Гумба. Нахи

АКАДЕМИЯ НАУК АБХАЗИИ
АБХАЗСКИЙ ИНСТИТУТ ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ
им. Д.И.ГУЛИА

Г. Д. ГУМБА

НАХИ: ВОПРОСЫ ЭТНОКУЛ ЬТУРНОЙ
ИСТОРИИ
(I ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ ДО Н.Э.)

Абгосиздат
Сухум 2016
УДК 394
ББК 63.521 (= 603.1) – 3
Г 94

Утверждена к печати Ученым советом Абхазского института гуманитарных исследований им. Д. И. Гулиа АН Абхазии

Научный редактор
доктор исторических наук, профессор, академик АНА
Т. А. Ачугба

Рецензенты:
доктор исторических наук, профессор, академик АН ЧР
Я. З. Ахмадов,
кандидат исторических наук
И. И. Цвинария

Гумба, Г. Д.
Нахи: вопросы этнокультурной истории (I тысячелетие до н.э.) Г. Д Гумба; науч. ред. Т. А. Ачугба; рец. Я. З. Ахмадов, И.И. Цвинария; АНА, АбИГИ им. Д. И. Гулиа. Абгосиздат. Сухум, 2016. – 545 с.
Г/Р 978 – 5-122 – 07-03016

Монография посвящена комплексному исследованию вопросов древней истории нахов – чеченцев, ингушей и цова-тушин (бацбийцев) – на основе сопоставительного анализа сведений письменных (греко-латинских, древнеармянских, древнегрузинских и др.) источников, с привлечением археологических материалов, данных топонимики, лингвистики, антропологии и фольклора, значительная часть которых впервые вводится в научный оборот. Комплексным подходом к решению поставленных задач обусловлено применение в работе сравнительно-исторического и историко-картографического методов исследования. Автором ставилась также задача составления первичного свода имеющегося материала, который в определенной степени мог бы оказать помощь в дальнейшем исследовании затронутых проблем и вопросами этногенеза нахов. Проблемы этнокультурной истории ингушей и чеченцев в I тысячелетии до н.э. рассматриваются в книге во взаимосвязи с историей других кавказских народов и древних цивилизаций.
Книга рассчитана на специалистов, студентов и широкий круг читателей.

Approved for publication by the Scientific Council of the Abkhaz Institute of Humanitarian Researches after D.I. Gulia of the Abkhaz Academy of Sciences

Scientific Editor:
Doctor of Historical Sciences, professor, academician of the Abkhaz Academy of Sciences
T.A.Achugba

Reviewers:
Doctor of Historical Sciences, professor, academician of the Chechen Academy of Sciences
I.Z. Akhmadov,
PHD in Historical Sciences
I.I.Tsvinaria

Gumba G.D.
The Nakh people: issues related to ethno cultural history (I millennium BC).
– Sukhum, 2016. – 545 p.

The monograph is devoted to the complex research of questions and issues of ancient history of the Nakh people – The Chechens, the Ingush people and the Tsova-Tushinsas (the Batsbi) on the basis of the comparative analysis of the written records and sources of information (Greek Latin, ancient Armenian, ancient Georgian, etc) with the involvement of archaeological materials, toponimy and antropology data,linguistics and folklore, the considerable part of which is scientifically explored for the first time. The integrated approach is determined by comparative historical and historical cartographic methods of the research. The author also aims at making primary processing of the existing material, which could to a certain extent further contribute to the exploration of the issues raised with regards to ethnogenesis of the Nakhs. Issues of ethno cultural history of the Ingush and Chechens in the I millennium BC are considered in the research in relation with the history of other Caucasian peoples and ancient civilizations.
The book is designed for professionals and students, as well as for a wide range of readers.

Введение

Древняя история и культура нахов, или вайнахов, – чеченцев, ингушей и цова-тушин (бацбийцев), представляет собой важнейшую созидательную часть истории народов Кавказа, а также часть всемирной истории и всемирной культурной общности и является одной из самых перспективных и увлекательных тем современного кавказоведения . Разработка вопросов древней истории нахов, с одной стороны, имеет исключительное значение как самостоятельная тема, отвечающая актуальным задачам исследования древней истории собственно нахских народов, а с другой стороны, является необходимым этапом изучения длительного и сложного процесса формирования других народов Кавказа, населяющих сегодня этот не столь обширный, но разнообразный в природном и этнокультурном отношении регион.
Нахский язык – один из древнейших языков мира. Вместе с абхазским, адыгским и дагестанскими языками он образует единую кавказскую (или т.н. северо-кавказскую) языковую семью. Абхазов, адыгов, нахов и дагестанцев объединяют общее происхождение, генеалогическое родство языков, близость материальной и духовной культуры. Современный уровень научных знаний не оставляет сомнений относительно исконности и автохтонности на Кавказе народов кавказской языковой семьи. Антропология, археология, этнография и лингвистика предоставляют ученым все новые и новые материалы, указывающие на глубинные связи носителей кавказских языков с местной культурно-исторической традицией, уходящей корнями в эпоху бронзы и даже камня.
Древняя история нахов неразрывными и неопровержимыми узами связана также с древними цивилизациями Передней Азии и Восточной Европы. Не будет преувеличением сказать, что нахи были не только свидетелями, но и активными соучастниками становления и развития многих древних цивилизаций, поэтому сегодня они представляют собой важнейшее звено для изучения возникновения и путей развития этих цивилизаций.
Однако, при всей своей очевидной актуальности и несмотря на значительно возросший в последнее время интерес к древней истории нахов, подлинно научная история этого крупнейшего этнического массива Кавказа все еще не получила должного освещения. Недостаточность и фрагментарность знаний о прошлом чеченцев и ингушей, ощутимая практически в любом историческом периоде, более всего наглядна, когда речь заходит о древних этапах развития этих народов. Одна из причин – малочисленность соответствующих источников и трудность их интерпретации. К тому же следует заметить, что даже имеющиеся источники до сих пор не проанализированы и не осмыслены в достаточной мере с точки зрения истории нахских народов .
В данной монографии не ставится задача полного освещения чрезвычайно интересных и важных вопросов этнокультурной истории древних вайнахов. Она посвящена выявлению и введению в научный оборот (на основе детального и сводного анализа сведений письменных источников) племенных названий, которые следует связывать с нахским этническим миром, определению территории расселения нахских племен в древности, а также рассмотрению, насколько это позволяет современная источниковедческая база, вопросов этнокультурной и политической истории нахов в I тыс. до н.э.
Поскольку настоящий труд не является курсом истории нахов, а представляет собой, прежде всего, исследование вопросов этнической и культурной истории, поэтому в нем не всегда удается обеспечить равномерность изложения исторического процесса и строгое соблюдение хронологии. По причине неизученности древней истории чеченцев и ингушей некоторым вопросам, требовавшим специального разбора и рассмотрения, было уделено больше места и внимания, и это привело к отступлению от основной линии изложения и выходу за рамки I тыс. до н.э., что отразилось в структуре книги.
Освещение вопросов ранних этапов истории нахских народов было бы, конечно, неполным без учета переднеазиатских связей нахов и привлечения хурритоурартских материалов. Попытка выявления происхождения отдельных нахских племенных групп привела автора к необходимости рассмотрения нахско-переднеазиатских или, точнее, нахско-хуррито-урартских этнокультурных связей и их конкретизации на фоне общей этноязыковой ситуации Кавказа и Передней Азии. При этом, разумеется, следует оговориться: несмотря на все более отчетливо выявляющееся близкое этноязыковое родство нахов и хуррито-урартов, вряд ли было бы правомерно рассматривать нахские народы как едва ли не прямых потомков хуррито-урартов и проводить прямую связь между ними и населением Урартского царства, как это иногда представляется в литературе.
В эпоху Урартской державы, да и во времена более ранних хурритских государств, существовавших в Передней Азии во II тыс. до н.э., нахские племена Кавказа, несомненно, уже обладали языковой и этнической индивидуальностью. Данный факт, безусловно, вовсе не исключает непосредственных, близких и многосторонних контактов нахских племен с хуррито-урартскими племенами, взаимопроникновения и взаимовлияния этих племен, что подтверждается все новыми и новыми материалами. В монографии предпринята попытка комплексного исследования вопросов древней истории чеченцев, ингушей и цова-тушин (бацбийцев) на основе сопоставительного анализа сведений письменных (греко-латинских, древнеармянских, древнегрузинских и др.) источников, с привлечением археологических материалов, данных топонимики, лингвистики, антропологии и фольклора. Комплексным подходом к решению поставленных задач обусловлено применение в работе сравнительно-исторического и историко-картографического методов исследования. Автором ставилась также задача составления первичного свода имеющегося материала, который, конечно, отнюдь не претендует на исчерпывающую полноту, но все же в некоторой степени мог бы оказать помощь в дальнейшем исследовании затронутых проблем и вопросами этногенеза нахов.
Характер данного исследования таков, что разбор и критический анализ сведений первоисточников и содержащихся в научной литературе точек зрения оказывается возможным лишь в ходе изложения основной части работы. Здесь же следует отметить, что при изучении древней истории нахов исследователю приходится сталкиваться с труднопреодолимой проблемой – отсутствием у нахов собственных письменных источников. При этом имеющиеся иноязычные письменные источники исключительно скудны и односторонни, а порой и весьма тенденциозны, что значительно усложняет реконструкцию древней истории нахов и дает широкий простор для гипотетических построений. Разумеется, и в настоящей работе присутствуют гипотезы и догадки, хотя автор стремился строить свои предположения строго на основании объективных данных.
При исследовании ранних этапов истории любого народа и вопросов его этногенеза невозможно ограничиться рамками современных политико-административных границ проживания этого народа. Изменения этнических территорий тех или иных этнических групп (расширение и сужение области проживания, переселение в новые места) происходили на протяжении всей истории человечества. Истории известны многочисленные перемещения населения, явившиеся следствием различных причин, из-за которых менялся этнический и культурный облик стран и регионов. Под их воздействием во многом сформировался тот мир, в котором мы сегодня живем, и будет формироваться также будущий его облик. Поэтому древняя история нахов, разумеется, не может быть ограничена политико-административными границами современных Чеченской и Ингушской республик, поскольку это означало бы отрицание истории как науки.
Нуждается в пояснении и географическая терминология, используемая в данном исследовании, что связано с определением понятий Северный Кавказ, Предкавказье, Центральный Кавказ и их соотношения между собой. В научной литературе территория Северного Кавказа делится на две основные зоны – Большой Кавказ и Предкавказье. Граница между ними проходит по северным отрогам Главного Кавказского хребта. Естественной северной границей Предкавказья служит Кумо-Манычская впадина. Основная территория Предкавказья представлена равнинными зонами (предкавказская степь) , но в то же время термин Предкавказье в научной литературе применяется и по отношению к предгорным районам Северного Кавказа. В настоящей работе понятие Северный Кавказ будет использоваться для обозначения районов гор, предгорий и равнин (предкавказская степь) к северу от Главного Кавказского хребта. Несмотря на то, что при такой трактовке понятий Северный Кавказ и Предкавказье обозначаемые этими понятиями территории имеют некоторые районы наложения, именно эта терминология позволяет описать культурно-исторические процессы, проходившие в регионе в рассматриваемую эпоху, поскольку горные, предгорные и равнинные зоны Северного Кавказа, отягощенные степным влиянием, в этнокультурном отношении составляли тогда единое целое. Понятие Центральный Кавказ используется для обозначения территории, простирающейся на севере до Кумо-Манычской впадины. Западными пределами региона являются срединное течение Кубани и ее западные притоки – р. Уруп, Большой и Малый Зеленчук. Восточная граница установлена по линии Андийский хребет – р. Аксай – нижнее течение р. Терек. Южные границы Центрального Кавказа охватывают южные склоны Главного Кавказского хребта от верховьев Ингура до верховья Алазани (более точные пределы Центрального Кавказа к югу от Главного Кавказа см. ниже)
Требует уточнения и значение термина нах, поскольку в последнее время в литературе при его употреблении происходит определенная путаница. Так, термин нах некоторые используют для обозначения лишь древне-ингушских, а другие – лишь древне-чеченских племен, что совершенно не оправдано и не может быть принято. Слово нах, означающее на нахских языках люди, племя, народ, является общим для ингушей и чеченцев. Его появление относится к древнейшему периоду, а процесс выделения из обще-нахской общности и формирования двух нахских народов – чеченского и ингушского, начался в позднесредневековый период . Поэтому термин нах в книге употребляется для обозначения общих предков ингушей и чеченцев. Соответственно, когда речь идет о древней истории нахов, или вайнахов, естественно, имеется ввиду общая история древне-чеченских и древне-ингушских племен.
Предлагаемая работа не претендует на полноту охвата проблем древней истории нахов. Автор отдает себе полный отчет в том, что на многие обстоятельства ранних этапов развития нахских народов можно взглянуть иначе, чем это сделал он. Автор осознает дискуссионность и гипотетичность отдельных положений книги, которые в ходе дальнейшего накопления материалов могут быть уточнены. Тем не менее автор будет считать свою работу выполненной, если она внесет хотя бы малую лепту в изучение древней истории нахов и станет песчинкой в фундаменте становления объективного научного наховедения.
В заключении хочется принести глубокую благодарность Беслану Саварбековичу Шадыжеву за помощь в подготовке настоящей книги к публикации.

Глава I

НАХИ ЦЕНТРАЛЬНОГО КАВКАЗА (I ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ ДО Н. Э.)

1. Нахские племена по «Ашхарацуйцу»

«Ашхарацуйц», условно именуемый в научной литературе «Армянская география VII в.» (далее «Ашхарацуйц»), представляет собой исключительной важности исторический источник, содержащий уникальные данные по исторической географии древних Армении, Грузии, Кавказской Албании, Колхиды, Абхазии и Северного Кавказа . В «Ашхарацуйце» обнаруживается поразительно точное знание древней этнической и политической карты Кавказа, благодаря чему данный документ приковывает внимание множества исследователей, и без ссылок на него не обходится ни одно серьезное научное изыскание, касающееся ранних этапов истории народов Кавказа. Автор этого замечательного труда, по всей видимости, лично побывал в сопредельных с Арменией северных странах – Колхиде, Грузии и Албании, и там из достоверных источников собрал информацию об этногеографии всего Кавказа . Однако, несмотря на достаточно обширную литературу, посвященную источниковедческому анализу
«Ашхарацуйца», в настоящее время остается еще немало вопросов, на которые по-прежнему нет ответа.
Так, до конца еще не разрешены сомнения, связанные с авторством и датировкой «Ашхарацуйца». Тем не менее сегодня можно с определенной долей уверенности сказать, что данный документ содержит описания Армении и Кавказа, относящиеся к различным временным отрезкам. Последние разделены учеными (С.Т. Еремян, А.А. Абраамян, Б.А. Арутюнян) на три пласта: первый (основывается главным образом на географических и картографических работах античных авторов) – вторая половина I тысячелетия до н. э.; второй – конец IV–V в. н. э.; третий – рубеж VI–VII вв. н. э. (период, современный Анании Ширакаци, который исследуемое нами сочинение отредактировал и дополнил новыми данными) . В «Ашхарацуйц» вошли сведения, почерпнутые из работ античных авторов (Марин Тирский, Птолемей, Пап Александрийский и др.), а также взятые из полностью утраченных персидских трудов по географии . Помимо информации, содержащейся также в других, разноязычных, письменных источниках, в «Ашхарацуйце», без всякого сомнения, представлены результаты личного опыта армянского географа – описание этнономенклатуры Кавказа. Все эти разнообразные данные, отражающие различные исторические периоды, смешаны и сведены в единое целое переписчиками последующих эпох.
Следует также учитывать, что до нас дошли лишь копии «Ашхарацуйца», а не сам оригинал, и они в свою очередь были подвергнуты значительным искажениям и сокращениям. Источниковедческий анализ показывает, что переписчики по своему усмотрению вставляли в текст новые фрагменты, а отрывки, казавшиеся им сложными, сокращали; многие древние этнонимы и географические названия видоизменялись в попытке привести их в соответствие с новым звучанием, а также сделать более доступными для понимания современников. Наложение текстовых пластов, отражающих разные исторические эпохи, является одной из причин, затрудняющих интерпретацию данных «Ашхарацуйца». Особенно это касается интересующего нас раздела – «Азиатская Сарматия».
Изложенные в этом разделе «Ашхарацуйца» сведения о племенах и народах Кавказа стали объектом всестороннего изучения многих кавказоведов. Благодаря исследованиям К.П. Патканова, Й. Маркварта, И.А. Джавахишвили, С.Т. Еремяна, Б.А. Арутюняна, Р.Х. Хьюссена, А.В. Гадло, Ю.С. Гаглоева, В.А. Кузнецова, К. Цукермана, Шагиняна А.К. и др. была выявлена высокая научная ценность и уникальность содержащегося в древнеармянском источнике материала по исторической географии Кавказа, были определены и уточнены места расселения многих племен и народов Кавказа . Однако, к сожалению, вопросы локализации и этнической принадлежности большинства племен и народов, упоминаемых в разделе «Азиатская (Кавказская) Сарматия», до сих пор почти не разработаны и все еще остаются предметом оживленных дискуссий.
При этом, к сожалению, приходится констатировать тот факт, что в научной литературе часто наблюдается произвольное толкование тех или иных данных «Ашхарацуйца», порой не имеющее ничего общего с информацией, содержащейся в самом источнике . Возможно, это вызвано тем, что ученые, не владеющие армянским языком, пользуются отдельными списками «Ашхарацуйца», опубликованными на русском, французском и немецком языках, в которых присутствуют серьезные расхождения с источником: во многих списках изменен порядок изложения тех или иных абзацев, а в некоторых абзацы и вовсе смешаны . Кроме того, исследователи часто используют содержащиеся в «Ашхарацуйце» сведения о племенах и народах Азиатской Сарматии выборочно, вне общего контекста данного раздела, который, как мы увидим ниже, насыщен сложной и многоплановой информацией, отражающей этническую и политическую карту Северного Кавказа различных эпох. Все это, естественно, не могло не привести исследователей к противоречивым выводам.
Поэтому материал, содержащийся в «Ашхарацуйце», впрочем, как и в любом другом древнем документе, безусловно, требует детального сопоставительного анализа, причем сравнение должно быть проведено как между сохранившимися списками «Ашхарацуйца», так и между «Ашхарацуйцем» и другими источниками. Это необходимо для уточнения правильности передачи в тексте документа тех или иных этнонимов, а также для определения хронологических рамок их бытования. В большей степени это относится к разделу «Азиатская Сарматия», в котором многие древние названия кавказских племен и народов впервые были зафиксированы письменно, благодаря чему сохранились до наших дней.
Конечно, судить о языке племени (народа) и о принадлежности этого народа к тому или иному этносу только на основании информации, содержащейся в этнониме, который сохранился лишь в «Ашхарацуйце», весьма сложно и рискованно. К тому же проблема идентификации древних этнонимов, приведенных в армянском источнике, дополнительно осложняется существующей до сих пор путаницей в этнических наименованиях кавказских народов, из-за которой один и тот же народ может называться даже его ближайшими соседями совершенно по-разному (на это в своем время обращал внимание еще Н.Я. Марр). Тем не менее информация, заложенная в этнониме, может оказаться достаточно существенной, если достоверно известно, что данный этноним является самоназванием или иноназванием, и если достаточно хорошо выявлены обстоятельства его возникновения. Однако, как справедливо замечают специалисты, древние этнонимы имеют сложное происхождение, поэтому понять характер того или иного названия, фигурирующего в тексте источника, из самого источника чаще всего невозможно. Речь идет, прежде всего, о различии между самоназваниями и иноназваниями: только первые определенно указывают на самостоятельные народы, обладающие самосознанием и противопоставляющие себя иным народам; вторые же могут обозначать как подлинные этносы, так и общности, конструируемые по какомулибо признаку (или признакам) сознанием инокультурных наблюдателей и, возможно, лишь ими воспринимаемые как этнические . В то же время, если этноним фиксируется на территории, где мы видим компактную, повторяющуюся ономастику, образованную сходственными характерными чертами, если он имеет надежное объяснение в той или иной языковой среде (суффиксы, окончания и т.д.) и получает подтверждение данными других смежных наук, то, безусловно, появляется больше шансов с большей или меньшей определенностью говорить об этнической принадлежности его носителей.
Так, исследователями убедительно доказано бесспорное нахское происхождение этнонима нахчаматеанк (Նախճամատեանք), упомянутого древнеармянским географом в перечне племен, обитавших в Азиатской Сарматии . По единодушному мнению ученых, этноним нахчаматеанк состоит из двух компонентов – нахча и мат, с прибавлением свойственного древнеармянскому языку окончания множественного числа еанк. Нахча представляет собой самоназвание нахского народа чеченцев нахчуо//нохчуо, причем в «Ашхарацуйце» отражена его первоначальная форма – нахча (нахчуо) . Что же касается компонента мат, то из-за того, что это слово в нахских языках имеет широкое распространение и употребляется в различных значениях (язык, земля, страна, место, племя, народ), в литературе существуют некоторые разногласия по поводу его значения в приведенном выше термине. К.П. Патканов, Я.С. Вагапов и др. переводят слово мат как земля, страна (страна нахчоев или место (поселения) нахчоев) . Согласно К.М. Туманову, И.Д. Джавахишвили, Ю.Д. Дешериеву и др., слово мат происходит от общенахского исконного слова язык (чеч., инг. мотт (муотт), бацб. мотт), и термин нахчаматеанк (здесь и далее к – показатель множественного числа в армянском языке) означает те, которые говорят на чеченском языке .
По мнению В.Б. Виноградова и К.З. Чокаева, термин нахчаматеанк употребляется в «Ашхарацуйце» для обозначения не всего чеченского народа, а лишь отдельного нахского общества – нохчи (нахчи), территория которого в средневековый период находилась в юго-восточной части Чеченcкой республики, называемой нахами Нахчой-мохк (Страна нахчоев), или Ичкерия. Лишь впоследствии, как полагают исследователи, название данного общества стало самоназванием всех чеченских племен. Поэтому термин нахчаматеанк переводят как те, которые говорят на языке нахчоев .
Такилииначе, термин нахчаматеанк, встречающийся в тексте «Ашхарацуйца», несомненно, является нахским этнонимом, и на этом его этимологический анализ можно было бы считать исчерпанным, если бы не одно важное обстоятельство. Дело в том, что изложенные выше научные выводы сделаны на основе лишь двух рукописей «Ашхарацуйца», опубликованных профессором Петербургского университета К.П. Паткановым, и в них интересующий нас термин передан в форме нахчаматеанк. Вместе с тем, сравнительный анализ всех дошедших до нас рукописей «Ашхарацуйца», хранящихся в Матенадаране (г. Ереван) и в книгохранилищах мхитаристов в Венеции и Вене, выявляет, что во многих из них, в том числе и в тех, которые относятся к древнейшей группе списков оригинала, рассматриваемый этноним передан в форме «нахаматеан», т.е. без компонента ча//чи. Именно форма нахаматеанк древнейших рукописей была включена и в основной текст критического издания «Ашхарацуйца» на современном армянском языке .
Данный факт ставит перед необходимостью нового осмысления информации, содержащейся в древнеармянском источнике. Как известно, для всех нахских народов (чеченцев, ингушей, бацбийцев) слово нах является самоназванием, означающим люди, племя, народ, причем имеются в виду представители только своего этноса . Общепризнанно, что исторически самоназвания типа люди, человек, народ относятся к наиболее раннему слою этнонимов и весьма распространены в мировой этнонимии. Что же касается слова «нах», то «это древнейший общенахский термин, …представлявший собой фиксацию совокупности, общности, собирательности нахских племен», иотэтойэтнонимной основы, покрывавшей некогда все нахские племена, с помощью компонента ча// чи производно и самоназвание нахчуо одного из нахских народов – чеченцев .
Следовательно, в «Ашхарацуйце» нашло отражение первоначальное, древнейшее общее самоназвание чеченцев, ингушей и бацбийцев – нах (люди, народ), и термин нахаматеанк следует переводить не как страна нахчоев (или те, которые говорят на чеченском языке), а как страна нахов (или те, которые говорят на нахском языке). Судя по тому, что процесс выделения из общенахской этноязыковой общности и формирования двух нахских народов – ингушского и чеченского, начался, по мнению специалистов, в позднесредневековый период , применение этнонима нахчуо в качестве самоназвания чеченского народа следует отнести к тому же времени. Однако это вовсе не говорит о том, что для обозначения отдельной нахской народности (или племенной группы) термин нахча не применялся в более ранние эпохи: об этом неопровержимо свидетельствует ряд сохранившихся до наших дней в Передней Азии и на Кавказе древних топонимов с основой нахча, которые были зафиксированы еще в ассирийских и урартских надписях, а также в армянских и грузинских источниках раннего средневековья .
Именно поэтому трудно согласиться с В.Б. Виноградовым и К.З. Чокаевым, по мнению которых, в этнониме нахча//нохчи компонент ча//чи является тюркским словообразовательным суффиксом , так как этот суффикс фиксируется на территории расселения нахских и родственных им хуррито-урартских племен за много веков до появления в этих местах тюркских племен. По мнению Р. Арсанукаева, ча//чи//чуо – это общевайнахское слово, означающее внутренность, внутреннее помещение, отсюда этноним нахчуо возник как имя нарицательное и имел значение люди, народ одной определенной внутренней территории страны . Более близким к истине представляется мнение Н.Я. Марра, который в компоненте ча//чи видел древнейшее яфетическое (кавказское) слово, означавшее человек . Слово ча//чи в значении человек сохранено и в современном андийском (аваро-андийском) языке. В этом случае нахча//нахчуо следует понимать как нахский человек, или нахские люди.
По всей вероятности, две формы – первоначальная нах-(аматеанк) и более поздняя производная от нее нахча-(матеанк), существовали параллельно еще с древних времен, во всяком случае, в «Ашхарацуйце» отражены обе эти формы – и нахаматеанк, и нахчаматеанк. При этом термин нах употреблялся, видимо, в качестве самоназвания нахов в целом, а нахча – для обозначения части этого целого, т.е. термины нах (нахаматеан) и нахчи (нахчуо, нахчаматеан) относятся друг к другу как общее к частному.
Попытаемся теперь определить, в названии какой территории и в каком значении употребляется термин нахаматеанк в «Ашхарацуйце», а также обозначить хронологические рамки его упоминания. Прежде всего, остановимся на анализе содержащихся в документе данных о местах расселения нахаматеан. Эти сведения в научной литературе трактуются по-разному, и в этом нет ничего удивительного, так как автор «Ашхарацуйца» размещает нахаматеан возле устья реки Танаис (Дон).

«…Իսկ առ մտիւքն Թանայիս գետոյ՛
բնակին Նախամատեանք:» «…У устья же реки Танаис живут нахаматеаны» .

И это притом, что осведомленность армянского географа о том, как выглядела древняя этническая карта Кавказа, не вызывает сомнений, поскольку он дает достоверную информацию о локализации и этнической принадлежности даже небольших племен . Факт размещения автором «Ашхарацуйца» нахаматеан возле устья Дона ставит исследователей в тупик, так как проживание нахских племен в этих местах никогда не было засвидетельствовано какими-либо другими источниками. Вместе с тем, признавая бесспорность принадлежности упомянутых в «Ашхарацуйце» нахаматеанк (или нахчаматеанк) нахскому этническому миру, многие специалисты-исследователи пытаются найти данному факту объяснение.
Авторы «Очерков истории Чечено-Ингушской АССР», например, считают, что локализация нахаматеан (нахчаматеан) у устья Дона является следствием вольной трактовки армянским географом сведений Птолемея об яксаматах. «Птолемей знал близ устья Танаиса сарматский народ яксаматов, – утверждают они, – греческое написание которого напомнило армянскому автору название хорошо известного ему горского народа нахчаматеан» . Н.Г. Волкова справедливо ставит под сомнение возможность трансформации яксамат в нахчаматеан, но вместе с тем допускает вероятность заимствования автором «Ашхарацуйца» термина нахчаматеан из грузинских источников. В связи с этим она не исключает «возможность более поздних, чем VII в., отдельных вставок в «Географии», поскольку в грузинских источниках термин нахча упоминается впервые не ранее ХIV в.
Однако трудно согласиться и с такой интерпретацией текста «Ашхарацуйца». Прежде всего, как уже было отмечено выше, в «Армянской географии» оригинальной является форма нахаматеанк, а не нахчаматеанк. Конечно, можно бы было предположить, что преобразование первичной формы нахаматеанк в нахчаматеанк в поздних списках действительно произошло под влиянием грузинских источников, но этому препятствует факт абсолютного отсутствия в грузинской письменной литературе формы нахчаматеан (или нахаматеан): в древнегрузинских текстах упоминается народ нахч-та ნახჩტა), который однозначно размещается в центральных районах Кавказа . Остается невыясненной причина появления в «Ашхарацуйце» второй основы термина нахаматеанк (или нахчаматеанк) – мат, отсутствующей в грузинских документах. Кроме того, если интересующий нас этноним был добавлен в «Ашхарацуйц» позднее, естественно было бы обнаружить его в перечне народов Кавказа, самостоятельно изложенном армянским географом. Между тем, как отмечает академик С.Т. Еремян, «отрывок…, где названы нахчаматеаны, является почти дословным переводом текста греческого географа-картографа Птолемея» .

Приведем полностью соответствующий отрывок из «Ашхарацуйца»:

«…Ի հիւսիսոյ առ Անծանոթ Երկրաւ բնակեն Թագաւորական Սարմատք եւ Ձիակերք. իսկ առ մտիւքն Տանայիս գետոյ՝ բնակին Նախամատեանք եւ ազգ մի այլ որ են Կղարջք: Եւ ապա Սիւռակացիք, ապա Սիղոտրողեսէն գաւառն. եւ ապա յարեւելից կուսէ Շանթային լերանցն բնակեալ են Ամազունք. Որք են կանայիք պատերազմողք, մինչեւ ցգետն որ կոչի Իռա: » «…На севере, около неизвестной страны проживают Царские Сарматы и Сарматы конееды. У устья же реки Танаис живут Нахаматеаны и другое племя, которые суть Кларджы, и Сираки, и [жители] области Мидотродесен. Затем, восточнее Керавнийских гор, живут Амазонки, то есть воинствующие женщины, вплоть до реки, называемой Ира».

«Ашхарацуйц» – единственный источник, в котором встречается столь ранее упоминание нахаматеан (как и нахчаматеан), и в связи с отсутствием других прямых данных мы вынуждены исследовать вопрос локализации нахаматеан косвенным путем, то есть двигаясь от известного к неизвестному. Для этого мы должны определить места расселения племен, указанных в процитированном отрывке, а затем нанести их на карту.
Все этнонимы, содержащиеся в рассматриваемом отрывке, за исключением терминов нахаматеанк и кларджк, представлены не только в «Ашхарацуйце», но и у Птолемея . Как известно, Птолемей, работал во второй половине II в. н. э. и опирался в своих трудах на произведения Марина Тирского, своего предшественника, поэтому наряду с новыми, более точными сведениями, полученными в результате походов римских войск в Северное Причерноморье, в ряде случаев он использовал информацию из старых источников, восходящую в основных чертах к середине I тысячелетия до н. э. Это и привело к появлению на карте, нарисованной Птолемеем, названий племен, к его времени уже исчезнувших .
Как пишет Л.А. Ельницкий, у Птолемея «в числе имен, заимствованных из древней традиции и из других авторов неизвестных, следует назвать и сармат» . С именем сармат Птолемей, а вслед за ним и армянский автор связывают такие традиционные эпитеты, характеризовавшие древних скифов, как царские и конееды. Очевидно, что сведения о сарматах, которые дает Птолемей, относятся ко второй половине I тысячелетия до н. э., когда этот народ населял обширные степные и равнинные районы юго-восточной части Европы.
Сираки – это крупное племенное объединение, существовавшее на СевероЗападном Кавказе во второй половине I тысячелетия до н. э. Уйдя с Нижнего Дона под натиском аорсов, сираки продвинулись на юг и расположились в районах между нижним и средним течением Кубани и Восточным Приазовьем. Здесь во второй половине I тысячелетия до н. э. при тесном взаимодействии древне-адыгских (меотских) и сиракских племен было создано крупное объединение с центром в степях правобережья реки Кубань, игравшее значительную роль в политической жизни региона. Владения сирако-меотского союза племен, известного в античных источниках как Сирак, охватывали территорию от Азовского побережья на западе до течения реки Кумы на востоке, где с востока и северо-востока соприкасались с пределами расселения аорсов .
Рядом с нахаматеанами, возле устья реки Танаис (Дон) армянским географом размещены кларджы (Կղարջք). Но, несмотря на такую локализацию данного племени, как это убедительно показал С.Т. Еремян, кларджк является другим наименованием псессиев Птолемея, которые размещаются в долине срединного течения реки Кубань (Псыж) .
Во многих списках краткой редакции «Ашхарацуйца» вместо кларджк используется название воджлакерк (Ոջլակերք) – вшееды, являющееся прямым переводом на армянский язык термина фтейрофаг из текста Птолемея. В связи с этим нельзя исключать, что в оригинале «Армянской географии» было применено слово воджлакерк, однако в данном случае это не столь существенно. Нам важно подчеркнуть, что, во-первых, данные племена, будь то фтейрофаги (воджлакерк) или кларджы, были надежно локализованы на Северо-Западном Кавказе, в верховьях Кубани, а во-вторых, оба термина были хорошо известны авторам, работавшим во второй половине I тысячелетия до н. э. О названии клардж уже говорилось выше. Что же касается термина фтейрофаг (воджлакерк), то первое его упоминание принадлежит Геродоту, вслед за которым о нем сообщает Страбон, а затем Плиний и Птолемей. Последним, кто слышал об этом слове, был Псевдо-Арриан. В соответствии с данным перечисленных авторов исследователи размещают фтейрофагов в горах Северо-Западного Кавказа. Что же касается более точного месторасположения фтейрофагов, то наиболее аргументированным и правомерным следует считать мнение Г.Ф. Турчанинова, который локализует это племя в междуречье Кубани и Теберды, а также на южных склонах Главного Кавказа, в северо-восточной части Абхазии, в верховьях реки Кодор . Таким образом, бытование терминов клардж и воджлакер (фтейрофаги) в середине и второй половине I тысячелетия до н. э. не вызывает никаких сомнений.
Далее, по утверждению Птолемея, находится область Мидотредесен, под которой, несомненно, следует понимать юго-восточную часть Азовского (Меотийского) побережья– Таманский полуостров и прилегающие к нему земли на востоке, к югу от реки Кубани до Черноморского побережья. Данная территория, населенная меотийскими (древнеадыгскими) племенами, в те или иные периоды входила в Боспорское царство, а после того как правитель Боспора Перисад V передал власть понтийскому царю Митридату VI (110–63 гг. до н. э.), на некоторое время оказалась в составе Понтийского царства Митридатов. В связи с этим Птолемей данную территорию называет частью царства Митридатов (область Митридата). Между тем, безусловно, является анахронизмом то, что Птолемей во II в. н. э. называет вышеуказанную территорию областью Митридата, то есть частью Понтийского царства, которая задолго до того была разбита римлянами.
Для определения хронологических рамок описанного Птолемеем расселения племен, следует обратить внимание на то, что античный ученый упоминает племя псессиев (кларджк «Ашхарацуйца») отдельно от области Митридата, то есть владений Боспорского царства (понтийских Митридатов). Разумеется, источник, из которого черпал информацию Птолемей, а вслед за ним и автор «Ашхарацуйца», воспроизводит политическую обстановку времени, когда псессии (кларджы) не входили в состав Боспорского царства. Как известно, понтийский царь Митридат VI прочно подчинил себе меотские племена, в том числе и псессиев, ранее находившихся в номинальной зависимости от Боспора. После смерти Митридата VI, по данным Страбона, псессии вместе с другими древнеадыгскими племенами принимали активное участие в династической борьбе за боспорский престол на стороне Асандра, Динамия и Аспаруга. И позже, в период нового расцвета Боспора, когда, по словам того же Страбона, боспорские цари порой «владели и землями до Танаиса» , псессии остались зависимыми от Боспора, о чем свидетельствует надпись на статуе царя Аспурга (8 – 38 г. н. э.), гласящая, что он (Аспург) «царствует над всем Боспором и Феодосией, синдами, меотами, тарпитами, торетами, псессами и танаитами» . Отсюда следует, что политическая ситуация, описанная Птолемеем, не могла иметь место в период I–II вв. н. э. Согласно данным, которыми мы располагаем, меотские племена были присоединены к Боспору в первой половине IV в. до н. э., при Левконе I (389 – 349 гг. до н. э.), и с этого времени псессии включены в титулатуру Левкона I и его преемников («архонт Боспора, Феодосия и царь синдов, торетов, дандариев и псессов»). Однако с начала III в. до н. э. в титулатуре боспорских царей псессии уже не упоминаются, и, по-видимому, это связано с их отпадением от Боспора, которое могло произойти в период междоусобной войны в Боспоре, после смерти Перисада I (309 г. до н. э.). В титулатуре боспорских царей псессии вновь появляются уже при Митридате VI Евпаторе. Следовательно, Птолемеем, вернее, его источником, а вслед за ним и автором «Ашхарацуйца» была воссоздана ситуация, имевшая место в III–II вв. до н. э. (во всяком случае, не ранее начала III в. до н. э. и не позднее конца II в. до н. э.). А в том, что автор «Ашхарацуйца», описывая политическую ситуацию III в. до н.э., часть территории Боспорского царства называет областью Митридата, нет ничего удивительного, ведь хорошо известно, что по позднеантичной традиции с Митридатом VI Великим связывались события, происходившие как до его правления, так и после.
Затем древнеармянский географ переносит читателя к Керавнийским горам, северо-восточнее которых, в области до реки Ра (Волга) проживали амазонки. Керавнийскими горами античные авторы называли различные горные хребты, находящиеся как в Европе, так и в Азии, поэтому каждое их упоминание требует уточнения, какой именно горный хребет имеется в виду под тем или иным названием у конкретного автора. В исследовательской литературе убедительно доказано, что Птолемей Керавнийскими горами называет Андийский хребет , а поскольку рассматриваемый нами текст «Ашхарацуйца» имеет в основе труд Птолемея, становится ясным, что и Керавнийские горы «Армянской географии» соответствуют Андийскому хребту. Это подтверждается также и тем, что в приведенном выше отрывке не упомянут Дагестан, что характерно для представления о географии раннеантичных авторов, которые «исключали существование современного Дагестана» . Это связано с тем, что, по мнению античных географов, река Терек протекала у подножья Главного Кавказского хребта, а потому территория, расположенная между рекой Терек и Главным Кавказским хребтом, выпадала из их поля зрения.
К северо-востоку от Андийского хребта (Керавнийские горы Птолемея) до реки Волги (Ра) проживали амазонки. Локализация амазонок на северо-востоке Кавказа восходит к античной традиции, согласно которой данное племя занимало территорию севернее Кавказской Албании, на северо-востоке Керавнийских гор. В научной литературе мифический характер амазонок считается бесспорным, поскольку сказания о них были распространены во всем мире – от Японии до Америки. Вместе с тем, признавая мифичность этого народа, нельзя упускать из виду тот факт, что под названием «амазонки» скрывались реально существовавшие древние племена, находившиеся на определенном уровне исторического развития. В легендах об амазонках, по всей вероятности, нашли отражение сохранившиеся у некоторых племен пережитки матриархата, которые «воспринимались наблюдателями через призму мифологических представлений» .
Что касается мифов об амазонках Северо-Восточного Кавказа, то можно считать правомерными мнения И.М. Дьяконова, А.П. Смирнова, В.А. Кузнецова и др., связывающих эти мифы с бытом и общественным строем савромато-сарматских племен второй половины I тысячелетия до н. э., в данном случае аорсов . Территория расселения аорсов охватывала «всю современную Астраханскую область и простиралась … до Маныча и Кума» , на западе аорсы соседствовали с сираками, а на юге – с племенами Северо-Восточного Кавказа вайнахами и дагестанцами .
Таким образом, в приведенном выше фрагменте «Ашхарацуйца», в котором упомянуты нахаматеаны, описана вся Азиатская Сарматия (от реки Дон и Азовского побережья на западе до реки Волги и Каспийского побережья на востоке) и отражена этнополитическая карта Северного Кавказа второй половины I тысячелетия до н. э. Перечисленные в данном отрывке племена – кларджы, фтейрофаги, сираки, область Митридатеан, амазонки, были перемещены на север, к устью Дона, и распределены между Доном и Волгой, но на самом деле они имели надежную локализацию в районах Северного Кавказа. Если перенести на карту данные, содержащиеся в отрывке, то на месте Центрального Кавказа оказывается белое пятно, а из названных народов нелокализованными остаются нахаматеаны. Следовательно, нахаматеаны, вопреки тому, что автор «Ашхарацуйца» поселил их возле устья Дона, должны были размещаться в центральных районах Кавказа – между землями, занятыми кларджами-псессиями (или фтейрофагами), и Керавнийским хребтом, то есть, на территории от Приэльбрусья на западе до Андийского хребта на востоке.
Итак, изображенная в процитированном выше отрывке «Ашхарацуйца» этническая карта Северного Кавказа второй половины I тысячелетия до н. э. передвинута на север и охватывает территорию между Доном и Волгой. Объяснение этому следует искать, скорее всего, в источниках, которыми пользовался автор «Армянской географии». Как известно, такое искажение реальной географической карты Кавказа было характерно для раннеантичных авторов: схематизм и условность составляемых ими карт приводили к тому, что область локализации тех или иных географических и этнических названий иногда сильно менялась, и эти изменения переходили из одного источника в другой . Не избежал подобных ошибок и Птолемей, особенно при определении кардинальных расстояний, необходимых для нанесения на градусную сетку пунктов, расположенных на извилистой береговой линии (например, Азовского моря). Следствием таких просчетов и стали искажения, появившиеся на карте Азиатской Сарматии, построенной на базе сведений, взятых у Птолемея. Так, согласно этнической карте Северного Кавказа по Птолемею, Кавказ имеет большую протяженность с юга на север, чем с запад на восток. Большинство племен, размещенных Птолемеем между реками Дон (Танаис) и Волга (Ра), по данным других источников, локализуются именно на Кавказе, и среди них – фтейрофаги, страна Митридата, свардены, хениды (хенавк «Ашхарацуйца»), матеры, темеоты, псессии (кларджк), астуркианы (аспургианы) и др .
Помимо перечисленных выше ошибок в географических ориентирах труд Птолемея содержит хронологические напластования, что могло еще больше усилить искажение карты Северного Кавказа. Сочинение античного географа, в особенности глава «Азиатская Сарматия»», изобилуетэтническойноменклатурой, взятой из различных источников и отражающей разные исторические периоды. В нем отражены этнические названия, представляющие картину расселения племен более древней эпохи, в том числе и те, которые во времена Птолемея уже не существовали или были заменены другими именами. Как давно уже отмечено в научной литературе, более ранние названия при переписывании зачастую объединялись и затем накладывались на более позднюю этническую номенклатуру. В итоге на карту наносились все известные на тот момент названия, и каждому из них «выделялась» та или иная местность, что в конце концов привело к «расширению» территории и искажению географических реалий. При этом, как правило, при перечислении племен первыми называются этнонимы, относящиеся к более ранним периодам, и именно они перемещаются к пунктам, с которых начинается описание тех или иных выделенных областей. Описание Птолемеем Азиатской Сарматии начинается с берегов Танаиса, и туда же, естественно, смещается этнонимика I тысячелетия до н. э. А поскольку исследуемый нами отрывок из «Ашхарацуйца» находится в почти полной зависимости от соответствующего текста Птолемея, становится понятной и причина перемещения нарисованной в «Ашхарацуйце» этнической карты Северного Кавказа I тысячелетия до н. э. на север, к Дону.
В том же разделе, после процитированного выше отрывка армянский географ вновь дает описание Азиатской Сарматии, двигаясь в том же направлении – с запада на восток, от левобережья Танаиса (Дона) и восточного побережья Азовского моря до правобережья Ра (Волги) и западного Прикаспия, включая весь Дагестан. При этом он довольно обстоятельно перечисляет племена Северного Кавказа, которые в этот раз получают убедительную локализацию, так что на карте не остается никаких белых пятен. Однако здесь мы видим уже совершенно иную этнонимику, в которой нет ни одного этнического названия, упомянутого в вышеприведенном фрагменте текста. Так, на восточном побережье Азовского моря, начиная от устья Дона, в том месте, где ранее были размещены сарматы (царские и конееды) и сираки, появляются булгары, а на Западном Кавказе вместо псессиев (кларджев) и области Митридатеан называются гашк (касоги) и зихи; в центральных районах Кавказа вместо нахаматеан указан ряд племен − аланы аш-дигор, дигоры, сваны, овсы, дуалы, хоны, аргвелы, дурдзуки, туши и др.; в районах Северо-Восточного Кавказа на месте амазонок размещены гунны, хазары и дагестанские племена . Перед нами открывается современная армянскому географу этническая карта Северного Кавказа середины I тысячелетия н. э., в которой для этнонимики I тысячелетия до н. э., естественно, не остается места.
Таким образом, в «Ашхарацуйце» в описании Северного Кавказа мы видим наложение двух слоев, отражающих разные исторические эпохи: первый воспроизводит этнополитическую ситуацию второй половины I тысячелетия до н. э., второй – карту расселения племен Северного Кавказа середины I тысячелетия н. э., с учетом изменений, произошедших в регионе в результате перемещения в эти земли ирано-язычных и тюрко-язычных племен.
Нахаматеаны названы в первом слое источника вместе с такими крупными племенными объединениями и политическими образованиями второй половины I тысячелетия до н. э., как сарматы, сираки, аорсы (амазонки), Боспорское царство (область Митридатеан). Нахаматеаны занимают всю территорию центральной части Кавказа – от Приэльбрусья и верховья реки Кубань на западе до подножья Андийского (Керавнийского) хребта на востоке. Несомненно, термин нахаматеанк в данном случае употребляется не только в этническом, но и в политическом собирательном значении, и обозначает все племена Центрального Кавказа второй половины I тысячелетия до н. э.
Об этом свидетельствует и сама форма написания термина нахаматеанк в «Ашхарацуйце». Если во втором слое текста племенные названия Азиатской Сарматии передаются с прибавлением к – суффикса множественного числа древнеармянского языка (например, кудетк − кудеты, кустк − кусты, дурдзукк − дурдзуки и т.д.), то в первом слое, отражающем картину расселения племен во второй половине I тысячелетия до н. э., при передаче названий крупных племенных объединении того времени армянский географ использует суффикс еан (например, сиракеанк – сирак-еан-к, нахаматеанк – нахамат-еан-к, митридатеан – митридат-еан и др.). Это объясняется тем, что в древнеармянском языке суффикс еан имел значение совокупности, собирательности, общности (например, нахарареан, бердеан и др.). Следовательно, применение автором «Армянской географии» компонента еан при написании термина нахамат-еан-к указывает на совокупность и общность племен Центрального Кавказа, объединенных данным названием.
Таким образом, согласно данным «Ашхарацуйца», во второй половине I тысячелетия до н. э. нахские племена проживали на территории от Приэльбрусья и верховья Кубани на западе до Андийского хребта на востоке, а на севере область их обитания граничила с сарматскими племенными объединениями сираков и аорсов. По «Ашхарацуйцу», южные пределы расселения нахаматеан совпадают с границей Азиатской Сарматии с Колхидой и Иберией, поэтому для определения области проживания нахских племен в этих местах необходимо установить южные границы Азиатской Сарматии. В современной историко-географической литературе довольно большое внимание уделяется данному вопросу, причем особый интерес вызывает та часть границы Азиатской Сарматии, которая проходила вдоль территории Колхиды, Иберии (Картли) и Албании, но, несмотря на это, ее расположение до сих пор не определено с необходимой точностью и остается причиной научных дискуссий.
Прежде чем перейти к установлению южных границ Азиатской Сарматии, следует уточнить, что мы подразумеваем под понятием Азиатская Сарматия. Это необходимо сделать, поскольку в современной литературе разные авторы дают термину Сарматия различные смысловые нагрузки, что вносит еще большую путаницу в картину, нарисованную древними авторами. Прежде всего, упускается из виду двойное значение термина Сарматия – географическое и этническое. На обширной территории, известной античным ученым под географическими терминами Европейская Сарматия и Азиатская Сарматия, во второй половине I тысячелетия до н. э. проживали многочисленные этносы, имевшие разное происхождение. В тот же период здесь проживали и сарматы, этнически относимые большинством исследователей к ирано-язычным племенам. Соответственно, в каждом конкретном случае применения древними авторами вышеуказанного термина необходимо определять его смысловое значение.
Так, например, включение А.С. Скрипкиным в состав Азиатской Сарматии территорий Нижнего и Среднего Подонья и Поволжья, Западного Казахстана и Южного Приуралья, но отнюдь не Северного Кавказа вызвало справедливую, на первый взгляд, критику в научной литературе, а авторитетный кавказовед В.А. Кузнецов охарактеризовал данный факт как «очевидное недоразумение» (что было поддержано многими специалистами, в том числе и автором этих строк). Однако ошибка А.С. Скрипкина заключается лишь в том, что исследователь не уточнил, какое смысловое значение он вкладывает в термин Сарматия. Если допустить, что в данном случае термин Сарматия употреблен А.С. Скрипкиным в этническом смысле (а судя по тому, что при определении территории расселения сарматов ученый опирается на археологические памятники, принадлежность которых к сарматам не вызывает серьезных сомнений у археологов, это действительно так), то исключение из Азиатской Сарматии Северного Кавказа как территории обитания собственно сарматов вполне справедливо. Поскольку если в понятие Азиатская Сарматия вкладывать только этнический смысл, то, безусловно, ареал, который оно охватывает, окажется достаточно узким – во всяком случае, территория Северного Кавказа точно не будет в него входить. На этой территории развивались иные самобытные археологические культуры – прикубанская, кобанская и каякентско-хорочоевская, и в этом отношении исключение А.С. Скрипкиным Северного Кавказа из зоны расселения сарматов совершенно правомерно. Однако если речь идет об употреблении термина Сарматия в географическом смысле, то в этом случае данный термин в древних источниках обозначает обширные территории Евразии, разделявшейся античными авторами на Европейскую и Азиатскую Сарматию, в которую включался также и Северный Кавказ.
Смешение географического и этнического смыслов термина Сарматия (или Азиатская Сарматия) приводит и к той крайности, когда в этот термин вкладывается только лишь этнический смысл. Так, например, иногда предпринимаются попытки отнести все население территории, охватываемой географическим термином Азиатская Сарматия, в том числе и Северный Кавказ, к собственно сарматским племенам, под которыми подразумевают ираноязычные или тюркоязычные племена, что на самом деле является не чем иным, как очевидным недоразумением.
В современной литературе иногда встречается также ничем не подкрепленное, а потому ничем не оправданное утверждение, будто Северный Кавказ назывался Сарматией в силу численного преобладания и политического господства там сарматов (З.И. Ванеев). Хорошо известно, что на территории, именовавшейся Сарматией (Европейской и Азиатской) не было единого политического пространства, а вместо него существовал ряд крупных государственных образований (достаточно вспомнить Боспорское царство, владения которого лежали в Европейской и Азиатской частях Сарматии). Что касается собственно Азиатской Сарматии, то, по данным многочисленных античных источников, здесь проживало достаточно большое количество народов, относящихся по своему происхождению и языку к совершенно разным этносам. Эти народы были объединены в несколько крупных политических образований (сираки, аорсы, царские сарматы и др.), которые находились во враждебных отношениях и вели между собой жестокие войны за сферы влияния и господства. Среди этих объединений собственно сами сарматы (царские и конееды) занимали довольно скромную область в низовьях реки Танаис, а потому говорить о каком-либо политическом господстве сарматов на территории, известной как Азиатская Сарматия или Сарматия, конечно, не приходится. Безусловно, Птолемей и армянский географ, как и другие древние авторы, термин сармат употребляют также и в этническом смысле – когда речь идет о собственно сарматах, живших в низовьях Танаиса (царские и конееды). Но в том случае, когда дело касается всей территории Азиатской Сарматии, термин Сарматия имеет исключительно географическое значение и не несет в себе никакого иного (этнического или политического) смысла.
У античных авторов под термином Азиатская Сарматия в его географическом смысле подразумевается не только Северный Кавказ, но и, как мы увидим ниже, часть Южного Кавказа. Южную границу Азиатской Сарматии, пролегавшую, по мнению древних авторов, по северным пределам Колхиды и Иберии (Картли), в современной историко-географической литературе принято проводить по Главному Кавказскому хребту. Представляется, что это вызвано, прежде всего, трактовкой античных письменных свидетельств с позиции современных знаний о историко-географических реалиях Кавказа, в то время как в представлении древних авторов, в том числе и Птолемея, эти реалии могли быть совершенно иными. Так, племена, проживавшие южнее Главного Кавказского хребта − сваны, двалы, санары (цанары), туск (туши), были включены и Птолемеем, и автором «Армянской географии» в пределы именно Азиатской Сарматии.
В специальной литературе давно отмечено, что в античный период «двалы занимали обширную территорию Главного Кавказа − от ущелья Терека (Дарьял) на запад до Сванетии» . Санары (цанары) и туски (туши) также, как известно, занимали территорию южнее Главного Кавказского хребта − от Дарьяльского ущелья и реки Арагви на западе до Дагестана на востоке. Полосу земель, расположенных между Главным Кавказским хребтом и северными границами Колхиды и Картли, в том числе и Сванетию, на западе до северной пограничной линии Албании на востоке, Птолемей включает в пределы Азиатской Сарматии. Следовательно, данные, приведенные Птолемеем, на дают нам основания прочерчивать границу Азиатской Сарматии по Главному Кавказскому хребту. Детальный сопоставительный анализ сведений, изложенных Птолемеем и автором «Ашхарацуйца», позволяет довольно точно определить южную пограничную линию между Азиатской Сарматией, Колхидой и Картли.
а) Граница Азиатской Сарматии с Колхидой

По данным Птолемея, «с юга Азиатская Сарматия ограничивается частью Эвксинского Понта, простирающейся отсюда (Таманский полуостров – Г.Г.) до реки Корак, и пограничной чертой Колхиды, Иберии и Албании, идущей отсюда до Гирканского, или Каспийского, моря» . Реку Корак большинство ученых справедливо отождествляют с современной рекой Кодор . А поскольку в основе греческого слова Коракс (Корак) лежит второе абхазское название Кодора – Куараш (белокаменный берег ), думается, вопрос тождества Коракса и Кодора можно считать в основном доказанным.
Тем не менее исследователи, выхватывая из общего контекста слова Птолемея о том, что «Сарматия простирается до реки Корак, и пограничной чертой Колхиды», рассматривают их как указание древнегреческого географа на реку Корак как границу Колхиды. Поэтому, видимо, учитывая, что Птолемей в пределы Колхиды включает и город Диоскурию, некоторые исследователи (Б.А. Куфтин, Н.Ю. Ломоури, М. Инадзе и др.) отождествляют Корак с рекой Бзыбь. Однако, представляется, что такое мнение основано на не совсем верной интерпретации сведений Птолемея. В связи с тем, что интересующий нас текст часто цитируется в литературе выборочно, что ведет к определенному искажению целостности картины, изображенной греческим географом, приведем этот текст полностью. Итак, Птолемей пишет: «С юга Азиатская Сарматия ограничивается частью Эвксинского Понта, простирающейся отсюда до реки Корак, и пограничной чертой Колхиды, Иберии и Албании, идущей отсюда до Гирканского, или Каспийского, моря; описание этой стороны такое: 8. За Корокондамой в Понте опять: Германосса, Синдская гавань, деревня Синда, (далее идет перечисление пунктов, расположенных вдоль Черноморского побережья, до реки Корак – Г.Г.) … устье реки Корак, затем предел у боковой границы Колхиды. Следующий за ним [предел] идет по границе Иберии; здесь находятся Сарматские ворота, затем предел вдоль Албании до Гирканского моря» (выделено мной. – Г.Г.)
Как видим, из процитированного сообщения вовсе не следует, что река Корак являлась пограничной чертой Колхиды – в противном случае пришлось бы признать, что эта река была границей Азиатской Сарматии не только с Колхидой, но также с Иберией и Албанией. В данном случае фраза Птолемея «пограничная черта Колхиды» не относится к реке Корак, и речь идет не о границе Колхиды по этой реке, а о пограничной линии Азиатской Сарматии, простиравшейся с запада на восток – от северо-западного бокового предела Колхиды, вдоль северной пограничной черты Колхиды, Иберии и Албании, вплоть до Каспийского моря.
Помимо общего контекста об этом ясно свидетельствуют координаты устья реки Корак (70° 30›–47°) и предела боковой границы Колхиды (75°–47° ), то есть того места, откуда начиналась граница Сарматии, пролегавшая с запада на восток вдоль северного рубежа Колхиды. Следовательно, граница Сарматии доходила до устья реки Корак (Кодор), затем сворачивала на северо-восток, шла до предела северо-западной боковой границы Колхиды и от этой точки двигалась на восток, вдоль северных пределов Колхиды, Иберии и Албании, достигая в конце Каспийского моря.
У Птолемея мы также можем найти четкие ориентиры для определения границы Азиатской Сарматии, проходившей вдоль границы Колхиды, но этот факт почему-то выпадает из поля зрения исследователей. Так, координаты границы Азиатской Сарматии у северного бокового рубежа Колхиды (75°–47°), указанные Птолемеем, соответствуют координатам той точки Кораксийского (Кодорского) хребта (75°–47°), «которой оканчиваются горы, идущие вдоль Колхиды и Иберии и называемые Кавказскими» . Координаты западной точки предела этих же Кавказских гор соответствуют 75°–47° . Конечно, учитывая известные ошибки в системе координат Птолемея, весьма рискованно делать какие-либо выводы , опираясь на его расчеты, но в данном случае это несущественно. Нам лишь важно подчеркнуть, что, по представлению Птолемея, координаты границы Азиатской Сарматии, расположенной у предела северо-западного бокового рубежа Колхиды, и координаты западных отрогов Кавказских гор – в том месте, где они заканчиваются, соединяясь с Кораксийским (Кодорским) хребтом, совпадают. От этой точки на восток пролегала пограничная линия между Азиатской Сарматией и Колхидой, а севернее этой черты, уже в пределах Азиатской Сарматии, Птолемей разместил сванов и двалов.
Если взглянуть на географическую карту Кавказа, станет очевидным, что Кавказскими горами, по которым проводилась южная граница Азиатской Сарматии с Колхидой, Птолемей называет горную цепь, состоящую из Эгрисского и Рачинского хребтов и проходящую параллельно Главному Кавказскому хребту, от реки Ингура у подножия горы Ходжалы Кодорского хребта до северных отрогов Лихского хребта. В этом случае казавшиеся противоречивыми сведения Птолемея становятся ясными и логичными. Южная граница Азиатской Сарматии в Западном Закавказье, таким образом, пролегала с запада на восток по Черноморскому побережью до устья реки Корак (Кодор), где сворачивала на север-восток и шла по реке Корак (Кодор), видимо, до местности Наа, затем – по вершинам Кодорского хребта до западного отрога Эгрисского хребта, а далее – на восток, по вершинам горной цепи Эгрисского и Рачинского хребтов, до северного отрога Лихского хребта.
То, что граница Азиатской Сарматии на севере Колхиды проходила именно по указанной горной цепи, подтверждается также и данными «Ашхарацуйца». Согласно «Армянской географии», южная граница Азиатской Сарматии пролегала по Черноморскому побережью, до впадения в Черное море «реки Коракса, то есть Вороны, по Кавказским горам, по границам Иберии и Албании до Каспийского моря» . Эти слова являются простым повторением информации, восходящей в конечном счете к Птолемею, однако сведения, заключенные в оригинальных частях древнеармянского источника, не только подтверждают, но и уточняют расположение границы Азиатской Сарматии с Колхидой.
Так, племена, проживавшие южнее Главного Кавказского хребта – сваны, рачаны, такуйры, кутеты, двалы, цехойки, в «Ашхарацуйце» включены в пределы Азиатской Сарматии . Места их расселения известны довольно хорошо (см. ниже), и при картографировании отчетливо выявляется, что племена эти занимали полосу территории, расположенную между Главным Кавказским хребтом и горной цепью Эгрисского и Рачинского хребтов.
Кроме того, при описании пределов собственно Колхиды, сведения о которой «основаны, по всей видимости, на личном опыте» армянского географа , сообщается:

«ԺԹ. Աշխարհ Ասիոյ Կողքիս է, որ է Եգր. յրից կալով Պոնտոս ծովուն առ երի Սարմատիոյ, ի մտիցն Դռակոն գետոյ մինչեւ ցԿաւկաս լեառն եւ ցնորին բազուկ, որ բաժանէ ընդ նա եւ ընդ Վիրս. եւ անտի սահմանի մասամբ ինչ Մեծ Հայոց մինչեւ ցԿապպադական Պոնտոս :» «Девятнадцатая страна Азии – Колхида, то есть Егр, которая расположена на востоке от Понтийского моря, возле Сарматии. С запада граница [Колхиды – Г.Г.] проходит по реке Дракон до Кавказских гор, к той ветви хребта, которая отделяет Колхиду от Грузии. Здесь Колхида частично граничит также с Великой Арменией до Каппадокийского Понта».

Река Дракон, по которой автор «Ашхарацуйца» проводит западную границу Колхиды, справедливо сравнивается с рекой Докон, встречающейся у Агафия при описании военных действий византийцев в Лазике . Докон Агафия еще Б.А. Куфтиным вполне убедительно идентифицирован с рекой Техури, притоком Риона , следовательно, реку Дракон (Докон) «Ашхарацуйца», по которой проходила граница Абхазии и с Колхидой (Эгриси древнегрузинских источников), следует отождествлять с рекой Техури.
Река Техури берет свое начало у южных отрогов Эгрисского хребта и впадает в реку Риони южнее соврем. Абаши. Таким образом, становится ясным, что армянский географ проводит пограничную линию между Колхидой и Абхазией по нижнему течению реки Риони, до места впадения в нее реки Техури (Дракон), далее ведет эту линию на север, по течению Техури, до ее истока у южного отрога Эгрисского хребта («по реке Дракон до Кавказских гор»). Отсюда граница Колхиды пролегает на восток, «к той ветви хребта, которая отделяет Колхиду от Грузии», то есть к северному отрогу Лихского хребта. Следовательно, армянский географ, как и Птолемей, прочерчивает границу Азиатской Сарматии с Колхидой по горной цепи Эгрисского и Рачинского хребтов, до Лихского (Сурамского) хребта.
Такой подход прослеживается и в грузинских источниках, согласно которым, территория севернее Эгрисского и Рачинского хребтов располагалась вне пределов Эгриси (Колхиды). Эта территория находилась также вне пределов зависимости и влияния Рима, Византии и Персии. Рим, а затем и Византия строят мощные оборонительные сооружения (Клисура) для защиты своих внешних границ в Западном Закавказье не по Главному Кавказскому хребту, а именно по линии горной цепи Рачинского и Эгрисского хребтов . В связи с этим исследователи с удивлением отмечают, что земли, лежащие между Главным Кавказским, Эгрисским и Рачинским хребтами выглядят как бы выпавшими из общего контекста истории Колхиды (Эгриси), и пытаются найти различные объяснения этому, по их мнению, странному и непонятному явлению . На самом деле здесь все предельно ясно. Дело в том, что область севернее Эгрисского и Рачинского хребтов не входила в историческую Колхиду как в древности, так и в раннем средневековье. Еще Геродот в V в. до н.э. отграничивал эти земли от Колхиды. Так, рассказывая о народах Западного Закавказья он пишет: «… колхи и их соседи до Главного Кавказа… ». Соседями колхов до Главного Кавказского хребта античный историк называет население, проживавшее на территории, расположенной к северу от Эгрисского и Рачинского хребтов до Главного Кавказа. Правда, античный историк не дает этому населению название, видя в нем лишь народ, отличный от колхов. Однако имя, под которым были известны северные соседи колхов в середине и второй половине I тысячелетия до н. э., сохранилось в «Ашхарацуйце», и это нахаматы. Как было отмечено выше, в этнополитической карте второй половины I тысячелетия до н. э. нахаматеаны занимают территорию Центрального Кавказа, а на юге пределы их расселения совпадают с границей Азиатской Сарматии с Колхидой и Картли. Следовательно, южная граница расселения нахских племен (нахаматеан) в Западном Закавказье проходила по Эгрисскому и Рачинскому хребтам.
Такую же картину этнического и политического размежевания населения по линии Эгрисского и Рачинского хребтов армянский географ рисует и для раннего средневековья, но в этом случае область к северу от Колхиды (Эгерии) он называет не Нахаматией (Нахаматеан), а Аланией. Так, например, он сообщает, что река Дракон, служившая границей между Абхазией (Апсны) и Лазикой (Эгер), вытекает из Алании. И если в приведенном выше фрагменте река Дракон отождествляется с рекой Техури и отражает границу между Абхазией и Лазикой в V в., то реку Дракон, берущую начало в Алании, следует отождествлять с рекой Цхенис-цкали, впадающей в Риони восточнее Техури и берущей свое начало в предгорьях Главного Кавказского хребта. В данном случае в «Ашхарацуйце» отображена этнополитическая ситуация VII в., когда восточные границы Абхазского царства были расширены от реки Техури до реки Цхенис-цкали, а границы Западно-Аланского объединения охватывали на юге территорию до Эгрисского хребта . Поэтому, согласно «Ашахарцуйцу», река Дракон (в данном случае Цхенис-цкали) берет начало в Алании .
Если граница Колхиды по Эгрисскому и Рачинскому хребтам, согласно данным Птолемея и армянского географа, совпадает с рубежами Азиатской Сарматии, то этого нельзя сказать относительно западной, вернее, северо-западной границы Колхиды. Так, Птолемей проводит пограничную черту Азиатской Сарматии по реке Кодор (Корак), но при описании Колхиды называет в ее составе Диоскурию, располагавшуюся северо-западнее Кодора. В то же время в другом месте он прочерчивает северо-западную границу Колхиды по реке Кодор (Корак ). По «Ашхарацуйцу», северо-западная граница Колхиды (Егр) в V в. пролегала по реке Техури, а в VII в. – уже по реке Цхенис-цкали, то есть, в обоих случаях, проходила юго-восточнее реки Корак (Кодор) и также не совпадала с границей Азиатской Сарматии. Здесь, разумеется, нет ничего противоречивого, ибо границы Азиатской Сарматии нельзя путать с политическими границами тех или иных стран, так как они не всегда совпадают .
В отличие от границ Азиатской Сарматии, политические границы Колхиды в разные эпохи, естественно, менялись. И в вышеприведенных отрывках из греческого и армянского источников переданы этнополитические реалии Колхиды различных исторических периодов. Подробный анализ данных о границах Колхиды, обозначенных Птолемеем и армянским географом, выходит за рамки нашей темы. Тем не менее нужно отметить, что в описании Колхиды у Птолемея отчетливо прослеживаются два хронологических напластования : первое – этнополитическая ситуация IV–III вв. до н. э., когда Диоскурия входила в состав Колхиды, и второе – этнополитическая ситуация начала новой эры, сложившаяся на территории исторической Колхиды в период завоевания Рима и появлении здесь новых этнических элементов, в частности лазов.
В «Ашхарацуйце», как уже было отмечено, в одном случае указана граница Лазики с Абхазией V в., проходившая по реке Техури и нижнему течению Риони, а в другом – новая граница, сложившаяся к VII в. и пролегавшая по реке Цхенисцкали .
Таким образом, в Западном Закавказье южная граница Азиатской Сарматии проходила по Черноморскому побережью до устья реки Кодор (Корак), откуда сворачивала на северо-восток и шла по реке Кодор до местности Наа, затем – по вершинам Кодорского хребта до западного отрога Эгрисского хребта, далее – на восток, по горной цепи Эгрисского и Рачинского хребтов, до северного отрога Лихского хребта.

