Правовое наследие Кавказа (Архивы Кавказа)

СБОРНИК СВЕДЕНИЙ О КАВКАЗСКИХ ГОРЦАХ

ВЫПУСК  2

тифлис 1869

Народные сказания

КАВКАЗСКИХ ГОРЦЕВ.

Аварские Народные сказания.

Несколько слов об аварцах.

Новейшими и самыми достоверными сведениями о племенах, говорящих различными наречиями аварского языка, наука обязана трудам генерала Услара, изложившего свои исследования над аварским языком в обширной записке (отлитографированной), под названием: «Этнографы Кавказа. Маарульный язык». Все последования затем в русской и иностранных литературах заметки об аварцах основаны главным образом на упомянутом труде г. Услара[1].

Название аварцы совершенно чуждо самим, так называемым аварцам; так называют их кумыки, и от них название это перешло к русским. Тюркские слова ауар, авар аварала, означают: беспокойный, тревожный, бродяга, сварливый и. п. Такое название дали кумыки своим соседям, действительно задорным и причинявшим им много беспокойств. Сами же аварцы, не имея для себя общего туземного названия, называют себя различно, смотря по тому, откуда кто родом: салатавец называет себя накбакау, гумбетовец — бакхлулау, житель бывшего аварского ханства – хунзакеу, гидатлинец — гидатлеу и т. п. Словом, каждое племя, говорящее аварским языком, называет себя но имени того общества, к которому принадлежит, или того селения, в котором живет.

Язык, на различных наречиях которого говорить так называемые аварцы, носить у нас также условное название аварского, хотя — по исследованиям г. Услара — наиболее целесообразными для означения как аварского племени, так и языка его, следовало бы признать названия маарулал (горцы) и маарулмац (маарулный, горный язык), потому что аварцы, к какому бы обществу они ни принадлежали, все же говорят о себе, что они никто другие, как именно—маарулал, и что язык их не иной, как маарулмац.

Область распространения аварского языка прорезывает весь Дагестан от севера к югу, в виде полосы, северной оконечностью которой служит Чир-Юрт, а южной — Закаталы. Полоса эта простирается в длину около 160 верст, ширина же ее различна; наибольшая, верста 70, находится в середине полосы, на параллели Хунзаха. Кроме того, язык этот встречается не большими островами (в Технуцале и Ункратле), окруженными языками андийским и дидойским. На означенном пространстве помещается более 400 селений и отселков, с населением свыше 100 тыс. душ об. пола[2]. Таким образом, аварцам, по численности их, принадлежит первое место между дагестанскими горцами; но независимо от их численности, необходимо принять во внимание еще характер этого племени, весьма беспокойный и воинственный, а также то обстоятельство, что племя это занимает срединное положение в Дагестане, разделяя его на две части на всем протяжении с севера на юг и чрез то соприкасаясь с большею частью племен, населяющих эту страну. Понятно, что при таких обстоятельствах аварский язык должен был получить еще более широкую область своего распространения: он сделался языком посредствующим для междуплеменных сношений во всем Дагестане. Вследствие этого некоторые из дагестанских племен, так сказать, обаварились, а потому-то — при отсутствии исторических сведений и при недостатке этнографических изысканий об особенностях многоразличных дагестанских обществ — необходимо быть осторожным и не называть аварцами всех дагестанцев, говорящих по-аварски.

Аварский язык имеет несколько наречий; можно даже сказать, что каждое общество, говорящее этим языком, имеет некоторые особенности в выговоре. Тем не менее, однако, главных наречий этого языка только два — хунзахское и анцухское, под которые подводятся все остальные. Такое деление, принятое г. Усларон, соответствует делению аварскаго племени на два отдела — Маарулал и Багуалал все аварские общества, живущие к северу от Хунзаха, говорят хунзахским наречием и прязнают себя маарулами; все же остальные общества, лежащие к югу от Хунзаха и подчиняющиеся влиянию анцухского наречия, известны у северян-аварцев под именем Багуалал, что значит: грубые, бедные, неряшливые люди, питавшееся сырым мясом. Таким образом, хунзахским наречием (хунз мац, хундерил мац) говорят в Салатау (Накбак), Гумбете (Бак-тли), Койсубу, Аварии[3]), Куяде, Андалале, Тилитле и в аварских селениях, входящих в округа Темир-Хан-Шуринский, Даргинский и Казикумухский и считающихся переселенцами из разных мест межпленованных обществ, а также в Техмуцай и Ункратле, жители которых вышли тоже из Аварии. Самым влиятельным из названных обществ должно признать Хунз: ему постоянно подчинялись многие общества, платившие владетелям Хунзаха (нуцалам, впоследствии хамам) подать и выставлявшие, по их требованиям, вооруженных людей. Под влиянием политики хунзахских, или аварских ханов, а потом — предводителей мюридизма, язык хунзахский значительно распространился: он принят был тогдашними правителями Дагестана за язык, так сказать, официальный, что и способствовало установлению единообразия во всех наречиях, подчинявшихся влиянию хунзахскаго языка.

В Анцух язык значительно отступает от хунзахского, и уроженец Анцуха в первое время с трудом понимает хунзахца; зато наречия, которыми говорят джарцы и вообще все другие аварские общества, лежащие на юг от Хунзаха, вполне понятны анцухцам. Таким образом, анцухское наречие влияет на следующие общества: Гид, Бел, Барах, Мукратл, Тлей-серух, Косо, Томс, Анцух, Анцросо, Унх (Унхада, или Ух-нада), Бугун (Богнада), Тлебель, Тлен (Канада) и Тум (Джур-муть); еще далее на юг, анцухское наречие переходит в Закатальский округ и в Санурский округ (сел. Кусур).

Но аварский язык не всегда находился в тех пределах, которые в настоящее время его ограничивают к югу, он распространялся постепенно, так, что еще относительно в недавнее время он перешел в Закатальский округ. Далеко прежде, аварский язык распространен был севернее Чир-Юрта, крайней его границы в настоящее время, и племена, говорившие этим языком, некогда кочевали на Кумыкской плоскости. Затем, есть основания заключать, что они некогда обитали к северу от Каспийского моря, в пределах нынешних губерний Астраханской и Оренбургской и даже еще далее [4]

