие нахлынуть за указанную черту, без милосердия бил по ногам переступивших границу. Слышались всеобщий хохот и брань тех, кому досталось от строгого блюстителя порядка. Задержки танцующих и требование «выкупа» повторялись довольно часто, при чем не имевшие денег давали какую-нибудь мелкую вещицу, в роде натруски, кошелька и т. п. Требовавший выкупа не ограничивался одними танцующими: часто, остановив девушку, он обращался к кому-нибудь из стоявших в стороне и, разумеется, выбирал такого, который по его расчету мог заплатить деньги.
Молодой человек этот имеет значение распорядителя танцев и по-горски называется бегеул; обыкновенно в это звание выбирается расторопный и бойкий человек — мастер на все руки. Собираемый им выкуп идет в пользу музыкантов.
Между тем, как я следил за танцующими, вокруг меня собралась довольно большая кучка людей почтенных, не разделявших веселья молодежи; пригласив некоторых из них сесть на диван, я приступил было к расспросам подробностей свадьбы, но музыка, гудевшая над самым ухом, хохот толпы, визг и пискотня полунагих детишек, забравшихся по соседству на крыши, решительно не давали возможности говорить; к тому же вскоре появилась перед нами и полуведерная деревянная чаша с пивом; осушаемая и вновь наполняемая, она не уставала ходить из рук в руки стоявшей около меня кучки и самым наглядным образом давала чувствовать свое присутствие: некоторые почетные люди, сидевшие или стоявшие до того весьма солидно, начинали уже выражать свое участие в свадьбе сперва тихим, а потом и довольно шумным хлопаньем в ладоши, а некоторые, помоложе, пустились танцевать и сами. Всякий раз, как кто-нибудь из почетных пускался в танцы, музыка тотчас же оживлялась и каждое па танцующего сопровождалось громкими рукоплесканиями и другими одобрительными приемами, в виде неистовых взвизгиваний и стрельбы.
Так как веселье должно было продолжаться всю ночь, а мне, как человеку непривычному к подобному увеселению и принимавшему в нем лишь пассивное участие, оно наскучило своим однообразием, то я и попросил своего хозяина пойти домой. Оказалось, что хозяин и сам был непрочь удрать с праздника и стеснялся только моим присутствием.
Возвратившись в гостеприимную кунацкую и рассчитывая еще на довольно-большой остаток времени до полуночи, я попросил хозяина моего рассказать мне обычай сватовства и вообще женитьбы в горах.
II.
Родственники человека, желающего вступить в брак, если они принадлежат к высшему сословию в горах, прежде всего начинают наводить справки о семействе, из которого предполагают взять невесту, и если, по справкам, это семейство удовлетворяет всем условиям обычая, т. е. хорошего происхождения — равного с желающими свататься — и имеет достаточное материальное состояние, то приступают к сватовству. Для этого выбирают одного из племянников или вообще близкого родственника (родной брат или посторонний может быть в качестве свата, когда нет родственников) и, снабдив его необходимыми инструкциями, отправляют туда, где живут родные выбранной девушки. Доверенный, прибывши к этим последним, смотря по обстоятельствам, или прямо объявляет о своем намерении или же дает знать о нем намеками. Когда нет причин без всяких объяснений отказать сватающему, собираются все родственники девушки и общим собранием решают, принять ли предложение доверенного жениха или отказать ему? Если жених, в свою очередь, удовлетворяет всем требованиям обычая, родственники соглашаются принять предложение, но, не давая решительного ответа, зовут девушку из семейства аталыка[5] невесты и вместе с нею посылают доверенного жениха к самой невесте узнать лично от нее, желает ли она вступить в предлагаемый ей брак. Доверенный жениха, после троекратного вопроса о согласии девушки на брак, получивши удовлетворительный ответ, возвращается к родным девушки и объявляет им об этом. Тогда призывают аульного эфендия (мулла), который пишет накях — брачное условие; вызвав доверенных со стороны жениха и невесты, он сажает их перед собою на корточки и соединяет большие пальцы их правых рук; обхватив эти пальцы своею правою рукою, он опрашивает о согласии их доверителей вступить в брак; получив необходимый ответ, эфендий читает молитву и тем завершает обряд венчания.