б) Граница Азиатской Сарматии с Картли (Иберией)

От северного отрога Лихского хребта на восток южная линия Азиатской Сарматии проходит вдоль северной границы Картли, пересекая Сарматские ворота (см. выше). И здесь для определения пределов Азиатской Сарматии исключительное значение приобретает локализация Сарматских ворот Птолемея на границе с Картли. В научной литературе Сарматские ворота Птолемея обычно отождествляются с Дарьяльскими воротами (Н.Ю. Ломоури, Д.Л. Мусхелишвили и др.) или с проходом Панаури, находившимся недалеко от истоков Арагви (Г.Г. Мкртумян), что, как увидим ниже, противоречит данным Птолемея.
Деловтом, что в связи с Центральным Кавказом Птолемей упоминает Сарматские ворота дважды, каждый раз локализуя их в разных местах. В этом нетрудно убедиться, если сравнить координаты ворот в обоих случаях: Сарматские ворота, находящиеся на границе Азиатской Сарматии, у северного предела Картли, имеют координаты 77° – 47°, а Сарматские ворота, расположенные уже не на границе, а во внутренних районах Азиатской Сарматии, имеют координаты 81° – 48° 30› . Ясно, что Птолемей говорит о двух разных Сарматских воротах, расположенных в первом случае на южном, а во втором – на северном конце главной перевалочной дороги Центрального Кавказа Дарьяльского ущелья, соединяющего Северный и Южный Кавказ . Северные Сарматские ворота, находившиеся во внутренних районах Сарматии, соответствуют Дарьяльским воротам (Аланские ворота, Крестовый перевал), располагавшимся у Главного Кавказского хребта. А под Сарматскими воротами на южном конце перевалочной дороги подразумеваются ворота на границе Картли и Азиатской Сарматии. На севере и северо-востоке от этих ворот, за пределами Иберии (Картли) Птолемей размещает санаров и тушин. Местоположение Сарматских ворот на границе с Картли можно довольно точно определить по тексту «Ашхарацуйца». Как и Птолемей, армянский географ говорит о двух воротах, расположенных на северном и южном концах перевалочной дороги Центрального Кавказа:

«Եւ ՝ի Նույն լերինն յետ՝ Արդոզեան ազգին բնակեն… Ծանարքայ՝ յորում Ալանաց դուռն. Եւ միւս դուռն որ ասի Ծեքեն, համանուն ազգի ». «И в тех же [Кавказских] горах за народом Ардозеан проживают… Цанары, у которых Аланские ворота, и другие ворота, называемые Цекен, соименного племени».

Аланские (Дарьяльские) ворота «Ашхарацуйца» соответствуют северным Сарматским воротам Птолемея, находившимся у Главного Кавказского хребта, а Цекенские (или Цилканские) ворота – южным Сарматским воротам Птолемея. Цилканские ворота (южные Сарматские ворота Птолемея) надежно локализуются в пределах территории проживания соименного племени цилкан (цикан), в районе слияния рек Арагви и Пшавская Арагви, рядом с местностью Жинвали (Жинвани). Если судить по сохранившемуся до наших дней в Мцхетском районе современной Грузии топониму Целкани, в те или иные периоды территория расселения цилкан (цикан) простиралась, видимо, южнее области Жинвали. Помимо местности Цилкани в этом районе древнегрузинским авторам были известны Цилканские горы и Цилканская дорога .
Согласно «Ашхарацуйцу», именно через ворота Цилкан проходила пограничная линия, отделявшая Азиатскую Сарматию от Картли. Земли к северу от Цилканских ворот, на которых проживали цхаваты, гудамакары, хевсуры, пшавы (похи, пховы) и др., включены армянским географом в Азиатскую Сарматию, а области Мцхета и Базалети, примыкавшие к Цилканским воротам с юга, – в Картли .
Слова армянского географа о расположении обоих ворот – и Дарьяльских (Аланских), и Цилканских – в пределах Цанарии объясняются тем, что в соответствующем отрывке «Ашхарацуйца» отражено политикоадминистративное деление Восточного Закавказья, сложившееся в период господства здесь Сасанидского Ирана. В этот период территория Цанарии наряду с Картлийским царством и персами была выделена в отдельную политико-административную единицу в составе кустака Кап-Кох (Кавказский край) Сасанидской империи. Территория княжества, а затем царства Цанарии с юга начиналась у населенного пункта Жинвали (Цилканские ворота), а на юго-востоке – у северо-западных границ Албании, и оканчивалась на севере областью, лежащей севернее Дарьяльских ворот, у современной станции Ларс Северной Осетии (см. также ниже ). В состав княжества Цанарии входили пшавы, хевсуры, гудамакары, цхаваты, чарталы, цилканы, цова-тушины .
Правомерность предлагаемой локализации южных Сарматских ворот Птолемея и Цилканских ворот «Ашхарацуйца» убедительно подтверждается и тем, что у Птолемея координаты южных Сарматских ворот совпадают с северной границей Иберии: «…следующий за ним [предел] идет по границе Иберии; здесь находятся: Сарматские Ворота 77°–47°, затем предел вдоль Албании до Гирканского моря» . Таким образом, Сарматские ворота Птолемея и Цилканские (Циканские) ворота «Ашхарацуйца», по которым проходила пограничная линия между Азиатской Сарматией и Иберией, соответствуют горному проходу у Жинвали.
Об укрепленных воротах возле Жинвали, на северной границе Картли сообщают многие древние авторы (античные, арабские, ранневизантийские, древнеармянские, древнегрузинские). Плиний, к примеру, называет эти ворота Кавказскими, предупреждая, что не стоит путать их с Каспийскими: «…в этом месте, как раз напротив иберского города Гермаста, воротами разделены части света. От Кавказских ворот в Гурдинских горах живут валлы и суавы, племена не знакомые с культурой, однако умеющие добывать золото в рудниках. От них до самого Понта живет множество гениохийских и потом ахейских племен» (выделено мной. – Г. Г. ) Как видим, информация Плиния не только перекликается со сведениями Птолемея, но и существенно дополняет их в интересующем нас вопросе.
По Плинию (который, кстати, при описании Центрального Кавказа опирался, по его же словам, «на присланные оттуда ситуационные карты »), Кавказские ворота находились «как раз напротив иберийского города Герместа», т.е. Армази, древней столицы Иберии, располагавшейся у слияния рек Арагви и Куры. На севере от этих ворот, в Гурдинских горах, по словам Плиния, проживали валлы и суавы. Валлы (талы) Плиния отождествляются с двалами, которые, как было отмечено выше, занимали южные склоны Главного Кавказа от Дарьяльского прохода до Сванетии. Суавы убедительно идентифицируются со сванами, проживавшими западнее двалов .
Следовательно, Кавказские ворота Плиния нельзя отождествлять с Дарьяльскими воротами Главного Кавказского хребта. Несомненно, здесь речь идет о южных укрепленных воротах главной перевалочной дороги Центрального Кавказа в местности Жинвали. Об этой укрепленной линии, расположенной у слияния рек Арагви и Пшавская Арагви, скорее всего, ведет речь также и Страбон, описывая дорогу из Северного Кавказа в Иберию: «Со стороны северных кочевников ведет трудный трехдневный подъем, а за ним узкая речная долина вдоль реки Арага, требующая четырех дней пути для одного; конец пути охраняет неприступная стена» (выделено мной. – Г.Г. ) Очевидно, что неприступной стеной в конце дороги, спускавшейся с Дарьяльского перевала на юг, вдоль реки Арагви (Арага), Страбон называет укрепленные ворота (Цилканские ворота) возле Жинвали.
Строительство укрепленной стены возле Жинвали древнегрузинская историческая традиция относит к началу II в. до н. э., когда здесь, у северных пределов Картли, были воздвигнуты укрепленные ворота (врата каменные) под названием Дарубал დარუბალი), и связывается это с деятельностью царя Картли Мирвана (конец III − начало II в. до н. э. ) В литературе ворота Дарубал Леонти Мровели иногда неверно отождествляются с Дарьяльскими воротами, но, как справедливо отмечает в связи с этим Г.В. Цулая, «автор грузинской хроники хорошо осведомлен в географических названиях, прилегающих к Грузии районов, и потому он не … мог исказить название Дарьяльских ворот, которое ему хорошо известно ». Кроме того, Леонти Мровели ясно указывает на то, что ворота Дарубал были построены для сдерживания натиска дурдзуков. Для этой цели укрепления лишь Дарьяльских ворот было, разумеется, совершенно недостаточно, ибо в таком случае остались бы неприкрытыми дороги, шедшие с северо-восточного Кавказа и выходившие через Жинвали к Мцхета. И лишь укрепленные ворота у слияния Пшавской Арагви и Белой Арагви могли надежно закрыть все доступы со стороны как Центрального, так и Восточного Кавказа не только к Картли, но и к Албании и Армении. Именно поэтому в древнегрузинских источниках данный проход известен также как Дурдзукские ворота .
Свидетельством существования в древности возле местности Жинвали крепостных ворот, являвшихся границей между Картли и Дурдзукетией, служат сохранившиеся в этом месте полуразрушенные крепостные сооружения, а факт постоянного размещения здесь военных сторожевых отрядов подтверждается археологическими раскопками . Сведения об этом можно найти также и у Вахушти: «Жинвали же находится между слиянием Черной и Белой Арагвы; он крепость устроенная и крепкая; был город и теперь покинут ».
В раннесредневековый период укрепленные ворота у Жинвали представляли собой часть цепи сторожевых крепостей (башен) или каменной стены, простиравшейся вдоль границы Цанарии с Картли и Албанией. В арабских источниках эта стена известна как Дурдзукская каменная стена, или Дурдзукские ворота . Армянские авторы раннего средневековья называют эту стену не только Циканскими (Цилканскими) воротами, но и И Вирои пахак (Ի Վիրոի պահակ), то есть Иберийское укрепление , откуда произошло название Юройпаах, встречающееся в ранневизантийских источниках .
Значимость этих ворот была столь высока, что начиная со II в. до н. э., т.е. со времени строительства, их укреплением помимо Картлийского царства были озабочены также Армения, Иран, Рим, Арабский халифат. По свидетельствам разных источников, Рими Иран часто занимались восстановлением и обновлением этих ворот . Столь пристальное внимание к воротам, располагавшимся у слияния Арагви с Пшавской Арагви, со стороны крупнейших держав Передней Азии, безусловно, было не случайным. С военно-стратегической точки зрения, проход у Жинвали, называвшийся Цилканскими воротами, Сарматскими воротами, Дарубалом, Дурдзукскими воротами, Иберийским укреплением, имел ключевое значение, ибо в этом месте пересекались дороги, шедшие не только с Северного Кавказа по Дарьяльскому ущелью, но и с горных перевалов Северо-Восточного Кавказа через Аргунский и Ассинский проходы, через Шатили или Ардоти, вдоль Пшавской Арагви. Отсюда одна дорога имела выход непосредственно к столице Картли Мцхета, расположенной в 50 км от Жинвали, а другая через Тианети выходила в долину Алазани и далее вела в Албанию и Армению.
Безусловно, этот проход имел важнейшее значение не только для сдерживания военных вторжений с севера, но и, конечно, для защиты населения, проживавшего севернее ворот, от губительных нашествий на горцев с юга. Так, например, древние каменные укрепления в этом месте были разрушены в VII в. арабским полководцем Мурваном при его вторжении в Цанарию. И, видимо, совсем не случайно название укрепленных ворот (Циканские или Цилканские ворота) на нахских языках буквально означает кровоточащее (место) (цьий эка-н).
Таким образом, Сарматские ворота Птолемея (Цилканские ворота «Ашхарацуйца»), через которые проходила граница между Азиатской Сарматией и Картли (Иберия), следует отождествлять с горным проходом у слияния рек Арагви и Пшавская Арагви, рядом с местностью Жинвали. От этих ворот на юго-восток граница Сарматии простиралась по северным пределам Албании. К сожалению, Птолемей, как и армянский географ лишь указывает на то, что граница Азиатской Сарматии пролегает по северным рубежам Албании, не давая при этом каких-либо дополнительных уточнений, что затрудняет точное проведение пограничной линии далее, до Каспийского моря. Определять южный рубеж Азиатской Сарматии от Жинвали до Каспийского моря лишь по северной границе Албании было бы опрометчиво, ибо границы Албании являлись весьма неустойчивыми и часто менялись. Так, например, в I в. до н. э. и в I в. н. э. античные авторы (Страбон, Плиний Старший и др.) проводят северо-западную границу Албании по реке Алазань, до впадения ее в Куру (см. ниже). Однако в данном случае нас интересует северная граница Албании, по которой Птолемей проводит южную границу Азиатской Сарматии. В отличие от Страбона и Плиния, Птолемей отображает ситуацию, характерную для II в. н. э, и северо-западную границу Албании отодвигает на запад, доводя ее до линии Жинвали – Тианети, а города, расположенные между реками Арагви и Алазани, включает в состав Албании . Следовательно, согласно Птолемею, от Жинвали на юго-восток граница Азиатской Сарматии шла по линии Тианети – Ахмета – Квел-Даба – гора Гутон Главного Кавказского хребта .
Здесь следует отметить тот примечательный факт, что территорию Азиатской Сарматии, лежавшую к северу от Албании (то есть, от вышеуказанной линии), Птолемей называет Санарией . Как отмечено выше, по «Ашхарацуйцу», Цанария занимала территорию от Жинвали на юге, где она граничила с Картли, до областей, лежавших к северу от Дарьяльского перевала, на севере. Таким образом, сведения греческого и армянского географов о Санарии (Цанарии) именно как о политическом образовании, охватывавшем территорию, расположенную к северу от Картли и Албании, полностью совпадают. Следовательно, данные Птолемея отодвигают образование Цанарского княжества к более раннему времени, чем считалось до сих пор в научной литературе. Во всяком случае, сейчас с достаточной уверенностью можно говорить о существовании политического образования Цанария (Санария) уже в первой половине II в. н. э., когда писал свой труд Птолемей).
Прочерчивание границы Картли с Азиатской Сарматией по вышеназванной линии (северные отроги Лихского хребта – Жинвали – Квел-Даба – г. Гутон), на первый взгляд, противоречит сообщению того же «Ашхарацуйца», в котором говорится, что граница Картли простирается до Главного Кавказского хребта. Действительно, в «Ашхарацуйце» ясно указано, что северные границы Картли доходят до Аланских (Дарьяльских) ворот и Главного Кавказского хребта . В то же время, как было отмечено выше, племена, проживавшие к югу от Главного Кавказского хребта до Жинвали, исключены армянским географом из пределов Картли, но упомянуты в составе Азиатской Сарматии. Эти сведения, отмеченные исследователями (Д.Л. Мусхелишвили, Н.Ю. Ломоури и др.) как странные и противоречивые, на самом деле легко объяснимы. Дело в том, что в сообщении «Ашхарацуйца» о том, что северная граница Картли проходит по Главному Кавказскому хребту, речь идет не о собственно исторической Картли (или Картлийском царстве), а о марзпанстве Картли (Варджан), входившем в состав кустака Капкох (Кавказский край) Сасанидской Персии.
В 387 г. по договору с Византией Сасанидская Персия закрепила за собой Восточное Закавказье и Восточную Армению. В своих закавказских владениях Персия произвела новое административное деление, заметно перекроившее существовавшие тогда границы. Был создан ряд политико-административных единиц – марзпанства Армн (Армения), Атрпатакан, Варджан (Картли), Ран (Албания), Баласакан и другие, которые в свою очередь образовали кустак Капкох (кустак Кавказ) Сасанидской Персии. Именно эти административные изменения отражены в «Ашхарацуйце», о чем ясно говорится в следующем отрывке:

«Կուստակ ի Կապկոհ, որ է կողմն Կաւկասու լերանւ, յորում են աշխարհք երեքտասան. Ատրպատական. Արմն՝ (որ է) Հայք. Վարջան՝ որ է Վիրք. Ռան՝ որ է Աղուանք. Բալասական. Սիսական. Առէ. Գեղան. Շանջան. Դլմունք. Դմբաւանդ. Տապարըստան. Ռւան. Ամոլ, որ պատմել առաջի կայ մեզ :» «Кустак-и-Капкох, то есть край Кавказских гор, имеет 13 областей: Атрпатакан, Армн, то есть Армения, Варджан, то есть Иберия, Ран, то есть Албания, Баласакан, Сисакан, Арэ, Гелан, Шанчан, Длмунк, Дмбаванд, Тапарастан, Рван, Амол, о которых мы расскажем ниже» (выделено мной. – Г.Г.)

Как видно из отрывка, армянский географ в начале определяет предмет своего описания – кустак Капкох (Кавказский край) Сасанидской Персии, дает общий обзор его политико-административных границ, а затем подробно описывает каждую из названных областей (марзпанств), приводя при этом персидское название Армении – Армн, Иберии (Картли) – Варджан и Албании – Ран. Приступая к описанию марзпанство Варджан (или Картлийского марзпанства), автор «Ашхарацуйца» устанавливает его политико-административные границы. В марзпанство Варджан, находившееся под непосредственным управлением персидского марзпана, входили собственно Варджан (Картлийское царство), Гугарк и Цанария, к которой принадлежали пшавы, хевсуры, тушины, чарталы и другие кавказские горцы, проживавшие к северу от Жинвали . Пограничная линия марзпанства Варджан (Картли) проходила «по восточной стороне Егр, по Аджаро-Имеретинскому хребту, по реке Квирила, включая область Шорапани, по Кавказским горам, Аланским воротам, по западной и южной границе Лбинка (последняя пролегала по реке Алван (Алазань) и по западной границе Албании). На юге Грузинское марзпанство граничило с марзпанством Армн», и граница эта проходила по южным окраинам бдешхства (области) Гугарка . Таким образом, в сообщении «Ашхарацуйца», где говорится о том, что Картли простирается до Кавказских гор, имеются в виду именно границы Картлийского марзпанства, действительно достигавшие Главного Кавказа. Что же касается собственно Картлийского царства, являвшегося частью Картлийского марзпанства, то армянский географ дает столь подробное его описание, что вряд ли можно усомниться в его хорошей осведомленности в данном вопросе. Всеобъемлющий анализ был проведен акад. С.Т. Еремяном , касались этого вопроса раннее и мы , так что подробно останавливаться на этом не будем и ограничимся лишь описанием интересующих нас северных и северо-восточных границ Картли. Итак, на западе граница Картлийского царства совпадала с границей одноименного марзпанства и доходила на севере до местности Цона недалеко от истока Квирилы, далее она шла на восток, до северного отрога Ломийского хребта, оттуда – на юг, по Ломийскому хребту и по северной окраине Картлийской области Базалети, до реки Арагви (южнее Жинвали), затем двигалась по течению Арагви до впадения ее в Куру . На севере и северо-востоке Картлийское царство граничило с другой политико-административной единицей Картлийского марзпанства Сасанидской империи – Цанарским царством. Эти две политические единицы – Картли и Цанария – входили в состав Картлийского марзпанства и находились в непосредственном вертикальном подчинении Картлийскому марзпану .
Естественно, границы Картлийского марзпанства нельзя путать, а тем более отождествлять с границами собственно исторической Картли, или Картлийского царства. Однако, к сожалению, в исторической литературе территорию созданного Сасанидами Картлийского марзпанства (Варджан) обычно идентифицируют именно с Картлийским царством (Д.Л. Мусхелишвили, Н.Ю. Ломоури, М. Инадзе и др.), что, как мы видели выше, не соответствует действительности.
Возможно, наблюдаемое в современной исторической литературе ошибочное отождествление Картлийского царства с Картлийским марзпанством связано с тем, что и Сасанидское марзпанство, и собственно Картлийское (Иберийское) царство официально именовались термином Варджан. В отличие от Армении, в которой царство было упразднено персами, Картлийское царство формально существовало до 532 г., хотя и находилось в подчинении у марзпана, официально именовавшегося марзпаном, или питиашхом (бдешх) Варджан. С укреплением персидской административно-территориальной единицы − марзпанства Варджан, произошла трансформация смысла, вкладывавшегося в понятие Варджан. Под страной Варджан стали понимать не собственно Иберию (Картли, или Картлийское царство), а марзпанство Варджан, куда входили Гугарк и Цанария, что, разумеется, нашло отражение в раннесредневековых источниках. Это, видимо, и вводит в заблуждение современных исследователей. Между тем, совершенно очевидно, что при изучении тех или иных вопросов, касающихся исторической географии Картли периода марзпанства, нельзя путать территорию Картлийского марзпанства с территорией собственно Картлийского царства. Обязательно нужно учитывать, что термин Варджан (Картли, Иберия) в марзпанский период употреблялся в источниках в двух смыслах и обозначал как созданное Сасанидами Картлийское марзпанство, так и собственно Картлийское царство .
Таким образом, по «Ашхарацуйцу», этнические и политические границы Картлийского царства доходили до Жинвали, где, у слияния рек Арагви и Пшавской Арагви, находились Сарматские, или Цилканские ворота. Именно здесь, как было показано выше, проходили южные границы Азиатской Сарматии, отделявшие ее от Картли.
Безусловно, обозначенные выше северные границы Картли и Колхиды не всегда совпадали с южной линией Азиатской Сарматии, так как само собой разумеется, что политические границы Картли и Колхиды не были постоянными и в те или иные исторические периоды менялись. По имеющимся в нашем распоряжении материалам, установление северной границы Картли древнегрузинская историческая традиция относит к началу II в. до н. э. Связывается это, как уже было сказано, с Картлийским царем Мирваном, который построил укрепленные ворота Дарубал на границе с Дурдзукети. По-видимому, к тому времени северная этнополитическая граница Картли доходила до этих ворот, называемых Дарубал, Цилканские ворота, Сарматские ворота, известных также как Укрепление Иберийской страны. Но немного позже – видимо, начиная с середины II в. до н. э., политическая граница Картлийского царства простирается уже до Главного Кавказа, о чем свидетельствует известное сообщение Страбона: «Равнину (Иберии) населяют те из иберов, которые более занимаются земледелием и склонны к мирной жизни, снаряжаясь по-армянски и по-мидийски, а горную (часть) занимает воинственное большинство, в образе жизни сходное со скифами и сарматами, с которыми они находятся и в соседстве, и в родстве, впрочем, они занимаются и земледелием, и в случае какой-нибудь тревоги набирают много десятков тысяч (воинов), как из своей среды, так из тех (народов )».
Использование древнегреческим географом термина Иберия в собирательном политическом значении для обозначения этнически различных жителей равнины и горцев, несомненно, говорит о том, что начиная с середины II в. до н. э. Картлийскому царству удалось, видимо, распространить свое политическое влияние на горское население на территории вплоть до Главного Кавказского хребта. Однако факт применения термина Санария (Цанария) автором II в. н. э. Птолемеем для обозначения территории между Албанией, Иберией и Дарьяльскими воротами, говорит о том, что уже в то время Санария (Цанария) была политически самостоятельной и границы ее с Картли на юге проходили по укрепленным воротам (Цилканские, Сарматские, Дурдзукские) у Жинвали.
Таким образом, южная граница Азиатской Сарматии с Колхидой и Картли (Грузия), по данным Птолемея и автора «Армянской географии», проходила по вершинам Эгрисского и Рачинского хребтов, по северным отрогам Лихского хребта, и далее по линии Жинвали (Сарматские ворота) – Квел-Даба – г. Гутон Главного Кавказа. Следовательно, именно по указанной пограничной линии Азиатской Сарматии с Колхидой и Картли, согласно данным «Ашхарацуйца», пролегал и южный рубеж области проживания нахаматеан.
Итак, по «Ашхарацуйцу», территория расселения нахаматеан во второй половине I тысячелетия до н. э. охватывает обе стороны центральной части Большого Кавказа: к северу от Главного Кавказа – от верховья Кубани на западе до Андийского хребта на востоке; в южной части Главного Кавказа – от верховья Ингури на западе до верховьев Алазани на востоке. Южные пределы расселения нахаматеан проходили по вершинам Эгрисского и Рачинского хребтов, по северному отрогу Лихского хребта, далее на восток, по линии Арцив – Жинвали – Квел-Даба – г. Гутон на Главном Кавказском хребте. Не поддаются пока более или менее точному определению северные рубежи нахаматеан, но мы можем полагать, что они доходили до степных районов Предкавказья, где соприкасались с землями кочевых племен сираков и аорсов.
Подводя итог изложенному выше, приходим к следующим основным заключениям:
1. Отрывок «Ашхарацуйца», в котором упомянуты нахаматеаны, отражает этнополитическую ситуацию на Северном Кавказе второй половины I тысячелетия до н. э.
2. К этому периоду нахские племена проживали на территории всей южной и северной части Центрального Кавказа – от верховья рек Ингури и Кубани на западе до верховья Алазани и Андийского хребта на востоке.
3. Этноним нахаматеанк употребляется в «Ашхарацуйце» не только в этническом, но и в политическом собирательном значении, и под этим названием имеются в виду племена, проживавшие в северной и южной частях Центрального Кавказа во второй половине I тысячелетия до н. э.

2. Кавкасиани Леонти Мровели

Важные сведения о нахских племенах содержатся в сочинении древнегрузинского историка ХI в. Леонти Мровели «Жизнь картлийских царей и первоначальных отцов и предков», c которого начинаются все известные списки раннего цикла грузинского летописного свода «Картлис цховреба» . Отношение к информации, представленной Леонти Мровели, в научной литературе неоднозначно и варьируется от абсолютного отрицания ее ценности до полного ее приятия. Однако благодаря источниковедческим исследованиям, проведенным Г.К. Каухчишвили, К.С. Кекелидзе, Г.А. Меликишвили, М.К. Андроникашвили, З.В. Анчабадзе, В.Б. Ковалевской; З.Ш. Дидебулидзе, В.Б. Виноградовым, Г.В. Цулая и др., убедительно доказана научная ценность приведенных в труде Леонти Мровели фактов, касающихся древней истории грузинского народа и ряда других народов Кавказа .
Безусловно, «Жизнь картлийских царей» представляет собой типичный историко-литературныйпамятникраннегосредневековьяиимеетвсехарактерные признаки времени: в нем наряду с письменными материалами приводятся устные предания и мифологические легенды, часто встречаются анахронизмы, случайные высказывания и т.д. Именно поэтому данные, содержащиеся как в сочинении Леонти Мровели, так и в других раннесредневековых источниках, могут быть использованы лишь в том случае, если имеются альтернативные данные, контролирующие и подтверждающие их. В этой связи следует подчеркнуть интересный факт, отмеченный многими исследователями: чем больше углубляются и расширяются наши знания о древней истории народов Кавказа (особенно Центрального и Восточного), тем более высокой становится значимость и достоверность данных, приведенных Леонти Мровели. Благодаря источниковедческому анализу очевидно следующее: грузинский автор имел доступ к не дошедшим до нас древнейшим письменным историческим источникам и народным преданиям, и это позволило ему создать целостную картину древней истории Кавказа . Это очень важно, поскольку, как справедливо замечает В.Б. Ковалевская, теперь «может быть отброшен упрек Мровели в легендарности его сведений относительно древней истории народов Картли (и Кавказа), и мы должны отнестись к нему со всем заслуженным им доверием и вниманием ».
Согласно исторической концепции Леонти Мровели, народы Кавказа происходят от одного общего предка – Таргамоса, потомка Ноя. Из потомства Таргамоса, в свою очередь, особо выделяются восемь его сыновей – Гаос (hAос), Картлос, Бардос, Мовакан, Эрос, Лекос, Кавкасос и Эгрос: каждому из них отцом была выделена земля, и каждый стал родоначальником одной из кавказских народностей.
К подробному анализу исторической концепции, отраженной в замечательном памятнике древнегрузинской исторической литературы, мы вернемся ниже. В данном случае интерес представляет составленная историком древняя этническая карта Северного Кавказа, относящаяся к периоду до вторжение кочевых племен хазар, к периоду, в течение которого автохтонные народы Кавказа таргамосианы, по выражению Леонти Мровели, «пребывали во взаимном мире и любви ». Ученые кавказоведы не раз отмечали, что описание этого периода, сделанное Леонти Мровели, следует древней исторической традиции и отражает реальную этническую и политическую карту древнего Кавказа .
В кавказоведческой науке общепризнано и то, что у Леонти Мровели все эпонимы обозначают не мифические, а реальные, исторически существовавшие этносы, и среди них эпоним Кавкасос, а также этнонимы кавкасиани и дурдзукни обозначают нахские племена. При этом кавкасиани является более широким понятием, обозначающим целое, а дурдзукни обозначает наиболее значительную часть этого целого .
Отличаются от общепризнанного и стоят особняком мнения Ю.С. Гаглойти (Гаглоева) и А.А. Туаллагова. В своих работах они пытаются отрицать, что в древнегрузинских источниках термин кавкасиани (Кавкасос) употребляется в значении нахские племена . Следует отметить, что указаные исследователи выдвигаютодновременнотривзаимоисключающихположения, согласнокоторым термин кавкасиани в древнегрузинских источниках употребляется: 1) лишь в географическом смысле и обозначает жителей Центрального Кавказа, независимо от их этнической принадлежности; 2) для обозначения преимущественно скифов, сарматов и алан – по мнению авторов, предков современных осетин; 3) для названия ираноязычных племен, осевших на территории Центрального Кавказа, от реки Терек до западных отрогов Главного Кавказского хребта, после вторжения туда хазар (скифов) и якобы полного вытеснения ими автохтонных племен кавкасианов . Каждая из этих гипотез сама по себе вызывает серьезные сомнения, но парадокс состоит еще и в том, что все три исключают друг друга, ибо принятие одной ведет к отрицанию остальных.
Так, А.А. Туаллагов пишет: «Имя Кавкасоса Леонтия Мровели связано с названием Кавказа и не несет в себе сколь-нибудь явной этнической нагрузки ». Как ни странно, в доказательство тому, что в грузинских источниках термин Кавкасос (кавкасиани) носит сугубо географический характер и используется для обозначения только Центрального Кавказа, приводятся сведения, взятые из античных источников, главным образом из текстов Страбона. Ссылаясь на известное сообщение Страбона о представителях многочисленных народов (от 70 до 300), ведущих торговлю в Диоскуриаде («большинство из них – сарматы, но все они кавказцы»), Ю.С. Гаглойти утверждает, что Страбон «различает этнический термин сармат и географический кавказцы, называя последним жителей данного региона независимо от их этнической (языковой) принадлежности. Такой характер носит термин кавкасианы у Леонтия Мровели и других средневековых грузинских авторов ».
Однако, складывается впечатление, что перед нами попытка неверно представленными данными, взятыми из сочинения Страбона, подменить данные, представленные в труде Леонти Мровели. Прежде всего, следует заметить, что тверждение о том, будто в своем сообщении Страбон использует термин сармат для этнического обозначения ираноязычных племен, является, по сути, стремлением выдать желаемое за действительное. Если не выхватывать цитату из контекста, а привести текст источника полностью, то становится совершено очевидным, что Страбон употребляет термины сармат и кавказцы в собирательном географическом смысле. Так, Страбон пишет: «…в этот город (Диоскуриада – Г.Г.) собираются 70 народностей (согласно другим, которые вовсе не заботятся о действительности, даже 300). Все они говорят на разных языках, так как живут врозь и замкнуто в силу своей гордости и дикости. Большинство из них – сарматы, но все они кавказцы ». Из данного сообщения вовсе не следует, что Страбон говорит о каком-то сарматском народе (из чего можно бы было сделать вывод об употреблении термина сармат в этническом смысле). Напротив, греческий географ достаточно ясно указывает на существование 70 (или 300) народов, говорящих на разных языках и имеющих различные этнические имена, и большинство из них он называет собирательным именем сармат. Это подтверждается и тем, что в своем сочинении Страбон неоднократно обстоятельно перечисляет народы, населяющие Южный и Северный Кавказ, и среди них нет народа, называемого сармат (см. ниже ).
В рассматриваемом фрагменте собирательным термином сармат Страбон называет, скорее, племена и народы, проживавшие в той части Кавказа, которая, по представлению античных авторов, входила в пределы Азиатской (Кавказской) Сарматии. Как отмечено выше, Азиатская (Кавказская) Сарматия, пролегая на юге по линии Черноморское побережье – река Кодор – Эгрисский и Рачинский хребты − Жинвали – Квел-Даба – гора Гутон – Каспийское море и включала в себя большую часть Кавказа. На территории, называемой Сарматией (или Азиатской Сарматией), проживало большинство племен и народов Кавказа. Именно поэтому, рассказывая о народах, приходивших в Диоскуриду со всего Кавказа, Страбон уточняет, что большинство из них сарматы (то есть жители Азиатской Сарматии), но все они кавказцы (то есть, все они являются народами Кавказа). Такая трактовка сообщения Страбона согласуется и с тем, что в его работе южные пределы Сарматии ограничиваются той же линией, что позднее мы видим и у Птолемея . И именно по южной границе Азиатской Сарматии Страбон делит население Иберии на равнинных и горцев, пытаясь объяснить различие этих групп тем, что равнинные больше сходны с армянами и мидийцами, а горцы – со скифами и сарматами .
В то же время в другом месте своего труда Страбон проводит южные границы Первой части Азии (Азиатская Сарматия Птолемея) по реке Кура, т.е. Иберию и Албанию включает уже в пределы Сарматии: «Те, кто переходит в географическом описании от Европы к Азии, при разделении на две части встречаются сначала с северными областями. … С южной стороны эти области (Первая часть Азии, Азиатская Сарматия Птолемея – Г.Г.) ограничены пространством от устья Кира до Колхиды на расстоянии около 3000 стадий от моря до моря через Албанию и Иберию, так что они имеют вид перешейка ». Таким образом, Страбон, говоря о южных границах Первой части Азии (Азиатской Сарматии), следует двум античным традициям, по одной из которых, граница Первой части Азии на юге проходила по реке Кура и включала в себя Иберию и Албанию, а согласно другой, шла по линии северных границ Колхиды, Иберии и Албании (см. выше). Термином Кавказ Страбон называет всю одноименную географическую область, включая и ту ее часть, которая, как считали античные авторы, входила в пределы Азиатской Сарматии, а также Колхиду, Иберию и Албанию. На юге же границу Кавказа Страбон проводит по реке Кура, отделявшей в то время Армению от Албании и Иберии, поэтому албанцев и иберийцев, как и колхов географ относит к кавказцам («албанские и иберийские племена … можно, пожалуй, также назвать кавказскими племенами »).
Многие античные авторы применяют имя Кавказ для обозначения не только собственно Кавказа, но также и горных хребтов, расположенных на территории Индии. Полемизируя с ними, Страбон пишет, что «наиболее высокими частями настоящего Кавказа являются самые южные его части – у Албании, Иберии, страны колхов и гениохов ». Эти цитаты приводятся, чтобы вновь подчеркнуть: имя Кавказ используется Страбоном как географический термин для обозначения всей горной цепи Кавказа, тянущейся от Черноморского побережья гениохов до Каспийского моря, и все высказывания о том, что данным термином он обозначает лишь центральную часть Кавказа, безосновательны.
Таким образом, у Страбона, как и у других античных географов, понятия Кавказ и Сарматия являются взаимодополняющими и употребляются в географическом собирательном значении. Однако автоматически переносить географическое значение термина Кавказ Страбона и прочих античных авторов на древнегрузинские источники, несомненно, ошибочно и методологически неверно. Нет сомнения в том, что и древнегрузинские авторы используют имя Кавказ как географический термин, обозначая им всю Кавказскую горную цепь – от Каспийского моря до Черного, однако было бы ошибочным смешивать географический термин Кавказ античных географов с этническим термином кавкасиани (Кавкасос) Леонти Мровели, внося тем самым путаницу в терминологию древних авторов.
Этноним кавкасиани, возможно, является, как это полагает В. М. Гамрекели, производным от географического термина Кавказ, которым обозначалась центральная часть Большого Кавказа, между Эльбрусом и рекой Аргун , или, может быть, географический термин Кавказ происходит от этнического кавкас(иани). Сегодня мы не можем на этот вопрос ответить. Но с уверенностью можно утверждать, что Леонти Мровели четко различает географический термин Кавказ и этнический – Кавкас (кавкасиани). При этом географическим термином Кавказ он называет Кавказ в целом, а не только его центральную часть. Так, он сообщает, что «в первый же свой поход хазарский царь перевалил горы Кавказа и полонил народы». Далее уточняется, что хазары, «перевалив через горы Кавказа», вторглись на Южный Кавказ – сначала через Дербентский проход («прошли Морские ворота, которые ныне именуются Дарубанди»), а затем и через «ворота Арагвские, которые суть Дариала ». Ясно, что в данном случае имя Кавказ Леонти Мровели использует как географический термин и обозначает им не только центральную часть Кавказа (владения Кавкаса), но и всю Кавказскую горную цепь до Каспийского моря («ворота Дарубанди»), включая весь Дагестан, т.е. владения Лекана.
Там же, где речь идет о выделении хазарским царем своим родственникам земель на Кавказе, сообщается: «Был у него (хазарский царь – Г.Г.) сын по имени Уобос. …Дал ему часть страны Кавкаса к западу от реки Ломеки, до западных пределов гор. И поселился Уобос. Потомками его являются овсы. Это и есть Овсети, что была частью [удела] Кавкаса …Тогда же отдал хазарский царь своему двоюродному брату удел Лекана от моря Дарубандского на востоке до реки Ломеки» (выделено мной. – Г.Г. ) Совершенно очевидно, что в приведенном отрывке термины Кавкас и Лекан (Лекос) Леонти Мровели употребляет в качестве этнонимов и обозначает ими коренные кавказские народы – нахов и дагестанцев, а территорию их проживания называет Кавказом. Как видно, Леонти Мровели использует два термина – Кавкас (кавкасиани) и Кавказ: первый является этническим и используется для обозначения автохтонных нахских племен Центрального Кавказа, а второй – географический (Кавказ), обозначает Кавказ в целом. Не учитывать этого значит исказить суть информации, представленной древнегрузинским историком.
То, что Леонти Мровели употребляет термин Кавкас (кавкасиани) в этническом значении, признает, кстати, и Ю.С. Гаглойти, но, как он считает, для обозначения скифов, сарматов, алан, являющихся, по его мнению, предками современных осетин: «…согласно Мровели, после вторжения скифов (= хазар) в Закавказье Уобосу была дана в удел «часть Кавказа, от р. Ломеки (Терека) на востоке до западных отрогов гор», где он поселился со своими соплеменниками, потомками «которых являются овсы». Другими словами, с момента поселения здесь осетин термин кавкасианы как обозначение жителей горной зоны Центрального Кавказа … относится к той части осетинского этноса, которая обосновалась в указанном регионе ».
Таким образом, согласно Ю.С. Гаглойти, до появления скифов на Кавказе термин кавкасиани в древнегрузинских источниках применялся в географическом смысле, а после – в этническом, для обозначения скифов, сарматов, алан. Перед нами не совсем верная интерпретация информации, представленной в источнике . Кроме того, приведенное выше утверждение разрушает фундамент теории генетической преемственности скифов, сарматов, аланов и осетин, построенной не без помощи именно данных Леонти Мровели, причем одним из авторов данной теории является и сам Ю.С. Гаглойти.
Так, по концепции Леонти Мровели, Уобос (эпоним племени овсов) является потомком Хазара, и его генеалогия происходит от пришлых кочевых племен, к которым, как было отмечено выше, Ю.С. Гаглойти относит скифов, сарматов и алан. С появлением Уобоса (овсов) и связывается начало истории ираноязычных племен на Кавказе. Кавкасос – один из сыновей Таргамоса, и его генеалогия выводится из автохтонных кавказских племен. Кавкасиани жили на Кавказе до прихода хазар (скифов) и вместе с кавказскими братьями – торгомосианами, вели войну против пришельцев (хазар) и Уобоса (овсы), захвативших часть их территории. Если же допустить, что кавкасиани Леонти Мровели – это овсы (осетины), как это предполагает Ю.С. Гаглойти, то мы придем к отрицанию какой-либо связи осетин со скифами, сарматами и аланами, скрывающимися в тексте источника под именами хазар и Уобоса.
Возникает также вопрос, кого в таком случае называет Леонти Мровели хазарами и овсами (Уобосом), однако Ю.С. Гаглойти решает с легкостью и его. По мнению Ю.С. Гаглойти, Леонти Мровели термины кавкасиани, хазары, овсы (Уобос) использует для обозначения ираноязычных скифов, сарматов, алан и осетин. При этом его не смущает, что, по утверждению Леонти Мровели, автохтоны кавкасиани на протяжении длительного времени находились в противостоянии и вели войны с пришлыми хазарами и их потомками, захватившими часть их земель. Конечно, приписывать такой, мягко говоря, странный взгляд одному из выдающихся мыслителей и историков раннего средневековья, каковым является Леонти Мровели, былобынетолькоабсолютнонеправомерно, ноинесправедливо, ведь это не только противоречит всей концепции и характеру труда грузинского историка, но и практически обесценивает его научную ценность и значимость. И здесь совершенно неуместна ссылка на то, что многие племена и народы Кавказа были известны под различными именами. Действительно, мы хорошо знаем, что один и тот же народ, и не только на Кавказе, мог иметь столько названий, сколько соседствовало с ним народов, но в данном случае речь идет о совершенно конкретном древнегрузинском наименовании автохтонных нахских племен – кавкасиани.
В научной литературе высказано также точка зрения о возможном изначальном многоэтничном содержании термина кавкасиани Леонти Мровели. Для обоснования этого мнения А.А. Туаллагов ссылается на Г.В. Цулая, который, анализируя основу генеалогического древа народов Кавказа, сконструированного автором грузинской хроники, пишет, что «в древнеписьменных источниках перечисление этнонимов по группам свидетельствовало либо о политической общности их носителей, либо об их генетическом родстве. В древнегрузинском оригинале этот принцип соблюден: сначала выступают политические мотивы (армяне и картлийцы), а затем – генетические … В древнеармянской версии КЦ («Картлис цховреба» – Г.Г.) нарушена «парность» перечисленных этнонимов ». Из этого А.А. Туаллагов делает неожиданный вывод о том, что «кавкасиане объединяются в пару с мегрелами, признаваемыми всеми исследователями особой группой картвельских племен. Следовательно, под именем кавкасиан могли скрываться не только древненахские племена ».
Но вряд ли правомерно подводить труд Леонти Мровели под общие стандарты и автоматически переносить на него принципы перечисления этнонимов по группам, характерные для других древних авторов, как это предлагает Г.В. Цулая. Для того чтобы показать генетическое родство и политическое единство перечисляемых народов, Леонти Мровели не нужно было заимствовать и использовать существовавшие в его время схемы и шаблоны. Древнегрузинский историк не объединяет и не группирует кавказские народы по каким-либо признакам, тем более по парам, а говорит прямо и ясно об общем происхождении и политическом единстве всех перечисляемых народов: у них один отец Таргамос, и все они являются родными братьями и подчиняются своему старшему брату царю hАосу (Гаосу). Напомним текст Леонти Мровели: «Прежде всего, упомянем, что у армян и картлийцев и ранов и моваканов и эров и леков и мегрелов и кавкасианов – у всех [этих народов] был единый отец по имени Таргамос ». В армянском переводе это звучит так: «Прежде всего, упомянем, что у армян и картлийцев и ранов и мовканов и эров и леков и кавкасианов и егеров был один отец по имени Таргамос ». Как видно, в армянском переводе, как и в оригинале, этнонимы не сгруппированы по парам, а потому их парность никак не может быть нарушена. Нельзя же, в самом деле, считать нарушением парности то, что мегрелы и кавкасиани оригинала в армянском переводе поменялись местами и стали кавкасианами и мегрелами (егерами). Ведь в обоих вариантах сама пара осталась неизменной, а перестановка слов могла произойти вследствие механической ошибки переписчика или переводчика.
Упоминание вслед за кавкасианами (нахами) мегрелов (егров), относящихся к картвельской языковой группе, как раз более всего свидетельствует в пользу того, что Леонти Мровели все перечисленные народы считал родными братьями, не выделял никого из них и не объединял в пары, ведь иначе терялся бы весь смысл его труда. Впрочем, даже если гипотетически допустить деление перечисленных народов по парам, то и в этом случае упоминание мегрелов и кавкасиан в паре само по себе никоим образом не может указывать на многоэтничное содержание термина кавкасиан.
Одним из доводов, приводимых в пользу применения термина кавкасиани для обозначении пришлых кочевых племен, является, как уже было отмечено выше, утверждение, будто после нашествия хазар (скифов) коренные жители Центрального Кавказа кавкасиани были изгнаны к востоку от Терека, а занявшие их земли ираноязычные племена стали называться кавкасианами. Как пишет А.А. Туаллагов, «у Леонти Мровели Дурдзук, являясь потомком Кавкасоса, владевшего землями к западу от Терека, уйдя в горы, занимает территорию к востоку от реки, т.к. Дурдзукетия, основанная им, всегда помещалась именно там. Вахушти еще более конкретен, указывая на поселение Дзурдзукоса к востоку от Терека до границ Лекана. Таким образом, древненахский этнический элемент, несмотря на свою предполагаемую первоначальную локализацию, оказывается отделен от массива кавкасиан ».
Однако у Леонти Мровели нет даже косвенного намека на уход потомка Кавкасоса Дурдзука со своими людьми на восток, за реку Терек. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на текст документа: «Был у него (хазарский царь – Г.Г.) сын по имени Уобос… Дал ему часть страны Кавкаса, к западу от реки Ломеки до западных пределов гор. И поселился Уобос. Потомками его являются овсы. Это и есть Овсети, что была частью [удела] Кавкаса. Дурдзук же, что был самым знаменитым среди сынов Кавкаса, ушел и расположился в горной теснине, которой и дал имя свое – Дурдзукети ». В данном сообщении при всем желании нельзя найти хоть какое-то указание на факт переселения Дурдзука на восток от Терека. Более того, возможность такого переселения противоречит данным первоисточника, ибо если даже и отождествлять Ломеки с рекой Терек, то земли к востоку от Ломеки, согласно Леонти Мровели, были отданы двоюродному брату хазарского царя: «…тогда же отдал хазарский царь своему двоюродному брату удел Лекана от моря Дарубандского на востоке до реки Ломеки ». В источнике вообще не говорится о каких-либо перемещениях населения на восток, а речь идет о том, что Дурдзук, самый знаменитый среди сынов Кавкаса, «ушел и расположился в горной теснине, которой и дал имя свое – Дурдзукети», то есть речь идет об отходе части нахского населения (кавкасиани) из равнинной зоны Предкавказья на юг, к горным ущельям Центрального Кавказа. При этом, по данным Леонти Мровели, в предгорные и горные зоны ушел только один из сынов Кавкаса – Дурдзук, а о перемещении его братьев не сообщается ничего, и это свидетельствует о том, что они со своими людьми, т.е. большая часть кавкасиани, по-прежнему оставались в области своего проживания – равнинной зоне Центрального Кавказа. Поэтому говорить о каком бы то ни было отрыве нахского этноса от массива кавкасиан (т.е., по сути, нахов от самих же нахов!) не приходится, ибо это не имеет никакого отношения к историческим реалиям.
Также совершенно неправомерно и весьма упрощенно было бы трактовать сведения Леонти Мровели о нашествии хазар (скифов), уходе части кавкасиан во главе с Дурдзуком к горным теснинам и расположении в равнинной зоне Уобоса (овсов) буквально, как единовременный акт, произошедший в середине I тысячелетия до н. э., как это иногда представляется в научной литературе . Сведения о событиях, происходивших на протяжении более чем тысячелетия – с VII в. до н. э., когда на Северном Кавказе появились скифы, и до раннего средневековья включительно, Леонти Мровели – в свойственной ему манере – передает в сжатом виде . Рассказ Леонти Мровели о появлении на Северном Кавказе сына царя хазар (скифов) Уобоса – этнарха осетин-овсов, и об уходе Дурдзука, т.е. части кавкасиан, на юг, в «горные теснины» Центрального Кавказа, отражает события, имевшие место в середине I тысячелетия н. э., в период великого переселения народов, когда под натиском тюркоязычных гуннов пришли в движение народы, населявшие Азию и Европу (в частности, некоторые ираноязычные племена степей начали отходить к предгорьям Кавказа, а ряд нахских племен – кавкасиани, из Предкавказских равнин в предгорные и горные зоны).
Сообщения же Леонти Мровели о том, что самые знаменитые сыновья Кавкаса и Лекана – Дурдзук и Хозоних, отойдя в горные теснины, основали там, соответственно, Дурдзукетию и Хозонихетию, просто фиксирует итог сложных этнических и политических процессов, происходивших на протяжении многих столетий, и отражает этнополитическую ситуацию, сложившуюся в районах Центрального и Восточного Кавказа в раннем средневековье. Поэтому попытки обнаружить в труде Леонти Мровели какие-либо указания – хотя бы косвенные, на то, что после вторжения скифов в VII в. до н. э. нахское население (кавкасиани) Центрального Кавказа якобы частично было истреблено, оставшиеся в живых были высланы на восток, за Терек, а на землях кавкасиани поселились кочевые ираноязычные племена , абсолютно беспочвенны и вряд ли имеют какие-либо научные перспективы. При этом ссылки на автора ХVIII в. Вахушти (см. выше) и попытки спроецировать нарисованную им этнополитическую карту Кавказа периода позднего средневековья на I тысячелетие до н. э., период нашествия хазар (скифов), и делать на этой основе какие-либо выводы, представляются совершенно некорректными .
Нет сомнения в том, что термин кавкасиани Леонти Мровели употребляет в этническом смысле и обозначает им нахские племена, проживавшие в районах Центрального Кавказа как до вторжения сюда кочевых племен хазар (скифов, сарматов и др.), так и в последующие периоды. Однако сказанное вовсе не означает, что этноним кавкасиани в древнегрузинских источниках не использовался также и в политическом собирательном значении. В периоды, когда под эгидой кавкасиани (нахов), среди которых были не только нахские, но и другие иноязычные племена, в том числе и ираноязычные, образовывались политические союзы, термин кавкасиани употреблялся, несомненно, уже не только в этническом, но и в политическом собирательном значении. В этом случае название кавкасиани применялось для обозначения не только собственно нахских племен, но и всего населения данного политического объединения. Однако это совершенно не означает, что этноним кавкасиани и эпоним нахов – Кавкасос древнегрузинских источников, следует отождествлять с географическим термином Кавказ тех же древнегрузинских, и тем более античных источников.
Впрочем, не исключено, что греко-латинские авторы тоже употребляли термин кавказцы в этническом значении, на что в свое время обратил внимание еще Л.А. Ельницкий . В одном из фрагментов латинской версии греческой повести Псевдо-Коллисфена об Александре Македонском дается список народов, восставших против египетского фараона Нектанеба II (около 360–341 гг. до н.э.): «…индийцы, арабы и финикийцы, парфяне и ассирийцы, а также скифы, аланы, оксидраки, серы и кавконы, иберы, агриофаги, эвномиты и все варварские народы Востока ». И вполне может оказаться справедливым предложенное Л.А. Ельницким сопоставление народа кавконы, упомянутого в процитированном отрывке, с кавкасианами древнегрузинских источников . Кавконы названы рядом со скифами, аланами, иберами, что исключает какое-либо отождествление с ними, и не исключено, что термин кавконы (Caucones) восходит к грузинскому кавкасиани, применявшемуся для обозначения нахов, и в античную этнономенклатуру попал в эпоху эллинизма именно через грузинскую среду.
Вернемся к сообщению Леонти Мровели о распределении Таргамосом земель между его восемью сыновьями. Каждому из сыновей Таргамос выделил удел земли, в том числе «…дал Лекану [земли] от моря Дарубандского (Каспийского – Г.Г.) до реки Ломеки, к северу – до Великой реки Хазарети (Волга – Г.Г.), Кавкасу – от реки Ломеки до рубежей Кавказа на западе ». В научной литературе не раз отмечалось, что очерченные в хронике Леонти Мровели границы земель дагестанских (Лекан) и нахских (Кавкас) племен «основаны на каких-то более древних представлениях», уходящих еще в доскифское время, и эти «свидетельства «Картлис цховреба» о населении Северного Кавказа, при всей их неясности и мифической окраске, уже несут в себе явный элемент реальности ».
На западе граница проживания кавкасиани доходила «до рубежей Кавказа». В данном сообщении Леонти Мровели, как справедливо заметил Г.А. Меликишвили, речь, безусловно, идет о западных областях Центрального Кавказа, т.е. о районе Приэльбрусья . Это подтверждается и припиской средневекового комментатора, который «гору Кавказ» называет Эльбрусом. Так, разъясняя слова Леонти Мровели о том, что северной границей территории Таргамоса является «гора Кавказ», он пишет, что под словами «гора Кавказ» следует понимать Эльбрус («Кавказ − это Албуз »). Это примечание уточняет, что в словосочетании «до рубежей Кавказа» под Кавказом подразумевается горная цепь, тянущаяся не до Черного моря, как это иногда ошибочно понимают некоторые современные исследователи, а лишь до горы Эльбрус. Далее, к западу от горы Эльбрус, на территории до Азовского и Черного морей проживали древнеадыгские племена. Восточная граница, отделявшая кавкасиан (нахов) от лекан (дагестанцев), проходила по реке Ломеки (на нахских языках – горная река), обычно отождествляемой с рекой Терек. По мнению В.Б. Виноградова, граница между леканами и кавкасианами, проведенная Леонти Мровели по реке Ломеки (Терек), почти совпадает с линией разграничения между «кобанской и каякентско-хорочоевской археологическими культурами по территории Чечни, т.е. в непосредственной близости от р. Терек ».
Вместе с тем, поскольку мы не располагаем какими-либо материалами, хотя бы косвенными, которые могли бы свидетельствовать о проживании дагестанских племен (лекан) на правобережье верховья Терека – как в древности, так в более поздние эпохи, нет полной уверенности в том, что реку Ломеки Леонти Мровели следует отождествлять с рекой Терек. Под именем Ломеки (Горная река) могла быть известна любая горная река, отделявшая нахов от дагестанцев. По мнению Р. Арсанукаева, название Ломеки у Леонти Мровели «относится не к Тереку, а к Аргуну, истоки которого находятся на относительно небольшом расстоянии от истоков Терека », что, кажется, выглядит более предпочтительно, тем более что граница между кобанской и каякентско-хорочоевской археологическими культурами проходила как раз несколько восточнее реки Аргун.
Во всяком случае, если и идентифицировать Ломеки с Тереком, то следует, видимо, полагать, что у Леонти Мровели речь идет о границе между нахскими и дагестанскими племенами (кавкасианами и леканами), проходившей не в верховьях, а в срединном течении Терека, от места впадения в него Сунжи и разворота на север. Если принять во внимание предложение В.Б. Виноградова о проведении границы между кавкасианами и леканами по линии, разграничивающей кобанскую и каякентско-хорочоевскую археологические культуры, то такое предположение подтверждается тем, что северо-восточные границы распространения кобанской культуры отодвигаются «в полупустынные ныне степные районы междуречья Кумы и Терека ».
К сожалению, Леонти Мровели дает сведения лишь о западных и восточных границах расселения кавкасиани. Вместе с тем, основываясь на его данных о северной границе Картли, можно попытаться установить линию раздела территории Кавкаса и Картлоса. Одному из сынов Таргамоса Картлосу были определены такие границы: «…с севера рубежи Гадо, Малая Гора, что отходит ветвью от Кавказа и примыкает к окончанию Гадо, которую ныне именуют Лихи ». Гадо, или Лихи, – это Суромский хребет, делящий Южный Кавказ на восточную и западную части и окаймляющий Картли с запада и северо-запада. Поэтому говорить о Лихском хребте как о северной границе Картли, как это иногда случается в литературе, было бы не совсем верно. У Леонти Мровели речь идет о двух горах – Гадо и Малой горе, «что отходит от Кавказа и примыкает к окончанию Гадо» (Лихи). По Малой горе и окончанию Гадо и проходят северные рубежи Картлоса.
Какая гора имеется в виду под Малой в сообщении Мровели, уточняет «Мокцевай Картлисай», где северные границы Картли проводятся по горе Цроль: «И держал при себе царь Александр сына царя Ариан-Картли Азо, и дал ему в резиденцию Мцхета, назначив границами Эрети, Эгрисцкали, Армению и Црольскую гору, и ушел ». Црольская гора «Мокцевай Картлисай» – то же, что и Малая гора Леонти Мровели. Это, по всей видимости, горный хребет, пролегающий от северо-восточного отрога Лихского (Суромского) хребта, т.е. «окончания Гадо», на юго-восток, параллельно Главному Кавказскому хребту, и служащий водоразделом между реками Большая Лиахви и Проне. Местность под названием Цроль по сей день существует в Джавском районе современной Южной Осетии. Все вышесказанное подтверждается и тем, что в армянской версии «Картлис цховреба» граница удела Картлоса проведена от Кларджети до реки Лех (Леаухи, Лиахви) на севере , т.е. до подножья Црольской (или Малой) горы.
Далее, рассказывая о событиях начала II в. до н. э., Леонти Мровели сообщает, что на границе Дурдзукети и Картли были построены врата Дарубал, которые, как отмечено выше, соответствуют Сарматским (Цилканским) воротам у Жинвали. Следовательно, можно предположить, что, по древнегрузинской традиции, граница между уделами земель Картлоса и Кавкаса шла от северных отрогов Лихского (Гадо) хребта по Црольской горе до ворот Дарубал (Сарматские ворота античных авторов, Дурдзукские – арабских, Цилканские − «Ашхарацуйца»), расположенных около Жинвали (Жинвани). Как видно, пограничная линия между землями Картлоса и Кавкаса практически полностью совпадает с южными рубежами нахаматеан «Ашхарацуйца», проходившими, как указано выше, по границе Азиатской Сарматии с Картли. Факт пролегания границы между картвелами (грузинами) и кавкасианами (нахами) по вышеуказанной линии фиксируется в древнегрузинских письменных источниках, по крайней мере, начиная со II в. до н. э.
Грузинская историческая традиция донесла свидетельства о проживании древних нахских племен также и на севере Колхиды, на территории между Главным Кавказом и горной цепью Эгрисского и Рачинского хребтов. Как пишет Леонти Мровели, Картлийский царь Саурмаг (вторая половина III в. до н. э.) «привел с собой всех – половину рода кавкасианов. Некоторых из них сделал родовитыми, остальных посадил в Мтиулети, от Дидоети до Эгриси, которая есть Суанети ». Конечно, данное сообщение нельзя воспринимать в буквальном смысле, утверждая, что царь Саурмаг мог осуществить в то время столь грандиозное переселение нахских племен – так, чтобы те за короткий период времени заняли территорию от Дидоети (Дагестан) до Сванети (верховья Ингура). Как отмечает в связи с этим Г.А. Меликишвили, «ясно, что здесь имеется попытка объяснить, откуда появились кавкасиани …на южных склонах Кавказа ».
Таким образом, на нарисованной в древнегрузинском источнике этнической карте древнего Кавказа нахские племена – кавкасиани, занимают северные и южные части всего Центрального Кавказа. При этом границы страны нахов – кавкасиани грузинского историка и нахаматеан армянского географа, полностью совпадают: на западе – Приэльбрусье и верховье Ингури, на юге – Эгриссский и Рачинский хребты, северные отроги Лихского хребта, Цилканские (Дурдзукские, Сарматские) ворота у Жинвали. К сожалению, ни армянский, ни грузинский источники не дают никакой информации о северных рубежах древней страны нахов. Можно лишь предположить, что на севере территория расселения нахов доходила до степных районов, где нахи граничили с кочевыми племенами.