При отсутствии письменных сведений и при недостатке народных преданий о происхождении и первобытном жительстве какого-либо народа, — указания на это следует искать в его языке. Исторические предания аварцев восходят до IX века по P. X., когда арабы завоевали Дагестан и жителей ого обратили в исламизм. В то время аварцы были, как и теперь, первенствующим народом в Дагестане, и тогдашний нуцал их Суракат противопоставил сильный отпор арабам. По преданиям, этот Суракат, имевший местопребывание свое в Танусе (селение теперешнего Аварского округа) повелевал народами от Шемахи до Кабарды и держал в своей зависимости чеченцев и тушин. Наконец, насчитывают до 20 нуцалов — предков Сураката. Далее этого не простираются предания. Для разъяснения и пополнения этих преданий, из которых можно заключать, что аварцы поселились в Дагестане задолго до нашествия на этот край арабов, а также для разъяснения того, откуда сами аварцы пришли в Дагестан и чем они были до своего пришествия в эту страну, — необходимо прибегнуть к филологии. Исследование языков дагестанских горцев, основанное на строго-научных началах, совершается только теперь, и выводы из этих исследований еще не обнародованы. Тем не менее, однако, по некоторым отрывочным заявлениям о филологических трудах г. Услара, можно уже и теперь заключить, что аварцы не коренные жители Дагестана, а кочевые пришельцы, и что только гористая местность сделала их народом оседлым. В силу крайней нужды и притом лишь в жалких остатках они укрылись вглубь Дагестана; вынуждены они были к тому напором других, более сильных кочевых племен, подвигавшихся из Средней Азии в Европу северным побережьем Каспийского моря. Но это некогда кочевое племя, остатки которого известны теперь под именем аварцев, не имеет ничего общего с теми аварами, которые играли заметную роль в истории Европы от V до IX столетий и наконец исчезли под ударами Карла Великого. Эти исторически авары принадлежали к племени урало-алтайскому (фино-тюрко-монгольскому); исследования же кавказско-аварского языка убеждают в том, что он совершенно чужд языкам урало-алтайским. Не меньше шатким оказалось и другое предположение, заявленное Клапротом, — о единоплеменности кавказских аварцев с гумнами, а чрез этих последних, и с мадьярами.

Нет сомнения, что исследованию языков Восточного Кавказа, еще так недавно начавшееся, прольет много света на историю племен, засевших в горах Дагестана. Народные сказания горцев, с своей стороны, должны внести сюда, луч света. Собранием, сравнением и истолкованием этих сказаний может разъясниться многое в жизни обитателей гор, недосказанное историей.

Предлагаемое собрание аварских сказаний, преимущественно сказок, достаточно уясняет их главнейшие мотивы и может быть признано довольно-полным. Сказки эти собраны и почти дословно переведены на русский язык Айдемиром Чиркеевским, природным аварцем, при чем собиратель и переводчик руководился указаниями г. Услара. Одни из этих сказок уже были изданы, в очень ограниченном числе экземпляров, в подлинник и в переводе на русский язык[5]; другие же являются в первый раз в печати.

Что касается характеристики горских сказок вообще и аварских в частности, то об этом уже высказано в настоящем « Сборнике» несколько кратких, но метких замечаний, в статье П. У «Кое-что о словесных произведениях горцев»[6]. В этой статье анализировано, по преимуществу, собрание аварских сказок, предлагаемое теперь читателям.

Н. В.

СКАЗКИ И БАСНИ.

Морской конь.

Жил-был царь, у царя было три сына. Каждый божий день, по утрам, приходили все три сына к отцу, чтобы узнать, не скажет ли он им чего, не прикажет ли чего. Пошли они однажды к отцу, — был отец, как бы щит тучи нависли над ним, — безмерно печален был он. Сказали сыновья ему: «что с тобой случилось? не услышал ли ты дурной вести, не постигли ли тебя великие беда или горе?» — «Дурной вести я не слышал, не постигло меня великое горе», — отвечал им отец», поверг меня в таковую печаль виденный мною в пропитую ночь сон. В то мгновение, как солнце выходило из моря, выскочил вслед за солнцем на берег моря белоснежный конь; мигом обежал он три раза вокруг земли и потом скрылся опять в море, — вслед за ним и сердце мое как бы кануло на дно морское. И от царства моего и от всего света сердце отвратилось, после того, как увидел я этот сон» — «Мы отправимся, отец, за этим конем»,- сказали все три сына», или найдем его, или умрем, — без того или другого не вернемся.» — Сели все три сына на коней, взяли каждый по заводной лошади с запасом вкусной и легкой пищи и ударили по коням.

На третий день, в полуденную пору, приехали они к месту, где дорога делилась на три; на перекрестке вбит был каменный столб, на столбу надпись: «кто пойдет по правой или по левой дороге, тому нечего бояться; кто же пойдет по средней, тот или умрет или вернется со счастьем.» Старший брат поехал по правой дороге, средний по левой, меньшой погнал по средней». Куда ты едешь по дороге, где не знаешь сам, жив ли или мертв будешь? Поезжай за одним из нас,» закричали ему братья. — «Ничего, — будет то, что Богом написано», отвечал меньшой; «счастье, вам петуший хвост в ветреный день[7]; как знать, не наклонится ли оно ко мне; поезжайте сами с Божьей милостию, — если не вернусь, расскажите отцу, как было дело.» Много братья не настаивали, и каждый поехал по своей дороге.

Ехал меньшой брат, ехал он, ехал много, ехал мало, ехал ночью, ехал днем, нашу гору миновал, чужую гору миновал, сорочью, галкину гору миновал, густые леса пpopезал, через глубокие ущелья проехал, прибыл, наконец, в некий лес, где от густоты не видно было неба, где от сотворения мира не слышался звук топора. Кружился царевич в этом лесу, кружился в нем, кружился неделю, кружился месяц, кружился два, три, четыре месяца, — нигде ни следа человеческого, ни жилища человеческого, ни выхода из лесу. Проголодался он, напала жажда, на него одежда обветшала, под ним лошадь околела, оружие заржавело, на жизнь надежда пропала. Так был он, когда однажды нашел он человеческий след, шириною в локоть, длиною в три, глубиною в локоть в землю». Умирать, так умру, — жить, так буду жить», сказал царевич и пошел по следу. Пройдя много, пройдя немного, добрался он до конца леса, — глядит, — гладкая поляна, посреди поляны семь башен, верхушками до неба достают, вокруг железный забор со стальными кольями, на каждом коле по человеческой голове. Дошел царевич до двора, вошел в дом, смотрит, — перед камином сидит великанша, головой как бы в потолок упираясь. Бросился к ней царевич и приложился губами к ее груди». Теперь ты мой сын, а я твоя мать, а сказала великанша, — «если бы ты не прикоснулся к моей груди, то вот, чтобы я с тобой сделала, и с этими словами разорвала она надвое кошку, отдыхавшую перед камином и, сунув в золу, проглотила ее. Спросила тут она царевича: «из какой ты стороны, откуда пришел и какое имеешь дело?» Дело свое и что случилось в дороге, все по правде рассказал царевич великанше. Сказала она царевичу: «семь сыновей у меня, все семеро — Нарты[8]; каждый божий день отправляются они на охоту, и теперь на охоте; пора им уже вернуться. Спрячься в этот шкап — не то, если увидят, непременно умертвят тебя.