Согласие девушки на выход в замужество требуется непременно, но оно, как и у людей более цивилизованных, не всегда служит выражением собственного желания девушки и зачастую составляет лишь одну требуемую мусульманским законом форму. Девушка, заключив из разговора присланной к ней депутации, что родственники на предварительном совещании уже решили выдать ее замуж, изъявляет на то и свое согласие, руководясь в этом случае искони заведенным порядком и боязнью скомпрометировать отказом родную семью. Да и разбирать-то бедной девушке, выгодна или нет предлагаемая партия, не приходится: она, в буквальном смысле, раба обычая, раба воли старших. — Положить, почему бы то ни было, она откажет один раз — наделает только историю, наживет себе кучу упреков и прослывет разборчивою невестою, а в другой, наконец в третий или четвертый раз, все-таки принуждена будет выйти замуж указанным выше порядком; оставаться же век девушкою, горянки высшего сословия так же, как и все другие в мире девушки, имеющие одну цель в жизни — замужество, не большие охотницы. Выйти замуж по сердечному влечению им даже и думать нельзя; предметами их сердец, по большей части, бывают люди незнатного происхождения, т. е. те, которые имеют доступ в семье девушки запросто, а этим правом пользуется лишь простой народ. Люди же высшего круга, по кодексу туземных приличий, могут встречаться с девушками своего же сословия только на различных празднествах, но отнюдь не разговаривать с ними, Само собою разумеется, что при таких условиях брак по влечению и к тому же с соблюдением сословных предрассудков почти невозможен. Выйти же за простолюдина и при этом, конечно, по секрету, — значит осрамить семью, оскандализировать себя и навлечь кучу неприятностей и гонений на любимого человека, виноватого только в том, что он не родился таубием.
Впрочем, не смотря на все эти грозные последствия, бывают случаи, что девушки пренебрегают своим сословным происхождением и положением в обществе и бросаются в объятая своего любезного — простого, незнатного человека. Так как вообще немного охотниц следовать подобным героическим примерам, то почти все горские барышни выходят замуж по желанию родных и не имея понятия не только о наружности своего будущего супруга, но часто и никогда не слышавши о нем. Это последнее случается потому, что в горах претендентом на руку девушки является обыкновенно не только не одноаулец, но даже и не житель одного общества; главная причина тому родственные узы высшего класса, которые в целом обществе не редко составляет одну фамилию. Хотя по шариату и могут вступать в брак двоюродные, но местный обычай этого не допускает.
Более счастливая доля выпала на сторону горянок простого класса: они не стеснены тяжелыми правилами этикета, не ведут замкнутой жизни, не избегают встреч с аульною молодежью и потому имеют возможность выбирать себе мужей по сердцу.
Говоря, каким образом выходят замуж девушки, я думаю, нелишним будет сказать несколько слов и о том, как смотрят на это и мужчины. Здесь главную роль также играет не личное расположение к девушке, которую молодой человек, может быть случайно, проездом, видел один раз, — чаще совсем не видит, — а сословное ее положение и расчет. Мужчинам, впрочем, обычай позволяет делать некоторые уступки сословным их взглядам и они могут брать жен себе из сословия, не равного им, в том предположении, что муж жене дает и имя и права; обратного же условия, как видели выше, обычай не допускает.
По совершении накяха, со стороны жениха должна быть внесена третья часть калыма, следуемого за жену. Этот последний в горских обществах Кабарды распределяется следующим образом: лица, принадлежащие к сословию таубий, платят от 700 до 1,000 руб. сер., а фамилия таубиев Урусбиевых, как исключение, 1,500 руб.; лица простого сословия — не свыше 300 руб. Спустя некоторое время после уплаты первой трети калыма, вносится вторая, а затем, обыкновенно чрез год, жених может взять невесту в свой дом и после этого уже заплатит остальную часть калыма. Впрочем, такое разделение во взносе калыма не составляет непременного правила, обязательного для каждого; о размере частей калыма и сроках взноса их, при совершении накяха, делается особое условие. Бывают случаи, что требуют уплаты калыма в один раз.
При совершении накяха, кроме части калыма, со стороны жениха следует сделать подарок отцу или брату невесты — одну лошадь и пару быков; а эфендию, писавшему условие, — одну лошадь или, если жених человек не особенно состоятельный, — 10 рублей.