3. Малхи

Если предложенная армянским географом и Леонти Мровели локализация нахских племен (нахаматеан, кавкасиани) в I тысячелетии до н. э. верна, то, естественно, эти племена должны были граничить с древними абхазами и адыгами (черкесами), а также иметь с ними тесные и длительные этнические контакты. В таком случае нахские этнонимы не могли остаться неизвестными для соседних кавказских народов. Однако, к сожалению, отсутствие у этих народов в древности письменности (во всяком случае, до нас не дошло никаких письменных памятников) не дает возможности узнать, под каким именем нахи были известны древним абхазам и адыгам. Вместе с тем, название крупного этнического массива на Кавказе I тысячелетия до н. э., каковыми представляются нахи того времени, могло быть зафиксировано в дошедшем до наших дней богатом фольклоре абхазов и черкесов.
В связи с этим привлекает внимание этноним малх, сохранившийся в абхазском и адыгском фольклоре. В ряде сказаний абхазского нартского эпоса, относимых к древнейшим слоям, абхазские нарты при международных контактах часто сталкиваются с этнической группой (племенным объединением), выступающей под названием малхуз (варианты – мархуз, матхуз), где формант уз является этническим показателем (т.е. речь идет о малхийцах, или мархийцах, или матхийцах ). Если судить по сказаниям, древние абхазы и малхузы (матхузы, мархузы) на протяжении длительного времени находились в тесном контакте друг с другом. Взаимоотношения малхов и абхазских нартов были многогранными: эти народы вместе совершали успешные военные походы против великанов, отражали нападения полчищ неких рыжих, светловолосых людей, иногда они враждовали между собой – в частности, на почве похищения невест, и т.д.
В адыгском фольклоре среди имен, которые обозначали народы, но впоследствии стали обозначать героев (например, Алиг – греки, Татащ – татары и др.), также присутствует имя Малх . Для обозначения какого этноса употреблялось название малх у древних адыгов и абхазов, можно установить достаточно определенно из сохранившегося в современном адыгском языке этнонима мыщхыщ, которым адыги до недавнего времени называли вайнахов . Нетрудно заметить, что в названии мыщх (или мыщхыщ, где конечная шипящая аффриката «(ы)щ» не исконна, а является характерным для адыгского языка приращением к терминам), имеем измененную форму малх (малх > мыщх) с закономерными переходами восточнокавказских «а» и «л», соответственно, в «ы» и «щ» западно-кавказских языков (а > ы, л > щ). Например: день – вайнахское (чечено-ингушское) малх, западно-кавказское (абхазо-адыгское) мыщ, мыш; белый – вайнахское лха, абхазо-адыгское шкуа, щкуа; нога, след – вайнахское лар, абхазо-адыгское щап и т.д.
Следовательно, можно предположить, что, возможно, в прошлые эпохи абхазам и адыгам нахи были известны под именем малх (малхуз), именем, которое сохранено в древних пластах абхазских и адыгских нартских сказаний. Если в фольклоре (абхазском и адыгском) название малх было «законсервировано», как это обычно бывает, то в живом языке, в соответствии с законами его развития, этноним малх в адыгском варианте со временем трансформировался в мыщх.
Этноним малх в нахской этнонимии находит реальное подтверждение в лице родоплеменной группы (тейп) малхийцев (малх-ий), населявших высокогорную историческую область Чеченской республики Малхиста, расположенную на левом берегу Аргуна, между руслами рек Мешихи и БIастахи. Нахские малхи также названы среди народов Центрального Кавказа в грузинском письменном источнике ХIII в..
История и культура малхов, как и происхождение их этнического имени, давно уже представляет большой интерес у ученых. Археологические раскопки в Малхисте обнаружили яркие материальные памятники, «свидетельствующие о силе, многочисленности и достаточно высокой культуре этого нахского племени, уходящей в глубь древности ». В ущельях рек Мешихи и БIастахи сохранились обломки множества древних сооружений, боевых и жилых башен, некрополей. Поражает своим великолепием древний культовый центр Малхисты ЦIойн-пхьеде. Это некрополь, город мертвых, состоящий из полусотни каменных склепов . Судя по дошедшим до наших дней преданиям, в далекие времена Малхиста была военно-политическим центром, и именно здесь, у подножия самых высоких гор, в ущелье, где быстрое течение Аргуна образует широкую дельту, один раз в год собиралось тогда общевайнахское войско .
В настоящее время этноним малх (малхий) имеет локально-территориальный характер, и его носители до сих пор проживают в области Малхиста. Однако, как можно будет увидеть ниже, термин малх-ий в древности имел более широкое содержание. Лингвистами (А.Н. Генко, Ю.Д. Дешериев, В.И. Абаев, К.З. Чокаев, И.Ю. Алироев и др.) установлено, что этноним малхи происходит от нахского слова, обозначающего солнце (чеченское и ингушское – малх, бацбийское – матх, аккинское – марх ). Название малх-ий (малх) состоит из двух компонентов: ма значит солнце; лх//тх «представляет собой название древнейшего верховного бога нахов ». Следовательно, Малх означает Бог солнца и состоит из слов ма – солнце, и тха – бог.
Как хорошо известно, в древности практически у всех народов мира на определенной стадии их исторического развития большим почитанием пользовался культ солнца и огня. К сожалению, пантеон нахских языческих богов пока еще недостаточно изучен и не систематизирован, что не позволяет нам сразу же ответить на вопрос, являлся ли бог солнца Малх(Матх, Марх) обще-нахским или, скажем, только локально-племенным. Тем не менее, в настоящее время можно с уверенностью утверждать, что имеющийся археологический и этнографический материал дает яркое свидетельство о повсеместном распространении и большой популярности культа солнца в древности – как у нахов, так и у других кавказских народов. Все данные, которыми мы сегодня располагаем, свидетельствуют, что корни этого культа уходят в глубокую древность, к периоду еще пракавказской этноязыковой общности.
Слово тхьэ в значении бог среди кавказских языков существует и в адыгском. Как считают М.А. Кумахов и З.Ю. Кумахова, «многочисленные попытки объяснить происхождение тхьэ бог на собственно адыгской почве неубедительны
… Нельзя признать обоснованным отождествление тхьэ с греческим theos (бог )». Учитывая «изолированное, локальное положение названия тхьэ (бог) в адыгских языках, т.е. отсутствие лексических параллелей в родственных языках (абхазском, убыхском), … отсутствие его как названия верховного бога в адыгских эпических традициях», они допускают возможность проникновения данного слова в адыгскую мифологию из других языков .
Однако присутствие слова тхъа в значении бог как в нахской, так и в адыгской мифологии позволяет говорить о его общекавказских корнях. Ничего, разумеется, не утверждая, отметим, что кавказоведами на основе сравнительно-сопоставительного анализа пантеона божеств кавказских народов установлено, что единый верховный бог существовал у представителей кавказской этноязыковой общности еще в VIII – V тысячелетии до н. э. Весь имеющийся материал свидетельствует о том, что в этой общности роль первотворца, т.е. верховного бога, принадлежала именно божеству солнца . Таким образом, не исключено, что слово тхъа (бог) восходит к пракавказскому языку и являлось в древности именем общего для кавказской этноязыковой общности верховного бога солнца. В пользу такого предположения говорит и тот факт, что для обозначения понятия солнце в адыгском языке используется слово тыгъэ, тыхъе (< тхъа). По мнению ряда ученых, и общее самоназвание черкесов (адыгейцев, кабардинцев, черкесов) – адыгэ, происходит от имени божества солнца тхъа (> тыхъе > тыгъэ > а-дыгэ ).
Среди космогонических божеств Кавказа культ солнца с древнейших времен занимал особое место, о чем помимо прочего свидетельствует и археологический материал. Это ясно видно во всех культурах Северного Кавказа, сменявших друг друга вплоть до позднего средневековья, начиная уже с майкопской археологической культуры . Безусловно, на всех этапах происходили сложные этнические, религиозные, политические, демографические и другие процессы, в результате которых менялось значение тех или иных культов, исчезали старые, а на их основе создавались новые главные божества, именовавшиеся уже иначе и отражавшие качественно иное состояние общества. Одной из главных причин, вызвавших данные процессы, являлось, несомненно, дробление единой кавказской этноязыковой общности и выделение групп, из которых в свою очередь формировались новые, хотя и родственные, этнические, а со временем и языковые общности. Как правило, эти процессы сопровождалось образованием новых религиозных культов, имевших в основе старые, но получавших при этом новые имена, приобретавших в связи с изменившимися условиями новые функции и отражавших новую идеологию формирующегося общества. Надо полагать, что и появление нахского имени Малх (Матх, Марх) – Бог солнца (ма + тх//лх), следует относить именно к периоду выделения из кавказской языковой семьи (точнее, из нахско-дагестанской группы кавказской этноязыковой общности) и дальнейшего формирования нахской этноязыковой общности, имеющей уже своего верховного бога. К такому выводу склоняют свидетельства, содержащиеся в археологическом и этнографическом материале, и это позволяет говорить о культе солнца как о главном в пантеоне древних вайнахов.
Наиболее яркие свидетельства существования культа солнца у племен Центрального Кавказа проявляются в археологических материалах кобанской культуры. То, что практически на всей территории распространения кобанской культуры обнаруживаются многочисленные предметы, относящиеся к культу солнца, отражено в научной литературе, поэтому не будем вновь об этом говорить . В качестве примера отметим лишь Сержень-Юртовское поселение, где открыто древнее святилище, расположенное на отдельном холме. Среди предметов ритуального характера здесь также обнаружены жертвенники, глиняные антропоморфные и зооморфные статуэтки, глиняные модели колес, пинтадеры с магическими изображениями креста, свастики и спирали . Все эти предметы служат неоспоримым свидетельством присутствия культа солнца и неба, а антропоморфные и зооморфные фигурки говорят о культе плодородия, также связанном с дневным светилом.
Стоит отметить также и древние каменные здания, сохранившиеся до сих пор в горных районах почти всего Центрального Кавказа . Эти небольшие домики, сложенные из обтесанного камня, обычно стоят на высоких скалах. Обряды моления, совершавшиеся в этих местах еще в ХIХ в. и зафиксированные многими этнографами, не оставляют никаких сомнений в том, что первоначально эти храмы были посвящены божеству солнца и огня. Обширные древние некрополи, каждый из которых имеет более полусотни наземных склепов, известных у чеченцев и ингушей как малх-каш, т.е. солнечные могилы, найдены как на территории Чечни (Малхиста, Майста), Ингушетии (храм Мага-ерды на горе Маготе, святилища Матть-лам, Мятта) и Северной Осетии (Даргавс, где находится город мертвых, называемый Маат, Матхох ). «Солнечным» является и название соседнего с Малхистой области Майста (Мааста, Маашта) и проживающего там родоплеменной группы (тейп) – майстинцев. По некоторым преданиям, Майста является прародиной едва ли не всех вайнахов .
Общенахский характер культа солнца находит свое отражение и в повсеместном изображении солярных знаков (литое из бронзы солнечное колесо-штандарт, свастика, круг с вписанным в него крестом, металлические зеркала с изображением солнечного диска с лучами, изображение солнечного диска с тотемным фетишем-рогом на древнем ингушском головном уборе курхарс, миниатюрные символы солнца, амулеты, спекторали, каменные кольца, или кромлехи, вокруг могил, всевозможные подвески в виде кругов и колец и т.д.) на различных предметах древней материальной культуры чеченцев, ингушей и бацбийцев, что отмечено многими исследователями .
На территории Центрального Кавказа найдены также многочисленные изображения тотемного волка на топорах, пряжках, свидетельствующие, по мнению ученых (И.И. Мещанинов, Е.И. Крупнов), о развитости культа волка у древних племен Центрального Кавказа. Как известно, в религиозных верованиях древних людей волк являлся помощником солнечного верховного божества и подчинялся ему.
Языческий культ солнца, особенно отчетливо проявившийся в археологических находках, находит отражение и в этнографическом материале, подтверждая, что солнечное божество было главным в пантеоне древних вайнахов. Так, во время всех празднеств, в том числе и в честь других языческих богов, все молельни были обращены на восток, и люди с благоговением наблюдали, как вдали появляется божественное солнце. Когда солнце восходило, все возносили ему хвалу и молитву:
«Божье солнце, принеси нам благодать свою». Еще совсем недавно клятва солнцем у вайнахов-мусульман приравнивалась к клятве Кораном, и при ее произнесении люди указывали рукой на солнце. Весьма часто в вайнахских народных сказках и преданиях герои-богатыри идут в бой с заклинанием Маьлх соьгахьа бу (Солнце на моей стороне ). Интерес представляет и образ девушки Малх Азни (Мялх-Азни, Малхан Азни), в имени которой, переводимом как Голос солнца несущая, звучат, по всей вероятности, отголоски восхваления солнечного божества .
Наиболее яркие свидетельства почитания культа солнца обнаружены в древнем храме Мага-ерды на горе Маготе, близ селения Салги, а также в святилищах Матть-лам и Мятта на Столовой горе. По преданиям, записанными в конце ХIХ в. Ф.И. Горепекиным, строительство храма Маги-ерды, а также башен Маготе и Магиджел возводится к легендарной личности Маго, явившемуся из Шами (Шеми ). У Маго (по другим вариантам – Магал) жили ручная змея, которая говорила человеческим голосом и была с хозяином в большой дружбе, и маленькая ручная птичка (хьазилг), а в особом сундуке были спрятаны небесные звезды. По словам ингушского старца Эльджеркиева Эльбузура, коренного жителя села Салги, «место, где жил святой человек Маго и где похоронен он, до сего времени у нас считается святым», и еще совсем недавно жители села Салги ходили туда молиться и приносили жертвы . Вот как описывает молитву в Маги-ерды Ф.И. Горепекин: «…место это находится на высокой горе Маготе, что против селения Салги Хамхинского общества. Здесь, среди чудного соснового леса, на вершине высокого утеса, стоит небольшой домик, сложенный из обтесанного камня… Он стоит на самом краю обрыва, с другой стороны обнесен каменной оградою, в которой чередуются небольшие ниши. Домик этот называется Эльгыц, по преданию, построен самим Маго, где он и молился. Два раза в год, летом и зимою, к этому капищу жители села Салги собираются для молитвы. Посторонние допускаются лишь с согласия стариков. Когда приходит время молиться в Мага-те, в селении все ожидают дня, когда случится малх-цары-болльи-хха, т.е. когда солнцу время из дому выходить. Старики говорят, что солнце имеет два дома – один летний, другой зимний. Когда летом бывает самый большой день, в Магль-бут, т.е. в пакостный месяц (соответствующий июню), называемый Эттинь-гий-хха, т.е. время приносить летнюю жертву, …солнце… уходит в свой зимний дом и возвращается опять через шесть месяцев – в день наибольшего солнцестояния. Старики зорко смотрят, когда придет Эттинъ-гий хха, а узнают это они так: когда солнце даст свою тень от косяка дверей высокой башни и эта тень ляжет на заметку другой противоположной башни, то с этого момента время дня уменьшается, и, следовательно, настало время молиться… ». Все это достаточно красноречиво указывает на то, что космогонический культ солнца и огня, органически связанный с культом плодородия, был главным в древневайнахском языческом пантеоне. Довольно веским аргументом в пользу общенахского характера божества солнца Малха являются этногенетические предания чеченцев и ингушей.
По одному из вариантов этногенетических преданий чеченцев, записанному А.П. Берже, легендарным родоначальником всех чеченцев был Молкх . И.А. Дахкильгов уточняет, что имя Молкх восходит к Малх . А по преданию ингушей, легендарным родоначальником всех ингушей является Мага . В данном случае к понятию ма (солнце) прибавляется, видимо, имя легендарного предка ингушей Га, в образе которого также прослеживаются яркие черты солярного культа. Так, по сказаниям, Га приходится сыном солнцу (Ма), носит медную обувь и в критические минуты всегда взывает о помощи к отцу-солнцу . Как отмечено выше, древний храм, носящий имя Мага – Мага-ерды, был также посвящен солнечному божеству. Все это ясно свидетельствует о том, что имя легендарного родоначальника ингушей также происходит от имени бога солнца .
Таким образом, по этногенетическим преданиям, имя мифического прародителя чеченцев и ингушей восходит к понятию Малх (Мага, Матх, Марх) – Бог солнца. Отсюда со всей очевидностью следует, что культ солнца и огня носил общенахский характер и бог солнца Малх являлся общенахским верховным богом. Как известно, в древности переход имени верховного божества в этноним был закономерным явлением. «Названия очень многих племен таят в себе имена богов-покровителей. Можно без особого преувеличения сказать, что имя племени – это имя бога ». Следовательно, сохранившийся в древних пластах нартских сказаний абхазов и адыгов этноним малх свидетельствует о том, что соседним народам нахи были известны под именем своего верховного бога Малх. Примечательно, что все варианты названия (малх-уз, марх-уз, мат-хуз), сохранившиеся в абхазском древнем эпосе, находят свои надежные параллели и объяснения в нахских языках. Видимо, диалектные варианты (матх, марх, малх) сосуществовали в нахских языках с древнейшего периода. Об этом свидетельствуют древние топонимы, образованные от имен Малх и Матх (или мат, с закономерным выпадением «х» в сложных словах) и связанные с языческими храмами и святилищами . Как хорошо известно, в топонимии сохранились многие древнейшие теонимы, именами богов были названы многочисленные объекты – города, крепости, поселения, святилища и т.д., во множестве стран мира.
Со временем, с изменением исторической обстановки, а также этнической и политической ситуации, вероятно, произошла и смена верховного бога нахов. Имя Малх, применявшееся для обозначении общенахского верховного бога, в процессе дальнейшего развития и расселения нахских племен, видимо, утратило свое первоначальное значение и превратилось в имя легендарного прародителя нахских народов – чеченцев и ингушей (Малх, Мага). О подобном явлении постепенного смыслового и фонетического расхождения первоначально общих для родственных племен божеств, писал еще Д. Фрезер: «Могло случиться так, что одни и те же божества, когда-то почитавшиеся общими предками до расселения племен, в процессе дальнейшего развития так переродились…, что неузнаваемой стала их первоначальная тождественность ».
Таким образом, появляются веские основания считать, что в нартском эпосе кавказских народов – абхазов и адыгов, нахи упоминаются под именем их верховного бога – Малх. Здесь стоит вспомнить современное осетинское название ингушей – махьал (макьал), махьалон (макьалон), связь которого с нахским словом малх//матх (магал) кажется вполне очевидной. Существует мнение, что осетинское название ингушей – махьал (макьал), происходит от наименования реки Махьалдон, которое, в свою очередь, связывается с именем птицы макхыл (коршун, стрепет ). Однако это мнение подвергнулось убедительной критике в научной литературе как неоправданное . Кроме того, коршун на осетинском языке зовется циусур, а махкыл – его ингушское название. Сомнение в правильности этимологии Махьалдон как Коршун-река отпало бы, если бы и ингуши называли эту реку Махьал, но она у них известна под именем Армхи.
Осетинское махьал (маккьал) В.П. Кобычев справедливо отождествляет с именем родоначальника ингушей Мага, часто выступающего в преданиях также под именем Магал, который после прибытия из западной части Центрального Кавказа обосновался в Джейрахском ущелье, в селении Магал (Магалт ). В данном случае важны приведенные ученым убедительные доказательства тождества Мага (Магал) с Макьал (Махьал), а также ярко проявляющийся в сказаниях солнечный характер данного образа: все это в конечном итоге приводит нас к имени общенахского верховного бога Малх (Бог солнца). Поэтому, осетинское название ингушей махьалон более правомерно возводить к имени Малх, вследствие метатезы принявшему в осетинском языке форму махьал-он (малхи → махли → махал → махьалон), как это часто бывает с этнонимами в другой языковой среде (например, абазги//абхазы//абзахи, леги//гелы, лакз//лазк и др.). Замечателен в этой связи тот факт, что форма махли встречается также и у чеченцев. Так, М.Х. Ошаев пишет, что в горной Чечне его «информатор-чеченец считал себя потомком Махло, а о том, что осетины называют ингушей махьалон, он не знал ».
Как известно, чеченцы и ингуши – близкородственные народы. Несмотря на определенные различия, современные чеченцы и ингуши при общении наряду с нохчо (чеченец) и галгай (ингуш) часто используют в качестве самоназвания этноним вайнах (вай-нах, вейнах – наш народ, ты нашего народа), то есть Мы – в отличие от Они, в котором отражается общее этническое самосознание этих народов и их единство. Очевидно, что имя верховного божества нахов Малх (махьал), употреблявшееся у ираноязычных осетин в собирательном значении, как общее наименование древних вайнахов, впоследствии перешло в название одного из вайнахских народов, живших по соседству с осетинами, − ингушей, а позднее и в название реки, на берегу которой проживали махьалоны-ингуши. Примечательно, что в осетинском фольклоре, как и в адыгском, имя Малх (Мальхсаг) сохранилось в основном, неизмененном виде, в то время как в живом языке трансформировалось в Махьал (Махьал-он).
О том, что термин малх//махл//махъал в прошлом являлся общенахским этнонимом, свидетельствует еще один факт. Согласно «Ашхарацуйцу», на южном склоне Кавказского хребта, в верховьях Арагви в раннем средневековье проживало племя гудамакары, и в этом месте до настоящего времени сохранился топоним Гудамакар. Еще А.Н. Генко сопоставил термин гудамакар с осетинcкими названиями ингушей (махьал) и тушин (гудан). По его мнению, термин гудамакар состоит из двух слов – гудан и макар, первое из которых – гудан, имя, которым осетины зовут тушин, а второе (макар) представляет собой измененное махьал; в итоге получаем гуданские махьалы .
Гудамакары «Ашхарацуйца» локализуются к востоку от Гудамакарийского хребта по ущелью реки Гудамакарская (Черная) Арагви. Следовательно, осетинское общее наименование северокавказских вайнахов махьал должно было распространяться и на южных вайнахов. Появление понятия гуданские объясняется тем, что в верховьях реки Пшавская Арагви, в Хевсуретии находится древнее языческое святилище Гудан, которое в прошлом было главным святилищем этих мест . Как известно, в древности люди часто называли себя по имени своего главного святилища, например, хевсуры до недавнего времени говорили о себе: «Я раб святилища Гуданского ». Нет сомнений также в том, что и в более раннюю эпоху жители этого региона нахи (малхи) называли себя гуданскими, что для осетин должно было звучать как гуданские малхи (Гуданмахьал − Гудамахьар – Гудамакар). С течением времени значение термина гудамакар сузилось и стало изпользоваться для обозначения только жителей ущелья Гудамакарской Арагви.
Представляется возможным объяснить и причину того, почему осетины перенесли название гудан на тушин. Известно, что часть жителей расположенного в Тушетии Панкийского ущелья (верховье Кахетинской Алазани) являются переселенцами с южного и северного склонов центральной части Главного Кавказа (например, фьаппицы Цьаро). Перемещение населения с указанных мест, в том числе и в обратном направлении, происходило с давних времен . Следовательно, люди Гуданского святилища, переселившись в Тушетию, продолжали поклоняться своему главному святилищу, а значит, оставались гуданскими, но только теперь они были уже тушетскими гуданами.
Здесь же следует отметить тот примечательный факт, что гудамакары, хевсуры, тушины и пшавы называли свою землю Самзео, «предполагая, что она является царством солнца, страной солнечников ». В слове самзео, где мзе означает солнце, компонент са В.В. Бардавелидзе рассматривает как грузинский префикс принадлежности. Однако не исключено, что в данном случае элемент са – это вайнахское слово, означающее земля, страна, слово, которое в вайнахских языках обычно и образует топонимы, «сочетаясь, главным образом, с названием местностей и божеств ». Такое объяснение, кажется, более соответствует значению слово самзе – страна (земля) солнечников, или страна (поклонников) солнца. Обращает на себя внимание и тот факт, что понятие Самзео – страна (поклонников) солнца, сохранилось только у горцев (пшавов, хевсур, гудамакар, тушин и др.), принадлежность которых в древности и в средневековье к вайнахскому этническому миру давно уже не вызывает сомнений в научной литературе, в то время как среди населения остальной части современной Восточной Грузии это понятие не встречается .
Таким образом, в абхазских, адыгских и осетинских нартских сказаниях сохранен древний общенахский этноним малхи, являющийся производным от имени общенахского верховного бога – Малх. В качестве этнонима название малх сохранилось и поныне в имени ингушей махъалон и нахского тейпа малхий.
На первый взгляд, может показаться, что предлагаемая интерпретация языческого пантеона и этногенетических преданий чеченцев и ингушей входит в противоречие с тем, что верховным богом в языческом пантеоне чеченцев и ингушей является Диела (Дъяла, Дала). Однако на самом деле здесь нет никаких противоречий. Как известно, у многих древних народов на протяжении их истории менялись верховные божества. Происходило это по самым разным причинам, чаще всего – политического характера. В результате объединения племен, которое могло происходить как путем межплеменных войн за главенство, так и мирно, перед лицом внешнего врага, божество племени, возглавившего такой союз, становилось верховным богом. Так, по мнению И.Ю. Алироева, в древневайнахском пантеоне верховными богами в разные периоды были Дъяла, Тхьа, Цу (ЦIу ).
Из-за отсутствия соответствующих источников информации трудно с точностью указать, в какие именно периоды древней истории нахов божества Малх (Матх) и Дъяла являлись верховными богами. По мнению Р.И. Сефербекова, Дъяла был верховным богом единой «северокавказской этнической общности эпохи древности ». Однако бог Дъяла присутствует в пантеоне божеств нахских и дагестанских народов, в то время как у абхазов и адыгов он не известен. Можно, конечно, предположить, что у последних с течением времени имя божества Дяла могло быть утеряно. Но более веротным представляется, что Дъяла был верховным божеством в период нахско-дагестанской этноязыковой общности. Появление Малх (Матх, Марх) в качестве верховного бога нахов относится, вероятно, к периоду распада нахско-дагестанской общности на нахскую и дагестанскую, произошедшему в конце III – начале II тысячелетия до н. э. Формирование нахской этнической общности неизбежно требовало замены старого верховного бога на нового, который соответствовал бы сложившимся новым историческим условиям. Таким божеством, явившимся верховным богом нахов во II и I тысячелетии до н.э. следует, скорее всего, считать Малх (Матх) (Ма + Тхъа//Лхъа) – Бог солнца. Сказанное, безусловно, не исключает существования божества по имени Диела (Дъяла) параллельно с верховным богом Малхом и почитания его в качестве локально-племенного. Позднее – вероятно, в раннесредневековый период, на смену Малху в качестве верховного бога, по-видимому, выдвигается Диела (Дъяла).
К сожалению, нет прямых доказательств, подтверждающих вышеизложенную гипотезу, но я не стал бы выносить ее, если бы не было для этого определенных оснований. Прежде всего, на факт функционирования божества Малх в качестве общенахского верховного бога на ранних этапах истории указывает то, что имя Малх (Матх, Марх) сохранилось в архаичных пластах нарского эпоса кавказских народов – абхазов и адыгов. Разумеется, в сказаниях отражен тот период, когда Малх (Бог солнца) являлся верховным божеством древних вайнахов. Однако нартский эпос, конечно, не является документом, и использование содержащейся в нем информации в качестве исторического источника для определения периода времени, в который название малхи использовалось для обозначении нахов, весьма сложно и рискованно. И все же, учитывая плодотворные попытки многих ученых (В.Ф. Миллер, Г. Дюмезиль, В.И. Абаев, Ш.Д. Инал-ипа, В.Г. Ардзинба, В.Б. Виноградов, Л.С. Клейн, Г.В. Цулая, В.А. Кузнецов, Д.С. Раевский, Ф.Х. Гутнов, Е.Е. Кузьмина, А.А. Туаллагов, Ю.А. Дзиццойти и др.) выявить фольклорно-исторические параллели в кавказском нартском эпосе и в истории его создателей, а также постоянно растущий интерес историков и археологов к нартскому эпосу кавказских народов как источнику исторической информации, рискнем высказать свое предположение.
Как отмечают специалисты, наиболее ранние пласты кавказского нартского эпоса формировались, по-видимому, в эпоху неолита, во времена расцвета классического матриархата, и гораздо ярче, чем в других национальных сказаниях, это проявляется в абхазском эпосе . Сравнительно-исторический анализ нартских сказаний кавказских народов показывает, что в них наиболее полно отражена именно эпоха патриархально-общинных отношений, их распада и расцвета военной демократии, т.е. тот период, который в культурном отношении соответствует завершению бронзового в. и началу в. железного, т.е. первая половина I тысячелетия до н. э.
В научной литературе давно получил признание также и тот факт, что в определенных циклах нартского эпоса адыгов, абхазов, осетин, вайнахов (нарторстхойский эпос) «независимо друг от друга отражены великие события, имевшие место на Кавказе с середины I тысячелетия до н. э. ». Исследователи все чаще склоняются к тому, что в древних пластах абхазской, адыгской и вайнахской нартиады отражена борьба коренных народов Кавказа с нашествием скифо-сарматских племен и что отголоски этих событий могли получить отражение также в античных источниках (Аполлоний Родосский ). В абхазских и адыгских нартских сказаниях постоянно действующие враги этих народов этнически неопределенны, но обычно «голубоглазые и светлоголовые люди» связываются со скифскими и сарматскими племенами . В абхазском нартском эпосе и в сказаниях об Абрыскиле, абхазском Прометее, враждебные племена выступают под названием а-уапшь//уапс, что значит рыжые (светлые) люди . В войнах против уапсов//уапшьов – рыжеволосых (светлоголовых) людей, абхазские нарты часто выступают в союзе с малхузами (матхузами, мархузами). Абхазские нарты и малхузы общими усилиями отражают нападение рыжеволосых людей (уапсов//уапщов), а также успешно совершают совместные военные походы против них.
В связи с этим напомним, что у абхазов до настоящего времени сохранился этноним уапс (уапшь) – так абхазы называют осетин. Факт употребления абхазами этнонима уапс (рыжеволосые люди) для обозначения именно осетин, потомков по языку ираноязычных племен, мы вправе рассматривать как безусловное свидетельство того, что в абхазских нартских сказаниях речь идет о совместной борьбе абхазских нартов и малхов (нахов) именно против кочевых ираноязычных племен во времена их нашествий на Кавказ. Видимо, в абхазских и адыгских нартских сказаниях действительно отражена совместная борьба автохтонных народов Кавказа – в данном случае, абхазов, адыгов и нахов (малхов), против нашествий азиатских кочевых племен, часто случавшихся как в I тысячелетии до н. э., так и в последующие эпохи.
Не исключено, что отголоски описанных выше событий могли быть отражены и в античных источниках. В этой связи нельзя не вспомнить сообщения Аполлония Родосского (III век до н. э.), уже упоминавшиеся в исследовательской литературе (М.П. Абрамова, В.Б. Виноградов, А.А. Туаллагов и др). Аполлоний Родосский, повествуя о легендарном путешествии аргонавтов, вкладывает в уста Язона слова, в которых тот обещает царю колхов Аэту в обмен на Золотое руно помощь в борьбе с враждебными савроматами. Источником данного сообщения мог быть Эфор, использовавший перипл IV в. до н. э. В таком случае не исключено, что Эфором было зафиксировано крупное нашествие сарматов на центральные районы Кавказа, имевшее место в конце IV в. до н. э., в отражении которого, видимо, приняли участие народы не только Северного, но и Южного Кавказа. Даже те скудные сведения, которыми располагаем (совместная борьба кавказских народов –таргомосиан, против пришлых кочевых племен – хазар, и абхазских нартов и малхузов – нахов, против рыжеволосых людей; попытка использования колхидским царем Аэтом аргонавтов против сарматов и т.д.), в совокупности позволяют говорить о существовании в I тысячелетии до н. э. политических и военных союзов кавказских народов, создававшихся перед лицом внешней угрозы.
Весьма примечательно и то обстоятельство, что сведения о совместной с малхами борьбе абхазов и адыгов против ираноязычных (рыжеволосых) племен, содержащиеся в древних абхазских и адыгских эпических сказаниях, могут иметь подлинную историческую основу – подтверждается параллельным преданием, сохранившимся в нартском эпосе осетин, потомков пришлых ираноязычных племен. Так, в абхазском и адыгском варианте нартского эпоса главный герой Сосрыкуа гибнет от руки своих сородичей, которые в абхазской версии бросают в него с горы каменную глыбу, а в адыгской − колесо. В осетинской версии нартского эпоса двойник Сосрыкуа Сослан также гибнет от колеса . Как известно, колесо – самый распространенный символ солнца, но в данном случае интерес представляет то, что колесо посылает враг осетинских нартов могущественный небожитель Мальсаг.
По определению А.Н. Генко и В.И. Абаева, Мальсаг (варианты – Бальсаг, Марсаг, Марсуг) – нахское слово, означающее Человек-солнце (Малх – саг) , а точнее – Человек (люди) бога солнца. В осетинских сказаниях именно небожитель (бог) Мальсаг (Человек бога солнца) изображен давним недругом, противостоящим осетинским нартам при их продвижении на Кавказ. Мальсаг, представленный в осетинском эпосе как сила, враждебная осетинским нартам, – мифический персонаж, но, как справедливо отмечают В.И. Виноградов и К.З. Чокаев, за ним стоят реальные исторические силы в лице нахских малхов, в кровопролитной и жестокой борьбе защищавших свои территории от экспансии ираноязычных племен в период их первоначального нашествия на Центральные районы Кавказа . Следовательно, согласно сохранившимся сказаниям осетин, потомков по языку ираноязычных племен, в период натиска этих племен на центральные районы Кавказа им противостояли малхи.
Все это дает веские основания для утверждения, что в I тысячелетии до н. э. нахские племена были известны своим соседям (древним абхазам, адыгам и ираноязычным племенам) под именем общенахского верховного бога – Малх. Именно к этому периоду следует относить и существование в развитой форме общенахского верховного бога Малх. В таком случае следует признать, что в I тысячелетии до н. э. древневайнахские племена находились в непосредственном этническом контакте с древнеабхазскими и древнеадыгскими племенами. Разумеется, в I тысячелетии до н. э. нахские племена могли одновременно граничить с абхазами, адыгами и ираноязычными племенами лишь в том случае, если они к тому периоду проживали на территории всей центральной части Кавказа, включая южную и северную части Главного Кавказского хребта. В связи с этим обращают на себя внимание топонимические образования с основой малх, распространенные по Центральному Кавказу, которые, как кажется, следует связывать с нахским малх. Помимо уже отмеченных областей Малхиста и Майста, это местность Малхар на левом берегу Терека в Северной Осетии , а также крепость Малкара на поляне Хорбадын Къулакъ в Верхней Балкарии. По-видимому, с этнонимом малх связан также и гидроним, соответствующий реке Малка в КабардиноБалкарии. Как отмечает Д. Коков, название Малка не поддается истолкованию ни на адыгской почве, ни на тюркской (карачаевской и балкарской ). Гидронимы в своей массе более устойчивы во времени, и многие из них связаны с этнонимами, поскольку рассказывают об этническом составе древнего населения, обитавшего на берегах рек, о племенных территориях и тотемах. Установлено, что одним и тем же именем могли называть племя, закрепленную за ним территорию и реку, протекавшую по этой территории. Например, древние пермяне употребляли слово кам для обозначения реки и проживавшего возле нее племени, а русское название Чудского озера произошло от обитавшего на его берегах народа чудь и т.д. Аналогичным случаем, скорее всего, является и гидроним Малка, протекавшая по территории расселения малхов, и поэтому получивший у древних адыгов такое название. В пользу данного предположения говорит и тот факт, что на протяжении более трехсот лет – с III по I вв. до н. э. – река Малка служила линией раздела между археологическими группами, и в этот период по ней проходила западная граница позднекобанской археологической культуры .
На берегу реки Малка, недалеко от ее слияния с рекой Терек находится также селение под названием Малка. По преданиям, записанным Ш.В. Ногмовым, на этом месте в древности был город Малка-на, а сегодня в Балкарии существует селение Мухол, которое сваны называют Малхар . Название Балкар также возводится к Малкар и нынешние тюркоязычные балкары (малкары) унаследовали свое наименование от ранее существовавшего названия страны . В пользу этого свидетельствует и то, что сами балкарцы используют термин малкар (малкар-эбзе) для обозначения абазин . Сваны по сей день называют территорию западной части Центрального Кавказа Малхар, в то время как для самих балкарцев используют слово савир. По-видимому, название малх-ар (малк-ар) сохранилось от древнейшего населения данной территории – малхов (малх-узов) .
На территории исторической Двалетии (соврем. Южная Осетия) до настоящего времени сохранены ряд древних святилищ, в названий которых отчетливо выделяется имя общенахского божества Малх, трансформированное в осетинском языке в Макхал (Макал, Махал). К ним относятся, например, святилища Макхал(габыры), расположенные рядом с селениями Къобет, Масыгуат, Къоз, Котанто, Нанита и др.
Как видно, почерпнутая из древних эпических сказаний абхазов, адыгов и осетин информация о местах проживания нахских малхов (малхузов, махалов) предположительно в I тысячелетии до н. э. практически полностью совпадает с данными о территориях расселения нахских племен того же периода, содержащимися в древнеармянском (нахаматеаны) и древнегрузинском (кавкасиани) источниках. Такое удивительное совпадение (как во времени, так и в пространстве) сведений разных источников о расселении нахских племен в районах Центрального Кавказа в I тысячелетии до н. э. вынуждает изучать эти сведения с пристальным вниманием и относиться к ним с доверием.