О том, что ты желаешь знать, я спрошу у них;. Который-нибудь из них верно что-нибудь да знает.» — Спрятался царевич в шкап, раздался на дворе вой борзых, пришли семеро нартов с охоты, у каждого на плече по чинару с привязанным оленем. Войдя на двор, ударили деревьями оземь так, что в дребезги они разбились, содрали с оленей кожу и закричали матери, чтобы наставляла котел. Обнюхиваясь, как собаки, вошли нарты в комнату и все семеро сказали: «человеческим духом пахнет, человеческим духом пахнет.» — «Что вы с ума сошли, что ли,»сказала им мать, рассердившись, — «откуда здесь быть человеческому духу, — верно сами вы принесли его, потому, что бродите повсюду.» Сварив мясо, поставила его мать перед ними, вместе с кувшином браги, величиною с дом. Когда они наелись и напились, спросила их мать: «есть ли такой конь, который выходит из моря и в одно мгновение облетает землю три раза?» Шестеро старших нартов ничего не ответили, меньшой сказал: «есть, матушка, такой конь, и хозяин его морской царь, живущий на дне морском; каждый божий день, когда солнце выходит из моря, выскакивает конь на сушу, в один миг обегает землю три раза, купается в молочном озере, которое лежит подле моря, и потом, повалявшись на песке, вновь исчезает в голубом море. На морском берегу растет чинаровое дерево, ветвями достающее до неба, на нем висит золотое седло, которым седлается тот конь, и серебряная уздечка, которым он взнуздывается.» — «Довольно теперь, спите, вы верно устали», сказала мать сыновьям. Легли, заснули семеро нартов. Мать выпустила царевича из шкапа, дала ему коня, одежду, все нужное в пути и, указав дорогу к морю, отпустила его.

Ехал царевич, ехал, много ехал, мало ехал, и в ту пору, как человек и вода спят[9], доехал до морского берега. На берегу вырыл он яму, сел в нее и, не смыкая глаз, провел так ночь. Забелела заря, вышло солнце из моря, вслед за солнцем, в виду царевича, и конь выскочил на морской берег. Мигом обжал он три раза землю, выкупался в молочном озере и стал валяться на морском берегу. Бросился царевич к нему и, как змея, обвился вокруг его шеи; трижды взвился конь кверху так, что, казалось, ударится он о голубое небо, трижды падал наземь так, что вздрагивала под ним черная земля: не оторвался царевич от шеи». Ты победил меня, теперь я твой, оседлай меня, взнуздай и садись на меня сказал конь. Сняв с дерева седло и узду, царевич оседлал, взнуздал коня и сел на него». Что теперь прикажешь, что делать мне?» сказал конь. — «Доставь меня в государство отца», отвечал царевич. Пустился конь, как птица.

Много ехали, мало ехали, закатилось солнце, смерклось, стемнело, настала ночь, черная, как уголь; вдруг опять озарились светом небо и земля». Что за диво!» сказал сам себе царевич, взглянув вперед. Впереди гладкая степь, — обозревать ее глаза устанут, — посреди степи что-то сверкает, светится, как солнце. Ударил царевич коня, погнал, доехал, смотрит — золотой пух». Взять ли мне его, или не взять?» спросил царевич коня. — «Если возьмешь — пожалеешь, если не возьмешь – пожалеешь», ответил конь. — «Если пожалею, не взяв, то лучше уж пожалею взяв,» сказал царевич и надел пух на шапку. Ударив коня, погнал, приехал к городу, кругом стена, ворота заперты, ниоткуда пути нет во внутрь. Нашел царевич родник возле города и сошел с коня. Сказал ему конь: «пусти ты теперь меня наесться травы; когда тебе понадоблюсь, подай голос, — будь я хоть за семью горами, вмиг стану перед тобою.» — Пустил царевич коня, подостлал под ;себя потник, положил седло под голову, накрылся буркой, пух спрятал в карман, сняв его с шапки, и заснул, потом, как человек, не спавший шестьдесят суток.

Увидев, что ночь светла, как день, сильно перепугались, перетревожились городские жители и побежали к царю рассказать о чуде. Царь испугался еще более их самих, велел поставить вокруг города караул и до утра не мог заснуть. Когда рассвело, послал царь за город сто человек в полном вооружении, нашли они царевича еще спящего; растолкав, подняли его и привели к царю». Что ты за человек, из какого села, из какой страны, откуда пришел сюда?» спросил его царь. — «Сам не знаю, откуда я, — так себе, скитаюсь от скуки по свету», отвечал царевич. — «Ты был в поле, не знаешь ли, каким чудом прошлая ночь так осветилась?» спросил его опять царь. — «Чудо это вот какое», сказал царевич поодаль царю золотой пух, вынув его из кармана. Людским словом невыразимою, от сотворения мира неиспытанною любовью

Воспылал царь к тому созданию, от которого упал золотой пух. Сказал царь царевичу: «откуда хочешь, но достань мне то создание, с которого упал этот пух, иначе отсеку я тебе голову.» Чтобы царевич не обманул, заставил его царь поклясться молоком матери. Пошел царевич, опустив голову; выйдя за город, кликнул он: как бы из земли, вырос перед ним белый конь». Что ты так печален, что так грустен?» сказал конь. Рассказал царевич, что произошло у него с царем». Не грусти ни на волос, пусть все на свете будет для нас так легко, как это», сказал конь: «помнишь ли ты то молочное озеро, в котором я купался?» — «Помню», отвечал царевич. — «У морского царя есть три дочери», сказал белый конь, — «каждый божий день, когда солнце достигает полудня, обернувшись в голубей, прилетают они к озеру и, сняв с себя на берегу голубиный шкурки, купаются. Тот пух, который мы нашли, отпал от младшей сестры. Спрячься в кусты, которые растут вокруг озера; когда они войдут в озеро, то проворно схвати шкурку младшей сестры и положи за пазуху; подплывет она к берегу и будет упрашивать, чтобы ты отдал назад шкурку; смотри, чтобы она ни говорила, — не отдавай ей шкурки и не слушай ее; если так сделаешь, то она за тобой всюду последует и будет выполнять все, что ей прикажешь».