Когда настает время взять невесту в дом жениха, последний собирает в своем ауле молодежь, и вместе с нею сам, или ближайший родственник его, отправляется туда, где живет невеста. Родственники невесты, предуведомленные заранее о прибытии киедженгеров, жениха, делают приготовления к отъезду ее, а между тем приглашают девушек и молодежь, которые до отъезда невесты веселятся в доме у нее; веселье это, как и на свадьбе, заключается в пляске. Жених, если он сам приехал за невестою, во все это время скрывается у кого-нибудь из своих знакомых и никуда не показывается; точно также он скрывается и в своем ауле, пока празднуется свадьба; здесь для своего пребывания он выбирает дом кого-нибудь из своих коротких знакомых, который с этого времени становится уже для него родственником, в роде аталыка, и называется болушьюй. Жених в поезде невесты также не бывает и следует сзади; в свой аул въезжает ночью и так, чтобы никто не видел.
Обыкновенно, при отправлении партии жениха за невестою, участвующие в ней одеваются самым лучшим образом. Приехавши в аул невесты, они щеголяют перед тамошнею молодежью своим нарядом, оружием и лошадьми; все это делается, разумеется, с целью сколь возможно возвысить достоинство жениха Местная молодежь как нельзя лучше пользуется хвастовством приезжих и обирает их, в силу обычая, с ног до головы. Таким образом, к отъезду киедженгеры обращаются в толпу оборванцев, а местная молодежь начинает щеголять их костюмами и оружием.
Когда сборы невесты окончены, киедженгеры достаточно обобраны и все заготовленное пиво выпито, невесту отправляют в путь; в дороге следуют указанным выше порядком.
По приезде в дом жениха, свадебное веселье, если жених таубий, продолжается дней 10 — 15; простой же народ веселится дней семь.
В супружеские права жених вступает или в день привоза невесты в его дом, или на другой день. К молодой супруге он отправляется не иначе, как тайком и ночью; в первое посещение, молодого мужа сопровождает в дом жены кто-нибудь из близких и друзей его; войдя в саклю, муж садится на кровать, а жена в это время стоит в углу около кровати, с головы до ног покрытая шалью; пришедший вместе с мужем снимает последнему чевяки и затем удаляется из сакли. Муж обязан снять с жены покрывало и вообще раздеть ее. Так как горские девушки, для сбережения стройной, тонкой талии и вообще грациозности, еще с малолетства зашиваются в сафьянный корсет, то молодому мужу представляется немало трудов и хлопот снять этот корсет, развязав аккуратно все узелки, с умыслом хитро-запутанные подругами невесты перед увозом ее в замужество; разорвать же или разрезать эти узелки считается большим стыдом для молодого человека; но не смотря однако ж на это, нередко, как передавали мне по секрету некоторые молодые мужья, все узелки разрываются, уступая силе или кинжалу молодого человека.
Чрез несколько дней после окончания свадебного пира, новобрачный делает угощение для мужчин, т. е. кормит и поит их, а на другой день после этого угощает всех аульных женщин и девушек (жены таубиев не бывают здесь, так как он вообще никуда не показываются); каждая состоятельная женщина, идя на это угощение, должна принести с собою одного барана, котел пива и котел бузы[6], а кто победнее — курицу, кувшин пива или бузы или, наконец, что в состоянии. Этот назначаемый для угощения женщин день называется аувалган-гюнь и играет весьма важную роль в свадебной процедуре: в этот день снимают с новобрачной покрывало и с этого времени она остается навсегда с открытым лицом и если случается, что закрывает его иногда после, то это делается лишь при посещены ее какими-нибудь особенно-важными гостями. Когда нужно приступить к этой церемонии — «открытию» лица новобрачной — муж заранее выбирает кого-нибудь из своих ближайших приятелей и поручает это дело ему; последний отправляется в саклю новобрачной и там, палкою, обмотанною с конца шелковою материею, сбрасывает покрывало. Исполнивший этот обряд становится родственником новобрачных — также аталыком. Кроме этого, в тот же самый день показывается народу все привезенное молодою приданое. Тут же молодая обязана подарить матери своего мужа, а за неимением ее — сестре его шелковый полный женский костюм; такой же подарок должна сделать и аталычке, т. е. воспитательнице мужа.