4. Махли античных источников

Античные авторы оставили нам довольно много этнонимов, связанных с народами Кавказа. Однако греко-римские авторы имели весьма смутные представления об этногеографии Кавказа. Как признает Страбон, «неизвестность господствует и относительно прочих северных стран, лежащих далее, ибо мы не знаем ни Вастарнов, ни Савроматов и вообще никого из живущих выше Понта ». Поэтому, учитывая, что в античной литературе тот или иной этноним мог быть изменен до неузнаваемости или же переосмыслен на основе греческой этимологии, нельзя, конечно, ожидать от авторов греко-римского мира точности при фиксации этнических наименований кавказских племен и осведомленности в вопросах местонахождения носителей этих наименований. Античные свидетельства о Северном Кавказе основаны по большей части не на непосредственном знакомстве самих авторов с фактами и описываемыми объектами, а большей частью на устных свидетельствах третьих, часто совершенно некомпетентных, лиц, которые в своих рассказах могли сильно исказить те или иные названия народов и стран. Как отмечал, например, Г.Ф. Турчанинов: «На понтийском побережье Кавказа греки столкнулись с обилием народов, с обилием их названий и самоназваний. Источник информации, вследствие многоязычия, был сложен. Грек оказывался в кругу действия самых различных форм словотворчества: звуковых подмен, калькирования, контаминации, мифологических и бытовых этимологий. Широко развитая омонимия корнеслова местных кавказских языков (напр. абхазского, черкесского) еще более усложняла положение, так как воспринималась через переводчиков ». И тем не менее большинство сохраненных античным авторами кавказских этнонимов имеют параллели в названиях современных народов Кавказа и надежную этимологию. Однако, большая часть из них труднообъяснима, а некоторые вовсе не известны в современной кавказской этнической номенклатуре. Будучи введенными в научный оборот, эти этнонимы вызывают оживленные дискуссии. Одним из таких этнонимов, с трудом поддающихся конкретной локализации и этнической идентификации, является загадочный этноним махли, упоминаемый при описании Кавказа античными авторами Лукианом Самосатским и Клавдием Элианом. По Лукиану, по своей значимости на Кавказе и близлежащих регионах, махли приравнены к скифам, сарматам, колхам и Боспорскому царству. В его сообщении о махлиях не содержится дополнительных сведений о махлиях (территория проживания, этническая принадлежность и т.д.), и уже сам этот факт подчеркивает общеизвестность и значимость данного народа, а также отражает существовавшую традицию достаточно четкого этнического отграничения махлиев от других народов. По словам Лукиана, о махлиях и их территории (так же, как и о скифах, боспорцах, колхах, савроматах) хорошо знали как современники писателя, так и представители предыдуших поколений. Знаменитый сатирик Лукиан Самосатский родился в 120 г. н.э. в городе Самосаты, на берегу Евфрата. Под его именем сохранилось 82 сочинения. Скифские темы Лукиана написаны в форме диалога и имеют морализаторское значение . Что же касается интересующего нас сочинения «Токсарис, или Дружба», то, по мнению М.И. Ростовцева, при его создании Лукиан «имел под рукой некоторый исторический и этнографический материал, взятый из источников эллинистического времени, но весь материал переработал в духе новеллы, не стремясь к исторической точности, а только желая произвести общее впечатление соответствия своего рассказа тому, что публика вообще знала или могла знать о скифах и их соседях… Здесь все приблизительно правильно, но именно только приблизительно, не история, а историческая новелла ».
Однако в последнее время все более отчетливо проявляется историческая ценность и достоверность «Токсариса» Лукиана. Исследователи отмечают, что сочинение наполнено столь богатыми бытовыми подробностями, собственными именами, конкретными, реальными этническими наименованиями, что становится ясно: автор в своей работе использовал произведения боспорских историков времен Спартокидов, а также местные предания скифо-сарматских и синдо-меотских племен . Как пишет В.Ф. Гайдукевич, «этот поздний писатель II в. новой эры имел в своем распоряжении какие-то исторические источники IV в. до новой эры ». После же находки папирусного фрагмента неизвестного ранее «Романа о Каллигоне» стало очевидно, что и автор данного сочинения, и Лукиан пользовались сходными источниками. Как отмечают исследователи, «в этих источниках – сказаниях эллинизированных крымских скифов, в поэтической форме отразились драматические перипетии конца IV–III вв. до н. э. ».
Но сообщения этих письменных источников, а также устных преданий Лукиан преобразовал в духе исторической новеллы что, конечно, затрудняет работу исследователей над текстом, хотя и не делает ее безнадежной, поскольку «перед нами обобщенно-эпическое преломление подлинных событий». Однако в задачу данной работы не входит определение историчности событий, описываемых Лукианом в «Токсарисе», – этот пласт, по-видимому, навсегда останется в сфере гипотез. Для нас важно подчеркнуть факт присутствия в сочинении Лукиана наряду со скифами, сарматами, колхами и др. народами махлов.
В «Токсарисе» Лукиана сообщается: «В Боспоре есть обычай, чтобы женихи за обедом сватались за девушек и объявляли, кто такие и почему просят быть принятыми в брачное свойство. Так и на этом обеде случилось много женихов, царей и царевичей: был Тиграпат, властитель лазов, Адирмах, правитель земли махлиев, и многие другие. Каждый из женихов должен объявить, что он приехал свататься, и потом обедать…, по окончании же обеда он должен потребовать чашу, сделать возлияние на стол и свататься за девушку, осыпая себя при этом похвалами, насколько каждый может похвастать или благородством происхождения, или богатством, или могуществом. …Адирмах, получивший предпочтение перед прочими соискателями, на другое утро должен был отвезти свою невесту в страну Меотию к махлиям ».
Среди гостей Боспорского царя был скиф по имени Арсаком. Его отправили к Боспорскому царю Левканору для сбора дани, которую боспорцы платили скифам. Арсаком влюбился в царскую дочь Мазею, но был отвергнут ею и к тому же высмеян. Оскорбленный Арсаком по возвращении в Скифию рассказал своим друзьям Макенту и Лоханту о нанесенной ему обиде. Друзья, решив отомстить, отправляются одновременно: Лохант – на Боспор за головой Левканора, а Макент – к махлиям за махлийской царевной Мазеей. Арсаком же собирает войско для предстоящей войны.
Лохант достигает Боспора и убивает боспорского царя Левканора. Макент, прибывкмахлийскомуцарю Адирмахуипредставившисьпосланникомбоспорцев сообщает ему о смерти боспорского царя и обращается к нему как к царскому зяту якобы с призывом от боспорцев занят престол, и как можно скорее отправиться в Боспор и не допустить, чтобы власть перешла к незаконнорожденному брату Левканора Эвбиоту. Ничего не подозревавший Адирмах спешит в Боспор, поручив Макенту доставить туда и Мазею. Воспользовавшись этим обстоятельством, Макент по пути похищает Мазею. Адирмах, услышав о похищении Мазеи, не доходя до Боспора возвращается в свою страну Махлию, собирает большое войско и вторгается в Скифию .
Попытаемся определить, насколько это вообще возможно, хронологические рамки рассказа Лукиана, а также территорию махлиев на основании содержащихся в рассказе данных, т.е. на основании того, что, по выражению М.И. Ростовцева, «боспорская публика вообще знала или могла знать о своих соседях».
В научной литературе уже отмечено, что под именем Левканор у Лукиана подразумевается боспорский царь Левкон . На боспорском престоле были известны два правителя с именем Левкон – Левкон I (389/88–349/48 гг. до н. э.) и эпиграфически засвидетельствованный Левкон II, правивший в третьей четверти III в. до н. э. Время правления Левкона I и его преемника Перисада стало периодом наивысшего экономического и политического подъема Боспорского царства . Но, несмотря на свою экономическую и политическую мощь, Боспорское государство и в этот период регулярно платило дань скифам, что продолжалось до конца II в. до н. э. На этой почве между боспорцами и скифами как в IV в. до н. э., так и в последующие времена часто происходили военные столкновения. Об одном из них, имевшем место во времена правления преемника Левкона I Перисада, сообщает Демосфен . Однако известно, что Левкона I никто не убивал, что затрудняет сопоставление Левканора Лукиана с Левконом I.
О Левконе II и о времени его правления известно очень мало. Единственное, что мы знаем, это то, что в конце третьей четверти III в. до н. э., в период царствования Левкона II, усилился натиск скифов на Боспорское царство и, соответственно, участились военные столкновения с ними . В одной из таких стычек, возможно, и был убит Левкон II, что как бы оправдывает идентификацию Левканора Лукиана с Левконом II. Однако такому выводу противоречит сочинение Лукиана, в котором отображено комбинация элементов исторических событий, совершившихся в разные времена, соединенная в единое историческое целое и переработанная в духе новеллы. Поэтому имя Левканор у Лукиана правильнее будет понимать как общее династическое имя боспорских царей, а не имя конкретного царя Левкона. Как известно, популярность Левкона I как выдающегося правителя Боспора была столь значительна, что последующие представители той же династии часто назывались Левконидами .
О компилятивном характере «Токсариса» Лукиана свидетельствует и упоминание в сборнике наряду с боспорцами, савроматами, скифами аланов и лазов. Как отмечает М.И Ростовцев, «литература поздне-республиканского и ранне-императорского Рима вобрала в себя и ионийских географов, и эллинистических ученых и популяризаторов: все это она соединила – по большой части механически, и связала, опять-таки механически, с тем, что было наблюдено самими римлянами или записано и зафиксировано… Что касается Рассказов Лукиана, то сочетание скифов, сарматов, меотов и боспорцев до известной степени соответствует реальным условиям эпохи эллинизма, но савроматы – наследие прошлого, аланы взяты из современной автору действительности ». Таким образом, выясненить точное время описываемых Лукианом событий весьма сложно, с определенной уверенностью можно утверждать лишь то, что временные рамки компилятивного рассказа Лукиана охватывают период второй половины I тысячелетия до н. э.
В комментариях к текстам античных авторов в издании В.В. Латышева Л.А. Ельницкий, отождествляя махлиев Лукиана с махелонами Арриана, отмечает, что махли должны быть локализованы «на севере Колхиды ». Р.Ж. Бетрозов же размещает махлиев на западном побережье Азовского моря . Однако трудно судить, на чем основана такая локализация, ибо автор не дает никаких обоснований, да и вряд ли их можно найти, так как это противоречило бы сведениям, приведенным Лукианом.
По мнению А.Т. Габуева, территорию махлиев Лукиана непросто отыскать, так как кроме Лукиана на восточном побережье Азовского моря – в Меотии, племя махлиев никто не знает . Действительно, среди меотийских племен, которые известны довольно хорошо благодаря данным древних периплов и титулатур боспорских царей, отсутствует большое племенное объединение махлиев, и это притом, что пределы Боспорского царства доходили иногда до «границ земли Кавказской и Танаиса».
И все же, несмотря на видимую сложность, детальный анализ текста Лукиана позволяет все-таки более или менее конкретизировать территорию проживания махлиев. Отправным пунктом здесь служит то, что Адирмах увез свою невесту в Меотию, к махлиям. Месторасположение Меотии (Меотида) античным авторам было известно довольно хорошо – это восточное побережье Азовского (Меотийского) моря. В то же время нельзя упускать из виду то обстоятельство, что именем Меотия древние авторы часто обозначали не только восточное побережья Азовского моря, но и территорию всего АзовскоКаспийского бассейна, и даже Аральского озера . Следовательно термин Меотия употреблялся в двух смыслах – в узко-собирательном, когда имелись в виду собственно меотийские (древнеадыгские) племена восточного и северовосточного побережья Азовского моря, и в широком, собирательном, когда имелась в виду вся территория Северного Кавказа. Поэтому локализация тех или иных племен и народностей, размещенных античными авторами в Меотии, требует тщательного исследования. И в выражении Лукиана «махлии в стране Меотии», имеем лишь общую ориентацию проживания махлиев – на востоке от Азовского побережья.
Судя по сообщению Лукиана, территория савроматов и аланов (сираки?) располагалась между Боспором и страной махлиев. Опираясь на эти данные, а также на описанный Лукианом маршрут скифа Макента из Махлии в Скифию, думается, станет возможным определить территорию проживания махлиев.
Как сообщает Лукиан, Макент, по поручению введенного в заблуждение махлийского царя Адирмаха, сопровождавший Мазею из Махлии в Боспор, по пути похищает ее: «Макент днем вез ее на колеснице, но с наступлением ночи посадил на коня … и продолжал путь уже не вдоль Меотиды, но повернул внутрь страны, оставив Митрейские горы справа … и на третий день прискакал из страны махлиев в Скифию ».
Митрейские горы Лукиана отождествляются с Гиппийскими горами – так называлась современная Ставропольская возвышенность . Однако если допустить, что Макент шел к Боспору вдоль восточного побережья Азовского моря («вдоль Меотиды»), то есть с севера, повернув и оставив Митрейские горы (Ставропольскую возвышенность) справа от себя, он должен был идти на восток, к берегам Каспийского моря, в совершенно противоположную от Скифии сторону. В таком случае текст Лукиана становится совершенно бессмысленным. На это обратил внимание Т.А. Габуев, который резонно заметил, что если локализовать махлиев на севере Колхиды, сопоставив их либо с махелонами Флавия Арриана, либо с манралами и поселением Мехлесс Птолемея, то «неясно, как можно попасть в Скифию, если один день скакать … вдоль Меотиды, а затем, повернув «внутрь страны, оставив Митрейские горы справа, … на третий день прискакать из страны махлиев в Скифию ».
Но эта кажущаяся бессмыслица вызвана неправильным переводом текста Лукиана с древнегреческого языка на русский. Дело в том, что перевод данного отрывка сопряжен с определенными трудностями. Как известно, в древнегреческом языке предлог παρα την употребляется в значении как вдоль, так и к (по направлению к). Сложность перевода текстов с этим предлогом связана с тем, что в обоих случаях предлог сочетается с винительным падежом. Отсюда нередки случаи ошибочного перевода древнегреческого текста с предлогом παρα την на русский язык . Поэтому при переводе древнегреческого текста значение указанного предлога необходимо понимать исходя из контекста.
В издании древнегреческих авторов на русском языке под редакцией В.В. Латышева в рассматриваемом отрывке Лукиана предлог παρα την переведен П.П. Прозоровым в значении вдоль («вдоль Меотиды»), и при этом, как было показано выше, текст стал бессмысленным. Совершенно ясно, что в данном случае перед нами неправильный перевод. В указанном отрывке предлог παρα την несомненно, следует понимать в значении к (по направлению к) как единственно возможном, что и было сделано в академическом издании произведений Лукиана Самосатского. В переводе Д.Н. Сергеевского текст выглядит так: «…Макент днем вез Мазею на колеснице, но с наступлением ночи посадил на коня … и поехал далее не к Меотиде, а свернул в глубь страны… » (выделено мной. – Г.Г.)
В таком переводе сведения Лукиана становятся совершенно ясными и логичными. В Скифию из Меотии вели две сухопутные дороги: одна – через территорию собственно Боспора, другая – в обход Азовского моря с севера, через Танаис (Дон). Как следует из текста Лукиана, первый день Макент шел по направлению к Азовскому морю, к Боспору, но с наступлением ночи стал двигаться уже не к Азовскому морю («далее не к Меотиде»), а свернул в глубь страны (μεσοϒειαν – буквально междуморье). В таком случае Ставропольская возвышенность (Митрейские горы) действительно остается правее от маршрута Макента, как об этом и сообщает Лукиан. Чтобы продолжить путь к устью Дона, свернув с дороги, ведшей к Боспору (в сторону Крымского полуострова), и оставив при этом Ставропольскую возвышенность справа от себя, Макент, безусловно, должен был двигаться с востока, по пути, идущему с верхнего течения реки Кубань, между Ставропольской возвышенностью и Главным Кавказским хребтом, а затем на северо-запад, в глубь материка, или междуморья (между Азовским и Черным морями), к Дону, а оттуда в Скифию. Исходя из вышеизложеного, следует заключить, что махли Лукиана проживали юго-восточнее Ставропольской возвышенности, в центральных районах Кавказа, т.е. на севере Колхиды, как об этом пишет Л.А. Ельницкий.
О махлиях на Северном Кавказе упоминает и другой античный автор – Клавдий Элиан. «Некто по имени Дионисий, по занятию купец, – свидетельствует Элиан, – часто совершавший из-за корыстолюбия многие отдаленные плавания и поднявшийся далеко от Меотиды, купил там колхидскую девушку, которую похитили махлии, одно из тамошних варварских племен » (выделено мной. – Г.Г.) По Элианау, купец Дионисий прибывает в страну махлиев, поднявшись далеко от Азовского побережья, что косвенно указывает на направление его пути к верховьям Кубани, Ставропольской возвышенности, т.е. в районы Центрального Кавказа.
Факт проникновения боспорских греков в центральные районы Северного Кавказа уже с V в. до н. э. сегодня ни у кого не вызывает сомнений – об этом свидетельствуют как археологические находки, так и сохранившиеся на них греческие надписи . Судя по найденным предметам античного импорта, Центральный Кавказ был включен в орбиту античной торговли уже с середины I тысячелетия до н. э.; к настоящему времени боспорские монеты найдены в Кабардино-Балкарии (Нижний Чегем) и Ингушетии (с. Галашки ). В VI–I вв. до н. э. древние греки организовывали фактории (торговые пункты, поселения) не только в Прикубанье, но и в районах Центрального Предкавказья . Одним из таких крупных торговых поселений было, например, Грушевское городище на Ставропольской возвышенности. Представляется вполне вероятным, что Дионисий поднялся «далеко от Меотиды» в одну из таких факторий, расположенную в западной части Центрального Кавказа, где и купил колхидскую девушку. Подтверждением проживания махлиев Элиана именно в районах Центрального Кавказа служит и то обстоятельство, что махли похитили именно колхидскую девушку, что возможно было совершить лишь будучи соседями колхов .
Таким образом, данные древнегреческих авторов Лукиана и Элиана о локализации во второй половине I тысячелетия до н. э. махлиев в районах Центрального Кавказа дают определенные основания предположить, что этноним «махли» античных источников является, искаженной формой названия малхи и перед нами один из многих примеров изменения термина в другой языковой среде вследствие метатезы малхи//махли. Вероятно, нахский этноним малхи попал в античную литературу через абхазскую, адыгскую или ираноязычную (сарматскую) среду уже в измененной форме − махли.
Сказанное подкрепляется и предполагаемой нахской этимологией упоминаемого Лукианом имени махлийского (малхийского) царя − Адирмах. В научной литературе уже сложилось обоснованное мнение, что большинство имен, упоминаемых Лукианом в «Токсарисе» (например, таких как Эвбиот, Левканор, Арсаком, Мазея, Мастира и др.), не вымышлены .
В нахских языках имя Адирмах распадается на следующие компоненты :
Ά-ДИР-МА-Х:
Ά − сила, мощь, величие (ср. вайнахское собственное имя Ата//Анта – величественный, селение и реку Андар – буквально величавая, сильная ;
дир//дар − обладающий, сущий, являющий (ср. собственное имя Адаркье, (Ά-ДАР-КЬЕ), где кье − сын, то есть буквально − сын, обладающий силой (величием );
ма − солнце;
х − нахский «суффикс лица, образующий слова со значением принадлежности к местности, к профессиональной или иной общности людей » (например, Несарх, Мартанх и др. ).
Следовательно, имя Адирмах в нахских языках буквально означает обладатель мощи солнца, т.е. правитель страны малхов (нахов) олицетворялся с верховным богом солнца − Малхом . Как известно, подобное отождествление царя с образом верховного бога характерно почти для всех древних государств Востока. Например, имя царя Навуходоносора (правильная форма – Набу-кудурриусур) означает «бог Набу, охрани мои границы»; хеттский царь Мурсили II идентифицирует себя с солнцем («я, солнце, великий царь страны Хаты»); из титулатур царей малоазиатских мушков в Х в. до н. э. также явствует, что они отождествляются с божеством солнца и др.
Думается, что все вышеизложенное дает достаточно оснований для следующего заключения: в I тысячелетии до н. э. абхазам, адыгам и ираноязычным племенам нахи были известны под названием малхи (малх-уз, матх-уз, марх-уз), или махли – по имени верховного бога нахов Малх (Бог солнца). Через абхазские (или адыгские, или ираноязычные) племена это имя было известно и античным авторам в форме махли (< малхи). Здесь следует обратить внимание на два важных момента. Во-первых, по тем данным, которые мы имеем и на основании которых можем делать выводы, территория, занимаемая малхами//махлами, фактически совпадает с местами локализации нахаматеан армянского географа и кавкасиани Леонти Мровели. Во-вторых, существование общенахского верховного бога Малх в его развитой форме относится к середине и второй половине I тысячелетия до н. э. Таким образом, по данным письменных источников (античных, армянских и грузинских) в I тысячелетии до н. э. нахские племена проживали на всей территории Центрального Кавказа, включая южную и северную части Главного Каказского хребта – от верховья рек Кубань и Ингури на западе до подножья Андийского Хребта и верховья реки Алазани на востоке. На юге граница расселения нахов совпадала с границей Азиатской Сарматии, проходившей с запада на восток по Эгрисскому и Рачинскому хребтам, по северной окраине Лихского хребта, а далее – на юго-восток, по линии Жинвали – Тианети – КвелДаба. Довольно сложно определить северные пределы, но, видимо, они доходили до степных районов Предкавказья. Безусловно, отмеченные границы проживания нахских племен не были фиксированными и зависели от изменчивой военнополитической обстановки, к тому же речь, разумеется, идет только об основных географических ориентирах, в целом принятых в современной науке. В I тысячелетии до н. э. вайнахи были известны соседям под различными именами. Древние абхазы, адыги и ираноязычне племена называли этот народ малхи//махли – по имени его верховного бога, а в античной литературе это наименование трансформировалось в махли; в «Ашхарацуйце» нахи упоминаются под их самоназванием нахаматеанк, в древнегрузинском источнике – кавкасиани и дурдзук. Ситуация, когда один народ известен под несколькими этническими именами, данными ему соседями, является довольно характерной, и примеров тому множество, особенно среди кавказских народов . Это объясняется, как разнородностью источников, их использующих, так и языковой и этнической мозаичностью населения древнего Кавказа. Почти полное совпадение сообщений разных, независимых друг от друга, источников о проживании древних вайнахов в I тысячелетии до н. э. на всей территории южной и северной частей Центрального Кавказа, как будто, оставляет мало места для сомнений. И все же абсолютная уверенность в нашей правоте могла бы показаться преждевременной, не будь у нас под рукой других веских доказательств, подтверждающих все сказанное выше, каковыми являются топонимика, язык, антропология, археология и фольклор, и речь о которых пойдет в следующей главе. Глава II АРХЕОЛОГИЯ, ЯЗЫК, ТОПОНИМИКА, АНТРОПОЛОГИЯ И ф ОЛЬКЛОР О РАССЕЛЕНИИ НАХСКИХ ПЛЕМЕН НА ТЕРРИТОРИИ ЦЕНТРАЛЬНОГО КАВКАЗА 1. Археология На территории Центрального Кавказа, где, по данным различных, независимых друг от друга источников, рассмотренных в предыдущей главе, в I тысячелетии до н. э. жили нахские племена, в тот период бытовала знаменитая кобанская археологическая культура. Свое название – кобанская – эта культура получила по месту первых находок, сделанных в 1869 г. в селении Кобан, в Тагаурском ущелье Центрального Кавказа (Северная Осетия). На основании исследования более 500 памятников, обнаруженных за последние сто лет более чем в 150 местах северного и южного склонов Главного Кавказского хребта, кобанская культура признана учеными «одной из самых ярких археологических культур Старого Света эпохи поздней бронзы и раннего железа ». Кобанская культура генетически связана с более ранними культурами Кавказа и вызрела из предшествовавшей ей в этих местах северокавказской культуры, корни которой, в свою очередь, уходят в майкопскую и куро-аракскую культуры . Во всех вариантах кобанской культуры отчетливо прослеживается преемственная связь с культурой бронзового периода, а последней – с культурами более ранней эпохи. Поэтапное и всестороннее изучение обширного археологического материала с использованием всего накопленного опыта датировки древних культур Переднего Востока, Средиземноморья и Восточной Европы позволило археологам выделить хронологические рамки кобанской культуры: ранний период – ХIV–ХIII вв. до н. э. ; классический период – ХII–VIII вв. до н. э.; поздний – с VII в. до н. э. по III в. н. э. Последний, в свою очередь, был разделен на два периода – позднекобанский первый период (VII–IV вв. до н. э.) и позднекобанский второй период (III в. до н. э. – III в. н. э.). Согласно Е.П. Алексеевой позднекобанский период делится на две хронологические группы – первая из них датируется VII–III вв. до н. э., вторая – охватывает период с II в. до н. э. по III в н. э. М.П. Абрамова на материалах памятников Северной Осетии и КабардиноБалкарии провела отдельный анализ второго этапа позднекобанского периода и пришла в целом к таким же выводам, подчеркнув, однако, что данный этап, по ее мнению, начинается не со II, а с III в. до н. э. В связи с ростом числа выявления новых археологических материалов среди археологов до сих пор продолжаются споры касательно уточнения приведенных выше временных границ и распределения внутри этих границ тех или иных групп памятников. В настоящее время имеется не менее десятка хронологических схем кобанской культуры. Вместе с тем ни у кого не вызывает сомнения, что данная археологическая культура, охватив период позднего бронзового в., получила полный расцвет в пору раннего железного в., продлившись в общей сложности более 1500 лет. Впрочем, следует отметить, что существование кобанской культуры после IV в. до н. э. оговаривается не всегда, из-за чего порой может создаться ложное впечатление, будто поздние кобанские материалы оторваны от общего комплекса культуры, на что неоднократно обращали внимание многие археологи. Материалы вещественных памятников говорят о существовании очевидной преемственно-генетической связи между кобанской археологической культурой и культурами последующих эпох. Кобанская культура пережила в., и ее элементы органически вплелись в современную культуру народов Центрального Кавказа. В научных кругах по сей день не прекращаются дискуссии также по проблеме определения ареала кобанской культуры в целом и ее локальных вариантов внутри общего контура. Тем не менее безусловным и бесспорным итогом более чем столетнего изучения данной культуры стало то, что сейчас ее ареал устанавливается по всему Центральному Кавказу, включая обе стороны Большого Кавказского хребта и высокое плато современной Ставропольской возвышенности. К северу от Главного Кавказа памятники кобанского типа зафиксированы на территории от междуречья Большого Зеленчука и Урупа на западе до левобережья реки Аксай на востоке; к югу от Главного Кавказа ареал кобанской культуры охватывал современные территории Сванетии, Лечхуми, Рачи, Южнуй Осетии, верховья Арагви и Алазани . Археологические памятники южного и северного склонов Главного Кавказского хребта демонстрируют столь значительное сходство, что нельзя объяснить иначе как существованием единой этнокультурной общности, которая «в немалой степени… базировалась на едином культурно-хозяйственном типе, обусловленном природно-географическими условиями: все наиболее мощные культурные центры – Кобан и Дигория на Северном Кавказе, Тли и Рача-Лечхумо-Сванетский культурный массив на южных склонах Центрального Кавказа находятся в рамках одной высокогорной ландшафтной зоны ». Разумеется, довольно сложно говорить о более или менее четких границах кобанской культуры, ибо границы эти не были застывшими – менялись в разные периоды в зависимости от различных обстоятельств. К тому же еще в недалеком прошлом, вплоть до 50-х гг. ХХ в., обозначение рубежей распространения кобанской культуры осложнялось тем, что в одну культуру объединялись памятники Центрального Кавказа и Колхиды позднебронзового в. и раннего периода железного в.. После того как в 30-х гг. ХХ в. на южных склонах Главного Кавказа: Южной Осетии, Рачии, Лечхуми, Сванетии, т.е. на территории, расположенной между Главным Кавказским хребтом и горной цепи Эгрисского и Рачинского хребтов, были найдены материалы, относящиеся к кобанской культуре, М.М. Иващенко выдвинул гипотезу о тождественности колхидской и кобанской культур и об этнической однородности их носителей . В дальнейшем, после обнаружения в ущельях верховья рек Ингури, Цхенисцкали, Риони, Квирилы, Джоджоры, Большой Лиахви, Алазани и других местах южного склона Главного Кавказа новых материалов кобанской культуры, гипотезу М.М. Иващенко начали разделять Б.А. Куфтин, Г.Ф. Гобеджашвили, А.Н. Каландадзе, Ю.Н. Воронов. Для обозначения объединенной культуры стали употреблять термин колхидо-кобанская культура, или колхидо-кобанская металлургическая провинция. Сторонники объединения кобанской и колхидской культур определяли т.н. колхидо-кобанскую культуру как культуру в основном грузинского этноса (мегрело-чанского или сванского, в зависимости от предпочтения исследователя). Данная гипотеза основывалось на другой гипотезе, согласно которой, носителями колхидской культуры являлись грузинские племена; иными словами, если считать колхидскую культуру грузинской, то грузинской должна быть и колхидо-кобанская культура. Следствием такого подхода стало то, что территория Северного Кавказа была включена в ареал расселения древнегрузинских племен . Однако дальнейшие исследования выявили четкие различия между археологическими памятниками Центрального Кавказа и Колхиды. В настоящее время памятники Центрального Кавказа и Колхиды эпохи позднего бронзового и раннего железного в. выделены в две отдельные культуры – кобанскую и колхидскую . Кроме того, следует отметить, что в результате последних археологических исследований, проведенных с использованием новой информации и применением новых методов научного анализа, ученые были вынуждены поставить под сомнение гипотезу о грузинской этнической принадлежности носителей колхидской культуры во II – первой половине I тыс. до н. э. Дело в том, что картина, устанавливаемая на основании археологических данных, вступает в явное противоречие с данными языка. На протяжении III, II и первой половины I тыс. до н. э. на территории исторической Колхиды четко прослеживается преемственная связь материальных культур разных эпох, что не дает никаких оснований говорить о какой-либо смене населения этих земель в указанный период. Некоторые изменения в археологическом материале, указывающие на проникновение в юговосточные районы Колхиды новых этнических групп, наблюдается лишь со второй половины I тыс. до н. э., точнее, с рубежа IV–III в. до н. э. Разделение же пракартвельского языка на картвельский и мегрело-чанский произошло в VIII–VII вв. до н. э., т.е. во II тыс. до н. э. мегрело-чанские (западногрузинские) племена еще не выделились из пракартвельской языковой общности, а значит, никак не могли населять Колхиду. В связи с этим некоторые археологи предложили население Колхиды периода II – начала I тыс. до н. э. считать сванским, поскольку сванский язык отделился от пракартвельского еще в начале II тыс. до н. э. Однако и эта гипотеза также не получила подтверждения. Дело в том, что она опирается главным образом на факт якобы присутствия на этой территории некоторых топонимов, относимых к грузинским. Однако грузинский облик этих топонимов весьма сомнителен и не находит подтверждения. Так, например, в «Летописи Картли» сообщается о некоем городе Цхум в Абхазии, существовавшем на месте современного г. Сухум . Поскольку цхими (цхуми) на сванском языке означает бук (согласно другого мнения – граб), ряд грузинских ученых считают, что название Сухум является производным от этого слова. Отсюда они делают неожиданный вывод о том, что основным населением Колхиды во II тыс. до н. э. и в первой половине I тыс. до н. э. (до VII в. до н. э.) были картвелоязычные сваны, которых в VII в. до н. э. сменило другое картвелоязычное племя – мегрело-чаны . Кстати, как это ни странно, в доказательство тому, что в VII в. до н. э. мегрело-чанские племена пришли на смену сванскому населению Колхиды, отдельные исследователи приводят именно название Цхуми грузинского источника XI в., но этимологизируемое уже при помощи мегрело-чанского языка (как они объясняют, в мегрельском языке слово цхимури//тхуму используется для обозначения породы деревьев). Возможно, упомянутое в средневековом грузинском источнике слово цхум// цхим и обозначает на сванском бук или граб, а на мегрельском – породу деревьев, но это не имеет отношение к населению Колхиды II – I тыс. до н. э., а также к топониму Сухум, что давно доказано в научной литературе . Кроме того, данные языка также исключают проживание сванов на территории Колхиды в указанное время. Дело в том, что в сванском языке выявляются лексические заимствования непосредственно из хеттского и армянского языков, при этом минуя картвельский и мегрело-чанский . Арменизмы в сванском «могут учитываться лишь как пережитки из эпохи нахождения сванов в пределах исторической Армении, в непосредственном общении с армянами», заметил Н.Я. Марр . Он также обратил внимание на то, что когда армянские термины родства всплывают в сванском, «становится ясным, что эмиграция сванов из Малой Азии началась не только после появления ариоевропейцев в этих местах, но и после сотни-другой лет тесной совместной с ним жизни ». Следовательно, в конце II тыс. до н. э. сваны еще жили на северо-востоке Малой Азии, и, таким образом, гипотеза о том, что носителями колхидской культуры, возможно, являются сванские племена, не имеет оснований. Поэтому нет ничего удивительного в том, что выдвинутая в советское время гипотеза о проживании картвельских (грузинских) племен в Колхиде во второй половине II – первой половине I тыс. до н. э. вызывает весьма скептическое отношение со стороны все большего числа ученых специалистов. В связи с появлением в последнее время новых материалов (топонимика, язык, антропология, древнегреческие письменные источники и др.), говорящих об абхазском облике колхидской археологической культуры, в исследовательской литературе было высказано предположение об абхазском характере кобанской, (колхидско-кобанской) культуры . Однако каких-либо следов пребывания абхазских племен в центральных и восточных районах Северного Кавказа ни в рассматриваемый период, ни раньше, ни позже, не обнаруживается. Нет пока никаких серьезных оснований и для того, чтобы поддерживать гипотезу о возможной адыгской принадлежности кобанской культуры. Впрочем, если все же принять во внимание такое предположение, неизбежно возникает вопрос о том, к какому этносу следует отнести носителей прикубанской археологической культуры. При этом, конечно, необходимо учитывать, что между племенами, являвшимися носителями кобанской, колхидской и прикубанской археологических культур, не было четко очерченных границ. Несомненно, между этими культурами происходил постоянный взаимообмен, а также случались проникновения в ту или иную сторону отдельных племенных объединений. Поэтому проживание некоторых групп племен – носителей колхидской и прикубанской культур, на периферии ареала кобанской культуры кажется вполне вероятным, как, впрочем, и существование кобанских племен на перифириях прикубанской и колхидской культур. Одной из основных причин, вызвавших попытки объединить кобанскую и колхидскую археологические культуры и возникновение гипотезы о колхидскокобанском единстве, является, на мой взгляд, то обстоятельство, что северные границы Колхиды, по сложившейся традиции, ошибочно проводятся по Главному Кавказскому хребту. Поэтому памятники кобанской культуры, находящиеся на южных склонах Главного Кавказа – в Сванетии, Рача-Лечхуми и Двалетии (соврем. Южная Осетия), рассматриваются как «очаги колхидской культуры », и, следовательно, единство культур северного и южного склонов Главного Кавказа воспринимается как общность двух культур – колхидской и кобанской. Однако, как было показано выше, северная граница Колхиды пролегала не по Главному Кавказскому хребту, а по Эгрисскому и Рачинскому хребтам, и по ней проходила и этническая граница, разделявшая носителей кобанской и колхидской культур. Поэтому археологические памятники поздней бронзы и раннего железа Сванетии, Рача-Лечхуми и Двалетии не могут рассматриваться как части колхидской культуры . К настоящему времени в научной литературе обе отмеченные точки зрения сосуществуют. Но согласно мнению большинства археологов наиболее научно аргументированным можно считать точку зрения, согласно которой «кобанская и колхидская культуры – это отдельные, самостоятельные культуры, развивавшиеся в тесных взаимосвязях между собой ». Колхидская, кобанская и прикубанская археологические культуры – бесспорно, представляли собой три этнокультурные общности. В то же время, бесспорно также то, что территории колхидской, кобанской и прикубанской археологических культур представляли собой одну историко-культурную область. Носители этих культур имели общее происхождение, являлись близкими и генетически родственными племенами, относящиеся к единой, исконнокавказской языковой семье. Венгерский археолог Ласло Ференци, например, отмечает, что «родство, которое можно наблюдать в памятниках этих территорий, соответствует и древней языковой общности местных племен. Племена, жившие в районах рек Терек и Риони примерно до середины I тысячелетия до н. э., сохранили свою принадлежность к одной языковой семье ». Кроме того, в силу общности исторических судеб, социально-экономического развития и тесного взаимовлияния и взаимо-проникновения у населения этих территорий во многом складываются сходные особенности материальной и духовной культур. Тем не менее иногда археологи объясняют обнаружение внутри ареала кобанской культуры предметов, принадлежащих другим культурам, физическим присутствия здесь в прошлом носителей этих культур, однако при этом они считают, что распространение кобанских памятников на территориях бытования соседних культур является лишь результатом торговых и иных связей. Совершенно очевидно, что столь односторонний подход выглядит абсолютно неоправданным. Кобанская культура развивалась в тесном культурно-экономическом контакте с соседними, существовавшими одновременно с ней колхидской, прикубанской и каякентско-хорочоевской культурами. Наличие в кобанских памятниках тех или иных форм, характерных для других археологических культур, является следствием диалектического взаимодействия собственно кобанских и внедрения творчески переработанных инокультурных импульсов. Это характерно для всех археологических культур, и кобанская культура, конечно же, в этом отношении не исключение. Что касается ареала кобанской культуры в восточной части Южного Кавказа, то обнаруженный здесь археологический материал конца II – I тыс. до н. э., особенно из Иоро-Алазанского бассейна, Самтавро, Триалети, Месхети и Джавахети, настолько сходен с кобанским , что, по мнению ряда археологов, пора ставить вопрос о принадлежности найденных памятников именно к кобанской культуре . Это сходство столь очевидно, что не считаться с ним невозможно. Так, например, в могильнике Цихиана близ селения Абано (Восточная Грузия) планиграфия могил и погребальный обряд поразительно напоминают близкородственные участки могил на погребальном поле близ Сержень-юрта, где вокруг центральной могилы мужчины-воина расположены плотной группой могилы других членов семьи . Встречаются аналогии и среди вещей (топоры кобанского типа, обломок пинцета, железная гривна); очень выразительна, например, коллекция лепной посуды, прямые соответствия которой можно найти в могильниках Исти-Су, Нестеровского, Лугового . Как отмечают археологи, «все материальные признаки могильника Цихиана … обнаруживают несомненную близость с памятниками оседлой кобанской культуры Северного Кавказа середины I тыс. до н. э. ». Ю.Н. Воронов вообще рассматривает памятники Самтавро и Триалети первой половины I тыс. до н. э. как самтавротриалетский локальный вариант колхидско-кобанской культуры . Хотя исследователь и использует термин колхидско-кобанская культура, доказательной базой его тезиса служат как раз материалы из Тли, Сачхери, Рачи, бассейна Терека, Хулхулау и т.д., т.е. классические кобанские памятники, имеющие поразительное сходство с материалами из Самтавро и Триалети . Проблема взаимоотношений кобанской культуры с триалетской и самтаврской культурами еще недостаточно исследована, а потому, конечно, говорить по этой теме что-либо определенное пока нельзя. Вместе с тем сам факт столь поразительного сходства между перечисленными культурами наталкивает на мысль, что, возможно, их носителями были родственные племена, принадлежавшие к единой этноязыковой группе. Во всяком случае, как увидим ниже, накопленный к сегодняшнему дню материал делает вполне правомерным существование такой гипотезы. В настоящее время стало возможным наметить западную, южную и восточную границы кобанской культуры, в то же время определить северные пределы ее распространения гораздо сложнее – можно лишь предположить, что на севере кобанская культура охватывала Ставропольскую возвышенность и «степные районы междуречья Кумы и Терека ». Таким образом, на основе имеющихся сегодня материалов можно с достаточной уверенностью утверждать, что ареал кобанской культуры охватывал северную и южную части Центрального Кавказа, а именно: к северу от Главного Кавказа – от верховьев Кубани и Ставропольской возвышенности на западе до правобережья Аксая и подножья Андийского хребта на востоке; к югу от Главного Кавказа – от верховьев Ингура на западе до верховьев Алазани на востоке. Южные пределы распространения кобанской культуры в Западном Закавказье проходили по Эгрисскому и Рачинскому хребтам. Южная граница кобанской культуры в Восточном Закавказье, как уже было отмечено, не столь однозначна, и для ее уточнения необходимы дополнительные исследования. Вместе с тем, археологический материал, которым в настоящее время располагает наука, не противоречит предположению о том, что верховья Арагви, Иори и Алазани входили в ареал кобанской культуры. При этом следует иметь в виду, что, как отмечалось выше, границы кобанской культуры не были устоявшимися и периодически менялись. Как справедливо заметила В.И. Козенкова, более чем тысячелетняя история автохтонного развития данной культуры – от формирования и расцвета до наиболее поздней трансформации – говорит о том, что контур ареала был пульсирующим, т. е. то расширялся, то сжимался под воздействием сочетания различных факторов . Что касается сущности кобанской культуры, то Е.И. Крупнову удалось фундаментально обосновать вывод об единой этнической общности носителей данной культуры . Широта ареала рассматриваемой культуры при общем сходстве ее основных элементов (погребальный обряд, керамика, украшения, некоторые типы оружия) обусловила наличие локальных, местных особенностей, которые, в свою очередь, послужили основой для выделения трех ее разновидностей – западной, центральной и восточной . В настоящее время большинство ученых рассматривают их как варианты культуры родственных племенных образований, отражающие диалектные различия внутри единой этнокультурной общности, или, говоря словами В.Б. Виноградова, «этнической общности, пребывающей на стадии закономерного дробления и расхождения дочерних этнографических групп ». Как отмечает В.И. Козенкова, «пестрота археологических материалов – слагаемых кобанской культуры, подтверждает наличие этнографических различий даже в ее пределах, хотя единство в основных формах материального выражения, скорее всего, свидетельствует в пользу ее одноэтничности ». В то же время в специальной литературе порой высказываются мнения, отрицающие единую этнокультурную сущность кобанской культуры. Выдвигается гипотеза, согласно которой, в рамках этой культуры якобы синхронно существовали несколько различных, не связанных между собой этноязыковых общностей, соответствующих трем указанным выше локальным вариантам. Поэтому, как считают сторонники данной гипотезы, «предпочтительно использовать терминологию, не несущую этнической окраски» (например, такую как историко-культурная общность), которая подчеркивала бы полиэтничность кобанской культуры . При этом они, признавая отсутствие достаточных аргументов для утверждения тезиса о полиэтничности кобанской культуры, для обоснования своих предположений ссылаются на то, что в науке до сих пор отсутствуют общепризнанные методологически обоснованные дефиниции, связанные, например, с понятиями этнос, культура и т.д. Действительно, на протяжении многих десятилетий в научных кругах ведутся дискуссии по поводу соответствия археологической культуры и этноса. Одна часть ученых последовательно придерживается мнения, что археологическая культура в общем виде соответствует этносу, другая часть считает, что соотносить археологическую культуру с этносом неправомерно . Отсутствие общепризнанных, методологически обоснованных дефиниций относительно этноса и культуры еще не значит, что нужно отказаться от попыток реконструировать прошлое и рассматривать археологическую культуру вне этноса, или дробить археологические культуры Кавказа по ущельям, речкам, отдельным поселениям и в каждом из них выискивать отличную от соседних поселений этническую группу, как это пытаются представить в последнее время некоторые ученые. Хотя, при этом, почему-то не учитывается, что, во-первых, тот же аргумент – отсутствие общих научных критериев понятий этнос, культура и т.д., с таким же успехом можно использовать и для подтверждения того, что носители кобанской культуры представляли единую этническую общность, во-вторых, не понятно, почему исключение должно быть сделано именно для кобанской культуры, в то время как во всех остальных синхронных культурах признается наличие этнического лица . Нет никаких оснований рассматривать кобанскую культуру вне определенного этноса, как сумму различных, не связанных между собой этносов, тем более что археологический материал бесспорно свидетельствует о существовании у кобанских племен самобытной и в основных своих чертах однородной материальной и духовной культуры, а, следовательно, и собственного социального организма, то есть единого этноса. Разумеется, при этом, следует учитывать, что кобанская культура занимала значительный ареал, а потому население, проживавшее внутри этого ареала, не могло быть полностью однородным. Условия горной местности вызвали разделение населения – носителей культуры, на ряд этнографических групп в рамках единой этноязыковой общности, о чем свидетельствуют названные выше локальные варианты рассматриваемой культуры. При этом необходимо подчеркнуть, что культура вообще и кобанская в частности представляется в виде целостной, развивающейся и открытой системы, изменение и обновление которой происходит путем сохранения традиций, что придает ее формам устойчивость и при этом вносит инновации, делающие ее более гибкой. Кобанская культура не была замкнутой, изолированной от внешнего мира – напротив, весь археологический материал, которым мы сегодня располагаем, свидетельствует об оживленных связях кобанцев как с близлежащими, так и с дальними странами. К тому же само географическое расположение территорий, на которых развивалась кобанская культура, не позволило бы кобанцам, даже при всем их желании, отгородиться от внешнего мира. Поэтому, как справедливо отмечает В.И. Козенкова, кобанская культура «на разных этапах своего развития впитывала новые соки, принесенные культурными волнами к подножью Большого Кавказа. И при этом на всех этапах сохраняла самобытность и узнаваемость среди других культур ». Археологи рассматривают кобанскую культуру на всех этапах ее развития «как культуру автохтонного прочно оседлого населения горных ущелий, долин и предгорий центрального Кавказа… Автохтонность кобанской культуры выступает не как механическое повторение застывших форм и явлений, а как диалектический процесс смешения и контактов, поглощения и органического включения родственных и чужеродных элементов при сохранении комплекса компонентов, подтверждающих наличие древнего не только хозяйственно-культурного, но и этнического ядра ». Что касается проблемы конкретной этноязыковой принадлежности носителей данной культуры, то, говоря словами В.И. Кузнецова, «сейчас мы можем утверждать лишь то, что древние кобанцы органически связаны с кавказским этнокультурным миром и являются местными кавказскими аборигенами», однако остается открытым вопрос о том, «принадлежали ли они, скажем, к кругу протовайнахских племен или представляли самостоятельную языковую и этническую общность ». Тем не менее большинство археологов склонны решать этот вопрос в пользу именно нахских племен. По Е.И. Крупнову, после последовательного и неоднократного внедрения ираноязычных элементов в местную кавказскую этноязыковую среду кобанской культуры стали формироваться «основы будущих народностей срединной части Северного Кавказа – чечено-ингушей и осетин ». Согласно В.И. Абаеву, «осетинский язык – это иранский язык, формировавшийся на кавказском субстрате», и этот субстрат является общим для чечено-ингушского и осетинского языков и «родственным чечено-ингушскому языку ». В.И. Марковин считает, что «современные осетины в древности также были вайнахами, а затем долгое соседство с аланами и их влияние лишили их родного языка, и они стали называться осетинами, а другая часть вайнахов – ингуши и чеченцы – сохранили свой язык ». В.А. Кузнецов также приходит к выводу о проживании древневайнахских племен (арг) на территории Центрального Кавказа до проникновения в эти места ираноязычных племен . В.Б. Виноградов, указывая на существование в пределах кобанской культуры «вполне зримой этнической общности», полагает, что единым языком этой общности, представленным «во множестве более или менее близких диалектов, был протовайнахский ». Помимо этого, он делает весьма важное замечание о том, что «постоянное акцентирование процесса дробления кобанской этнической общности на дочерние «этнографические группы» не снимает вопроса о наличии у кобанцев (всех или крупных их частей) общего самосознания, а также и собирательного названия ». Указывая на то, что «аборигенное население, создавшее кобанскую культуру, приобретает все права этнической общности», В.Б. Виноградов выдвинул гипотезу о наличии у кобанцев в VII – IV вв. до н. э. «общего наименования, которое в определенных условиях отражало самосознание кобанской этнической общности» (выделено мной. – Г.Г. ). В настоящее время, похоже, можно говорить о том, что гипотеза, выработанная известным кавказоведом на основе изучения археологического материала, находит реальное подтверждение в письменных источниках. Так, в армянском источнике отражено общее самоназвание нахов – нах (нахаматеан), в грузинских и античных источниках приведены общие, собирательные названия древних вайнахов – кавкасианы, махли (малхи), под которыми они были известны своим соседям. Как было отмечено в предыдущей главе, все упоминания нахских этнонимов, встречающиеся в этих источниках, относятся к I тыс. до н. э., а территория проживания нахских племен в это время практически полностью совпадает с ареалом распространения кобанской культуры. Таким образом, версия археологов о возможном нахском облике кобанской культуры подтверждается данными письменных источников. Впрочем, следует отметить, что сама постановка вопроса о связи нахского этноса с кобанской археологической культурой не только правомерна, но давно уже подготовлена развитием всей кавказоведческой науки. При изучении проблем этноязыковой принадлежности кобанской культуры используются самые разные данные (топонимика, язык, антропология и др.), и эти данные – как в отдельности, так и в совокупности – на протяжении многих десятилетий неизбежно приводят исследователей к нахскому этносу. Свидетельства об этом хорошо известны широкому кругу читателей, и потому не будем останавливаться на них, а ограничимся лишь кратким напоминанием в связи с необходимостью интерпретации этих фактов в свете вышеизложенного. 2. Язык В относительно недавнем прошлом большинство языковедов были убеждены в глубинном генетическом родстве абхазо-адыгских, нахско-дагестанских и картвельских языков и объединяли их в единую иберийско-кавказскую семью. Однако результаты новейших лингвистических исследований свидетельствуют о необоснованности гипотезы о генетическом родстве указанных языков. Предположения эти базировались лишь на типологических и ареальных совпадениях, что не нашло подтверждения в реконструированной в наши дни праязыковой лексике. Сегодня наука располагает достоверными сведениями о том, что картвельские языки представляют собой особую языковую семью, а пракартвельский язык генетически связан с протоафразийским и протоиндоевропейским языками . Абхазо-адыгские и нахско-дагестанские языки образуют отдельную, т.н. северокавказскую языковую семью. Их общий протокавказский уровень реконструируется с высокой степенью достоверности . Северокавказская языковая семья распадается на две группы (или подсемьи) – западную, или абхазо-адыгскую, и восточную, или нахско-дагестанскую . Помимо живых абхазо-адыгских и нахско-дагестанских языков к северокавказской семье относятся в качестве особых ветвей древние языки Южного Кавказа – хаттский (абхазо-адыгская подсемья), хуррито-урартские и этрусский (нахско-дагестанская подсемья ). Как отмечают исследователи, «первоначально северокавказские языки занимали не только Северный Кавказ, но весь Кавказ без исключения и многие прилегающие области ». Поэтому С.А. Арутюнов вместо названия северокавказские вводит в научный оборот термин кавказские, или исконнокавказские (языки ), с чем, безусловно, следует согласиться . Сравнительно-исторический анализ исконнокавказских языков дает неоспоримые доказательства формирования нахской этноязыковой общности на территории распространения кобанской культуры. Еще Н.Я. Марр пришел к выводу о том, что в древности абхазы, адыги, вайнахи и дагестанцы занимали территорию всего Кавказского региона – от Черного и Азовского морей до Каспийского, и лишь позднее в их родственную среду вклинились грузинские, иранские и тюркские племена . Мнение Н.Я. Марра, получившее подтверждение в результате новейших исследований, сегодня разделяет большинство специалистов-языковедов. Что же касается нахских народов (чеченцев, ингушей и бацбийцев), их язык занимает промежуточное положение между дагестанскими и абхазо-адыгскими языками и они проживали на землях, расположенных между дагестанскими и абхазо-адыгскими племенами, т.е. в районах Центрального Кавказа. Соседство между нахскими и абхазо-адыгскими языками было довольно длительным, что не могло не отразиться на уровне языковых соответствий между ними. Как отмечают языковеды, степень лексической близости между абхазо-адыгскими и нахскими языками обусловлена не только общностью их происхождения, но и длительным сосуществованием. Позже, в результате постепенного занятия ираноязычными и грузиноязычными племенами промежуточных зон между абхазо-адыгскими и нахскими племенами и вызванного этим прекращения непосредственного этнического соседства, процесс дивергенции между языками последних углубился . Непосредственными потомками ираноязычных племен по языку на Кавказе являются осетины. Однако специалисты-языковеды обращают внимание на то, что «осетинский язык, имея бесспорную иранскую основу, в то же время носит глубокие следы влияния кавказских языков в фонетике, лексике, морфологии, синтаксисе, которые не могут рассматриваться как внешние заимствования, а представляют органический вклад из кавказского субстрата, т.е. из тех языков, которые были на данной территории до появления здесь североиранских племен ». Как отмечает В.И. Абаев: «…в осетинском мы имеем дело не только с кавказскими влияниями, но с кавказским субстратом. Что это значит? Это значит, что в формировании осетинской этноязыковой культуры кавказский элемент участвовал не только как фактор внешний, чужеродный, но также как фактор внутренний, органический, как подпочвенный слой, на который сверху наложился слой иранский ». Кроме того, В.И. Абаев особо подчеркивает: «Что касается позднейших культурных влияний и взаимодействий осетин с соседними кавказскими народами – грузинами, кабардинцами и другими, то их мы, конечно, не должны смешивать с проблемой субстрата. Проблема субстрата есть проблема становления языка и народа ». Относительно вопроса о том, какой именно из кавказских языков сыграл роль субстрата в осетинском языке, В.И. Абаев отмечает, что «в осетинском имеются отложения, идущие из местных субстратных яфетических языков, родственных, по-видимому, чечено-ингушскому », при этом он дает четкие научные критерии, по которым можно отличить языковой субстрат от заимствований, произошедших в процессе культурных взаимовлияний и взаимодействий. Отвечая скептикам, которые считают, что чеченские и ингушские элементы, имеющиеся в осетинском языке, следует все же называть не субстратом, а заимствованием, известный языковед пишет, что такой «скептицизм лишен основания и порождается недостаточной осведомленностью в существе дела… Помимо языковых, явление субстрата характеризуется другими последствиями: антропологическими, этнографическими, всем обликом материальной и духовной культуры. Стало быть, о субстрате можно говорить только тогда, когда налицо весь комплекс его проявлений: антропологических, этнографических, языковых. Для осетинского это проверено и полностью подтверждается ». Огромный пласт кавказской субстратной лексики, содержащийся в осетинском языке, довольно ясно показывает, что появление ираноязычных племен на Кавказе не привело к вытеснению коренных жителей, как это иногда пытаются представить. Лексика осетинского языка, в которой названия, отражающие исконно горский уклад жизни, горную флору и фауну и имеющие субстратный характер, восходит в основном к нахским языкам. Этот факт, вне всякого сомнения свидетельствует во-первых, о том, что в районах Центрального Кавказа пришедшие ираноязычные племена встретили именно нахские племена; во-вторых, пришлое и автохтонное население долгое время проживали совместно, вследствие чего имел место длительный период двуязычия, в течение которого часть нахского населения, переходя на иранский язык, продолжала одновременно пользоваться старым языком и, говоря на новом языке, использовала нормы произношения родного языка, перенося из него в иранский (осетинский) множество слов. Как известно, «наличие языкового субстрата предполагает наличие субстрата этнического ». Именно присутствие всех проявлений субстрата (антропологических, этнографических и языковых) в комплексе, а также поразительное сходство материальной и духовной культуры ираноязычных осетин с культурой нахских народов – чеченцев и ингушей, дало основание для заключения о том, что «современные осетины в древности также были вайнахами, а затем долгое соседство с аланами и их влияние лишили их родного языка, и они стали называться осетинами, а другая часть вайнахов – ингуши и чеченцы – сохранили свой язык ». То есть, перед нами хорошо известный из истории пример, когда население определенной территории, оставаясь биологическими потомками ее более ранних обитателей, усваивает язык немногочисленных пришельцев и превращается в народ иной языковой принадлежности. Причины перехода части нахского населения на иранский язык могли быть различными, но основная причина кроется скорее в легкости и доступности иранского языка по сравнению с богатыми горловыми звуками нахского языка . Что же касается тюркских языков Центрального Кавказа (карачаевский, балкарский), то, как отмечают лингвисты, в них «не удается выделить какие-либо следы кавказского корня». «Следует полагать, – пишет А.И. Абдоков, – что тюрки непосредственно не наслоились на кавказские племена, еще говорившие на автохтонных языках, а встретили их уже ассимилированными ираноязычными племенами ». Факт проживания нахских племен в древности и в средневековый период к югу от Главного Кавказского хребта, на всей территории горной части современной Грузии в научной литературе не оспаривается. Как пишет Т.А. Очиаури, «то, что на этой территории действительно нахское население было представлено раньше, отчетливо выявляется… не только по языку, но и по преданиям, и по культурным институтам, и по памятникам материальной культуры, и по топонимике ». Таким образом, можно с уверенностью говорить, что область распространения нахских языков на Центральном Кавказе в древности почти полностью совпадает с ареалом кобанской археологической культуры. Следует отметить и другое весьма интересное обстоятельство: на территории исторической Колхиды, расположенной к югу от Эгрисского и Рачинского хребтов, в мегрело-чанском языке обнаруживается очевидный абхазский языковый субстрат, свидетельствующий о том, что в этих местах грузинским племенам (мегрело-чанам) предшествовали абхазские племена , а в картвельском языке – нахский языковый субстрат, указывающий на то, что на территории Картли до грузинских (картвельских) племен проживали нахские племена . 3. Топонимика В результате ряда научных исследований установлено, что по всей территории Центрального Кавказа – от Приэльбрусья до Андийского хребта, обнаруживается множество топонимических названий, тождественных географической номенклатуре современных Чечни и Ингушетии. Еще на заре кавказоведения замечательный исследователь народов Кавказа Ф.И. Горепекин писал, что «многие топографические названия, божества и религиозные верования, имена и мн. др. на осетинской территории необъяснимы у осетин или объясняются искаженным понятием, разъясняются ингушским языком ». К сожалению, в полном объеме топонимия Центрального Кавказа еще не собрана и не проработана, однако значительная ее часть приведена в работах ученых-кавказоведов (И.А. Харадзе, И.А. Робакидзе, В.А. Кузнецов, В.Н. Гамрекели, К.З. Чокаев, В.П. Кобычев, А.Дз. Цагаева, Ф. Утургаидзе, И.А. Шавхелишвили, А.С. Сулейманов, И.Ю. Алироев, Я.С. Вагапов и др.). Этот топонимический материал хорошо отражен в научной литературе. Согласно заключениям специалистов, многие топонимы, встречающиеся в южной и северной частях Центрального Кавказа, могут быть объяснены лишь на основе нахских языков, а элементы, их образующие, не встречаются ни в одном другом языке. Данный факт, безусловно, исключает случайные совпадения и определенно указывает на то, что народы, в среде которых возникли эти названия, принадлежали к нахскому этническому миру. Из нахской топонимии Центрального Кавказа приведем лишь группу географических названий с повторяющимся окончанием шк(ск), шq(sq), встречающихся на территории нагорной полосы Кабардино-Балкарии, Осетии, Ингушетии и Чечни, поскольку далее в работе аналогичные топонимы будут встречаться. Впервые на множество необъяснимых топонимов с формантом шк//ск (Дзарашки, Тайнашки, Рцевашки, Гелиска, Тамиска, Мужрашки, Бодушку и др.), зафиксированных в горных районах Кабардино-Балкарии и Северной Осетии, обратил внимание В.И. Абаев . Позднее А.Дз. Цагаевой удалось выявить дополнительно еще 30 топонимов с окончанием шк//ск, большая часть которых соответствует географическим объектам горной Дигории, Алагирского и Куртатинского ущелья, левобережья р. Терек . В.И. Абаев предположил, что в этих топонимах формант шк(ск) может быть показателем множественности: «…Так как наиболее обычным суффиксом в топонимических названиях бывает показатель множественности, то приведенные термины позволяют высказывать гипотезу, что в «доисторическом» процессе формирования центрально-кавказских этнических культур участвовала общественность, говорившая на языке, имевшем показатель множественности (или иной формант) ск(шк) ». Действительно, шк(ск) – это широко известный в вайнахской топонимии суффикс, представляющий собой сложный топоформант, состоящий из: «ш(с) – форманта множественного числа, и ка(и)//qа(и) – суффикса топонимообразования (исторически формант напр. падежа )». На территории Чечни и Ингушетии топонимы с суффиксом шк//ск распространены довольно широко, но наиболее часто в нагорной полосе: ВIовна-ш-ка – место башен (от вIов – башня,); Биера-ш-ка – соленые источники (от биерхI – соленый источник); СемаIа-ш-ка – к месту оленьих стоянок (русск. Самашки); Ирзие-ш-ка, или Ерцие-ш-ка (от ирз(ерц) – лесная поляна); Кха-ш-ка – пашни (от кха – пахотное поле) и др . Сведения топонимов с формантом-индикатором шк(ск) к нахскому языку не просто научно оправдана, но и весьма ценна, поскольку, как заметил К.З. Чокаев, «она проводится по двум согласным звукам, каждый из которых представляет собой отдельный грамматический показатель: ш(с) – формант множественного числа, к(q) + какой-нибудь гласный – словообразовательный суффикс (исторически – падежный формант )». Все вышеизложенное позволило ученому высказать научно обоснованное предположение, что древние топонимы с суффиксом шк(ск), выявленные на территории Центрального Кавказа – от Приэльбрусья на западе до Андийского хребта на востоке, принадлежали этнической общности, родственной по языку предкам современных чеченцев и ингушей, которые явились субстратной основы в процессе образования осетин, балкар и карачаевцев . А.Дз. Цагаева, подтвердив вслед за В.И. Абаевым и К.З. Чокаевым древность топонимического форманта ск//шк, все же высказала сомнение в его идентичности с нахским сложным формантом ск//шк . По ее убеждению, подобные названия «восходят к несохранившейся аланской лексике со слово-образовательным формантом SK ». Однако А.Дз. Цагаева, к сожалению, не приводит никаких аргументов для обоснования своей точки зрения, а лишь ссылается на то, что во втором издании труда В.И. Абаева (1949 г.), посвященного данной проблеме, в отличие от первого издания (1933 г.), не указано, что формант ск//шк является показателем множественного числа, и упрекает К.З. Чокаева за то, что он, якобы, не учел этого в своей работе . Действительно, в упомянутом издании можно прочитать: «Приведенные термины позволяют высказывать гипотезу, что в «доисторическом» процессе формирования центральнокавказских этнических культур участвовала общественность, говорившая на языке, имевшем формант – ск », но при этом В.И Абаев не опровергает свое мнение о том, что формант ск//шк служил показателем множественности. Но, если даже допустить обратное, то это будет всего лишь гипотеза ученого, хоть и весьма авторитетного. Однако А.Дз. Цагаева на основе процитированного текста делает своеобразный вывод о том, что В.И. Абаев относит формант – ск не «к языку какой-то определенной народности», а к «общественности, говорившей на языке, имевшем формант – ск ». «Почему не могло быть, – пишет она, – что той общественностью, в языке которой был формант – ск, и были скифо-сармато-аланские племена? » Безусловно, такое предположение возможно, ибо многие топонимы, не находящие объяснения в современном осетинском языке, действительно могут иметь корни в несохранившейся иранской лексике. «Однако, – как отмечает сама А.Дз. Цагаева, – было бы ошибочно утверждать, что все необъяснимые на данном этапе развития науки топонимы Осетии восходят к несохранившейся аланской лексике. Немалое количество географических названий может иметь еще большую древность и восходить к языку аборигенов Центрального Кавказа, т.е. к кавказскому субстрату осетинского языка ». Для доказательства принадлежности тех или иных древних топонимов Центрального Кавказа к иранскому языку, или языку коренных кавказцев, помимо общих логических рассуждении нужны, несомненно, научно обоснованные аргументы, подкрепленные данными смежных научных дисциплин. В рассматриваемом случае правомерность мнения о том, что топонимический формант ск//шк относится именно к нахскому этническому миру, подтверждается не только тем, что отмеченные элементы топонимообразования свойственны исключительно нахским языкам и не встречаются в других языках, но и тем, что на указанной территории существуют топонимы иного типа, также находящие объяснение лишь в нахских языках. Упреки же А. Дз. Цагаевой в адрес К.З. Чокаева представляется не вполне обоснованными. К.З. Чокаев в своих выводах не опирается на утверждения В.И. Абаева, а лишь, следуя научной этике, приводит мнение, высказанное крупнейшим лингвистом относительно множественности форманта ск//шк. «Но если даже оставить без внимания гипотезу В.И. Абаева, – пишет ученый, – то и в этом случае мы имеем достаточно оснований лингвистического характера, чтобы связать приведенные топонимы территории Дигории и Балкарии с соответствующими топонимами современной территории Чечено-Ингушетии … поскольку для обоснования этого положения мы располагаем факторами разного порядка – фонетического, словообразовательного и грамматического, которые в совокупности в значительной мере исключают случайность в наших сравнениях ». Такой взгляд подтверждается еще и существованием на территории Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Ингушетии и Чечни топонимов-двойников с формантом ск//шк, большинство из которых объясняются с помощью нахских языков (Лескен в Дигории – Лешка в Чечне, Тамиск в Дигории – ТIемишка в Чечне, ТIайнашка в Балкарии – ТIайнашка в Чечне, Шишки в Балкарии – ЧIишки в Чечне, Бодушка в Безенги – Бодушку в Ингушетии и т.д. ). Широко представлена нахская топонимия и к югу от Главного Кавказа, на что обратили внимание еще К.М. Туманов, П.К. Услар, И.А. Джавахишвили, Г.А. Меликишвили и др. Часть этой топонимики будет приведена ниже, в соответствующих разделах настоящего исследования, а здесь отметим лишь тот известный факт, что на территории Картли и Кахети выявлено множество топонимов, объясняемых лишь на основе нахских языков. Ученые к ним относят, например, группу топонимов, в состав которых входят нахские суффиксы – ла, – го, – со, – тана (-la, – go, – со, – tana ). Таким образом, на территории всего Центрального Кавказа, включая южный и северный склоны Главного Кавказского хребта, где сегодня распространены адыгский, осетинский, картвельские и тюркские языки, обнаруживается не отдельные географические названия, а целая система нахских топонимов. Это, безусловно, является весьма серьезным свидетельством длительного и повсеместного присутствия на территории Центрального Кавказа нахского этноса. Несмотря на сложность датировки топонимики все же можно установить определенные хронологические рубежи, за пределами которых возникновение нахской топонимии в западной части Центрального Кавказа маловероятно. Такими рубежами являются I тыс. до н. э. и первая половина I тыс. н. э. Появление нахских топонимов в этих местах в более позднее время, видимо, следует исключить ввиду начавшегося процесса иранизации. Во всяком случае, нет каких-либо свидетельств проживания нахов в западной части Центрального Кавказа во II тыс. н.э. Таким образом, как уже давно отмечено в научной литературе: формирование на территории Центрального Кавказа нахской топонимической общности восходит «ко времени существования на Северном Кавказе и в части Закавказья кобанской культуры», которая территориально охватывала «тот самый ареал, где мы находим идентичную топонимию ». Все это явное подтверждение тому, что носителями кобанской археологической культуры являлись нахские племена. Иначе нельзя объяснить столь почти полное совпадение области распространения нахской топонимики с ареалом кобанской культуры, а также хронологическое соответствие периода формирования данной топонимики со временем существования кобанской культуры. 4. Антропология Современные народы являются преемниками культуры, языка и антропологического типа своих предков. Но если историческая ситуация нередко складывается так, что народ меняет свой язык, то антропологическая преемственность остается неизменной, и народ наследует в доминирующей форме характерные признаки той древней этнической группы, которая составляла большинство в период формирования нового этноса. Антропологическое изучение народов Кавказа насчитывает более 100 лет. За это время в фундаментальных работах В.В. Бунака, Г.Ф. Дебеца, М.Г. Абдушелишвили, А.Г. Гаджиева, В.П. Алексеева, М.М. Герасимова, К.Х. Беслекоевой и др. были достаточно основательно исследованы этапы формирования антропологических типов на Кавказе, их генетические взаимоотношения и преемственность. Результаты этих исследований сегодня широко используются при разработке вопросов этногенеза кавказских народов. Вместе с тем, объем палеоантропологического материала, особенно по Северному Кавказу, пока недостаточен, а степень его изученности все еще неудовлетворительна, вследствие чего возникают дискуссии среди специалистов . Но, такое положение не вызывает удивления, поскольку процесс этногенеза народов Кавказа – явление чрезвычайно сложное. На протяжении тысячелетий на Кавказ периодически проникали различные группы племен Передней Азии, а также племена степных кочевников – ираноязычные, тюркоязычные, финно-угорские и другие, которые внедряясь в исконнокавказскую этническую среду, биологически смешиваясь с местным населением, сыграли немаловажную роль в процессе формирования ныне проживающих здесь народов. В те или иные периоды времени соотношение местных и пришлых элементов менялось, что также не могло не отразиться на характере этногенеза и на некоторых физических особенностях тех или иных народов. Поэтому, казалось бы, вполне естественно, что разные по языковой принадлежности народы, населяющие ныне Центральный Кавказ, должны были бы относиться к различным антропологическим типам Однако вопреки всем ожиданиям результаты антропологических исследований показывают, что народы, населяющие северный и южный склоны Большого Кавказского хребта относятся к одному антропологическому типу. Нахи (чеченцы, ингуши и бацбийцы), ираноязычные осетины, тюркоязычные карачаевцы и балкарцы, грузиноязычные горные этнографические группы современной Грузии (сваны Метийского и Метехского районов, хевсуры, мохевцы, пшавы, тушины, мтиульцы и гудамакары), а также аварцы – андийцы и дидойцы Дагестана, обнаруживают специфическое сходство в антропологических признаках, что свидетельствует об общности их происхождения и об их принадлежности к единому, особому, антропологическому типу, названному учеными кавкасионским . Генетическое толкование антропологических взаимоотношений между перечисленными группами населения привело исследователей к мнению «о едином, общем, широко распространенном субстрате становления и формирования означенных групп … таковым является кавкасионский антропологический тип, который является автохтонным на территории Кавказа » и представляет собой «самый кавказский из всех кавказских типов ». Кавкасионскому типу более 3 тыс. лет, а значит, он восходит ко времени бытования на территории Центрального Кавказа кобанской культуры . Более того, территория расселения носителей кавкасионского типа (за исключением аварцев анди-дидойцев) почти полностью совпадает с ареалом кобанской культуры. В.П. Алексеев считает, что именно в этих пределах выделяется «центральнокавказская этногенетическая область, объединяющая разные по языковой принадлежности, но общие по происхождению народы, представляющие собой потомков древнейшего населения Центрального Кавказа. Из народов, говорящих не на кавказских языках, в нее входят осетины, балкарцы и карачаевцы, физические предки которых говорили, очевидно, на кавказских языках и перешли на иранскую и тюркскую речь сравнительно поздно ». Таким образом, ингуши, чеченцы, ираноязычные осетины, тюркоязычные балкарцы и карачаевцы, грузиноязычные этнографические группы современной горной Грузии имеют общий антропологический субстрат, восходящий к населению кобанской культуры. Здесь возникает вопрос о том, к какому конкретно кавказскому этносу относилось это население, именуемое в научной литературе кавказский субстрат, или кавказский компонент, иначе говоря – какова была этническая принадлежность первоначальных носителей кавкасионского антропологического типа в классический период кобанской культуры. Для ответа на этот вопрос нужно обратить внимание на следующие факторы, которые, на мой взгляд, имеют важное значение: во-первых, в соответствии с имеющимися палеоматериалами, иранские, грузинские и тюркские племена в период античности и раннего средневековья были носителями совершенно иного антропологического типа, нежели кавказское население южной и северной частей Центрального Кавказа того же времени (так же, как современные осетины, балкарцы, карачаевцы и горные этнографические группы нынешней Грузии – прямые их потомки по языку ); во-вторых, «чечено-ингушские серии данного типа являются более кавкасионскими чем остальные »; в-третьих, выявлена бесспорная морфологическая преемственная связь кавкасионского типа с палеоантропологическим материалом, обнаруженным на территории Малого Кавказа и южнее, населенной в древности генетически родственными нахским народам хуррито-урартскими племенами (имеются в виду серии из поселения и могильников Шенгавит, Севан, Лчашен, Артик, Цамакаберд, Норадуз, относящиеся к энеолитическому времени, к эпохе бронзы и перехода от бронзы к железу ). Ссылаясь на результаты исследования Г.Б. Джаукяна , согласно которым, племена, оставившее после себя вышеназванные поселения и могильники, говорили на одном из восточнокавказских (нахско-дагестанских) языков, В.П. Алексеев замечает, что такая преемственность выглядит оправданной и с географической, и с лингвистической точек зрения . Морфологическая преемственная связь между древним населением Южного Кавказа и нахскими племенами подтверждается не только лингвистическими наработками, но и данными других, смежных наук. Имеющийся материал делает более предпочтительным считать первоначальными носителями кавкасионского антропологического типа нахские и родственные им племена. Именно нахская этнокультурная общность, очевидно, стала той субстратной физической основой, на которой позже сформировались перечисленные выше народы Центрального Кавказа. Образование данного типа завершилось задолго до появления на Кавказе индоевропейских (иранских), тюркских и других этнических групп, которые, по-видимому, не оказали существенного влияния на антропологический тип нахского населения, растворившись в устойчиво сформировавшейся кавкасионской расе. При этом часть нахов восприняли язык пришлого населения, чем и объясняется принадлежность к единому антропологическому типу различных по языку народов Центрального Кавказа. Итак, границы области расселения носителей кавкасионского типа на Центральном Кавказе практически полностью совпадают с пределами распространения кобанской культуры. В свою очередь, предполагаемое начало формирования кавкасионского типа в горах Кавказа – середина II тыс. до н. э. – соответствует периоду зарождения кобанской культуры. Эти совпадения столь поразительны, что вряд ли нуждаются в дополнительных пояснениях. Таким образом, палеоантропологический материал в полной мере согласуется с приведенными выше данными топонимики, языка, письменных источников и также свидетельствует о том, что в I тыс. до н. э. нахские племена проживали в южной и северной частях Центрального Кавказа, т.е. в пределах распространения кобанской культуры. 5. Фольклор В современной науке данные фольклора весьма плодотворно используются в качестве дополнительного источника информации при восстановлении отдельных этапов истории различных народов. Специалисты признают, что историческое ядро содержащихся в фольклоре данных можно выделить достаточно убедительно – благодаря устойчивости предания или эпического сюжета, прошедшего через столетия и даже тысячелетия. Вместе с тем, нельзя упускать из виду тот факт, что этногенетические предания не могут оставаться неизменными на протяжении веков. Люди не только хранят в преданиях память о своем происхождении, но и вносят в них коррективы в зависимости от того, каким они хотели бы видеть это происхождение. В основном такое желание определяется уровнем общественного развития населения, сложившимися культурно-бытовыми отношениями с другими народами, существующими политическими и идеологическими доктринами и т. д. Учитывая определенный скептицизм некоторых исследователей, хотелось бы еще раз напомнить неоднократно озвученное в научной литературе мнение, согласно которому, изучение древней истории народов Кавказа не является чисто археологической дисциплиной. Консерватизм традиционной культуры горцев Кавказа позволяет (разумеется, при корректном подходе) довольно широко использовать материалы фольклора и этнографии для изучения вопросов этнополитической истории, социального строя, быта и идеологии того или иного кавказского народа. Что касается этногенетических преданий вайнахских народов, то в них, как отмечают многие историки, историческая ситуация отражается со значительной степенью достоверности . Еще в начале прошлого в. один из первых исследователей истории и культуры вайнахских народов Ф.И. Горепекин, труды которого, к сожалению, до сих пор не оценены по достоинству, писал: «В преданиях историко-топографического характера видно, что среди ингушей имеются роды, генеалогия которых хранит в памяти до 600, 800, 1200, 1800 лет ». Нахские этногенетические предания сохранились как в устном виде, так и в письменном (на арабском языке). На русском языке некоторые версии были опубликованы в середине ХIХ в.. Во многих вариантах нахских этногенетических преданиях говорится (с незначительными расхождениями) о том, что предки чеченцев, ингушей и бацбийцев когда-то в глубокой древности переселились на Кавказ с юга, при этом исходными местами в разных случаях называются Мыср, Шама (Сирия), Нахчеван, Аравия. Согласно широко известным ингушским историческим преданиям, прародитель ингушей Магал (по другим вариантам Мага) вышел из Шама (по другим вариантам – Мыср), некоторое время пожил на берегу Черного моря, затем переселился в Татартуп, откуда перешел в Джейрах и обосновался и долины реки Армхи. Легенда гласит: «Было это очень давно, когда из Шеми (вариант – Мыср) вышел человек святой жизни по имени Маго (Магал). По пути Маго со своим большим потомством первоначально поселился на берегу моря, у проживавшего там народа халик. Здесь один из его ближайших родственников или он сам имел неприятное дело с женщиной, поэтому Маго был принужден оставить ту страну и поселиться около Татартупа. Там жить ему не понравилось, и он перешел дальше. Маго был святой человек, почему и искал спокойного места, где мог бы быть в единении с Богом. Из Татартупа Маго направился вверх по течению речки Арамхи, остановился в Могучкале и потом дошел до места, где ныне селение Салги. Здесь он остановился на постоянное жительство, а на горе, что против Салги, имел убежище для молитвы. Место это теперь называется Магате ». Аналогичное предание сохранилось у чеченцев. Легендарный родоначальник чеченцев Нахчо (по другим вариантам – Малх//Молкх) прибыл с юга, из Передней Азии, и поселился сначала в Кабарде, в местности, называемой Татартуп, а затем, прожив там продолжительное время, перешел на другую сторону реки Терек – в Сунжу . По другой версии, прибывшие с юга, из Нахчавана, предки нахчов обосновались сначала на берегах реки Бахсан, прожили там некоторое время и затем переселились на восток. В записи предания говорится: «…Из Нахчувана (варианты – Муср, Шам, Аравия) трое братьев перекочевали в Кагызман, где жили родственники их отца, в том числе дядя. Прожили они в Кагызмане десять лет. Там умер их младший брат. Оставшиеся в живых два брата отправились затем в Арцрум, где прожили шесть лет. Там умер второй брат. Оставшийся старший брат побывал после этого у халибов, которые жили на побережье моря. Здесь он прожил некоторое время со своим семейством, состоявшим из жены, трех сыновей, четырех дочерей и племянника. Племянник женился на дочери «неверных» и остался у халибов, а сам (старший брат) с семейством перекочевал на место, где протекал Бахсан. Оттуда его потомки расселились в сторону нынешней Чечни ». Анализируя эти сказания, исследователи справедливо отмечают, что «детальное повествование, с обозначением попутных географических названий, заставляет верить в аутентичность этих преданий ». Действительно: чеченские и ингушские предания были зафиксированы письменно в середине XIX в., и если бы они не имели под собой исторической основы и были выдуманы, вряд ли в них могли бы быть упомянуты названия реально существовавших в древности местностей, о которых стало известно лишь в конце ХIХ – начале ХХ вв., как это очень верно заметил А. Гольдштейн . К более подробному анализу нахских преданий вернемся ниже, здесь же отметим, что в сказаниях обоих близкородственных народов – как ингушей, так и чеченцев, в качестве первоначальных мест поселения после прибытия с юга указываются западные районы Центрального Кавказа, а именно долина реки Баксан в Кабардино-Балкарии и местность Татартуп на левом берегу Терека, в Северной Осетии. Татартуп упоминается в нахском (нарт-остхойском) и осетинском вариантах нартского эпоса, а также в грузинской версии нартиады («Давай поклянемся по-нашему, в дальней крепости Татартупи»). Согласно вайнахским сказаниям, нарты и орстхойцы погибли у Татар-Тупа . На месте Татартупа когда-то существовало «древнее христианское святилище, … разрушенное потом татарами, название которого было забыто ». По всей вероятности, христианская церковь здесь была основана на месте древнего языческого святилища, что может подтверждаться тем, что в прошлом это место почиталось и мусульманами кабардинцами . Татартуп был расположен вблизи Эльхотовской дороги, с древнейших времен имевшей важное военно-стратегическое значение. Здесь, на перекрестке трех дорог, находилась крепость, защищавшая подступы к Дарьяльскому перевалу, о чем свидетельствуют боевые сторожевые башни, сохранявшиеся здесь вплоть до недавнего времени. Об этом говорит и само название Эльхоти, которое переводится с нахских языков как Стража окраины (удаленного места) – Эл-хьа-ти. Эльхотовская дорога была известна в прошлом еще и как Теснина Аргов, или Ущелье аргов, а арги относятся к одному из вайнахских племен, населявших ранее территорию от Нальчика до Грозного . Согласно преданиям, после прибытия с юга нахские племена сначала поселились в западных районах Центрального Кавказа, а затем перебрались в его восточные районы. Безусловно, процесс продвижения нахов с запада Центрального Кавказа на восток происходил на протяжении длительного времени, к тому же в этот процесс было вовлечено не все население. В связи с этим приобретают особое значение предания, сохранившиеся у ныне населяющих данную территорию осетин – потомков по языку пришлых ираноязычных племен. Ведь если картина, воссоздаваемая на основе этногенетических преданий нахских народов верна, то вполне вероятно, что отголоски отраженных в ней событий могут проявиться и в осетинских сказаниях. И действительно, в сохранившемся до наших дней богатом фольклоре осетинского народа мы находим предания, подтверждающие предания чеченцев и ингушей. Согласно этим рассказам, предки осетин застали территорию Центрального Кавказа густо заселенной автохтонными племенами, и жилища пришельцев в то время «соседили с поселениями других, более ранних, иноплеменных родовых групп ». В преданиях сохранились также и названия этих народов. Помимо вышеупомянутого малхи (махли), которым ираноязычные племена называли нахские племена Центрального Кавказа в I тысячелетии до н. э., кавказоведы к вайнахскому этносу относят также народ арги, проживавший, судя по данным топонимики, практически по всей территории Центрального Кавказа – от Нальчика до Грозного . В нагорной части нынешней Северной и Южной Осетии, как сообщают осетинские предания, до водворения туда осетин жил народ царциаты, или царцаты (единственное число – царца). Царциаты были воинами-богатырями, занимались земледелием, скотоводством и металлургией . Согласно сказаниям, древние памятники материальной культуры на территории Осетии (развалины древних поселений с фундаментами и стенами домов из тесаных камней и плотно утрамбованными правильными улицами, склепы, крепости, башни и т.д.) являются наследием, оставшимся от царциатов, населявшие эти места до осетин и затем внезапно исчезнувших. Древние кладбища, называемые в народе царциатские могилы, сохранились почти во всех горных селениях Северной и Южной Осетии (Дагом, Цей, Цамат, Нузал, Ерцо, Цона и др. ) Отмечая, что слово царциаты не поддается этимологическому объяснению, Б.А. Калоев допускает, «что таким именем в народных преданиях называется какое-то аланское племя, погибшее в период монгольского нашествия ». Доказательством того, что, «территория Трусовского ущелья была заселена аланамиосетинами задолго до монгольского нашествия», Б.А. Калоев приводит наличие в этих местах кладбища царциатов , из чего можно сделать вывод о том, что он отождествляет царциатов, алан и осетин. Однако с этим трудно согласиться. Осетины никоим образом не считают себя потомками царциатов, и тем более алан (имя алан осетинам вообще не было известно), и не связывают себя с этими народами какими-либо этническими узами. Напротив, в осетинских преданиях царциаты выступают как чужой, этнически не родственный им народ, проживавший здесь до их прихода и неожиданно, странным образом исчезнувший. Если же согласиться с тем, что населявшие Центральный Кавказ в период средневековья горцы царциаты – это аланы, как это предлагает Б.А. Калоев, то в таком случае современных осетин нельзя будет отождествлять ни с аланами и ни с царциатами, т.к. в осетинских преданиях царциаты представлены как явно чуждый осетинам народ. Вне всяких сомнений царциатами в осетинских сказаниях обозначаются горцы – автохтоны Кавказа, обитавшие в этих местах еще со времен кобанской культуры. Об этом убедительно свидетельствует, например, то, что в осетинских сказаниях царциаты неизменно выступают и как искусные металлурги, умевшие даже вставлять медные пластины в переломленные черепа воинов . Еще в начале ХХ в. Е.Г. Пчелина, по праву относимая к плеяде выдающихся ученых, заложивших своими исследованиями фундамент научного кавказоведения , на основе полевых исследований и всестороннего анализа собранных этнографических и фольклорных данных отождествила царциатов с вайнахами и сопоставила имя царциаты (царца) с именами цанар, цан, цов. «Название (цанар) цан цов, – писала Е.Г. Пчелина, – обозначает тушин, говорящих на своем древнем чеченском языке, и можно сказать, что предки тушин занимали те места, где теперь живут ироны-хусары. Иначе говоря, арианизированные яфетиты вытеснили чисто яфетическое племя чеченской ветви ». Подтверждением версии Е.Г. Пчелиной служит тот факт, что многие названия местностей, в которых находятся царциатские кладбища (Цей, Цамат, Цейс, Цона, Ерцо и др.), стоят в одном ряду с именами святилищ, посвященных нахскому божеству Ца (Циу, Циов). Обращает на себя внимание факт, что имя нахского божества Ца//Циу//Цов составляет основу множества топонимов, соответствующих местам, в которых в древности были расположены нахские святилища, причем не только на территории нынешней Чечни и Ингушетии (ЦIунакорта, Цой Пхьада, Цей, ГурметцIу и др.), но и далеко за их пределами. Имя верховного божества осетинского языческого пантеона Хуцау (бог богов – единый творец земли, мать земли, небожитель, невидимое божество) В.И. Абаев уверенно связывает с кавказским субстратом . Имя осетинского божества Хуцау является производным от имени нахского божества Ца//Цу//Цов, означающего бог огня (очага) . К нахскому божеству ЦIу восходит также и имя осетинского бога урожая, небесного грома и молнии Уацилла, где компонент цилла сближается с названием одного из священных дней у вайнахов, имеющего непосредственное отношение к божеству цIу и сохранившегося в древней нахской семидице: «ЦIулла (цIу + алла < огонь) – название дня на четвертый день вперед ». Поэтому представляется вполне допустимым видеть в основе этнонима царциати имя нахского божества ца (циу). Впрочем, возможно, стоит согласиться с уже высказанным в научных кругах мнением, что имя царциаты осетинских преданий является осетинской передачей термина дурдзуки (дзардза) исходя из фонетических и грамматических норм осетинского языка («ц» вместо нахского «дз», получаем дзардза – царца-тие). Это тем более вероятно, что, по данным Леонти Мровели, один из сыновей Кавкаса, знаменитый Дурдзук, отошедший под натиском хазар из равнинных зон на юг, в горные теснины Центрального Кавказа, назвал эту территорию своим именем. По сведениям древнегрузинских источников, горные зоны Центрального Кавказа называлась Дурдзукией, а их население, соответственно, дурдзуками, и отсюда, возможно, как раз и произошло осетинское слово царциаты. Но, так или иначе, из всех существующих ныне точек зрения наиболее убедительной выглядит та, которая говорит о нахской этнической принадлежности царциатов. Помимо сказаний о царциатах, весьма интересны также те осетинские предания, в которых повествуется о нартах – богатырях, проживавших в нагорной части Северной и Южной Осетии до появления осетин. Осетинские сказания о нартах как об автохтонах Кавказа, которые жили здесь до прихода осетин, заслуживают серьезного внимания. Они были записаны в 20-е гг. прошлого столетия одним из первых собирателей этнографического и фольклорного материала Кавказа Г.Ф. Чурсиным . Проанализировав осетинские сказания о нартах и царциатах, Г.Ф. Чурсин пришел к выводу, что царциаты и нарты, возможно, являлись теми народами (или одним народом), которые проживали в центральных районах Кавказа до прихода сюда ираноязычных племен: «…Имея в виду, что, с одной стороны, по народным сказаниям, осетинам предшествовали нарты, с другой – на занимаемой осетинами территории раньше жили царциаты, что и те и другие погибли чудесным образом, можно допустить, что царциата и нарты, если не один и тот же народ, то два народа, жившие одновременно на территории нынешней Осетии ». Как известно, определить хронологические рамки событий, отраженных в этногенетических преданиях, довольно сложно, однако осетинскими учеными была проделана огромная работа по систематизации и изучению нартских сказаний, благодаря чему удалось прояснить многие вопросы, имеющие важное значение для развития рассматриваемой темы. Так, согласно исследованиям Б.А. Калоева первые сказания о царциатах должны быть отнесены к периоду, когда аланы, спасаясь от монголов, бежали в горы Центрального Кавказа, где были приняты царциатами . Известный исследователь убежден, что современные жители многих селений горной Осетии «являются потомками переселенцев, появившихся здесь после монгольского нашествия ». Можно говорить, что в осетинских преданиях отражены реальные события эпохи нашествия монголов, когда под натиском завоевателей ираноязычные племена вынуждены были оставить степи и переселиться в горные районы, где и осели, смешиваясь с коренным населением. Две этнически различные группы населения – аборигены (царциаты) и переселенцы (ираноязычные племена), довольно долго жили вместе, и это время стало периодом двуязычия, в течение которого аборигены постепенно утратили свой язык и этническое самосознание, т.е. постепенно все население перешло к одному языку, иначе говоря, произошла полная ассимиляция царциатов. Свидетельство тому – сказания осетин о внезапном и необъяснимом исчезновении коренных жителей гор – царциатов. Согласно этим рассказам, царциаты исчезли в результате какого-то чуда, волшебства, которое почему-то обошло пришлое население . Это весьма символично. Подобные предания характерны для многих народов, образовавшихся путем смешения автохтонного и пришлого населения. Процесс слияния и сопровождающие его события впоследствии, как правило, превращаются в легенды, сказания о якобы внезапной гибели того или иного народа, вызванной какими-то волшебством, страшной болезнью и т.д. Это и есть ассимиляция, которая, как показывает мировая практика, происходит совершенно незаметно, и в итоге, по прошествии столетий, исчезновение ассимилированного народа кажется неожиданным и загадочным, что весьма отчетливо проявляется в осетинских сказаниях о царциатах. Еще одно свидетельство такой ассимиляции – генеалогические предания осетин. Как отмечают исследователи, «идея синтеза пришлых осетин … с местными автохтонными племенами содержится в родословии всех феодалов Осетии ». При этом обращает на себя внимание тот факт, что, согласно генеалогическим преданиям осетин, считающихся потомками ираноязычных кочевых племен, многие осетинские родоплеменные группы (фамилии) ведут свое происхождение не из степей Евразии, как следовало бы ожидать, а из районов Южного Кавказа. Так, легендарные Дигор, Тага и Курта – родоначальники дигорского, тагаурского и куртатинского родоплеменных обществ осетин, являются выходцами с Южного Кавказа, а по некоторым преданиям – из Армении. В сказании о происхождении тагаурцев говорится, что бежавший из Армении Тагаур прибыл в «нынешний Аллагир и в местечке Ксурта построил себе дом; остатки этого дома и поныне сохранились … в Куртах и теперь еще стоят два железных косяка от дверей дома Тагаурова ». По другому преданию, Тагаур «бежал из Армении в Абхазию, откуда перешел в Осетию – Уалагир; отсюда он вскоре переселился в ущелье Куртатинское, где основал селение Уаласих, развалины которого можно видеть и ныне ». Б.А. Калоев, предания о происхождении осетинских родов из Армении (и вообще из других стран) считает беспочвенными и вымышленными. По его мнению эти предания создавались для возвеличивания феодалов и идеологического обоснования «законности» их господства над народом (крестьянами ). Действительно, в некоторых странах, где феодальные отношения были развиты, а крестьяне были полностью зависимыми и закабаленными, существовали предания, согласно которым, происхождение знатных феодальных фамилий связано с соседними, более многочисленными народам и т.д. Однако вряд ли правомерно механически переносить это обстоятельство на средневековую действительность Кавказа и ограничивать подобным объяснением толкование осетинских генеалогических преданий. У кавказских горцев, в том числе и у осетин, феодальные отношения не существовали в их традиционном, развитом, виде. Классовое расслоение здесь не было столь глубоким, чтобы можно было искать идеологическое обоснование господства той или иной знатной фамилий над другими. Подобные предания сохранились не только у осетин, но и у других соседних с ними горских народов Кавказа, у которых феодальная знать была слаба или вовсе отсутствовала. Скорее всего, эти осетинские предания иного происхождения. Они перекликаются с аналогичными нахскими преданиями о переселении из Нахчивана, Мысра и т.д. (см. выше). Почти во всех версиях сказаний – как нахских, так и осетинских, отмечается сходство основных сюжетов: выход с юга (Армения, Нахчаван, Шам и т.д.), проживание на берегу Черного моря (в Абхазии, или у халибов), последующее перемещение на Северный Кавказ и окончательное закрепление сначала в западных, а затем в восточных районах Центрального Кавказа. Перед нами не случайные, отрывочные сведения, а прочная долговременная традиция передачи этногенетической информации практически аналогичного содержания, одновременно сложившаяся у разных, на первый взгляд, по происхождению народов. Все это наталкивает на мысль, что первоначальными носителями этой информации были племенные группы, переселившиеся в древности на Кавказ с юга, каковыми, скорее всего, являются нахские или близкородственные им племена. В связи с этим обращает на себя внимание то обстоятельство, что родоначальник тагаурцев Тага жил в Даргавсе, где, недалеко от селения Кобан, находится также и город мертвых Матхох (Маат). Связь топонима Матхох (Маат) с нахским словом матх (малх) – бог солнца, представляется вполне очевидной. Что же касается эпонима Тага, то он находит свою параллель в топонимике Южного Кавказа урартского периода: в Мосхийских горах (Аджария) известна местность Тага, а к юго-востоку от озера Урмия, в области Дурдукка, по данным ассирийских надписей, существовал когда-то город Кобан. Как увидим ниже, название дигор также находит свою прямую параллель в этнотопонимии Урарту . После прихода в эти места ираноязычных племен, и в средневековый период, когда формировался осетинский народ, часть нахского населения Центрального Кавказа вошла в состав образовавшейся осетинской этнической общности, привнеся в нее и свои этногенетические предания. Впоследствии представители коренного нахского населения в сформировавшемся осетинском народе стали основателями знатных родов . Сказанное подтверждается и тем, что некоторые осетинские фамилии имеют ингушские и чеченские аналоги и объясняются лишь с помощью нахских языков, а многие осетинские фамилии имеют прозрачную нахскую этимологию . В пользу того, что ираноязычные племена в горных районах Центрального Кавказа встретили в качестве автохтонных племен именно вайнахов, свидетельствует также факт проживания последних в этих местах вплоть до позднего средневековья. Сведения об этом сохранились в ряде осетинских преданий, записанных в конце ХIХ – начале ХХ вв., на что обратили внимание многие ученые. В частности, Л.П. Семенов отметил, что «существует осетинское предание о том, что ингуши некогда жили в Куртатинском и Даргавском ущельях», что соответствует также ингушским преданиям, согласно которым «Санибское ущелье (в Осетии)… считается родиной ингушских нартов и самих ингушей ». Об этом же писал и В.Х. Тменов: «Предания о пребывании ингушей в Тагаурии (В Санибском ущелье) и последующем вытеснении их отсюда засвидетельствовал в 1926 г. Г.А. Кокиев, которому местные жители даже показывали ряд склепов башенного типа, расположенных по левую сторону дороги между Верхней и Нижней Саниба, называемых ими ингушскими . Резюмируя сказанное выше, можно утверждать, что как вайнахский, так и осетинский фольклорный материал убедительно говорит о том, что в древности нахские племена занимали земли в центральных районах Кавказа, и эти данные фольклористики полностью согласуются с данными смежных наук. Таким образом, перед нами удивительно точное совпадение данных разнообразных, независимых, взаимодополняющих и контролирующих друг друга научных дисциплин, которые доказывают факт проживания нахских племен в I тыс. до н. э. по всей территории Центрального Кавказа. Все вышеприведенные свидетельства – топонимика, язык, антропология, письменные источники, фольклор – как в отдельности, так и в совокупности достаточно ясно указывают на то, что создателями и носителями прославленной кобанской археологической культуры являются древние вайнахи. Такая убежденность зиждется не только на приведенных выше научных данных, согласно которым контуры ареала кобанской культуры полностью совпадают с этническими границами нахов, но также и на этнических критериях, таких как самосознание, мировоззрение и др. Если исходить из современных представлений об этносе как о сопоставительной категории, т.е. об общности, по определенным признакам отграничиваемой от прочих , то можно с уверенностью сказать, что уже ко второй половине II – началу I тыс. до н. э. сложился и стабилизировался комплекс признаков, по которым нахи отличались от других этноязыковых общностей региона, что полностью сформировалась нахская этническая общность, со своим единым мировоззрением, и, конечно, же общим верховным богом Малх (Матх, Марх, Мага), осознававшая себя как нечто отличное от окружающих этнических групп и выражавшая это самосознание через самоназвание нахаматеан. Как единую, целостную этническую общность воспринимали нахов и окружающие народы, которые называли их – кавкасиани и малхи (махли). Несомненно, применение этнонимов нахаматеан, кавкасиани, малхи//махли в столь широком смысле, безусловно, основано на понимании единства нахской этнокультурной общности в пространстве и ее преемственности во времени. Мысль о существовании в рамках кобанской культуры единой этнической общности не нова и уже обсуждалась в научной литературе. Археологи пришли к выводу о необходимости постановки вопроса о возникновении на Центральном Кавказе еще в предкобанский период «особой общности населения, представляющей новое образование по сравнению с предшествующим массивом племен эпохи средней бронзы конца III – середины II тыс. д н. э. ». Надо полагать, что процесс формирования нахской этнической общности завершился к середине II тыс. до н.э. созданием стабильного и однородного в своих главных чертах классического комплекса культуры, известной в настоящее время как кобанская. Все вышесказанное согласуется и с данными языка. Распад нахско-дагестанской языковой группы на нахскую и дагестанскую начался, видимо, еще во второй половине III тыс. до н. э. (первые племена). Археологические данные, в свою очередь, свидетельствуют о том, что с конца III – начала II тыс. до н. э. нахские племена, вероятно, начали расселяться по всему Центральному Кавказу, осваивая южный и северный склоны Главного Кавказского хребта. Выявляется также близость протокобанской культуры с культурами, бытовавшими в то же самое время в Дагестане и на Южном Кавказе (соврем. Восточная Грузия), что свидетельствует о значительной роли восточнокавказских и южнокавказских культур в формировании кобанской культуры. Параллели, связанные с культурами степного мира, гораздо менее показательны . Как отмечают исследователи, «именно закавказский импульс финала средней бронзы был решающим в формировании протокобанского пласта памятников и собственно кобанской культуры ». Несомненно, нахские племена находились в постоянном взаимодействии с соседними, родственными им, племенами – дагестанскими, адыгскими, абхазскими и др. Поэтому на окраинах зоны кобанской культуры, население в этническом отношении, скорее всего, было пестрым. Кроме того, формирование нахской этнокультурной общности происходило под воздействием импульсов окружающих этносов, особенно этнических и культурных из Передней Азии, а также, в определенной степени, кочевых племен степей. Практически одновременно с зарождением и развитием кобанской культуры шел процесс становления других кавказских культур – каякентско-хорочоевской, прикубанской и колхидской, в недрах которых, по-видимому, также происходило формирование новых этнокультурных общностей. Учитывая, что процесс распада нахско-дагестанской и абхазо-адыгской языковых групп на нахскую, дагестанскую, абхазскую и адыгскую датируется приблизительно концом III – началом II тысячелетия до н. э., перечисленные археологические культуры, которые начали складываться в первой половине – середине II тыс. до н. э., можно вполне уверенно соотнести с формировавшимися в тот же период автохтонными кавказскими этнокультурными общностями – древнеадыгской (прикубанская культура), древнеабхазской (колхидская культура), древневайнахской (кобанская культура) и древнедагестанской (каякентско-хорочоевская культура). Таким образом, перед нами полное соответствие между археологическими культурами древности и известными кавказскими (или исконнокавказскими) автохтонными этнокультурными общностями, и нам открывается вполне ясная этнополитическая карта Кавказа второй половины II тыс. до н.э. – первой половины I тыс. до н.э., которая соответствует всем имеющимся в нашем распоряжении материалам – будь то данные языка, топонимики, археологии, антропологии, письменных источников и фольклора. Глава IIІ КАВКАЗСКИЕ ХОНЫ И ЦАНАРЫ 1. Кавказские хоны Согласно грузинской исторической хронике «Мокцевай Картлисай» («Обращение Грузии »), первоначально на территории Картли проживали бунтурки и прибывшие с юга племена хонов, и лишь затем, после похода Александра Македонского (конец IV – начало III в. до н. э.), сюда переселились грузинские (картвельские) племена . Среди племен Центрального Кавказа хонов упоминают также и древнеармянские авторы. Однако сведениям древнегрузинских и древнеармянских источников о бунтурках и хонах как о древнейшем населении Картли в исследовательской литературе до сих пор не уделено должного внимания. Традиционно хонов Леонти Мровели и древнеармянских историков современные исследователи отождествляют с тюркоязычными гуннами (хуннами ). Известно, что тюркоязычные гунны вторглись в степи Восточной Европы в 70-е гг. IV в. н. э., и примерно тогда же они появились и на Северном Кавказе . С того времени упоминания о северокавказских гуннах появляются в трудах многих восточных и западных историографов, в связи с чем информацию о проживании хонов в Картли в I тыс. до н. э., содержащуюся в древнегрузинских и древнеармянских источниках, некоторые ученые считают анахронизмом, а факт проникновения в эти источники термина хон отражением периода господства тюркоязычных гуннов на Северо-восточном Кавказе в V–VI вв. н. э. Более того, сведения «Обращения Грузии» о хонах (и бунтурках), предшественниках грузинским племенам в Картли, некоторые ученые вообще считают «сказочным и неправдоподобным ». Однако, как справедливо отмечает исследователь и издатель «Обращения Грузии» М.С. Чхартишвили, «нет никаких оснований приписывать автору «Обращения Грузии» такую грубую ошибку. На современном этапе исследования вопрос об идентификации данного этнонима (хон. – Г.Г.), видимо, во избежание ошибок, лучше оставить открытым ». Вместе с тем, реальность существования хонов на древнем Кавказе до прихода сюда тюркоязычных хуннов (гуннов) не ставили под сомнение такие видные кавказоведы, как И.А. Орбели, Г.А. Меликишвили, С.Т. Еремян, К.В. Тревер, Е. Моор, Н.Г. Волкова . Г.А. Меликишвили, в частности, допускал, что сведения древнегрузинской исторической литературы о бунтурках и хонах, как о древнейшем населении Картли, могут соответствовать действительности и являются отзвуком какихто древних преданий. Этническое происхождение хонов и бунтурков он связывал с северокавказскими племенами и писал о них как о «воинственном населении северного происхождения ». Н.Г. Волкова, например, кавказских хонов напрямую относила к протонахским племенам . Вышеназванные ученые высказали свои суждения без серьезного обоснования и подробного источниковедческого анализа, однако детальный анализ данных, содержащихся в первоисточниках, показывает, что мнения известных специалистов-кавказоведов не только не лишены основания, но, как увидим ниже, получают реальное подтверждение. В «Ашхарацуйце», например, хоны упомянуты дважды – среди племен, бесспорно кавказского происхождения, проживавших в центральных районах Кавказа, так и среди племен, обосновавшихся на северо-западном берегу Каспийского моря, в Дагестане (Хонское царство): «В тех же [Кавказских] горах живут Ардозы, а по эту сторону от них – Дачаны, Цихоимы, Дуалы, Цыхои, Пурки, Хоны, Цанары, у которых находится Аланские ворота, как и другие ворота, называемые Цикен, по имени проживающего там племени Цикен, затем туши… Маскуты проживают в долине Варданеан вплоть до Каспийского моря, куда доходят отроги Кавказского хребта, где находится стена Дербента… К северу от него (Дербентские ворота – Г.Г.) у самого моря [находится] царство Хонов от самого моря к западу от него по Кавказским горам; там же Хонам принадлежит город Варачан, а также Чундар и Смындыр» (выделено мной. – Г.Г. ) Здесь следует обратить внимание на одну очень важную деталь: если название Гуннского царства в Прикаспии во всех рукописях «Ашхарацуйца» передается в форме х̔он (hon, հոն), то для обозначения хонов Центрального Кавказа в древнейших рукописях, в том числе и в лучше всего сохранившемся списке (№ 582), используется форма хон (xon, խոն ). Данный факт не позволяет считать сообщения «Ашхарацуйца» о хонах Центрального Кавказа и Прикаспия ни результатом наслоения разновременных сведений об одном и том же племени, ни случайными повторениями и свидетельствует о том, что армянскому географу были известны на Кавказе два этнически различных племени, которые он называет разными именами – хон (խոն), проживавшие на Центральном Кавказе, и hon (hон, Հոն) – Гуннское царство), населявших северо-западное побережье Каспийского моря. В Северо-Западном Прикаспии в VI–VII в. н. э. тюркоязычными гуннами-савирами было образовано на местной, дагестанской, этнокультурной основе гуннское царство Сувар. В арабских источниках это царство упоминается под названием Джидан, а в армянских – в данном случае в «Ашхарацуйце» – как hонское царство. Что же касается хонов Центрального Кавказа, то, по «Ашхарацуйцу», они занимали территорию с обеих сторон от Главного Кавказского хребта, к востоку от мест проживания дуалов. Историчность кавказских хонов подтверждается тем, что имя этого народа сохранилось до наших дней в топонимах и гидронимах на южной и северной стороне Главного Кавказа, к востоку от Дарьяла (местность Хоной на берегу реки Армхой, притока Терека; местность Хоне в верховьях реки Арагви; гора Хон и местность Хонис-чали в Хевсуретии; также тушины называют именем Хон верховье реки Чанты-Аргун ). Факт проживания в этих местах хонов засвидетельствован и грузинским письменным источником XIII в.: хоны (хунаги) названы при перечислении народов вайнахского происхождения («кисты, хунаги, тушины »). В слове хунаги – хун-(а)ги, компонент ги является вайнахским послелогом. Несомненно, и в армянском, и в грузинском источнике речь идет об одном и том же народе – хонах. Примечательно, что в грузинском документе хоны названы между кистинами и тушинами, что совпадает с локализацией хонов по «Ашхарацуйцу». Кавказских хонов армянского и грузинского источников следует связывать, скорее всего, с многочисленной ингушской родоплеменной группой хоной (хоной), проживавшей еще до недавнего времени в верховьях реки Армхи, где и сохранился топоним Хоной. В пользу правомерности связи хонов древних рукописей именно с ингушскими хонами (хоной) свидетельствует также и то обстоятельство, что, согласно преданиям, главное святилище ингушей (до принятия ислама) находилось на горе Хона в Хевсуретии, а сами хевсуры в прошлом славились среди ингушей как знатоки обычного права . У вайнахов такое чаще всего происходит в случаях, «когда территория, на которой живут почитаемые «правоведы», осознается самим населением в качестве своей древнейшей прародины, так сказать «земли предков ». Таким образом, сведения письменных источников о хонах в центральных районах Кавказа подтверждаются сохранившейся в этих местах топонимией, а также фактом существования нахской родоплеменной группы хоной, которую не следует путать с пришлыми тюркоязычными гуннами Западного Прикаспия. Помимо «Ашхарацуйца», на различия между кавказскими хонами и тюркоязычными гуннами (hуннами) указывают и другие армянские источники, что еще в 1911 г. отметил И.А. Орбели . Исключительный интерес в этой связи представляют сведения древнеармянского автора Агатангелоса. В греческой версии «Истории Армении» Агатангелоса говорится, что в начале IV в. Григорий Просветитель и царь Армении Трдат III (287–330) распространили христианство в Восточном Закавказье «до границ Масаха-хунов, до Каспийских ворот и той части, где сторона алан» (ἒως όίων Μασαχού τών Οϋννων ). В сохранившихся армянских текстах Агатангелоса границы распространения христианства очерчиваются «от города саталийцев до края Халтик, до Кларджка, до самых пределов маскутов, до Аланских ворот, до пределов Каспия, города Пайтакарана в царстве Армянском ». В критическом издании Агатангелоса 1909 г. читаем: «…До самых пределов маскутов, до врат Аланских, до врат Каспийских… ». Как видно, и в армянской, и в греческой версии «Истории Армении» налицо разночтение и путаница. Во всех известных рукописях, за исключением двух греческих, в которых написано «до границ Масаха-хунов», присутствует фраза «до ворот Аланских », а в рукописях второй, древнейшей, группы списков документа, в том числе и в вышеотмеченных двух греческих, указано: «до ворот Каспийских» (Дербентский проход ). Отсюда, с уверенностью можно сделать вывод, что в оригинале «Истории» Агатангелоса в интересующем нас фрагменте присутствовали обе фразы – и «до ворот Аланских», и «до ворот Каспийских ». Относительно масахов и хунов (масаха-хуну) греческой версии «Истории Армении», то нельзя согласиться с тем, что они соответствуют маскутам армянской версии, как это предлагает А.В. Гадло , поскольку греческая версия одновременно упоминает как маскутов, так и масаха-хунов, не смешивая их (τών Μασαχού τών Οϋνων; τών Μασσαγέται ). К тому же если предположить, что в термине масаха-хуну отражены маскуты и тюркские хунны (гуннское царство), как это иногда представляется в литературе, то данные Агатангелоса вообще теряют смысл, потому что, как известно, царство гуннов было расположено севернее Каспийских (Дербентских) ворот, а Маскутк − на юге от этих ворот, и Каспийские ворота являлись границей между ними. В таком случае становится непонятно, как далеко было распространено христианство − до границ маскутов или до Каспийских ворот. Если же взять за основу те группы списков «Истории Армении», в которых говорится, что христианство было распространено «до пределов каспов, города Пайтакарана», то и тогда возникает вопросов гораздо больше, чем ответов. Страна каспов располагалась на берегу Каспийского моря, возле устья реки Куры, и здесь же, на берегу моря, недалеко от устья Куры локализуется город Пайтакаран, а значит, у Агатангелоса не было необходимости указывать в качестве пределов распространения христианства два ориентира, находившиеся на одной географической линии, – страну каспов и город Пайтакаран. Кроме того, следует иметь в виду, что в первой половине IV в. Маскутское царство включало в себя всю историческую Албанию, занимавшую левобережье реки Куры. Потому армянские раннесредневековые авторы при описании событий данного периода термин маскутк (Маскутское царство) используют также и для обозначения Албании . Так, например, Фавст Бузанд пишет, что Албания находится «в пределах маскутских», а в рассказе о нападении маскутского царя Санесана на Армению (335 г.) сообщает, что «он перешел свою границу, большую реку Куру, и наводнил армянскую страну ». Термин маскут (Маскутский край) для обозначения исторической Албании употребляет также и Агатангелос, например, правителя (бдешха) граничащей с Албанией восточной провинции Армении именует бдешхом земли, «пограничной с Маскутским краем ». Таким образом, слова о том, что христианство было распространено «до границ маскутов», могли быть восприняты как «до границ Албании», что не соответствовало действительности. Об этом, разумеется, не мог не знать Агатангелос, так как именно он сообщил о принятии Албанией христианства в 315 г. и назвал имя первого албанского епископа Фомы. Создается впечатление, что это сообщение сделано человеком, плохо представлявшим себе этнополитическую ситуацию Восточного Закавказья того времени. Однако у нас нет никаких оснований упрекать в неосведомленности Агатангелоса, равно как и большинство других армянских авторов периода раннего средневековья. Ясность в вопрос о том, какой народ скрывается под именем масаха-хонов, до земель которых распространилось в IV в. христианство, можно внести сопоставив сведения Агатангелоса с данными «Мокцевай Картлисай». Информация древнегрузинского источника относительно распространения христианства в Восточном Закавказье не просто совпадает с данными греческой версией Агатангелоса, но и дополняет ее. Согласно «Мокцевай Картлисай», горцев, проживавших на территории современной Восточной Грузии, обращала в христианство св. Нино, которая прибыла в Армению во времена царствования Трдата III вместе с Рипсиме и Гаяне, а затем перебралась оттуда в Картлию. Из Мцхета «отправились св. Нино и епископ Иоанн, и вместе с ними царь отправил одного эристава. Они пришли и остановились в Цобене, позвали мтиульцев – звероподобных людей: чарталийцев, пховельцев, гудамакарцев и проповедали им о честном кресте Христовом, ведущем к вечной жизни, но те не захотели принять крещение. Тогда эристав царский пустил в ход немного оружия и силою сокрушил идолы их. Оттуда они пришли и остановились в Жалете, проповедовали эрцо-тионетцам, которые вняли им и приняли крещение. Между тем, пховельцы оставили свою страну и перебрались в Тушетию. Большая часть других мтиульцев тоже не обратились в христианство. Так как они не захотели креститься, царь увеличил им подать. Поэтому и они впали в заблуждение и ушли» (выделено мной. – Г.Г. ). Следовательно, в IV в. христианство распространилось до верховьев Алазани и Иори, где, в предгорьях Главного Кавказского хребта, лежали земли Тушетии и где находили убежище люди, не желавшие принимать крещение. Здесь будет уместно вспомнить, что дагестанцы (аваро-андийцы) тушин (цова-тушины, бацбийцы) именуют мосох (масах, мосок). Масахов (mazakai) локализовали в этих местах Плиний и Помпоний Мела (см. ниже), а непосредственными соседями масахов (цова-тушин) на северо-западе, как отмечено выше, являлись хоны. Отсюда следует, что христианство было распространено до границ мосохов (тушинбацбийцев) и хонов, то есть масаха-хонов, проживавших бок о бок у подножья Главного Кавказского хребта. Веским подтверждением правильности такой интерпретации сообщения Агатангелоса является то, что в пяти рукописях «Истории Армении» второй, древнейшей, группы вместо «до границ Масаха-Хун» написано «до гор Масаха-Хун» (выделено мной. – Г.Г. ). Более того, в некоторых списках армянской редакции Агатангелоса древнейшей группы вместо фразы «до самых пределов маскутов» читаем: «до самых пределов мосохов ». В этой связи представляется важным то, что известный специалист по древнеармянской литературе Н. Адонц, анализируя данный текст, считает, что присутствие здесь термина маскут неправомерно и в действительности должно быть мосох . После прочтения арабской версии Агатангелоса сомнения в верности предложенной выше интерпретации текста развеиваются окончательно. В этом варианте в сообщениях о пределах распространения христианства не упоминаются ни маскуты, ни масаха-хоны – вместо них называются дурдзуки («страна Д-р-дз-к-т »). Здесь важно отметить, что арабская версия «Истории Армении», относимая к IХ в., является переводом с греческой версии, которая, в свою очередь, восходит к не сохранившемуся армянскому оригиналу сочинения Агатангелоса, датируемому первой половиной V в.. Взамен масаха-хун в греческой рукописи переводчик вводит грузинское название вайнахов – дурдзук (дурдзукет), что свидетельствует о том, что он хорошо ориентировался в сложной кавказской этнономенклатуре. И действительно, переводчиком был грузин, о чем говорит грузинское исчисление на полях рукописи, а также сама форма передачи термина дурдзук – Дурдзукет . По сообщению «Картлис цховреба», переселившиеся к тушинам жители Эрцо-Тианети впоследствии возвратились. Основная их часть приняла христианство, и к ним были направлены миссионеры. Об этом есть сообщение в арабской версии «Истории Армении» Агатангелоса, согласно которому, Святой Григорий посылает миссионера в страну Дурдзукет. В данном случае грузинский переписчик вместо масаха-хоны греческой версии Агатангелоса вводит грузинское название этого народа – дурдзуки. Отсюда следуют два очень важных вывода: во-первых, в оригинальном тексте Агатангелоса присутствовало именно название масаха-хон, и во-вторых, масаха-хоны – это дурдзуки, т.е. нахи. Таким образом, есть все основания для отождествления масаха-хунов Агатангелоса с нахскими масахами (бацбийцами) и хонами, до земель которых распространялось христианство в IV в. Следовательно, в вышеприведенном фрагменте текста следует читать: «до ворот Алан, до гор Масаха-Хуну и до ворот Каспийских». При таком прочтении текст Агатангелоса становится ясным и логичным, т.к. в нем приводится граница Армении в широком культурном значении, т.е. ареал армянской церкви раннехристианской традиции. Эти границы включали в себя всю восточную часть Южного Кавказа, в пределах которой было распространено христианство. Благодаря данным многочисленных источников (армянских, грузинских, греко-латинских), хорошо известно, что восточное (сиро-палестинское) христианство распространилось в Восточном Закавказье через Армению, посредством армянских миссионеров. Картлийская (грузинская) и албанская церкви иерархически были подчинены армянской церкви и представляли собой ее составные части . В процессе обработки и слияния локальных легенд и преданий уже в конце V в. сформировалась официальная концепция трех церквей – армянской, картлийской и албанской, по которой св. Григорий становится единственным христианским просветителем всего Восточного Закавказья . Именно эта концепция, известная как «Житие Григория», представлена в греческой и арабской версиях «Истории Армении» Агатангелоса. Согласно ей, деятельность св. Григория охватывала всю территорию Восточного Закавказья, в связи с чем раннесредневековая литературная традиция называет Арменией все Восточное Закавказье, отражая таким образом церковно-культурное единство проживавших здесь народов. Именно эти границы христианской Армении (или Армянской церкви), простиравшиеся на северо-западе до Лихского хребта, а на севере – до Аланских (Дарьяльских) ворот, гор Масаха-хонов (подножье Главного Кавказа) и Каспийских (Дербентских) ворот, приведены в греческой версии труда Агатангелоса . Причину такого разночтения сохранившихся версий «Истории Армении» и отсутствия в армянском варианте информации о распространении христианства в Восточном Закавказье (до земель масаха-хонов) следует искать, скорее всего, в произошедшем в начале VII в. расколе между армянской и картлийской церквями. К этому времени в Картли сложились определенные политические и историко-культурные условия, ставшие причиной начала процесса национализации церковной жизни, который в 609–620 гг. привел к отделению картлийской (иверской) церкви от армянской. С этого времени картлийская церковь окончательно примкнула к византийской имперской диофизитской церкви и вышла из подчинения армянскому католикосату. После отпадения картлийской церкви от армянской картвельские церковные деятели вступили «в ожесточенную полемику с армянами, которая дошла до того, что грузины начали отрицать какие либо церковно-иерархические отношения с армянами в прошлом и в противовес господствующему мнению даже выдвинули своего собственного, независимого от Григория Просветителя, миссионера в лице св. Нино ». Изменения, произошедшие в церковных отношениях между Арменией и Картли, разумеется, не могли не найти отражения в последующих редакциях сочинения Агатангелоса. Оригинал «Истории Армении» был создан в первой половине V в., и тогда интерес для автора наряду с армянской представляла также картлийская и албанская церковь, что видно при прочтении греческой и арабской версий «Истории ». Об этом свидетельствует также Мовсес Хоренаци, который сообщает, что у Агатангелоса описана история обращения в христианство народов «от Кларджка вдоль Аланских и Каспийских ворот », т.е. «до гор Масаха-хонов». Однако из дальнейших редакций армянской версии Агатангелоса, сделанных уже после выхода картлийской церкви из подчинения армянской в VII в., информация об обращении грузин в христианство была изъята, поэтому в текстах, сохранившихся до наших дней, она отсутствует. В итоге в армянской версии «Истории» Агатангелоса осталась только история возникновения армянской церкви как обособленной национальной церкви , дополненная лишь общим замечанием о том, что христианство «разлилось по всей Армении от края до края ». Очерчивая северные пределы распространения христианства в Восточном Закавказье, редакторы-переписчики первоначальное «до гор Масаха-хон» заменили на «до маскутов», тем самым превратив сообщение в бессмыслицу . Однако в греческой и арабской версиях «Истории» точные данные о северных границах распространения христианства – «до гор Масаха-хонов», сохранились. Это произошло благодаря тому, что труд Агатангелоса был переведен с армянского языка на греческий в VI в., еще до отпадения картлийской (грузинской) церкви от армянской и до внесения соответствующих изменений в оригинальный армянский текст Агатангелоса , и именно греческая версия Агатангелоса была в IХ в. переведена на арабский язык. Видимо, у Агатангелоса название масаха-хон отражает политическое объединение масахов (цова-тушин) и хонов. Это подтверждают и данные «Ашхарацуйца», согласно которым, термин хоны покрывает северную и южную части Главного Кавказа – от верховья Терека до Дагестана (хундзов). Вероятнее всего, в III–IV вв. под контролем хонов (масаха-хонов) находились Аланские (Дарьяльские) ворота, и в этой связи важное значение приобретает сообщение «Географии» Вардана Великого Аревелци, в соответствии с которым, Аланские (Дарьяльские) ворота называются Хонскими: «…[граница] Армении начинается от Хонских ворот, которые есть Аланские железные ворота, которые построил Александр Македонский ». Эти сведения особенно ценны тем, что труд Вардана Аревелци в средние в. и позже использовался как учебник географии. Для того чтобы изучение описываемых территорий (местностей, областей, стран, населенных пунктов и т.д.) было наиболее полным, в сочинении перечисляются различные их названия, под которыми они были известны у разных народов, а также их более древние аналоги. Этим объясняется и то, что в тексте упомянуты два других названия Дарьяльских ворот – Хонские и Аланские. Согласно «Географии» Вардана Аревелци, границы Армении простираются до Хонских (Аланских) ворот, из чего можно сделать вывод о том, что ее автор пользовался источниками, отражавшими положение дел в регионе в период поздней античности и раннего средневековья, когда Арменией называлось все Восточное Закавказье. Этот период совпадал со временем политического возвышения нахских хонов (масаха-хонов), которые контролировали Дарьяльские ворота, вследствие чего ворота стали называться и Хонскими, и именно поэтому Вардан Аревелци в своем сочинении приводит оба названия ворот: Аланские и Хонские. В армянских источниках Хонскими воротами (пахак хонк) называется также линия оборонительных сооружений, которая шла от Циканских (Цилканских) ворот, расположенных около Жинвали, на северной границе Картли (Иберия), на юго-восток, вдоль северо-западной границы Албании. Эти ворота известны еще как Врата кавкасианов и Дурдзукские ворота (см. выше). По данным арабского историка Ибн ал-Факиха, Врата Дурдзукские (Врата кавкасианов Леонти Мровели) состояли из 12 ворот с каменными укреплениями . По линии этих ворот проходила южная граница хонского объединения, а потому проход Цор (Цур) на границе с Албанией назывался Хунсвери (перевал хонов). Именно с этими укрепленными воротами отождествляются врата хонов (пахак хонов) древних авторов . Отсюда становится понятным и сообщение армянского историка Лазаря Парпеци (V в.), в котором приведен рассказ армянского спарапета Васака Мамиконяна об установлении дружеских отношений с вождями хонов: «Когда я был марзпаном Иверии и Албанские (Аланские – Г.Г.) ворота были в моих руках, многие хонские вожди стали моими друзьями посредством договоров и клятв ». Будучи марзпаном Иверии (Грузии), Васак Мамиконян, безусловно, мог контролировать Аланские ворота, и речь здесь, несомненно, идет именно о них. Ряд исследователей ставят под сомнение достоверность сведений Лазаря Парпеци о проживании хонов вблизи Аланских ворот, поскольку все упоминания о хонах (хунах) на Кавказе традиционно связываются с тюркоязычными хуннами (гуннами), осевшими на побережье Каспия, в Дагестане. Но в данном сообщении речь идет не о тюркоязычных хуннах (гуннах), а именно о нахских хунах (хонах), действительно проживавших вблизи Аланских ворот, с вождями которых и установил дружеские отношения Васак Мамиконян. Об этом историческом факте свидетельствует также и другой армянский автор V в. Елише, который пишет, что Васак Мамиконян «установил дружеские отношения с hЕранскими хонами с помощью Баласаканского царя ». Согласно Н. Адонцу, «heran не что иное, как форма Aran, Албания ». Однако, возможно, в данном случае речь идет об исторической области Эрети (hЕрети), расположенной между Кавказской Албанией и Цанарией (или Кахетией). Так или иначе, уточнение «hеранские хоны» понадобилось Елише для того, чтобы было понятно, что имеются в виду кавказские хоны, а не тюркоязычные гунны Западного Прикаспия, о которых ему также было хорошо известно. Совершенно очевидно, что в процитированных сообщениях армянских историков речь идет о нахских хонах. Косвенно подтверждается это тем, что Васак Мамиконян устанавливал дружеские связи с хонами через посредничество именно царя баласакан, одного из этнически родственных им горских народов Кавказа . Главенствующая роль хонов в III–IV вв. признается и современными исследователями. Так, академик С.Т. Еремян отмечал, что термином хон в армянских источниках обозначались горские кавказские народы, часто совершавшие нашествия на Армению . Таким образом, если в I–II вв. н. э. племена, вторгавшиеся в Армению с севера через центрально-кавказские перевалы, армянские авторы называют аланами, то в III–IV вв. н. э. их именуют хонами. По-видимому, в III–IV вв. н. э. произошло политическое возвышение хонов среди других племенных групп и народов Центрального Кавказа, и, возможно, именно в этот период им удалось распространить свое политическое влияние на этнически однородное с ними население соседних областей. По данным источников, хоны играли значительную роль в политических событиях того времени, вследствие чего термин хон помимо этнического значения приобрел более широкое политическое. При этом в собирательном смысле термин хон выступил синонимом другого собирательного термина – алан, хотя и не вытеснил его полностью. Такая ситуация нашла в сообщениях древнеармянских авторов о событиях III–IV вв., где вторгавшиеся в Армению горские племена называются то хонами, то аланами. В этих военно-политических событиях, согласно сведениям древнеармянских источников, хоны совместно с другими кавказскими народами принимали активное участие. В III–IV вв. между двумя могущественными державами – Римской Империей и Сасанидской Персией, шли непрекращающиеся ожесточенные войны за господство над всем Южным Кавказом. В военные столкновения между Римом и Персией, происходившие с переменным успехом, разумеется, были вовлечены и народы Кавказа, которые в зависимости от складывавшейся военно-политической ситуации и исходя из своих собственных политических интересов, принимали ту или иную сторону. Основные военные действия между двумя империями разворачивались на территории Армении. В результате междоусобной войны за престол, которая продолжалась около двух десятилетий, в апреле 226 г., победив в решающем сражении Артабана V, последнего представителя Аршакидской династии, на персидский престол вступает Арташир I Сасанид (226–241). С этого времени ведет отсчет Сасанидский период истории Персии. Стремясь вытеснить Рим из Азии, восстановить былую славу и границы Ахеменидской империи, Сасаниды начинают вести агрессивную внешнюю политику. Но осуществлению великодержавных замыслов Арташира I мешало серьезное препятствие в лице Армении, где правили представители армянской ветви Аршакидской династии, к которым примкнула парфянская знать и сыновья казненного Артабана V. Армянский царь Трдат II Аршакид (216–256), опираясь как на свои войска, так и на силы народов Восточного Кавказа, не только отразил натиск Арташира I, но и, как сообщают Агатангелос, Мовсес Хоренаци и Дион Кассий, совершил ряд успешных вторжений в северные области Персии. По данным Агатангелоса, в 227 (228) г. «царь Армении Хосров начал собирать армию и производить набор солдат. Собрав войска албанов и картлийцев и открыв Аланские и Чорские ворота, вывел войска хонов и напал на персидскую страну ». Информирует об этом событии и Леонти Мровели: «Царем Армении стал Косаро. Косаро сей, царь армян, начал войну с персидским царем Касре. Пособлял ему Аспагур (царь Картли. – Г.Г.), отверз врата кавкасианов и вывел овсов, леков и хазар, и пришли они к царю Армении Косаро воевать против персов… ». Комментируя данное сообщение Леонти Мровели, исследователи отмечают, что из-за несовпадения периодов правления указанных царей (персидский – Касре-Шапур, армянский – Косаро-Хосров, картлийский – Аспагур) точная датировка данного события не представляется возможным . К тому же Т.А. Габуев ошибочно полагает, что Леонти Мровели ведет речь о событиях первой половины IV в. Несоответствия в сообщении Леонти Мровели вызваны тем, что грузинский историк в свойственной ему манере смешивает события разных времен, объединяет их. В данном случае таковыми являются вторжение в Персию в 227 (228) г. армянского царя Трдата II, которого Леонти Мровели, следуя Агатангелосу, называет Хосровым (Косаро), и завоевание Сасанидским царем Шапуром I (241–272) Армении, Кавказской Албании и Картли в 50-х гг. III в., когда царем Картли был Аспагур. На самом же деле картлийцы, албанцы и горцы Восточного Кавказа принимали участие в войне против Персии на стороне Армении при царе Трдате II. Об этом походе на Персию 227 (228) г., оказавшемся успешным для объединенных сил Армении и народов Восточного Кавказа, и сообщают Агатангелос и Леонти Мровели. Вне всяких сомнений, грузинский автор использовал данные Агатангелоса, но при этом внес в них определенные дополнения. Так, если Агатангелос называет кавказских горцев общим именем хоны , то Леонти Мровели упоминает поименно овсов, леков и хазар. Это объясняется тем, что термин хон у Агатангелоса употреблен в собирательном смысле и был использован для обозначения горского населения, проживавшего как в южной (к северу от Картли и Албании), так и в северной части Главного Кавказского хребта. Очевидно, термин хон в своем собирательном значении охватывал нахское население не только к югу от Главного Кавказского хребта (пшавы, масаха-хоны, тушины, гудамакары и др.), но и центральных районов Предкавказья, а также некоторые дагестано-албанские племена Восточного Кавказа. Судя по всему, помимо нахского населения термин хон включал в себя и ираноязычные племена Предкавказья, которые к тому времени уже, вероятно, расселились на подступах к Дарьяльскому ущелью. По-видимому, эти племена в составе хонских войск, принимали участие в походе на Персию, о чем и сообщает Леонти Мровели , уточняя, что войска горцев прошли не через Дарьяльские ворота, а через «врата кавкасианов». Все это указывает на то, что к моменту описанных грузинским историком событий существовало достаточно сильное самостоятельное государственное образование нахов во главе с хонами. Данное политическое объединение, как и занимаемая им территория, в письменных источниках получило название Хон (или Масаха-хон). Подтверждение всему этому находим и в последующих событиях, происходивших в регионе. Через 20 лет после описанных выше событий Арташира I сменил на персидском троне его сын Шапур I (241–272). Одержав в 250–260 гг. победу в двух войнах с Римом, Шапур I установил свое господство над Арменией и всей восточной частью Южного Кавказа. В современной исторической литературе к странам Южного Кавказа, оказавшимися под контролем Персии обычно относят Армению, Картли и Кавказскую Албанию. При этом, почему-то вне поля зрения исследователей остается свидетельство о завоевании Шапуром I еще одной страны в восточной части Южного Кавказа. В трехъязычной надписи Кааба-и-Зардушт в Накш-и-Рустаме (SKZ), высеченной примерно в 262 г. на трех языках (пехлевийском, парфянском, греческом) в память о выдающихся победах Сасанидского царя Шапура I, в месте, где перечисляются покоренные Шапуром I страны, по-гречески можно прочесть: «…Я господин Ираншахра и владею следующими шахрами: Парс, Парфия, Хузистан, Месена, Асурестан, Адиабена, Аравия, Атурпатакан, Армения, Иберия, Махелония, Албания (выделено мной. – Г.Г.), Баласакан вплоть до гор Кап и Албанских ворот… ». В парфянском варианте надписи в качестве эквивалента греческой Махелонии приводится Сикн (Syk(?)n). По поводу локализации страны Махелонии (Сик-н), упомянутой в надписи Кааба-и-Зардушт, были высказаны различные мнения. Одни ученые отождествляют Махелонию с армянской областью Сюник, другие – с царством гениохов и махелонов Арриана на восточном побережье Черного моря. Из-за слабой научной аргументации ни одна из этих версий не получила признания в исторической литературе. Лишь С.Т. Еремяну в статье, посвященной вопросу локализации Махелонии надписи Кааба-и-Зардушт, удалось доказать реальности существования наряду с «царством Махелонией и Гениохией» на Черноморском побережье и другой государственной единицы – Махелония, располагавшейся между Картли и Албанией . Локализация Махелонии между Картли и Албанией – от устья Алазани на юге до северокавказских долин, прилегавших с севера к Дарьяльскому ущелью на севере, полностью совпадает с территорией, на которой существовало политическое объединение кавказских горцев под главенством хонов. Поэтому надо полагать, что Махелония надписи Кааба-и-Зардушт, Хон армянских источников и Масаха-Хон Агатангелоса являются различными наименованиями одного и того же нахского государственно-территориального образования, тем более что в научной литературе Махелония надписи Кааба-и-Зардушт отождествляется с «осетинским названием Ингушетии, локализуемой по обе стороны Главно го Кавказского хребта... ». Нет никаких сомнений также и в том, что в имени Махелония всплывает древний нахский этноним махъалон (малхи-махли-махалмахалон). Как уже выше отмечено, в трехъязычной надписи Кааба-и-Зардушт Махелония греческого текста соответствует Сикн (Sykn) парфянского текста. Название S’ykn (Сикн) С. Сулейманова соотносит с согдийским словом s’ykn, которое переводится как военный лагерь > замок, что аналогично значению названий Хундзах (от персидского гунд – войско), Эрети (от шумерского эри – воин) и др. Учитывая важное военно-стратегическое значение Махелонии: здесь пролегала линия укрепленных сооружений, упоминаемой в источниках различными названиями (Врата кавкасиан, Дурдзукские ворота, Цилканские ворота, Врата хонов (Пахак хонк), ворота Дарубал и т.д.), обозначение ее как военный лагерь, замок (S’ykn) вполне оправдано. Хотя, не исключено, что Сикн парфянской версии надписи следует читать как Саник (Санар, Цанар) – в пользу этого может говорить и то, что во II в. н. э. Птолемей назвал данную территорию Санарией. Позднее, начиная с V в., Санар (Цанар) вытесняет остальные названия и становится доминирующим при обозначении указанной территории.
В III–IV вв. ключевую роль в этом регионе, по-видимому, играли хоны, а возглавлявшееся ими политическое объединение принимало активное участие в событиях, происходивших на Южном Кавказе. В 298 г., потерпев поражение от римских войск, Персия на основании заключенного в том же году Мцбинского (Нисибисского) договора признала покровительство Римской империи в отношении Армении и восточной части Южного Кавказа и отказалась от каких-либо активных военно-политических действий. Согласно этому договору, армянский царь Трдат III Великий в 298 г. фактически воцарился над всей объединенной Великой Арменией, распространив свою власть и на Атрпатакан. Одновременно Трдат III приступил к выполнению функций контроля и охраны Кавказских проходов – Дарьяльского и Дербентского, традиционно возлагавшихся Римом на армянских царей. Все это неизбежно привело к усилению военно-политического и культурного влияния Армении на царства и княжества региона. Царствование Трдата III ознаменовано не только принятием Арменией христианства в качестве государственной религии, но и распространением христианства на Восточное Закавказье и созданием здесь структурированной церковной иерархии во главе с армянским католикосом (см. выше).
Однако период доминирования Римской империи на Южном Кавказе продолжался недолго. Персидский царь Шапур II (309–379) предпринимает активные шаги с целью восстановления былого могущества Сасанидской империи и привлечения на свою сторону горских народов Кавказа. После смерти армянского царя Трдата III в 330 г. хоны вместе с другими горскими народами Центрального и Восточного Кавказа в союзе с Сасанидами приняли участие в их борьбе с Римской империей (с 330 г. – Византией) и ее союзником Арменией.
В 335 г. отряды горцев Кавказа, объединившись под началом маскутского царя Санесана, по наущению Сасанидского царя Шапура II совершают нападение на Армению: «В то время маскутский царь Санесан, … собрал все войска, – хонов, похов, таваспаров, хечматаков, ижмахов, гатов и глуаров, гугаров, шичбов и чилбов, и баласичев и егерсуанов и … все множество войск, которым он повелевал. [Он] перешел свою границу, большую реку Куру, пришел и наводнил армянскую страну ».
Данному сообщению армянского историка Фавста (Фавстоса) Бузанда в научной литературе уделено достаточно много внимания, однако выводы, сформулированные некоторыми исследователями на основе извлеченных из этого текста фактов, зиждутся, к сожалению, на источниковедческих и текстологических ошибках. Так, со ссылкой на русскоязычные издания «История Армении» Фавста Бузанда, где в сообщении о битве под Валаршапатом среди многонациональных войск Санесана названы аланы (армянские войска «набросились, били, громили войска аланов и мазкутов, и гуннов, и других племен »), Ю.С. Гаглойти приходит к следующим выводам: «…Во-первых, армянский историк отождествляет алан и маскутов (массагетов). Во-вторых, аланы-маскуты, возглавлявшие это вторжение и стоявшие, очевидно, во главе большого племенного объединения, этнически четко отделяются от других кавказских племен, принимавших участие в этом вторжении …У Фавстоса Бузанда племенное название алан не служит собирательным термином, а означает этнически определенное племя ».
Однако участие алан в войсках маскутского царя Санесана ничем не подтверждается, и для специалистов-арменоведов нет сомнения, что в данном тексте Фавста Бузанда речь идет о кавказских албанцах. В большинстве рукописей «Истории Армении», хранящихся в Матенадаране (Ереван) и в Библиотеках мхитаристов в Венеции и Вене, в процитированном выше отрывке вместо слова аланы использовано слово албаны: «[армянские войска] набросились, били, громили войска албанов и мазкутов и гуннов ». Для арменоведов очевидно, что в данном тексте речь идет о кавказских албанцах, о чем свидетельствует и Мовсес Каланкатваци, называя, вторгшиеся в Армению войска маскутского царя албанскими. Подтверждает это и источниковедческий анализ текста Фавста Бузанда. Известный арменовед Б.А. Арутюнян пишет в связи с этим: «Фавстос с определенностью отождествляет Албанию со страной мазкутов, значит, мазкутские Аршакиды только в силу традиции называются также албанскими, потому что вся территория Албании составляет часть мазкутского царства Аршакидов. Санесан является фактически царем Албании, а воюющие против армян в его войске аланы – в действительности албанцами. Это часто встречающаяся в источниках того периода путаница ».
Впрочем, даже если гипотетически допустить, что аланы все же участвовали в нашествии на Армению, то и тогда трудно согласиться с выводами Ю.С. Гаглойти. Во всяком случае, к данным источника они не имеют никакого отношения, что уже было отмечено в исследовательской литературе . Действительно, совершенно непонятно, из чего исходит Ю.С. Гаглойти, утверждая, что Фавст Бузанд отождествляет аланов и маскутов , поскольку армянский историк не дает для этого никаких оснований – напротив, он называет эти два народа по отдельности, тем самым показывая, что он их считает разными народами. Не выдерживает критики и утверждение Ю.С. Гаглойти о том, что «у Фавстоса Бузанда племенное название алан не служит собирательным термином, а означает этнически определенное племя», потому что, во-первых, в оригинале источника отсутствует термин алан, а во-вторых, в другом месте своей работы ученый полностью опровергает свое же мнение, отмечая, что у Фавста Бузанда «имя гуннов (арм. хон-к) является … собирательным названием различных по своей этнической принадлежности северокавказских племен, входящих в аланский племенной союз ». Правда, приходится только гадать, как хоны Фавста Бузанда оказались в аланском племенном союзе, но если согласиться с таким взглядом, то придется признать, что термин алан был применен автором «Истории Армении» в собирательном значении и включал в себя, по словам самого же Ю.С. Гаглойти, этнически различные северокавказские племена.
В научной литературе можно встретить еще одно подобное недоразумение. Нередко в качестве доказательства присутствия алан в войсках маскутского царя Санесана приводится имя маскутского воина Анариска, будто бы сохранившееся у Мовсеса Каланкатваци и якобы означающее на иранском языке не знающий боли . В арменоведческой литературе давно уже выявлено, что это ошибочный перевод фразы Агатангелоса Anari hska (Анари ска), которая на древнеармянском означа ет безобразный (исполин) великан и только в переводе К. Патканяна представлена как имя. Во всех рукописях и печатных изданиях оригинала «Истории Албании» Мовсеса Каланкатваци эта фраза читается как omn anari ska (вомн анари ска – некий исполин безобразный ) и соответствует фразе из «Истории Армении» Мовсеса Хоренаци Anari omn ska – некий (чудовищный) безобразный исполин .
Тем не менее, нельзя, разумеется, полностью исключать присутствие в составе войск Санесана ираноязычных племен Центрального Предкавказья. Данные племена могли входить в объединение хонов, но это пока лишь ничем не подтвержденное предположение .
В 336 г. в сражении при Ошакане, недалеко от второй столицы Армении Валаршапата, армянские войска разбили армию маскутского царя Санесана. В «Истории» Мовсеса Хоренаци это событие описано коротко – как нашествие на Армению объединившихся «северных жителей Кавказа», без перечисления участвовавших в этом вторжении народов и без упоминания имени возглавлявшего поход царя . В свою очередь, Мовсес Каланкатваци, автор «Истории Албании», сообщая об этом нашествии, называет маскутского царя албанским и именует его Санатруком.
Основываясь на несовпадениях в приведенных выше сообщениях о нашествии маскутского царя на Армению в 335 г., некоторые исследователи, следуя сложившейся традиции, склонны считать все упоминания армянских источников о хонах до 395 г. анахронизмами, таким образом, ставя под сомнение участие в военных действиях как хонов, так и других народов, перечисленных Фавстом Бузандом. По мнению А.В. Гадло, в рассказе Фавста Бузанда речь идет о каком-то другом крупном вторжении тюркоязычных гуннов в Армению, имевшем место после первого вторжения кочевников Прикаспия 395–396 гг. и не нашедшем отражения в других источниках . Однако в основе данного предположения лежит ошибочное отождествление маскутского царя Санесана Фавста Бузанда с Аршакидом Санатруком Мовсеса Хоренаци и Мовсеса Каланткатваци. Дело в том, что Аршакид Санатрук не имеет никакого отношения к маскутскому царю Санесану, вторгнувшемуся в Армению. Санатрук Аршакид – это армянский князь, наместник армянского царя в области Пайтакаран. Подстрекаемый персидским царем, он провозгласил себя царем Армении и выступил против правившего царя. Как сообщает Мовсес Хоренаци, Санатрук с целью распространения своей власти «подстрекал по тайному велению персидского царя Шапуха» маскутского царя Санесана Аршакида напасть на Армению . Сам же Санатрук находился в это время в Персии, у приютившего его Шапура II, и не участвовал в нашествии на Армению.
Хонов, принимавших участие в нападении на Армению в составе войск Санесана, нельзя сопоставлять с гуннами, представлявшими гуннское царство в Дагестане, как это предлагает В.И. Кузнецов . Дело в том, что у Фавста Бузанда речь идет о событиях, имевших место в 30-х гг. IV в., т.е. гораздо раньше, чем на Кавказе появились тюркоязычные гунны (конец IV в.), и задолго до возникновения гуннского царства в Дагестане (VI–VII вв.). Кроме того, следует обратить внимание на одно важное обстоятельство: в этом вторжении хоны играли не главную роль, а наряду с другими кавказскими племенами являлись лишь составной частью войска албанского царя Санесана, что совершенно не вяжется с характером тюркоязычных гуннов, которые, установив свое политическое господство в северо-западной части Прикаспия, должны бы были стать в этой войне основной действующей силой. Если бы тюркоязычные гунны приняли участие в нападении на Армению, то это, безусловно, явилось бы столь значительным событием, что не смогло бы остаться вне поля зрения армянских историков, которые не преминули бы указать на роль в нем тюркоязычных гуннов. Напротив, как справедливо отмечает К.В. Тревер, армянские историки, начиная с Фавста Бузанда, «говоря о хонах, никак не выделяют их, а называют в одной связи и наравне, не отмечая особенностей их внешнего облика и быта с племенами несомненно кавказского происхождения, как тавасары, хечматаки, гугары, чилбы, баласичи и др ».
Все упоминаемые Фавстом Бузандом кавказские племена известны и из других источников и находят надежную локализацию. Их перечисление начинается с хонов и заканчивается баласичами и егерсванами , т.е. идет с северо-запада на юго-восток – от Дарьяльского перевала (хоны) до области Баласакан (баласичы) на берегу Каспийского моря. При этом примечательно, что следующими после хонов упомянуты похи, т.е. пшавы (похи – чеченское название пшавов), которые были южными соседями хонов. Данный факт служит еще одним подтверждением того, что в сообщении Фавста Бузанда речь идет именно о кавказских (вайнахских) хонах, а также о других горских племенах Центрального и Восточного Кавказа, находившихся в то время в союзе с маскутским (албанским) царем Санесаном или в зависимости от него. Этим и объясняется то, что Мовсес Каланкатваци называет горские племена общим, собирательным именем албанцы, а Мовсес Хоренаци – жителями Кавказа, северянами (см. ниже).
Разбив в сражении при Ошакане войска албанского (маскутского) царя Санесана, Армения, по-видимому, вернула себе верховенство и контроль над южной частью Восточного Кавказа, в том числе и над Хонскими (Аланскими) воротами. Поэтому в середине 50-х гг. IV в. военные отряды кавказских горцев, в том числе и хонов, воевали против персов уже на стороне армянского царя Арша ка (350–367 ). Однако в 60-х гг. IV в. Сасанидскому царю Шапуру II удалось переломить ситуацию в свою пользу: в результате нескольких удачных военных акций, направленных против Византии, он смог отторгнуть и присоединить к Персидской империи ряд областей – Гугарк, часть Утика, Арцах и простиравшуюся от Арцаха до Каспийского моря провинцию Пайтакаран. Таким образом, Персия вновь установила свое господство над восточной частью Южного Кавказа и существовавшими здесь политическими образованиями (царствами и княжествами), которые уже в качестве союзников Персии приняли участие в войне против Византии.
В 371 г. Шапур II объявляет войну Византийской империи и в очередной раз вторгается в Армению. Решающая битва между войсками двух империй и их союзниками произошла весной 371 (или 372) г. в Армении, на поле Дзирав, расположенном в области Багреванд, у северного подножья горы Нпат. В армянском агиографическом памятнике V в. «История армянского патриарха св. Нерсеса Партева» среди союзников Персии, принимавших участие в этом сражении, упоминается царь хонов Урнайр, возглавлявший объединенное войско горцев Кавказа:

«Յետ այսորիկ ‘ի թիկունս կոչեր թագաւորն Պարսից Շապուհ զթագաւորն Հոնաց զՈՒռնայր, և բանայր զդուռն Ալանաց, և ժողովեցան առ նա զորքն Հոնաց և Մազքթաց և Ագուգաց, և Լփնաց, Թաւմատկաց և Գուբուրէից, Ճմահաց, Գուգարաց, ՈՒղաց, Ճուճաց, Շղբաց, Մաղազճաց, Գերաց, Կուանաց, և այլ …» «Персидский царь Шапух призвал с тыла царя хонов Урнайра и открыл Аланские ворота , и собрались к нему войска хонов и маскутов и агугов и лпинов, товматков и губуров, чмахов, гугаров, улов, чучов чилбов, малазчов, hеров, куанов, и другие… ».

Описание этой битвы дано в трудах армянских авторов Мовсеса Хоренаци, Фавста Бузанда и Мовсеса Каланкатваци, а также римского историка Аммиана Марцелина . Однако если в «Истории» св. Нерсеса Партева царь Урнайр, участвовавший в Дзиравской битве на стороне персов, является царем хонов, то Мовсес Хоренаци, Фавст Бузанд и Мовсес Каланкатваци называют его албанским царем, современником армянского царя Папа (369–374). При этом ни Мовсес Хоренаци, ни Фавст Бузанд не уточняют состав войск персидского царя Шапура II и не указывают на участие в Дзиравской битве хонов, равно как и других кавказских народов, перечисленных в «Истории» св. Нерсеса Партева. Правда, им известно, что албанский царь Урнайр возглавлял объединенные силы горцев Кавказа, однако сообщают они об этом кратко, в частности, называя среди горцев «храброго Шергира, царя леков ».
Историчность албанского царя Урнайра, принимавшего участие в Дзиравском сражении, не вызывает сомнений. Среди албанских царей под этим именем известны двое: первый – принявший христианство и современник армянского царя Трдата III, второй – современник вышеупомянутого царя Папа. В то же время нет никаких оснований не верить сообщению «Истории» св. Нерсеса Партева, в котором говорится о том, что Урнайр – царь хонов. Данное сообщение ценно еще и тем, что, по-видимому, восходит к самому Нерсесу Партеву, который, будучи католикосом Армении, принимал самое активное участие во всех важных политических событиях того времени. Например, в день Дзиравского сражения он находился вместе с армянским царем Папом и с горы Нпат наблюдал за ходом битвы.
О том, что царь хонов Урнайр Нерсеса Партева и царь Албании Урнайр Мовсеса Хоренаци и Фавста Бузанда – одно и то же лицо, ясно свидетельствуют слова, вложенные в уста Урнайра перечисленными авторами. Так, согласно Фавсту Бузанду, албанский царь Урнайр обращается к персидскому царю Шапуру с просьбой разрешить ему выступить со своим отрядом против армян: «…Окажи милость и прикажи мне в виде награды самому со своим отрядом выступить против армянского войска царя Папа, ибо персидским войскам подобает выступить против греческих войск, а я со своим отрядом выступлю против армянских князей ». По данным Нерсеса Партеви с аналогичной просьбой обращается к персидскому царю хонский царь Урнайр .
Приведенные выше сообщения древнеармянских авторов кажутся противоречивыми из-за того, что в них одно и то же историческое лицо – Урнайр, называется то царем хонов, то царем албанцев. Данное противоречие объяснимо. Дело в том, что в античных и армянских источниках термин Албания (албанцы) имел географический, собирательный, смысл, не нес конкретного этнического содержания – употреблялся для обозначения многочисленных племен и народов, обитавших на территории исторической Албании. Например, согласно известному сообщению Страбона, в Албании проживали 26 племен. Несомненно, население Албании состояло из этнически близкородственных дагестанских народностей, однако в силу ряда обстоятельств слияния этих народностей не произошло, и термин албанцы, оставшись лишь собирательным этниконом, так и не стал самоназванием единого народа или жителей одной страны. Каждая народность Албании сохраняла свою этническую индивидуальность, свою изолированность и свой этноним , в связи с чем, древнеармянские авторы для обозначения населения этой страны, помимо собирательного термина албанцы часто используют термины горные жители Кавказа, множество разношерстных кочевых племен Кавказа, северяне, горцы севера, горцы Кавказа .
Древнеармянские источники независимо друг от друга приводят более двадцати названий албанских племен и народов, подавляющее большинство которых находят надежную локализацию. Перечисленные армянскими авторами албанские этнонимы известны также и более поздним, арабским, авторам и находят свое подтверждение в этнонимии современных народов Дагестана. Все это свидетельствует об историчности данных названий и о достоверности содержащихся в армянских источниках сведений о проживании в Албании их носителей .
Многие албанские племена и народы образовывали свои царства и княжества, которые затем вступали между собой в союзы для совместного отражения внешней угрозы или совершения внешних военных акций. Разумеется, между этими царствами и княжествами разворачивалась борьба за первенство, в ходе которой тот или иной народ (или группа племен) политически возвышался, на какое-то время объединяя под своей властью население всей территории Албании. При этом этническое наименование народа, возглавившего такое объединение, приобретало политический смысл и применялось для обозначения населения Албанского царства, выступая синонимом собирательного термина Албания (албанцы). Изменения, происходившие с указанными терминами, хорошо прослеживаются в античных и древнеармянских источниках. Так, Страбон для обозначения населения Албании использует термины албанцы и леги (гелы), являющиеся равнозначными и взаимозаменяемыми . В армянских источниках для обозначения Албанского царства, помимо термина Албания использованы также этнические наименования народов, господствовавших в тот или иной период. Среди них и термин гаргар, применявшийся для обозначения Албанского царства, заменяя при этом термин Албания . А распространение на всю Албанию власти маскутского царя привело к тому, что для обозначения Албании стал использоваться термин маскутк. И если, например, Фавст Бузанд просто перечисляет горские племена и народы, объединенные под властью маскутского царя Санесана, то Мовсес Каланкатваци называет эти племена собирательным именем албанцы, а самого маскутского царя – албанским. Мовсес Хоренаци же именует эти племена северными жителями Кавказа. И в данном случае тот факт, что царь хонов Урнайр назван албанским царем, следует воспринимать свидетельством установления к тому периоду политического господства хонов над Албанией и объединения албанских царств и княжеств под главенством хонского царя Урнайра.
В подтверждение вышесказанного отметим также следующее. На территории Албании всегда проживало множество племен и народов, которые не были этнически монолитными, поэтому довольно сложно говорить о внутриполитической стабильности Албанского царства и об устойчивости его границ, которые менялись в зависимости от того, насколько могущественным был народ, получавший в тот или иной период верховенство и политическую власть в стране. Если южные и юго-западные рубежи Албании того времени более или менее устойчивы и без труда определяются по данным античных и армянских источников, то установить ее северо-западные и северные границы весьма непросто. Ориентировочно эти границы проводятся в зависимости от локализации племен и народов, называемых армянскими источниками в составе Албанского царства. Судя по данным этих источников, пределы Албанского царства в различные периоды охватывали не только большую часть горного Дагестана, но и районы Центрального Кавказа, включая области расселения нахских племен.
В III – начале IV вв. границы Албании доходили на северо-западе до верховьев Алазани и Иори. Здесь, у излучины Алазани (соврем. Ахметский район Грузии), территория Албании заканчивалась, и начинались земли нахских тушин (масахов) и пшавов. Однако уже в 30-х гг. IV в. пшавы (похи) и их соседи хоны (масаха-хоны), как утверждает Фавст Бузанд, известны среди народов Албанского (маскутского) царства, которым повелевает царь Санесан. Данный факт, безусловно, свидетельствует о том, что в тот время политическое влияние маскутского (албанского) царя Санесана распространилось и на нахские племена хонов и похов (пшавов).
После поражения персов и гибели маскутского царя Санесана в битве при Ошакане (335/336 г.) письменные источники уже не упоминают о маскутах – надо полагать, они сошли с политической арены Албании. В след за этими событиями в Албании неизбежно должна была произойти очередная перегруппировка политических сил. Судя по всему, первенство перешло к хонам (масаха-хонам), которые распространили свое политическое влияние на население Албании, т.е, Албанское царство возглавил хонский царь, а термин хон стал применяться в собирательном значении для обозначения Албанского царства.
Таким образом, становится понятным, почему царь Урнайр, возглавлявший объединенные войска Албании (или горцев Восточного Кавказа) в битве при Дзираве (371 г.) в «Истории» св. Нерсеса Партева назван хонским царем, а в сочинениях Мовсеса Хоренаци и Фавста Бузанда – албанским царем. Все дело в том, что в период военно-политического объединения племен и народов, в том числе царств и княжеств Албании под главенством хонского царя, термины хон и албан стали синонимами и использовались для обозначения Албании и ее населения в целом.
В свете вышесказанного проясняется также и вопрос о том, почему среди четырех бдешхов, сопровождавших армянского царя Трдата III в его поездке к византийскому императору Константину, Агатангелос называет бдешхом масахахонов. В армянской версии Агатангелоса данному титулу соответствует бдешх маскутов . Титул бдешх (бдеашх) в древней Армении присваивался правителям четырех важнейших пограничных областей царства Великой Армении – Алдзника, Кордука, Нуширакана и Гугарка. Бдешхи были крупнейшими наследственными землевладельцами, стоявшими выше нахараров (князей), которые, однако

(скорее всего, при Тигране II Великом), признали суверенитет армянских царей. В государственной иерархии Армении бдешхи занимали первые четыре места после царя. Главной задачей бдешхов являлась защита границ Армении от внешних врагов. Традиционно, еще со времени правления армянского царя Арташеса I (189–160 до н.э.) функции бдешха северной пограничной области возлагались на правителей Гугарка. В обязанность бдешхов Гугарка входила защита северных пределов Армении – т.е. охрана Кавказских проходов. В период могущества Армении, при царе Тигране II Великом, была укреплена цепь оборонительных сооружений от Жинвали (Сарматские, Цилканские ворота) вдоль Тианети до низовья Алазани, известная как Дурдзукские врата, Пахак хонов (Врата хонов) (см. выше). В этих укрепленных приграничных местах стояли войско, подчиненные правителю (бдешху) Гугарка. Тогда же территория левобережья реки Арагви – от Цилканских (Циканских) ворот (около Жинвали) до устья Алазани, была включена в состав Армении.
Присвоение правителю масаха-хонов титула бдешха и возложение на него охраны кавказских перевалов имело место, скорее всего, в первые годы царствования Трдата III, который, в свою очередь, нес ответственность за свои действия перед Римской империей. Косвенным подтверждением тому является факт пребывания Трдата III у масаха-хонов (Дурдзукети), засвидетельствованный древнегрузинскими источниками. Так, в «Обращении Грузии» сообщается, что, будучи в этих местах, «царь Трдат вернул и крестил» эрцо-тианетцев, чартальцев, пховцев, цилканов и других горцев, которые раннее ушли в Тушетию, опасаясь крещения .
Пожалование Трдатом III титула бдешха правителю хонов (масаха-хонов) было вызвано, несомненно, главенствующей ролью хонов в регионе и их военно-политическим превосходством. Включение предводителя масаха-хонов в число придворных армянского царя следует рассматривать не только как дань традиции, согласно которой Арменией в то время считалась вся восточная часть Южного Кавказа, но и как отражение реальной военно-политической ситуации: нахские хоны (масаха-хоны) тогда контролировали проходы Центрального Кавказа (отсюда название пахак хонов – ворота хонов). Таким образом, сообщение Агатангелоса об участии правителя масаха-хонов в качестве бдешха в визите Трдата III к византийскому императору Константину вполне обосновано.
После смерти Трдата III (330 г.) ситуация кардинально меняется – нахские хоны в составе коалиции маскутского царя Санесана вторгаются в Армению. Как показывают последующие события, поражение Маскутского царя в этой войне имело далеко идущие последствия. Победа Армении над объединенными войсками маскутов, албанов и хонов (масаха-хонов), а также гибель маскутского царя Санесана Аршакида имела важное военно-стратегическое значение. Благодаря ей изменилась расстановка военно-политических сил в регионе. С одной стороны, пошатнувшаяся было позиция Армении вновь усилилась; с другой стороны, на смену сошедшему с политической арены Маскутскому царству выдвинулось объединение хонов, начавшее устанавливать свое господство и над Албанией, в связи с чем, как было отмечено выше, древнеармянские авторы называют хонского царя также и царем Албании.
О политической перегруппировке, произошедшей в Албании после битвы под Валаршапатом в 335/336 г., можно прочесть и в сообщениях Фавста Бузанда. Однако при этом следует помнить, что, согласно многих источников, царствовавшие в Персии, Армении, стране маскутов и стране кушан династии ведут начало от парфянского рода Аршакуни (Аршакиды) и все их представители считались родственниками. Так, Фавст Бузанд маскутского (албанского) царя Санесана называет братом армянского царя Хосрова («армянский царь Хосров уклонился от встречи со своим братом, то есть мазкутским царем Санесаном »). Когда же после битвы под Валаршапатом Хосрову принесли отрубленную голову Санесана, то он сильно разгневался, а затем «расплакался и сказал: «Братом он был моим, родом Аршакуни ».
Совершенно иная ситуация наблюдается в отношениях армянского царя Папа и хонского (албанского) царя Урнайра. Согласно Фавсту Бузанду после битвы при Дзираве (371 г.) царь Пап был разгневан по поводу именно того, что полководец Мушег Мамиконян не убил на поле боя хонского царя Урнайра, а даровал ему жизнь и поэтому обвинил полководца в предательстве. Здесь ничего не сказано о принадлежности хонского царя Урнайра к роду Аршакуни и о его родственных связях с армянским царем. Как сообщает Фавст Бузанд, Мушег Мамиконян лишь говорит: «Я на царя, на человека, носящего венец, не поднимал, не поднимаю и не подниму руки », т.е. он сохранил Урнайру жизнь лишь потому, что тот был царем и носил венец. А если бы Урнайр принадлежал к роду Аршакуни, т.е. был бы братом армянского царя, то в своем ответе ему непременно привел бы этот веский аргумент в свое оправдании.
Вышесказанное свидетельствует о том, что после поражения в Ошакане в 336 г. маскутские Аршакиды потеряли власть над Албанией и на смену им пришли нахские хоны (масаха-хоны), которые установили здесь свое господство, а их правители получили титулы царей Албании. Таким образом, в середине IV в. нахские хоны, расширив границы своих владений от центральных районов Северного Кавказа до устья реки Куры и побережья Каспийского моря, превратили свое царство в одно из ведущих государств Кавказа. Начиная с V в. кавказские хоны (масаха-хоны) больше не упоминаются в письменных источниках. На территории, расположенной между Картли и Албанией – от устья Алазани на юге до прилегающих с севера к Дарьяльским воротам областей на севере – термина цанар прочно заменил термин хон (масаха-хон). Это связано с политико-административными изменениями, осуществленные Сасанидами на Южном Кавказе в конце V в. На подвластных им землях Сасаниды провели политико-административную реформу в целях введения прямого правления. В 428 г. было упразднено Армянское Аршакидское царство и вся восточная часть Южного Кавказа вместе с Восточной Арменией была выделена в отдельную административную единицу Кустак Капкох (Кавказский край), которая, в свою очередь, была разделена на области (марзпанства).
Албанское царство, возглавляемое хонской династией и включавшее в себя нахские и дагестанские объединения, оказало Персидской империи наиболее упорное и длительное сопротивление. Данное обстоятельство следует, наверное, объяснять тем, что к тому времени Албанское царство представляло собой достаточно могущественное государственное объединение. Армянский историк Елише сообщает, например, что «одиннадцать горских царей» Кавказа, объединившись для защиты своей независимости, подняли восстание против Сасанидов . Возглавлял объединенное войско горцев Кавказа албанский царь Вачэ, который, судя по всему, являлся представителем хонской династии. Разгромив посланные против них персидские войска, горцы освободили свою страну. После неоднократных и безуспешных попыток подавить восстание Сасанидский царь Пероз (459–484) обратился за помощью к тюркоязычным гуннам, отправив им «много сокровища », после чего в Албанию со стороны Северо-Западного Прикаспия вторглись гунны, а с юга – персы. Горцы во главе с царем Вачэ в течение года противостояли многократно превосходившим их силам противника, нанося им ощутимый урон. Однако около 462 г. Сасанидам с помощью гуннов-хайландуров в конце концов удалось подавить сопротивление горцев .
Одержав победу, Сасанидский царь Пероз упразднил царство хонов (Албанское царство) и все одиннадцать горских царств и княжеств Восточного Кавказа, которые воевали против Сасанидов. Во всяком случае, в последующий период об этих царствах источники ничего не сообщают. С этого времени население территории хонов (масаха-хонов) известно как цанары. Цанары продолжают контролировать Аланские и Цилканские (Циканские) ворота, а спустя еще некоторое время здесь возникает Цанарское царство.
Таким образом, анализ имеющегося материала достаточно убедительно говорит о том, что сведения древнеармянских и древнегрузинских источников о кавказских хонах периода до появления на Кавказе тюркоязычных гуннов нельзя трактовать как анахронизм. Эти сведения основаны на исторических реалиях и находят множество подтверждений. Они убеждают в том, что в сообщениях древних авторов следует различать кавказских (нахских) хонов Центрального Кавказа и тюркских гуннов (хуннов) Западного Прикаспия.
Мнение о том, что информация о хонах могла проникнуть в армянские и грузинские источники в период существования в Западном Прикаспии Гуннского царства (V–VI вв. н. э.), не может быть принято и по той причине, что хоны были известны в северо-восточной части Малой Азии за тысячу лет до появления на Кавказе тюркоязычных гуннов, на что обращал внимание еще П.К. Услар . Так, в одной из персепольских надписей Ахеменидского царя Дария I в перечне народов, плативших дань Ахеменидской Персии, наряду с Арминой (Армения), Катпатукой (Каппадокия) и Спру (Сперия) называется Хуна («…Армина, Катпатука, Хуна, Спру… »). Следует отметить, что ряд специалистов Хуна надписи Персеполиса предлагают читать как Иония и подразумевают ионян или вообще греков. Однако, будучи размещенными между Каппадокией, Арменией и Сперией, хоны должны были занимать территорию от Каппадокии до верховья Чороха, т.е. достаточно удаленные от Греции земли. Подтверждением тому могут стать сохранившиеся в этих местах до настоящего времени топонимы: Хон (Хон-к), Хонак – в верховье Чорохи; местность Хона юго-восточнее современного Ахалциха; Хонские горы – другое название Джавахетских гор, тянущихся от Дашидагского плоскогорья на юго-запад; местности Хонис и Хонлур (Хон-лур) в Харбердском районе Ерзрумской области .
Наряду с хонами следует отметить также и племя хои, проживавшее в горах, между верховьями рек Чорохи и Верхнего Евфрата (Кара-су). Об этом племени упоминает в своих сообщениях Гекатей Милетский: «хои, народ вблизи вехиров»; «до сих пор живут вехиры, а за ними хои»; «с хоями соседят к востоку дизиры ». Вехиры и дизиры Гекатея в научной литературе отождествляются с бизерами и бехирами, факт проживания которых в этих местах засвидетельствован и другими античными авторами. Что касается хои, то на этот счет было высказано предположение, что, возможно, оно является искаженной формой имени племени таохи или хайасса. Однако не исключено, что хои Гекатея Милетского – это искаженное хон .
Приведенные выше свидетельства дают веские основания для того, чтобы признать правдивыми сведения армянских и грузинских источников о проживании в древности на территории Картли и центральных районов Кавказа хонов (хунов). При этом следует обратить внимание на то, что, по данным «Макцевай Картлисай», хоны пришли из Халдеи, а по «Картлис цховреба» – это вообще были халдейские племена («Вновь пришли племена халдейские »). Под названием Халдия (Халтик) была известна территория на Юго-восточном Причерноморье, где, как видели выше, согласно персидской надписи V в. до н. э., размещались хоны, что подтверждается сохранившимися здесь топонимами. В связи с этим было бы, конечно, предпочтительнее видеть первоначальным местом проживания хонов (до прихода их в Картли) именно Понтийскую Халдику. Однако известно, что в грузинских источниках Халдией обозначалось преимущественно Вавилонское царство и, согласно грузинской исторической традиции, как раз с Халдией (Вавилонией) связывается постоянный приток племен в Картли . Сведения грузинских источников перекликаются с данными античных и армянских источников, в которых также содержится множество свидетельств прихода в Картли (Иберию) халдеев, или племен, выселенных халдейским царем Навохудоносором (Вавилонский царь халдейской династии).
В связи со всем вышесказанным привлекает внимание весьма важное сообщение о цанарах древнеармянского историка Вардана Великого Аревелци, речь о котором пойдет ниже.

2. Цанары

Известный армянский просветитель Вардан Аревелци, прозванный Великим, жил и работал в ХIII в. Но, как отмечают исследователи, содержащиеся в его трудах сведения о более ранних периодах истории также весьма ценны, поскольку в своей работе, он «широко использовал не дошедшие до нас древние источники (в том числе и документальные), халдейские, вавилонские, персидские сказания и легенды … и сообщает богатые и достаточно конкретные разнообразные сведения об историческом прошлом закавказских народов ».
В своем сочинении «Всеобщая история» Вардан Аревелци пишет: «…Некоторые мужи халдейские, вышедшие из своей страны, пришли в Гардман и сказали гардманскому князю: «Уступи нам частицу креста, данного тебе (императором) Ираклием, а мы примем христианскую веру и будем служить тебе», что исполнилось. Эмир багдадский, узнав об этом, стал грозить им; и, устрашенные, они удалились к подошве Кавказских гор. Споспешествуемые Христом, в которого они уверовали, завладели они всеми (окрестными) областями… И [эти халдеи] назвали свою область Цанар на том основании, что в ней они узнали первое свое местожительство» (выделено мной. – Г.Г. ).
Процитированное сообщение Вардана Аревелци о цанарах, безусловно, имеет компилятивный характер. Здесь нам представлена в сжатой форме информация, соответствующая различным временным периодам. Данные о приходе цанар из Халдии восходят, вероятнее всего, к халдейским (вавилонским) источникам, которые Вардан Аревелци, видимо, попытался согласовать с данными о цанарах, взятыми из более поздних источников (как письменных, так и устных) и отнести все это к определенному историческому периоду. В конкретном случае для нас важно то, что текст Вардана Аревелци перекликается со сведениями грузинских источников о прибытии из Халдии в Картли воинственных хонов. Вардан Аревелци называет пришедших из Халдии воинов цанарами и сообщает, что они некоторое время проживали в Гардмане, а затем переместились к подножью Кавказских гор. Свою новую территорию они назвали Цанар на том основании, эта земля была похожа на место их прежнего проживания.
Цанары принадлежат к тем народам Кавказа, которым уделено пристальное внимание со стороны историков прошлого и современности . О них сообщают античные, древнеармянские, древнегрузинские, персидские и арабские источники. Такой интерес древних авторов к цанарам вызван, безусловно, той ведущей ролью, которую этот народ играл в регионе на протяжении многих столетий.
Самое раннее упоминание о цанарах принадлежит Птолемею, согласно которому, во II в. н. э. цанары проживали на землях, расположенных между Иберией (Картли) и Албанией . Затем, начиная с V в. и на протяжении всей второй половины I тыс. н. э., цанар на указанной территории фиксируют греко-латинские, армянские, грузинские, арабские и др. раннесредневековые источники. Исследователи единодушны во мнении, что цанары занимали обе стороны Главного Кавказа – ущелья рек Терека и Арагви, и на протяжении многих столетий контролировали Дарьяльское ущелье, известное в раннесредневековых источниках и как Цанарское ущелье . По данным «Ашхарацуйца», как уже было отмечено, Цанария охватывала территорию всего Дарьяльского ущелья. На юге во владения цанаров входили Цилканские (Циканские) ворота и лежавшие вокруг них земли, а на севере – области, расположенные на подступах к Дарьяльским воротам с севера. Цанары держали под контролем не только Дарьяльское ущелье, но также и перевальные пути, проходившие по верховьям рек Ассы, Чанты и Шаро Аргун, по ущельям Хилдихарой, Майста, Мелхиста, Панкиси и др. и связывавшие Южный и Северный Кавказ.
По вопросу этнической принадлежности цанар в научной литературе существуют разные точки зрения. Было высказано предположение о возможной генетической связи цанар с грузинской народностью – сванами . Однако это мнение выглядит неубедительно потому, что опирается лишь на созвучии терминов сван// сан и цан (цан(ар), без учета историко-географических реалий . Факт проживания сванов в районах Дарьяльского ущелья не только в I тыс. н. э., но также до и после этого периода не подтверждается никакими материалами. По свидетельству многих письменных источников (античных, арабских, армянских, грузинских), сваны однозначно локализуются в западной части Южного Кавказа, в верховьях Риона и Ингури. При этом античные, армянские и грузинские источники, одновременно упоминая как сванов, так и цанар, локализуют их в совершенно разных частях Кавказа. Птолемею, например, известны суаны и санареи, а в «Ашхарацуйце» достаточно четко определены места расселения и сванов, и цанар. Кроме того, с лингвистической точки зрения, весьма сомнительно отождествление терминов сван (соан, суан) и цан(ар), поскольку в слове цанар первичен звук ş (ծ, цI), не передаваемый в греко-латинском и русском языке, а в слове сван – звук с (s). Греко-латинские авторы не могли передать звук ş (ծ, цI) и поэтому использовали s (с), но армянские и грузинские авторы, разумеется, могли это сделать, поэтому они четко разделяют и не смешивают санов (сванов) и цанар.
Если исходить из объективного анализа совокупности всех имеющихся фактов, то правомерным выглядит мнение о принадлежности цанар к нахскому этническому миру, обоснованное еще известным ориенталистом В.Ф. Минорским и в дальнейшем получившее подтверждение в работах А.П. Новосельцева, З.В. Анчабадзе, Г.Г Мкртумяна и др.
На связь цанар с нахским этническим миром указывают свидетельства не только письменных источников, но и топонимики, языка и фольклора, и на них хотелось бы теперь вкратце остановиться. Этноним цанар сохранился в названии округа Эрцо, расположенного в долине реки Иори, между Тианети и Гомбори, означающем буквально страна t’anar-ов ; также цанар сохранился в названии района Цобени (ծոբենոր «Ашхарацуйца», груз. წობენი) с одноименным центром на левом берегу р. Арагви, к востоку от озера Базалети и северо-западе от Эрцо.
В настоящее время термин цобени применяется для обозначения нахоязычных цова-тушин (бацбийцев), но в древности он использовался как название достаточно большой территории, лежавшей между ущельями Лехури-Ксани и Арагви-Иори . Та же основа ца/цо, присутствует и в названии цова//цоба//цопа «той половины тушинского народа, которая сохранила свою родную чеченскую речь рядом с грузинской ». Сами же бацбийцы (цова-тушины) называют Кахетию Цовата – Цова(та), и до сих пор считают ее своей прародиной . С этнонимом цанар связывается также осетинское название жителей Дарьяльского ущелья – мохевцев цона, а также всего этого района (Сона) и горы Казбек (Соана ). В «Мокцевай Картлисай» территория Дарьяльского ущелья (современный Казбегский район Грузии) и верховье Арагви называются ущельем цанар, хеви цанаретиса .
Уже сам факт того, что осетины и грузины называли указанные районы этнонимом цан (цанар) свидетельствует о том, что цаны (цанары) не относились ни к ираноязычным, ни к грузиноязычным племенам. В связи с этим представляется интересным то, что население Казбекского района – мохевцы, были известны чеченцам под именем чеченского тейпа Бейно .
Корнем термина цанар является ца (цIа, şа, цIу, цIиу), в нахских языках означающее огонь, очаг, дом, а в древневайнахском пантеоне Ца (ЦIa, ЦIу, ЦIув) – божество огня. Специалисты отмечают, что у народов аваро-андо-дидойской и нахской языковых и этнических групп на каком-то этапе их исторического развития верховным божеством был Цоб (ЦIоб), и соотносят его с ЦIа//ЦIу//ЦIув, являвшимся в древневайнахском пантеоне божеством огня . Этнонимы, производные от имени божества Ца//Цу, которому поклонялись в древности те или иные нахские племена, сохранились и в современных наименованиях ингушских и чеченских тейпов: Циечу – цие(чу) – нахи-орстхойцы, Цантарой, Цей-пхьада, Цесу – Ци(есу), Цур(ов) и др. Этноним цова-тушин также происходит от имени божества Ца//ЦIу. До сих пор тушины «разделяются на туш-бацой (тех, кто поклонялся божеству Туш) и цу-бацой (тех, кто поклонялся божеству ЦIув). Тушбацои ныне полностью огрузинились. Цу-бацой (цова-тушины) и поныне сохраняют свою изначальную (нахскую) этническую принадлежность ».
Топонимы, образованные от основы ца//цу, широко распространены по всей горной и предгорной полосе Чечни и Ингушетии, и все они обозначают поселения или священные места. Приведем некоторые из них: Цов(гие) – святилище в Фаъппи, на границе с Хевсуретией; Цечу – древнее святилище орстхоевцев в междуречье Ассы и Фортанги, в котором происходили культовые праздники и жертвоприношения; Цейлоам (Цей-лоам – гора Цей) на левобережье реки Ассы; Цан авлах (ЦIиан Iалах) – роща (божества) Ца, в Нашхо, а также и в Пешхо; Цонтарой в Веденскорм районе; ЦIайн-пхьада – место святилища, солнечные склепы, недалеко от реки Машиех; повторяющиеся в областях Малхиста, Меишта, Нашхо, Шарой, Бенои, Шатои (верховья Чанты-Аргун и Шаро-Аргун) и др. топонимы Цанара, Цанашка, Цон-Куорта (вершина (божества) ЦIа), Цан арха (поляна (божества) Ца), Цета, Цовтьие и др.
Топонимы с основой ци//ца распространены также в горной части Осетии, и они, как считает А.Дз. Цагаева, относятся к древнейшему, необъясняемому, топонимическому пласту. Примеры таких топонимов: Цъата в Кобанском ущелье; Цъезу, Цъуныха в Куртатинском ущелье; Цъей, Цъута, Цъурру, Цъус, Цъессатае и Цъоныхса в Алагирском ущелье; Цъинтае, Цъесс, Цъур, Цъебат (бат//уат – место, т.е. место Цъу); Цъажиу дзуартте (Цажиу святилище) в Твалетии; Цъиа, Цъинтае, Цъонгуз в Дигорском ущелье и др. В Южной Осетии существуют топонимы Цеси и Цона (Джавский р-н). К этой же группе следует, видимо, отнести также местности Цона в верховьях р. Квирилы и Цопа в Марнеульском районе соврем. Западной Грузии.
Весьма примечательно, что в Осетии некоторые топонимы с основой ца//цу до сих пор известны как святые места – например, Цежиуы (Святилище Цъежиуы). Особое внимание привлекает храмовый комплекс, расположенный в верховьях Алагирского ущелья, где в примыкающих ущельях сосредоточились три святилища: Реком (Цейское ущелье), Мкалгабырта (макьал//махьал – габырта?) и Таранджелос. На основании изучения археологических данных Е.И. Крупнов сделал вывод, что храмовый комплекс в Цейском ущелье существовал еще со времен кобанской культуры, т.е. с I тыс. до н. э. Такое уточнение известного археолога является дополнительным аргументом в пользу вайнахского происхождения перечисленных выше топонимов с основой ца//цу. Кроме того, ряд интересующих нас топонимов в Осетии – Цъебат (где бат-уат – место, т.е. Место Цъе), Цъей, Цъесс, Цинтае, находят прямые аналогии в Чечне и Ингушетии. Учитывая распространенность повторяющихся топонимов и этнонимов Чечни, Ингушетии и Осетии, объясняемых, как отмечают исследователи, только на нахских языках , трудно усомниться в том, что приведенные названия с основой ци//ца в Осетии имеют нахское происхождение.
Как было уже отмечено, нахское языческое божество Цъу//цъа нашло отражение и в именах осетинских языческих богов. Так, верховный бог осетин Хуыцау – бог богов, обиталищем которого считают небеса, лингвистически близок к одному из верховных богов нахов – Цъа//цъиу//цъиво//цъув; с нахским божеством Цъу связывается и имя осетинского бога урожая, небесного грома и молнии Уацилла, где ала родственно урартскому Алале – бог урожая .
Ученые давно обратили внимание также и на то, что частое повторение нахских топонимов, выявленное в южной, центральной и восточной частях Кавказа, указывает на миграцию нахского населения . Об этом говорят и предания многих нахских тейпов. Так, например, род Церо – выходцы из Дарьяльского и Санибского ущелий, а в чеченском предании, записанном в ХIХ в. П.А. Головинским, сообщается, что предки некоторых чеченских родов произошли от цова-тушин, ныне живущих в Тианетском округе Грузии. По преданию самих же цова-тушин (бацоев), их предки когда-то жили на юге от Грузии, но во время нашествия арабов были вытеснены в Кавказские горы .
Согласно преданиям, записанным К.Н Россиковым и А. Греном, жители горных чеченских селений Шатоя и Киало, расположенных в долине р. Чанты-Аргун, где когда-то находились святилища с основой ци//ца в названиях, еще во второй половине ХIХ в. считали себя потомками закавказских тушин и хевсуров . Наряду с преданиями ряда тейпов чеченцев и ингушей, повествующими об их выходе из Грузии, соответствующие сказания встречаются и у грузинского населения горной части современной Восточной Грузии (Дарьяльское ущелье, Хевсуретия, Шатили, Мигмахеви, Архота, Тианети и др. ). Согласно этим сказаниям, на указанных землях ранее проживали кистинцы (грузинское наименование вайнахов), а затем они были заселены грузинами .
Процесс миграции населения нашел отражение и в топонимах-двойниках, образованных с помощью нахского топонимообразующего суффикса р(ра) – показателя исходной точки действия, отвечающего на вопрос откуда? (мичара ). Например: Хьага = Хьагара (Хьагара – Из Хьага), Вашенда = Вашендара (Вашендара – Из Вашенда), Ялха = Ялхар (Ялхар – Из Ялха) и др. Однако в данном случае нас больше интересуют топонимы с основой ца//цIу. Так, по преданиям представителей рода Церо (по бацбийски – ЦIер), их предки являются выходцами из Дарьяльского ущелья (верховья Терека), что и отражено в названии Цер: ца// Iи – очаг, дом, р(ра) – суффикс топонимообразования, исторический формант исходного I падежа, т.е. Из Ца (ЦIе) (ЦIер – Из Цей).
Жители чеченских селений Цанара и Цуонтора (общества ЦIонторой), согласно местным преданиям, записанным еще во второй половине ХIХ в., считали себя потомками закавказских цова-тушин и хевсуров и выходцами с Южного Кавказа . Именно такую информацию несут в себе названия Цанар(ой) и Центар(ой). Слово Цанар состоит из основы ца//цIу и двух топономообразующих суффиксов – на и р (ра). Компонент на (Ца-на-р) является «древним нахским словообразовательным суффиксом, указывающим направление на поверхность объекта » (например, Эрсана, где эрс – лесистый хребет, получаем На лесистый хребет), а суффикс р(ра) – это показатель исходной точки действия, отвечающий на вопрос мичара (откуда). Что же касается форманта та в имени Центарой, то он тождественен по значению форманту на, и оба они представляют собой равнозначные послелоги, причем формант на древнее, чем та, и присоединение последнего произошло в более позднее время . По определению К.З. Чокаева, наличие в нахских топонимах нескольких грамматических показателей – явление закономерное. Эти показатели, во-первых, указывают «на направление от и к данной местности и подсказывают о движении нахских племен в разных направлениях», а во-вторых, говорят о том, что миграционное движение этих племен «происходило с большими перебоями, через большой интервал между моментом заселения того или иного объекта и моментом выхода насельников из соответствующего объекта в целях дальнейших миграционных движений ». Отсюда: Цан(а) – на Ца, Цанар – из Цана.
Из сказанного следует, что слово цанар на нахских языках буквально означает (прибывшие) из Цана, где Цан, в свою очередь, является промежуточным пунктом по пути следования цанар из первоначального места проживания – Ца (ЦIу//ЦIов). Таким образом, в названии Цанар зашифрована информация о поэтапном продвижении племени цанар с юга на Кавказ (Ца (ЦIув)> Цан > Цанар), и эта информация почти полностью совпадает со сведениями о цанарах, изложенными Варданом Аревелци, согласно которым люди, вышедшие из Халдии, некоторое время жили в Гардмане, а затем перешли к подножью Кавказских гор, назвав свою новую территорию Цанар (из Цана), т.к. она напомнила им прежнее место проживания (см. выше). Данные языка и свидетельства письменных источников (в данном случае «Всеобщей истории» Вардана Аревелци) согласуются с этногенетическими преданиями самих цанар, зафиксированными еще в IХ в. арабским историком Масуди. Описывая царство цанар, Масуди передает также и бытовавшие у них в то время предания. По этим преданиям, цанары считали себя выходцами с юга: «Они [цанары] христиане, но претендуют на происхождение от арабов…, поселились здесь с давних времен. В этой стране они господствуют над многими народами ». По-видимому, Масуди записал один из вариантов бытовавших среди цанар преданий, согласно которому, предки цанар переселились на Кавказ из Шама (Сирии), Аравии, Мусры. Во времена, когда Масуди записывал это предание (IХ в.), Сирия и Аравия входили в состав Арабского халифата. Именно это обстоятельство, скорее всего, и явилось причиной трактовки арабским историком цанарских преданий о выходе из Аравии или Сирии как «претензии» цанар на арабское происхождение.
Сказания цанар сходны с этногенетическими преданиями современных нахских народов – чеченцев, ингушей и бацбийцев (цова-тушин). В предыдущей главе в разделе «Фольклор» уже упоминались нахские предания, которые – с незначительными расхождениями – рассказывают о том, что предки чеченцев, ингушей и бацбийцев в глубокой древности переселились на Кавказ с юга. По пути они некоторое время проживали в Кыгызмане, затем у халибов на берегу Черного моря, затем переселились в западные районы Центрального Кавказа, а оттуда – на восток, к ущельям Армхи и Сунжи.
Согласно этногенетическому преданию одного из крупнейших вайнахских тейпов Цачу//Циечу, прародиной данного тейпа является место Ца, а представители тейпа и есть те «черные мерджойцы, что жили на реке Зигура у берегов Черного моря ». В данном случае нельзя пройти мимо поразительного факта: название Зигур (Зиг-ур – из Зига) нахских этногенетических преданий находит прямую параллель в древних названиях, которые упоминаются в античных источниках на юго-восточном побережье Черного моря, в местах проживания халибов (Халтик) – это местность Зигана (Зига-на), Зигаполь (Зига-поль) на берегу реки Цанахи (соврем. река Харшит, впадающая в Черное море юго-западнее г. Трапезунта, Турция) и перевал Зиган в 40–45 км к юго-западу от Трапезунта, на восточном водоразделе реки Цанахи. Зиган встречается и в топонимии верховьев рек Иори и Алазани это местность Зигана в Цанарии. О местности Зигана в долине Алазани имеется сообщение и в грузинской хронике ХIV в.
Река Цанахи в Юго-Восточном Причерноморье упоминается еще Прокопием Кесарийским, а армянским авторам долина реки Цанахи известна как ущелье цанахов (Цанаходзор, где дзор – ущелье по-армянски). В гидрониме Цанахи компонент хи, возможно, является хурритским суффиксом, имевшим широкое распространение в этих местах. В то же время формант хи (х//ха) – это древний нахский топонимический суффикс, обозначавший пространственность. Суффикс х (ха) со значением пространственности обнаруживается в древнейших топонимах горной полосы Чечни и Ингушетии – Джейра-хи, Наш-ха, Чарма-хи, Цацахи и др. Учитывая генетическое родство хуррито-урартских и нахских языков, суффикс хи (ха), возможно, следует относить к их общему словарному фонду, хотя не исключено, что в гидрониме Цанахи, компонент хи – это нахское слово, означающее вода, река, отсюда – Цанская река, Цанская вода.
Однако указанное место является лишь промежуточным пунктом, временным поселением на пути, перемещавшихся на Кавказ. Их прародиной и отправной точкой путешествия этногенетические предания называют Ца//Циу//Цов (по другим вариантам, Муср, Нахчаван – см. ниже), а согласно сообщению Вардана Аревелци, этим местом была Халдика. Вся эта информация приводит нас к области Цопа (Цупани, Цоб), описанной ассирийскими и урартскими источниками и размещающейся у слияния Арацани с Евфратом. Название этой области кавказоведы справедливо связывают с нахскими цова (цоба)-тушинами(бацбийцами ). Именно в этот регион (Цоп, Цоб, Цупани) как в исходный пункт миграции цанар приводят нас все перечисленные выше свидетельства.
Если учесть, что страна Цопа (Цупани) в период падения Урартского царства оказалась под влиянием Вавилонского (Халдейского) царства, то становится понятным сообщение Вардана Аревелци о цанарах как о людях, вышедших из страны Халдии: Таким образом, получает надежное подтверждение информация, заложенная в слове цанар, а также подтверждаются сведения, сохранившиеся в письменных источниках и этногенетических преданиях нахов, говорящие о том, что по пути на Кавказ из Ца (Циу, Цова), или Халдии, цанары некоторое время проживали у халибов (Халтик) на берегу реки Зигур (Зиг-ур – из Зига), а затем – в Гардмане.
Приведенные выше свидетельства становятся еще более убедительными, если принять во внимание то, что во всех географических пунктах, где, согласно Вардану Аревелци и этногенетическим преданиям, цанары останавливались на какое-то время по пути из Халдии (Цова) на Кавказ, выявляются древние названия, в том числе и с основой ца//цу, объясняемые только на нахских языках. Подробнее об этих фактах разговор пойдет ниже, здесь же будут отмечены некоторые из них.
Название горного хребта, образующего Водораздел между бассейнами рек Чороха и Куры – Арсиан (Арсианский хребет). Нахское происхождение топонима Арсиан достаточно убедительно обосновано К. Тумановым: арс//арц на нахских языках означает лесистый хребет, а компонент на – это древний нахский суффикс, указывающий направление на поверхность объекта, отсюда Арсиан – На лесистый хребет (К лесистому хребту ). Этим названием довольно часто обозначаются поросшие лесом горные хребты Чечни и Ингушетии, и надо отметить, что Арсианский (Лесистый) хребет, некогда сплошь покрытый лесом, полностью соответствует своему названию. Кроме того, у подножья Арсианских гор, в области Тайк (Тао) находится район Арсиацпор (Арсианское ущелье). Главная средневековая крепость этой области Арцик (Арсис), расположенная на правобережье Чороха, к юго-востоку от современного Кискима, была построена на месте древнейшего поселения и своим названием тоже, вероятно, обязана расположению на склоне лесистой горы. Основу арц//арс можно также встретить в Ерзерумском плоскогорье, в древних названиях заросших лесом горных хребтов, возвышенностей и разместившихся на утесах поселений: горная гряда Арцапкар (кар (քառ) – по-армянски камень) в Байазетской области Ерзрумского округа; древние городища в гористых местностях Арце, Арцити, Арцетон, Арцеваник, Арцати, на юго-восточном склоне Цветистой горы, к северо-востоку от г. Ерзерума и др.
Древнее название самого округа и города – Ерзерум – Арцнрум (Арц(н)-рум), также восходит к основе арц//арс, как и название средневекового города-крепости Артануджи – Арцес, упоминаемое Константином Багрянородным . Следует также вспомнить крепость Бердацпор у истоков Куры, в древности входившую в область Арсиацпор: название Бердацпор состоит из нахского слова берд – скала, к которому присоединяется древнеармянское пор – ущелье, отсюда Скалистое ущелье .
Согласно древнегрузинской исторической традиции, юго-восточные рубежи земли Картлоса, выделенные ему его легендарным предком Таргомосом, доходили до «Эрети и реки Бердуджи ». Река Бердуджи отождествляется с современной рекой Дебедой, притоком реки Храми, впадающей в Куру в области Гардман. Этимология гидронима Бердуджи лингвисты связывают с нахским словом берд – скала, отсюда возникает значение крепость . Ущелье реки Бердуджи раннесредневековым армянским авторам было известно под названием Цобапор (Ծոբափոր), где пор – ущелье на древнеармянском, т.е. ущелье цоб-ов (цовов). Здесь же находилась область Цоп с центром Цовк, в которой упоминается ущелье Бердацпор (Բերդացփոր). Таким образом, прослеживается прямая связь между названиями Цоба (Цова, Цопа) в области Гардман и Цоб(ена) на левобережье Арагви, а также цова-тушинам и соответствующими этнотопонимическими образованиями в центральных районах Кавказа (см. выше). Эта связь настолько очевидна, что вряд ли нуждается в каких-либо дополнительных комментариях.
Итак, данные топонимики и языка, а также информация, содержащаяся в письменных источниках и этногенетических преданиях, отчетливо говорят о том, что народ, в зависимости от района проживания носивший, по словам Н.Я. Марра, «название цанары в той или иной форме мн. числа, как-то: ť >anar, ť >an, ť >ora, ť>or, ť>ova, ť >opa », оставил память о своем проживании в те или иные исторические периоды на достаточно обширной территории. Столь поразительное совпадение сведений разнохарактерных и независимых друг от друга источников дает серьезные основания доверять им.
По сведениям Вардана Аревелци, переселившиеся на Кавказ «некоторые мужи халдейские» назвали область, в которой обосновались, по имени первоначального места проживания – Цанар. Именно эта информация, объясняемая на нахских языках, зашифрована в слове Цанар (из Цана), и эта информация, как и сведения письменных источников, полностью совпадает с этногенетическими преданиями как средневековых цанар, так и современных вайнахов. Во всех источниках – и письменных, и устных, указаны идентичные названия исходной точки миграции цанар, географических пунктов, через которые они проходили, и места, в которых поселились на Кавказе. Эти данные, в свою очередь, согласуются с данными топонимики и этнонимики, находящими реальное подтверждение и объяснение в нахской этнотопонимике.
Здесь следует обратить внимание на весьма интересный факт. По сообщению «Мокцевай Картлисай» (см. выше), из Халдеи прибыли хоны, а Вардан Аревелци, прибывший из Халдеи народ именует цанарами. Если нанести на карту территорию, на которой упоминаются цанары и хоны, можно обнаружить удивительное совпадение: в тех местах, где находим топонимы Цан, Цопа (Цова), Цанар, неизменно присутствует также и название Хон. Так, в Понтийских горах, в верховьях Чороха в V в. до н. э. размещаются хоны, и здесь же, в долине Чороха расположена область Цанк (Цаника). В Гардмане, в пределах области Цов(к), на правобережье реки Куры, у слияния Куры и Храми находился древний укрепленный город Хунан (Хун-ан – Хуна-ракерт древнеармянских источников), упоминаемый в грузинских источниках в числе городов, которые застал Александр Македонский. О древности этого названия говорит и то, что строительство г. Хунан древнегрузинская традиция приписывает легендарному Картлосу («Картлос построил крепость Хунан »).
Территория, простирающаяся от Дарьяльского ущелья на северо-западе до границ исторической Албании на юго-востоке, в III–IV вв. называлась Хон (Масаха-хон), а с V в. – Цанария. В Цанарии известны гора и местность Хон, а также гидроним Хон-Аргун (Чанты-Аргун), здесь же до сих пор существуют нахские родоплеменные группы с названиями хоной, цова.
В связи с этим, представляется вполне вероятным, что цанар – это не название одного конкретного нахского племени, а общее, собирательное наименование нахских племен, произведенное от цIа (цIова) – божество огня. Группа племен, поклонявшихся единому божеству и известных по его имени, в период раздробленности или расселения могла быть известна и под другими именами – на это указывает то, что данный термин использовался в письменных источниках на протяжении всего I тыс. н. э., в основном в собирательном значении. В период возвышения того или иного племени его политическое влияние распространялось на другие, родственные, группы племен, и последние могли быть известны по имени доминировавшего племени, например, в III–IV вв., когда господствовали хоны, другие племена также называли их именем. Исходя из этого, я склонен думать, что хоны и цанары являются двумя разными наименованиями нахских племен.

3. Бунтурки и турки древней Картли

Согласно древнегрузинской исторической традиции, наряду с хонами, древнейшим населением Картли являлись бунтурки, которых Г.А. Меликишвили (как и хонов) этнически связывал с северокавказскими племенами и говорил о них как о «воинственном пришлом населении севера», «воинственном населении северного происхождения ». Однако с последним утверждением трудно согласиться, так как это противоречит данным древнегрузинских источников, в которых ничего не говорится о приходе бунтурков и хонов с севера. Напротив, в источниках бунтурки предстают как коренное население Картли и нигде нет упоминания об их приходе откуда-то. К пришлому населению относятся хоны, но они прибыли в Картли не с севера, а с юга.
Среди насельников Картли древнегрузинские источники упоминают также турков. Последние изгнанные персидским царем Кайхосро, в количестве 28 домов пришли в Картли и попросили убежище у Мцхетского мамасахлиса, что и было им предоставлено . По мнению В.В. Ковалевской под названием турки у Леонти Мровели имеются в виду скифы, которые осели в Картли при возвращении из Передней Азии после разгрома их Мидийским царем Киаксаром. Этих турок она отождествляет с бунтурками, которых также считает скифами . Однако эта точка зрения явно не выдерживает критики. В самом деле, странно, что при утверждении о том, что пришедшие в Картли турки являлись скифами, т.е. кочевниками, исследователя, для которого «рабочей гипотезой является полное доверие к источнику », вовсе не настораживают такие характеристики, даваемые Леонти Мровели пришедшим туркам: турки переселяются со своими семьями, хозяйством, скарбом и т.д.; они оказываются прекрасными строителями, строят города и крепости; своим местожительством турки избирают местность, «глубоко высеченную в скале», которую они обустроили и «обвели мощной оградой», а впоследствии это место получает наименование Саркине («место железа»), т.е. были еще и искусными металлургами. Все это, конечно же, совершенно не вяжется с кочевыми племенами, коими являлись скифы, будь они ираноязычные или тюркоязычные. Вряд ли за тот короткий период, что скифы находились в Передней Азии, они освоили так хорошо градостроительство, металлургию, обзавелись своими хозяйствами и превратились в оседлое население.
Не могут служить достаточным основанием и археологические находки скифского облика в Закавказье, приведенные в работе С.А. Есаяна, М.Н. Погребова , которыми некоторые ученые пытаются подкрепить тезис о проживании скифов на Южном Кавказе. За исключением могильного комплекса в Сари-Тепе (Казахский район), принадлежность к скифским, приведенных в работе указанных авторов, памятников, вызывают у исследователей серьезные сомнения. Впрочем, это подтверждают и сами авторы в заключительной части своего труда, отмечая, что в Закавказье «вещи скифского типа и характер содержавших их погребений, а также само число таких погребений свидетельствуют, что этот компонент составляли преимущественно воины, пришедшие сюда без семей и в значительной мере усвоившие местную культуру, но сохранившие самобытность в том, что касалось их воинского (в том числе всаднического) снаряжения ».
По мнению Г.А. Меликишвили, сообщение Леонти Мровели о приходе 28 домов турок в Картли является «исправлением» данных «Мокцевай Картлисай» о приводе первым картлийским царем Азо со своей родины – Арриан-Картли 18 домов своих сородичей ». В сообщении Леонти Мровели это не нашло отражения, так как Азо в нем представлен в качестве завоевателя и чужестранца. Поэтому в качестве компенсации и возникло сообщение о приходе 28 домов турок .
Но как бы то ни было, турок Леонтия Мровели нельзя отождествлять с бунтурками. Для Леонти Мровели турки это пришлые, а бунтурки – коренные жители Картли, о чем свидетельствует и само название. Большинства ученых (Н.Я. Марр, И.В. Абуладзе, М.К. Андроникашвили, Г.А. Меликишвили и др.) придерживаются мнения, что в слове бунтурк компонент бун является в грузинском заимствованным (так же как и в армянском) из персидского и означает коренной, отсюда бун-турки – «коренные турки ». Компонент турк, Н.Я. Марр, как и Д. Маркварт, возводил к названию древнего кавказского племени терг, «обитавшего в Кавказских горах, начиная с юга через перевал и по южному склону по Дарьяльскому ущелью», название племени закрепилось в названии реки Терек (Терг) и ущелья Терг, а позднее, в книжной литературной традиции раннего средневековья, это имя стало восприниматься как турки, тюрки .
В этой связи интерес представляет название страны Терк-Турк в осетинском варианте нартского эпоса. Согласно осетинской мифологии страна Терк-Турк считается самой богатой страной в мире, где, помимо всего прочего, было множество мелкого и крупного рогатого скота, лошадей. В Терк-Турк отправлялись за добычей и совершали набеги осетинские нарты. Страну же охраняли три мифических существа: волк с железным мордой, жеребец с железной мордой и ворон с железным клювом.
Здесь, конечно, не идет речь, чтобы делать какие-либо выводы, опираясь на нартский мифологический сюжет о стране Терк-Турк как на исторический источник. Но в то же время нельзя пройти мимо того, что эти сказания не противоречат той реальности, которая существовала в древности на Северном Кавказе. Цветущие и богатые городища и поселения оседло-земледельческого населения Центрального Кавказа, особенно вблизи Дарьяльского ущелья, где проходила транзитная дорога, несомненно, являлись объектами вожделения для степных племен и при появлении какой-либо возможности кочевники предпринимали грабительские набеги на эти местности. Интерес представляет и то, что охранявшие богатства Турк (Терк) мифические существа волк и лошадь, имели железные морды, поскольку это указывает на наличие у населения страны Турк (Терк) развитой металлургии, культа волка и лошади. Все это хорошо соответствует известной нам сегодня по данным археологических и этнографических материалов, ситуации древнего Центрального Кавказа с его высокоразвитой металлургией, культом волка и лошади.
Представляется весьма интересным и тот факт, что страна под названием Терк упоминается в ассиро-вавилонских надписях конца III – II тыс. до н.э. На среднем Евфрате, на территории нынешней Сирии (Шам, Шем), среди хурритских городов-государств в древних надписях упоминается богатая страна Терк, на перекрестке торговых путей, в связи с чем, привлекала взоры семитских кочевых племен и часто подвергалась набегам со стороны последних . Обращает на себя внимание то, что как в нартском сюжете, так и в ассиро-вавилонских надписях, страна Терк (Терк, Турк) упоминается в качестве форпоста оседло-земледельческого населения от вторжений кочевых племен, в первом случае на Северном Кавказе, а во втором – в Верхней Месопотамии. Учитывая, что территория от Верхней Месопотамии до Северного Кавказа к периоду, отраженному в ассировавилонских глиняных надписях, была в основном заселена племенами, говорившими на языках восточно-кавказской группы (хуррито-урартской и нахско-дагестанской), может быть, значение слова Терк (Турк, Торк) следует искать именно в этих языках. Например, на вайнахских языках тергь означает наблюдение.
С другой стороны, Терк (Турк) может быть связан с хуррито-урартскими теонимами. В армянской мифологии Турк – бог плодородия и растительности. Согласно Мовсесу Хоренаци, Турк (Турк-Ангех) является потомком мифического родоначальник армян hАика (Гайка ). Однако Турк армянской мифологии восходит к урартскому богу Тура(ни), сыну хурритского бога грозы Тешшубы, который также выполнял функции бога плодородия . Тур-к почитался в землях бассейна озера Ван. Район распространения культа этого божества совпадал с территорией, на которой почитался древнеармянский бог Ангех, который, в свою очередь, также сопоставляется с хуррито-хаттским и шумерским богом Нергал . Вследствие чего бог Турк стал отождествляться с Ангехом и эпитетом Турка стал Ангехеа – Турк-Ангех. Позднее в армянской мифологии эпитет Ангехеа был переосмыслен как безобразный (от армянского тгех – некрасивый) и появился новый персонаж – Турк Ангех (Торк Ангехеа), которого считали внуком hАйка.
В мифологическом контексте образ Турк-Ангеха Мовсеса Хоренаци может считаться мифологическим персонажем, связанным с богом грозы и плодородия, однако в историческом контексте он, видимо, представляет скорее доармянских жителей Армении . Так, в рассказе о Слаке (эпоним ранних правителей областей к западу от Ван, где почитался культ Турк-Ангеха), Мовсес Хоренаци сообщает, что он не может сказать в точности «был ли он потомком hАйка или происходил от более древних жителей этой страны, о существовании которых повествуется в старинных преданиях ». Интересно, что Турк (Турк-Ангех) и Слак представлены у Мовсеса Хоренаци защитниками рубежей страны от вражеских нашествий , что перекликается с сообщениями ассирийских надписей о стране Терк (Турк) и Терк-Турк нартского эпоса.
Область Ангех-тун, где почитался культ Турк-Ангеха, что и отразилось в названии области, простиралась в горных районах, прилегающих к реке Зибене, одного из притоков Тигра, на южных склонах Армянского Тавра (район к северо-западу от современного турецкого Эргана, и к юго-востоку от озера Цовк) и являлась составной частью уже известной нам страны Цова (Цобена, Цовк, Софена). Как было отмечено выше, именно Цова (Цопа) является начальным местом исхода, прибывших на Кавказ цанов-цанаров. Поэтому не исключено, что, в сообщении Леонти Мровели о турках, поднявшихся в Картли с юга, речь идет как раз о той части населения Цова и других урартских областей бассейна озера Ван, поклонявшихся культу Турк (Терк), которые переселились на север к подножью Кавказских гор.
Словом, перед нами чрезвычайно интересное переплетение фактов, основывающихся на сведениях разнородных и независимых друг от друга источников и свидетельствующих о постепенном продвижении племен с юга на север, в центральные районы Кавказа. Переселение это не было единовременным актом и происходило не внезапно, а постепенно, волнообразно, на протяжении длительного времени, распадаясь на ряд самостоятельных этапов. В процессе миграции за местами, где племена останавливались на какое-то время, закреплялись соответствующие этнонимы – хон, цанар (цова, цопа, цан, цоба), терк//турк). Тот факт, что эти имена не только были известны древним и средневековым авторам, но и сохранились в современной нахской этнонимике, неоспоримо свидетельствует об их принадлежности к этнической номенклатуре, широко бытовавшей в древности. Хотя, конечно, само по себе данное обстоятельство еще не означает, что на протяжении столетий этническое содержание указанных имен было неизменным. В то же время совокупность имеющихся фактов склоняет к мнению, что в данном случае мы имеем дело с нахскими или родственными им племенами. Обозначение же родственных племен разными этнонимами следует, видимо, связывать со слабостью этнической консолидации этих племен.
Идея о возможном переселении в древности родственных нахам племен из Передней Азии на Кавказ, конечно, не нова, еще в XIX в. была она высказана П.К. Усларом, К.М. Тумановым, И.А. Джавахишвили, Н.Я. Марром и др. Безусловно, гипотеза о проживании к югу от Кавказа, на более обширной территории не только нахов, но и других кавказских народов (абхазов, адыгов, дагестанцев), имеющих аналогичные предания о переселении (из Мысра, Хатти, Шама и т.д.), не могла возникнуть сама по себе и никогда не смогла бы получить широкого распространения на протяжении столетий, если не имела под собой реальной исторической основы. В ходе новейших лингвистических исследований генетического родства абхазо-адыгских языков с хаттским, а нахско-дагестанских – с хуррито-урартскими в рамках исконнокавказской (северокавказской) семьи языков, а также в результате изучения новых материалов эта теория приобретает прочную научную базу и становится все более актуальной .
Бесспорно, тема этнокультурных связей народов Кавказа с народами Передней Азии в древности очень перспективна для прояснения ранних этапов истории не только нахских, но и других кавказских народов, а потому требует более глубокого специального исследования с привлечением большого числа древних источников, что не входит в задачу настоящей работы. Но поскольку в связи с темой перемещения хонов, цанар и терков (турков) с юга возникает ряд вопросов, без ответа на которые предлагаемые в настоящей работе выводы были бы преждевременными и неполными, появляется необходимость коснуться этой темы в той ее части, которая имеет непосредственное отношение к рассматриваемой проблеме. Внимание привлекают следующие вопросы: определение отправных точек переселения хонов и цанар (цова); причины, вызвавшие миграцию этих племен на Кавказ, и пути передвижения; когда произошло переселение и какое место заняло в этнополитической истории Центрального Кавказа. Попытаемся также определить, насколько позволяет имеющийся материал, какое именно из многочисленных перемещений внутри очерченного пространства, имевших место в древности, отразилось в письменных источниках и сохранилось в эпической памяти нахских народов. Однако, для полноты картины, прежде коротко остановимся на известной к настоящему моменту общей этноязыковой ситуации, которая сложилась на Кавказе и в Передней Азии во II – начале I тыс. до н. э.

Глава IV

ОБЩАЯ ЭТНОЯЗЫКОВАЯ СИТУАЦИЯ НА КАВКАЗЕ И В ПЕРЕДНЕЙ АЗИИ ВО II – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ I ТЫС. ДО Н.Э.

К настоящему времени накоплен достаточно большой объем материалов (археологических, топонимических, антропологических, лингвистических, письменных и др.), свидетельствующих о том, что племена исконнокавказской языковой семьи в древности были расселены не только на Кавказе, но и на прилегающих к нему обширных территориях. Согласно этим материалам на рубеже VI–V тысячелетия до н. э., после распада пракавказской языковой семьи на восточнокавказскую и западнокавказскую группы, на территории Кавказа сформировались две большие культурные области – западнокавказская (восточно-причерноморская) и восточнокавказская (западно-каспийская). В процессе освоения новых земель кавказские племена распространились далеко за пределы Кавказа в разных направлениях, в том числе и на юг, где они стали осваивать северные районы Передней Азии. Сегодня уже можно считать научно доказанным генетическое родство абхазо-адыгских языков с хаттским, а нахско-дагестанских – с хуррито-урартскими : об этом свидетельствует не только высокий уровень лексического сходства этих языков, но и их структурно-типологическое тождество.

1. Хуррито-урартско-нахско-дагестанские племена

Племена восточной группы хуррито-урартско-нахско-дагестанские – расселились по всей территории Восточного Кавказа, а также в центральных и восточных областях Южного Кавказа, Северо-Западного Ирана, Восточной Анатолии и Северной Месопотамии . Предполагается, что именно восточно-кавказские племена (нахско-дагестанские и хуррито-урартские) являются создателями куроаракской археологической культуры . Куро-аракская культура возникла в конце IV тыс. до н. э. и просуществовала до конца III тыс. до н. э., а ее ареал включает Северо-Восточный Кавказ, центральные и восточные области Южного Кавказа, Северо-Западный Иран и Восточную Анатолию. На севере границы распространения куро-аракской культуры переходят Кавказский хребет и охватывают Дагестан, Чечню, отдельные районы Ингушетии и Осетии. На северо-западе рубежи ее достигают Кутаиси и верховьев Риони, а на юге и юго-западе доходят до оз. Урмия, откуда простираются на юг до Хамадана и Керманшаха и бассейна Вана и далее до Малатья и Эрзерума . Элементы куро-аракской культуры прослеживаются вплоть до Восточного Средиземноморья. В конце III – начале II тыс. до н. э. в ареале куро-аракской культуры выделяются несколько родственных культур, составляющих единый блок: триалетская, кармир-бердская, севано-узерликская и кизил-ванская (их основной элемент – расписная керамика ).
Ареал куро-аракской культуры в основном совпадает с предполагаемой территорией расселения племен восточнокавказской группы исконнокавказской языковой семьи – нахско-дагестанско-хуррито-урартской. Новейшими исследованиями выявлено, что во II тыс. до н. э. хурритский этнический элемент был распространен почти по всей территории Передней Азии: от Загроса до Средиземноморья – в Сирии, Палестине, Финикии, Северной Ассирии, Гасуре (Нуз), Халабе и Алалхе, а также в Марии, Шартер-Базари, Киликии, Арапхи и т.д. В ХVIII–ХIII вв. до н. э. хурриты (матиены) создают в Верхней Месопотамии могущественное царство Митанни (аккадцы называли его Ханигальбад, а египтяне – Нахарина). Б.Б. Пиотровский пишет, что «в III и II тысячелетиях [до н. э.],… в Передней Азии доминирующую роль играли хурритские племена, которые имели два крупных объединяющих их центра – Верхнюю Месопотамию (Митанни) и район Ванского озера (Урарту). Даже на территории Ассирии, где семитизация произошла очень рано, субстратом является определенный хурритский элемент ». Таким образом, благодаря постоянным притокам фактического материала становится возможным, как отмечал А.П. Новосельцев, «предполагать наличие в древности достаточно широкого ареала распространения языков этой (восточнокавказской – Г.Г.) группы, который позднее сильно сократился в результате ассимиляции армянами и картвелами местного аборигенного населения от озера Ван до Большого Кавказского хребта ».

2. Хаттско-абхазо-адыгские племена

Племена западно-кавказской группы кавказской языковой семьи – хаттскоабхазо-адыгские, в IV–III тыс. до н. э. расселились по всему Центральному и Западному Кавказу, а также по Восточному и Южному Причерноморью и прилегающим к нему с юга районам Малой Азии, образуя единый этнокультурный регион . Еще в XIX в. П. Услар, а вслед за ним А. Глейе, А. Грен и др. обратили внимание на то, что достаточно большая часть топонимии юго-восточного Причерноморья находит объяснение в абхазо-адыгских языках. Дальнейшие исследования древней и современной топонимии данного региона, западнокартвельских языков (мегрело-чанского и сванского), а также других историко-филологических источников привели исследователей (И.А. Джавахишвили, Н.Я. Марр, Е. Форрер, С.Н. Джанашиа, А. Ушаков, А.С. Чикобава, И.М. Дьяконов, Ш.Д. Иналипа, З.В. Анчабадзе, О.М. Джапаридзе и др.) к выводу, что некогда Западный Кавказ, Восточное Причерноморье и прилегающих к ней областей Малой Азии населяли хаттско-абхазо-адыгские племена. Как пишет видный грузинский ученый О.М. Джапаридзе, «в V–II тысячелетии до н. э. на территории Западного Закавказья бытовали абхазо-адыгские племена. …Многочисленные абхазо-адыгские племена в древнейшие времена обитали не только на своих нынешних территориях, но занимали всю Колхиду, часть Малой Азии и другие места ».
Область расселения абхазо-адыгской группы племен на Западном Кавказе в IV–III тыс. до н. э. в основном совпадает с ареалом майкопской археологической культуры. При этом следует отметить, что, согласно новейшим археологическим данным, ареал майкопской культуры охватывает и области Восточного Причерноморья , а также выявляется генетическая связь майкопской культуры с культурами Малой Азии .
Граница между племенами майкопской и куро-аракской культур проходила на Северном Кавказе по территории соврем. Осетии и Ингушетии, на Южном Кавказе – восточнее Кутаиси, далее на юго-восток по Лихскому хребту, долине Чороха, верховье Евфрата… Разумеется, очерченная граница между майкопской и куро-аракской культур весьма условна, поскольку она менялась, постоянно происходили проникновения как в ту, так и в другую сторону. К тому же в последнее время выявлены новые материалы, которые свидетельствуют об общем происхождении майкопской и куро-аракской культур. Как заметил Е.И. Крупнов, «сходство памятников майкопской культуры с памятниками культуры куро-аракского энеолита (рельефный криволинейный орнамент на керамике, формы наконечников стрел и т.д.) и соединение этих культур в поселениях Чечено-Ингушетии позволяют видеть в майкопской культуре северо-западный вариант некогда единой археологической культуры всего Кавказского перешейка. Все увеличивающееся число данных о связях этих древних культур превращает этот вопрос в важную проблему древнейшего культурного кавказского единства и его отношения к какой-то большой и тоже единой этнической общности… Несомненно, кавказская языковая семья оформилась очень давно, еще в неолитическую эпоху, может быть, еще до выступления на историческую арену Старого Света семитических, индоевропейских, угро-финских и тем более тюрко-язычных народов ». Поэтому говорить о существовании в древности четко обозначенных границ между двумя родственными группами племен кавказской языковой семьи, конечно, не приходится.
По мере дальнейшего развития и роста численности племен происходило их естественное дробление, сопровождавшееся освоением новых земель и расширением области расселения. Это относится к племенам как западнокавказской, так и восточнокавказской группы. Так, во II и в начале I тыс. до н. э. нахско-дагестано-хуррито-урартский этнический массив занимал уже всю территорию от Центрального и Северо-Восточного Кавказа до холмистых равнин Северной Месопотамии и Северо-Западного Ирана, а на западе – вплоть до Средиземноморья. В этот же период к западу от обозначенного ареала, на землях Северо-Западного Кавказа, западной части Южного Кавказа, Восточного Причерноморья, центральной и северо-восточной части Малой Азии, бассейна реки Галис (hАлис) (Кызыл-Ирмак), проживали родственные племена, говорившие на диалектах языков абхазо-адыго-хаттской группы кавказской языковой семьи. Данное утверждение обосновывают целый ряд исследователей (А.С. Чикобава, И.М. Дьяконов, И.М. Дунаевская, В.В. Иванов, Г.А. Климов, К.В. Ломтатидзе, О.М. Джапаридзе, Г.А. Меликишвили, Ш.Д. Инал-ипа, В.Г. Ардзинба, Т.В. Гамкрелидзе и др.) и поддерживается в широких научных кругах.

3. Индоевропейские племена

Помимо упомянутых этнических массивов, принадлежавших к кавказской языковой семье, в древности в Малой Азии были представлены также племена, являвшиеся носителями индоевропейских языков. По мнению специалистов, появление первой группы этих племен, подразделявшейся на анатолийскую и индоиранскую, относится к концу III – началу II тыс. до н. э., а второй группы – к ХII в. до н. э., когда после падения Хеттского царства из Балкан в восточную часть Малой Азии продвинулись фрако-фригийские и армянские племена. Таким образом, согласно имеющимся к настоящему времени данным, на Южном Кавказе и на прилегающих к нему территориях во II – начале I тыс. до н. э. засвидетельствованы племена, говорившие на языках исконнокавказской и индоевропейской языковых семей.

4. Картвельские (грузинские) племена

Места проживания на территории Кавказа и прилегающих к нему регионов во II – начале I тыс. до н. э. пракартвельских племен выявляются довольно сложно, и прежде всего из-за отсутствия достоверных свидетельств. На проблему происхождения предков современных грузин (картвелов, мегрелов и сванов) и времени их появления на Южном Кавказе существуют различные точки зрения, как и на вопрос о том, были эти племена на указанной территории автохтонами или пришлыми. Все эти мнения могут рассматриваться как гипотезы, вероятность которых зачастую вызывает у исследователей серьезные сомнения. Не претендуя на всесторонний охват этой сложной и спорной проблемы, ограничимся кратким обзором основных гипотез, посвященных указанной проблеме и зафиксированных в научной литературе.
Гипотеза об автохтонности грузинских племен на Кавказе опирается главным образом на генетическое родство картвельских языков с кавказскими и, что эти языки входят в состав кавказской языковой семьи, образуя в нем картвельскую группу. Причисляя картвельские языки к кавказским, известный грузинский лингвист А.С. Чикобава дает им и другое название – иберийско-кавказские языки , таким образом подчеркивая их связь с древними языками Средиземноморья. В советской грузинской историографии прямыми предками грузин вообще были объявлены все известные древние народы Передней Азии – шумеры, хетты, субары (хурриты), эламиты и др., а в мифическую «хетто-иберийскую» языковую семью было включено все древнейшее население Передней Азии и Средиземноморья . Однако дальнейшие исследования опровергли это положение. Факт генетической связи хаттского и хуррито-урартского языков с исконнокавказскими языками получил новые подтверждения, однако при этом было выявлено, что сами картвельские языки не относятся к исконнокавказским, а представляют собой отдельную языковую семью . Исследования показали, что гораздо более вероятна связь картвельского праязыка с праиндоевропейским и праафразийским языками, нежели с исконнокавказскими , а пракартвело-праиндоевропейские лексические изоглоссы принадлежат к основному лексикону, что свидетельствует о генетическом родстве этих языков .
Чтобы определить прародину грузин, необходимо установить прародину индоевропейцев, и это еще больше усложняет проблему, поскольку однозначного мнения по поводу области расселения носителей праиндоевропейского языка пока не существует. В настоящее время известны многочисленные точки зрения по этому вопросу, но все они группируются вокруг четырех основных гипотез, которые локализуют индоевропейскую прародину в четырех местах – в БалканоКарпатском регионе , в евразийских степях , в Передней Азии и в так называемой циркумпонтийской зоне . Каждая из этих гипотез имеет определенные недостатки, отмеченные оппонентами, и ни одна из них пока не получила признания в научном мире. Что касается версии о восточно-анатолийском происхождении индоевропейцев, то она не нова. Попытки разместить прародину индоевропейцев на Южном Кавказе, в том числе и на Армянском нагорье, предпринимались еще в конце ХIХ в., однако уже тогда они воспринимались скептически и не были приняты всерьез, так как гипотеза не имела убедительных оснований. В 80-х гг. ХХ в. Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванов вновь попытались реанимировать теорию о переднеазиатской прародине индоевропейцев , однако из-за слабости аргументации теория эта вновь не получила поддержки в научном сообществе. Прежде всего, данная гипотеза строится лишь на данных лингвистики, которые были подвергнуты убедительной критике со стороны многих известных языковедов, и при этом абсолютно не берется в расчет археологическая составляющая . Как пишет Л.С. Клейн, «гипотеза Гамкрелидзе – Иванова… не выдерживает сопоставления с позитивными археологическими данными о древнем прошлом нескольких избранных индоевропейских народов (я уж не говорю о собственной археологической аргументации этих авторов – она обрывочна, противоречива и основана на археологических концепциях, ошибочность которых давно установлена )».
Гипотеза о переднеазиатской прародине индоевропейцев находится также в противоречии с данными лингвистики, которые весьма трудно опровергнуть. Так, между исконно кавказскими и афразийскими (семито-хамитскими) языками выявлено более ста лексических параллелей, и они могли появиться лишь в результате долговременных и обширных межязыковых контактов . Предполагается, что контакты между носителями афразийских и исконнокавказских языков происходили на протяжении V–IV тыс. до н. э., причем в Верхней Месопотамии в этих контактах участвовала уже выделившаяся восточнокавказская группа, а в Северной Сирии – западнокавказская . С другой стороны, прослеживается тесная связь между пракавказским (праисконнокавказским) и праиндоевропейским языками (до распада праиндоевропейского), а также очевидное влияние праисконнокавказского языка на лексику индоевропейских языков. При этом пракавказский диалект, из которого осуществлялись заимствования в праиндоевропейский язык, уже несколько отличался от исходного пракавказского языка. Учитывая, что начало распада пракавказского языка относится к рубежу VI–V тыс. до н. э., а праиндоевропейского – примерно к V–IV тыс. до н. э., активные контакты между этими языками можно датировать началом V тыс. до н. э., а наличие исконно кавказских элементов в лексике отдельных подгрупп индоевропейских языков свидетельствует о том, что эти контакты продолжались и в более поздний период . На протяжении V–IV тыс. до н. э. исконные кавказцы могли одновременно иметь связи и с праиндоевропейцами, и с праафразийцами лишь в том случае, если они занимали весь кавказский регион и северные районы Передней Азии, при этом праафразийцы должны были занимать территорию к югу от Северной Месопотамии и Сирии, а индоевропейцы
– степные зоны Восточной Европы. Из этого следует, что ни на Кавказе, ни в Восточной Анатолии для праиндоевропейцев и пракартвельцев уже не остается места .
Таким образом, гипотеза об автохтонности грузинских племен на Кавказе не имеет под собой научно аргументированной основы, а потому вызывает у исследователей большие сомнения. Присутствие древнегрузинских племен на Южном Кавказе в поздние периоды бесспорно, во всяком случае, со второй половины I тыс. до н. э. они выявляется достаточно определенно. Однако вряд ли будет правомерным «устанавливаемый на основании более поздних источников факт наличия древнегрузинских племен в этих местах распространить и на более древнюю эпоху», как это предлагается в «Очерках истории Грузии ».
Следует отметить, что существующие в грузинской академической историографии суждения по рассматриваемому вопросу противоречивы и взаимоисключающи. Так, принято считать, что «грузинские племена с древнейших времен жили на территории Закавказья, занимая территорию нынешней Грузии, а также некоторые прилегающие к ней районы ». Но одновременно утверждается совершенно противоположное: во-первых, что еще в середине I тыс. до н. э. древнегрузинские племена (картвелы и мегрело-чаны) проживали на юге и юго-востоке от оз. Ван; во-вторых, что название Картли и самоназвание грузин – картвели, связано с именем Кардухи, а происхождение самого этого имени – с мегрело-чанским корду, означающим хлев. Как пишет Г.А Меликишвили, «в античное время корду, вариант имени карду, мог возникнуть на западной-грузинской почве; в форме корду имя этого племени прокладывает себе путь, очевидно, посредством соседнего с кардухами племени западно-грузинского, мегрело-чанского происхождения ». Таким образом, получается, что древнегрузинские племена проживали одновременно и в Верхней Месопотамии, и на Южном Кавказе, занимая почти всю западную и центральную его части и не оставляя при этом места для исконнокавказских (хаттских, абхазо-адыгских, хуррито-урартских, нахско-дагестанских) и индоевропейских племен.
Также принято считать, что «с древнейших времен Западная Грузия была населена мегрело-чанскими («западногрузинскими») племенами, которые, кроме того, были широко распространены в юго-западном направлении, на южном побережье Черного моря. В Малой Азии они соприкасались с «хеттскими» племенами, а восточнее, например, в верховьях Евфрата (Кара-Су) и т. д., с хурритскими племенами. С урартскими племенами в древности они, возможно, непосредственно и не соприкасались, поскольку были отделены от них хурритским населением ». Однако это утверждение вступает в явное противоречие не только с вышеприведенным мнением о том, что мегрело-чанские (западногрузинские) и картвельские (восточногрузинские) племена еще в раннеантичный период проживали в Верхней Месопотамии, но и с данными лингвистики. Так, в мегрелочанском языке существует целый ряд слов, заимствованных непосредственно из урартского языка, минуя картвельский . Такие прямые заимствования могли явиться результатом длительных этнических контактов. Судя по тому, что в картвельском языке этих заимствованных слов нет, контакты имели место после разделения пракартвельского языка на мегрело-чанский и картвельский, т.е. после VIII–VII вв. до н. э. Если допустить, что мегрело-чанские племена с древнейших времен проживали в Колхиде, то в таком случае возникает вопрос: каким образом в мегрело-чанском языке появились прямые заимствования из урартского языка, носители которого проживали на территории Армянского нагорья. И если мегрело-чаны жили в Колхиде, находясь, начиная с VIII в. до н.э. в тесном этническом соседстве с урартами на востоке и юго-востоке (ибо другого места для урартов просто нет), то где тогда проживали собственно картвелы (восточно-грузинские племена)?
Кроме того, в таком случае остается невыясненным также ряд важных вопросов, а именно: происхождение древнейшего пласта топонимии – абхазской в Западном Закавказье и нахско-дагестанской в Восточном Закавказье, в том числе и на всей территории Картли; объяснение значительного влияния абхазского языка на картвельский (восточногрузинский) в области лексики и морфологии, если при этом минуется мегрело-чанский язык ; появление абхазской морской терминологии в грузинском языке ; датировка и локализация длительных этнических контактов между абхазскими и картвельскими (восточногрузинскими) племенами и т.д.
Для доказательства присутствия древнегрузинских племен на Южном Кавказе во II – начале I тыс. до н. э. в качестве основных научных аргументов приводятся некоторые этнонимы и топонимы, выявленные в хуррито-урартской и хаттской ономастике, которые, по мнению Г.А. Меликишвили и др., имеют грузинский облик. К ним относятся упоминаемые в урартских и ассирийских надписях и известные в центральных районах Южного Кавказа названия Цудала, Дидини, Иштикунив, Шешетина, Забаха, Витериухи, Катарза, Диаухи, Луша, Игани (Макалтуни), а также наименования табал, тибарен, халиб, мушк (мосх, мосох), макероны (махелоны), цаны, обнаруживаемые в северо-восточной и восточной частях Малой Азии. Выводы известного кавказоведа, вне всякого сомнения, заслуживают серьезного внимания, и все же грузинский облик если не всех, то, по крайней мере, части приведенных Г.А. Меликишвили названий представляется весьма сомнительным.

Цудала

По данным Сардуровской летописи, поселение (город) страны Бузуни – Цудала (URUŞudala), локализуется юго-восточнее озера Чалдыр и западнее верховьев реки Арпачай-Ахурян . В названии Цудала Г.А. Меликишвили усматривает грузинское слово суди (плохой ). Но в таком случае отпадает сама вероятность принадлежности племени цудала к грузинскому этносу, ибо этническое слово плохой не могло быть самоназванием: обычно подобные прозвища племя получает от соседних иноязычных племен, однако нет также данных о возможном проживании по соседству с цудалами каких-либо грузинских племен.
Название Цудала имеет ярко выраженный нахско-дагестанский облик. По мнению К.З. Чокаева, оно нахского происхождения: Цу – божество огня, Дала – верховный бог нахов . Цу (ЦIу) в качестве божества огня присутствует и у родственных нахам дагестанских народов. Так, например, верховный бог андийцеваварцев именовался ЦIоб. Однако не исключена связь названия Цудала с именем дагестанского народа даргинцев – цудаха (цудахар, цудал ).

Дидини

Страна Дидини (KURDidini) Хорхорской надписи урартского царя Аргиш ти I специалистами локализуется между Дайаени (Диаухи) и Бузуни, в райо не современного Карса . Г.А. Меликишвили производит название Дидини от грузинского диди – большой . Однако область с таким же названием – Дидуала, Дид(иани) (URUDiduala), упоминается ассирийскими источниками (надпись Ададнерари II на стене набережной города Ашшура) также в стране Мехри , где пребывание грузинских племен никогда не было зафиксировано. Кроме того, в значении большой, великий это слово присутствует в абхазо-адыгских и нахских языках. Как гласит надпись ассирийского царя Тиглатпаласара I, царем 4000 каскейцев (или абешлайцев), захвативших страну Шубарту, был Дади-илу Каскейский . Имя Дади – Дади из Хубушки – встречается и в надписях Шамшиадада V (825–812 гг. до н. э.) при описании похода против страны Наири . В вайнахских языках и в фольклоре дада обычно имеет значение отец, владетель, глава, существуют также и топонимы со стержневым словом дада . На абхазском языке дад означает дед и, обычно, используется как имя нарицательное при обращении старшего к младшему. Фиксируется имя Дада и в Боспорских надписях, среди адыгских имен . Таким образом, слово диди (дада) в значении большой, великий относится, скорее всего, к общекавказскому словарному фонду. Следовательно, попытка определить этническую принадлежность древнего племени дидини исходя из значения слова диди в том или ином современном языке обречена на неудачу.
Более правомерным нам кажется сопоставление дид (ини) урартских источников с наименованием дагестанского народа – дидои, представители которого проживают ныне в высокогорной части Западного Дагестана . Дагестанские дидои известны античным авторам как дидуры, армянским – дидурк, грузинским – дидо-ети.

Шешетина

Область Шешетина (KURŠešetina) локализуется в стране Дайаэни (Диауехи), к северу от среднего течения реки Чорохи . В этом топониме выделяется компонент ти – Шеше(ти)на, который рассматривается как грузинский суффикс места . Однако вряд ли такое объяснение приемлемо. Дело в том, что в урартских источниках гора Шеше известна как Шешетина (Šešetina), где компонент тина (tina) означает гора. Согласно надписям ассирийского царя Тиглатпаласара I, Шеше (ŠADUŠeše) являлась одной из 16 «могучих гор» (šadânimeš dannute), преодоленных ассирийскими войсками во время похода против Наири. Следовательно, как и в ассирийских, так и в урартских надписях речь идет о горе (tina) Шеше – Шеше-тина. Так, например, в надписи урартского царя Менуа (с. Язлыташ) говорится о завоевании города диаухов Шашилу, о предании огню страны и ее крепостей и о достижении урартами горы Шеше . Таким образом, выделение в этом слове компонента ти неправомерно, ибо в данном случае ти является составной частью слова тина – гора.
По-видимому, топоним Шешети (Шавшети), сохранившийся в современной юго-западной Грузии, имеет прямую связь с Шеше (тина) ассирийских и урартских источников. Однако данный факт сам по себе не означает, что эта область была грузиноязычной и в урартскую эпоху (2600 – 3000 лет назад). Кроме того, по одному лишь суффиксу ти (Шавше-ти) довольно сложно определить этническую принадлежность населения указанной области в столь давние времена. Ибо, как известно, топонимообразующий суффикс ти имел широкое распространение в урартской, абхазской и нахской топонимии.
Топоним Шешети (Шешетина) в урартский период фиксируется в северных районах Диаухи (Шешетина), а позднее – у истоков реки Риони (Шошети), на территории проживания двалов, относимых специалистами к нахскому этносу, а также в центральных районах Северного Кавказа (Шешета). Отсюда более правомерно, наверное, отнести население, оставившее после себя топонимы с основой Шешети, к нахским племенам.

Иштикунив

Страна (город) Иштикуниу (URUIštikuniuKUR) располагалась на северо-западном побережье оз. Севан . Известно также и название одного из городов (центров) Иштикуниу – Алишту . Г.А. Меликишвили допускает возможность того, что компонент иу (ив) (Иштикун-ив) является грузинским суффиксом, но при этом оговаривает: «… Так как названия, в которых встречается данное окончание ив в других отношениях (например, своими основами) не обнаруживают близость к грузинскому языковому материалу, мы затруднились бы высказать такое предположение ». По его мнению, топонимы с суффиксом ив, «скорее всего, …должны принадлежать каким-либо близкородственным урартийцам племенам, в языке которых (подобно хурритскому) имелся суффикс iw (-ip)». Таковыми являются родственные хуррито-урартским дагестанские языки, и надо полагать, что вышеуказанные этнотопонимы с суффиксом ив (иб) своим происхождением обязаны именно дагестанским племенам . В топонимии Дагестана распространены названия с окончанием на ив//иб (Гуниб, Цурив, Кахиб, Арчив Галиб и др.), где ив (иб) является топонимообразующим суффиксом. Суффикс ив продуктивен и в современных дагестанских языках: например, чеченский город Шали по-лакски называется Шалив. Таким образом, более предпочтительно считать население Иштикуниу этнически родственным современным дагестанским народам.
В грузинской исторической литературе, особенно научно-популярной, к грузинским племенам a priori причисляется также население упоминаемых ассирийскими и урартскими источниками областей Диаухи (Тайк, Тао), Катарза (Кларджк, Кларджети), Забаха (Джавахк, Джавахети), Витерохи (Видзерохи, Одзрахе, Одзрхе), Луша, Игани (Иани), хотя убедительных научных оснований для этого нет. Чаще всего приводится уже известный аргумент (см. выше): если грузинские племена проживали здесь в средневековый период, то, значит, они были здесь и ранее. Правда, историки почему-то упускают из виду, что высказавший это предположение Г.А. Меликишвили, отмечая хуррито-урартский облик перечисленных названий, а также названий, упоминаемых вместе с ними, всегда оговаривал, что его мнение об их грузинской принадлежности – всего лишь гипотеза, доказательство или опровержение которой – дело будущего. Однако дальнейшие исследования не выявили никаких фактов, которые подкрепили бы эту гипотезу, так что пока она не имеет научно аргументированного подтверждения. Поэтому, даже зная о существовании в этих местах грузинских племен позднее, вряд ли стоит утверждать, что они проживали здесь в более древнюю эпоху.
В конце II – начале I тысячелетия до н. э. на территории центральных областей Южного Кавказа урартские и ассирийские источники выделяют два крупных политических объединения – Диаухи (Диаени) и Этиаухи (Этиуни, Этив), в которые в различные исторические периоды входили перечисленные выше племена и области. На протяжении ХII–VIII вв. до н. э. в ассирийских и урартских источниках Диаухи выступает как обширная и могущественная страна, стоявшая во главе огромной коалиции «стран Наири ». В указанных источниках название Диаухи генетически связано с наименованием конкретного племени и является этнонимом.
В V в. до н. э. Ксенофонт использует термин таохи как этническое название племени, обитавшего на этой же территории. Еще позднее здесь находилась область Тайк древнеармянских (Тао древнегрузинских) источников. «Все это, – как справедливо отмечает Г.А. Меликишвили, – указывает, что перед нами местное, принадлежащее самому народу Диаухи, название ». Известны названия трех городов Диаухи – Шашилу(ни) (царский город), Зуа(ина) и Утуха, и имена трех царей – Сени (1111 г. до н. э.), Асиа (846 г. до н. э.), Утупуршини (809–785 гг. до н. э.), и все они, несомненно, имеют хуррито-урартский облик. Хуррито-урартский облик обнаруживают и названия племен и областей, входивших в состав объединения Диаухи, причем часть из них имеют прямые аналоги в нахской этнотопонимике, о чем речь пойдет ниже.
Предполагается, что в конце правления урартского царя Аргишти I (786–764 гг. до н. э.) и начале царствования Сардура II (764–735 гг. до н. э.) объединение Диаухи было завоевано и прекратило свое существование. После этого в урартских письменных источниках Диаухи как объединение больше не упоминается. Согласно представленной в специальной литературе версии, государство Диаухи, ослабшее в продолжительной войне с Урарту, пало, после чего было включено в состав Урарту, а часть его земель в долине Чороха заняло усилившееся государство Кулха . В период господства Ахеменидов территория Диаухи (Тайк) входила в 18-ю сатрапию Персидской империи, а примерно с начала II в. до н. э. стала составной частью Великой Армении. Согласно Страбону, жители Армянского нагорья, в том числе Тайка (Диаухи), Кларджк (Кларджети) и Джавахк (Джавахети), уже во II в. до н. э. общались между собой на армянском языке, что, безусловно, говорит об ассимиляции проживавших здесь хурритоурартских и родственных им племен с переходом на армянский язык . Так, например, считается, что знаменитые армянские нахарары (князья) Тайка (Тао) Мамиконяны являются прямыми потомками «древнего и могучего княжеского рода diao» (dia-uhi, диаухи ).
К востоку и юго-востоку от Диаухи – в долине Аракса, в бассейне Чалдырского озера, лежали страны Эриахи, Катарза, Луша, Иани (Игани), Уитерухи, Иштелуани, Абилианихи и др. Из них Луша и Иани (Игани) урартских источников локализуются на юге и юго-западе Чалдырского озера и сопоставляются соответственно с лазами и гениохами (hениохами) Черноморского побережья. Предполагается, что, после падения Понтийского царства, на рубеже новой эры, среди племен, проникших в Восточное Причерноморье, были и луша, и игани, ставшие здесь известными уже под именами лазы и гениохи . Однако нет никаких свидетельств, которые могли бы подтвердить указанное предположение, а напротив, возникает ряд вопросов, без ответов на которые эту гипотезу сложно принять. Так если допустить, что лазы и гениохи являются западногрузинскими племенами луша и игани, переселившиеся из района Чалдырского озера к берегам Черного моря на рубеже новой эры, то не понятно, как в таком случае объяснить: 1) что гениохи (hениохи) были известны на побережье Черного моря уже начиная с середины I тысячелетия до н. э. и занимали обширную территорию Черноморского побережья, включая и территорию к север-западу от Колхиды; 2) что в античных источниках гениохи представлены бесстрашными пиратами, которые в IV в. до н. э. совершали на своих знаменитых судах нападения не только на корабли в открытом море, но и на города на суше; 3) что гениохи были искусными судостроителями и мореплавателями, и слава о них распространилась далеко за пределы стран Черноморского бассейна; 4) что первоначально Лазикой древние авторы называли местность близ Туапсе (Старая Лазика); 5) что в древности была весьма сильна традиция, согласно которой лазы считались древнейшими обитателями Колхиды и прямыми потомками колхов и т.д.
Вряд ли на основе лишь только весьма сомнительного внешнего созвучия (луша – лаз, игани – гениох) уверенно заявлять о принадлежности к западногрузинским (мегрело-чанским) племенам население областей Луша и Игани, проживавшего, согласно урартским источникам, около Чалдырского озера, в окружении племен, говоривших на хурито-урартских и нахско-дагестанских языках – тем более что переход урартского Луша в Лаз, а Игани (Иани) в hЕниох с точки зрения лингвистики небезупречен и вызывает у языковедов серьезные возражения .
В урартских надписях Луша и Игани часто выступают в составе объединения Этиуни (Этиухи, Этив). Могущественное объединение Этиуни (Этиухи) вышло на политическую арену после падения Диаухи, заняв обширную территорию от района Карса-Эрзерума на западе до слияния Куры и Аракса на востоке, включая такие области, как Айрарат, Тайк, Гугарк, Арцах, Сюник и другие, позднее ставшие частями Армении . Среди областей и племен, входивших в состав Этиуни, урартские источники называют также Дидини, Цудала, Катарза, Луша, Эриахи (Эры), Иани (Игани), Витерухи, Апуни, Абиани, Аркуа (на правом берегу Аракса, у подножья горы Арарат), Уаирда и др. Все перечисленные названия, как и подавляющее большинство прочих этнотопонимов, упоминаемых урартскими и ассирийскими источниками, характерны для хуррито-урартской и нахско-дагестанской ономастики, что неоднократно было отмечено различными исследователями, в том числе и самим Г.А. Меликишвили.
Обращает на себя внимание и тот факт, что в период правления урартского царя Сардури II (764–735 гг. до н. э.) во главе объединения Этиухи стоял царь Игани Диуцини. Так, например, известно, что около 748 (746) г. до н. э. Сардури II вел войну против «Диуцини иганиеца, царя страны Этиухи ». Очевидно, что иганийцы могли возглавить союз племен, проживавших на столь обширной территории Южного Кавказа, лишь при условии, что были одного с ними этнического происхождения и говорили на том же языке, что и основное население региона. Как свидетельствуют имеющиеся в нашем распоряжении материалы, в середине VIII в. до н. э. большинство населения указанного региона составля ли хуррито-урартские и нахско-дагестанские племена. Позднее, уже в античный период, данные территории вошли в состав Великой Армении, и основная часть населения, видимо, была ассимилирована и стала составной частью армянского народа. Имя Луша сохранилось в названии армянской области Лори, а иганийцы дали начало известному армянскому нахарарскому (княжескому) роду Гнуни .
Примечательно также то, что названия с характерным для дагестанских языков окончанием -ив (Абарсунив, Каманив, Цурзалдив, Ликив и др.) упоминаются урартскими источниками в основном в восточных областях объединения Этиуни (Этив, Этиухи ). Именно в этих районах встречаем ряд этнотопонимов урартского периода, имеющих прямые параллели в современной этнотопонимической номенклатуре Дагестана. К таковым можно отнести, например, Шаке, Албан, Ликив , причем урартские источники называют их на левобережье Аракса , а позже, в античный и средневековый периоды, встречаем их уже на левобережье Куры и в районах Восточного Кавказа.
В то же время нельзя не заметить, что в наименованиях областей и племен, размещавшихся в Диаухи и в западной части Этиуни, т.е в центральной части Южного Кавказа, преимущественно проявляется уже связь с нахской этнотопонимической номенклатурой. Помимо уже отмеченных выше, следует привести и наименование племени и города Хилдихерули в стране Диаухи, которое находит свою параллель в названии известного чеченского тейпа и одноименной местности Хилдехьарой («Заречные») в горной Чечне. Думается, что для доказательства идентичности этих названий не требуются дополнительные объяснения (см. также ниже).
Сложно определить, каких пределов на севере достигало объединение Этиаухи (Этиуни) и как долго оно просуществовало – возможно, в период могущества Урарту страна Этиуни была завоевана и включена в состав Урартского царства. В античное время племенные группы этиуны (удины − античных, ути − армянских источников) и эры известны уже на побережье рек Куры, Иори и Алазани. О том, что основная часть древнейшего населения этого региона принадлежала нахско-дагестанским народам, помимо всего прочего свидетельствуют данные топонимики и гидронимики. Например, название реки Кура происходит от дагестанского кур – река (хапут.-крызск. кур; будугск. кур; срызск. кур; хапутск. кур; рутульск. кор). Наименование реки Иори также восходит к аварскому иьор – река, вода. Оно также составляет основу ряда гидронимов (названий озер) Алазанской долины: Ур, Рахквор, Ханзиор, Кудор и др.
Если в том, что удины (ути) относятся к лезгинскому народу, нет никаких сомнений, то вопрос этнической принадлежности эров пока остается открытым. Имеющиеся на сегодняшний день материалы не позволяют однозначно ответить, к каким именно племенам – нахским или дагестанским, принадлежал этот народ. Можно лишь с уверенностью сказать, что эры – одни из представителей нахскодагестанской языковой группы исконнокавказской языковой семьи, и это мнение в научных кругах не вызывает возражений. Свою этническую самостоятельность эры сохранили на протяжении всего раннего средневековья – периода возникновения и расцвета Эретского княжества, а впоследствии – царства. Только после XV в. одна часть эров, вероятно, слилась с грузинами, а другая, скорее всего, эмигрировала и стала известна уже под другим именем.
Таким образом, несколькими путями, по линии племенных названий выявляется близость населения Диаухи и Этиаухи к восточно-кавказской группе племен, а значит, становится вероятным предположение о том, что Диаухи и Этиаухи представляли собой объединения родственных племен, судя по всему, хурритоурартского и нахско-дагестанского. Во всяком случае, практически все этнонимы и топонимы данного региона, сохранившиеся в ассирийских и урартских надписях, имеют ярко выраженный хуррито-урартский и нахско-дагестанский облик, а значит, принадлежность проживавших здесь племен к восточнокавказской языковой группе кавказской (исконнокавказской) языковой семьи вряд ли может вызывать сомнения. Подтверждением тому служит также и тесная связь материальной культуры отмеченных областей с культурой более северных регионов Южного Кавказа.
В грузинской историографии к древнегрузинским племенам принято относить также и ряд племен, упоминаемых древними авторами на территории Восточного Причерноморья и Восточной Анатолии. По этой проблеме в научной литературе существуют прямо противоположные мнения, и вряд ли возможно добиться полной ясности без дальнейших исследований. В настоящей работе не ставиться задача рассмотрение сложной проблемы этногенеза племен данного региона. Следует отметить лишь, что после детального изучения сведений первоисточников отождествление, например, халибов, мосхов (мушков), тиберанев, табалов, макеронов и ряда других народов с древнегрузинскими племенами уже не кажется столь убедительным. Некоторые из этих народностей, например, макероны (махелоны), цаны могут иметь отношение к нахскому этническому миру, но об этом пойдет речь ниже. Здесь же будут рассмотрены некоторые соображения, касающиеся мушков//мосхов//масахов.