Сел царевич на коня, в один прыжок очутился конь у озера, спрятался царевич в кустах, солнце поднялось к полудню и, со свистом прилетев, сели на берегу озера три голубя. Сняв с себя голубиные шкурки, превратились они в лучезарных красавиц и нырнули все три в озеро. Выскочив, положил царевич шкурку младшей сестры за пазуху; приплыла она к берегу и начала просить свою шкурку назад; сколько ни просила она, не послушался ее царевич и не отдал. Надев свои шкурки, полетели старшие сестры; младшая закричала им вслед: «сестры, расстаюсь теперь с вами, должна остаться здесь; доставьте сюда хотя сундук, в котором мои уборы». Скорее, чем лошадь успеет сделать три скачка, прилетели сестры назад, поставили на берегу озера коралловый сундук, величиною с кулак, и скрылись опять в голубом небе». Отвернись, пока я оденусь», сказала девица. Отвернулся царевич. Одевшись в платье из такой материи, которой и названия нет, от блеска которой глаза болеть, стала девица перед царевичем. Сел царевич на кони, сзади посадил девицу, ударив коня, погнал». Куда везешь ты мена?» спросила девица. — «Видишь ли ты этот город?» сказал царевич. — «Вижу», отвечала девица, — Везу тебя, чтобы отдать царю этого города». — «Вместо того, чтобы отдать ему меня, за чем сам не возьмешь за себя?» сказала девица. Рассказал ей царевич, что произошло между ним и царем. Так разговаривая, доехали они до города. Тут пустил царевич коня и, ведя девицу, отправился к царю.

Едва увидел царь девицу, как глаза стали у него с кулак, затряслась борода, застучали зубы, язык высунулся, как у вола; не откладывая дела ни на минуту, вознамерился он взять девицу за себя». Не пойду я за такого старика, как ты», сказала девица», стань двадцатилетним молодцом, тогда пойду за тебя». — «Как воротить мне ушедшую жизнь?» проговорить царь. Отвечала девица: «вырой ты подле города колодезь, глубиною в пятьдесят локтей, наполни его молоком бурых коров, выкупайся в нем, тогда станешь двадцатилетним молодцом.» Отвечал царь: «в целом царстве моем не найдется столько бурых коров, чтобы наполнить молоком их такой колодезь.» —- «Возьми», сказала девица, вынув из кармана маленький платок и подавая его царю, — «пошли человека с этим платком на вершину горы, которая перед нами; прикажи ему, когда достигнет он вершины, махнуть платком: вся окрестная страна наполнится бурыми коровами». — Всем жителям города приказал царь рыть колодезь; человека с платком послал на гору. Достигнув вершины, махнул тот человек платком: из лесов, из гор, с тысячи разных мест, набежали с ревом бурые коровы к городу. Выдоила их девица, наполнился колодезь. Сказала девица: «приведите сюда самых старых мужа и жену, какие только найдутся». — Привели старика, которому, казалось, было лет сто, сгорбившегося, слепого; привели такую же женщину. Толкнула их девица в колодезь: старик стал двадцатилетним молодцом, старуха пятнадцатилетней девушкой. Как только увидел это царь, то, не глядя более ни на что, бросился в колодезь. Пошел он ко дну, как свинец, и теперь, говорят, еще там». Прощайте», сказал царевич городским жителям, вскочил на коня, девицу посадил позади себя, тронул белого коня и очутился в некотором другом городе.

Пошел царевич на базар купить кое-что и нашел там своего старшего брата, одетого в ветхое, в лохмотьях платье, истощенного: продавал он на базаре хлеб, чтобы добывать себе пропитание. Обрадовались братья, обнялись, каждый рассказал, что с ним случилось. Купил меньшой брат старшему одежду, купил ему коня, дал оружие и взял с собой. Доехали они, спустя некоторое время, до другого города, пошли на базар: нашли среднего брата, в самом отчаянном положении; нашли его служителем у мясника, продавал он мясо. Купил для него меньшой брат все необходимое. Поехали теперь все три молодца, вместе с девицей, поехали прямо, как стрела, в царство своего отца.

Сильная зависть поселилась в старших братьях к меньшому». Как теперь нам быть на свете», говорили они друг другу», как покажемся отцу, как покажемся женам? Или должны мы умереть, прежде чем доедем до дому, или должны убить меньшого брата». Сказал средний брат: «впереди колодезь, глубиною в шестьдесят локтей, в котором вода иссякла; подъезжая к нему, скажем брату: давай ко, пустим лошадей вскачь. На скаку, взяв его в середину, направим мы его прямо к колодцу: и конь и сам он провалятся туда». Согласились оба брата. Подъезжая к колодцу, сказали старшие братья меньшому: «давай ко, пустим лошадей вскачь.» Засмеялся меньшой брат и сказал: «мой конь в один миг три раза землю обегает, могут ли ваши лошади скакать с ним?» — «Нет нужды, ответили братья, хоть посмотрим на скачку твоего коня». Пустились все трое вскачь; взяв меньшого в средину, направили его старшие братья прямо к колодцу. Достигнув до колодца, стал белый конь, как вбитый гвоздь, а царевич головой вперед упал в колодезь, бросились оба брата ловить коня, но, лишь протянули руки, как исчез он из виду. Взяв с собой девицу, приехали братья в отцовский город. Заперли они девицу в башню, приставили стражу и пошли к отцу. На одну ложь нанизали они десять, на десять сто, и сказали ему: «виденного тобою во сне коня нет в целом свете; ни под небом, ни на земле не осталось места, где бы мы не побывали, где бы не искали; не нашли человека, который бы видел этого коня, или знал о нем, или слыхал о нем.» — «Не нужно мне коня, куда девался ваш меньшой брат?» сказал царь. — «Кричали мы ему не езди, но, не послушал нас, поехал он по недоброй, опасной дороге; более мы его не видали; не знаем, умер ли он, не знаем, жив ли.» Сильно опечалился царь, в городе в каждом доме плачь поднялся, все царство в черное оделось.

Теперь начали братья подсылать к той девице одну вдову; каждый просил, чтобы девица пошла за него. Отвечала она: «не пойду я за торговцев хлебом и мясом; сама знаю, кто возьмет меня, а они пусть берегутся». — Глядела раз девица из окна башни, видит: кружится по степи белый конь, устремив на нее глаза; махнула девица рукой, очутился конь под окном». Где твой хозяин?» спросила девица. — «Разве не знаешь ты, что он брошен в колодезь?» отвечал конь. — «Как бы вытащить его оттуда?» сказала девица. Отвечал конь: «брось ты мне на шею веревку, длиною в шестьдесят локтей и с петлей на конце; если петля попадет мне на шею, то я вытащу его.» Не нашла девица подле себя веревки, отрезала плотно косы свои и выпряла из них веревку длиною в шестьдесят локтей; сделала петлю на конце и бросила веревку: петля попала коню на шею. Взвился белый конь и очутился у колодца; опустил во внутрь веревку, царевич ухватился, дернул конь, очутился царевич наверху. Сел царевич на коня, поехал в город, увидели его братья едущего: один побежать на восток, другой на запад, и теперь, говорить, еще не остановились.