Молодой супруг живет в доме своего приятеля — болушьюй — не только свадебное время, но часто, по обычаю, остается в этом доме несколько месяцев и даже год, посещая в это время свой дом и жену только по ночам. Когда же, наконец, он оставляет дом болушьюй, этот последний обязан сделать, по средствам, угощение аулу. В благодарность за гостеприимство, новобрачный дарит при этом случае лошадь, а потом, от времени до времени, семейство болушьюй получает и другие подарки, более или менее ценные. Благодарность за гостеприимство вообще не ограничивается только материальным вознаграждением, но выражается также и покровительством семейству болушьюй, если проживавший у них человек влиятельный и сильный в обществе.
Когда новобрачная раздаст, по принятому обыкновению, привезенное с собою приданое родственникам и близким знакомым своего мужа, она отправляется снова в дом своих родителей, где живет тогда до двух лете; в это время, перед отъездом своим вновь к мужу, она делает угощение своим одно аульцам; родственники и остальные жители аула в этот раз обязаны сделать ей подарки, каждый сообразно с своим состоянием. Забрав все подаренное ей, она отправляется к мужу. Вот это-то благоприобретение, в сущности, и составляет действительное приданое жены.
При вступлении в брак таубия, с каждого двора в ауле должны дать ему по одной штуке рогатого скота, стоющей не менее 10 руб.; подарок этот известен у горцев под названием берне.
Всех описанных выше порядков придерживаются строго только люди привилегированного класса; у простонародия же принято делать все это гораздо проще.
Мужчина этого последнего сословия, приобретя возможность жениться (собравши калым), выбирает знакомую и нравящуюся ему девушку и, встретившись с нею, после принятого им решения, говорит ей о своем намерении; если девушка согласна, он, для соблюдения принятой формальности, посылает сватать ее. Присутствовать на своей свадьбе жениху—простолюдину обычай не воспрещает, но он должен стоять где-нибудь в сторонке и не принимать участия в веселье. Не возбраняется также мужу видеть свою жену во всякое время, лишь бы только не при старших. Здесь жена не играет, как у высшего сословия, исключительной роли самки: она правая рука у мужа по домашнему хозяйству, она и мать детям.
Как вообще у магометан, у горцев Кабардинского округа допускаются многоженство и развод. Первое почти не встречается в горах: принято иметь лишь одну жену; такое обыкновение, к сожалению, вытекает вовсе не из уважения к личности женщины, до которого горцы еще далеко не дожили, а из простого недостатка материальных средств. Если обратить внимание на ту плату за жену, которая существует даже и у простого народа, то станет понятным, что немногие в состоянии заплатить два-три калыма. Правом развода пользуются также весьма редко, потому что и здесь все невыгоды на стороне мужчины: он теряет жену и ему не возвращается заплаченного за нее калыма. Исключение из этого правила допускается только в том случае, когда сама жена безотступно требует развода, не имея к тому законных поводов; но и тут возвращение калыма служит, так сказать, платою за согласие на развод.
Если случается, что жених умрет еще до свадьбы, то, по шариату, родные девушки вправе требовать от родных умершего уплаты полного калыма; но местный обычай делает уступку и предоставляет девушке пользоваться только половиною калыма; точно такою же частью она пользуется, если жених, по каким бы то ни было обстоятельствам отказался от нее.
При разводе, дети остаются мужу.
III.
Ближайшие родственники девушки благородного сословия, исполнив все описанные в предшествующих главах и требуемым обычаем условий, при отправление ее в дом жениха, до освобождения в Кабарде зависимых сословий, обязаны были давать в приданое одну караваш[7], обязанность которой состояла в том, чтобы быть всегдашнею прислугою молодой госпожи. Вместе с нею, на время, посылали с невестою еще одну женщину — дигиза — и одного холопа из более приближенной к дому невесты семьи — джемхагаса. Дигиза—это воспитательница невесты (аталычка) или, за неимением ее, вообще женщина из простого класса, чем-нибудь заслужившая доверие и некоторое уважение семьи невесты. Дигиза и джемхагаса обязаны прожить в доме будущего мужа девушки, с которою они посланы, обыкновенно от одного до трех лет. Во все это время дигиза играет роль как бы гувернантки и компаньонки новобрачной, и вообще хозяйничает в ее доме; пока она живет здесь, молодая ни во что не вмешивается и скорее похожа на гостью, чем на хозяйку; в права последней она вступает только с отъездом дигизы. Джемхагаса, также как и караваш, служит исключительно новобрачной: он исполняет ее различные поручения, изготовляет для нее деревянные ходули и вообще на нем лежат все мелочные мужские работы в ее доме.