5. Мушки//мосхи

В горных районах Южного Кавказа, начиная с V в. до н. э., античными авторами упоминается народ мосхи (масахи//месхи). С этнонимом мосхи//месхи сопоставляются названия нескольких объектов: Мосхийских гор – горного хребта к северу от долины реки Чороха, области Самцхе (Са-месхети) и поселения Мцхета (Месхе-та), расположенного у впадения реки Арагви в Куру.
В научной литературе кавказские мосхи (месхи) связываются с малоазиатскими мушками (mušku), известными с конца II тыс. до н. э. Согласно надписи ассирийского царя Тиглатпаласара I (1115–1077 гг. до н. э.), около 1165 г. до н. э. мушки захватили страны Алзи и Пурулумзи (Пурукузи), располагавшиеся у верховье Тигра и на сопредельных территориях, в долине Арацани и на склонах Сасунских гор. Около 1115 г. мушки, уже вместе с касками (и абешлами) и урумейцами, спустились с гор и захватили страну Кадмухи (Катмухи) – область к северу от гор Кашийари (Тур-Абдин) в северной Месопотамии. 20-тысячное войско абешлов, кашков, мушков и урумейцев возглавляли 5 царей . Предполагается, что затем мушки осели в этих местах. Позднее, в IХ в. до н. э., они упоминаются здесь уже как земледельцы .
В IХ (VIII?) – VII вв. до н. э. в центре Малой Азии, к западу от Киликийского Тавра, формируется Фригийское царство, именуемое в ассирийских и урартских источниках Мушку, а в древнееврейских – Мосох, Мошок. Столицей этого царства был город Гордион, названный по имени его основателя, первого царя Гордия. Помимо этого, известно имя фригийских (мушкских) царей Мита (Мидас), причем имена Гордий и Мита (Мида) поочередно носили несколько фригийских царей. Позднее, согласно Геродоту, мосхи локализуются также на северо-востоке Малой Азии, рядом с тибаренами, макронами, моссиниками и марами, и вместе с перечисленными народами они входят в 19-й округ Ахеменидской Персии .
Проблема происхождения мушков//мосхов и их этнической идентификации в исторической науке до сих пор считается неразрешенной. По мнению ряда исследователей, исходным местом проживания мушков, из которого они после падения Хеттского царства, примерно в конце ХII в. до н. э., в составе фрако-фригийских племен пришли в Малую Азию, являются Балканы (область Моесиа). Часть мушков (мосхов), продвинувшись до нижнего течения Арацани, осела в областях Алзи и Пурулумзи, и эти восточные мушки отождествляются с протоармянскими племенами .
Другая часть ученых предполагают, что миграция мушков происходила с востока на запад, а не в обратном направлении . А. Хачатрян и С.Т. Еремян, например, считают, что название мушки следует связывать с именем страны Мок(к), упоминаемой древнеармянскими письменными источниками на юге от озера Ван, и с проживавшими в этой стране племенами, которые позднее переселились на северо-запад (в долину Верхнего Евфрата) и в центральные районы Малой Азии, во Фригию .
В соответствии с еще одной точкой зрения, мушки – это древнегрузинские племена, которые в составе древнеабхазских и древнеадыгских племен (абешлов и кашков) переместились в ХII в. до н. э. с Южного Кавказа (с поздних Мосхийских гор) на юг и поселились в долине Арацани и верхнего течения Тигра, а спустя четыре столетия, в 70-х гг. VII в. до н. э., возвратились обратно, в центральные области Южного Кавказа .
На основании внешнего сходства терминов А. Гётц сопоставлял мушков// мосхов с касками (косоги//адыги ), а Н.Я. Марр – с абазгами (абаски//абхазы ). А.В. Косян же предлагал отделять восточных мушков от западных (фригийцев), поскольку первые, по его мнению, автохтонны, и первоначальными местами их обитания являются северо-западные и западные районы Армянского нагорья, откуда они вместе с кашками и абешлами продвинулись на юг, в Алзи и Пурулумзи .
Однако приведенные выше версии, на мой взгляд, недостаточно обоснованы исторически и не исчерпывают проблему. Благодаря совокупному анализу имеющегося материала, посвященного мушкам//мосхам, есть возможность дать этой проблеме иное освещение.
Прежде всего, отметим, что в грузинской историографии довольно часто происходит отождествление мушков с мосхами и месхами античных авторов, а последних – с древнегрузинскими племенами. При этом мушки выступают в литературе то картлийскими , то мегрело-чанскими , то южногрузинскими племенами, проживавшими к юго-западу от оз. Ван . Несмотря на то, что гипотеза о грузинской принадлежности мосхов в научной литературе была подвергнута вполне обоснованной критике, в историографии мушков//мосхов a priori причисляют к грузинским племенам.
Парадоксально, но сторонники принадлежности мушков к древнегрузинским племенам для обоснования своего мнения почему-то приводят именно те аргументы, которые не только не имеют никакого отношения к грузинскому этносу, но и, напротив, свидетельствуют как раз о противоположном, подтверждая, что мушки (мосхи) никак не могут относиться к грузинским племенам. Так, одним из основных доказательств принадлежности мушков//мосхов к грузинским народностям считается дагестанское (аварско-андийское) название проживающих в современной Восточной Грузии тушин – мосок//мосох . Но ведь это явное недоразумение, ибо тушины относятся к нахскому (чечено-ингушско-бацбийскому) этническому миру. Еще в начале ХХ в. Н.Я. Марр, совершивший научную экспедицию в Тушетию, отмечал, что тушины все еще сохраняют свой родной язык – бацбийский (южная подгруппа нахских языков), но находятся при этом на стадии перехода на грузинский язык и слияния с грузинами . Кстати, процесс ассимиляции нахских тушин в грузинской этнической среде по-прежнему не завершен и продолжается по сей день . Свою этническую индивидуальность и родной язык до сих пор сохраняют цова-тушины (цу-бацой), а представители тушин, ассимилированные с грузинами, хотя и осознают уже себя в национальном отношении грузинами, но все еще сохраняют собственный культурный облик, указывающий на генетическое родство их с чеченцами и ингушами .
Дагестанский исследователь Т.М. Айтберов в своем специальном исследовании определил, что термин «мосох являлся аварским названием именно нахоязычного населения современной Грузии – Цова-Тушети», в то время как нахов-бацбийцев, ассимилировавшихся с грузинами, аварцы-андийцы называют тушинами (туш), что говорит о том, что они четко различают нахоязычных мосохов-тушин и грузиноязычных тушин .
Кстати, Г.А. Меликишвили именно на основе сопоставления названия урартской области Цупа (Цова) с нахским этнонимом цова (цова-тушины), т.е. мосохами, приходит к выводу о связи племен этой урартской области с чечено-ингушским (кистино-бацбийским) населением Кавказа . Вторая часть термина цова-тушины – туш, в основе которой лежит имя нахского божества Тушоли, также связывается с урартским божеством Теишуба и с названием столицы Урартского царства Тушпа (Туш-па) .
Для доказательства принадлежности мушков к древнегрузинским племенам была предпринята также попытка связать происхождение имен Картли (наименование страны) и картвел (самоназвание грузин) с Гордиенскими, или Кордуенскими, горами (совр. Курдистанские горы) и с племенем кардухи, а также с именем царей Фригии (Мушку) Гордий и названием фригийской столицы Гордион. И хотя Г.А. Меликишвили оговаривает, что «отождествление северомесопотамских мушков с поздними кардухами – гордиями, и вместе с тем с картвельскими племенами все еще, конечно, является гипотезой », в современной грузинской историографии кардухи, как и мушки, причисляются к древнегрузинским племенам без какого-либо научного обоснования.
Сопоставление наименований Кордухи и Гордиен ассирийских и урартских источников с названием Карт(ли) и самоназванием грузин – картвелы, было бы правомерным в том случае, если бы было достоверно известно происхождение самого термина кард, горд, карт, а также если бы начиная с конца II – начала I тыс. до н. э. этот термин являлся бы самоназванием древнегрузинских племен или обозначением этих племен в иной языковой среде в процессе их продвижения из района Кордухских гор в центральные области Южного Кавказа. Но напротив, древнегрузинская историческая традиция говорит о том, что название страны Карт-ли происходит от имени вершины горы Карт, расположенной у слияния рек Арагви и Куры . Как отмечает Г.А. Меликишвили, в географическом названии Картли коренным является слово Карт (Карти), поскольку именно так первоначально именовалась вершина горы, на которой были построены крепостные сооружения и которая являлась центром окружающих ее земель; затем по названию центра была названа и страна. Отсюда же происходит и самоназвание грузин – картвел .
По поводу этимологии термина карт существуют различные точки зрения, но ни одна из них пока не признана удовлетворительной. Согласно А. Шанидзе, например, Картли – это Партни, т.е. жители Парфии и сама Парфия , другие же ищут корни этого термина в индоевропейских языках. Г.А. Меликишвили, С.Н. Какабадзе связывают его с мегрельским корти – место, стойло для скотины , в связи с чем в северную Месопотамию, в соседние районы, где жили корду хи, переселяют и мегрело-чанские племена . Однако все эти предположения представляются лишенными основания хотя бы по той причине, что в мегрелочанском языке слово корти не является исконным словом, а заимствованным из абхазо-адыгского языка, где а-гуарт-а (gyarta) – место скучиванья скота . Проникновение же абхазо-адыгского гуарта в мегрело-чанский язык могло произойти лишь в тот период, когда мегрело-чаны были расселены в районах Южного Кавказа, но отнюдь не тогда, когда они жили в Северной Месопотамии (если хотя бы гипотетически и допустить возможность их пребывания там). Впрочем, если согласиться с тем, что мегрело-чанские племена в конце II и начале I тыс. до н. э. жили на севере Месопотамии, то в таком случае, их, разумеется, нельзя уже сопоставлять с носителями колхидской культуры.
В свое время еще Н.Я. Марр отмечал, что термин карт не имеет объяснения в грузинской языковой среде, а «самоназвание грузин ქართკელი образовано не от чистой основы термина ķarţ, а от абхазской формы а-карт-уа, a-kartw-a», где уа (wa) означает люди , то есть люди (местности) Карт. Как известно, первоначально абхазские и картлийские (картвельские) племена находились в длительном этническом контакте в районе Лихского хребта, а позже с юга между ними вклинились мегрело-чанские племена. Об этом свидетельствует древнейший пласт абхазской топонимии, выявленный в этих местах, а также значительное влияние абхазского языка на картлийский – минуя мегрело-чанский, как в области лексики, так и морфологии . К сказанному следует и то, что этноним картуел (картвел) помимо самих грузин известен только лишь абхазам. С учетом всего этого предположение Н.Я. Марра выглядит весьма убедительным.
Что касается самой основы карт термина картвел, то еще в начале ХХ в. К.М. Туманов предложил, на мой взгляд, довольно убедительную этимологию этого слова на базе нахских языков, но данный факт странным образом выпадает из поля зрения исследователей. В вайнахских языках (чеченском, ингушском и бацбийском) вершина горы называется куорт (корт), оно, т.е. название, широко распространено в географической номенклатуре Чечни и Ингушетии (например, Арч Корт, Барт-Корт, Цхоар Корт и др). Если учесть, что вайнахский дифтонг уо соответствует грузинскому (картлийскому) а и мегрело-чанскому о (например: вайнахское куотам – курица, и грузинское катами; вайнахское хуох – лук, и грузинское хахви; вайнахское луом – лев, и грузинское лом и т.д.), то становится очевидным, что название Карт происходит от вайнахского куорт (куорт → карт) – вершина, голова .
Как уже отмечено, название страны Карт(ли) и производный от него этноним картвел происходят от географического наименования вершины горы Карт (< Куорт), находящейся у слияния рек Арагви и Куры, где было построено крепостное сооружение, вокруг которого затем стали объединяться близлежащие земли. Впоследствии, как уже было отмечено выше, название центральной части страны – Карт, распространилось на окружающие территории и их население. По свидетельствам древнегрузинских источников, которые подтверждаются и данными археологии, в середине I тыс. до н. э. этнический состав Картли был смешанным (согласно «Картлис цховреба», здесь говорили на шести языках). Поэтому, надо полагать, разнородное население не имело общего самоназвания, не существовало также, видимо, и единого, общепринятого этнонима, которым бы именовали жителей данной территории их соседи, вследствие чего последние и стали называть жителей этой страны по названию ее центра – Карт – карт-уаа – карт-уел – карт-вел – люди (местности) Карт. И именно оно впоследствии стало самоназванием грузинского (картвельского) народа, сформировавшегося в процессе слияния проживавших на территории Картли различных этнических групп. Правомерность предложенной К.М. Тумановым этимологии слова карт (вершина горы) может быть подтверждена и тем, что практически все топонимы с корнем горд//гард, корт//карт – как древних источников, так и ныне существующих на вышеуказанной территории являются горными вершинами или хребтами. Топонимы с основой горд//гард, корт//карт в древности были распространены от верховьев Большого Заба на юге до центральных и восточных районов Северного Кавказа на севере. Примеры таких топонимов: Гордиенские (Кордуенские) горы в верховьях Большого Заба; хребет Карт(евин) на северо-западе от Ванского озера; горы Кордук (Кортук), ущелье Карт (Картдзор) в верховьях Чороха; высокие пики Сурамского хребта – Кортохи, Карт(чхали); Гордиенские горы Плиния в районе Дарьяльского ущелья; названия вершин гор и хребтов с основой на куорт//корт в горной полосе Чечни, Ингушетии и Осетии . Тот факт, что все эти топонимы, разбросанные по территории от Северной Месопотамии до Северного Кавказа, имеют формальное сходство, естественно, еще не означает, что своим происхождением они обязаны лишь нахскому языку, и, разумеется, северо-месопотамское кард (горд) и кавказское карт (корт), кроме схожести в произношении, могут не иметь больше ничего общего. Но в то же время нельзя не учитывать, что названия с основой горд//гард, корт//корт распространены в местах, где раннее проживали племена, говорившие именно на родственных языках – хуррито-урартском и нахско-дагестанском, и поэтому, можно предположить, что слово горд//корт (вершина, голова) принадлежит к общему словарному фонду этих языков. При этом следует учесть, что в Передней Азии, помимо топонима горд//корт, зафиксировано множество других древних этнотопонимических образований, сходных с этногеографической номенклатурой Ингушетии и Чечни и имеющих надежное объяснение в нахских языках. Одновременно привлекает внимание тот факт, что скопление похожих этнотопонимических наименований находится именно в тех местах, где засвидетельствованы восточные мушки, а именно – в нижнем течении Арацани (области Алзи и Пурулумзи), в Сасунских, а также Гордиенских горах, в верховьях Тигра (Аранцахи). Среди них особое внимание заслуживает название страны Мокк, располагавшейся между Гордиенскими горами и озером Ван. Еще К.М. Туманов связывал это название с нахским словом мохк – страна . Принимая во внимание существующее в научной литературе мнение о том, что страна Мокк являлась исходной точкой миграции мушков на север и северо-запад, такое сопоставление представляется вполне оправданным . Но как бы ни решился вопрос происхождения названий Гордиенских, Кордухских гор Северной Месопотамии, упоминаемых ассирийскими и урартскими источниками, учитывая всю совокупность имеющихся на сегодняшний день материалов, делает более чем вероятным, что топоним Карт(ли), как и производный от него этноним картвелы восходит именно к нахскому названию вершины горы у слияния Арагви и Куры: Карт (← Куорт) – вершина, голова. Доказательством этому служит, как уже отмечено, и абхазское название страны Картли (Карт-тьыла) и ее столицы Тбилиси – Карт, а также этноним акартуа, обозначающий букв. люди (местности) Карт. Несомненно, так могло называться только племя (или группа племен), селившие место, которое уже было известно как Карт, а потому применение термина а-карт-уа (картвел) как этнонима – явление вторичное. Таким образом, как видим, из всех аргументов, приводимых в защиту гипотезы о возможной связи мушков, а через них кардухов Большого Заба, а также имени фригийского (мушского) царя Гордиона и названия Карт(ли) с грузинскими племенами, не остается ни одного. И если все же прослеживается связующая нить между переднеазиатскими мушками и кордухами, кавказскими мосхами (мосохами) и названием Карт, то это свидетельствует скорее о вероятности связи мушков-мосохов именно с нахскими племенами. В следствие вышеизложенного могут предстать в новом свете и причины происхождения тех поразительных фригийско-нахских параллелей, которые изумляли многих исследователей. Л.П. Семенов, посвятивший этой теме специальное исследование («Фригийские мотивы в древнеингушской культуре»), выявил свидетельства непосредственных контактов древних ингушей с фригийцами . Во избежание повторений отметим лишь головной убор фригийцев, сохранившийся до сих пор у вайнахов и известный в литературе как фригийский колпак. Хотя, характеризовать данный головной убор как фригийский, возможно, не совсем правильно, поскольку подобные головные уборы были известны в Малой Азии за тысячу лет до появления там фрако-фригийских племен. Высокие колпаки были популярны у хурритов еще в первой половине II тыс. до н. э. (например, материалы из Арапхи), а у ингушских женщин т.н. фригийский колпак, именуемый на нахских языках курхарс, был широко распространен вплоть до недавнего времени . Такие головные уборы найдены в древних поселениях и могильниках VI–IV вв. до н. э. (Нестеревское, ИстиСу, Луговые, Урус-Мартановские и др.), в том числе и в древних горных солнечных могильниках мальх-каш, а также в средневековых захоронениях ХIV– ХVIII вв. Как справедливо отмечают исследователи, такое единообразие древних, средневековых и современных нахских головных уборов, несомненно, указывает на преемственность материальной культуры. При этом следует подчеркнуть такой существенный факт: характерные фригийские мотивы присутствуют только лишь у ингушей, у других кавказских народов они не выявлены. Безусловно, столь полное сходство памятников материальной культуры, хорошо прослеживаемое на протяжении тысячелетий, не может объясняться случайным совпадением. Нельзя оставлять в стороне также и тот факт, что имена фригийских (мушских) царей Мита (Мида) и Гордион (ГIорда) широко распространены среди нахских мужских имен. А поскольку выявлено, что имя Мита (Мида) было известно в Малой Азии задолго до появления фригийцев, этот факт не кажется столь уж невероятным. Так, в хеттском договоре ХIII в. до н. э. с царствами Верхнего Евфрата упоминается царь страны Пахува Мита. Возможно, что это случайное совпадение, однако оно становится более вероятным, если, наряду с вышеобозначенными параллелями, принять во внимание следующие весьма важные обстоятельства: во-первых, встречающееся в летописи хеттского царя Мурсили II (ХIV в. до н.э.) название Пахува сопоставляется и с именами нахских похов (пшавы и хевсуры), и с самоназванием убыхов – пёкх, а восточно-малоазийское имя Мита идентично как нахскому Мита (Мида), так и абхазско-адыгскому Мыта . Помимо этого, у нахских народов – чеченцев, ингушей и бацбийцев (цова-тушин), до сих пор сохранилось множество имен собственных, обнаруживающих, как не раз отмечали исследователи, поразительное сходство с древними переднеазиатскими именами. Фригийско-нахские параллели можно объяснить только в том случае, если признать, что малоазиатские фригийцы и древние нахи имели непосредственные этнические контакты. Поскольку следов присутствия фригийских племен на Кавказе совершенно не обнаруживается, остается лишь предположить, что контакты фригийцев с древневайнахскими племенами могли иметь место в Малой Азии. Фригийское (Мушское) царство представляло собой сильное политическое образование в Малой Азии, неоднородное по этническому составу. В истории возникновения и дальнейшего развития этого крупного государства большую роль сыграли малоазиатские этнические группы, населявшие восточные провинции Фригии. В период наивысшего могущества Мушского царства, в VIII–VII в. до н. э., его владения достигали правобережья Евфрата, а также области Цова (Цоба), расположенной у слияния Арацани с Евфратом, и сопредельных местностей, где, по-видимому, проживали родственные племена. Эти племена, входившие в состав Мушского (Фригийского) царства, естественно, своим соседям должны были быть известны под названием мушки (мосохи), соответствующим названию царства. В 676–675 гг. до н. э., после похода урартского царя Русы II на «Мушки, Хате и Халиту», царство Мушку прекратило свое существование . В связи с этим, как предполагают исследователи, часть племен, проживавших в восточных провинциях Мушкского царства, переселяются на север, к Кавказским горам. С V в. до н. э. в источниках – сначала античных, а затем и средневековых, мушки – мосох//мосх/месх, а также цова (цова-тушины) упоминаются уже в предгорьях центральной части Южного Кавказа. Как уже отметили выше, термином мосох дагестанцы называют именно нахских цова-тушин, четко отличая их от уже ассимилировавшихся с грузинами тушин. Все это дает основание предположить, что племена, переселившиеся из восточных провинций Мушского царства имеют этническую связь с нахскими племенами. Следует также отметить, что в местах, где, по данным письменных источников, локализованы мушки (мосхи, мосохи, месхи), выявляются повторяющиеся топонимы, объясняемые на нахских языках. Так, в нахских языках для обозначения оголенных гор употребляется лам//лом – оголенная (скалистая) гора (в отличие от названия лесистых гор – арц//арс). Специалисты давно обратили внимание на нахские топонимы с основой лам//лом в верховьях Евфрата, в Месхети (юго-запад современной Грузии) : местность Ломиан на юго-востоке от Арцианского хребта, в северо-западной части исторической Армении, и село Ломанаури на западе от того же хребта, в Аджарии. В Месхетии, недалеко от соврем. Ахалцихе, расположена гора Ломсиа, на которой возвышается древняя крепость, упоминаемая в «Географии» Вахушти как крепость Ломсиа. Еще Н.Я. Марр обратил внимание на нахский этнический термин посх, отложившийся в топонимии Месхети в форме поцх, с закономерным для грузинского языка переходом с в ц: именно так именуется ущелье и река, впадающая в Ахалцихскую речку в Месхети . Нахские топонимы с основой лам//лом прослеживаются к северу и северовостоку по обеим сторонам Лихского хребта и в предгорьях Центрального Кавказа: Леманаури, Лемсиа, Лемзагори, Лами в Раче и Лечхуме, Лемискана, Ломиси, Ломисхеви, Лами и др. в Южной Осетии, Горийском и Душетском районах Восточной Грузии и более десятка топонимов, зафиксированных в горах Чечни и Ингушетии. Примечательно, что все эти горные местности соответствуют нахскому названию лам//лом, т.е. скалистые и оголенные. Другой топоним, который привлекает внимание, это Арг (Арг-ос) – местность и гора в восточной Анатолии, области, входившей в состав Фригийского (Мушского) царства , причем начиная с античного периода находим этот топоним уже в названии области на северо-западе от Лихского хребта – Аргвети. Кроме того, на Северном Кавказе «Ашхарацуйцем» засвидетельствован народ арги (аргвелы), относимый исследователями к нахским племенам и тоже оставивший след в топонимии земель, расположенных между современными городами Нальчиком и Грозным, а также в фольклоре народов, ныне населяющих эти места . Здесь же важно отметить, что нахские топонимы, обнаруживаемые на северовостоке Армении и юго-западе Грузии, не могли возникнуть позднее I тысячелетия до н. э., т. к. начиная с середины I тыс. н. э., согласно различных письменных источников, этнический состав данного региона определяется достаточно хорошо и исследователи не находят здесь каких-либо следов присутствия нахских племен. Вся вышеприведенная информация подтверждается данными археологии. В восточной части Малой Азии – от ее центра до верхней долины Евфрата – складывается т.н. старофригийская археологическая культура: «керамика, расписанная концентрическими кругами, лучами и стилизованными силуэтами деревьев и оленей ». Эта культура находит достаточно выразительные параллели в археологических памятниках Центрального Кавказа, относящихся к кобанской культуре . В памятниках материальной культуры VIII–V вв. до н. э. Боржомского ущелья (особенно в могильнике Борнигели), расположенного на Мосхийском хребте и являющегося одним из двух выходов на юг из Внутренней Картлийской долины, в погребальном обряде и в инвентаре довольно четко прослеживается сходство с археологическими материалами Юго-Осетии (Ожора, Ахалгори), верховий Терека (Казбеги), Ичкерии в Чечне. Аналогия с северокавказскими памятниками обнаруживается также в бронзовых скульптурах из Борнигели . Таким образом, появляются достаточно веские аргументы для предположения о возможной этнической связи между мигрировавшими из восточной части Малой Азии на Кавказ древними мушками (мосохами, мосхами) и древневайнахскими племенами. Отсутствие же в вайнахской этнической номенклатуре термина мушк (мосох), скорее всего, свидетельствует о том, что он не являлся самоназванием каких-либо нахских племен. По-видимому, следует считать правомерным мнение М.И. Дьяконова, согласно которому, термин мушки//мосхи являлся не самоназванием, а собирательным именем, и племена, входившие в состав Мушского (Фригийского) царства, могли быть известны своим соседям под общим именем мушки (мошок, мосох ). Однако здесь возникает вопрос: если термин мушк//мосх//мосох не являлся самоназванием племен, пришедших на Кавказ с юга, а лишь иноназванием, которое дали им соседи Мушского царства, тогда почему после переселения мушков на Кавказ новые соседи – дагестанцы, начали называть их тем же собирательным именем, под которым они были известны в Восточной Анатолии, и почему именно дагестанцам-андийцам стало известно, как называли жителей Мушского царства народы Малой Азии. Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним, какие народы и племена населяли территории, соседствующие с восточными провинциями Мушкского (Фригийского) царства. Названия этих народов и племен зафиксированы в надписях, созданных после военных походов ассирийских и урартских царей. По данным урартских и ассирийских источников, между оз. Урмия и средним течением Аракса, достигая на востоке берегов Каспийского моря, лежала страна Андия (KUR||URUAndia ), населенная народом анди. В научной литературе и страну Анди, и населявший ее народ анди обоснованно сопоставляют с дагестанскими андиями (андийцы-аварцы). На юго-востоке от Андии, в пределах современного Ирана, располагалась область Табаристан или Табасаран (современный Мазандеран), и это название соотносится с областью Табасаран (Табарсаран), которая была размещена в бассейне р. Рубас к юго-западу от Дербента, и с проживающим там дагестанским народом табасаран, относящимся к лезгинской группе . К северо-западу от древней Андии, на обширной территории Южного Кавказа были расположены объединения Диаухи и Этиуни. Ряд древних названий областей и племен, входивших в эти объединения, как уже отмечено выше, находит надежные параллели в современной этнотопонимии нахских и дагестанских народов. К юго-востоку от Мушского царства, южнее области Цоба (Цова), лежала страна Тумме (KURTumme ), название которой сопоставляется с андийским именем дагестанского народа лакцев – тумме, которое, как и название области проживания этого народа – Тум(м)ана, зафиксировано на территории Дагестана еще средневековыми письменными источниками: лакская местность Тумана упоминается среди земель Дагестана, занятых арабским полководцем Мирваном ибнМухаммадом во время похода на Дагестан в 30-х гг. VIII в. (аварское царство Серир, Туман, Зарикакар, Хамзин, Синдан ). Свою страну лакцы называли Куммух (Кази-Куммух), и это название, возможно, также следует связывать с областью Куммух ассирийских и урартских источников (KUE||URUKum(m)uh – Qumaha, античная Коммагена), располагавшейся на побережье верхнего Евфрата, по соседству с Хате, Мелиду-Мелитеа (соврем. Малатия). Таким образом, территории к северо-востоку, востоку и юго-востоку от Мушского царства заселяли племена и народности, которые можно идентифицировать с современными восточнокавказскими народами. Они упоминаются не только урартским и ассирийским, но также античным и средневековым источникам. Античным авторам и авторам периода раннего средневековья – армянским, арабским и грузинским, эти народы (мосхи, эры, анди, ути (этив), дидои, цудала, тумме, табасаран и др.) известны уже к северу от прежнего места проживания – на побережьях Куры и Алазани, в районах Центрального и Восточного Кавказа. Благодаря письменным источникам можно проследить не только места компактного проживания перечисленных племен в урартский период, но и пути их перемещения на Кавказ (как во времени, так и в пространстве). Перемещение происходило медленно, постепенно, на протяжении длительного времени, и в процессе движения племена оставляли в местах своего пребывания топонимы, многие из которых сохранились до сегодняшних дней. Сведения письменных источников подтверждаются не только данными топонимики, но и археологическими материалами, свидетельствами языка, антропологии и фольклора. В настоящее время все эти родственные народы проживают на Кавказе и являются соседями. Они по сей день сохраняют те же этнические имена, которыми называли друг друга в древности, когда соседствовали на территории Восточной Анатолии, долинах Куры и Аракса. Отсюда становится понятным, почему дагестанцы-андийцы продолжают называть племена, переселившиеся когда-то из восточных провинций Мушского царства на Кавказ, мосохами. Здесь следует еще раз отметить, что дагестанцы-андийцы называют мосохами именно цова-тушин, четко отделяя их от той части нахских тушин, которая уже ассимилировалась с грузинами. Данный факт достаточно определенно свидетельствует в пользу нахской этнической принадлежности племен, мигрировавших из восточной Анатолии на Кавказ и известных под общим именем мосох//масах. Подтверждением правомерности предлагаемой гипотезы служит и определяемый по данным античных источников ареал расселения мосхов на Кавказе в древности. Как уже отмечено выше, с именем мосхи связываются названия Мосхийского хребта, области Самцхе (Самесхети), поселения у слияния реки Арагви с рекой Кура – Мцхета (Месхе-та), а также территории расселения мосохов (цова-тушины) – Масахии. Однако еще Н.Я. Марр отмечал, что проживавшие в верховьях Риони и Ингури сваны свои земли тоже называли страной мосохов и что именно мосохи стали основным этническим субстратом для переселившихся с юга в эти места сванов . О проживании мосхов в предгорьях и горных районах центральной части Главного Кавказского хребта сообщают античные авторы Геланик Милитенский (V в. до н. э.) и Палефат Абидосский (IV в. до н. э.), а также историки, писавшие о Митридатовых войнах. Кроме того, современные исследователи вполне обоснованно говорят о существовании в античной литературе довольно продолжительной исторической традиции локализации мосхов в предгорной и горной зоне Главного Кавказа в V–I вв. до н. э. Однако предлагаемая Д.Л. Мусхелишвили и М.П. Инадзе локализация мосхов//мосохов на северо-западе Колхиды, в горных областях Западного Кавказа и на южном склоне Главного Кавказского хребта (от верховья р. Бзыбь до г. Туапсе) представляется произвольной и, как увидим ниже, не соответствует данным античных источников. Такая локализация вызвана скорее тем, что в своих выводах указанные исследователи опираются лишь на сообщения отдельных античных авторов, не привлекая и не комментируя все известные на сегодняшний день материалы древних источников, посвященные мосхам на Кавказе. Вместе с тем, совокупный анализ сведений античных письменных источников дает совершенно иную картину расселения мосхов на Кавказе. Прежде всего, привлекает внимание тот факт, что в сообщениях античных авторов мосхи Западного Кавказа неизменно выступают соседями керкетов: «выше же керкетов живут мосхи и хариматы, ниже же гениохи, выше же кораксы »; «к керкетам примыкают мосхи и хариматы владеют Парфением до Эквсинского Понта ». Страбон приводит две точки зрения по локализации интересующих нас керкетов: «После Бат (поселение к востоку от Синдской гавани. – Г.Г.) Артемидор называет побережье керкетов…; затем побережье ахейцев…; потом берег гениохов… Историки Митридатовых войн, которые заслуживают больше доверия, напротив, называют сперва ахейцев, затем зигов, потом гениохов, далее керкетов, мосхов, колхов… ». Как видно, Страбон отдает предпочтение именно сообщениям историков Митридатовых войн, что вполне правомерно, поскольку они лично побывали в этих местах вместе с Митридатом VI Евпатором и согласно их сведениям, керкеты и мосхи располагаются между гениохами и колхами. Но, в то же время, многочисленные свидетельства древних авторов, признаваемые и современными исследователями, говорят о том, что гениохи и колхи проживали по соседству на берегах Черного моря, чего не отрицает и Страбон, указывая, что «за гениохами находится Колхида ». Более того, по данным некоторых античных авторов, термины гениохи и колхи часто выступают синонимами и являются взаимозаменяемыми. Страбон, перечисляя в своем труде страны и народы Кавказа от Синдики на восток, уточняет, какие народы живут на побережье Черного моря: «После Синдской области и Горгипии, что на море, следует побережье ахейцев, зигов и гениохов, лишенное большей частью гаваней и гористое, так как оно является частью Кавказа… ». Сообщая затем, что «за гениохами находится Колхида», греческий географ таким образом прямо указывает на то, что для керкетов и мосхов не остается места не только между гениохами и колхами, но и на всем Черноморском побережье. Следовательно, керкеты и мосхи должны быть локализованы не на побережье Черного моря, а в горах и предгорьях Кавказа, над колхами и гениохами. Действительно, в греко-латинских источниках населявшие Причерноморье племена – древнеадыгские ахеи и зиги и древнеабхазские гениохи, неразрывно связаны с морем и представлены искусными мореплавателями, однако керкеты, наряду с другими древнеадыгскими племенами, довольно часто упоминаются в предгорьях Северо-Западного Кавказа. По мнению специалистов-языковедов, этническое название керкеты, встречающееся у античных авторов и черкеней более поздних авторов, сохранилось в видоизмененной форме в имени черкес, а также в названии одной из адыгских родоплеменных групп (бжедугов) – черкеней. Впервые керкетов упоминает Скилак Кариандский (IV в. до н. э.), который размещает их за меотами и синдами, в предгорьях Северо-Западного Кавказа, хотя более поздние авторы (Псевдо-Арриан, V в. н. э.) локализуют керкетов уже на побережье Черного моря и характеризует их, как и ахейцев, зигов и гениохов, искусными мореплавателями. Тем не менее, в интересующий нас период (середина и вторая половина I тыс. до н. э.) керкетов, скорее всего, следует локализовать в предгорьях Северо-Западного Кавказа. Нужно также иметь в виду, что упоминание керкетов в разных местах – то на черноморском берегу, то в предгорьях Северо-Западного Кавказа, может быть связано не с перемещениями этого племени, а с тем, что в те или иные периоды термин керкет мог употребляться в собирательном значении. Например, вполне возможно, что Псевдо-Арриан в собирательным смысле керкетами называет тех же ахейцев и зигов (зихов). Так или иначе, учитывая, что на территории Абхазии и на западе от нее, на побережье Черного моря до р. Ахеунта (р. Шахе, вблизи нынешнего Туапсе), раннеантичные авторы керкетов не упоминают, более чем вероятно, что в термине керкеты античных источников отражено одно из названий древнеадыгского населения предгорий Северо-Западного Кавказа. В таком случае мосхи могли граничить с керкетами если они проживали в западных районах Центрального Кавказа, а значит, указанные античные авторы обозначали мосхами население горных и предгорных районов западной части Центрального Кавказа. При такой локализации мосхов становятся понятными и приобретают большую значимость восходящие к ионийским географам сообщения Марка Аннея Лукана о проживании мосхов между сарматами и колхами («сармат, сосед свирепых мосхов, живущих там, где Фасис рассекает богатейшие нивы колхов »), а также уточнения, содержащиеся в схолиях к Лукану («соседние между собой… сарматы и мосхи вели продолжительные войны [между собой ]»). Совершенно очевидно, что мосхи могли одновременно соседствовать с колхами, расселенными в Восточном Причерноморье, и с сарматами, населявшими степные районы Северного Кавказа, между Доном и Волгой, лишь только в том случае, если проживали на южном (к северу от Эгрисского и Рачинского хребтов, т.е. в верховьях Фасиса) и северном склонах Главного Кавказского хребта, т.е. в центральных районах Кавказа. При этом следует учитывать, что в представлении античных авторов Главный Кавказский хребет вовсе не был линией этнического и политического размежевания населения Кавказа. Как уже выше отмечалось, такой линией, отделявшей Колхиду от Кавказской Сарматии, во времена античности являлись Эгрисский и Рачинский хребты. По данным античных источников, территория к северу от Эгрисского и Рачинского хребтов до Главного Кавказского хребта, не входила в пределы Колхиды. Поэтому представляется более чем вероятным, что в сообщениях историков Митридатовых войн и Лукана отражена раннеантичная историческая традиция, согласно которой, мосхи жили в горных и предгорных зонах Центрального Кавказа, по обеим его сторонам, являясь одновременно соседями как сарматов на севере и керкетов на западе, так и колхов на юге. В трудах Страбона нашли отражение весьма важные сведения еще одного античного автора – Феофана Митиленского, сопровождавшего Помпея во время походов в страны Южного Кавказа. Эти сведения подтверждают локализацию мосхов в районах Центрального Кавказа. Страбон пишет, что через Колхиду «протекает большая река Фасис, берущая начало в Армении и принимающая в себя реки Главка и Гиппа (Конь), низвергающихся с соседних гор. Фасис судоходен вверх до крепости Сарапан (современный Шорапани. – Г.Г.), могущей вместить в себя население целого города, а отсюда до Кира (р. Кура. – Г.Г.) четыре дня сухого пути по проезжей дороге… Выше названных рек, в стране мосхов, находится святилище Левкотей, построенное Фриксом… ». Согласно греческому географу, река Фасис является судоходной на отрезке до крепости Сарапан (Шорапани), следовательно, в данном сообщении передается, как справедливо полагают специалисты, распространенное в древности заблуждение, в соответствии с которым за Фасис принималась река Квирила, а затем, после ее слияния с рекой Риони, ее среднее и нижнее течение. Впадающие же в Фасис реки Главк и Гипп путали с верховьями Риона и Цхенисцкали . Однако истоки как Риона, так и Квирилы, как известно, находятся не на территории Армении. Ошибочное указание Страбона на истоки Фасиса (Квирилы) в Армении объясняется тем, что южная часть области проживания мосхов//месхов (Месхети) во II–I вв. до н. э. входила в состав Армении . Но даже такое объяснение не снимает вопрос полностью, так как исток Квирилы, расположенный в северо-западном предгорье Сурамского (Лихского) хребта) находится на довольно большом расстоянии от Месхети. Вряд ли стоит приписывать Страбону столь грубую ошибку. Действительно, далее Страбон уточняет, что «река Фасис берет начало в лежащих над Иберией горах, пополняясь многими ключами, а в равнинах принимает в себя и другие реки, в том числе Главк и Гипп » (выделено мной. – Г.Г.). Река Фасис (Квирила) берет начало на северо-западной окраине Лихского (Сурамского) хребта, за которым далее уже тянутся отроги Главного Кавказского хребта. Реки Главк (верхнее течение Риона) и Гипп (Цхенисцкали) берут начало с южных отро гов Главного Кавказа. Выше верховьев названных рек, по Страбону, находится страна мосхов. В данном сообщении Страбона о «горах, возвышающихся над Иберией», следует иметь в виду, что речь идет не о Лихском хребте (или северной части Мосхийского хребта), поскольку Лихский хребет вместе с областью Аргвети, располагавшейся на левобережье Квирилы (Фасиса) и включавшей в себя крепость Шорапани, входил в состав Иберии (Картли). Т.е. эти горы находились внутри Иберии, а значит, никак не могли восприниматься как возвышавшиеся над Иберией. Если учесть, что исток Квирилы (Фасиса) находится на северо-западной окраине Сурамского хребта, над областью Аргвети, т.е. Иберии, а за ним уже начинаются отроги главного Кавказского хребта, становится ясным, что в сообщении Страбона о «горах над Иберией» имеются в виду предгорья Главного Кавказского хребта. Следовательно, говоря об истоке Фасиса (Квирила) в горах над Иберией, греческий географ передает реальную этнополитическую ситуацию: во-первых, выше названных рек – Квирилы (Фасиса) и ее притоков Главка (верхнее течение Риони) и Гиппа (Цхенисцкали), к северу от Эгрисского, Рачинского и Лихского хребтов, в предгорьях центральной части Главного Кавказа размещалась страна мосхов; во-вторых, здесь же, т.е. не по Главному Кавказскому хребту, а по линии, включающей в себя северные отроги Лихского хребта, Жинвали и Квел-Даба (современный Ахметский район Грузии), где, по представлению античных историков и географов, проходила северная граница Иберии (Картли). Таким образом, приведенные Страбоном историко-географические ориентиры достаточно определенно указывают на то, что во второй половине I тыс. до н. э. мосхи проживали не только между Колхидой и Иберией – в Мосхийских горах, но и на севере этих стран, в горных и предгорных районах Главного Кавказского хребта. Выше Колхиды и Иберии локализует мосхов и Плиний Старший: «…Самая прославленная [из рек] Понта – Фасис… берет начало [на территории] мосхов, судоходен для наиболее крупных судов на 38,5 мили [от устья], затем на значительном расстоянии для малых [судов]. Далее переправу [через Фасис обеспечивают] 120 мостов. На его берегах было множество городов… Сейчас он обладает только [городом] Сурий, который сам назван по реке, впадающей [в Фасис] там, где он, как мы сказали, судоходен для больших кораблей… ». Плиний, как и Страбон, называет Фасисом реку Квирила, а город Сурий, расположенный на берегу Фасиса, отождествляет с современным Вани (Ванское городище ). По Плинию, Фасис (Квирила) также берет начало на территории мосхов, т.е. Плиний, как и Страбон, локализует мосхов на территории соврем. Рача-Лечхуми и Южной Осетии. По-видимому, и Страбон, и Плиний Старший черпали информацию из одного источника. Таким источником, как считают исследователи, скорее всего, был уже упомянутый выше Феофан Митиленский, друг Помпея, сопровождавший его в походах в страны Южного Кавказа, в том числе в Колхиду и Иберию, и описавший его деяния. Именно поэтому сведения Страбона и Плиния заслуживают доверия как исходящие от человека, лично побывавшего на землях мосхов. Раннеантичная историческая традиция, согласно которой мосхи населяли горные и предгорные зоны Центрального Кавказа, прослеживается и в позднеантичных источниках. К примеру, на т.н. Певтингеровой карте мосхи размещены в предгорьях Центрального Кавказа . Прокопий Кесарийский также сообщает о проживании мосхов//месхов в предгорьях Центрального Кавказа между сванами и иберами . Аутентичность сведений древних авторов о локализации мосхов сегодня признается многими учеными. В ряду античных авторов, традиционно локализующих мосхов в предгорьях западной части Центрального Кавказа, особняком стоит Помпоний Мела. Он размещает мосхов юго-восточнее Центрального Кавказа, рядом с албанами: «…У Каспийского залива живут каспии и амазонки, называемые савроматидами, у Гирканского – албаны, мосхи, гирканы ». Свидетельство Помпония Мелы является весьма важным и тем, что оно восходит к ионийским географам (Гекатей, Геродот и др.), данными которых римский ученый пользовался в своей работе. Согласно сообщениям Помпония Мелы, мосхи располагались между албанами и гирканами. Известно, что термином Гиркания античные авторы, опять-таки следуя ранней традиции, часто называли Иберию. Кавказская Албания граничила с Иберией (Картли) по реке Кура и впадающей в нее реке Иори. Отсюда следует, что мосхов Мелы, размещенных им между гирканами (иберами) и албанами, нужно локализовать северо-западнее Албании и северо-восточнее Иберии, в горных районах современной Восточной Грузии, т.е. в местах проживания нахских тушин, известных дагестанцам как мосохи//мосхи. В этих же местах, по соседству с албанами и иберами, размещают мосохов//мосхов (мазака, масахахон), отождествляемых с нахскими цова-тушинами, также Плиний и Агатангелос (см. выше). Как видим, ареал расселения на Кавказе племен, известных как мосхи//масахи второй половины I тыс. до н. э., довольно обширен. Сведения античных авторов об этих племенах на первый взгляд кажутся весьма противоречивыми. Создается впечатление, что в сообщениях древних авторов о кавказских мосхах присутствует какая-то путаница или же речь идет об отдельных этнических группах мосхов, мигрировавших из восточных регионов Малой Азии и проживавших изолированно друг от друга в различных областях Кавказа. На самом же деле здесь нет никакого противоречия – все становится ясным, если учитывать то, что древние авторы черпали сведения о мосхах//масахах в разных частях Кавказа, в каждой из которых сосредотачивалась информация только о ближайших районах, и по этой информации, конечно же, нельзя было составить представление обо всем ареале расселения мосхов. Сказанное относится также и к двум якобы разнящимися сведениями о мосхах у Страбона: в одном случае упоминания их среди перечня народов Западного Кавказа, а в другом – на севере Иберии и Колхиды. Все объяснимо тем, что эти сообщения взяты из различных источников, причем информация в первом сообщении исходит от историков Митридата, а потому мосхи названы в перечне народов Западного Кавказа, как их соседи, проживавшие рядом с керкетами (у Лукана – между колхами и сарматами). Во втором сообщении Страбон располагает страну мосхов выше Колхиды и Иберии, и в этом случае он использует сведения участника похода Помпея, лично побывавшего в Иберии и Колхиде. Если суммировать данные античных авторов о географическом расположении мосхов на Кавказе и нанести на карту, то можно будет увидеть, что на западе мосхи граничили с древнеадыгскими племенами – керкетами, на востоке – с албанами, на севере – с сарматами, на юге – с колхами и иберами. В таком случае становится ясным, что древние авторы употребляли термин мосхи//мосохи для обозначения всего населения горной и предгорной зоны Центрального Кавказа второй половины I тыс. до н. э. Таким образом, согласно данным античных источников, во второй половине I тыс. до н. э. мосхи проживали по обеим сторонам центральной части Главного Кавказского хребта. На юге мосхи//масахи граничили с Колхидой и Иберией (Картли) по линии: верховье реки Ингур – Эгрисский и Рачинский хребты – северные склоны Лихского хребта – Жинвали – Квел-Даба – междуречье Алазани и Иори. Из-за недостаточности материалов весьма сложно говорить о северных пределах проживания мосхов – можно лишь утверждать, что с сарматскими племенами мосхи граничили в северокавказских степях. Античная традиция локализации мосхов на Центральном Кавказе второй половины I тыс. до н. э. полностью совпадает с ареалом расселения в тот же период нахских племен, называемых древнеармянскими источниками нахаматеаны, а древнегрузинскими – кавкасиани, а также малхов (махли, махьалон), упоминаемых в античных источниках и нашедших место в абхазском, адыгском и осетинском эпосах. Судя по тому, что термин мосох//мосх как наименование нахов сохранился лишь у дагестанцев, остается предположить, что этноним мосх (мосох), применявшийся античными авторами для обозначения населения Центрального Кавказа, является отражением именно дагестанского, точнее – албано-дагестанского, общего названия древних вайнахов. Таким образом, имеющийся материал позволяет считать, что переселившиеся на Кавказ из восточных провинций Мушского царства племена, известные под именем мушки//мосхи//мосохи, являлись этнически близкородственными нахам. В качестве общенахского термин мосхи использовался и раннесредневековыми авторами. Так, историк VI в. Менандр Византиец (Протиктор) при описании маршрута византийского вельможи Зимарха, возвращавшегося в 569 г. с Востока в Константинополь через Северный Кавказ, при прохождении вдоль верховья реки Кумы, упоминает кавказский народ оро-мусхи, опасаясь которого, делегация продвигалась «в страхе и трепете ». Представляется вполне допустимым сопоставление этнонима оро-мусхи Менандра с дагестанским названием нахов мосхи (масахи), а народ оро-мусхи – с нахами, тем более что, судя по контексту Менандра, оро-мусхи проживали в восточной части Центрального Кавказа, занимая, по-видимому, территории нынешних Чеченской, Ингушской и Северо-Осетинской республик. Позднее содержание термина мосхи//мусхи//масахи меняется. Согласно наблюдению П.К. Услара, если ранее дагестанцы употребляли слово мосох для обозначения всего нахского населения горной части современной Восточной Грузии, то в конце ХIХ в. мосхами назывались уже только нахские цова-тушины . Здесь нельзя не отметить и тот примечательный факт, что в истории существования термина мосх (мосох) выявляется общая закономерность, присущая и другим нахским этнонимам – нахаматеан и малхи (махли, махал-он). Если в середине и во второй половине I тыс. до н. э. термин нахаматеан обозначал население всей территории Центрального Кавказа, то позднее он стал применяться для обозначения нахских народов – чеченцев и ингушей. Термин махли//малхи, употреблявшийся в древности абхазами, адыгами и ираноязычными племенами как общее наименование нахов, сохранился позднее в названии одного из нахских народов – ингушей (махьалон), а также нахской родоплеменной группы – малхи (малхийцы). Подобную трансформацию претерпевает и термин мосх//мосох: во второй половине I тыс. до н. э. он использовался для обозначения нахского населения всего Центрального Кавказа, в раннесредневековый период обозначал нахские народы восточной части Центрального Кавказа, позднее – нахских жителей горной части современной Восточной Грузии, и, наконец, стал названием одного из подразделений нахского этноса – цова-тушин. Причины отмеченной трансформации нахских этнических наименований будут объяснены ниже. Здесь же следует подчеркнуть, что все приведенные нахские этнонимы – нахаматеан, кавкасиани, малхи//махли, мосхи//масахи, во второй половине I тыс. до н. э. охватывают всю территорию Центрального Кавказа по обе стороны Главного Кавказского хребта. Несомненно, указанные термины помимо этнического употреблялись и в собирательном, политическом смысле и использовались для обозначения всех племен, населявших Центральный Кавказ во второй половине I тыс. до н.э. На рубеже новой эры письменные источники упоминают на указанной территории уже ряд племен, а во втором слое «Ашхарацуйца», отражающем картину расселения народов Кавказа в раннем средневековье, сообщается о проживании на Центральном Кавказе более 20 племен и народов . Безусловно, факт употребления терминов в собирательном, политическом значении трудно объяснить, если только не признать наличие во второй половине I тыс. до н.э. на Центральном Кавказе политического объединения нахских племен. Все термины – нахаматеан, кавкасиани, малхи//махли, мосхи//масахи – употреблялись параллельно и одновременно,т.е. одно и то же политическое объединение имело несколько названий, данных ему соседями. В этом нет, конечно, ничего удивительного, особенно если учесть, что нахское объединение было расположено в центре Кавказа. Как видно, рассмотренные выше этнотопонимы при всем желании довольно сложно отнести к грузинским. Следовательно, существующее в научной литературе мнение о том, что грузинские племена проживали на территории Южного Кавказа во II и в начале I тыс. до н. э., не может быть научно доказано и останется гипотезой до тех пор, пока не будут найдены и подкреплены серьезной научной аргументацией более достоверные данные. Впрочем, тот факт, что в древних источниках не упоминаются племена, которые с той или иной долей вероятности можно бы было сопоставить с древнегрузинскими, конечно, еще не означает, что в вышеуказанный период в описываемом регионе грузинский этнос вообще отсутствовал. Среди такого исключительно пестрого по этническому составу населения, вероятно, были и древнегрузинские племена, но их названия, будучи покрытыми именами более крупных этнополитических образований, могли не отразиться в древних источниках, поскольку в то время эти племена, скорее всего, никак не выделялись среди своих соседей и еще не играли в регионе сколько-нибудь значительной роли. Вопрос о том, какие из известных к настоящему времени древних племен являлись грузинскими, все еще остается открытым и требует, как уже выше отмечалось, более внимательного и обстоятельного изучения. Анализ ономастики центральной и восточной частей Южного Кавказа и Восточной Анатолии урартского периода все более определенно выявляет ее хуррито-урартско-нахско-дагестанский облик. В свете постоянного притока нового фактического материала, свидетельствующего не только о родстве хуррито-урартских и нахско-дагестанских племен, но и существовании между ними многосторонних связей, вряд ли это покажется неожиданным, а потому может считаться вполне закономерным. К сожалению, нахско-дагестанские и хуррито-урартские связи еще не были предметом специальных изысканий и все еще ждут своих исследователей. В данной монографии будут затронуты лишь вопросы, связанные с уже упомянутыми выше хонами, цанарами (цанами) и терками (турками) на общем фоне уже известных нахско-переднеазиатских параллелей. Глава V НАХСКО-ПЕРЕДНЕАЗИАТСКИЕ ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ СВЯЗИ 1. О нахско-переднеазиатских этнотопонимических параллелях. Исследователи уже давно обратили внимание на то, что этнонимы и топонимы, распространенные в древности в Передней Азии, находят параллели в вайнахской этнонимике и топонимике. При этом речь идет не о единичных случаях, а о множестве древних переднеазиатских названий, поразительное сходство которых с нахской этногеографической номенклатурой поражает так, что вряд ли можно объяснить это простой случайностью. Значительная часть нахских этнонимов и топонимов, в той или иной степени имеет параллели в ономастике Урарту, где они встречаются компактно на одной и той же территории и образуются сходственными характерными чертами. Число таких названий-двойников существенно увеличивается в последнее время, причем все они получают надежное объяснение в нахских языках и привлекают к себе пристальное внимание ученых . Именно к таким топонимам-двойникам относится и название отмеченной нами ранее области, именуемой в урартских источниках Цупа(ни), Цуба(ни) (KURŞupani – Şupa), а в древнеармянских – Цопк (Ծոփք), локализуемой на левобережье Евфрата, в районе его слияния с рекой Арацани, а также на сопредельных территориях. И.А. Джавахишвили, Г.А. Меликишвили, а вслед за ними и значительная часть исследователей название Цупани (Цоп, Цов) сопоставляют с вайнахскими цовами (цова-тушинами) и с местностями Цоб и Цоп, расположенными в Марнеульском районе современной Грузии . В хеттских надписях указанная область называется Исуа-Исува, в ассирийских – Ишуа (KUR||URUIšua), в античных же источниках − Софена. Название реки Арацани (Арцаниа), протекавшей по области Цоп, также находит параллель в нахском гидрониме Араца (Арца) в Цова-Тушетии. Далее, на юге, в районе слияния Западного и Восточного Тигра, по соседству со страной Алзи (Алзни), известной еще как страна мушков, располагалась страна Бабанахи (Бабхи) (KURBabanahi – Babhi(u) – Papanahi) , название которое связывают с самоназванием чеченцев и ингушей – нахи . Неподалеку от Бабанахи, в долине реки Батман, притока Тигра, источники упоминают также область Нахрина (Нахирия) и одноименный город (URU||KURNah(i)rina, Nih(i)ria) . Как полагают исследователи, термин бабхи на хурритском и урартском языках означает горцы, и в таком случае Бабанахи, возможно, следует понимать как горские нахи, в отличие от Нахирия – равнинные нахи. В этой связи стоит также упомянуть местность Нохараста в горной Чечне, название которой созвучно урартскому Нахарина. Северо-восточнее Бабанахи и восточнее Алзи, в долине Восточного Тигра находилась страна Мокк. От области Бабанахи, примыкая с юга к стране Мокк, пролегала горная цепь, известная как Кордук (Кордуена), название которой часто использовалось для обозначения жителей окружающей территории (горной и предгорной). В названии Мокк, как уже отмечалось, усматривается нахское слово мохк (муохк) – страна, а в имени Корд//Корт – нахское слово вершина. С самоназванием чеченцев нахчи//нохчуо исследователи связывают город Нахчаван и соименную область на западном побережье оз. Урмия, город-область Нахчеван на левобережье Аракса, город Нахчаван в Кыгызманском районе Карской области, средневековый город Нахчиван в верховьях р. Алазани. А на юго-востоке Урмийского озера, по соседству со страной Зикирту и Манейским царством, находилась страна Дурдукка (URUDurdukka), или Зурзукка (URUZurzukka), название которой сопоставляется с древнегрузинским именем нахов – дурдзуки. Все отмеченные выше параллели давно уже вошли в научный обиход, хотя надо отметить, что их правомерность в тех или иных случаях вызывает у исследователей сомнения. Тем не менее, закономерность и объективность подобных сопоставлений подтверждается вновь и вновь обнаруживаемыми этнонимами и топонимами урартских областей, имеющими аналоги в нахской этнической и географической номенклатуре. Помимо вышеперечисленных, выявляются и другие этнонимы и топонимы, имеющие ярко выраженный нахский облик: к области Дурдукке с юго-запада примыкала упоминаемая урартскими источниками область Меишта (URUMeiśta) с одноименным центром . Ее название находит прямую параллель в названии чеченской горной области Меишта//Меиста; название поселения Кабани на правобережье Евфрата к юго-западу Цопа (Цопани), перекликается с наименованием расположенной на Центральном Кавказе местности Кобан (соврем. Северная Осетия); самоназвание урартийцев биайни (биайнили) созвучно названию чеченского тейпа Беной, а также топониму Биениста в области Малхиста. С нахским этнонимом кисты (кусты) можно сопоставить древние названия следующих местностей: Кистах (Киста-хи) в Сасунских предгорьях Западной Армении, в 35 км юго-западнее г. Муш; Кистусджвари (Кист(ус)-джвари) в 14 км юго-восточнее г. Ахалцихе, недалеко от реки Посх (Поцх), впадающей в Куру . С.Т. Еремян связывает с нахским этнонимом куст также и название местности Кусти, расположенной в Тавушской области (Тавуш-Шамшадин) на северо-востоке Армении . На территории вокруг озер Ван и Урмия и к югу от них, в верховьях Тигра и Большого Заба, а также в областях, прилегающих к Верхнему Евфрату, т.е. там, где обнаруживается концентрация топонимов, тождественных нахским, урартские и ассирийские источники упоминают ряд горных хребтов, названия которых имеют основу арц//арс, которая, как уже отмечалось выше, в нахских языках означает лесистый хребет. Так, к западу от Большого Заба, между областями Хубушкиа и Мусру была известна могучая гора Арсиу (ŠADUArsiu) , на северо-востоке от Ванского озера – горная цепь Арцабиа (ŠADUArşabia) и одноименная область, а на утесах горы Арцабиа насчитывалось 146 поселений, окружавших 21 укрепленный город. Названия многих городов-крепостей, располагавшихся на утесах Арцабиа, перечислены в надписи ассирийского царя Саргона II: Хурнуку, Харданиа, Гизу-Арцу, Шашзисса, Хундурна Верхняя, Уаднаунза, Арацу, Шадишциниа, Хундурна Нижняя, Эл(…)нак, Цитту-Арцу, Зирма, Сурзи, Элийадиниа, Даг(…), Цурзи-Алдиу, Армуна, Кинаштаниа . Само название Арцабиа ассирийской надписи сохранилось в названии древнеармянской крепости Арцоваберд (укрепление (крепость) Арцабиа ). По мнению Я.А. Манандяна, некоторые из вышеприведенных наименований урартских укрепленных городищ, а именно Хундурна, Кинаштаниа, Цитту-Арзу и Харданиа, дошли до наших дней и отразились в названиях современных селений Гюндурма, Джендурма (← Хундурна), Камусатан (← Кинаштаниа), Шатыр-Кенды (← Цитту-Арзу), Хердаблан (← Харданиа ). На юге от горы Арцабиа, в Васпуракане располагалась древнеармянская область Арцруник с одноименным городом, и ее, вероятнее всего, следует связывать с упоминаемым урартскими источниками в этих местах городом-областью Арцруниуине (Арцруниунеани) (KUR||URUArşruniuine ). На юго-восточном побережье оз. Ван, южнее города Тушпа была известна гора Арциду (ŠADUArşidu), и здесь же, «на уступах больших гор», располагалась область Арцугу (URUArşugu ). На южном побережье оз. Ван, в стране Мокк находилась (на одноименном утесе) крепость под названием Арцвакар , где кар – по-армянски камень; западнее же Ванского озера, на правобережье Арацани, была расположена древнеармянская крепость Арцвик, которую Г.А. Халатянц связывает с упоминаемой в этих местах в одной урартской надписи областью Арсуани (KUR||URUArşuani) с соименным центром. Следует также отметить урартскую крепость Арцуни (древнеармянская Арцви-Берд) в Сасунских горах, недалеко от Муша, и городище Арцуруни (KURArşuruni) на склоне горы, в области Тарон. Как уже отмечено выше, названия горных хребтов, а также построенных на горных утесах поселений и городищ с нахской основой арц//арс (лесистый хребет) встречаются и на Ерзрумском (Арцрумском) плоскогорье, в верховьях Евфрата и Куры, в бассейне Чороха и центральных районах Кавказа. В ономастике Урарту и близлежащих областей выявляются также уже отмеченные суффиксы, характерные для нахских языков, в частности суффикс ск// шк, встречающийся в древних топонимах Центрального Кавказа (см. гл. II). При этом обращает на себя внимание практически полная идентичность некоторых переднеазиатских топонимов с суффиксом шк//ск, с нахской топонимикой Кавказа, например: город Тумеишки (URUTumei-ški) урартских надписей, локализуемый на берегу Евфрата, по соседству с Цопани (Цопк), и нахские топонимы Темишка (Ичкерия) и Тамиска (Северная Осетия, Алагирское ущелье); Хубушкиа (KUR||URUHubuškia), область с соименным центром в стране Мокк, на юге Ванского озера, и Хубушка в Ичкерии; Шашки (Šaški) – название племени и области в стране Диаухи (Дайиэни), и Шешки в Ичкерии, а также Шишки в Кабардино-Балкарии; город-страна Арцашку//Арзашку (URU||KURArzašku ) на северном побережье озера Ван и местность Ерзашка в Ичкерии; Адаррашка, Амурашка в стране Бабанахи, Ардишка в стране Мусасир и др. В топонимике Урарту встречаем и другой характерный для нахских языков суффикс – ла (л, ла). Среди них следует выделить города Сарбалиа//Сирба-лиа (URUSarbalia) и Дидуала (URUDiduala), локализуемые между Хабхи и Мехри, у подножья Кордуенских гор. По всей видимости, урартское название Сарбалиа имеет связь с нахским этнонимом сьерби, упоминаемым в центральных районах Северного Кавказа еще Страбоном, а также с названием местности Сарбала в Шаро-Аргунском ущелье Ичкерии. На левобережье Евфрата, вблизи областей Алзи и Бабанахи, находилась территория урартского племени Шадали(ехи) (Šada΄liehi) с поселениями Шуришили(ни) (URUŠurišilini) и Тархигама (URUTarhigama ). Урартское название Шадали(ехи) также практически идентично нахскому названию местности Шатили (Шедала) в Хевсуретии (ср. также Тархигам и село Таргим в Ингушетии). Суффикс л (ла) следует также выделить в следующих названиях: укрепленного города Шуандаху-л (URUŠuandahul), размещавшегося к юго-востоку от Урмийского озера, по соседству с Дурдуккой и Зикирту; поселения Диул-ла (URUDiulla) в Сасунских горах, на горе На-ла (ŠADUNal(a); имени Изал-ла//Ицал-ла//Ишал-ла (KUR\SADU\URUIzalla-Işalla-Išalla), упоминаемого в источниках с детерминатива ми город, гора, страна на территории между Евфратом и Тигром, по соседству с горами Амадани (водораздел между Евфратом и Западным Тигром); местности Умала//Умалиа (URUUmala), расположенной у подножья горы Амадану; горы Шерабе-ли (ŠADUŠerabeli) − между горами Амадани и Тархуна; области Хали-ла (KURHalila) в районе верхнего Тигра, рядом с горами Кашийари; поселения Набала (URUNabala), располагавшегося вместе с Адаррашкой в Хабхи; городов-крепостей Цинишпала (URUŞinišpala) и Айале (URUAiale) в стране Армарили, Аеалиа (URUAealia) – в стране Цийадхи, на восточном побережье Ванского озера и др. Кроме того, тот же суффикс имеют следующие топонимы: Уаштал (Uastal) – населенный пункт в стране Сухма на правобережье Верхнего Евфрата, по соседству с Цупани; Цудала (URUŞudala) – укрепленный город в местности Бузуниа, располагавшейся между областями Игани (Ийани) и Эриахи, на юго-востоке озера Чалдыр; Эратели и Эратели-ули (букв. Эратели-другой) (URUErateli) – города в области Игани (Ийани), локализуемой у южного побережья оз. Чалдыр; Хилдихерули – племя и город в стране Диаухи; Шашила (URUŠašiluKUR-ni – страна города Шашилу) – царский город страны Диаухи, и т.д. Весьма примечателен тот факт, что топонимы с суффиксами л (ла) и ск//шк встречаются вокруг озер Ван и Урмия, а также на юге от них, в верховьях Большого Заба и Тигра, на берегах Верхнего Евфрата и верхнего и среднего течения Аракса (Эрасха), в долине Чороха и далее в районах Центрального Кавказа, на тех территориях, где выявляется древняя ономастика, образованная характерными сходственными чертами, имеющие параллели в этнотопонимике Ингушетии и Чечни и в большинстве случаев довольно прозрачно объяемые на нахских языках. Среди значительного числа древних этнонимов и топонимов Передней Азии, сходных с нахскими, особый интерес вызывают названия с основой малх: Малхиси (Малх-иси) – местность в Мусасире (Муцацир), упоминаемая в надписи ассирийского царя Салманасара III (859 – 824), составленной в 828 г. до н.э., во время военного похода на Урарту; Малхис (Малх-ис) – поселение между Хубушкией и Мана, встречающейся в рассказе о походе на Урарту ассирийского царя Салманасара IV (781–772); Малхован (Малх-ван, современная Малкава), поселение в области Ван, в 47 км к востоку от города Ван . Область Малхина в Наири-Урарту упомянута и в надписи ассирийского царя Ашшурнасирапала II (884 – 859) в связи с его походом на Наири-Урарту в 879 г. до н.э. Как свидетельствует надпись на каменном монументе из Тушхана, этот маршрут пролегал из города Тушхана на север, через перевалы Сасунских гор к долине Арацани, где Ашшурнасирапала II и вступил в страну Малхина (Malhina) . Таким образом, землю Малхина, встречающуюся в надписи Ашшурнасирапала II, следует локализовать в Сасунских предгорьях, в пределах страны мушков Пурулукузи. Однако, если в надписи Ашшурнасирапала II Малхина упоминается рядом с Катмухи , в другом источнике, где описывается более ранний поход Ашшурнасирапала II в Наири-Урарту, соседняя с Катмухи страну Малхина именуется страной мушков . Данный факт позволяет предположить, что Мушки и Малхина являлись, возможно, разными названиями одной и той же страны, но за неимением дополнительных сведений, подтверждающих это, не представляется быть в этом уверенным. Название урартской области Малхина было известно в этих местах и в античный период. Так, в Певтингеровой таблице (Tabula Peutingeriana) при описании дороги, соединявшей древнеармянские города Тигранакерт (урартская Нахрия) и Арташат, на левобережье Арацани, в Сасунских предгорьях указан город Малхия (Malchia) (др. вариант – Молхиа) . Рассматриваемый древний топоним сохранился также в наименованиях местностей Малхо в Малатии (область Харберд на правобережье Евфрата), Малхос (Малк-ос) в Карсской области, в 30 км северо-восточнее города Олти и, наконец, Малхоте в районе Баязета (Ерзерумская область ), причем в последнем случае обнаруживается поразительное сходство с названием древнего святилища Маготе (Махъоте) в Ингушетии. Конечно, вышеприведенные факты сами по себе еще не могут служить достаточным основанием для связи урартских топонимов, имеющих основу малх (Малхина, Малхован, Малхоте и др.), с нахским малхами (Малхи-ста) Кавказа, но пройти мимо столь очевидных совпадений, разумеется, было бы нецелесообразно, тем более что подобные совпадения встречаются довольно часто. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что на территории распространения термина малхи в Урарту и близлежащих областях наблюдается скопление этнотопонимов и теонимов, имеющих прямые аналоги в нахской этнотопонимии и теонимии. Следует отметить, что между нахским Малх и переднеазиатским Малх прослеживается не только формальное сходство, но и функциональное совпадение. На Древнем Востоке бог Ма был олицетворением божественной гармонии, великого закона вселенной, который властвует над всеми, отводя при этом каждому определенное место. В основе такого взгляда лежит зародившаяся в очень раннюю эпоху идея об обществе как отражении космического порядка. Божество, являющееся воплощением высшего закона, хатты и хуррито-урарты называли Ма, шумеры – Ме и Мошде, египтяне – Маат. В Передней Азии в древности существовали культовые центры божества солнца Ма (например, центр поклонения Ма в Малатии, на правобережье Евфрата, Мазака – в Каппадокии и др.). С этим же божеством был связан и культ плодородия . По-видимому, упомянутые выше местности Малхина, Малхия, Малхоте, Малхован и др. являлись именно культовыми центрами поклонению божеству солнце, что совпадает с функциями нахского божества Малх. На сходство названия самого большого из древних солнечных могильников Ингушетии Мохде с шумерским Мошде и древнеегипетским Маат в свое время обратили внимание Ф.И. Горепекин, Н.Я. Марр и В.П. Кобычев . Безусловно, типологические параллели между нахским именем Малх (Матх, Марх) и Малх (Ма, Малхина), относящися к мифологии древних народов Передней Азии, представляют значительный интерес еще и в контексте прямых кавказских (абхазоадыгских, нахско-дагестанских) и древневосточных лингвистических и мифологических сопоставлений, число которых заметно увеличилось в последнее время, и не исключено, что имя Ма (солнце), восходящее, возможно, к пракавказскому (исконнокавказскому) языку, было заимствовано другими народами и таким образом получило широкое распространение в древневосточной мифологии . Однако степень достоверности подобных сопоставлений нуждается в специальном исследовании, которое выходит за рамки настоящей работы. Вместе с тем, независимо от того, какими будут результаты подобного исследования, вполне допустима связь между древними переднеазиатскими названиями с основой малх и нахским именем Малх (Марх, Матх, Мага). Возможность такой связи подтверждают и обнаруженные среди памятников кобанской археологической культуры изображения малоазиатской богини Ма (или Иштар ). В данном контексте особый интерес представляют известные кобанские памятники VII в. до н.э. – бронзовые нагрудники, или пекторали, которые использовались как солярный символ и являлись частью культового облачения, олицетворяя, несомненно, верховное божество нахов Малх. Отмечая бесспорную генетическую связь их с местной культурой, исследователи указывают на сходство кобанских пекторалей с луристанскими (Северо-Западный Иран) и более ранними, урартскими. В частности, М.Н. Погребова уверена, что «где бы ни зародились первоначально эти схемы, их присутствие на Кавказе и Луристане означает не только общность представлений у населения этих регионов, но, скорее всего, и непосредственные контакты ». Предлагаемое сопоставление нахского божества Малх с переднеазиатским Малхом становится более обоснованным, если принять во внимание тот факт, что в нахском языческом пантеоне существует и ряд других божеств, тождественных с хуррито-урартскими, например: Тушпа (Тушоли, Теишейба, Тешуб ) и Цу (ЦIу) (ср. деление тушин бацбийцев на туш-бацой – тех, кто поклоняется божеству Туш, и цу-бацой – тех, кто поклоняется божеству Цу), а также Алале (Алалай), Эштар (Эштра), Нана, Эл и др. Таким образом, мы имеем дело не с отдельными хуррито-урартскими этнонимами и топонимами, звучание которых сходно с нахскими, а с достаточно большой группой ономастики Передней Азии, в которой не только содержится лексический материал, созвучный с нахским, но и демонстрируются характерные для нахского языка способы словообразования. О близком сходстве, а порой и тождественности ряда хуррито-урартских и нахских религиозных верований, в свою очередь, говорит палеоэтнографический материал. Все это, особенно почти полная идентичность ряда божеств, проявляющаяся как в их именах, так и в связанных с ними ритуальных обрядах, практически исключает вероятность случайных совпадений. Необходимо также подчеркнуть, что нахские этнонимы дурдзук, нахча, малх, цоб, кист, мосох, меишта и др. – не хаотично разбросаны по территории Передней Азии, а сконцентрированы в определенных местах: в области Мусасир на юго-востоке оз. Ван, в верховьях Заба, вокруг оз. Ван, в предгорьях Сасунских гор, в долине Арацани и в верховьях Евфрата, в районах Карса и Ерзрума, в верховье и срединном течении Куры, в Мосхийских горах, бассейне рек Лиахви, Арагви, Алазани и Иори, центральных районах Кавказа. Все вышеприведенные свидетельства убеждают в существовании довольно тесных этнических и культурных контактов населения урартских областей с нахскими племенами Кавказа. Но какими были эти контакты? Являются ли факты, приведенные выше, доказательством наличия устойчивых политических и этнокультурных связей Урарту с кавказскими, в том числе и северокавказскими, областями, или они говорят лишь о переселении групп населения с Кавказа на юг или, наоборот, с юга, с урартских территорий, на Кавказ? В настоящее время нет достоверных сведений о расширении границ Урартского царства до Северного Кавказа, но при этом хорошо известно, что сфера политического и культурного влияния Урарту распространялась далеко за пределы этой великой страны, а значит, в периоды наивысшего ее могущества вполне могла охватывать и районы Северного Кавказа, особенно центральные, по которым пролегала одна из главных перевальных дорог Кавказа. В этом нет, конечно, ничего неожиданного, более того – было бы совершенно неправомерно считать, что в древности Кавказ существовал изолированно от могущественных держав Передней и Малой Азии. Народы Кавказа с древнейших времен испытывали – в той или иной степени – политическое и культурное влияние крупнейших древневосточных государств и находились в тесных контактах с их жителями. Фактический материал, объем которого постоянно увеличивается, также достаточно определенно указывает на то, что Кавказ входил в ареал древневосточной цивилизации, и не исключено, хотя, конечно, полной уверенности в этом нет, что политические границы Урартского царства в периоды его наивысшей мощи простирались далеко на север − достигали районов Центрального Кавказа. Расширение сферы господства Урарту, безусловно, сопровождалось усилением его культурного и религиозного влияния на подвластных территориях, и именно этим может быть объяснено, например, сходство между многими урартскими и нахскими божествами. Следует также учитывать, что на обширной территории от Северного Кавказа до Месопотамии в древности проживали родственные племена, принадлежавшие к одной языковой группе (восточнокавказской), имевшие общие этноязыковые и культурные корни. Вместе с тем, большой объем разнохарактерного материала, полученного в последние годы, дает основание говорить о том, что переселение племен из урартских областей на север, к Кавказским горам, действительно имело место. Сведения об этом сохранились также и в этногенетических преданиях нахских народов (см. выше). В этих преданиях уверенно заявляется о том, что предки нахов прибыли из стран Шема и Забба (по другим версиям – Мыср//Муср, Нахчаван), а также из местности Хана Ана, что на берегу реки Рахъ . Названия Шема (Шама), Забба, Мыср, Нахчаван и др., обозначающие в преданиях либо точки, из которых началось перемещение жителей, либо места, через которые проходил их путь на Кавказ, хорошо известны по данным древних источников: например, именем Шема (Шама) в древности называлась Сирия, а Мыср (Муср) исследователи традиционно сопоставляеют с Египтом (Мыср). Однако в ассирийских надписях раннего периода под именем Мусру//Муцру (в отличие от Мусру-Египта поздних источников) выступала страна Мусру//Муцру (KURMusru//Muşru) (то же, что Мусасир//Муцацир) с одноименным центром, лежавшая юго-восточнее озера Ван, в верхнем течении Большого Заба, на караванной дороге из долины Большого Заба к озеру Урмия . Наиболее раннее упоминание страны Мусру относится к ХIV в. до н.э., ко времени правления ассирийского царя Ададнерари I. Мусру//Мусасир с его древнейшим храмом культа бога Халди специалисты-востоковеды рассматривают как главный очаг, центр политической и религиозно-культурной жизни (доисторический центр) урартских племен в древнейшую эпоху. Перемещение этого центра на север, в район Тушпы произошло в более позднее время . Забба нахских этногенетических преданий вполне правомерно сопоставить с названием реки Заб, в верховьях которой (Большой Заб) и располагалась страна Муср, а местность Хана Ана – с древним городом Ханаан на берегу реки Евфрат (Рахъ?). Если учесть, что страна Мусру находилась рядом с Хубушкиа, Меишта и Дурдукка, названия которых также сохранились в нахской этнотопонимике, почему бы не предположить, что район Муср//Мыср, обозначенный в преданиях как начальная точка пути нахских племен, следует отождествлять не с МысрЕгиптом, а с урартской областью Мусру//Муцру в верховьях Большого Заба . Выйдя из Мусра и верховьев Забба, племена, выступающие в преданиях как братья, со своими потомками и сторонниками переместились в Хана Ана (Ханаан ?), в долину Евфрата и нижнего течения Арацани, т.е. в области Цоб (Цупани), Тиль-Гарима (Тогарма) и т.д. Прежде чем достичь Кавказа, переселенцы побывали в Нахчаване и Кыгызмане, затем у халибов на берегу Черного моря и т.д. Таким образом, согласно нахским преданиям, племена из Мысра (Мусра) и Заба переместились на восток, в долину Евфрата, в области Цоба (Цупани) и Тогарма (Тиль-Гаримма), откуда одна их часть продвинулась на север, к Черному морю, а другая – в Араратскую долину – Нахчаван, Кагызман, а затем также к берегам Черного моря, к халибам, после чего все они достигли центральных областей Кавказа . Каким бы невероятным это ни показалось, но дошедшие до наших дней устные этногенетические предания нахов согласуются с данными ассирийских и урартских письменных источников. Как известно, правители Ассирии и Урарту практиковали переселения больших масс людей. Так, по сообщениям ассирийских и урартских клинописей, цари обоих государств неоднократно переселяли жителей Дурдукка, Меишта, Мусру, Манна и др. на запад, в долину Евфрата и Арацани, на земли Хатти, Цопа, Ангех (Ангех-тун), Алзи, Тогарма и др. Например, согласно надписи ассирийского царя Саргона II, в 719 г. до н.э. население Дурдукка и Шуандахуля было перемещено в Тиль-Гаримму, а в 714 г. до н.э. из Мусасира (Мусру) на запад, в страну Хатти , переселились еще 6170 человек . Урартские клинописи сообщают, что по мере расширения северных границ Урарту в сторону Южного Кавказа, в долину Аракса, для строительства новых городов-крепостей ссылались также жители Цоба (Цопа), Хатти и близлежащих областей, расположенных в долинах Арацани и Верхнего Евфрата. Например, при основании города Эребуни (Ереван) урартский царь Аргишти I поселил там 6600 человек, перемещенных из стран Хате (Малатия) и Цупани (Цоп ). Если сравнить известные по ассирийским и урартским источникам маршруты переселения жителей областей Муср, Дурдукка, Меишты, Шуандахул и других восточных провинции Урарту на запад, в долину Евфрата и Арацани (Цоба, Хати), а оттуда в долину Аракса (Айрарат), в Нахчаван с отраженными в нахских этногенетических преданиях маршрутами, по которым двигались из Мусры на Кавказ (Муср – Забба – Цова (Цоба) – Нахчаван – центральные районы Кавказа) нахские племена, то обнаруживается их поразительное сходство. Таким образом, данные ассирийских и урартских источников почти полностью согласуются с информацией, сохранившейся в этногенетических преданиях нахских народов. Перед нами довольно редкий случай совпадения устных и письменных свидетельств, возраст которых составляет 2700–2800 лет, причем совпадение это столь поразительно, что не остается ничего другого, как поверить в достоверность обеих версий. Здесь будет уместно вновь напомнить о том, что нахские предания, в которых упоминаются названия древних стран, реально существовавших в Передней Азии, были записаны и опубликованы в середине и во второй половине ХΙХ в., т.е. задолго до того, как были найдены и дешифрованы урартские и ассирийские надписи, благодаря которым эти древние названия стали известны. Все это, безусловно, повышает степень достоверности информации, заложенной в нахских этногенетических преданиях, и делает ее весьма ценной с научной точки зрения. За неимением дополнительных данных сейчас трудно судить о том, отголоски каких именно событий нашли отражение в нахских сказаниях об исходе из Мусры – тех, которые зафиксированы в ассирийских и урартских источниках, или тех, которые имели место раньше или позднее. Столь удивительное совпадение заставляет все же думать о том, что, речь, скорее, идет об одних и тех же событиях, но независимо от этого в своей совокупности нахские этногенетические предания донесли до наших дней сведения о реальных исторических событиях. Подтверждает такое предположение и тот факт, что именно в районах, указанных в преданиях (Муср, Заба, Цоп, Нахчиван, Кыгызман, Халиб и др.), обнаруживается наибольшая концентрация этнонимов и топонимов, тождественных нахским. Далее в настоящей работе хотелось бы обратить внимание на параллели, выявляемые между нахской топонимикой и топонимикой Араратской долины, Нахчаванской области (Кыгызманский район). Так, значительная часть обширной территории Араратской равнины – начиная на юго-западе с района Аргиштихинили (Армавир-Блур и Давти-Блур), расположенного на левом берегу Аракса и заканчивая на северо-востоке районами Тейшебанини-Кармирблура и ЭребуниАринберда, составлявшая, вероятно, часть Эриахи , в урартских надписях именовалась страной Άза (Ἇza), и в ней проживало одноименное племя ‹аза (áza ). Название племени и страны в Араратской долине (‘Аза) вполне допустимо сопоставить с именем нахской богини ‘Ази − покровительницы долин и нив. Большой интерес представляет также и название Ширак. Область с таким именем расположена на северо-западе Армении, в долине реки Ахурян, левого притока Аракса, у подножия горы Арагац (административный центр г. Гюмри, бывший Ленинакан). Обладая сетью коммуникационных систем, которые вели в глубь Южного Кавказа и далее на Северный Кавказ, Ширак уже на ранних этапах развития эпохи бронзы, выполнял роль своеобразного «культурного посредника» в контактах ближневосточных очагов цивилизации с кавказскими областями . Процесс этот обнаруживает тенденцию к дальнейшему (более бурному) развитию, особенно в I тысячелетии до н.э., что, наряду с археологическими фактами, находит свое отражение и в свидетельствах античных историков . Еще в конце XIX в. К.П. Патканов высказал предположение, что происхождение названия данной области может быть связано с сарматским народом сираки , и с его легкой руки это мнение закрепилось в научных кругах, переходя из одной работы в другую, хотя в дальнейшем и было выявлено что происхождение названия Ширак не имеет никакого отношения ни к этнониму сирак, ни к племени сираков . При сопоставлении топонима Ширак с этнонимом сирак исследователи часто ссылаются также на авторитет известного арменоведа Н.Г. Адонца. Однако Н.Г. Адонц сходство слов ширак и сирак рассматривал как один из возможных вариантов объяснения происхождения термина ширак, отнюдь не считая его более верным, чем другие версии, высказанные по этому вопросу им же самим. Более того, он фактически поставил под сомнение наличие какой-либо связи между топонимом Ширак и сарматским этнонимом сирак, выдвинув далее предположение, что ширак, возможно, означает поле . Дальнейшие исследования показали, что именно эта догадка известного ученого была наиболее близка к истине. Своим названием область Ширак на самом деле обязана именно плодородным землям, расположенным в бассейнах рек Карс-Чай, Ахурян и Аракс, которые благодарные земледельцы нарекли именем покровителя земледелия, божества посева и жатвы Шаро . Мовсес Хоренаци, возводя название Ширак к эпониму Шара – имени правнука легендарного родоначальника армян Гайка (hАйк). Армянский историк отмечает, что внук Гайка Арамаис «сына…своего Шара, многодетного и прожорливого, отсылает со всем его людом и скарбом в ближнюю долину… Говорят, что по его имени и область получила название Ширак. Этим, видимо, и объясняется поговорка, принятая среди крестьян: «Коль у тебя глотка Шара, говорят, то у нас не ширакские амбары ». Как известно, в древнем мире понятие обжорства было связано с изобилием зерна, и у многих народов название ритуального хлеба совпадает с именем божества жатвы. Поэтому и связь названия области Ширак с именем бога посева и жатвы, покровителя земледелия Шара оправдана. С древнейших времен Ширакския степь известна как самая богатая плодородными пахотными землями, и сегодня в этих местах Армении пашня занимает более половины всех сельскохозяйственных угодий (такого преобладания пашни нет ни в одном из других районов Армении). Это особенно относится к Ширакскому плато (Карсское плоскогорье), где поля возделываются буквально всюду . Именно здесь, на плодородном плоскогорье между реками Карс (Карс-Чай) и Ахурян (Арпа-Чай), по древним преданиям, жил покровитель земледелия Шаро . Урартские письменные источники отмечают Ширакское плато как богатую дарами земледелия и славящуюся своими зернохранилищами. Например, в одной из надписей урартского царя Сардури II (764–735 гг. до н.э.) говорится, что при вступлении в Эрасхи царь захватил 150 тайных зернохранилищ. Для хранения зерна и других сельхозпродуктов питания в этих местах служили пещеры, коими изобилует Ширакское плато. Найденные в них предметы, относящиеся к периоду бронзы и раннего железа, свидетельствуют о том, что пещеры эти широко использовались для хранения продуктов еще со II тысячелетия до н.э., а потому, как полагают исследователи, население данного региона в древности вполне могли называться пещерники . Пещеры-зернохранилища Ширакского плоскогорья, согласно сохранившимся преданиям, принадлежали проживавшему здесь Шаро, и жители этих мест называли их амбарами Шаро . Покровитель земледелия Шаро имеет хурритское происхождение и является сыном хурритского бога грозы Теишуба и его божественной супруги Хепат . Атрибутика хуррито-урартского божества Шаро присутствует на ритуальных изображениях, найденных в урартском городе Тейшебани, а также на рисунках III тыс. до н.э., относящихся к Северной Месопотамии (Кюль-Тепе ). Известен Шаро и в шумерской мифологии – как правитель города Уммы и сын «владычицы небес», «звезды утреннего восхода» Инанны. Во II тыс. до н.э. культ божества Шаро (варианты: Шарма, Шарума, Саруванис, Сара, Сармас) уже широко распространен среди народов Малой Азии, что не удивительно, поскольку в среде земледельцев исключительное значение всегда имели обряды, благоприятствующие посеву и жатве . Так, в обряде Килам, который проводился в храме бога зерна в городе Хаттусе Хеттского царства, одним из основных персонажей выступал жрец бога Шара (Шарума, Шарма ). Во время церемонии людям раздавались двадцать хлебов хали, два закусочных хлеба йагама (vagama), пятнадцать хлебов шарама (sarama//ṡarama ). Последнее название связывается как раз с именем бога Шара . По-видимому, к хурритскому божеству посева и жатвы Шаро также восходит и название ṣeri//ṣari (шери//шари), часто встречающееся в хурритской ономастике . С ним же следует, наверное, связывать и название упоминаемой в урартских клинописях области Шериази (Шара – Ази ?) в стране Диаухи, локализация которой может соответствовать позднему Шираку. Имя бога Шаро отразилось также в следующих названиях: Шарур, долина, простирающаяся от горы Арарат до Нахчавана; область Шарван (Ширван) в долине Куры; Ширак (Ширакское плоскогорье) в междуречье Алазани и Иори; Шарой, историческая область Чечни; Шаро − имя одного из крупных подразделений чеченского народа (тухкум); река Шаро-Аргун (Шаро-Орга) в Чечне . Таким образом, топонимы с основой шаро (саро) имели распространение как на Южном, так и на Северном Кавказе. Во всех случаях использования названий с основой шаро(а) перед нами плодородные земли, возделываемые местным населением с древнейших времен, что еще раз подчеркивает связь этих названий с именем хурритского божества Шаро. Возможно, присутствие имени божества Шаро в топонимике и этнонимике обширной территории – от долины Аракса до Северного Кавказа, является хурритским наследием. В то же время нельзя не заметить, что во всех местах, где выявлены топонимы с основой шаро, встречаются топонимы и этнонимы, которые так или иначе связаны с нахской этнонимикой и находят объяснение в нахских языках. Совершенно не случайным кажется и то, что в чеченском гидрониме Шаро-Ор га значение первой его части шаро, означающий на армянском – свирепый, мятежный, грохочущий, ревущий, шум ливня, грохот колесницы, камней, идентично значению второй части, представляющей собой нахское слова орга . Также нельзя не отметить напрашивающуюся аналогию между пещерниками (хранителями зерна в пещерах), проживавшими на Ширакском плато, в верховьях Аракса, и пещерниками (троглодитами), упоминаемыми Страбоном в центральных районах Северного Кавказа . Весьма примечательно, что Страбон, говоря о троглодитах (пещерниках) Центрального Кавказа, особо подчеркивает наличие у них большого количества зерна, что делает предлагаемое сопоставление весьма уместным . Среди древних топонимов Ширакской области, имеющих двойников в центральных районах Кавказа, большой интерес представляет и название местности Дигор, на берегу одноименного правого притока реки Ахурян, древней крепости Дигор (Дигори берд – Дигорская крепость). Топоним Дигор (Тикор) встречается также в Кыгызманском районе Нахичеванской области исторической Армении (ныне Нахичеванская Автономная Республика в составе Азербайджана), а также южнее современного Ахалцихе, на левом берегу реки Посх, у подножья Арсианского хребта (соврем. село Дугур ). Название Дигор (Тикор) имеет аналоги как в раннесредневековой, так и в современной северокавказской этнонимике. Согласно «Ашхарацуйцу», дигоры (и аш-тигоры) в раннем средневековье населяют центральные районы Кавказа, и в исследовательской литературе существует мнение о том, что первоначально они имели нахскую этническую принадлежность, а впоследствии ассимилировались с ираноязычными племенами . 2. Причины и пути миграции населения с юга на Кавказ на рубеже VII–V I вв. до н. э. Вышеприведенные свидетельства, разумеется, можно рассматривать как доказательство имевшего место в древности переселения жителей южных областей, в том числе и Ширакского плато, на север, в центральные районы Кавказа. Вместе с тем следует учитывать, что с древнейших времен на обозначенной территории потоки населения двигались не только с юга на север, но и в обратном направлении – с севера на юг. Археологический материал свидетельствует о том, что миграция племен в различных направлениях происходила здесь на протяжении тысячелетий. Причины миграции могли быть различными – экономические, политические, военные, экологические, демографические и др., а иногда их совокупность. В основном мигрировали этнические группы так называемого «цивилизованного круга», т.е. с более развитой культурой земледелия и ремесел. Следует также иметь в виду, что в более ранние эпохи рассматриваемый регион был населен близкородственными народами и племенами (хуррито-урартскими и нахско-дагестанскими). Поэтому перемещения тех или иных родственных племенных групп внутри региона вряд ли были редкими. Проникновения этих групп на земли, где проживали родственные этнические племена, имели, скорее всего, мирный характер и не вызывали со стороны последних сопротивления. В сведениях «Мокцевай Карлисай» и «Всеобщей истории» Вардана Аревелци о хонах и цанарах, этногенетических преданиях нахских народов отражены, видимо, одни из таких перемещений. Однако насколько достоверна информация, содержащаяся в письменных памятниках и этногенетических преданиях, и если она соответствует действительности, то с каким из многочисленных перемещений масс населения, имевшим место на рассматриваемой территории можно ее связать? Для ответа на эти вопросы следует иметь в виду, что переселение в Картли как хонов, так и цанаров древние авторы связывают с халдейцами. Как сообщается в «Мокцевай Карлисай», в Картли «пришли выселенные халдейцами воинственные племена хонов ». С халдейцами связывает пришедших к подножью Кавказских гор цанаров и Вардан Аревелци: «некоторые мужи халдейские, вышедшие из своей страны», удалившись к Кавказским предгорьям, назвали свою новую страну Цанар на том основании, что в ней они узнали место своего прежнего проживания . Следовательно, как древнеармянская, так и вдревнегрузинская историческая традиция связывает приход хонов и цанаров на Кавказ непосредственно с халдейцами или с событиями, в которых халдейцы играли значительную роль. Как известно, в армянских и грузинских источниках халдейцами называли вавилонян, а Халдией – Вавилонское царство, в котором с 626 по 539 гг. до н.э. правила халдейская династия. Таким образом, появляет ся возможность увязать сообщения армянских и грузинских авторов о переселении на Кавказ хонов и цанаров с подлинными историческими событиями, имевшими место в Передней Азии в конце VII – первой половине VI вв. до н.э. Это тем более верно, что древнегрузинская историческая традиция сохрани ла сведения и о других случаях переселения людей из Халдии (Вавилонии) в Картли. Например, «Картлис цховреба» сообщает о многократных таких перемещениях: «…Вновь пришли племена халдейские, и они также обустроились в Картли»; «…Тогда царь Навуходоносор опустошил Ерусалим. Изгнанные оттуда евреи пришли в Картли и попросили у мцхетского мамасахлиса землю для поселения с уплатой дани» и т.д. Как известно, в конце VII в. до н.э. сложились два военно-политических союза крупнейших мировых держав того времени, в одном из которых объединились Египет, Ассирия, Урарту и Манейское царство, а в другом – набиравшие в тот период силу Мидия и Вавилон. Между этими группировками разгорелась грандиозная для того времени война за гегемонию в Передней Азии, в результате которой были сокрушены Ассирийское, Урартское и Манейское царства, что повлекло за собой существенное изменение политической и этнической карты Древнего Востока. В связи с этим привлекают внимание следующие события. С 614 по 610 гг. до н.э. объединенная армия вавилонян и мидийцев при участии скифских отрядов захватила Ассирию, вынудив последнего ассирийского царя отступить на запад, к Керкемишу. В 609 г. до н.э. ассирийская армия предприняла контрнаступление и приступила к осаде города Харран, находившегося под властью вавилонян. Однако на помощь осажденному городу подошла халдейская (вавилонская) армия, возглавляемая царем Набопаласаром и его сыном Навуходоносором. Разбив ассирийцев под Харраном, халдейцы в том же году направились на север и вторглись в западные районы Урартского царства – на земли, расположенные в верхнем течении Тигра, в долине рек Евфрата и Арацани, в Тегарамму (дом Торгома), в области Цоб (Цопк) и Алзни, в страну Бабхи и т.д. В течение двух последующих лет, с конца 609 г. по август 607 г. до н.э., вавилонские армии под командованием Набопаласара и Навуходоносора ведут военные действия против Урарту. Одновременно на Урарту с востока обрушивается Мидия, войска которой доходят до столицы Тушпа и захватывают ее . В этой кровопролитной, фактически мировой, войне потерпели поражение крупнейшие державы древнего мира с многовековыми государственными традициями – Ассирия и Урарту. В результате был разрушен политический и социально-экономический механизм, складывавшийся в Передней Азии на протяжении веков. Была прервана жизнедеятельность крупных земледельческих и торговоремесленных центров, некогда цветущие города были разорены и опустошены. В этих условиях население вынуждено было искать новые способы жизнеобеспечения и, как это часто имело место в древности, перемещалось в более удобные для жизни места. Так, на рубеже VII–VI вв. до н.э. в Передней Азии прослеживаются мощные волны миграции оседло-земледельческого населения в разные стороны, в том числе и на Кавказ, приведшие к определенным изменениям этнической и политической карты региона. При этом сама миграция была столь значительной и в ней были задействованы столь большие массы людей, что свидетельства о ней сохранились не только в археологическом материале, но и в древней письменной традиции. Отсюда становится понятно, почему и античная, и древнеармянская, и древнегрузинская историческая традиция переселение цанаров и хонов, как и прочие миграционные потоки в центральные области Кавказа, связывает именно с халдейцами (вавилонянами), и в особенности с царем Навуходоносором. Как известно, вавилонский царь халдейской династии Навуходоносор II (604/5–561/2 гг. до н.э.) был столь выдающейся личностью, что его имя быстро обрастало легендами и последующие поколения зачастую связывали с ним многие более или менее значимые события древности. Именно этим объясняется тот факт, что армянская и грузинская традиция с халдейцами вообще и с Навуходоносором, в частности, связывает переселение хонов, цанаров, евреев и т.д., а в античной традиции многие крупные события I тыс. до н.э. объединены вместе и представлены следствием деяния Навуходоносора. В числе прочего ему приписывается, например, переселение иберов с Пиренейского полуострова на Кавказ . Данные письменных источников о миграции на рубеже VII–VI вв. до н.э. значительных масс населения из урартских земель в центральные области Кавказа подтверждаются и археологическим материалом. Именно в обозначенный период на территории Картли и Кахетии (Цанарии) вместо бытовавшей здесь ранее черной и сероглиняной керамики появляется совершенно новая, красноглиняная, в которой, помимо отличий в технологии изготовления выявляются и новые формы . Исследователи отмечают, что если с середины II тыс. до н. э. на протяжении почти целого тысячелетия в Картли и Кахетии проживало этнически однородное население, то с конца VII – начала VI вв. до н.э., т.е. со времени, когда на указанной территории появляется совершенно новая керамика, почти идентичная с керамикой урартских центров, можно говорить о постепенном и мирном, не изменившем облик аборигенного населения, проникновнии нового этнического элемента. Археологи особо подчеркивают, что не может быть и речи о каком-либо насильственном вторжении и переселение следует мыслить как процесс мирной, правда, довольно интенсивной инфильтрации . При раскопках не найдено какихлибо следов разрушений того периода, а рядом с новой керамикой (культурой) обнаружены предметы старой, местной бытовой (культурной) традиции (посуда, строительная техника, кухонные печи и т.д.), а значит, допустимо говорить о мирном сосуществовании вновь прибывших и аборигенных племен, которое, в свою очередь, можно рассматривать как свидетельство их этнической близости. Археологический материал указывает также на появление переселенцев из Урарту и в центральных районах Северного Кавказа. Так, замена каменных ящиков каменными гробницами, когда каменный квадратный ящик из четырех плит сменяет ящик гробница из 6 плит или гробница, гробница, где наряду с вертикально стоящими плитами использовалась кладка из горизонтально лежащих плит, связывается с переселением племен из урартских областей в центральные районы Кавказа на рубеже VII – VI вв. до н.э. Многочисленные урартские предметы, найденные в ущельях Арагви и Лиахви, в Раче, в районе древней дороги через Мамисонский перевал, возле святилища Реком, в могильниках сел Фаскау, Кумбулта, Нижняя Рутха, Галиат, Моздока и других районах Центрального Кавказа, можно рассматривать не только как доказательства устойчивых связей северокавказских областей с Урарту, но и как свидетельства переселения урартских племен . С миграцией племен из переднеазиатских областей в центральные районы Кавказа в VII в. до н.э. связывают и инновации в области железной металлургии. Так, например, при раскопках древнейших кобанских поселений на Эшкаконе в культурном слое поселения X–VIII вв. до н.э. Уллубаганалы не обнаружено ни железных орудий труда, ни оружия, ни каких бы то ни было изделий из данного металла, в то время как в могильнике VII–VI вв. до н.э. найдены все основные виды оружия и орудий труда, изготовленные из высококачественной стали. Проанализировав на основании этих находок технологию изготовления стальных изделий VII–VI вв. до н.э., исследователи пришли к выводу о том, что применение продуманных методов обработки металла (цементация, пакетование, закалка, горячая ковка, вваривание стальной полосы, сварка из 2–3 полос и т.д.) и высокий процент стальных орудий и оружия свидетельствуют о глубоком и давнем знании мастерами всех этих очень сложных для эпохи раннего железа приемов . Отмечая, что для Северного Кавказа того времени такие приемы являлись новшеством, Н.Н. Терехова пишет: «Многие традиции северокавказских мастеров, и в первую очередь широкое использование приемов термообработки, восходят к технике высокоразвитых железообрабатывающих центров Закавказья ». В данном случае речь идет не о передаче каких-либо навыков и достижений в металлообработке (которые были профессиональной тайной), а скорее о переселении на Северный Кавказ племен, имевших высокопрофессиональных мастеров-металлургов и, судя по хронологии могильника (Уллубаганалы), появившихся здесь задолго до падения Урартского царства . Возможно, это были племена мосохов (мосхов), мигрировавшие из северовосточной части Малой Азии, то есть, с родины металлургии железа, и в силу этого их мастера владели самыми передовыми для того времени навыками обработки железа. В культурном слое, относящемся к периоду внедрения перечисленных новаций, в поселениях Эшкакона отсутствуют следы разрушений, а также проявлений чужеродной культуры, и мы вправе рассматривать данный факт как свидетельство этнокультурной близости мигрантов с нахским населением и их включения в местную этническую среду мирным путем. Большой интерес представляют в этой связи также новые веяния, возникшие в конце VII в. до н.э. в искусстве кобанского периода, особенно в графике и скульптуре. Появление этих новшеств в творчестве художников Центрального Кавказа конца VII в. до н.э. специалисты связывают с Урарту и Луристаном (Северо-Западный Иран) того же периода . Относительно неразрывной связи кобанского искусства с искусством Южного Кавказа и Северо-Западного Ирана (Луристан) В.А. Кузнецов пишет, что «это – один тесно связанный культурный и художественный мир, интереснейшее прикладное искусство которого еще плохо известно не только читателю, но и специалистам-искусствоведам ». Ранее мы уже отмечали сходство кобанских пекторалей (бронзовых нагрудников) VII–VI вв. до н.э. с луристанскими пекторалями того же времени и более ранними урартскими. В свою очередь, в областях к востоку и юго-востоку от озера Урмия и в Луристане выявляются кобанские изделия . Все это указывает на существование давних и многосторонних тесных контактов между населением Центрального Кавказа и Луристана. Выше уже отмечалось о возможной связи древнего населения земель к югу и юго-востоку от озера Урмия с нахскими племенами Центрального Кавказа, и в этом контексте чрезвычайный интерес представляет заключение археологов о том, что имеющиеся археологические свидетельства указывают «не только на связи обменного характера, но и на этнические ». Этот вывод, основанный на изучении археологического материала, почти полностью согласуется с данными этнотопонимики, письменных источников и этногенетических преданий. Области к югу и юго-востоку от озера Урмия – Дурдзук, Меишта, Муср, Малхина др., являвшиеся, согласно приведенным выше данным, исходными точками, откуда шло переселение племен в центральные районы Кавказа, как раз и примыкали к Луристану, поэтому совершенно очевидно, что новшества, появившиеся в искусстве нахских племен Центрального Кавказа в середине I тыс. до н.э., были привнесены именно племенами, переселившимися на Кавказ из юго-восточных областей Урарту. Исходя из вышесказанного, можно с достаточным основанием говорить о том, что сведения письменных источников (ассирийских и урартских клинописей, древнеармянских и древнегрузинских рукописей) и нахских этногенетических преданий о переселении на Кавказ народов из глубин Передней Азии (из урартских областей) согласуются с данными археологии и топонимики и фактически подтверждают их. Таким образом, устанавливается вполне осязаемая связь, генетически соединяющая не только хонов и цанов (цоп, цов), но и другие названные выше переднеазиатские племена с нахским этническим миром. Гипотеза об этнической связи нахских народов с населением Урарту, конечно, не нова и высказывается в научной литературе на протяжении уже полутора столетий. Постоянно растущий объем фактического материала, свидетельствует не только об этническом родстве хуррито-урартов и нахских племен Центрального Кавказа, но и о существовании между ними в древности многосторонних и тесных связей. На этом фоне сегодня можно уже достаточно уверено говорить, что эта гипотеза подтверждается, прочность научной аргументации которой также прошла проверку временем. Как показывает опыт, исследования в этой области приводят главным образом к подтверждению мнений, сформулированных ранее, а также позволяют выявить новые данные, благодаря которым не только расширяется научная доказательная база существования языкового и этнического родства между нахскими и хуррито-урартскими племенами, но и становится возможной постановка вопроса об общности их историко-культурных и политических судеб во II – первой половине I тыс. до н.э. К настоящему времени накоплено достаточно информации, которая говорит о длительном периоде взаимовлияния и взаимопроникновения между абхазо-адыгскими и нахско-дагестанскими племенами Кавказа, с одной стороны, и хаттскими и хуррито-урартскими племенами, с другой. Имеющиеся материалы свидетельствуют о том, что эти контакты были непрерывными и миграция племен в различных направлениях внутри ареала расселения племен кавказской (исконнокавказской) языковой семьи – от Северного Кавказа до Верхней Месопотамии и Сирии − происходила на протяжении тысячелетий. Ясно, что не все подобные перемещения стали достоянием истории, и сведения о многих из них до нас не дошли. Но, как видно, одно из таких крупных событий, имевшее место в конце VII – начале VI вв. до н.э., в период после завершения большой, фактически мировой, войны, приведшее в движение огромные масс людей и повлекшее за собой изменение этнополитической карты Передней Азии, было зафиксировано, и сведения о нем сохранились. Благодаря имеющемуся в нашем распоряжении материалу, и прежде всего сопоставительному анализу письменных источников, данных топонимики и этногенетических преданий, можно не просто констатировать факт переселения на Кавказ в обозначенный период племен из Урарту и близлежащих стран, но и проследить пути их передвижения. Следует учитывать, что перемещение, о котором идет речь, происходило в течение сравнительно долгого периода и, следовательно, было растянуто во времени и пространстве, а переселенцы, двигаясь по тем или иным местам, по разным причинам задерживались в них на какое-то время, а некоторые иногда оставались насовсем. В результате в местной топонимике закреплялись этнические имена перемещавшихся племен или названия, которые они давали местным территориям. Часть таких топонимов была приведена выше, и они, как видим, фиксируются компактно на четко очерченной территории: области к югу и юго-востоку от оз. Урмия (Муср (Муцацир), Дурдукка, Малхис, Меишта и др.) и вокруг оз. Ван; среднее и верхнее течение Евфрата, долина Арацани, Араратская долина и Ширакское плато, долина Чороха; далее на всей территории центральных областей Южного и Северного Кавказа. Подобная этнотопонимика выявляется именно в тех местах, по которым, согласно нахским этногенетическим преданиям, проходил маршрут племен, продвигавшихся на Кавказ. Во всех сохранившихся вариантах преданий одним из пунктов, через которое прошли переселенцы, двигаясь с юга, является Юго-Восточное Причерноморье. Причем отдельная часть людей осталась жить среди халибов. Отсюда, прослеживаются два пути, по которым племена шли с юга в районы Центрального Кавказа: первый путь пролегал на север и северо-запад по Черноморскому побережью, через Мосхийский и Лихский хребты в районы Западного Закавказья, и далее – через Дарьяльский, Мамисонский, Клухорский и Марухский перевалы на Северный Кавказ; второй путь шел вдоль реки Куры, а также на восток в сторону областей Гугарк и Гардман, в междуречье Алазани и Иори и далее на север. Практически во всех указанных в преданиях пунктах, через которые проходили племена, выявляются реликты нахской топонимики. Однако, как отмечено выше, в данной работе будут рассмотрены лишь сведения, связанные в сосновном с цанами (цанарами) и хонами. 3. Цаны-Макероны (Махелоны) Нагорная плоскость Юго-Восточного Причерноморья, откуда берут свое начало реки Евфрат, Галис (Кызыл-Ирмак), Чорох, Кура и Аракс и где, согласно этногенетическим преданиям (см. выше), остановились по пути следования на Кавказ родственные нахам племена (а часть из них и осталась там), представляла собой, говоря словами Н.Я. Марра, этнический Везувий. По данным, которыми сегодня наука располагает, эта территория являлась местом проживания и точкой пересечения путей для множества племен, различных по своему этническому и языковому происхождению. Ассирийские и урартские письменные источники фиксируют в этих местах в период с ХII по VIII в. до н.э. крупное государственное образование Диаухи (Диаени), в которое входили многочисленные племена, большинство из которых являлись хуррито-урартскими. Вместе с тем, названия многих племен, входивших в объединение Диаухи или выступавших в качестве его союзников, сохранились в современной этнои топонимической номенклатуре нахских и дагестанских народов, что в совокупности с прочими данными свидетельствует об этнической связи этих племен с нахскими и дагестанскими народами. После падения Диаухи под ударами Урарту в VIII в. до н.э. долина Чороха, как предполагают исследователи, была присоединена к Колхиде, которая таким образом расширила свои владения на юго-восток . В пользу этого свидетельствует также и абхазское название реки Чорохи – Акампсис, упоминаемое античными и армянскими авторами, где компонент пс является абхазо-адыгским названием воды, широко распространенным в гидронимике Восточного Причерноморья и Западного Кавказа. Тот факт, что в данном гидрониме использовано именно абхазо-адыгское пс – вода, подтверждает и встречающееся у Плиния название той же реки, но без компонента акам//акан – Абсар (Апсар), аналогичное хорошо известными абхазо-адыгскими гидронимами Колхиды и Западного Кавказа. Повидимому, именно в период, когда долина Чороха вошла в состав Колхидского царства, река и получило абхазское название Акампсис, которое и сохранилось в античных и древнеармянских источниках. Этническая картина нагорной плоскости Юго-Восточного Причерноморья середины второй половины I тыс. до н.э. античных авторов, выглядит еще более пестрой. К вопросам локализации и этнического происхождения племен данного региона указанного времени обращались многие историки и географы – как античные, так и современные. Однако целый ряд вопросов до сих пор не получил удовлетворительного решения. Это в большой степени может быть связано с тем, что, как уже отмечено, рассматриваемая территория благодаря своему географическому расположению стала местом пересечения путей множества этнических групп, проходивших здесь в разных направлениях в различные исторические периоды. Начиная с VI–V вв. до н.э. античные авторы упоминают в этих местах и цанов (санов), называемое также макероны (макроны, махароны, махелоны), по вопросу происхождения которого существуют разные точки зрения. Сразу же отметим, что античные источники говорят об этнонимах цаны (саны) и макероны (макроны, махароны, махелоны) как о параллельных названиях одной и той же племенной группы. Так, Гекатей Милетский пишет, что «макроны – ныне санны », а Страбон – что «выше Трапезунта и Фарнакии живут тибарены, халды и санны, которые прежде назывались макронами ». Евстафий же в комментариях к Дионисию сообщает: «Макроны – народ понтийский, южнее бехиров. Их мы ныне называем саннами, или вульгарнее цанами, а страну саннов называют Цаникой ». Локализуются макроны-цаны юго-восточнее Трапезунта, в Понтийских горах и в бассейне верховья Чороха. Согласно Геродоту, земли макронов входили в девятнадцатый округ Ахеменидской империи и располагались по соседству с землями колхов . Более достоверную информацию о месте проживания макеронов-цанов передает Ксенофонт, побывавший здесь вместе с эллинским отрядом, проходившим через Трапезунт при отступлении от Вавилона к Афинам. Маршрут древнегреческого отряда, блуждавшего по Армянскому нагорью по пути в Трапезунт, до сих пор не определен с достаточной четкостью. Точно известно лишь местоположение города Трепезунта, куда прибыл отряд Ксенофонта. Поэтому при уточнении маршрута обратного пути эллинов можно довольно отчетливо определить лишь западные пределы расселения макеронов-цанов. По описанию Ксенофонта, достигнув территории проживания макеронов, эллины установили с ним дружеские отношения и, пройдя с помощью проводников в три перехода 10 парасангов (около 55 км) через их страну, достигли границы колхов . Вступив в сражение с отрядом колхов, встретивших их на горном возвышении, эллины одержали победу, после чего спустились к богатым продовольствием колхским селениям и остановились там. Оттуда они «прошли в два перехода 7 парасангов и прибыли к морю в Трапезунт ». Учитывая, что отсчет пройденных 7 парасангов (ок. 35–40 км) идет не от границы колхов с макеронами, а от колхских деревень, располагавшихся, по-видимому, недалеко от границы, у подножья горы, на которой колхи встретили эллинов, в общей сложности от границы макеронов до Трапезунта эллины преодолели примерно 40–45 км. В 7 парасангах к юго-западу от Трапезунта, на восточном водоразделе реки Цанахи (Цанаходзор, ныне Харшит) находится перевал Зигана, через который, скорее всего, и пролегала в то время граница между макеронами и колхами. Следовательно, в середине I тыс. до н.э. макероны-цаны жили в долине реки Цанахи (соврем. Харшит ), занимая все нагорье Пархара, долины Чороха и Гайль-Келкида, а также область Дердзан (Дерджан), расположенную в верховьях Евфрата, на южных склонах водораздельного хребта между реками Евфрат (Карасу) и Чорох . Очертить более точно восточные и северо-восточные пределы расселения цанов-макеронов по данным Ксенофонта довольно сложно, так как пока еще не определено до конца, откуда именно – с северо-востока, с востока или с юго-востока, эллины подошли к границе макеронов . Относительно этнического происхождения макеронов-цанов существует мнение, что они грузинского племени. Такая точка зрения поддерживается, частично или полностью, в основном грузинскими исследователями, однако не чужда она и армянским, хотя и не разделяется ими до конца. Анализируя сведения о цанах, содержащиеся в источниках, Г.А. Меликишвили пишет: «Трудно сказать что-нибудь об этнической принадлежности этого особого племени. Возможно, это было одно из западногрузинских (чанских) племен ». Далее, в другой части своей работы, он отмечает: «В названии макрон явно выделяется местное название западногрузинских племен арг/агр/акр/егр (м-арг-али, м-егри, м-егр-ели, Эгр-иси)… Макрон является закономерным эквивалентом грузинского термина мегрели, а санны это чаны в греческой транскрипции, … и трудно сомневаться, что здесь мы имеем дело с западногрузинским населением ». Признавая правомерность такой постановки вопроса, необходимо отметить, что вряд ли данное объяснение можно считать удовлетворительным, и тем более исчерпывающим. На это обратил внимание еще М.И. Дьяконов, справедливо указав на то, что «м-егр-ел – не племенное название, а связанное с определенной территорией (Эгриси), не имеющей отношения к территории, где жили макроны ». Трудно согласиться также и с утверждением, что элемент агр/арг/акр является характерным лишь для племенных названий западногрузинской этнической группы. Вне всяких сомнений, название современного народа мегрел (маргал), относящегося к картвельской языковой семье, имеет основу агр/арг (м-агр-ал), но это не может служить основанием для отнесение к грузинскому этническому миру все древние этнонимы с основой агр/арг, причем без каких-либо историкогеографических обоснований. Названия с основой арг//агр встречаются на обширной территории – как на Кавказе, так и далеко за его пределами. Так, например, Фессалия называлась также Аргосом (Пелазгийский Аргос), область и адыгское общество на Северо-Западном Кавказе имеют название Егеркой, в центральных районах Северного Кавказа проживают нахские арги и т.д. Было бы неправомерно предполагать, что все эти названия имеют отношение к грузинским племенам, поскольку очевидно, что они не имеют между собой ничего общего в этническом отношении. Для определения этнической принадлежности племени, в названии которой присутствует основа арг//агр, в каждом конкретном случае надо принимать решение избирательно, исходя из многих факторов, в том числе и из историко-географических реалий. Что касается этнонима мегрел/маграл/маргал, то он, как уже отмечалось, является производным от географического термина Эгр (Эгри-си), обозначавшего территорию на Восточном Причерноморье. Данный этноним вряд ли можно отнести к названиям, характерным для грузинских племен, так как первоначальная форма эгр и производная от нее мегрел происходят скорее, как указывал еще Д.И. Гулиа, от абхазского названия жителей приморья – агруа, где ага – прибрежье (морское), р – суффикс мн. числа, уа – человек, люди, то есть поморяне, прибрежные люди, в отличие от ашхаруаа – горцы . Такой взгляд вполне соответствует данным, которыми мы располагаем и согласно которым агруа (эгры, мегрелы) начиная со II в. н. э., времени их первого упоминания Птолемеем, и до настоящего времени являются жителями Причерноморья, т.е. поморянами. Относительно макронов (цанов), то, согласно античным источникам, они не только не являются приморским народом, но и четко отдаляются от жителей приморья (см. выше). По Геродоту, макроны входят в девятнадцатый округ Ахеменидской империи и являются соседями колхов . Чтобы внести ясность в вопрос об этнической принадлежности макронов, следует обратить внимание на сообщение Ксенофонта, которому до сих пор не уделено должного внимания в научной литературе. Когда эллинский отряд подошел к владениям макеронов «к Ксенофонту подошел пельтаст, по его словам, некогда бывший рабом в Афинах, и сказал, что он знает язык этих людей. «Я думаю, – сказал он, – что это моя родина, и я хотел бы с ними переговорить, если к тому нет препятствий». «Никаких препятствий нет, – сказал Ксенофонт, – переговори с ними и сперва узнай, кто они такие». На его вопрос они ответили: «Макроны ». Можно лишь строить догадки о том, как этот макрон оказался в Афинах и стал эллинским воином, но факт, что он был родом из макронов и знал их язык, благодаря чему эллины установили дружественные связи с макронами и, заключив с ними мирный договор, в течение трех дней спокойно пересекли их страну и прибыли к границе колхов. Отсюда становится очевидным, что язык макронов (цанов) отличался от языков всех других упоминаемых Ксенофонтом племен – фасианов, таохов, халибов, скифинов и колхов, и потому воин-макрон не мог общаться с представителями этих племен при прохождении эллинского отряда через их территории. Данное свидетельство очень ценно, поскольку практически полностью снимает вопрос о тождестве цанов-макеронов со всеми другими племенами, упомянутыми Ксенофонтом . Поэтому трудно согласиться со встречающимся в специальной литературе утверждением, что «все эти халибы, скифины, соседи и враги скифинов, макроны, колхи были этнически одного и того же происхождения», и предположительно – картвельского . Из сообщения Ксенофонта следует, что макероны-цаны этнически выделялись из всех племенных групп, проживавших на той же территории в V в. до н.э., когда здесь проходил эллинский отряд. Об этом свидетельствуют также гидроним Цанахи и название Цанаходзор – Ущелье цанахов (где дзор – по-армянски ущелье), соответствующее долине и реке, где и проживали цаны. Такие названия по этническому признаку могли появиться только в том случае, если цаны проживали в окружении этнически инородного массива. Не может считаться убедительным также высказанное в исторической литературе предположение о тождестве цанов-саннов античных авторов с картвелоязычными чанами (лазами). О неправомерности отождествления цанов-макронов с чанами-мегрелами недвусмысленно говорили еще античные историки и географы. Путаница между цанами и чанами, возникшая в античных источниках, обусловлена особенностями греческой фонетики. В греческом языке нет букв, при помощи которых можно бы было передать звуки цI (ṣ) (цIан) и чI (ṡ) (чIан), поэтому обе фонемы – и цI, и чI, передаются посредством буквы с (s). В результате два различных этнонима – цан и чан в греко-латинских источниках были переданы одним термином – саны, что, естественно, вводило читателей в заблуждение. Однако многие античные авторы указывали на ошибочность отождествления цанов и чанов и пытались уточнить правильность звучания этих двух этнонимов, чтобы таким образом донести до читателя, что речь идет о двух различных племенах. Так, Евстафий в комментариях к «Землеописанию Дионисия» замечает: «Макроны – народ понтийский… Их мы ныне называем саннами или, вульгарнее, цанами… и страну саннов называют Цаникой употребляющие вульгарную форму имени ». Прокопий Кесарийский, хорошо осведомленный об этнополитической ситуации своего времени, также четко отделяет цанов от чанов (лазов) и колхов. Полемизируя с авторами, локализующими санов-цанов на побережье, Прокопий Кесарийский пишет: «Некоторые из них называли соседей трапезунтцев или санами (мы их называем тзанами), или колхами, назвав лазами других… На самом деле не верно ни то, ни другое. Тзаны, находясь очень далеко от берега моря, живут рядом с армянами в середине материка. Между ними и морем вздымаются цепи высоких гор…. Все это отделяет тзанов от берега, не давая им права считаться приморским народом» (выделено мной. – Г.Г. ) Говоря о недопустимости отождествления цанов с чанами (лазами) и колхами, византийский писатель попытался также передать правильное звучание термина цIан через фонемы т и з – тзан. Делая свои уточнения, античные авторы предупреждали, что живущих в Понтийских горах цанов (или тзанов) нельзя смешивать с причерноморскими чанами (санами). Чаны локализуются в приморской полосе между Трапезунтом и устьем реки Чорох. Цаны-макроны, в отличие от чанов, не являлись приморским народом и, как замечает Прокопий Кесарийский, проживали «очень далеко от берега моря, рядом с армянами в середине материка», что полностью подтверждается и данными армянских источников. В отличие от греко-латинских авторов, которые по причинам, указанным выше, не могли правильно воспроизвести названия цан и чан, армянские авторы сумели передать природное звучание этих терминов: цан (цIан) – ծան, чан (чIан) – ճան, поэтому в армянских источниках при их использовании не наблюдается путаницы. Древнеярмянские авторы локализуют чанов (ճանք) на морском побережье, между Трепезунтом и нижним течением Чороха, а цанов (ծանք) – в бассейнах рек Цанаходзор (ծանախաձօր) и Чорохи. Например, в «Ашхарацуйце» одна из четырех областей Колхиды, а именно вышеназванная прибрежная полоса, называется Чанив (Чан-ив) – «Чанив, которое есть Халтик» (Ճանիւ որ է Խաղտիք ), и она не имеет никакого отношения к территории проживания цанов (ծանք). Скорее всего, в лице цанов и чанов мы имеем две этнически различные племенные группы. Если чанов-мегрелов Причерноморья можно предположительно отнести к грузинским племенам, то цаны-макроны, локализуемые в предгорьях Понта, в языковом и этническом отношении отличаются от других племен, проживавших здесь в тот же период. Представляется вполне допустимым видеть в цанах-макеронах Юго-Восточного Причерноморья продвигавшихся из юго-западных и центральных областей Урарту, в частности, из Цова (ЦIув, Цоб) на север часть переселенцев, о которых сообщают отмеченные выше источники и воспоминания о которых, судя по всему, сохранились в эпической памяти нахских народов. Уж слишком много совпадений и свидетельств в пользу этого. Во всяком случае, связь цанов-макеронов, живших на территории бассейнов Чороха и Цанахи, с нахскими племенами, прибывшими, по преданиям, из причерноморских местностей Цан (Ца, Циечу) и Зигур (из Зига) (Зиг-ана), а также с цанарами, продвигавшимися из Цана в Гардман и далее на север, к подножью Кавказских гор, в область, которую они назвали Цанарией (из Цана) и где, в верховьях Алазани, зафиксирован топоним Зегана, проявляется настолько явственно, что вряд ли может вызывать какие-либо сомнения. В этой же связи будет уместно вспомнить, что почти во всех местах, где выявляются названия цан, цанар и макерон (махелон), им неизменно сопутствует слово хон (см. выше). Учитывая множество других параллелей, которые можно провести между этнотопонимикой бассейнов Чороха и Верхнего Евфрата и ближайших к ним областей и нахской этнотопонимикой, можно достаточно уверенно говорить об этнической и языковой близости цанов-макеронов с нахскими племенами. При этом следует иметь в виду, что в сообщениях античных авторов о цанах (махеронах) речь идет не об одной племенной группе, а о многочисленных племенах, подразделявшихся на отдельные племенные группы, каждая со своим названием, среди которых Прокопий Кесарийский, например, упоминает окенов, коксилинов и т.д. Поэтому вполне вероятно, что хоны представляли собой одну из племенных групп цанов-макеронов. Подтверждением вышесказанному служат и следующие исторические факты, освещенные в письменных источниках. На рубеже новой эры цаны-макероны вместе с соседними племенами были вовлечены в бурные события, связанные с падением Понтийского царства и установлением здесь римского владычества. Это привело к нарушению экономической и политической стабильности Колхиды, к ослаблению в ней государственной власти, уничтожению и опустошению большинства ее центров, к резкому сокращению числа жителей и их переселению. В результате изменения политической ситуации древнее коренное население Юго-Восточного Причерноморья – колхи – переместилось в северные районы Колхиды, открыв дорогу для интенсивного проникновения на оставленные ими опустошенные земли картвельским (мегрело-чанским) племенам, проживавшим ранее в горных областях Юго-Восточного Причерноморья . Все это вызвало резкое изменение этнического состава населения Колхиды. Почти «на всем протяжении прибрежной полосы Юго-Восточного и Восточного Причерноморья появляются новые племена, проникшие сюда частично из горных областей ЮгоВосточного Причерноморья. Они и захватывают постепенно гегемонию в ЮгоВосточном и Восточном Причерноморье, на территории исторической Колхиды, слившись с земледельческим населением прибрежной полосы ». Изменившуюся этническую ситуацию в прибрежье между Трапезунтом и нижним течением Чороха описывает Флавий Арриан, совершивший в 134 г. плавание по Понту из Трапезунта в Диоскурию (совр. Сухум). Другой античный автор, Псевдо-Арриан, жалуется: «…Говорят, что местечко Апсар в древности называлось Апсирт, ибо здесь Апсирт был убит Медеей; показывается и гробница Апсирта . Впоследствии название было искажено окрестными варварами, как искажены и многие другие ». Среди новых племен, появившихся на побережье, греческий писатель указывает и макеронов (махелонов): «От реки Архабиса до реки Офиунта прежде жил народ, называемый экхирийцами (а ныне живут махелоны и гениохи), от реки Апсара до реки Архабиса прежде жили так называемые бизеры (а ныне живут зидриты )». Река Архабис – это современный Архаве-Су, Офиунт – современный Офис, который протекает примерно в 50 км восточнее Трапезунта, т.е. получается, что махелоны и гениохи занимали прибрежную полосу между современными населенными пунктами Ризе и Атина. По-видимому, какая-то часть многочисленных племен цанов-махелонов на рубеже новой эры была вовлечена в процесс переселения горцев Юго-Восточного Причерноморья в Колхиду и спустилась к Черноморскому побережью. По данным Арриана и Диона Кассия, переселившиеся на побережье Черного моря макероны-цаны вместе с гениохами образовали здесь «царство махелонов и гениохов», во главе которого встал царь по имени Анхиал . Плиний называет это государственное образование царством «саннов-гениохов ». Если в лице махелонов-саннов мы имеем племена, спустившиеся к побережью, то гениохи – это скорее население, проживавшее на этой территории ранее . Как известно, названия колхи и гениохи часто перекрывали друг друга. А после падения Колхидского царства, племена, входившие в состав этого царства и скрывавшиеся под общим собирательным названием колхи, основали здесь несколько политических образований, известных уже под собственными этническими именами, например, царства апсилов, абазгов, лазов и др. Одним из таких политических образований на территории бывшего Колхидского царства являлось, видимо, и царство махелонов и гениохов, в названии которого всплывает имя одного из колхидских племен – гениохи. По всей вероятности, царство махелонов и гениохов было образовано под главенством переселившихся сюда махелонов-цанов – в этом убеждает имя царя махелонов и гениохов Анхиал, имеющее выраженный хуррито-урартский облик и сопоставимое с именем хурритского цар