Обрадовался царь, все царство возликовало. Что тут долго толковать? Женился царевич на девице, ударили в медный барабан, задули в кожаную зурну, засвистели дудки, голодный насытился, печальный обрадовался. Ни днем, ни ночью не отдыхая, спать не ложась, куска в рот не кладя, поспел я сюда, чтобы рассказать, как что было.

Медвежье Ухо.

Жил некогда царь, у царя была бесконечно-прекрасная дочь. Каждый божий день, со своими прислужницами и подругами, ходила она в отцовский сад; там кушали они, какие угодно, плоды, играли, резвились вдоволь и к вечеру возвращались домой. Однажды, когда они таким образом забавлялись, бросился, неизвестно откуда, медведь посреди девушек, вскинул себе на шею царскую дочь и исчез, а девушки с криком, подобно птенцам куропатки, разбежались во все стороны.

Похитив царевну, медведь забрался в непреступную скалистую пещеру и остался там. Забеременев от медведя, родила царевна сына с человеческим лицом, но с медвежьими ушами. Когда минул ему день, казался он, как бы минула ему неделя; когда минула ему неделя, казался он, как бы минул ему месяц; когда минул ему месяц, казался он, как бы минул ему год. Так рос он и стал огромным, необычайным силачом.

Однажды, когда медведь ушел, спросил сын у матери: «как попали мы в эту скалистую пещеру, откуда сама ты пришла, как родился я?» — Рассказала ему мать все случившееся. Едва кончила она свой рассказ, как с треском поднявшись в пещеру, начал подходить медведь. Оторвал Медвежье Ухо кусок от скалы и швырнул в него, попал ему прямо в голову; покатился медведь в ущелье, распорол себе живот надвое и околел. Сказал тут Медвежье Ухо матери: «ступай ты теперь к своему отцу, я же не пойду, к чему я со своими медвежьими ушами годен ему? где-нибудь и для меня найдется место». Пошла царевна в сторону отцовского дома, потащился и Медвежье Ухо, куда глаза глядят.

Шел он, шел, много шел, мало шел, ночью шел, днем шел, дошел до большого города. Начал Медвежье Ухо бродить по городу, крича: «кто возьмет меня в работники, кто возьмет!» Услышал царь того города, что, так и так, пришел в город человек с медвежьими ушами». Приведите его сюда», сказал царь: «может ли быть человек с медвежьими ушами!» Привели Медвежье Ухо». Что ты за человек, какое знаешь ремесло, какую делаешь работу», спросил царь.— «Я Медвежье Ухо», отвечал тот», и ремесло мое и работу и силу и манеру узнает тот, кто возьмет меня к себе в ра­ботники». — «Я возьму тебя в работники и буду кормить тебя», сказал царь. — «Очень хорошо», сказал Медвежье Ухо», лучшего места мне не найти, лучшего работника тебе не найти». Стал Медвежье Ухо работником у царя.

Спустя несколько времени, приказал царь сотне людей ехать за дровами». Зачем посылаешь ты людей за дровами, имея такого работника, как я?» сказал Медвежье Ухо царю», Не жало дров нужно мне, много нужно; что мне в дровах, которые привезешь ты один?» отвечал царь. — «Дай мне съесть пищу, которая приготовлена на сто человек», сказал Медвежье Ухо», отдай мне их веревки и прочее; если, после того, не привезу я тебе дров, сколько нужно, то сабля твоя, шея моя». Съел Медвежье Ухо все, что заготовлено было на сто человек, взял их веревки, пошел, пришел в лес; каждое дерево обмотал он особо веревками, потянул: с корнем вырвалось сто дерев. Волоча их за собой, отправился Медвежье Ухо, пришел в город: у кого стену отбил, у кого дом верх дном поставил. Закричал Медвежье Ухо: «Царь, расширь ворота, пришел я из леса». Вышел царь из дома, посмотрел: света не видать от стоячего леса. Ужаснулся царь, задрожал: «это не Медвежье Ухо, а медвежья беда», сказать он про себя.

Начал подумывать царь, как бы сгубить Медвежье Ухо, как бы отправить его туда, откуда не мог бы он воротиться. Сказал он Медвежьему Уху: «вот, за этой горой, живет Карт[10]; давно уже должна она мне меру гороха, но не отдает; ступай и взыщи с нее долг. Пошел, пришел Медвежье Ухо; застал он Карт на гумне молотящею». Зачем ты, окаянная, не платишь долга нашему царю? Сейчас же отдай, — не то, я саму тебя притащу к нему», закричал Медвежье Ухо Карту. — «Подожди здесь немного», отвечала Карт», хорошего чистого гороху вынесу тебе из дома. С этими словами вошла она в дом, а Медвежье Ухо сел на краю гумна». Ступай теперь сюда, в этом сундуке горох, возьми сам оттуда», сказала Карт, показывая на сундук, величиною с дом. Подняв крышу, запустил Медвежье Ухо руку в сундук: пусто внутри. Между тем, схватив его сзади за обе ноги, готовилась Карт бросить его туда. Обернувшись, схватил он ее за шею и саму упрятал в сундук». Пусти меня», начала молить Карт», все, что тебе угодно, сделаю, все, что захочешь, отдам — «Не пущу, окаянная, зачем было тебе затевать со мною ссору? » сказал Медвежье Ухо. Закинув сундук за спину, отправился он и пришел к царю». Взыскал ли ты долг?» спросил царь. — «Не согласилась она отдать долг», сказал Медвежье Ухо, поставив сундук перед царем», но, вместо долга, я ее саму притащил сюда; теперь делай с нею, что хочешь» Ужаснулся царь, оторопел, туда, сюда метался, не знал, нуда деваться, стал умолять Медвежье Ухо: «ради Бога, не нужно мне ни гороху, ни ее самой; отнеси ее туда, где она была». Отнес Медвежье Ухо Карт домой, толкнул ее ногой в спину и сказал: «не попадайся мне вперед!»

Тут погрузился царь в великую скорбь, не знал, за что взяться». Когда-нибудь упадет на его голову черный день из-за этого человека», сказал он сам себе. Немного спустя, снова сказал он Медвежьему Уху: «по ту сторону леса, живет змей; давно следует мне получить с него вола; ступай и приходи, взыскав с него долг. Пошел Медвежье Ухо, пришел к жилищу змея: «отдай, окаянный, долг нашему царю», сказал Медвежье Ухо», долго ли еще тебе насмехаться над людьми?» Бросился на него змей, сыпля искры из глаз; схватил его Медвежье Ухо, как кота, за оба уха и повел к царю. Еще более испугался царь, в лице кровинки не осталось, в теле душа не осталась, взмолился он: «ради Бога, не нужно мне вола, ничего не нужно мне, только отведи его назад в его жилище» — Будьте вы прокляты! Долго ли мне возиться с Картами и змеями!» сказал Медвежье Ухо и выпустил змея. Пополз змей без оглядки к своему жилищу; на пути проглотил он табун царских кобылиц, как мы глотаем галушку.

Чресла переломились у Царя[11], — все средства истощились. Спустя порядочно времени, подумав хорошенько, указал он на одну тощую-претощую кобылицу и сказал в третий раз Мед­вежьему Уху: «отведи эту кобылицу на гору, очень тоща она; когда пополнеет и сделается, как куриное яйцо, тогда только вернись назад!» Пошел Медвежье Ухо на гору, ведя кобылу; за ним, собрав с целого государства пешее и конное войско, двинулся и царь. Окружив Медвежье Ухо со всех сторон, начало царское войско с ним битву; как туча, полетели стрелы». Я бедняк, пасу царскую кобылицу, оставьте меня, пока дело не дойдет до ссоры», закричать Медвежье Ухо, а самого, между тем, язвят стрелы, как блохи». Береги теперь свои уши, посмотрим ко, куда уйдешь ты?» закричал царь, высунувшись иссреди войска». А! так вот каков ты!» сказал Медвежье Ухо; ударил он кобылицу оземь и разбил на четыре части; швырнул Медвежье Ухо одну ногу (кобылью), — легла тысяча человек, швырнул вторую, — недостало двух тысяч. Так, никого не оставив, истребил он все царское войско.

Пошел теперь Медвежье Ухо, куда глаза глядят, много шел, мало шел, посмотрел вперед, — идет навстречу какой-то человек, а на плечах у него вырванные с корнем два чинара». Кто ты, молодец, приятель?» сказал Медвежье Ухо. — «Что я за молодец? молодец, как слышно, Медвежье Ухо, который притащил к царю Карт», отвечал дровосек». Ведь это я», сказал Медвежье Ухо. — «Если это ты, то я тебе товарищ», сказал дровосек. Пошли оба друга вместе; много шли, мало шли, посмотрели вперед, — сидит какой-то человек посреди дороги и вертит на колене мельницу», Кто ты, молодец, приятель?» сказали они. — «Что я за молодец? молодец, как слышно, Медвежье Ухо, который притащил к царю змея, как кота», отвечал мельник». Ведь это я», сказал Медвежье Ухо. — «Если это ты, то я тебе товарищ », сказал мельник. Пошли теперь три друга вместе, ходили туда, ходили сюда; наконец, увидев удобное место, где бы остановиться, остановились все трое, и начали добывать себе пропитание, ходя на охоту.

В один день, оставив при хозяйстве дровосека, пошли Медвежье Ухо и мельник на охоту. Положив в котел мясо, начал было стряпать дровосек; прислушался — шорох, посмотрел — верхом на хромом зайце, ковыляя, подъезжает какой-то человек, сам ростом с пядь, а борода втрое длиннее». Дай ко мне мяса», сказал он. Дал ему дровосек». Дай ко еще», и сказал он. — «Пусть лопнет у тебя живот, а более не съешь; убирайся своей дорогой», закричал дровосек. Разом соскочил Заячий всадник на землю, выдернул из бороды волос, связал им дровосека, съел все мясо без остатка и, потом, как приехал, так и уехал, ковыляя. Когда вернулись товарищи с охоты, то развязали они дровосека, который рассказал им все случившееся. На другой день, отправился Медвежье Ухо на охоту, взяв с собой дровосека, а мельника оставив при хозяйстве. По-прежнему приехал и по-прежнему распорядился Заячий всадник. На третий день, отправив товарищей на охоту, сам Медвежье Ухо остался при хозяйстве. Вынимал он из котла мясо, как, ковыляя, приехал Заячий всадник». Дай ко мяса», сказал он. — «Не дам, съешь голову своего отца», отвечал Медвежье Ухо. Мигом соскочил бородач на землю, выдернул из бороды волос и бросился на Медвежье Ухо, но последний сам схватил его, расщепил чинар, всунул в расщеп его бороду и потом пустил его. Когда вернулись товарищи с охоты, пошел Медвежье Ухо вместе с ними посмотреть, видят, — чинар вырван с корнями и утащен, а Заячий всадник как бы сквозь землю провалился. Пошли они по следу дерева, день целый шли, ночь шли, на другой день к полудню пришли в какой-то лес, посреди леса бездонная яма, а подле ямы брошен чинар. Обвязав Медвежье Ухо длинной веревкой вокруг тела, дровосек и мельник опустили его в яму.

Сначала, чуть не замерз он; потом чуть не изжарился он; кончилась веревка и нога его ступила на землю; смотрит, — чертог из чистого серебра и золота, сидит и шьет девица с луноподобным лицом, сама собою светит, а Заячий всадник спит, положив бороду на ее колена». Кто ты такой? откуда сюда явился? отправляйся без оглядки назад, — не то, мой муж, проснувшись, не оставит тебя в живых», сказала девица. — «Жизнь и смерть в руках Божьих», выговорил Медвежье Ухо, схватив Заячьего всадника плотно за бороду; завизжав, как кошка, обвился вокруг него бородач. Взмахнул им Медвежье Ухо, — борода осталась у него в руках, а Заячий всадник ударился о стену и сплющился, как блин. Тут спросил Медвежье Ухо девицу: «откуда ты, красавица, это твой отец, кто мать?» — «Что толку в долгом рассказе?» отвечала девица», я царская дочь, похитил меня этот человек из дома родительского и держал у себя как жену» — «Теперь он умер», сказал Медвежье Ухо», выведу я тебя наверх и доставлю в родительский дом, но, если позволишь, прошу тебя, выйди за меня замуж; крепко полюбилась ты мне» — «Почему не выйти за тебя, выйду, если хочешь; не хочу никого, кроме тебя, ты избавил меня от его власти», сказала девица. Тут, все, что нашлось внизу, серебро, золото и другие драгоценности, все что было, привязал Медвежье Ухо к веревке; потянули товарищи; привязывал он, тянули они. Когда все вытянули, остались внизу Медвежье Ухо и девица. — «Подымайся теперь ты», сказал Мед­вежье Ухо девице. — «Нет, подымайся ты прежде; если я подымусь прежде, то боюсь, чтобы товарищи твои не оставили тебя здесь», сказала девица. — «Не оставят меня, не такие они люди, подымайся!» сказал Медвежье Ухо. Не соглашалась девица, но Медвежье Ухо настоял на своем. Подымаясь вверх, сказала ему девица: «как знать, если товарищи оставят тебя здесь, то научу тебя вот чему: когда пройдет ночь и покажется рассвет, то два барана прибегут сюда, один черный, другой белый; будут они драться между собой; поспеши вскочить на белого, он вынесет тебя на верхний свет; если вскочешь на черного, то полетишь в нижний свет» Сказав это, поднялась девица на верх». Не осталось ли еще чего? закричали дровосек и мельник. — « Ничего не осталось, подымайте теперь меня», закричал Медвежье Ухо. Не ответили они ни слова, и веревка упала вниз. Узнал тут Медвежье Ухо вероломство своих товарищей, остался теперь один одинехонек, задыхаясь от гнева.

Вот и ночь прошла, показался рассвет, явились два барана, один черный, другой белый, и стали драться нежь собою. Хотел Медвежье Ухо вспрыгнуть на белого, но второпях попал на черного; полетел он в нижний свет и ударился о крышу дона. Посмотрел, — перед ним большой город. Разом, соскочив с крыши, вошел он в дом, — сидит старуха и сучит нитки». Дай ко, матушка, воды, смерть пить хочется», сказал Медвежье Ухо. — «Уж не пожаловал ли ты с верхнего света, чтобы насмехаться над людьми; откуда возьму я для тебя воды?» отвечала старуха. — «Разве нет у вас вовсе воды?» спросил он. — «Как не быть, есть», ответила она», да что пользы в том, когда у источника сидит девятиглавый змей; каждый год дает ему горой» по девице, и в этот день позволяет он брать воду; потом, пока опять целый год не пройдет, пресекает он нам воду.» — «Дай ко сюда два кувшина, посмотрю, как-то он не позволить взять воды», сказал Медвежье Ухо. — «Берегись, берегись, сын мой, не ходи туда», простонала старуха», пойдешь туда, так оттуда не вернешься, убьет тебя змей, не хуже тебя молодцев убил он.» — «Убьет, так убьет; не убьет, так оставить, пожалев; давай сюда кувшины», сказал он. С плачем подала ему старуха кувшины. Пошел Медвежье Ухо, пришел к источнику, наполнил оба кувшина, пошел назад; ничего не сказал ему змей. Опорожнив дома кувшины, вторично пошел Медвежье Ухо; на­полнить кувшины, пошел назад, — и в этот раз ничего не сказал змей. Весь город заговорил о смелости Медвежьего Уха, дошло это до царя. Позвать царь нижнего света Медвежье Ухо к себе и сказал «если ты убьешь змея, который пресек нам воду, то дам тебе все, что захочешь, исполню, что бы ни пожелал; видно, что ты сможешь убить змея, иначе так смело не ходил бы ты к нему.» — « Или ко мне, или к нему теперь потянется счастье; не забудь же и ты, что обещал», отвечал Медвежье Ухо.

Сделал он два войлочных уха, надел их себе на уши, взял кувшины и пошел к источнику». Эй, молодец», закричал змей», когда ты пришел в первый раз, я пощадил тебя, как гостя; когда пришел во второй, пощадил тебя, как друга; не совестно ли тебе приходить и в третий раз, — или, быть может, не дорожишь ты жизнью?» — «Да рассыпится твое счастье, окаянный», отвечал Медвежье Ухо», как тебе не совестно пресекать людям божью воду, как тебе не совестно глотать заживо девушек, отняв их у родителей; сам ты берегись теперь, пришел тебе конец!» Поднявшись, хватил змей его лапой и оторвал оба войлочный уха; взмахнул Медвежье Ухо саблею, которую взял у Заячьего всадника, — отлетели все девять голов змея. От девяти голов отрезал Медвежье Ухо восемнадцать ушей, пришел к царю и подал их ему. Великая радость распространилась по городу; чуть не ошалел весь нижний свет; одни смеялись, другие плакали; говорят даже, что многие передрались между собою от избытка радости. И люди, и лошади, и ослы, и телята, и всякая тварь, все побежало к источнику; много людей погибло в этот день», или от давки, или перепадав в воду; у других, — живот лопнул оттого, что перепились воды.

Сказал тут царь нижнего света Медвежьему Уху: «выразить не могу того благодеяния, которое сделал ты для меня и для моего царства, так велико оно! Нынешний год на моей дочери лежала очередь быть отданною змею на съедение; если хочешь, то возьми ее за себя и сядь на мой престол; если бы я мог сделать для тебя более, то сделал бы.» Отвечал Медвежье Ухо: «я житель верхнего света и, если только ты можешь поднять меня туда, то ничего более не хочу, ничего более не желаю. Не то, чтобы не нравилась мне твоя земля или твоя дочь, нет, — да продлится жизнь твоя, — но, как бы то ни было, сильно хочется на родную сторону.» Отвечал царь: «не могу я поднять тебя на верхний свет и никакая тварь не поднимет тебя туда, кроме орлицы, которая живет в чинаровом лесу; пошлю я к ней человека; как знать, быть может, и согласится она поднять тебя». Послали человека, орлица не согласилась. Пошел тут сам Медвежье Ухо бить челом орлице, пришел в чинаровый лес, нашел гнездо орлицы, а самой орлицы не нашел.

Видит, что к птенцам орлицы ползет черный, как уголь, трехглавый змей; искрошил его Медвежье Ухо, как колбасу, и сел под дерево, дожидаясь орлицы. Летать, спустя никоторое время, орлица, словно туча движется, колышатся леса и горы; прилетала и села на гнездо; зачирикали ей птенцы. — «Эй, сын человека», закричала орлица Медвежьему Уху», ты убил врага моего и моих детей, прикажи мне службу, какая бы ни была она, сослужу тебе.» — «Службу вот тебе какую приказываю, подними меня на верхний свет», отвечал Медвежье Ухо». Заколи ты пятьдесят буйволов и заготовь мясо их», сказала орлица», а в шкурах всех пятидесяти заготовь воду; куда только пожелаешь, подниму тебя». Взяв из царского стада пятьдесят буйволов, заколол их Медвежье Ухо, шкуры наполнить водою, на одно крыло орлицы положил мясо, на другое воду, сам сел в середину». Ну ко, пошевеливайся теперь, голубушка», сказал Медвежье Ухо. Замахала орлица крыльями. Когда сказывала она: «мяса», давал ей Медвежье Ухо мяса; когда сказывала: «воды», давал ей воды. Осталось уже только чуть-чуть до верха, как кончилось мясо». Мяса», закричала орлица. Отрезал Медвежье Ухо от своей лядвеи кусок и дал ей. Прибыли на верхний свет, сошел Медвежье Ухо с орлицы и пошел, прихрамывая». Эй, молодец! отчего ты хромаешь?» спросила орлица». Так себе, болит нога», отвечал Медвежье Ухо. — «Нет, говори правду», сказала орлица. — «Когда окончилось мясо, то отрезал я от лядвеи кусок и дал тебе, оттого и хро­маю», сказал Медвежье Ухо. Выплюнула орлица кусок, послюнила и приложила к ране, как была, так и сделалась лядвея.

Пошел тут Медвежье Ухо, пришел к своему жилищу, прислушался: такой шум внутри, что хоть оглохнуть; посмотрел: как петухи дерутся между собою дровосек и мельник. Каждый кричит: «мне девицу, мне девицу», а она плачет и кричит: «ни за кого не пойду, кроме как за Медвежье Ухо». — «Каждому свое», сказал Медвежье Ухо, ударил одного, — полетел он лицом вниз; ударил другого, — полетел он брюхом вверх. Пошел оттуда Медвежье Ухо с девицей во владение ее отца; там сделали пир на весь мир; женился Медвежье Ухо на девице, сел обок царя и теперь еще, говорят, блаженствует. Тут и сказке моей конец.

Карт и Чилбик.

Жила была старуха, у старухи было три сына. Оба старшие брата были умны и, казалось, выйдут из них люди; у меньшого, Чилбика, были и парши на голове и вши в тулупе; били и колотили его встречный и поперечный. Пошли однажды три брата в лес резать прутья. Кончив свое дело и возвращаясь домой, сбились они с дороги. Кружились они, кружились по лесу; закатилось солнце, наступили сумерки, никак не могли они отыскать дорогу. Сказали братья Чилбику: «взлез на дерево и посмотри, не видно ли где дыму?» Взлез Чилбик на самое высокое дерево и посмотрел на все четыре стороны: из самой середины леса черными клубами идет дым. Пошли три брата в ту сторону, откуда поднимался дым; много шли, мало шли, дошли до жилища, вошли вовнутрь: большой огонь горит, а перед огнем, растопырив ноги, сидит Карт с тремя дочерьми. Сделав приветствие, сказала им Карт: «верно вам и есть и пить хочется», и поставила перед ними пищу. От страху, в рот ничего не могли взять старшие братья, а Чилбик не постыдил себя, съел и за братьев. Наевшись, напившись, наговорившись, постлала Карт постель и уложила на нее своих дочерей; на другой постели уложила трех братьев, а сама легла перед камином. Когда прошло уже довольно ночи, наточила она алмас[12], чтобы зарезать трех молодцов, и закричала: «кто спит, кто не спит?» — «Я сплю и не сплю», отозвался Чилбик. — «Отчего же ты не спишь, Чилбик, что тебе нужно?» спросила Карт. — «В эту пору», сказал Чилбик», пирожки пекла мне мать, вспомнил я о них и не могу заснуть». Разведя огонь сызнова и наставив котел, испекла Карт пи­рожки и накормила Чилбика. Прошло еще довольно времени; снова наточив алмас, закричала Карт: «кто спит, кто не спит?» — «Я сплю и не сплю», отозвался Чилбик. — «Отчего же ты не спишь, Чилбик, чего тебе еще нужно?» спросила Карт. — «В эту пору кормила меня мать сластями, хочется мне их покушать, и потому не могу заснуть», отвечал Чилбик. Встала Карт, накормила его сластями; снова улеглись. Прошло еще довольно времени; казалось, что он уже заснул; закричала Карт в третий раз: «кто спит, кто не спит?» — Я сплю и не сплю», отвечал Чилбик. Слушай ты Чилбик, днем можно не спать, а ты и ночью не спишь, что ли? Сама я тороплюсь идти завтра на пашню, засни же, наконец», проворчала на него Карт». Как мне заснуть? в эту пору давала мне мать пить воду, которую приносила в решете из реки; пока не выпью ее, мне глаз не закрыть», сказал Чилбик. Пошла Карт с решетом к рeке. Как только вышла она из дома, Чилбик переложить трех дочерей ее на постель, на которой лежал с братьями, а на постель дочерей лег сам и уложил братьев. Между тем, пришла Карт к реке; зачерпнула решетом в реке и подняла, — пролилась вода; снова зачерпнула и подняла, — снова пролилась вода. Швырнув решето в реку, в сердцах вернулась Карт домой; войдя потихоньку в комнату, закричала она: «кто спит, кто не спит?» Припав к постели, даже не шевельнулся Чилбик. Думая зарезать молодцов, зарезала Карт своих дочерей, — только прохрипели они все три.

С рассветом, приготовилась Карт идти на пашню». Красная Грудь (так называлась старшая дочь Карта), Красная Грудь», сказала Карт», я иду на пашню, а ты, дочка, свари головы и ноги этих детей, к полудню приходи за мной, и сами вы не сидите голодными». — «Приду, матушка», отвечал Чилбик, подражая голосу Красной Груди. Ушла Карт на пашню.

Около полудня, отправив братьев домой и сварив ноги и головы дочерей, Чилбик оделся в платье Красной Груди и пошел к Карту, которая в то время занималась жнивом. Завидев его и думая, что видит дочь, закричала Карт: «от солнца загоришь ты, от ветра потрескаешься; вернись скорее домой, дочь моя.» Положил Чилбик на краю пашни корзину, в которой были ноги и головы дочерей, а сам вернулся и издали стал подсматривать, что-то будет с Картом. Начисто кончив жатву, пришла и села Карт, весело сбираясь насытиться мясом мальчиков». То, что ты сделал, Чилбик, с пирожками и с сластями, теперь сделаю с тобой», сказала Карт, запуская руку в корзину; вынула, смотрит, — голова Красной Груди! Завыла Карт, заревела, стала царапаться, рваться, прыгнула вверх, ударилась о землю, и скрежеща зубами, бросилась по следам Чилбика; гонится она, бежит он, гонится она, бежит он, перебежал он по мосту из золы, а Карт повернула домой, рвя на себе волосы.

Пошел, пришел Чилбик домой. Весь народ узнал и царь услышал о том, как Чилбик поступил с Картою. Позвал царь Чилбика и сказал ему: «слышно, что у Карта есть одеяло, которым могут укрыться сто человек; ступай и укради его, за то я награжу тебя своею милостию.» — «Пусть мне также легко съесть галушки, как сделать это, отвечал Чилбик. Взяв длинную пику, пошел он, чтобы украсть одеяло у Карта. До сумерек скрывался он в лису; вечером, когда Карт легла спать, взобрался он на крышу, пробил в ней дыру и начал колоть Карт сквозь одеяло». И одеяло-то мне поперечитъ с тех пор, как умерли дочери; откуда в нем столько блох? » заговорила Карт. Снова кольнул он ее, рассердилась Карт». Чтоб хозяин твой помер[13], сейчас выброшу на двор», закричала она. Кольнул ее сряду несколько раз Чилбик,- швырнула Карт на двор одеяло, с тысячью проклятий. Когда прошел гнев, вышла она на двор взять назад одеяло, — нет одеяла; посмотрела вперед, -— видит, что, взбросив его на спину, улепетывает Челбик; гонится она, бежит он, гонится она, бежит он, перебежал он по мосту из золы, а Карт с воем воротилась домой.

Страницы: 1 2 3 4