Всю эту личную свиту невесты знатные люди посылают и теперь, но это стало уже необязательным для посланных и зависит от их добровольного соглашения; согласиться же на подобную командировку далеко не прочь всякий мало-мальски бедный человек, потому что она, как увидим ниже, представляет довольно выгодные условия, даже при нынешних порядках.
Когда, по истечении известного срока, дигиза должна возвратиться к себе домой, она обязана сделать обществу того аула, где прожила это время, угощение. Если она женщина состоятельная, то должна сварить пиво и бузу, зарезать одного быка и сварить его целиком в большом котле; это приготовление называется уча; зарезать также 10—20 штук баранов и сварить также целиком — кой-уча, и кроме этого приготовить от 30 до 50 столиков различных других кушаний — тепсы. При неимении же достаточных средств, количество и размер всего этого могут быть уменьшены. На это угощение приглашаются в тот дом, где жила дигиза, все старики и молодые мужчины аула. Независимо от приглашения сюда же родственников мужа своей питомицы, дигиза обязана послать в дом их по одному барану, кувшину пива и бузы и части других блюд. Когда вся приглашенная публика соберется, таубий, аульный эфендий и почетные старики садятся на приготовленные для них подушки; молодежь же садится отдельно, в два ряда, лицом друг к другу. Для угощения назначается человек двадцать прислуги — шапа — и над ними старший — тамада — распорядитель угощения. Кушанья сначала подают почетным, а затем, по старшинству, и прочим гостям. Перед этим обедом тамада угощает пивом и бузою также по старшинству; питье это разносится в громадных чашках, емкостью каждая до трех ведер; каждую такую чашку держат два человека. Тот из стариков, которому первому поднесут чашку с пивом, встает с своего места, снимает шапку и говорит похвальную речь в честь той, у которой жила дигиза; во время этой речи все присутствующее также встают, снимают шапки и несколько раз в продолжении речи восклицают слово: «аминь!». Во время обеда и после него угощение пивом и бузою не прекращается. Старики, подкутивши на этом празднике, обыкновенно принимаются петь старинные песни, а молодежь, с собранными между тем девушками, принимается за пляску.
После этого праздника, каждый из присутствовавших на нем должен сделать дигизе подарок: сам таубий, при жене которого она жила, если он человек вполне состоятельный, дает от 10 до 30 коров, 100—200 баранов и полную женскую, шелковую одежду; прочие таубии — по одной лошади, а простой народ — по одной корове.
Кроме этих подарков, таубий, у которого жила дигиза, предоставляет в пользу ее всю шерсть с баранов и шкуры зарезанного скота за все время пребывания ее у него в доме.
Джемхагаса отправляется домой вместе с дигизою и при этом получает от мужа той, которой он служил, всю одежду, полное оружие и лошадь с седлом.
Обычай делать подобные подарки существовал еще в полной силе года полтора тому назад, т. е. до того времени, пока не коснулась гор крестьянская реформа, значительно перевернувшая экономический быт горцев-владельцев. Правда, подарки эти в ходу еще и в настоящее время, но бывшие подвластные таубиев дают уже их не иначе, как по доброй воле, в силу давнишнего, прадедовского обычая, и потому еще, что правило: «стыдно отказать просьбе старшего — в большом ходу между горцами; тогда как в прежнее время подарки эти были обязательны для каждого подвластного. Тем не менее, настоящее положение бывших зависимых дает им возможность сберегать для своего семейства хотя одну корову, тогда как в недавнее былое эта корова, как и все незавидное хозяйство холопа, составляла неотъемлемую принадлежность владельца и по его воле переходила в другие руки, в виде подарка приезжему гостю (нередко отъявленному прощалыге, разъезжавшему по горам с специальною целью собирать подарки), дигизе и им подобным лицам.
Нет сомнения, что благодетельная мера правительства — освобождение холопов — разрушительно повлияет на некоторые горские обычаи, создавшиеся под условиями барства, как и везде пользовавшегося роскошными удобствами жизни на счет меньшей братьи. Не в далеком будущем, по всей вероятности, и свадебный обычай горцев также подвергнется сильному изменению: исчезнут все гомерические обеды, уменьшится плата калыма, выдут из моды значительные подарки, делавшиеся ради поддержания таубиевского достоинства, и, наоборот, бедному и бывшему задавленному классу горцев представится возможность в свою очередь делать свадебный сюрприз родным невесты чем-нибудь получше куска в пять-шесть аршин миткаля или бязи.
В заключение этой статьи, я могу обратить внимание читателя еще на один довольно комический и, можно сказать, довольно тривиальный обычай горцев при свадьбах. Молодые люди — холостяки и товарищи вступившего в брак, выпивши на свадьбе достаточное количество бузы или пива и дождавшись окончания пляски во дворе новобрачного, забираются куда-нибудь поблизости в засаду и там терпеливо подкарауливают секретное шествие молодого мужа на подвиги «первой ночи». Давши ему возможность, как будто незамеченному, пробраться в саклю своей жены, шаловливая молодежь покидает засаду и отправляется также в этой сакле, захватив с собою заранее припасенные воду, курей, кошек и, даже, собак. Так как подобные нашествия предвидятся тоже заранее, то молодой человек, сопровождавши в первый раз мужа к жене, и джемхагаса принимают на себя обязанность стражей чертога новобрачных. Не смотря на бдительность этих аргусов, злонамеренная молодежь, пользуясь преимущественно силою, успевает завладеть этими стражами и крышею сакли новобрачных. Достигнувши этого последнего пункта, посылают в трубу камина весь запас животных и пернатых, льют туда воду, бросают папахи и стреляют, пока наконец истощится и материал для беспокойства молодого супруга и собственная охота к подобному занятию. По принятому обыкновению, новобрачный обязан все эти подарки шутников-товарищей выкинуть вон из своей сакли тотчас же; но так как эти шутки иногда переходят границы терпения супруга, то он принимается бранить беспокоящих его и дальше не обращает внимания на посылки их; таким образом молодой чете иногда приходится довольно долго оставаться в сообществе мяукающих кошек, визжащих собак и кудахтающих кур; только по уходе беспокойной толпы взволнованный муж освобождает несчастных пленных. Подобные развлечения, впрочем, позволительны только в отношении супругов — молодых людей, но отнюдь не пожилых и пользующихся исключительным положением в обществе.
Грабовский.
17-го сентября 1868 года.
Нальчик.
[1] Под именем Карачая известно горское общество Эльборусского округа, Кубанской области, обитающее в верховьях р. Кубани.
[2] Таубий — лицо, принадлежащее к высшему сословию, в горских обществах Кабардинского округа. Таубий в переводе значит горский князь.
[3] В Кабарде и в горских обществах ее женщины высшего сословия ходят не иначе как на низеньких ходулях; ходули эти по большей части деревянные, но бывают и серебряные; устроены они из двух стременообразных дощечек, высотою в 3—4 вершка, к которым сверху прикреплена третья плоская дощечка, длиною в 5—6 вершков; эта последняя дощечка имеет форму подошвы или просто четырехугольника; по средине ее прикреплен ремень, в который всовывают ногу, становясь на ходули.
[4] Харс состоит из четырехугольной, продолговатой, деревянной дощечки с ручкою; около основания ручки, к дощечке свободно привязаны еще несколько дощечек меньшей величины, которые, ударяясь одна о другую, издают трескучий звук.
[5] Аталыками вообще в Кабарде называются члены семейства, в котором воспитываются малолетние дети лиц высшего сословия. По туземному обычаю, дети этих людей отдаются на воспитание в избранное семейство из простого класса тотчас же после рождения; аталыки с этих пор считаются уже родственниками тех, чье дитя поручено им.
[6] Буза приготовляется из проса; это довольно хмельной напиток; напоминает русскую брагу.
[7] Караваш — это один из видов бывшего в горских обществах зависимого сословия женского пола; он принадлежал к разряду холопов.
Рубрики: